<Арфа // Сочинения Державина: [в 9 т.] / с объясн. примеч. [и предисл.] Я. Грота. — СПб.: изд. Имп. Акад. Наук: в тип. Имп. Акад. Наук, 1864—1883. Т. 2: Стихотворения, ч. 2: [1797—1808 гг.]: с рис., найденными в рукописях поэта. — 1865. С. 189—192>

1798.

Арфа[1].

‎Не въ лѣтнiй ль знойный день^а прохладный вѣтерокъ

Въ легчайшемъ снѣ на грудь мою прiятно дуетъ?

Не въ злакѣ ли журчитъ хрустальный ручеекъ^б?

Иль милая въ тѣни^в древесъ меня цѣлуетъ?

// 189

Нѣтъ! арфу слышу я: ея волшебный звукъ^г,

На розахъ дремлющiй, согласьемъ тихоструннымъ

Какъ эхо мнѣ вдали щекочетъ^д нѣжно слухъ,

Иль шумомъ будитъ вдругъ вблизи меня перуннымъ[2].

// 190

Такъ ты, подруга Музъ, лiешь мнѣ твой восторгъ

Подъ быстрою^е рукой играющей хариты,

Когда ея чело вѣнчаетъ вкуса богъ

И улыбаются любовiю ланиты.

Какъ весело внимать, когда съ тобой она^ж

Поетъ про родину, отечество драгое,

И возвѣщаетъ мнѣ, какъ тамъ цвѣтетъ весна,

Какъ время катится въ Казани золотое!

О колыбель моихъ первоначальныхъ дней[3],

Невинности моей и юности обитель!

Когда я освѣщусь опять твоей зарей

И твой по прежнему всегдашнiй буду житель?

‎Когда наслѣдственны стада я буду зрѣть^з,

Васъ, дубы камскiе[4], отъ времени почтенны,

По Волгѣ между селъ на парусахъ летѣть

И гробы обнимать родителей^и священны[5]?

// 191

Звучи, о арфа, ты все о Казани мнѣ^і!

Звучи, какъ Павелъ въ ней явился благодатенъ[6]!

Мила намъ добра вѣсть о нашей сторонѣ[i]:

Отечества и дымъ^к намъ сладокъ и прiятенъ[7].

^а Не въ лѣтній ль жаркій день… (Рукоп.).

— Не лѣта ль въ знойный день… (1799, Аон.).

^б Иль межъ цвѣтовъ журчитъ кристальный ручеекъ (Рукоп.).

(Въ Аонидахъ редакція этого стиха уже измѣнена, но съ сохраненіемъ слова кристальный).

^в Не милая ль въ тѣни… (1799).

^г Нѣтъ, нѣтъ; — се, арфа, ты! се твой волшебный звукъ (Рукоп.).

На розахъ дремлющу… (1799).

(Здѣсь дремлющу соотвѣтствуетъ мѣстоименію мнѣ; изъ рукописи видно, что и выраженіе дремлющій должно было сперва относиться къ слуху, а не къ звуку).

^д …щекотитъ…

Иль будитъ вдругъ меня стремленіемъ перуннымъ (Рукоп. и 1799).

^е Подъ рѣзвою… (1799).

^ж Такъ ты; — а паче какъ поетъ съ тобой она

Про родину мою, про-отчество драгое (Рукоп.).

Напоминаетъ мнѣ… (1799).

^з Когда наслѣдственны стада и нивы буду зрѣть (Рукоп.).

^и …родительски… (1799).

^і Звучи жъ, о арфа, ты…

Звучи, какъ Павелъ къ ней…

— И днесь какъ былъ монархъ ей щедръ и благодатенъ (Рукоп.).

^к И дымъ отечества…

// 192

[1] Сочинено на Званкѣ для Пелагеи Михайловны Бакуниной, которая играла на арфѣ (см. выше, стр. 184 и слѣд.). Въ рукописи къ заглавiю прибавлено: Къ NN, съ означенiемъ года и мая мѣсяца, а въ другомъ мѣстѣ, iюня. Напечатано въ Аонидахъ 1798—1799 г. (кн. III, стр. 14) подъ заглавiемъ Къ арфе NN, и съ подписью Державинъ; въ Анакр. пѣсняхъ 1804, стр. 98, и въ изданiи 1808, ч. III, LVIII.

Здѣсь можно найти легкiй отголосокъ нѣкоторыхъ стиховъ пьесы Галлера Sehnsucht nach dem Vaterlande (1726), написанной пятистопнымъ ямбомъ и начинающейся такъ:

Beliebter Wald, beliebter Kranz von Büschen!...

Впрочемъ, кромѣ общаго меланхолическаго настроенiя, соединеннаго съ воспоминанiемъ о родинѣ, между обоими произведенiями нѣтъ ничего общаго. Арфа Державина отличается особеннымъ оттѣнкомъ унылаго чувства, вообще рѣдко встрѣчающагося въ его поэзiи. «Сентиментализмъ, усвоенный нашею литературою въ концѣ прошедшаго и началѣ нынѣшняго вѣка, не имѣлъ никакого влiянiя на Державина. Его элегiи вовсе не похожи на элегiи романтиковъ; въ ясномъ видѣ выражаютъ онѣ положительное чувство горести, происшедшей отъ опредѣленныхъ причинъ, а не возникшей изъ какого-то непонятнаго, невыразимаго настроенiя души или созданной по волѣ и прихоти самого субъекта. Примѣромъ можетъ служить Арфа, пьеса собственно элегическая» (А. Галаховъ, Ист. русск. лит. т. I, стр. 524).

[2] Иль шумомъ будитъ вдругъ вблизи меня перуннымъ.

Ср. въ стихотворенiи Сафѣ (Томъ I, стр. 582) въ описанiи игры на арфѣ стихи:

Громчайши гласы побѣжали

И приближался бурный шумъ.

[3] О колыбель моихъ первоначальныхъ дней!

Державинъ родился въ Казани (собственно въ казанской деревнѣ, верстахъ въ 40 отъ города) 3 iюля 1743 года.

[4] Васъ, дубы камскiе... и проч.

«На Волгѣ и на Камѣ находятся огромныя заповѣдныя дубовыя рощи для построенiя кораблей» (Об. Д.).

[5] И гробы обнимать родителей священны.

Родители Державина, армейскiй подполковникъ Романъ Николаевичъ (ум. 1754) и Ѳекла Андреевна (урожденная Козлова, ум. 1784), похоронены въ казенномъ селѣ лаишевскаго уѣзда Егорьевѣ, возлѣ церкви. Мы видѣли ихъ могилы въ августѣ 1862 года: какъ самые гробницы, такъ и надписи на нихъ еще хорошо сохранились. Державины погребены здѣсь потому, что находящiяся по сосѣдству деревни ихъ Сокуры, Кармачи и Державино принадлежатъ къ егорьевскому приходу. См. нашу статью О дополнительныхъ матерiалахъ для бiографiи Державина, собранныхъ въ путешествiи (Зап. Ак. Наук, т. II, кн. 2).

[6] Звучи, какъ Павелъ въ ней явился благодатенъ.

Императоръ Павелъ находился въ то время въ Казани. Онъ посѣтилъ ее въ маѣ мѣсяцѣ и пробылъ тамъ недѣлю. Въ его присутствiи заложенъ обширный и великолѣпный соборъ Казанскiй; тогда же онъ подписалъ уставъ возобновленной въ Казани гимназiи и разрѣшилъ учрежденiе тамъ публичнаго театра (М. Рыбушкина Краткая исторiя Казани, ч. I, стр. 130, и ч. II, стр. 36, 76). Еще прежде, въ концѣ 1797 г., казанская семинарiя была переименована въ академiю. По словамъ Державина въ Объясненiяхъ, послѣднiй стихъ 4-й строфы содержитъ также намекъ на пребыванiе государя въ Казани.

[7] Отечества и дымъ намъ сладокъ и прiятенъ.

Этотъ стихъ, подобно многимъ стихамъ Крылова и Грибоѣдова, обратился въ поговорку. Его часто повторяютъ, вовсе не зная, что онъ принадлежитъ Державину. Къ распространенiю его извѣстности много способствовалъ Грибоѣдовъ, употребивъ его въ Горѣ отъ ума. Тамъ, въ 7-мъ явленiи дѣйствiя I-го, Чацкiй говоритъ:

«Когда жъ постранствуешь, воротишься домой,—

И дымъ отечества намъ сладокъ и прiятенъ».

Встрѣчая этотъ стихъ въ Горѣ отъ ума, многiе считаютъ самого Грибоѣдова авторомъ его. Такъ въ фельетонѣ Спб. Вѣдомостей 22 октября 1860 года (№ 20) оба приведенные стиха безъ всякой оговорки приписаны Грибоѣдову.

Впрочемъ еще и до Грибоѣдова стихомъ этимъ пользовались въ разныхъ случаяхъ. Въ 1803 г. (см. Вѣст. Евр., ч. X, августъ, № 16), Вас. Наз. Каразинъ употребилъ его сокращенно въ началѣ рѣчи на основанiе въ Харьковѣ университета.

Батюшковъ въ посланiи къ И. М. Муравьеву-Апостолу (Вѣст. Евр. ч. LXXXVIII, 1816, № 13, и Соч. Бат., Спб. 1834, ч. II, стр. 156) сказалъ:

«Въ Пальмирѣ Сѣвера, въ жилищѣ шумной славы,

Державинъ камскiе воспоминалъ дубравы,

Отчизны сладкiй дымъ и древнiй градъ отцовъ».

Наконецъ, гораздо позднѣе кн. Вяземскiй въ стихотворенiи Самоваръ, взявъ разсматриваемый стихъ за эпиграфъ, заключилъ такъ:

«Отечества и дымъ намъ сладокъ и прiятенъ!

Не самоваромъ ли — сомнѣнья въ этомъ нѣтъ —

Былъ вдохновенъ тогда великiй нашъ поэтъ?

И тѣнь Державина, здѣсь сѣтуя со мною,

Къ вамъ обращается съ упрекомъ и мольбою

И проситъ, въ честь ему и православью въ честь:

Канфорку бросить прочь и — самоваръ завесть».

(Утр. Заря 1840, стр. 425, и Въ дорогѣ и дома, М. 1862, стр. 133).

Но за всѣми повторенiями счастливаго выраженiя Державина еще остается рѣшить вопросъ: ему ли первоначально принадлежитъ мысль о сладости отечественнаго дыма? Перебирая выходившiе въ его время журналы, мы нашли на заглавномъ листѣ Россiйскаго Музеума, который издавался Ѳ. Туманскимъ отъ 1792 до 1794 года, латинскiй эпиграфъ: «Et fumus patriae dulcis», безъ всякаго указанiя, откуда онъ взятъ. Мы всячески старались узнать это; но ни собственные наши поиски, ни справки у знатоковъ римской словесности не привели насъ къ желанному результату. Есть у Гомера одно мѣсто, послужившее по видимому источникомъ подобныхъ, хотя и не совсѣмъ тожественныхъ выраженiй, встрѣчающихся у римскихъ писателей. Эпиграфъ же, который, какъ кажется, внушилъ Державину знаменитый стихъ, заимствованъ вѣроятно не изъ классической литературы, а изъ писателя позднѣйшей эпохи Латыни.

По этому поводу К. А. Коссовичъ въ 1863 г. писалъ намъ:

«Первый поэтъ, почувствовавшiй сладость въ отечественномъ дымѣ, былъ Гомеръ. Въ первой книгѣ Одиссеи Паллада, хлопоча у Зевеса о возвращенiи на родину Одиссея, задерживаемаго Калипсою, выражается слѣдующимъ образомъ: Калипсо старается очаровать Одиссея и привлечь его къ себѣ своими вкрадчивыми и нѣжными словами; ей хочется, чтобы онъ забылъ Итаку и остался у нея навсегда; но настроенiе души Одиссеевой таково, что для него сладостна самая смерть, лишь бы только въ виду дыма, убѣгающего съ кровель его родины (αὐτὰρ Ὀδυσσεὺς ἱέμενος καὶ καπνὸν ἀποθρώκοντα νοῆσαι ἧς γαίης θανέειν ἱμείρεται, Od. I, 57—58, т. е. если не суждено ему воротиться, то, по крайней мѣрѣ, было бы ему сладостно увидѣть съ своего корабля хоть дымъ отъ кровель прибрежныхъ домовъ его родины)*.

«Послѣ Гомера, помнится, чувство привязанности къ отечеству любили выражать подобною же метафорою и Римляне. Братъ мой, И. А., нашелъ стихъ съ дымомъ только у Овидiя (Ov. Ep. Ex ponto, I, 3, 33): Овидiй говоритъ, что тоска по отечествѣ, какъ ни убѣдительны доводы его друга, доказывающiе ея безполезность, поминутно возвращается къ нему въ его изгнанiи... Назови это излишнею чувствительностью, назови это слабодушiемъ: я сознаюсь, что сердце у меня мягко какъ воскъ. Впрочемъ не глупъ былъ и Одиссей, а все таки онъ жаждетъ имѣть возможность видѣтъ хоть дымъ съ отечественныхъ очаговъ. Родная земля влечетъ къ себѣ человѣка, плѣнивъ его какою-то невыразимою сладостью,и не допускаетъ его забыть о себя.

Non dubia est Ithaci prudentia; sed tamen optat

Fumum de patriis posse videre focis.

Nescio qua natale solum dulcedine captos

Ducit et immemores non sinit esse sui.

«Слово dulcedo въ связи съ понятiемъ предыдущаго стиха, по мнѣнiю моего брата, родило, по всей вѣроятности, уже послѣ римскаго времени, пословицу dulcis fumus patriae, изъ которой потомъ вылился у насъ стихъ: Отечества и дымъ намъ сладокъ и прiятенъ».

Къ тому же самому приводятъ справки, обязательно доставленныя намъ г. академикомъ Нàукомъ и г. профессоромъ Благовѣщенскимъ.

* Жуковскiй такъ перевелъ это мѣсто (ст. 56—58 перевода):

‎...« Но напрасно желая

Видѣть хоть дымъ, отъ родныхъ береговъ вдалекѣ восходящiй,

Смерти единой онъ молитъ».