Собраніе сочиненій И. А. Бунина. Т. IX : Цикады. Петрополисъ, 1935. С. 240
БЕРНАРЪ
— Я крѣпко спалъ, когда Бернаръ швырнулъ горсть песку въ мое окно…
Такъ начинается «На водѣ» Мопассана, такъ будилъ его Бернаръ передъ выходомъ «Бель Ами» изъ антибскаго порта 6 апрѣля 1888 года.
— Я открылъ окно, и въ лицо, въ грудь, въ душу мнѣ пахнулъ очаровательный холодокъ ночи. Прозрачная синева неба трепетала живымъ блескомъ звѣздъ…
— Хорошая погода, сударь.
— А вѣтеръ?
— Съ берега, сударь.
Черезъ полчаса они уже въ морѣ:
— Горизонтъ блѣднѣлъ, и вдали, за бухтой Ангеловъ, виднѣлись огни Ниццы, а еще дальше — вращающійся маякъ Вильфранша… Съ горъ, еще невидимыхъ, — только чувствовалось, что онѣ покрыты снѣгомъ, — доносилось иногда сухое и холодное дыханіе…
— Какъ только вы вышли изъ порта, яхта ожила, певеселѣла, ускорила ходъ, заплясала на легкой и мелкой зыби… Наступалъ день, звѣзды гасли… Въ далекомъ небѣ, надъ Ниццей, уже зажигались какимъ
// 241
то озлобленнымъ розовымъ огнемъ снѣжные хребты Верхнихъ Альпъ…
— Я передалъ руль Бернару, чтобы любоваться восходомъ солнца. Крѣпнущій бризъ гналъ насъ по трепетной фіолетовой волнѣ, я слышалъ далекій колоколъ, — гдѣ то звонили, звучалъ Angelus. Какъ я люблю этотъ легкій и свѣжій утренній часъ, когда люди еще спятъ, а земля уже пробуждается! Вдыхаешь, пьешь, видишь рождающуюся тѣлесную жизнь міра, жизнь, тайна которой есть наше вѣчное и великое мученіе…
Это утро было всего сорокъ лѣтъ тому назадъ, а вотъ уже нѣтъ въ мірѣ ни того, кто писалъ эти строки съ такой жадностью къ жизни, ни того, кто дѣлилъ съ нимъ его морскія скитанія: недавно умеръ и Бернаръ — въ тѣхъ самыхъ Антибахъ, откуда, 6 апрѣля 1888 года, онъ выходилъ на «Бель-Ами», вмѣстѣ со своимъ знаменитымъ хозяиномъ и другомъ.
— Бернаръ худъ, ловокъ, необыкновенно приверженъ чистотѣ и порядку, заботливъ и бдителенъ. Все лицо его до глазъ заросло бородой, но все дышитъ добротой, равно какъ и звукъ его голоса. Это чистосердечный человѣкъ и превосходный морякъ…
Такъ говорилъ о Бернарѣ Мопассанъ. А самъ Бернаръ сказалъ про себя слѣдующее:
— Думаю, что я былъ не плохой морякъ. Je crois bien que j`étais un bon marin.
Онъ сказалъ это умирая, — это были его послѣднія слова.
Человѣкъ, который видѣлъ Бернара незадолго до его смерти, разсказываетъ:
// 242
— Въ продолженіи многихъ лѣтъ Бернаръ дѣлилъ бродячую жизнь великаго поэта, не разставаясь съ нимъ до самаго роковаго отъѣзда его къ доктору Бланшъ.
— Бернаръ умеръ въ Антибахъ, гдѣ протекли послѣдніе годы его долгой мореходной жизни.
— Еще недавно встрѣтилъ я его на солнечной набережной маленькаго антибскаго порта, гдѣ такъ часто стоялъ «Бель-Ами.»
— Высокій, сухой, съ энергичнымъ и продубленнымъ морской солью лицомъ, Бернаръ не легко пускался въ разговоры. Но стоило только коснуться Мопассана, какъ голубые глаза Бернара мгновенно оживали, и нужно было слышать, какъ говорилъ онъ о немъ!
— Теперь онъ умолкъ на вѣки. Послѣднія его слова были: «Думаю, что я былъ не плохой морякъ.»
И вотъ, я все представляю себѣ, какъ именно сказалъ онъ эти слова. Онъ сказалъ ихъ, конечно, твердо, съ гордостью, перекрестившись черной, изсохшей отъ старости рукой:
— Je crois bien que j`étais un bon marin.
А что хотѣлъ онъ выразить этими словами? Радость сознанія, что онъ, живя на землѣ, приносилъ пользу ближнему, будучи хорошимъ морякомъ? Нѣтъ, то, что Богъ всякому изъ насъ даетъ вмѣстѣ съ жизнью тотъ или иной талантъ и возлагаетъ на насъ священный долгъ не зарывать его въ землю. Зачѣмъ, почему? Мы этого не знаем? Но мы должны знать, что все въ этомъ непостижимомъ для насъ мірѣ непремѣнно должно имѣть какой-то смыслъ, какое то высокое Божье намѣреніе, направленное къ тому, чтобы все въ этомъ мі-
// 243
рѣ «было хорошо», елико возможно хорошо, и что усердное исполненіе этого Божьяго намѣренія есть всегда наша заслуга передъ Нимъ, а посему и радость, гордость. И Бернаръ зналъ и чувствовалъ это. Онъ всю жизнь усердно, достойно, вѣрно исполнялъ скромный долгъ, возложенный на него Богомъ, служилъ Ему не за страхъ, а за совѣсть. И какъ же ему было не сказать того, что онъ сказалъ, въ послѣднюю минуту своей службы? «Нынѣ отпущаеши, Владыко, раба Твоего, и вотъ я осмѣливаюсь сказать Тебѣ и людямъ: думаю, что я былъ неплохой морякъ.»
— Въ морѣ все заботило Бернара: и внезапно повстрѣчавшееся теченіе, говорящее, что гдѣ-то въ открытомъ морѣ идетъ бризъ, и облака надъ Эстрелемъ, обозначающія мистраль на западѣ, и даже поднимающійся барометръ, ибо это можетъ предвѣщать шквалы съ востока… Чистоту на яхтѣ онъ соблюдалъ до того, что не терпѣлъ даже капли воды на какой нибудь мѣдной части…
Да, какая пользы ближнему могла быть въ томъ, что Бернаръ сейчас же стиралъ эту каплю? А вотъ онъ стиралъ ее. Зачѣмъ, почему?
Но вѣдь самъ Богъ любитъ, чтобы все «было хоршо.» Онъ самъ радовался, что Его творенія хороши. «И поставилъ Богъ свѣтила на тверди небесной, чтобы свѣтить на землю, и управлять днемъ и ночью, и отдѣлять свѣтъ отъ тьмы. И увидѣлъ Богъ, что это хорошо…»
Каждый, каждый изъ насъ долженъ заслужить себѣ право сказать въ нѣкій часъ такъ, какъ сказалъ, умирая, Бернаръ.
1930.