СХХІ

[1] Объ А. С. Хвостовѣ и его отношеніяхъ къ Державину см. выше стр. 413. Подъ Ѳемисою здѣсь должно разумѣть или вѣдомство юстиціи, по которому Державинъ долго служилъ въ качествѣ сенатора, или императрицу Екатерину. Но не совсѣмъ ясно, чтὸ онъ хотѣлъ сказать словами на осмой степени; не относятся ли они къ межевому департаменту, членомъ котораго былъ Державинъ и который въ составѣ сената занималъ, по спискамъ, 8-е мѣсто? (см. Мѣсяцословъ съ росписью чиновныхъ особъ на 1794 г.)

Державинъ отвѣчалъ этими строками на слѣдующіе стихи, написанные очевидно по поводу обвиненій, которымъ онъ подвергался вскорѣ послѣ изданія своихъ сочиненій. Вотъ эти стихи Хвостова, занесенные также въ рукописи нашего поэта.

А. С. Хвостовъ на мои сочиненія.

«Удары волнъ бываютъ ли ужасны?

Пигмеевъ замыслы Ираклу не опасны;

Дымъ Этны пламенной Олимпъ безпечно зритъ;

Зоиловъ слабый крикъ Омира не страшитъ.

Пѣвца Фелицы лавръ средь дерзка врановъ гласа

Растетъ и высится въ честь росскаго Парнасса».

О томъ, что сочиненія Державина, при появленіи ихъ въ 1808 году, возбуждали не всегда благопріятные для него толки, свидѣтельствуетъ и слѣдующее четырестишіе его къ Лабзину (ср. Томъ II, стр. 678):

Издателю моихъ сочиненій.

Въ угодность наконецъ общественному взгляду

Багримъ къ тебѣ предсталъ татарскихъ мурзъ съ гудкомъ;

Но съ вздохомъ признаюсь: въ немъ очень мало ладу;

И то уже порокъ: я смѣлъ блистать умомъ.

Около того же времени, подъ 1809 годомъ, занесена въ черновыя тетради нашего поэта еще другая стихотворная переписка его съ А. С. Хвостовымъ. Принадлежащіе къ ней стихи Державина остались неотдѣланными, и потому не помѣщаемъ ихъ въ нашемъ текстѣ; но такъ какъ они по содержанію любопытны, то приводимъ ихъ здѣсь. Дѣло идетъ о томъ, позволительно ли въ русскихъ стихахъ употреблять стопу пиррихій (состоящую изъ двухъ слоговъ безъ ударенія). А. С. Хвостовъ, найдя много пиррихіевъ въ сочиненіяхъ своего соименника, графа Д. И., напалъ на него за это; тотъ въ оправданіе свое ссылался на Ломоносова и другихъ нашихъ поэтовъ, у которыхъ эта стопа также встрѣчается часто, какъ неизбѣжная при многосложности русскихъ словъ, имѣющихъ только по одному ударенію; къ тому же она придаетъ разнообразіе нашимъ ямбамъ и хореямъ. Сознавши, что гр. Хвостовъ правъ, Державинъ написалъ:

Къ А. С. Хвостову.

Замѣченнымъ тобой пиррихіемъ въ Хвостовѣ

Какую ты, Хвостовъ, надѣлалъ кутерьму!

Цыплята Солнцевы*, витающи Музъ въ кровѣ,

Хоть треснуть, но прочесть виршъ долженствуютъ тьму;

Трудъ Ломоносова, Хераскова разверзся,

Зрятъ Дмитрева, тебя, меня, — и что я изреку?

Пиррихій и въ твоихъ, кричатъ, стихахъ нашелся!

Графъ веселъ, какъ пѣтухъ, поетъ кукуреку

И, гордъ побѣдою своей,**….

Пиррихьемъ вновь звучитъ, какъ скриплою телѣгой.

А. С. Хвостовъ отвѣчалъ:

«Коль въ Ломоносовѣ пиррихій найденъ,

Такъ конченнымъ считаю дѣло;

Признаюся, что побѣжденъ:

Всякъ можетъ сотнями впередъ писать ихъ смѣло.

Желалъ бы только я, чтобъ графъ за сто красотъ

И Ломоносова и вашихъ,

Одинъ хоть путненькій далъ мыслямъ оборотъ

Во все теченіе своихъ лѣтъ и лѣтъ нашихъ.

Румянцову кто хочетъ подражать,

То кажется, не тѣмъ, чтобъ не умѣть писать».

Послѣдніе два стиха открываютъ намъ неизвѣстную доселѣ черту въ графѣ Хвостовѣ и молву современниковъ о Румянцовѣ.

*т. е. питомцы Фебовы.

*Тутъ зачеркнуты слова: «въ поэзьи нѣгой».

[2] Стою у русскихъ музъ на первой днесь въ тѣни.

Коль истины вѣсы той закастили крысы.

Сихъ лиры праведной не осквернятъ онѣ.

О! ежели... (Первон. рукоп.).