XXIX. КЪ КАЛЛІОПѢ[1].

_______

Сойди ко мнѣ съ небесъ, царица Калліопа!                1.

И громкою трубой, иль нѣжнымъ звономъ струнъ

Отъ цитры Феба, иль, когда предпочитаешь

Ты голосъ свой всему, — воспой безсмертну пѣснь.

// С. 100

 

Уже мнѣ слышится, или я, обаяясь                               2.

Прелестною мечтой, брожу въ густой чащи

Священныхъ рощъ и шумъ прохладнаго зефира

И тихій внемлю токъ журчащаго ручья?

 

Такъ на горѣ Вультуръ, еще въ младенствѣ сущій,    3.

За рубежемъ родной Апуліи моей,

Игрою утомленъ, въ снѣ сладкомъ осѣненный

Таинственно вѣтвьми я былъ отъ голубей.

 

Всѣмъ населяющимъ вершины Ахероній,                  4.

Навѣсисты скалы лѣсныхъ бантійскихъ дебрь

И тучны пажити долинъ низкофорентскихъ,

Казалось жителямъ то нѣкимъ чудомъ, что

 

Не уязвляемый ни отъ медвѣдей лютыхъ,                  5.

Ни черноядныхъ змѣй, подъ злачнымъ лавромъ я

И миртовой въ тѣни почилъ священной рощи. —

Не безъ покрова, знать, боговъ былъ отрокъ смѣлъ.

 

Меня, любящаго струи и ваши пѣсни,                         6.

Ни съ филиппинскихъ рать бѣжавшая полей,

Ни древо адское, ни волны Палинура

Не погубили морь сицильскихъ въ хлябяхъ ихъ.

 

Я вашъ, Камены, вашъ. — На холмы ли сабински,   7.

Въ прохладный ли Пренестъ, въ пологій ли Тибуръ,

Или въ приморскіе вхожу вертепы байски,

Нигдѣ и ничего, бывъ съ вами, не страшусь.

 

Доколѣ вы со мной, пловцомъ пущусь охотно           8.

Въ ярящійся Босфоръ, въ пески ливійски пѣшъ,

Британовъ къ странникамъ и Коноканъ свирѣпыхъ,

Піющихъ конску кровь, Донъ скиѳскій посѣщу.

// С. 101

 

Вы, подвигъ цезаря великаго окончить,                       9.

Какъ размышляетъ онъ въ пещерѣ Піэридъ,

И воинство свое шлетъ въ браняхъ утомленно

Во грады на покой, прохладой щедрите.

 

И днесь, блаженные ему совѣты, кротки                     10.

Вдохнувъ, ликуете. — Мы знаемъ, страшный громъ

Чей свергъ Титановъ полкъ; землей и моремъ бурнымъ

Кто правитъ, царствами и смертныхъ и боговъ.

 

Немалымъ ужасомъ Юпитера смутила                       11.

Самонадѣйная та буйна, юна рать,

Что силясь, мышцами подъявъ братосодружно,

Лѣсистый на Олимпъ вскатить вверхъ Пеліонъ.

 

Но что возмогъ Тифей? — что Мимъ ужасномочный?            12.

Что съ грознымъ станомъ могъ гигантскимъ Порфирьенъ?

Что Ретъ и Энцеладъ, надменно съ корней рвавши

И въ бѣшенствѣ своемъ бросавши дерева?

 

Противъ эгида что гремящаго Паллады?                        13.

И пламенный Вулканъ, царица и небесъ

Стояла Гера гдѣ, и не слагающій вовѣкъ[2]

Съ раменъ своихъ стрѣлогремящій свѣтлый тулъ,

 

И моющій власы разсыпанны, златые                              14.

Струящися въ ключахъ кастальскихъ чистыхъ водъ

И въ отчихъ родшися витающій дубравахъ

Ликійскихъ, патернскій и дельфскій Аполлонъ?

 

Лишенна падаетъ благоразумья сила                               15.

Подъ бременемъ своимъ. Благоразумьемъ же[3]

// С. 102

 

Мощь размѣряему возводятъ боги выше;

Но ненавистна имъ возставшая на нихъ.

 

Свидѣтель словъ моихъ да будетъ Гигъ сторукій           16.

И непорочныя Діаны Оріонъ

Помысля на соблазнъ[4]. — Онъ скоро укрощеннымъ

Сталъ въ дерзости своей дѣвической стрѣлой.

 

На собственныхъ своихъ низверженна чудовищъ          17.

Земля, стеня, скорбитъ о чадахъ тѣхъ ея,

Что сдхнуты молніей во мрачны бездны ада,

И Этна, брошенна на нихъ, еще горитъ.

 

Нечестіе стрещи опредѣленна птица                               18.

Рвать невоздержнаго не престаетъ доднесь

Титія печени, и влюбчива связуютъ

Пиритоя еще трехъ-сотныхъ склепы узъ.

// С. 103

 



[1]        Переведено изъ Горація (кн. III, ода 4) для Разсужденія о лирич. поэзіи, какъ примѣръ разнообразія въ планѣ, который нѣкоторые «такъ утаеваютъ, что и угадать трудно». Державинъ прибавляетъ, что толкователи этой оды «донынѣ не согласны, съ какимъ намѣреніемъ она писана». По замѣчанію одного изъ новѣйшихъ комментаторовъ, главная мысль ея — похвала Музамъ, дарующимъ мудрость: сначала поэтъ говоритъ о покровительствѣ, какое онѣ оказываютъ ему, о наслажденіи, доставляемомъ ими цезарю; потомъ, чтобы еще ярче выставить свою идею, онъ противополагаетъ этому мрачный образъ грубой исполинской силы, которая дѣйствуетъ безсознательно и сама себя губитъ (Нáукъ въ Кёнигсбергѣ). «Этой одѣ», сказано при переводѣ г. Фета, «съ такимъ же правомъ можно дать заглавіе: Къ Каменамъ или къ цезарю Октавіану; переходы отъ одного предмета къ другому рѣзки, но вы чувствуете внутреннюю связь между ними, и ода производитъ дѣльное впечатлѣніе». Въ объясненіе подробностей, относящихся къ подлиннику, здѣсь не входимъ и отсылаемъ читателя къ примѣчаніямъ, приложеннымъ къ переводу г. Фета (Оды Горація, Спб. 1856). Ту же оду перевелъ Востоковъ (Стихотв. его, Спб. 1821, стр. 133). Переводъ Державина сдѣланъ по буквальному переводу въ прозѣ, писанному неизвѣстной рукой и найденному нами въ его бумагахъ.

         Ср. въ Томѣ I, стр. 503, другую оду Къ Калліопѣ, въ которой только начало заимствовано изъ Горація.

         Настоящій переводъ напеч. въ Чт. въ Бес. люб. р. сл., 1811, кн. II, № 1, стр. 48, и 1816 г. въ ч. V, хLі.

[2]        ...и не слагающій [безъ вовѣкъ] (1811).

[3]        ...Благоразумьемъ мощь

         Соразмѣряему...

[4]        Помнившій на соблазнъ...