Мои
Воспоминанiя
Посвящаю /и дарю/ моимъ внукамъ
А. Достоевская.
Въ этой тетради заключается: наше
объясненiе и все время нашего жениховства,
день нашей свадьбы.
[Въ нашихъ
вечернихъ бесѣдахъ мы съ Өеодоромъ Михайловичемъ касались
всевозможныхъ вопросовъ, но,]
конечно, главная и наиболѣе дорогая для насъ тема /нашихъ
разговоровъ съ Ө<еодоромъ> М<ихайловичемъ>/ была — наша
будущая [совмѣстная] /супружеская/ жизнь. Мы строили планы нашего будущаго и для
меня оно представлялось лучезарнымъ. Одна мысль, что я не буду
разлучаться съ Өеодоромъ Михайловичемъ приводила меня въ восторгъ. Мнѣ
радостно было думать, что я буду участвовать въ его дѣлахъ и занятiяхъ,
буду раздѣлять съ нимъ радостныя /счастлив<ыя>/ и тяжелыя событiя
жизни, получу возможность заботиться о немъ и оберегать /его/ отъ назойливыхъ
людей и непрiятныхъ впечатлѣнiй, буду помогать ему совѣтомъ и дѣломъ.
Все это представлялось для меня до того привлекательнымъ, что иногда я готова
была плакать при мысли о томъ, что все это [пока лишь плѣнительная мечта,
которая] не можетъ скоро осуществиться. [Главнѣйшею] /Плѣнительною/ нашею
мечтою, о которой мы говорили каждое наше свиданiе, это была возможность какъ
можно скорѣе съиграть нашу свадьбу. Это вполнѣ зависѣло отъ
того какой оборотъ примутъ дѣла Ө<еодора>
М<ихайловича>. Онъ разсчитывалъ на Рождествѣ поѣхать въ
Москву и предложить М. Н. Каткову свой будущiй романъ для помѣщенiя
въ «Русскомъ Вѣстникѣ» на 1868 годъ. Өеодоръ Михайловичъ
не сомнѣвался въ желанiи [«Р<усскаго Вѣстника»>]
редакцiи «Русскаго Вѣстника» имѣть его своимъ сотрудникомъ, такъ
какъ напечатанный
въ 1866 году романъ «Преступленiе и Наказанiе» произвелъ большое впечатлѣнiе
въ литературѣ и привлекъ журналу [много] /массу/ новыхъ подписчиковъ. Но
вопросъ былъ въ томъ: найдутся ли у журнала свободныя средства для аванса въ нѣсколько
тысячъ, безъ полученiя которыхъ (т. е. безъ уплаты на авансъ неотложныхъ
долговъ) немыслимо было бы устроиваться новымъ хозяйствомъ. Въ случаѣ
неудачи [у] въ «Русскомъ Вѣстникѣ» Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> предполагалъ
немедленно по окончанiи [ро<мана>] «Преступленiя», приняться за новый
романъ и [пр<едложить>],
написавъ большую его часть, предложить его въ другой журналъ. Неудача въ Москвѣ
грозила отодвинуть вопросъ о нашей свадьбѣ на продолжительный срокъ,
можетъ быть, даже на цѣлый годъ. Глубокое унынiе овладѣвало мною
когда я объ этомъ дума[ю]/ла/.
Къ счастiю, въ насъ обоихъ жила увѣренность, что М. Н. Катковъ
не захочетъ упустить новаго романа и дастъ въ видѣ аванса желаемую Өеодоромъ
Михайловичемъ сумму, а потому мы утѣшали другъ друга надеждою, что наша
свадьба состоится послѣ Новаго Года. Къ величайшему нашему счастью, надежда
наша оправдалась. [На Рождествѣ Өеодоръ Михайловичъ поѣхалъ
въ Москву, разсказалъ М. Н. Каткову о своемъ намѣренiи жениться
и предложилъ ему сво[й]/ю/
будущую работу! Послѣ недолгихъ переговоровъ вопросъ былъ рѣшенъ для насъ вполнѣ
благопрiятно.]
Өеодоръ Михайловичъ постоянно дѣлился
со мною тѣми заботами, которыя его окружали. Онъ ничего не хотѣлъ
скрывать отъ меня для того, чтобы для меня не была тяжелою неожиданностью та
исполненная лишенiй жизнь, которая
предстояла намъ обоимъ въ ближайшее время. Я была безконечно благодарна ему за
это и придумывала разные способы чтобы по маленьку уменьшить тѣ
неотложные долги, которые особенно мучили Өеодора Михайловича своею
срочностью и необходимостью откуда хочешь достать деньги для уплаты если не
долга, то хотя %. Къ моему глубокому сожалѣнiю, я скоро убѣдилась,
что уплачивать долги при настоящемъ положенiи дѣлъ
почти невозможно. Хоть я и [мало] /плохо/ знала
практическую жизнь, такъ какъ [жи]/вырос/ла въ достаточной семьѣ и не
знала нужды, но въ эти три мѣсяца до свадьбы я успѣла замѣтить
одно смущавшее меня обстоятельство, именно: какъ только появлялись у Өеодора
Михайловича деньги, такъ одновременно и у его родныхъ (брата, /сестры/, невѣстки
и пасынка и пр.) появлялись всегда неожиданныя, но настоятельныя
нужды и какъ–то всегда оказывалось, что изъ трехсотъ, четырехсотъ рублей,
полученныхъ изъ Москвы за «Преступленiе» на слѣдующiй
день у Өеодора Михайловича оказывалось на рукахъ не болѣе
30—40 руб., при чемъ никакихъ уплатъ вексельнаго долга не дѣлалось,
а уплачивались лишь %. [Это ста<ло>] И затѣмъ опять начинались
заботы Өеодора Михайловича откуда–бы достать денегъ для житья /уплаты %/
и удовлетворенiя потребностей его многочисленныхъ родныхъ /а также для уплаты
процентовъ/. Такое положенiе дѣлъ стало меня не
на шутку тревожить. Но я утѣшала себя мыслью, что когда мы поженимся и я
[в][при<му>] возьму въ свои руки
хозяйство и дѣла, то эти всегда непредвидѣнные расходы можно будетъ
урегулировать, предоставивъ каждому изъ нуждавшихся въ помощи Өеодора
Михайловича [р<одныхъ>] его родныхъ разъ на всегда опредѣленную
сумму въ мѣсяцъ или въ годъ, тѣмъ болѣе что [[въ]/у/ семь[ѣ]/и/ Мих<аила>
Мих<айловича> Достоев<скаго> были взрослы<е>] у Эмилiи Өедоровны
(вдовы М<ихаила> М<ихайловича>) были взрослыя дѣти, которыя
могли ее поддержать. Братъ Николай Михайловичъ былъ [отли<чнымъ>]
талантливымъ архитекторомъ и, еслибъ хотѣлъ — могъ бы работать; да и
пасынку въ его годы (21 годъ) пора было приниматься за какой либо
серьезный трудъ, не разсчитывая исключительно на работу больнаго и
обремененнаго долгами отчима. Еслибъ мои предположенiя
осуществились, то это дало–бы намъ возможность начать уплачивать долги, что
было завѣтною мечтою насъ обоихъ. Вѣдь постоянная забота объ уплатѣ
%, переписыванiи векселей, прiискиванiи денегъ, не только /мучили Ө<еодора>
М<ихайловича> и мѣшали его
литерат<урной> работѣ/, портили его настроенiе, но и влiяли на его
здоровье, такъ какъ отъ постоянныхъ непрiятностей сильно разстроивались нервы и
чаще наступали припадки эпилепсiи. Будучи отягощенъ долгами, Өеодоръ
Михайловичъ долженъ былъ предлагать свой трудъ въ журналы и, конечно, получалъ
за свои произведенiя вдвое менѣе, чѣмъ получали писатели
обезпеченные въ родѣ Тургенева[,]
или Гончарова. Въ то время когда Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> за
«Преступленiе и Наказанiе» получалъ по [п<олутораста>]
150 р. съ листа, Тургеневъ за свои произведенiя получалъ по пятисотъ
[руб.] за листъ.
Но всего обиднѣе было то, что благодаря нескончаемымъ
долгамъ и [неим<ѣнiю>] постоянному
неимѣнiю средствъ, Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> [не] долженъ
былъ спѣшить съ своею работою. Онъ не имѣлъ ни времени, ни
возможности отдѣлывать свои
произведенiя, писать ихъ не спѣша, перечитывать и поправлять, /какъ дѣлаютъ
другiе писатели/ и это было для него большое горе. Часто упрекаютъ Ө<еодора>
М<ихайловича> за неудачную форму его
романовъ, за то, что въ одномъ романѣ соединяется ихъ нѣсколько,
что событiя /въ романахъ/ нагромождены другъ на друга и /что/ въ его
произведенiяхъ многое осталось незаконченнымъ. А еслибъ люди знали при какихъ
условiяхъ онъ писалъ. Случалось, что перв[ая]/ыя 3/ глав[а]/ы/ романа были уже
напечатаны, [а слѣдующая] /четвертая/ набиралась, пятая была [выслана]
только что выслана по почтѣ, шестая лежала въ рукописи, а остальныя не
были ни написаны, ни обдуманы. Сколько разъ я видѣла искреннее отчаянiе Ө<еодора>
М<ихайловича>, когда онъ вдругъ
сознавалъ, что /онъ/ «испортилъ идею» и что поправить ошибку нѣтъ
возможности. Это было настоящее мучительное
страданiе видѣть, что произведенiе испорчено благодаря поспѣшности
и необходимости [для] /ради скорѣйшаго/ полученiя денегъ выслать главу
романа необдѣланною.
Обдумывая и сокрушаясь о тяжеломъ матерiальномъ
положенiи моего жениха, я утѣшала себя мыслiю, что въ недалекомъ
будущемъ, всего чрезъ какой либо годъ, я буду имѣть возможность кореннымъ
образомъ помочь ему и облегчить его жизнь. Здѣсь мнѣ приходится
отвлечься отъ своего разсказа чтобы сказать
сообщить о матерiальномъ положенiи нашей семьи. Моей матери, Аннѣ
Николаевнѣ Сниткиной принадлежали съ конца сороковыхъ годовъ два большiе
участка земли (около полуторы десятинъ) расположенные по
Ярославской и Костромской улицамъ. На одномъ изъ участковъ находился
двухъэтажный каменный домъ, въ верхнемъ этажѣ котораго жили мы сами.
Внизу былъ фруктовый магазинъ и двѣ
квартиры. На огромномъ нашемъ дворѣ находились два громадныхъ деревянныхъ
2хъ этажныхъ [в]флигеля, въ которыхъ
считалось около 30 небольшихъ квартиръ
<Далее следует
примечание А. Г. Достоевской: Съ
чувствомъ умиленiя вспоминаю я добрыя /тогдашнiя/ отношенiя жильцовъ нашихъ
флигелей ко всей нашей семьѣ. Отношенiя чисто патрiархальныя: папу и маму
мою жильцы приглашали на имянины, на свадьбы посаженымъ отцомъ или матерью, а
крестниковъ папы у насъ было съ десятокъ (маму не звали крестить: у нея была
«тяжелая рука<»> и [к] двѣ крестницы ея умирали<).> ‑
Ред.>.
Хотя цѣны на квартиры были дешевыя, но дома приносили
намъ около трехъ тысячъ рублей, что вмѣстѣ
съ пенсiей папы давало намъ возможность жить если не богато, то въ полномъ
довольствѣ. Это довольство, вѣроятно, продолжалось бы до конца дней
моей матери, еслибъ не встрѣча съ однимъ лицомъ, сдѣлавшимся
невольнымъ виновникомъ нашего раззоренiя. Это былъ молодой архитекторъ, Иванъ
Александровичъ Мерцъ, влюбившiйся въ мою [ст<аршую>]
сестру, которой онъ тоже понравился. [Такъ] Узнавъ, что большая часть нашихъ
участковъ, занятая подъ огородами, приноситъ мало дохода, онъ сталъ уговаривать
мою матушку употребить имѣвшiеся у
ней 15 тысячъ наличныхъ денегъ на постройку двухъ домовъ. Онъ составилъ
планъ и смѣту и завѣрилъ,
что оба дома обойдутся не дороже 20 тысячъ и что такимъ образомъ ей
придется призанять тысячъ /пять/, но зато она будетъ имѣть два
прекрасныхъ дома, стоимостью (по своей доходности) не менѣе
35—40 тысячъ. Бѣдная моя мама
ничего не понимала ни въ денежныхъ оборотахъ, ни въ постройкахъ. Но мысль дать
за каждою дочерью въ приданiе вмѣсто назначенныхъ пяти тысячъ по
прекрасному дому въ 20 тыс<ячъ>
чрезвычайно прельстила ее и, не смотря на отговоры моего отца, она рѣшила
строить за разъ два [п] дома. Я убѣждена, что Г. М<ерцъ> былъ
вполнѣ порядочный человѣкъ, но онъ былъ молодъ, очевидно, мало
понималъ въ постройкахъ и, что все хуже, находился вполнѣ въ рукахъ
подрядчика, человѣка, какъ оказалось впослѣдствiи,
въ высшей степени недобросовѣстнаго. Ошибокъ при постройкѣ надѣлана была масса: напримѣръ,
вырыты чрезвычайно глубокiе подвалы и заложены [основанiя] /фундаменты/ дома
такой крѣпости, которая годилась бы для постройки пятиэтажнаго, а не для
двухэтажнаго деревяннаго дома. Но зато изъ подъ фундамента вырыва[лся]/ли/ и вывозил[ся]/и/ сотнями коекъ,
отличный желтый песокъ, котораго такъ много въ той мѣстности, отчего [она
и] эта часть города и зовется въ просторѣчьи «Песками». Дома еще не были
подведены подъ крышу, какъ весь наличный капиталъ мамы былъ уже истраченъ и ей
пришлось искать денегъ (но уже не пяти, а десяти тысячъ) подъ залогъ дома гдѣ
мы жили. Пришлось заложить на тяжелыхъ условiяхъ
съ неустойкой въ случаѣ не платежа въ срокъ. Но и этихъ денегъ не хватило
и пришлось занимать гдѣ ни попало и на /за/ как[ихъ]/iе/
угодно %. Маму окружили коммисiонеры, разные аферисты, которые и обирали ее
подъ разными предлогами. [Года черезъ полтора] Всѣ эти [д] неудачи подорвали добрыя отношенiя съ
Г. М<ерцемъ> и онъ пересталъ у насъ бывать, а года черезъ полтора
[моя сестра] въ ноябрѣ
Вотъ на продажу–то этого предназначеннаго мнѣ дома я
и разсчитывала, когда мечтала поправить дѣла
Өеодора Михайловича. Домъ этотъ легко было бы продать тысячъ за 16 или 18
(находились и покупщики) и тогда за покрытiемъ лежавшаго на немъ долга
очистилось–бы отъ 8 до 10 тысячъ наличными, которыми и можно было бы
уплатить самые кричащiе и требовавшiе большихъ % долги Ө<еодора>
М<ихайловича>. Къ моему глубокому сожалѣнiю по выходѣ замужъ
я не могла предпринять ничего рѣшительнаго, такъ
какъ была еще несовершеннолѣтняя. Только 30 августа
Вообще я должна сказать, что Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ>, будучи женихомъ, всегда отклонялъ мою денежную помощь, [и]
даже когда находился въ тискахъ и я хотѣла его выручить. И когда я
говорила, что если мы любимъ другъ друга
то у насъ /не/ должно быть «твое и мое», а [лишь общее] должно быть все общее. «Конечно, такъ и будетъ, когда мы поженимся, говорилъ Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ>, — а пока я не хочу брать отъ тебя ни одного рубля.»
Мнѣ представляется, что Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> самъ
понималъ какъ фантастичны были иногда расходы и нужды его родныхъ, но, не имѣя
силы идти на перекоръ ихъ настоянiямъ и просьбамъ, ни за что не хотѣлъ
удовлетворять ихъ моими деньгами. Напротивъ, Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> настойчиво поддерживалъ желанiе моей матери чтобы я дѣлала себѣ приданое и покупала
что мнѣ нравится [изъ] для нашего будущаго хозяйства изъ тѣхъ двухъ
тысячъ, которые достались мнѣ по наслѣдству отъ отца. Я съ умиленiемъ припоминаю какъ Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> разсматривалъ и самъ укладывалъ въ футляры разные
серебряные ножички и ложечки, купленные мною и всегда одобрялъ мой выборъ. Онъ
зналъ, что отъ его похвалы я такъ и засiяю
и любовался на мою радость. Но меня особенно поражало его настойчивое желанiе
[по]смотрѣть мои костюмы, когда я стала
ихъ заказывать передъ свадьбой. Въ виду близкаго окончанiя траура я заказывала все
свѣтлое, а Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ>, не любившiй чернаго цвѣта, хотѣлъ меня видѣть
въ свѣтлыхъ платьяхъ. И вотъ когда привозились мои наряды Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> заставлялъ меня ихъ примѣрять и въ нихъ ему
показаться. Нѣкоторыя мои платья (напр. вишневаго цвѣта) до того
ему нравились, что онъ просилъ меня остаться въ немъ на весь остальной вечеръ. Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> какъ–то предложилъ мнѣ заказать себѣ платье цвѣта
масака, увѣряя, что цвѣтъ долженъ чрезвычайно идти къ нѣсколько желтоватому цвѣту моего
лица. Я просила [т] Ө<еодора> М<ихайловича>
точнѣе опредѣлить цвѣтъ масака, но онъ не съумѣлъ, такъ
какъ [постоянн<о>] трудно различалъ цвѣта. Онъ только увѣрялъ,
что оттѣнокъ удивительно хорошъ
<Далее следует
примечание А. Г. Достоевской: темно–лиловый, какимъ обивали тогда
гроб[а]/ы/; (смотр<и> «Вѣчный Мужъ»
стр.<Пропуск в рукописи –
ред.> ‑
Ред.>
и во дни его молодости
былъ въ чрезвычайной модѣ. Заставлялъ также меня примѣрять мои нѣсколько
шляпъ и всегда находилъ что онѣ очень /мнѣ/ къ лицу. Съ какою глубокою благодарностью вспоминаю я
о томъ <какъ> Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> всегда старался
сказать мнѣ что либо доброе и прiятное [и] /чтобы/ тѣмъ меня
порадовать. Сколько истинной доброты, сколько нѣжности
было въ его любящемъ сердцѣ!
_____
Время до Рождества промчалось быстро. Өеодоръ
Михайловичъ, почти всегда проводившiй праздники въ семьѣ любимой сестры,
В. М. Ивановой, рѣшилъ и на этотъ
разъ поѣхать въ Москву. Главною цѣлiю поѣздки
было, конечно, намѣренiе предложить Каткову свой новый романъ и получить
деньги, необходимыя для нашей свадьбы. Послѣднiе дни предъ отъѣздомъ
Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> былъ необыкновенно грустенъ: такъ онъ
успѣлъ полюбить меня и привыкнуть ко
мнѣ. Я была тоже очень печальна и мнѣ представлялось,
что я [его] /Ө. М./ никогда болѣе не увижу. Но я бодрилась и
старалась [вы] не выказывать своей печали, чтобы еще болѣе его не
разстроить. Особенно грустн[о]/ымъ/ [былъ онъ
настроенъ] /нашла я его/, когда [я] прiѣхала провожать [его] на желѣзную
дорогу: Онъ нѣжно смотрѣлъ на меня и все повторялъ: «Ѣду съ
такими надеждами, а какъ–то мы [у]/с/видимся,
дорогая моя Анечка, какъ–то мы [у]/с/видимся!<»> Его тяжелое настроенiе
особенно усилилось благодаря нелѣпой выходкѣ Павла Александровича,
прiѣхавшаго /на проводы/ вмѣстѣ
съ молодыми Достоевскими. Всѣ мы вошли въ вагонъ
чтобы посмотрѣть какъ размѣстится Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ>. Пав<елъ> Алекс<андровичъ>, желая выразить свою
заботу объ «отцѣ», вдругъ громко сказалъ: «Папа, не вздумайте лечь на
верхнюю постель, а то какъ разъ Васъ хватитъ падучая и Вы свалитесь на полъ,
тогда и костей Вашихъ не соберешь!<»> Можно представить какое впечатлѣнiе
произвели эти слова на самаго Ө<еодора> М<ихайловича>, на
насъ и на всю находившуюся въ вагонѣ публику.
Ѣхать въ вагонѣ въ
одномъ купэ съ больнымъ и всегда нѣсколько опасно, а тутъ сосѣдямъ
предстояло [ѣхать] /путешествовать/ съ такого рода больнымъ. Одна изъ
пассажирокъ, должно быть, дама нервная, минуту спустя попросила проходившаго
чрезъ вагонъ /носильщика/ перенести ея вещи въ дамское отдѣленiе,
такъ какъ «здѣсь, кажется, будутъ курить» (а вагонъ [для] былъ завѣдомо
для некурящихъ). [Эта] Вся эта исторiя до нельзя разстроила Өеодора
Михайловича, не любившаго говорить о своей
страшной болѣзни. Да и мы, провожавшiе,
были сконфужены и не знали что говорить. По счастiю,
раздался второй звонокъ и намъ пришлось уйти. Возмущенная выходкой Павла Алекс<андровича>, я не удержалась и
сказала: «зачѣмъ Вы разсердили бѣднаго Өеодора
Михайловича?» — <«>А очень мнѣ нужно, разсердился онъ или нѣтъ,
отвѣтилъ Пав<елъ>
Алекс<андровичъ>; — я забочусь объ его здоровьѣ, и за то /онъ/
долженъ благодарить!» Въ такомъ родѣ были всегда отношенiя Павла Александр<овича> къ Ө<еодору>
М<ихайловичу>, и, конечно, не могли его не раздражать.
Изъ Москвы Ө<еодоръ> М<ихайловичъ>
прислалъ мнѣ два милыхъ письма, чрезвычайно меня утѣшившихъ и
которыя я перечитывала десятки разъ.
Въ Москвѣ Ө<еодоръ> М<ихайловичъ>
пробылъ дней десять и успѣшно окончилъ переговоры съ редакцiей Русскаго Вѣстника. Катковъ, узнавъ о намѣренiи
Ө<еодора> М<ихайловича> жениться, поздравилъ его и пожелалъ
ему счастья[,]/./ Просимыя же въ
видѣ аванса двѣ тысячи обѣщалъ выдать въ два-три срока, въ
теченiи января. Такимъ образомъ возможность устроить въ этотъ же мясоѣдъ
свадьбу была намъ обезпечена. Присланные Катковымъ 700 руб. были какъ–то
мигомъ пристроены и Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> каждый вечеръ съ
ужасомъ говорилъ, что деньги у него «таютъ». Это начало меня безпокоить и когда
получились вторые 700 руб., то я стала просить отложить въ сторону [р] сколько нибудь [/д<енегъ>/] [въ
сторону] чтобъ достало на свадьбу. Съ карандашемъ въ рукѣ Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> вычислилъ, что /на/ расходы по церкви, [а также] по [и]
устройству свадебнаго прiема
<Далее следует
примечание А. Г. Достоевской: Мама предложила сдѣлать прiемъ /у насъ/, но въ виду отдаленности /отъ
церкви/, это было не возможно. Предложила взять на себя часть расходовъ, но Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> [ни за что на это не
соглашался] и слышать объ этомъ не /за/хотѣлъ./ ‑ Ред.>
[я] и на первыя двѣ недѣли [до] намъ слѣдовало сохранить отъ 400 до пятисотъ
руб. Но какъ сохранить, когда ежедневно появляются все новыя и новыя нужды у
многочисленныхъ его родственниковъ? Мнѣ /и/
пришло въ голову сказать: Да отдай ихъ мнѣ на [со]храненiе,
у меня онѣ будутъ цѣлы! — Вотъ и отлично, обрадовался Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> /удобной/ отговоркѣ предъ родными
/когда тѣ будутъ просить/, и на другой же день привезъ [мнѣ] пять
сторублевокъ. Передавая ихъ мнѣ, онъ [сказалъ] комически–торжественно
сказалъ: «Ну, Аня, держи ихъ крѣпко, /помни, что отъ сохраненiя ихъ/ [отъ [нихъ] этого вѣдь]
зависитъ наше будущее счастье!»
Какъ мы ни торопились со свадьбой, но выходило, что она
можетъ состояться не ранѣе половины февраля. Надо было найти новую
квартиру, такъ какъ въ прежнихъ четырехъ комнатахъ нельзя было умѣстить
имѣвшуюся у меня мебель. Свою квартиру въ Столярномъ переулкѣ Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> уступилъ Эмилiи Өеод<оровнѣ>
и ея семьѣ, обязавшись предъ хозяиномъ уплачивать за нее 50 р. въ мѣсяцъ.
Выгода этой квартиры состояла въ томъ, что хозяинъ дома богачъ–купецъ Алонкинъ,
очень почиталъ Ө<еодора> М<ихайловича>,
какъ «великаго трудолюбца», какъ онъ про него выражался,
<Далее следует
примечание А. Г. Достоевской: «Я къ заутрени иду, а у него въ
кабинетѣ огонь свѣтится —
значитъ трудится», говаривалъ онъ – ред.>
и никогда не безпокоилъ напоминанiемъ о
квартирной платѣ, зная, что, когда
будутъ деньги, Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> самъ принесетъ /ихъ/.
И Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> любилъ бесѣдовать съ этимъ
почтеннымъ старикомъ
<Далее следует
примечание А. Г. Достоевской: Съ него, по
моему мнѣнiю, нарисованъ въ ром. «Братья Карамазовы»
типъ старика купца, благодѣтеля Грушеньки – ред.>.
Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> нашелъ для насъ
квартиру на Вознесенскомъ проспектѣ, въ домѣ Толя (нынѣ
№ 27), прямо противъ Церкви Вознесенiя.
Входъ былъ внутри двора, а окна квартиры выходили [въ] на Вознесенскiй переулокъ. Квартира состояла изъ пяти
/большихъ/ комнатъ: гостиной, кабинета, столовой, спальни и комнаты для Павла
Алекс<андровича>. Пришлось выждать пока отдѣлаютъ
квартиру, затѣмъ переѣзжать самому Ө<еодору>
М<ихайловичу>, устроиваться, перевозить мою обстановку[ю] и пр. и пр.
Когда все было готово, мы назначили свадьбу [въ] /на/ 15 февраля, въ среду
предъ Масляной и разослали
приглашенiя друзьямъ и знакомымъ.
За недѣлю или десять дней до свадьб[у]/ы/
со мной произошелъ случай, который могъ стоить мнѣ жизни и который мнѣ
припоминается какъ ужасный кошмаръ.
Чтобы выяснить этотъ случай я должна напомнить сказанное
мною раньше объ имущественномъ положенiи
моей семьи: Въ числѣ кредиторовъ моей матушки былъ 1 отставленный
отъ консисторiи чиновникъ, дававшiй деньги въ ростъ и бравшiй большiе % «не для
себя», какъ онъ говорилъ, «а ради своихъ маленькихъ дѣтей».
Этотъ чиновникъ, узнавъ про смерть моего отца (въ Апрѣлѣ
186[1]6 /г./), тотчасъ же подалъ на маму въ Мировой Съѣздъ и
получилъ исполнительные листы; но[,]
затѣмъ, убѣдившись, что за смертью мужа мама не лишилась своихъ
домовъ, онъ не требовалъ уплаты, а довольствовался только хорошими %. Теперь,
[п]узнавъ о моей [св]предстоявшей свадьбѣ, онъ опять переполошился и рѣшилъ
получить свои деньги немедленно. Въ этомъ /намѣренiи/ его особенно
поддерживалъ его братъ, выгнанный семинаристъ и неудачникъ–литераторъ,
обиженный тѣмъ, что мама никогда не приглашала его насъ посѣщать, а принимала только по дѣламъ.
И вотъ въ одинъ слишкомъ памятный для меня несчастный день,
когда моей мамы не было дома, а я разбиралась въ шкафахъ, ко мнѣ въ спальню
ворвалась съ испуганнымъ лицомъ наша Дуняша
<Было: ворвалась наша Дуняша, [и] съ
испуганнымъ лицомъ> и вскричала: «Барышня, тамъ пришли какiе–то
люди; дворникъ говоритъ, что Васъ описывать будутъ!» Я какъ была въ капотѣ
вышла въ гостиную и увидала Судебнаго Пристава нашего участка г. Д/ементьева/, а съ нимъ брата нашего
кредитора, Илью Ивановича Петрова.
/Съ/ Судебны[й]/мъ/ Пристав[ъ]/омъ/
Алексѣ[й]/емъ/ Сергѣевич[ъ]/емъ/ [Д–въ недавно] /Д./ мама
познакомилась съ полгода назадъ [при опис<и>] [присутствуя] по поводу
описи [у] /имущества/ какой <то> умершей жилицы и пригласила бывать у
насъ. Онъ оказался человѣкомъ очень добрымъ
но чрезвычайно застѣнчивымъ; своею новою должностью онъ очень дорожилъ и
[офиц<iально>] радительно и офицiально относился къ исполненiю своихъ
обязанностей. Бывалъ онъ у насъ на вечеринкахъ и очень стѣснялъ
меня своими туманными рѣчами; подруги мои находили, что я ему [очень]
/сильно/ нравлюсь, а потомъ кто–то передалъ мнѣ, что, узнавъ о моей
свадьбѣ, онъ до того разогорчился, что заболѣлъ и пролежалъ въ
постели три дня. Теперь онъ явился какъ офицiальное лицо и объявилъ, что
предъявляетъ мнѣ исполнительный листъ на
500 съ лишкомъ рублей и что, въ случаѣ, [немедленной неуплаты денегъ]
/если деньги не будутъ уплачены немедленно/, онъ принужденъ будетъ приступить
къ описи. Я отвѣтила, что мамы
нѣтъ дома, денегъ у меня никакихъ нѣтъ и я предоставляю ему
поступить какъ онъ найдетъ нужнымъ. Негодный Илья Ивановичъ, не видя въ
гостиной прежней обстановки (уже перевезенной къ Ө<еодору> М<ихайловичу>)
проси[т]/л/ъ судебнаго пристава обратить
вниманiе, что «должница уже успѣла вывезти свои вещи и слѣдовательно
скрываетъ свое имущество». Меня страшно возмутили эти слова
и я сказала: <«>Вы не смѣете этого говорить![»]
Вывезены вещи принадлежащiя лично мнѣ, на которыя я имѣю
доказательства. Перевезены же онѣ къ моему жениху, такъ какъ, Вы сами
знаете, /на/ 15го февраля назначена наша свадьба». Я бросилась
къ комоду и стала розыскивать счета магазиновъ, въ которыхъ покупала себѣ
вещи. Показавъ счета, я усѣлась въ кресла и съ любопытствомъ стала
наблюдать что они будутъ дѣлать. Но когда
Илья Ивановичъ отворилъ [книж] /платя/н[ы]/о/й
шкафъ и сталъ вынимать [книги] /вещи/, то я вдругъ поняла, что вѣдь и
прочiе шкафы и комоды будутъ также открыты и осмотрѣны, а слѣдовательно
возможно, что деньги Ө<еодора> М<ихайловича>, данныя мнѣ
на храненiе, будутъ найдены и отобраны /взяты/ отъ меня для уплаты [т] этого
долга. Эта мысль такъ меня поразила, что я впала въ какой–то столбнякъ и до
того вдругъ лишилась памяти, что не могла припомнить
гдѣ же именно у меня спрятаны эти деньги?
Одно было для меня ясно — это что деньги будутъ
найдены и отъ меня [взяты] /отобраны/. Вѣдь я ничѣмъ не могла
доказать, что это деньги не мои, а даны мнѣ на храненiе
Өедоромъ Михайловичемъ. Кто–бы мнѣ въ этомъ повѣрилъ, даже
еслибъ самъ Өедоръ Михайловичъ подтвердилъ это. Господи, что же теперь
будетъ? думала я. — [Свадьба назначена] Приглашенiя на свадьбу разосланы, а она состояться не можетъ. Откуда
же мама /сейчасъ/ возьметъ деньги чтобы возмѣстить ихъ Ө<еодору>
М<ихайловичу>. Вѣдь и такъ мама,
желая дать мнѣ по больше /хорошихъ/ вещей, /кой–кому/ задолжала и достать
денегъ въ такой короткiй срокъ было немыслимо. Итакъ, отсрочка свадьбы до
весны, а за это время многое можетъ измѣниться /и свадьба можетъ
разстроиться/. И все это по моей винѣ! И
какъ посмотритъ на это Өедоръ Михайловичъ? [Вѣдь] [о] Онъ мо[гъ]/жетъ/ усомниться во мнѣ [и]. Вѣдь
до сихъ поръ онъ былъ твердо убѣжденъ, что я буду ему хорошей женой и
заботливой хозяйкой. И вдругъ я не съумѣла[,]
сохранить деньги не съумѣла сберечь мое счастье! /Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> мнѣ никогда не проститъ этого./ Развѣ не въ
правѣ б[ылъ]/удетъ/ [бы] онъ
/если/ лишит[ь]/ъ/ меня своей любви и своего довѣрiя? Это было–бы
слишкомъ ужасно; лучше смерть, лучше все на свѣтѣ
чѣмъ [потер<ять>] утрата его любви и его уваженiя, а развѣ
онъ не переста[лъ]/нетъ/ [бы] меня уважать за подобную оплошность, которая [бы]
поставила и его и меня въ нелѣпое положенiе вслѣдствiе безпричинной
отсрочки /нашей/ свадьбы. /Онъ будетъ презирать меня./ Если этотъ ужасъ
совершится /если деньги отъ меня отберутъ, думала я, то/ я должна убить себя,
[/думала я/], потому, что заслуживъ презрѣнiе Өедора Михайловича я
уже не могла жить на свѣтѣ. Но
какъ себя уничтожить?
Мнѣ вдругъ ясно представился нашъ чердакъ,
<Далее следует
примечание А. Г. Достоевской: Чердакъ нашего дома [былъ]
содержался въ /большой/ чистотѣ. Туда сносились лишнiя вещи и стояли
сундуки съ журналами сороковыхъ и 50хъ годовъ, которыми очень
дорожилъ мой отецъ. Я лѣтомъ
часто <Было: часто лѣтомъ – ред.> ходила туда [выбирая изъ
ящиковъ хранившiеся тамъ журналы сороковыхъ год<ов>ъ, въ родѣ
[Пантеона] Репертуара и Пантеона, кот<орыми> дорожилъ мой отецъ.] /за
книгами. Тѣмъ болѣе, что изъ моей свѣтелки
былъ удобный туда входъ. – Ред.>
перекладины на немъ и твердо рѣшила,
что какъ только уйдутъ [эти] съ моими деньгами эти два ужасныхъ человѣка
(въ эту минуту я ненавидѣла и ни въ /чемъ/ неповиннаго Д.) пойти на
чердакъ и повѣситься. Я даже встала съ мѣста и подошла къ окну
будто–бы затѣмъ, чтобы посмотрѣть, не идетъ–ли мама, и спустила и
вновь подняла висѣвшую на окнѣ штору. Веревка была крѣпкая и
могла меня выдержать! Я старалась не думать ни о мамѣ, ни о Ө<еодорѣ>
М<ихайловичѣ>, [боял<ась>]
/ни о моемъ братѣ/ ни о томъ какое горе причинитъ имъ /[обоимъ] всѣмъ/
моя смерть. Я боя[сь]/лась/ себя
разжалобить. Я отгоняла отъ себя всѣ мысли кромѣ неизбѣжности
[см<ерти>] для меня немедленной смерти.
Вѣдь если я потеряю любовь Ө<еодора> М<ихайловича>
если [я] [вы] онъ отъ меня откажется, то зачѣмъ мнѣ жить? Лучше
смерть чѣмъ потеря
счастья.
Вспоминая теперь мучившiя
меня тогда мысли я, конечно, понимаю, что всѣ онѣ были
неосновательны. Но надо припомнить что мнѣ
было только 20 лѣтъ и я была не по годамъ ребенокъ. Надо припомнить,
что я, при всей моей любви къ Ө<еодору> М<ихайловичу>,
[все т<аки>] не вполнѣ понимала его и не была увѣрена въ его
непоколебимой привязанности ко мнѣ. Надо принять и /въ соображенiе/ то
возбужденное состоянiе, въ которомъ я находилась въ эти минуты. Вспоминая мой
тогдашнiй пылкiй, стремительный характеръ, я глубоко убѣждена, что
исполнила бы свое намѣренiе убить себя, еслибъ деньги Ө<еодора>
М<ихайловича> были бы отъ меня отняты.
Но Милосердный Господь спасъ меня отъ этого ужаса.
Отчаянiе мое было безгранично.
Я сидѣла неподвижно, съ какимъ–то «окаменѣлымъ лицомъ», какъ
говорилъ потомъ мамѣ Г. Д. Онъ изрѣдка на меня взглядывалъ и
наконецъ не выдержалъ, подошелъ ко мнѣ
и сказалъ: «[Ради Бога,] [ч] Что такое съ Вами,
успокойтесь, вѣдь это все поправимо; вотъ мамаша придетъ и все уладитъ.
Ради Бога успокойтесь!<»> Я глядѣла на него безумными глазами, губы
у меня прыгали, я вся дрожала и не могла вымолвить ни слова. Г. Д.
серьезно испугался за меня и кликнулъ горничную принести мнѣ воды. Илья
Ивановичь, очевидно, не повѣрилъ моей болѣзненности и сказалъ Гну Д.:
«Пожалуйста, не отвлекайтесь отъ дѣла,
барышнѣ поможетъ горничная». Онъ видимо импонировалъ доброму, но робкому
Гну Д. и тотъ продолжалъ опись. Дуняша принесла воды, но
я не могла открыть рта до того спазма сжала мнѣ
горло. На помощь мнѣ пришелъ случай, заставившiй
меня ужасно расхохотаться и вызвавшiй во мнѣ реакцiю. Дѣло въ томъ,
что когда Ө<еодору> М<ихайловичу> стали грозить Долговымъ Отдѣленiемъ, то я очень испугалась и
захотѣла просмотрѣть статьи законовъ, касающ[ихся]/iяся/ вообще
правъ кредиторовъ. У кого было достать /Сводъ/ законовъ какъ не у [знакомаго]
судебнаго пристава? Не желая объяснять по какому именно поводу судебныя книги
мнѣ нужны, я попросила Г. Д. прислать ихъ всѣ, сказавъ, что мнѣ
на досугѣ хотѣлось–бы вообще ознакомиться съ русскими законами,
незнанiемъ которыхъ никто
отзываться не можетъ. Онъ и прислалъ мнѣ 8 или 9 томовъ Свода
законовъ, переплетенныхъ въ прочный кожаный переплетъ и съ буквою своей фамилiи
(Д.) на корешкѣ. Просмотрѣвъ что мнѣ было нужно, я книги
сложила въ шкафъ и все время собиралась отослать ихъ Гну Д.,
но за множествомъ дѣлъ — не
отослала. И вотъ теперь Илья Ивановичь отворилъ нашъ старинный книжный шкафъ и
выложилъ для описи всѣ находившiяся тамъ книги, а въ томъ числѣ и 10 томовъ Свода законовъ.
Г. Д. видимо смутился передъ необходимостью описать за чужой долгъ свои
собственныя книги и робко заявилъ, что «на врядъ–ли законы могутъ принадлежать
Гжѣ Сниткиной и не взяты–ли они отъ кого для
просмотра?» — Почему не могутъ принадлежать, возразилъ Илья
Ивановичъ, — барышня вѣдь ученая, [была] /она/ на Высшихъ Курсахъ
/была/. Да и на корешкѣ /начальная/ бу[д]/ква/
ея /будущей/ фамилiи.
Дѣлать нечего, Гну Д. пришлось
подчиниться и [вписать свои собственныя книги въ опись]. Бѣдный Д. былъ
[до того] страшно смущенъ и мысль, что ему приходится описывать свои
собственныя книги, представилась мнѣ до того комичною,
что я безумно расхохоталась и съ этого началась спасительная для меня истерика,
вызвавшая меня, благодаря обильнымъ слезамъ, изъ постигшаго меня столбняка.
Г. Д., не взирая на протесты Ильи Ивановича, нѣсколько разъ
подходилъ ко мнѣ и просилъ
меня успокоиться, но утѣшенiя его только поддерживали мои слезы. Когда я
хорошенько проплакалась, голова моя просвѣтлѣла
и я ясно припомнила, что деньги Өеодора Михайловича лежатъ въ одномъ изъ
его писемъ въ верхнемъ ящикѣ комода.
У меня даже явилась надежда на то, что Илья Ивановичъ
оставитъ комодъ въ покоѣ. Но этого не случилось. Покончивъ съ книжнымъ и
платяными шкафами, и всѣ вещи обвязавъ веревочками съ печатями, Илья
Ивановичъ обратился ко мнѣ съ просьбою
открыть комодъ. Бѣдный Д., видимо страдавшiй за меня, сталъ робко
говорить, что тамъ, вѣроятно вещи барышни, но Илья Ивановичъ заявилъ, что
барышнины вещи, очевидно, перевезены къ жениху, а потому слѣдуетъ
описать и [/всѣ/] вещи, /въ квартирѣ/ находящiяся [въ [комодѣ]
/квартирѣ/]. Шатаясь, подошла я къ комоду, открыла верхнiй ящикъ и подала
ему штучную шкатулочку съ моими драгоцѣнностями, сказавъ, что это все
вещи, подаренныя мѣродными; представить [/на это/] доказательств[а]/ъ/ /на это/ я не могу, а пусть онъ
беретъ ихъ, если хочетъ.
Отдавъ коробку, я порылась между вещами, нашла [съ] пачку
съ письмами Ө<еодора> М<ихайловича> и рѣшительно
положила ихъ въ карманъ. Илья Ивановичъ тотчасъ забезпокоился и спросилъ что
именно я спрятала. — Успокойтесь, не браслетъ или брошку, а письма моего
жениха ко мнѣ, сказала я
и вынула пачку изъ кармана.
<Далее следует
примечание А. Г. Достоевской: Странный обычай хранить деньги не въ
денежныхъ ящикахъ, шкатулкахъ и подъ крѣпкимъ замкомъ
/а въ письмахъ и бумагахъ/ сохранялся у меня во всю мою жизнь и я никогда не имѣла
повода [въ немъ] /въ этомъ способѣ храненiя денегъ/ раскаяваться. И въ
самомъ дѣлѣ, вѣдь
воры набрасываются обыкновенно на закрытыя хранилища и никакой замокъ отъ нихъ
не устоитъ. Но вору некогда разбирать бумаги и письма, да и въ голову это не
придетъ. Единственное неудобство этого способа [это] то, что иногда сама
забудешь въ какую пачку писемъ или въ какую бумагу положишь деньги, /и приходится
долго розыскивать,/ что со мною часто случалось – Ред.>.
— Я ихъ Вамъ не отдамъ, а если Вы попытаетесь взять
насильно, то я скорѣе изорву ихъ въ клочки, чѣмъ
позволю Вамъ коснуться ихъ. Точно безумiе овладѣло мною и, возможно, что
въ порывѣ гнѣва, я, можетъ быть, и дѣйствительно
изорвала–бы въ клочки письма Ө<еодора> М<ихайловича> вмѣстѣ
съ лежавшими тамъ сторублевками. Если нельзя ихъ спасти, то пусть пропадаютъ
совсѣмъ, /думала я/ чтобы только этотъ негодяй, такъ меня мучающiй, не получилъ сейчасъ ничего и не могъ надо
мной торжествовать. Я не соображала, что, разрывая письма, я не помогу этимъ
себѣ, и что свадьба моя всетаки не состоится, но мнѣ было
необходимо хоть въ чемъ нибудь выразить обуревавшiй
меня гнѣвъ, иначе, я чувствовала это, у меня [лопнетъ] /разорвется/
сердце. Но тутъ наконецъ Д. вступился за меня, и объявилъ, что до писемъ
барышни имъ нѣтъ никакого дѣла.
Услышавъ эти слова, я опять положила письма въ карманъ и залилась неистовымъ
хохотомъ. У меня опять началась истерика: я кричала, смѣялась и плакала,
а со мною вмѣстѣ плакала и утѣшала
меня Дуняша. Избѣжавъ опасности, почувствовавъ, что бѣда какъ будто
отъ меня отдалилась, я воспрянула духомъ и минутъ черезъ десять, даже стала
подтрунивать, глумиться надъ Ильей Ивановичемъ, совѣтуя ему просмотрѣть
не остал[а]ось–ли въ нашихъ
шкафахъ какой нибудь бутылки, аптекарской стклянки, которою можно увеличить
составленную опись. Приказала Дуняшѣ принести мои старыя калоши и
показать Ильѣ Ивановичу не
пригодятся–ли онѣ для описи. У меня вдругъ явилось бѣшеное желанiе поддразнить Ивана Ильича, сказать, что
напрасно онъ не разсмотрѣлъ мои письма, что именно тамъ [мож<етъ>]
хранятся у меня деньги.
Эти слова такъ и просились мнѣ на языкъ и я зажимала /сжимала/ рукою челюсти, что бы
слова эти у меня не вырвались. Я шла прямо на смерть! Я шла на рискъ, что Илья
Ивановичъ насильно заставитъ меня отдать ему письма на просмотръ, найдетъ
деньги, возьметъ ихъ себѣ и тогда смерть моя неизбѣжна! Я шла на
все лишь бы вылить [на него] кипѣвшую во мнѣ ярость! Я опять
принялась плакать. [Добра<я>] [д]
Плакавшая вмѣстѣ со мною Дуняша, не знавшая что /ей/ [со мной]
предпринять, утѣшала и говорила мнѣ: Барышня, да помолитесь Вы[,] Господу Богу чтобы Онъ Васъ помиловалъ,
помолитесь Заступницѣ Усердной что бы она успокоила Васъ! Вотъ Вашъ
крестикъ, вынула [онъ] она крестъ изъ за [открытаго ворота] /моего платья/ и
поднесла къ моимъ губамъ. Я нѣсколько разъ
перекрестилась, поцаловала мой крестикъ и меня какъ будто что осѣнило.
Слова простодушной Дуняши показались мнѣ Откровенiемъ.
Мнѣ представлялось даже чудовищнымъ какъ это я въ нагрянувшей бѣдѣ не вспомнила о Богѣ, не прибѣгла
къ Его Милосердiю. Мнѣ стало стыдно предъ самой собой, что такъ не тверда
/и/ не горяча моя вѣра, что я сама къ помощи Заступницы не обратилась, а
навела меня на эту мысль моя простодушная [Дуняша] служанка. — Спасибо тебѣ,
Дуняша, сказала я и крѣпко ее
обняла. [Я] Мнѣ вдругъ стало легче и я съ насмѣшливымъ
спокойствiемъ стала ожидать чѣмъ же все это
кончится. Пытка моя продолжалась еще часа полтора и разрѣшилась самымъ
неожиданнымъ, но благопрiятнымъ для меня
образомъ:
Илья Ивановичъ, удовлетворивъ свое самолюбiе и свою злость, увидѣлъ, что
результаты описи далеко не важны. Вѣдь вся моя новая обстановка, рояль и
вещи были перевезены къ Ө<еодору> М<ихайловичу>. Въ квартирѣ
нашей оставалась мебель [/краснаго/] сороковыхъ годовъ, громадные диваны со
спинками краснаго дерева, чудовищн[ые]/аго/
/размѣра/ шкафы и буфеты, все дорогое намъ по воспоминанiямъ, но не обѣщавшее
дать крупную сумму при продажѣ съ публичнаго торга.
Илья Ивановичъ видимо былъ недоволенъ результатами и
подошелъ ко мнѣ, но я
отказалась съ нимъ говорить. Тогда онъ увелъ Д. въ другую комнату и попросилъ
его переговорить со мною. Чрезъ пять [оба в<ернулись>]
минутъ оба вернулись и Д. сказалъ: «А нельзя–ли такъ устроить
чтобы не было продажи Вашихъ вещей, очевидно, для Васъ непрiятной. — Я не
понимаю какъ это сдѣлать, сказала я, — вѣдь я знаю, что у мамы
въ настоящее время такой суммы нѣтъ. — Вотъ
Илья Ивановичъ предлагаетъ другой выходъ: еслибъ Ваша матушка выдала его брату
новый вексель на ту же сумму /и %/, но съ поручительствомъ на векселѣ
Вашего жениха, то мы завтра же могли бы снять печати и уничтожить опись. Я была
такъ разстроена, что не могла ничего отвѣтить.
Тогда Д. предложилъ, что Илья Ивановичъ завтра вечеромъ зайдетъ за отвѣтомъ и что онъ готовъ ждать два–три
дня. Наконецъ мои мучители ушли. Я такъ ослабѣла, что пошла въ спальню,
легла на постель и, совершенно для [меня] /себя/ неожиданно, мигомъ заснула.
Проснулась я, думаю, черезъ часъ и у [п]
моей постели увидѣла маму, заплаканную и обезпокоенную. Она узнала отъ
дворника про опись, но подробностей, Дуняша, конечно, передать ей не могла, а
только повторяла: «ужъ такъ онѣ плакали, такъ плакали какъ только по родимой матушкѣ плачутъ».
Сонъ меня подкрѣпилъ и я спокойно разсказала
подробности всего у насъ происшедшаго и про тотъ выходъ изъ нашего положенiя, который былъ намъ предложенъ. Обсуждать
этотъ выходъ я рѣшительно
отказалась и просила дать мнѣ время обдумать и успокоиться. Въ эту минуту
главное для меня состояло въ томъ, чтобы написать Ө<еодору> М<ихайловичу> и просить его ко мнѣ
сегодня не прiѣзжать. Я чувствовала себя обезсиленной, измученной и я
боялась, что при свиданiи съ Ө<еодоромъ>
М<ихайловичемъ> я все ему разскажу и что со мной, пожалуй, повторится
давешнiй столбнякъ или давешняя истерика. Но съ кѣмъ послать письмо? Ни
съ дворникомъ, ни съ Дуняшей послать было немыслимо, они могли проболтаться.
Порѣшили[, что] на томъ, что
мама сама съѣздитъ къ Ө<еодору> М<ихайловичу> и на
словахъ сообщитъ ему о моей болѣзни. Такъ и сдѣлали. Мама еще
застала Ө<еодора> М<ихайловича> дома и разсказала, что я не
могу его видѣть сегодня. Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> страшно
встревожился и объявилъ, что поѣдетъ съ нею къ намъ, такъ какъ иначе самъ
заболѣетъ отъ безпокойства. Мама предупредила, что я въ постели и что онъ
меня не увидитъ; онъ согласился и на это, лишь бы услышать мой голосъ. Я была
очень удивлена когда узнала о прiѣздѣ Ө<еодора> М<ихайловича>. Дѣлать нечего, одѣла
капотъ и чрезъ прiотворенную дверь хорошенько пожурила его за непослушанiе. Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> умолялъ меня выглянуть на одну секунду, но я отказалась,
сказавъ, что не хочу рисковать потерять его любовь послѣ того какъ онъ
увидитъ меня съ моимъ теперешнимъ безобразнымъ лицомъ. Поговоривъ нѣсколько минутъ мы разстались и Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> взялъ съ меня слово завтра утромъ, если я буду здорова,
придти къ нему въ часъ дня. Уже поздно вечеромъ, часовъ въ 11, Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> опять прiѣзжалъ къ намъ
узнать о моемъ здоровьи и ему сказали, что мнѣ лучше и что я уже сплю.
Всю эту ночь меня била лихорадка, я бредила и отгоняла отъ
себя какихъ–то людей; утромъ я чувствовала себя до того обезсиленной, что рѣшила не вставать до того времени пока
мнѣ надо будетъ поѣхать къ Ө<еодору>
М<ихайловичу>.
Рано утромъ мама отправилась къ
Ильѣ Ивановичу съ цѣлью уговорить его взять
поручителемъ по векселю не Өеодора Михайловича, а мою сестру или ея мужа.
Но Илья Ивановичъ былъ непреклоненъ. — <«>Помилуйте, говорилъ онъ,
Достоевскiй для меня человѣкъ нужный.
Ему всѣ редакцiи знакомы. По его просьбѣ
м[еня]/нѣ/ въ любой газетѣ работу
дадутъ». Такимъ образомъ, выяснилась неизбѣжность для меня просить [п] Ө<еодора> М<ихайловича>
быть поручителемъ по векселю моей матери. Я нисколько не сомнѣвалась, что
Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> окажетъ мамѣ эту услугу, [к] но какъ тяжело мнѣ было просить его
объ этомъ. Вѣдь у него у самого такъ много [тяж<елыхъ>] мучающихъ
его обязательствъ, а тутъ приходится брать на себя и чужiя.
Положимъ я была твердо увѣрена, что мама скоро справится съ этимъ
долгомъ, но Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> [но [в] мало] тогда мало
насъ зналъ и мо[ж]/гъ/ подумать, что и
впредь мама будетъ прибѣгать къ нему въ своихъ затрудненiяхъ. Какъ мнѣ
было совѣстно предъ самою собой: я такъ въ душѣ негодовала на его
родныхъ за тѣ затрудненiя, въ которыя они его ставятъ благодаря своимъ
требованiямъ, а теперь сама доставляла ему новыя безпокойства. Кажется, я
готова была–бы позволить отрѣзать себѣ палецъ, еслибъ можно было не
безпокоить Ө<еодора> М<ихайловича>
этою просьбой. Но дѣлать было
нечего, и я поѣхала къ нему, обдумывая дорогой что я ему скажу. Я нѣсколько
разъ подходила къ его дому и уходила назадъ, до того мнѣ было трудно [на]
исполнить мое рѣшенiе. Наконецъ
около 2хъ часовъ я позвонила къ Ө<еодору> М<ихайловичу>. Онъ тотчасъ выбѣжалъ
ко мнѣ въ переднюю и сказалъ, что страшно безпокоился почему я не прихожу
и сейчасъ хотѣлъ ко мнѣ ѣхать. У него сидѣлъ Иванъ Григорьевичь
Долгомостьевъ, критикъ и бывшiй секретарь «Эпохи».
Вглядѣвшись въ меня, Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> испугался: «Да у тебя жаръ, Анечка, ты совсѣмъ
больна; у тебя начинается какая нибудь серьезная болѣзнь! Ахъ, зачѣмъ
ты прiѣхала, лучше–бы вызвала меня къ себѣ.
Поѣдемъ сейчасъ домой, иначе ты совсѣмъ расхвораешься!<»>.
Волненiе Ө<еодора> М<ихайловича> было
чрезвычайное, но и я чувствовала себя дурно, хотя и не отъ болѣзни, а отъ
снѣдавшаго меня безпокойства. Я не согласилась на то, чтобы Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> поѣхалъ со мной, [Ө М. еще не завтракалъ]
но онъ настоялъ чтобы меня сопровождала Өедосья, говоря, что иначе онъ
будетъ страшно безпокоиться о томъ благополучно–ли я доѣду. Самъ же обѣщалъ
прiѣхать, по обыкновенiю, вечеромъ, чтобъ, если и не увидѣть меня,
то хоть узнать лучше–ли мнѣ. Въ виду [его] безпокойства /Ө. М./
обо мнѣ, а также присутствiя И. Г. Долгомостьева мнѣ такъ
и не пришлось переговорить съ нимъ о мучившемъ меня дѣлѣ.
Предстояло говорить вечеромъ въ то время когда у насъ будетъ Илья Ивановичъ.
Это меня затрудняло, такъ какъ наши прiемныя комнаты, — гостиная и
столовая отдѣлялись
/только/ портьерою и было слышно /все/ что говорится въ каждой изъ нихъ. Я и
попросила маму пригласить Илью Ивановича въ нашу залу. Это была большая
комната, но такъ какъ ея 5 оконъ выходили на сѣверъ, то въ ней, не
смотря на /усиленную/ топку было /всегда/ очень холодно, <Было: было очень холодно, не смотря на
топку – ред.> зимой мы рѣдко туда и ходили, такъ какъ мой
рояль по зимамъ переносили въ гостиную. Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> по обыкновенiю прiѣхалъ въ половинѣ восьмаго, а
Илья Ивановичь пришелъ въ шесть и ему [и ему] пришлось просидѣть въ
холодной залѣ около двухъ часовъ. Я была не прочь его поморозить, такъ я
его ненавидѣла за его вчерашнiя
мучительства. Я къ Ил<ьѣ>
Ив<ановичу> не вышла, а компанiю ему составила бѣдная моя мама,
которую я закутала въ теплую шаль. Ил<ья> Ив<ановичь> разспрашивалъ
о Ө<еодорѣ> М<ихайловичѣ> и высказалъ, что радъ
представ[ившей]/ляющейся/
возможности познакомиться съ «знаменитымъ писателемъ». Онъ объявилъ даже, что
намѣренъ высказать нѣкоторые свои
взгляды по поводу послѣдняго его романа. Однако знакомство его съ Ө<еодоромъ>
М<ихайловичемъ> не осуществилось. Когда Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> прiѣхалъ, я, очень волнуясь и путаясь въ словахъ,
сказала, что мама проситъ [его поставить его подпись на векселѣ
пор<учителя>] сдѣлаться поручителемъ по ея векселю въ
500 рубл. Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> не сталъ меня
разспрашивать въ чемъ дѣло, а спросилъ
только когда и гдѣ это нужно сдѣлать. Я отвѣтила,
что кредиторъ сидитъ въ залѣ, вексель мамою уже подписанъ, а [я] ему
остается лишь добавить свою подпись. Просила его /также/ не разговаривать съ
кредиторомъ. Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> любившiй
въ точности исполнять мои просьбы, такъ и сдѣлалъ: Вошелъ, раскланялся,
подписалъ лежавшiй на столѣ
вексель, /вновь/ раскланялся и вышелъ изъ залы, сказавъ мамѣ: «Ахъ, Анна
Николаевна, какъ /у васъ/ здѣсь холодно!» Ил<ья>
Ив<ановичь> былъ /такъ/ опѣшенъ холоднымъ отношенiемъ къ нему Ө<еодора>
М<ихайловича>, которому онъ собирался предписывать условiя, что такъ и
простоялъ все время вытянувшись въ струнку. Такъ онъ и ушелъ не солоно хлѣбавши
и потомъ упрекалъ маму, что она не только не устроила столь нужное для него
/литературное/ знакомство, но даже его /самого/ «заморозила».
Вернувшись въ гостиную, Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> сталъ разспрашивать былъ–ли у меня докторъ, но я сказала,
что я больна не отъ болѣзни, а отъ безпокойства и [хот<ѣла>]
[принялась] /стала/ было разсказывать ему въ чемъ именно дѣло.
Но онъ остановилъ меня на полусловѣ и принялся передавать приключенiя
сегодняшняго дня, стара[лся]/ясь/ [говорить]
меня развеселить и успокоить, [что] чего, конечно, и достигъ. Въ тотъ же вечеръ
отдала я Ө<еодору> М<ихайловичу> его
сторублевки, храненiе которыхъ чуть не привело меня къ погибели.
Не могу не сказать нѣсколько
словъ о печальной судьбѣ [какъ] обоихъ [моихъ] нашихъ мучителей:
кредитора и его брата Ильи Ивановича. Лѣтъ чрезъ 10–15 мнѣ пришлось говорить о нихъ /вспоминая старыя
времена/ съ одною ихъ отдаленной родственницей, которая и познакомила ихъ съ
мамой.
Я поражена была [тою] тѣмъ [р]
избыткомъ несчастiй, которыя пали на [семей<ство>] всю многочисленную
семью кредитора, обиравшаго ближнихъ «не для себя», а для своихъ дѣтей.
Жена его скоро умерла и дѣти,
оста[ли]вшись безъ материнскаго надзора (отецъ все добывалъ деньги) не получили
путнаго воспитанiя и оказались неудачниками. Одна дочь неизвѣстно куда сбѣжала, а старшiй сынъ замѣшанный
въ политику, [и] въ какомъ–то учрежденiи (чуть–ли не въ Лѣсномъ Институтѣ)
проткнувшiй /прорѣзавши/ ножомъ портретъ Государ[ы]я, былъ сосланъ. Самъ
[онъ] /отецъ/ пустился въ какiя/–то/
аферы, обѣщавшiя колоссальное богатство, на этихъ аферахъ прогорѣлъ,
опустился и началъ пить. Не лучше была судьба Ил<ьи> Ив<ановича>.
Онъ женился на нигилисткѣ, которая его бросила, отобравъ отъ него всѣ
его средства.Самъ онъ долго [з] болѣлъ
и умеръ не доживъ до 50 лѣтъ.
Наконецъ наступилъ столь желанный нами день, 15го Февраля,
(
Наканунѣ я на часокъ зашла къ Ө<еодору>
М<ихайловичу> сообщить, что въ [семь] семь часовъ прiѣдетъ къ нему
моя сестра, Марiя Григорьевна Сватковская, чтобы разложить всѣ мои вещи
по мѣстамъ (все лежало пока въ сундукахъ, ящикахъ и картонкахъ) и
выложить разныя хозяйственныя вещи /необходимыя/ для завтрашняго прiема гостей. Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ>, какъ разсказывала потомъ сестра, принялъ ее чрезвычайно
радушно, помогалъ ей раскладывать вещи, угощалъ ее чаемъ и фруктами и
совершенно ее очаровалъ, (До того она видѣла [его] Ө<еодора>
М<ихайловича> раза два–три) какъ онъ умѣлъ это дѣлать.
Я же рѣшила провести этотъ вечеръ съ моей
милой мамой. Мнѣ отъ всего сердца было жаль бѣдную маму: она всю
жизнь прожила въ семьѣ /съ семьею/, а тутъ папа скончался, братъ уѣхалъ
въ Москву, а теперь и я ухожу изъ ея дома. Она всѣхъ насъ очень любила,
жили мы съ нею дружно и я понимала какъ
ей будетъ грустно остаться одной. Мы весь вечеръ просидѣли обнявъ другъ
друга и вспоминали какъ хорошо и тепло намъ съ
нею жилось. Я попросила мою дорогую маму теперь, когда мы съ нею
однѣ, благословить меня на новую жизнь, такъ какъ видѣла на примѣрѣ моихъ подругъ, что благословенiе невѣсты
предъ отъѣздомъ въ Церковь, при свидѣтеляхъ и въ свадебной суэтѣ,
бываетъ подчасъ болѣе офицiальнымъ, чѣмъ сердечнымъ. Мама исполнила
мою просьбу, благословила меня и мы съ нею много плакали, но зато дали другъ
другу слово не плакать завтра при [п]
благословенiи, такъ какъ мнѣ не хотѣлось прiѣхать въ Церковь
съ обезображеннымъ слезами лицомъ.
15го февраля я встала [рано] /чуть
свѣтъ/ и отправилась въ Смольный Монастырь къ ранней обѣднѣ <Было: къ ранней обѣднѣ въ
Смольный Монастырь – ред.>,
послѣ которой зашла къ своему духовнику Отцу Филиппу <Карандашом рукой неизвестного лица вписано:
/Сперанскiй/ – Ред. > попросить у него
благословенiя. Отецъ Филиппъ, знавшiй меня съ дѣтства,
отчасти былъ недоволенъ, что я вѣнчаюсь не въ его приходѣ /но
понявъ причины смягчился/; тѣмъ не менѣе /трогательно/ благословилъ
меня и пожелалъ мнѣ счастiя. Отъ него я поѣхала помолиться на могилу моего отца на
/Больше–Охтенскомъ/ кладбищѣ [Большой Охты]. День прошелъ быстро. Въ
половинѣ четвертаго прiѣхалъ
парикмахеръ, а къ пяти я была уже совсѣмъ готова. Свадьба была назначена
въ семь часовъ и я была увѣрена,
что къ шести прiѣдетъ за мною Өеодоръ Михайловичъ Достоевскiй–младшiй,
котораго мой женихъ выбралъ своимъ шаферомъ. Къ шести прiѣхали
мои двоюродные братья: старшiй въ нашемъ родѣ Михаилъ Николаевичъ
/Сниткинъ/ былъ моимъ посаженнымъ отцомъ, а второй — Александръ
Николаевичъ — моимъ шаферомъ. Все было готово, но шаферъ Ө<еодора>
М<ихайловича> не прiѣзжалъ, не
привозили и мальчика, который долженъ былъ нести предо мною образъ
<Далее следует
примечание А. Г. Достоевской: По поводу мальчика случился слѣдующiй анекдотъ. [У] [Ни/у/кого] /Ни
у кого/ изъ моихъ знакомыхъ, кромѣ Ольхиныхъ, не было малолѣтнихъ дѣтей, а потому я просила Гжу Ольхину
позволить ея сыну, Костѣ участвовать въ брачной процессiи. Гжа Ольхина,
очень милая женщина, была лютеранка и въ отвѣтъ
на мою просьбу выразила сомнѣнiе достанетъ–ли у Кости силъ нести образъ,
[и] не разобьетъ–ли онъ стекло и не поранитъ–ли себя? — Какое стекло?
спросила я. — Да [к] стекло кiота?
Очевидно, ей, не знавшей русскихъ обычаевъ, представлялось, что ея мальчику
предстоитъ нести образъ въ кiотѣ со стекломъ, а, пожалуй
и съ лампадкой. Я ее разувѣрила и Гжа Ольхина
обѣщала привезти мальчика къ назначенному часу – ред.>.
Я уже начала сильно безпокоиться и мнѣ представилось,
что Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> заболѣлъ, а Павелъ
Алекс<андровичь> на зло мнѣ не захочетъ меня извѣстить и
поставитъ въ нелѣпое положенiе
одѣться въ подвѣнечное платье и напрасно ожидать прiѣзда
шафера. Я страшно жалѣла зачѣмъ не послала днемъ узнать о здоровьи Ө<еодора>
М<ихайловича>. Наконецъ, уже въ семь
часовъ Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> младшiй бѣгомъ вбѣжалъ
по лѣстницѣ и сказалъ: Анна Григорьевна, Вы готовы, поѣдемте.
Ради Бога поѣдемте поскорѣе. Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> уже въ церкви и страшно безпокоится прiѣдете–ли
Вы. А тутъ оказалось, что мы до Васъ ѣхали болѣе часу. /Да назадъ
придется ѣхать не меньше./ Подумайте какъ
измучается въ эти два часа Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ>. — Но вѣдь мальчика еще не привезли. — [Но]
[п] Поѣдемте безъ мальчика, только бы
[поѣхать] поскорѣе успокоить Ө<еодора>
М<ихайловича>. Но пришлось задержаться еще минутъ на 10 пока меня
благословляли и я одѣлась въ теплыя/ое платье, салопъ/ вещи. Въ эту
минуту появился и мальчикъ Костя, очень пригожiй
и одѣтый въ прелестный русскiй шелковый костюмъ. На
нашей лѣстницѣ и площадкѣ
стояла масса народу: всѣ жильцы нашихъ домовъ пришли меня проводить [и
пожелать мнѣ счастья]. Одни цаловали меня, другiе жали руку, всѣ
громко желали счастья, а сверху кто–то сыпалъ на [сход<ившихъ>] [на] меня
хмѣль, обѣщавшiй по примѣтѣ
мнѣ «жить богато». Я была очень тронута
такими сердечными проводами и не помню какъ сѣла въ карету, которая
быстро помчалась. Только минутъ черезъ пять мы съ сестрой замѣтили, что
«мальчикъ съ образомъ» сидитъ безъ шапочки и верхняго платья
<Далее следует
примечание А. Г. Достоевской: Въ суматохѣ няня не догадалась
его одѣть, разсчитывая [одѣть] что ее возьмутъ въ карету – ред.>.
Мы страшно испугались: ребенокъ могъ простудиться и какое
горе доставила–бы [его б<олѣзнь>]
это его родителямъ и намъ, его простудившимъ. Что было дѣлать?
Рѣшили перемѣститься. Сестра моя
сѣла рядомъ съ шаферомъ, а мальчика помѣстили ко
мнѣ и я его прикрыла полою своего широчайшаго по тогдашней
модѣ салопа. Костѣ было неудобно и онъ въ началѣ [с] подъ
салопомъ /сильно/ ворочался, но потомъ покорился своей участи, положилъ свою
головку на мои колѣни и крѣпко заснулъ.
Сначала мы были этому рады, но когда стали подъѣзжать къ 1й Ротѣ,
то пришли въ большое смущенiе: пригрѣтый [шу<бой>]
салопомъ мальчикъ разоспался и его никакими словами (Костя, проснись, Костя,
посмотри какой красивый образъ, ты его понесешь [его], проснись только, ну
проснись!) его нельзя было разбудить. Подъѣхали къ Измайловскому Собору.
[По н<ашей>] По нашей просьбѣ шаферъ
завернулъ мальчика съ головою въ свою шинель и побѣжалъ съ нимъ по
высокой лѣстницѣ въ Церковь. Я же [з<акрывъ>] съ помощью
лакея вышла изъ кареты и, закрывъ фатою образъ, внесла его въ Соборъ. Думаю,
что это былъ первый случай, когда невѣста вмѣсто мальчика несла
образъ. Я направилась къ [свѣчнику] столу,
гдѣ продавали свѣчи, положила образъ и стала оправлять свое платье.
Въ эту минуту ко мнѣ /быстро/
подошелъ мой дорогой женихъ, крѣпко схватилъ меня за руку и произнесъ:
Наконецъ–то я тебя дождался! Теперь ты отъ меня не уйдешь! Я хотѣла
/было/ ему /сказать/, что /я/ и не хотѣла /думала/ уходить, но, взглянувъ
на него, испугалась до /того/ онъ былъ блѣденъ. Не давъ мнѣ сказать
ни слова, онъ повелъ меня къ аналою. [Однимъ с<ловомъ>] Началось тотчасъ
вѣнчанiе. Однимъ словомъ, вся
церемонiя произошла не какъ «у
добрыхъ людей», но это не помѣшало нашему счастью.
Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> съумѣлъ
хорошо распорядиться: Церковь была ярко осв[я]/ѣ/щена,
пѣлъ прекрасный хоръ пѣвчихъ, была масса нарядныхъ гостей, но обо
всемъ этомъ я узнала уже потомъ, изъ разсказовъ, такъ какъ до половины обряда я
была въ какомъ–то туманѣ, машинально крестилась и чуть слышно отвѣчала
на вопросы священника. Не замѣтила даже, кто изъ насъ первый сталъ
/ступилъ/ на розовую шелковую подстилку; думаю, что первымъ сталъ Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ>, такъ какъ я всю жизнь ему покорялась. Только послѣ
причащенiя [я стала] голова моя
прояснилась и я начала горячо молиться. Потомъ мнѣ всѣ говорили,
что подъ вѣнцомъ я была страшно блѣдна, «краше въ гробъ кладутъ».
Послѣ вѣнчанiя былъ благодарственный
молебенъ и начались поздравленiя. Затѣмъ Ө<еодоръ>
М<ихайловичъ> повелъ меня росписываться въ какой–то [го] книгѣ
(обыскъ?), въ которой уже росписались онъ и наши поручители. Ими были:
по мнѣ <Пропуск
в рукописи – ред.>
по Ө. М. <Пропуск
в рукописи – ред.>
На этотъ разъ «мальчика съ образомъ» одѣли и мы
отправились домой. Костя по дорогѣ
не заснулъ, но, злодѣй, потомъ разсказалъ дома, что «дядя и тетя дорогой
все цаловались». Когда мы прiѣхали — всѣ
гости были /уже/ въ сборѣ. Мама и мой посаженый отецъ насъ очень
торжественно благословили. Начались поздравленiя
съ бокалами шампанскаго. Всѣ присутствовавшiе въ церкви и не знавшiе меня
были очень удивлены, что вмѣсто дѣвушки,
[страшно] блѣдной и серьезной, которую они только что видѣли,
явилась [ро] румяная, [в<еселая>] жизнерадостная и сiяющая счастьемъ
«молодая». Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> тоже весь сiялъ. Онъ
подводилъ ко мнѣ своихъ
друзей, знакомилъ и говорилъ: Ну посмотрите, какая она
у меня прелестная! — Она у меня чудесный
человѣкъ! — У ней
золотое сердечко! и пр. похвалы, которыя меня страшно конфузили. Затѣмъ
сталъ подводить /представлять/ меня къ разнымъ почтеннымъ дамамъ и былъ страшно
доволенъ, что я съумѣла сказать каждой
что нибудь любезное и что, повидимому, я имъ понравилась. Я въ свою очередь
подводила Ө<еодора> М<ихайловича>
къ моимъ друзьямъ и знакомымъ и была счастлива, что онъ на всѣхъ
произвелъ чарующее впечатлѣнiе. [Мое
жизнерадостное настроенiе /ис/портилъ мнѣ /немного/ одинъ изъ моихъ
знакомыхъ, отецъ моей подруги, М. В. Никифоровой — Василiй Тимофѣевичъ.
Это былъ начитанный, но
ограниченный господинъ. Явившись на мою свадьбу, онъ рѣшилъ,
что заразъ увидитъ всѣхъ литераторовъ (Изъ нихъ у насъ были:
Ап. Н. Майковъ, Н. Н. Страховъ, А. П. Милюковъ,
И. /Гр./ Долгомостьевъ, /Вл. Я. Стоюнинъ,/
Д. В. Аверкiевъ,
Пл. А. Кусковъ, Евг. И. Ламанскiй
и др.). Онъ подходилъ ко мнѣ
и спрашивалъ: А это кто такой? [А
что онъ написалъ? А гдѣ печ<атался>]
Услышавъ литературное имя, онъ принимался разсматривать литератора самымъ
тщательнымъ /внимательнымъ/ образомъ и, кажется, былъ недоволенъ, что въ числѣ
нашихъ гостей не всѣ /были/ литераторы.]
Ө<еодоръ> М<ихайловичъ> любилъ широко
угощать, а потому шампанскаго, конфетъ и фруктовъ было въ изобилiи. Только въ 1/2 двѣнадцатаго
всѣ наши гости разъѣхались и мы долго сидѣли вдвоемъ /въ
столовой за чаемъ,/ вспоминая /обмѣниваясь/ мельчайш[iя]/ими/ подробност[и]/ями/ этого чуднаго для насъ дня.
_____