<РГБ

93.II.9.42>

<Внутренняя обложка с надписью А. Г. Достоевской:

Къ А. Г. Достоевской.

Тарле,

Евгенiй Викторовичъ.

Профессоръ всеобщей исторiи Императорскаго (Дерптскаго) Юрьевскаго Университета>

Варшава, 13/II 1901.

Глубокоуважаемая

Анна Григорьевна,

Примите искреннюю мою благодарность за радость, которую доставили мнѣ присылкою автографа Өедора Михайловича, да еще изъ послѣдняго его произведенiя. Весьма порадовало меня также Ваше письмо и приглашенiе, которымъ непремѣнно воспользуюсь, когда буду въ Петербургѣ. – Напечатать эту лекцiю о Өедорѣ Михайловичѣ мнѣ предлагаетъ журналъ «Мiръ Божiй,» но я отказываюсь вотъ по какимъ соображенiямъ. Уже давно, съ первыхъ курсовъ университета я занимаюсь произведенiями Вашего мужа и льщу себя мыслью, что результаты этой моей работы не будутъ вполнѣ безъинтересны: въ творчествѣ Достоевскаго есть такiе элементы, такая огромная ни съ чѣмъ несравнимая глубина, что, конечно, для цѣлыхъ поколѣнiй критиковъ хватило-бы (и хватитъ) работы, ‑ когда наша культура настолько повысится, что мы начнемъ цѣнить по достоинству нашихъ генiевъ. Но – прямыя задачи моей научной спецiальности (всеобщей исторiи) и другiя причины врядъ ли позволятъ мнѣ въ скоромъ времени опубликовать что бы то ни было, относящееся къ Өедору Михайловичу: а черновиковъ, такъ сказать, своей работы я печатать не нахожу возможнымъ. Думаю, что черезъ нѣсколько лѣтъ, ‑ если обстоятельства сложатся благопрiятно, ‑ я напишу книгу о творчествѣ Достоевскаго, ‑ но, къ сожалѣнiю для себя, ‑ не могу ручаться, что это будетъ скоро. Я коснусь главнымъ образомъ не той стороны его дѣятельности, которой касались Страховъ, Орестъ Миллеръ, Аверкiевъ и т. д., не политическихъ и религiозныхъ его воззрѣнiй, но его художественнаго, психологическаго, изобразительнаго генiя. Эти люди писали о Достоевскомъ, какъ могли бы писать о всякомъ талантливомъ публицистѣ ихъ лагеря, они, такъ сказать, партiйно, небезкорыстно интересовались имъ. Они не понимали (или не хотѣли понимать), что будь Достоевскiй либералъ, или консерваторъ, или соцiалистъ, или ретроградъ, или славянофилъ, или западникъ – что это все ничуть не препятствовало-бы ему оставаться тѣмъ великимъ и затмившимъ Шекспира психологическимъ генiемъ, какимъ онъ явился во всемiрной литературѣ. Они видѣли въ немъ, главнымъ образомъ, сторонника своихъ взглядовъ – и за это выражали ему хвалу; люди противнаго лагеря видѣли въ немъ антагониста – и выражали ему порицанiе. Но и хвалители, и порицатели не усмотрѣли, какъ они мелки со своими порицанiями или похвалами, какъ они смѣшны, равняя или ставя на одну доску Өедора Михайловича съ публицистами, убѣжденiя которыхъ онъ раздѣлялъ. Богатство, которое онъ оставилъ человѣчеству, вѣдь, въ сущности, тогда только начало находить себѣ достодолжную оцѣнку у насъ, когда оно приковало къ себѣ взоры западной Европы (гдѣ и вызвало такихъ подражателей, какъ Гауптманъ, Бурже etc). Этому богатству еще и опись внимательная не сдѣлана, и вотъ почему я думаю, что и моя работа при общей скудости разработки предмет, не будетъ излишнею. Психiатры и криминалисты гораздо лучше поняли многое у Достоевскаго, нежели литературные критики, ‑ но нужно же надѣяться, что и они когда нибудь возьмутся за этотъ благодарный трудъ.

Судить о Достоевскомъ на основанiи его политическихъ (и иныхъ) воззрѣнiй – это все равно, что судить на подобномъ же основанiи Рентгена: Рентгенъ открылъ способъ проникать взоромъ въ твердыя тѣла, ‑ Достоевскiй открылъ въ человѣческой душѣ такiя пропасти и бездны, которыя и для Шекспира, и для Толстаго остались закрытыми. Если кто захочетъ судить и порицать Рентгена, великаго физика, за то что онъ консерваторъ, а другiе будутъ его за это-же хвалить, ‑ всякiй пойметъ, чего стоятъ и много ли понимаютъ въ значенiи Рентгена эти хвалители и порицатели. Но когда критика начинаетъ Достоевскаго, великаго художника и психопатолога, охуждать или вѣнчать лаврами за то, что онъ держался такихъ то мнѣнiй Каткова или не держался такихъ-то мнѣнiй Михайловскаго, ‑ многимъ почему-то это не кажется смѣшнымъ и нелѣпымъ. Только тогда, когда поймутъ, что, при всей своей публицистической послѣдовательности, Катковы и Михайловскiе карлики въ сравненiи съ непослѣдовательнымъ Достоевскимъ, ‑ когда разъ навсегда отрѣшатся отъ публицистическаго взгляда на него, придутъ къ заключенiю, что публицистика Достоевскаго есть только бiографическая подробность, ‑ а его великiй генiй есть одинъ изъ немногихъ свѣточей всемiрной литературы, ‑ тогда и только тогда изученiе Достоевскаго станетъ на правильную дорогу. Если кто, говоря о Моцартѣ, будетъ главнымъ образомъ подчеркивать что Моцартъ былъ монархистъ, а не республиканецъ и хвалить или порицать за это Моцарта, ‑ я всегда пойму, что этотъ человѣкъ въ музыкѣ и Моцартѣ ровно ничего не понимаетъ. Отъ души желаю, чтобы и читающее общество, встрѣчая въ критической статьѣ о Достоевскомъ длинныя поясненiя и разговоры о его политическихъ взглядахъ, ‑ научилось бы сразу понимать, что такая критическая статья ничего ей не дастъ и дать не можетъ.

Таковъ, глубокоуважаемая Анна Григорьевна, мой взглядъ на задачу критики Достоевскаго. Если мой тонъ (я перечиталъ свое письмо) покажется Вамъ слишкомъ рѣзкимъ, ‑ то въ объясненiе могу сказать одно: Я люблю Достоевскаго наравнѣ съ очень немногими любимыми мною живыми людьми, ‑ и не могу о томъ, о чемъ я писалъ тутъ, писать вполнѣ спокойно. Творецъ «[в]/В/ѣчнаго мужа», «Преступленiя и наказанiя», картины убiйства Шатова, картины эпилептическаго припадка князя Мышкина, трехъ свиданiй Ивана Карамазова со Смердяковымъ, разговоровъ Порфирiя Петровича съ Раскольниковымъ, художникъ, нарисовавшiй Степана Трофимовича Верховенскаго, старика Карамазова, Версилова, ‑ необозрим[ой]/ую/ масс[ы]/у/ другихъ картинъ и типовъ, ‑ далъ мнѣ слишкомъ много волненiй, наслажденiй, страданiй и восторговъ, слишкомъ обширное мѣсто занялъ въ моей душѣ, чтобы я могъ вполнѣ спокойно говорить о весьма многихъ и хватителяхъ его, ‑ и порицателяхъ.

Еще разъ, благодарю Васъ отъ всей души за Ваше письмо и присылку автографа. О многомъ хотѣлось бы мнѣ спросить Васъ, самаго близкаго человѣка къ Өедору Михайловичу, ‑ но я слишкомъ понимаю нескромность своего желанiя; и такъ уже, простите за слишкомъ длинное письмо.

Искренно Вамъ преданный

Евгенiй Тарле

Варшава, Садовая, д. 6.