ѴIIІ. РАСКАЯНІЕ[1].

_____

Ужель свирѣпства всѣ ты, рокъ, на мя пустилъ?

Ужель ты злобу всю съ несчастнымъ совершилъ?

Престанешь ли меня теперь ужъ ты терзати?

Чѣмъ грудь мою тебѣ осталось поражати?

Лишилъ ужъ ты меня имѣнья моего[2],

Лишилъ ужъ ты меня и счастія всего,

Лишилъ, я говорю, и — чтὸ всего дороже —

(Какая можетъ быть сей злобы злоба строже?)

Невинность разрушилъ[3]! Я въ роскошахъ забавъ

Испортилъ уже мой и непорочный нравъ, 10.

// С. 252

Испортилъ, развратилъ, въ тьму скаредствъ погрузился, —

Повѣса, мотъ, буянъ, картежникъ очутился;

И вмѣсто, чтобъ талантъ мой въ пользу обратилъ,

Порочной жизнію его я погубилъ;

Презрѣнъ теперь отъ всѣхъ и всѣми презираемъ, —

Отъ всѣхъ честныхъ людей, отъ всѣхъ уничижаемъ.

О градъ ты роскошей, распутства и вреда!

Ты людямъ молодымъ и горесть и бѣда!

Москва, хотя въ тебѣ забавы пребываютъ,

Веселья, радости живущихъ восхищаютъ; 20.

Но самый ты, Москва, ужъ тотъ же Вавилонъ:

Ты такъ же слабишь духъ, какъ прежде слабилъ онъ.

Ты склонности людей отравой напояешь,

Ко сластолюбію насильно привлекаешь.

Надлежитъ мрамора крѣпчае сердцу быть,

Какъ бывши молоду, въ тебѣ безстрастнымъ жить.

По имени въ тебѣ лишь мужество извѣстно;

А что порокъ и срамъ, то всѣмъ въ тебѣ прелестно.

Безумная тобой владѣетъ слѣпота,

Мечтанье лживое, суетствъ всѣхъ суета. 30.

Блестящія въ сердцахъ и во умахъ прельщенья

Подъ видомъ доброты сугубятъ потемненья.

Ступаю на стези и ими въ тму иду.

Прелестну нѣту силъ преодолѣть бѣду!

О лабиринтъ страстей, никакъ неизбѣжимыхъ,

Борющихъ разумомъ, но непреодолимыхъ!

Доколѣ я въ тебѣ свой буду вѣкъ влачить?

Доколѣ мнѣ, Москва, въ тебѣ распутно жить?

Покинуть я тебя стократно намѣряюсь

И, будучи готовъ, стократно возвращаюсь. 40.

Противъ желанія живу, живя въ тебѣ;

Кляну тебя, и въ томъ противлюсь самъ себѣ.

Магнитная гора, котора привлекаетъ,

// С. 253

Живой въ тебѣ примѣръ, Москва, изображаетъ:

Ты силою забавъ насъ издали влечешь,

А притянувъ къ тебѣ, ты крѣпко насъ прижмешь.

Желѣзо какъ та рветъ, къ себѣ та присвояетъ,

Въ тебѣ у насъ такъ жизнь имѣнье обираетъ.

Отдай скорѣй, прошу, отдай свободу мнѣ,

И счастія искать не льсти въ твоей странѣ: 50.

Не милы мнѣ въ тебѣ и горы золотыя;

Но токмо бъ избѣжать лишь жизни сей мнѣ злыя

И прежнее мое спокойство возвратить,

И независимость отъ счастья получить.

Я сердцемъ и душой, мнѣ въ томъ самъ Богъ свидѣтель,

Нелестно что люблю святую добродѣтель.

// С. 254

---

[1] Это стихотвореніе, по языку очень устарѣлое, осталось неотдѣланнымъ; въ старой тетради, писанной рукой Державина, противъ Раскаянія сдѣлана имъ отмѣтка: Исправить. За то стихи эти любопытны и важны въ біографическомъ отношеніи. Они должны относиться къ началу 1770 года, когда Державинъ уже болѣе трехъ лѣтъ жилъ въ Москвѣ и велъ тамъ безпорядочную жизнь, бывъ завлеченъ въ дурное общество. «Наконецъ», сказано въ его Запискахъ (Р. Б., стр. 42), «онъ, проживая, въ Москвѣ съ знакомыми таковаго разбора людьми, чрезвычайно наскучилъ или, лучше сказать, возгнушавшись самъ собою, взялъ у пріятеля матери своей 50 руб., бросился въ сани и поскакалъ безъ оглядокъ въ Петербургъ».

[2] Лишилъ ужъ ты меня имѣнья моего.

«Онъ проигрался въ карты» (тамъ же).

[3] Невинность разрушилъ...

«Спознакомился съ игроками или, лучше, съ прикрытыми благопристойными поступками и одеждою разбойниками; у нихъ научился заговорамъ, какъ новичковъ заводить въ игру, подборамъ картъ, поддѣлкамъ и всякимъ игрецкимъ мошенничествамъ» (тамъ же).