<Полное собрание сочинений И. А. Бунина: [в 6 т.]. — Пг.: изд. Т-ва А.Ф. Маркс, [1915]. С. 226—231>

 

ОСЕНЬЮ.

I.

Около одиннадцати часовъ вечера въ гостиной наступило на минуту молчанiе, и, воспользовавшись этимъ, она встала съ мѣста и какъ бы мелькомъ взглянула на меня.

— Ну, мнѣ пора, — сказала она съ легкимъ вздохомъ, и у меня дрогнуло сердце отъ предчувствiя какой-то большой радости и тайны между нами.

Я не отходилъ отъ нея весь вечеръ и весь вечеръ ловилъ въ ея глазахъ затаенный блескъ, разсѣянность и едва замѣтную, но какую-то новую ласковость. Теперь въ тонѣ, какимъ она какъ бы съ сожалѣнiемъ сказала, что ей пора уходить, мнѣ почудился скрытый смыслъ, — то, что она знала, что я выйду съ нею.

— Вы тоже? — полуутвердительно спросила она. — Значитъ, вы проводите меня, — прибавила она вскользь и, слегка не выдержавъ роли, застѣнчиво улыбнулась, оглядываясь.

— Ну, до свиданья, — ласково сказала она хозяйкѣ.

Стройная и гибкая, она легкимъ и привычнымъ движенiемъ руки захватила юбку чернаго платья и еще разъ, уже всѣмъ, улыбнулась на прощанье. И въ этой улыбкѣ, въ молодомъ изящномъ лицѣ, въ черныхъ глазахъ и волосахъ, даже, казалось, въ тонкой ниткѣ жемчуга на шеѣ и блескѣ брильянтовъ въ серьгахъ — во всемъ была застѣнчивость дѣвушки, которая любитъ впервые. И пока ее просили передать поклоны ея мужу, а потомъ помогали ей въ прихожей одѣваться, я считалъ секунды, боясь, что кто-нибудь выйдетъ съ нами.

Но вотъ дверь, изъ которой на мгновенiе упала въ темный дворъ полоса свѣта, мягко захлопнулась. Подавляя нервную дрожь и чувствуя во всемъ тѣлѣ необычную

// л. 226

 

 

легкость, я взялъ ея руку и заботливо сталъ сводить съ крыльца.

— Вы хорошо видите? — спросила она, глядя подъ ноги.

И въ голосѣ ея опять послышалась поощряющая привѣтливость.

Я, наступая на лужи и листья, наугадъ повелъ ее по двору, мимо обнаженныхъ акацiй и уксусныхъ деревьевъ, которыя гулко и упруго, какъ корабельныя снасти, гудѣли подъ влажнымъ и сильнымъ вѣтромъ южной ноябрьской ночи.

— Какой штормъ теперь въ морѣ! — заговорилъ я.

— Теперь, должно-быть, очень поздно, — перебила она безпокойно, прислушиваясь къ шуму деревьевъ: — я уже третiй вечеръ не дома, и мнѣ ужасно стыдно передъ своими.

— Какъ поздно? — возразилъ я, на мгновенiе растерявшись. — И неужели вы домой? — прибавилъ я, останавливаясь.

Она тоже прiостановилась.

— А куда же? — спросила она.

За рѣшетчатыми воротами свѣтился фонарь экипажа. Я взглянулъ ей въ лицо.

— Къ морю, — выговорилъ я тихо.

Тогда, не отвѣчая, она взяла своей маленькой, узкой отъ перчатки рукой желѣзный прутъ воротъ и безъ моей помощи откинула половину ихъ въ сторону. Поспѣшно прошла она къ экипажу и сѣла въ него, такъ же быстро сѣлъ и я рядомъ съ нею...

II.

Мы мелькомъ взглянули другъ на друга, но, помню, долго не могли сказать ни слова. То, чт˜ тайно волновало насъ послѣднiй мѣсяцъ, было теперь сказано, и мы замолчали только потому, что сказали это слишкомъ ясно и неожиданно. Я прижалъ ея руку къ своимъ губамъ и, взволнованный, отвернулся и сталъ пристально глядѣть въ сумрачную даль бѣгущей навстрѣчу намъ улицы. Я еще боялся ея, и когда на мой вопросъ, — не холодно ли[1] ей, — она только со слабой улыбкой шевельнула губами, не въ силахъ отвѣтить, я понялъ, что и она боится меня. Но на пожатiе руки она отвѣтила благодарно и крѣпко.

Южный вѣтеръ шумѣлъ въ деревьяхъ на бульварахъ, колебалъ пламя рѣдкихъ газовыхъ фонарей на перекресткахъ и скрипѣлъ вывѣсками надъ дверями запертыхъ лавокъ. Иногда какая-нибудь сгорбленная фигура вырастала вмѣстѣ съ своею шаткою тѣнью подъ большимъ качающимся фона-

// л. 227

 

 

ремъ таверны, но исчезалъ фонарь за нами — и опять на улицѣ было пусто, и только сырой вѣтеръ мягко и непрерывно билъ по лицамъ. Изъ-подъ переднихъ колесъ брызгами сыпалась въ разныя стороны грязь, и она, казалось, съ интересомъ слѣдила за ними. Я взглядывалъ иногда на ея опущенныя рѣсницы и склоненный подъ шляпой профиль, чувствовалъ всю ее такъ близко отъ себя, слышалъ тонкiй запахъ ея волосъ, и меня волновалъ даже гладкiй и нѣжный мѣхъ соболя на ея шеѣ.

Потомъ мы свернули на широкую, пустую и длинную улицу, казавшуюся безконечной. Здѣсь почти совсѣмъ не было фонарей, и только въ рѣдкихъ домахъ свѣтились окна сквозь жалюзи и ставни. Когда же мы миновали старые еврейскiе ряды и базаръ, мостовая сразу оборвалась подъ нами. Отъ толчка на новомъ поворотѣ она покачнулась, и я невольно обнялъ ее. Она взглянула впередъ, потомъ обернулась ко мнѣ. Мы встрѣтились лицомъ къ лицу, въ ея глазахъ не было больше ни страха ни колебанiя, — легкая застѣнчивость сквозила только въ напряженной улыбкѣ, — и тогда я, не сознавая, чт˜ дѣлаю, на мгновенiе крѣпко прильнулъ къ ея губамъ. Не выпуская моей руки изъ своей, она отвѣтила робкимъ и быстрымъ поцѣлуемъ и, смутившись, проговорила, чтобы сказать что-нибудь:

— Дай мнѣ пледъ...

III.

Въ темнотѣ мелькали высокiе силуэты телеграфныхъ столбовъ вдоль дороги, — наконецъ пропали и они, свернули куда-то въ сторону и скрылись. Небо, которое надъ городомъ было черно и все-таки отдѣлялось отъ его слабо освѣщенныхъ улицъ, совершенно слилось здѣсь съ землею, и нась окружилъ вѣтреный мракъ. Я оглянулся назадъ. Огни города тоже исчезали, — они были разсыпаны точно гдѣ-то въ темномъ морѣ, — а впереди мерцалъ только одинъ огонекъ, такой одинокiй и отдаленный, точно онъ былъ на краю свѣта. То была старая молдаванская корчма на большой дорогѣ, и оттуда несло сильнымъ вѣтромъ, который путался и торопливо шуршалъ въ изсохшихъ стебляхъ кукурузы.

— Куда мы ѣдемъ? — спросила она, сдерживая дрожь въ голосѣ.

Но глаза ея блестѣли, — наклонившись къ ней, я различалъ ихъ въ темнотѣ, — и въ нихъ было странное и вмѣстѣ съ тѣмъ счастливое выраженiе.

— Къ дачамъ за маякомъ, — сказалъ я. — Ты боишься?

// л. 228

 

 

Она закрыла глаза и съ улыбкой покачала головой.

— Тамъ теперь жутко, — сказалъ я. — Я люблю тебя, я хотѣлъ бы затеряться съ тобой въ темнотѣ этой непонятной ночи... Слушай, какъ все это случилось?

— Не знаю, — отвѣтила она медленно. — Скажи лучше, правда, что ты любилъ меня и раньше... до сегодняшняго вечера?

Вѣтеръ торопливо шуршалъ и бѣжалъ, путаясь въ кукурузѣ, лошади быстро неслись ему навстрѣчу. Снова куда-то мы свернули, и вѣтеръ сразу измѣнился, сталъ влажнѣе и прохладнѣе и еще безпокойнѣй заметался вокругъ насъ, играя, какъ крыльями, капюшономъ моего плаща. Она низко наклонила противъ вѣтра голову, потомъ повернулась ко мнѣ.

— А вѣдь правда! — сказала она вполголоса. — Куда мы ѣдемъ? И чт˜ будетъ завтра, послѣзавтра?.. Откуда ты и кто ты? — прибавила она съ изумленной улыбкой, раскрывая блестѣвшiе въ темнотѣ глаза. — Ты понимаешь, чт˜ я хочу сказать? Я какъ будто въ первый разъ вижу тебя, и вмѣстѣ съ тѣмъ мнѣ такъ хорошо съ тобой, точно я во снѣ!

Я полной грудью вдыхалъ вѣтеръ. Мнѣ все сильнѣе хотѣлось, чтобы все темное, слѣпое и непонятное, чт˜ было въ этой ночи, было еще непонятнѣе и смѣлѣе. Ночь, которая казалась въ городѣ обычной ненастной ночью, была здѣсь, въ полѣ, совсѣмъ иная. Въ ея темнотѣ и вѣтрѣ было теперь что-то большое и властное, и вотъ наконецъ послышался сквозь шорохъ бурьяновъ какой-то ровный, однообразный, величавый шумъ.

— Море? — спросила она.

— Море, — сказалъ я. — Это уже послѣднiя дачи.

А въ поблѣднѣвшей темнотѣ, къ которой мы приглядѣлись, вырастали влѣво отъ насъ огромные и угрюмые силуэты тополей въ дачныхъ садахъ, спускавшихся къ морю. Шорохъ колесъ и топотъ копытъ по грязи, отдаваясь отъ садовыхъ оградъ, на минуту сталъ явственнѣе, но скоро ихъ заглушилъ приближающiйся гулъ деревьевъ, въ которыхъ метался вѣтеръ, и шумъ моря. Промелькнуло нѣсколько наглухо забитыхъ домовъ, смутно бѣлѣвшихъ въ темнотѣ и казавшихся мертвыми... Потомъ тополи разступились, и внезапно въ пролетъ между ними пахнуло влажностью, — тѣмъ вѣтромъ, который прилетаетъ къ землѣ съ огромныхъ водяныхъ пространствъ и кажется ихъ свѣжимъ дыханiемъ...

Она взглянула на меня.

— Прiѣхали? — спросила она удивленно.

Лошади остановились.

// л. 229

 

 

И тотчасъ же ровный и величавый ропотъ, въ которомъ чувствовалась огромная тяжесть воды, и безпорядочный гулъ деревьевъ въ безпокойно дремавшихъ садахъ стали слышнѣе, и мы быстро пошли по листьямъ и лужамъ, по какой-то высокой аллеѣ, къ обрывамъ...

IV.

Море гудѣло подъ ними грозно. Оно какъ будто хотѣло выдѣлиться изъ всѣхъ шумовъ этой тревожной и сонной ночи. Огромное, теряющееся въ пространствѣ, оно лежало глубоко внизу, далеко бѣлѣя сквозь сумракъ бѣгущими къ землѣ гривами пѣны. Но гораздо болѣе страшенъ былъ безпорядочный гулъ старыхъ тополей за оградой сада, мрачнымъ островомъ выраставшаго на скалистомъ прибрежьѣ. Чувствовалось, что въ этомъ безлюдномъ мѣстѣ властно царитъ теперь ночь поздней осени, и старый большой садъ, забитый на зиму домъ и раскрытыя бесѣдки по угламъ ограды были жутки своей заброшенностью. Одно море гудѣло ровно, побѣдно и, казалось, все величавѣе въ сознанiи своей силы. Влажный вѣтеръ валилъ съ ногъ на обрывѣ, и, остановясь надъ нимъ, мы долго не въ состоянiи были насытиться его мягкой, до глубины души проникающей свѣжестью. Потомъ, скользя по мокрымъ глинистымъ тропинкамъ и остаткамъ деревянныхъ лѣстницъ, мы стали спускаться внизъ, къ сверкающему пѣной прибою.

— Не упади! — крикнулъ я на послѣднемъ обрывѣ, протягивая къ ней руки.

Она покорно отдалась въ нихъ, и это былъ послѣднiй мигъ смущенiя. Ставъ на гравiй, мы тотчасъ же отскочили въ сторону отъ волны, разбившейся о камни.

— Посмотри скорѣй вверхъ, — сказала она.

Я взглянулъ на обрывъ, — тамъ высились и гудѣли черные тополи, а подъ ними, какъ бы въ отвѣтъ имъ, жаднымъ и бѣшенымъ прибоемъ играло море. Высокiя, долетающiя до насъ волны съ грохотомъ пушечныхъ выстрѣловъ рушились на берегъ, крутили и сверкали цѣлыми водопадами снѣжной пѣны, рыли песокъ и камни и, убѣгая назадъ, увлекали спутанныя водоросли, илъ и гравiй, который гремѣлъ и скрежеталъ въ ихъ влажномъ шумѣ. И весь воздухъ былъ полонъ тонкой, прохладной пылью, все вокругъ дышало вольной свѣжестью моря. Темнота блѣднѣла, и море уже ясно видно было на далекое пространство.

— И мы одни! — сказала она, закрывая глаза отъ вѣтра.

// л. 230

 

 

V.

Мы были одни. Я цѣловалъ ея губы, упиваясь ихъ нѣжностью и влажностью, цѣловалъ глаза, которые она подставляла мнѣ, прикрывая ихъ съ улыбкой, цѣловалъ похолодѣвшее отъ морского вѣтра лицо, а когда она сѣла на камень, сталъ передъ нею на колѣни, обезсиленный радостью.

— А завтра? — говорила она надъ моей головою.

И я поднималъ голову и смотрѣлъ ей въ лицо. За мною жадно бушевало море, надъ нами высились и гудѣли тополи...

— Чт˜ завтра? — повторилъ я ея вопросъ и почувствовалъ, какъ у меня дрогнулъ голосъ отъ слезъ непобѣдимаго счастья. — Чт˜ завтра? — сказалъ я, смѣясь, и поцѣловалъ ея грудь сквозь одежду.

Она долго не отвѣчала мнѣ, потомъ протянула мнѣ руку, и я сталъ снимать перчатку, цѣлуя и руку и перчатку и наслаждаясь ихъ тонкимъ, женственнымъ запахомъ.

— Да! — сказала она медленно, и я близко видѣлъ въ звѣздномъ свѣтѣ ея блѣдное и счастливое лицо. — Когда я была дѣвушкой, я безъ конца мечтала о счастьѣ, но все оказалось такъ скучно и обыденно, что теперь эта, можетъ-быть, единственная счастливая ночь въ моей жизни кажется мнѣ непохожей на дѣйствительность и преступной. Завтра я съ ужасомъ вспомню эту ночь, но теперь мнѣ все равно... Я люблю тебя, — говорила она нѣжно, тихо и вдумчиво, какъ бы говоря только для самой себя.

Редкiя, голубоватыя звѣзды мелькали между тучами надъ нами, и небо понемногу расчищалось, и тополи на обрывахъ чернѣли рѣзче, и море все болѣе отдѣлялось отъ далекихъ горизонтовъ. Была ли она лучше другихъ, которыхъ я любилъ, я не знаю, но въ эту ночь она была несравненной. И когда я цѣловалъ платье на ея колѣняхъ, а она тихо смѣялась сквозь слезы и обнимала мою голову, я смотрѣлъ на нее съ восторгомъ безумiя, и въ тонкомъ звѣздномъ свѣтѣ ея блѣдное, счастливое и усталое лицо казалось мнѣ прекраснымъ, какъ у безсмертной.

1901 г.

___

// л. 231



[1] В тексте ошибочно: не холодно ли ли