<Полное собрание сочинений И. А. Бунина: [в 6 т.]. — Пг.: изд. Т-ва А.Ф. Маркс, [1915]. С. 160—162>

 

ПОЗДНЕЙ НОЧЬЮ.

Былъ ли это сонъ, или часъ ночной таинственной жизни, которая такъ похожа на сновидѣнiе? Казалось мнѣ, что осеннiй грустный мѣсяцъ уже давнымъ-давно плыветъ надъ землей, что наступилъ часъ отдыха отъ всей лжи и суеты дня. Казалось, что уже весь, до послѣдняго нищенскаго угла заснулъ Парижъ. Долго спалъ я, и наконецъ медленно отошелъ отъ меня сонъ, какъ заботливый и неторопливый врачъ, сдѣлавшiй свое дѣло и оставившiй больного уже тогда, когда онъ вздохнулъ полной грудью и, открывъ глаза, улыбнулся застѣнчивой и радостной улыбкой возвращенiя къ жизни. Очнувшись, открывъ глаза, я увидалъ себя въ тихомъ и свѣтломъ царствѣ ночи.

Я неслышно ходилъ по ковру въ своей комнатѣ на пятомъ этажѣ и подошелъ къ одному изъ оконъ. Я смотрѣлъ то въ комнату, большую и полную легкаго сумрака, то въ верхнее стекло окна на мѣсяцъ. Мѣсяцъ тогда обливалъ меня свѣтомъ, и, поднявъ глаза кверху, я долго смотрѣлъ въ его лицо. Мѣсячный свѣтъ, проходя сквозь бѣлесыя кружева гардинъ, смягчалъ сумракъ въ глубинѣ комнаты. Отсюда мѣсяца не было видно. Но всѣ четыре окна были озарены ярко, какъ и то, чт˜ было возлѣ нихъ. Мѣсячный свѣтъ падалъ изъ оконъ блѣдно-голубыми, блѣдно-серебристыми арками, и въ каждой изъ нихъ былъ дымчатый тѣневой крестъ, мягко ломавшiйся по озареннымъ кресламъ и стульямъ. И въ креслѣ у крайняго окна сидѣла та, которую я любилъ, — вся въ бѣломъ, похожая на дѣвочку, блѣдная и прекрасная, усталая ото всего, чт˜ мы пережили и чт˜ такъ часто дѣлало насъ злыми и безпощадными врагами.

Отчего она тоже не спала въ эту ночь?

Избѣгая глядѣть на нее, я сѣлъ на окно, рядомъ съ ней...

// л. 160

 

 

Да, поздно, — вся пятиэтажная стѣна противоположныхъ домовъ темна. Окна тамъ чернѣютъ, какъ слѣпые глаза. Я заглянулъ внизъ, — узкiй и глубокiй коридоръ улицы тоже теменъ и пустъ. И такъ во всемъ городѣ. Только блѣдный сiяющiй мѣсяцъ, слегка наклоненный, катится и въ то же время остается недвижимымъ среди дымчатыхъ бѣгущихъ облаковъ, одиноко бодрствуя надъ городомъ. Онъ глядѣлъ мнѣ прямо въ глаза, свѣтлый, но немного на ущербѣ и оттого — печальный. Облака дымомъ плыли мимо него. Около мѣсяца они были свѣтлы и таяли, дальше сгущались, а за гребнемъ крышъ проходили уже совсѣмъ угрюмой и тяжелой грядой...

Давно не видалъ я мѣсячной ночи! И вотъ мысли мои опять возвратились къ далекимъ, почти забытымъ осеннимъ ночамъ, которыя видѣлъ я когда-то въ дѣтствѣ, среди холмистой и скудной степи средней Россiи. Тамъ мѣсяцъ глядѣлъ подъ мою родную кровлю, и тамъ впервые узналъ и полюбилъ я его кроткое и блѣдное лицо. Я мысленно покинулъ Парижъ, и на мгновенiе померещилась мнѣ вся Россiя, точно съ возвышенности я взглянулъ на огромную низменность. Вотъ золотисто-блестящая пустынная ширь Балтiйскаго моря. Вотъ — хмурыя страны сосенъ, уходящiя въ сумракъ къ востоку, вотъ — рѣдкiе лѣса, болота и перелѣски, ниже которыхъ, къ югу, начинаются безконечныя поля и равнины. На сотни верстъ скользятъ по лѣсамъ рельсы желѣзныхъ дорогъ, тускло поблескивая при мѣсяцѣ. Сонные разноцвѣтные огоньки мерцаютъ вдоль путей и одинъ за другимъ убѣгаютъ на мою родину. Передо мной слегка холмистыя поля, а среди нихъ — старый, сѣрый помѣщичiй домъ, ветхiй и кроткiй при мѣсячномъ свѣтѣ... Неужели это тотъ же самый мѣсяцъ, который глядѣлъ когда-то въ мою дѣтскую комнату, который видѣлъ меня потомъ юношей и который груститъ теперь вмѣстѣ со мной о моей неудавшейся молодости? Это онъ успокоилъ меня въ свѣтломъ царствѣ ночи...

— Отчего ты не спишь? — услыхалъ я робкiй голосъ.

И то, что она первая обратилась ко мнѣ послѣ долгаго и упорнаго молчанiя, больно и сладко кольнуло мнѣ въ сердце. Я тихо отвѣтилъ:

— Не знаю... А ты?

И опять мы долго молчали. Мѣсяцъ замѣтно опустился къ крышамъ и уже глубоко заглядывалъ въ нашу комнату.

— Прости! — сказалъ я, подходя къ ней.

Она не отвѣтила и закрыла глаза руками.

Я взялъ ея руки и отвелъ ихъ отъ глазъ. По щекамъ ея

// л. 161

 

 

катились слезы, а брови были подняты и дрожали, какъ у ребенка. И я опустился у ея ногъ на колѣни, прижался къ ней лицомъ, не сдерживая ни своихъ ни ея слезъ.

— Но развѣ ты виноватъ? — шептала она смущенно. — Развѣ не я во всемъ виновата?

И улыбалась сквозь слезы радостной и горькой улыбкой.

А я говорилъ ей, что мы оба виноваты, потому что оба нарушали заповѣдь радости, для которой мы должны жить на землѣ. Мы опять любили другъ друга, какъ могутъ любить только тѣ, которые вмѣстѣ страдали, вмѣстѣ заблуждались, но зато вмѣстѣ встрѣчали и рѣдкiя мгновенiя правды. И только блѣдный, грустный мѣсяцъ видѣлъ наше счастье...

1899 г.

____

// л. 162