ВЫСШЕЕ ОБУЧЕНIЕ ВО ФРАНЦIИ,

ЕГО ИСТОРIЯ И БУДУЩНОСТЬ.

ЭРНЕСТА РЕНАНА.

Къ числу лучшихъ симптомовъ нашего времени нужно отнести недавно–обнаружившееся общее стремленiе къ умственнымъ упражненiямъ, оживленiе, которое явилось вслѣдъ за этимъ въ просвѣщонной или жаждущей просвѣщенiя публикѣ, и облегченiя, которыми администрацiя помогаетъ развитiю этихъ полезныхъ попытокъ. Какъ и всегда, вслѣдъ за новыми попытками явилась опасность. Многимъ даже самымъ серьезнымъ лицамъ показалось, будто демократiя, выставляя на первый планъ интересы большинства, принимая за принципъ, что вещь, за которую всѣ платятъ, должна быфть и полезна всѣмъ, кончитъ тѣмъ, что нанесетъ большой ущербъ великимъ открытiямъ, возникающимъ въ мысли меньшинства, прежде чѣмъ сдѣлаться общимъ достоянiемъ человѣчества. Дѣйствительно, высшее образованiе есть въ нѣкоторыхъ отношенiяхъ чисто аристократическая вещь. Чтобы принять въ немъ участiе нужны спецiальныя занятiя, жизнь вполнѣ посвященная изысканiю и созерцанiю. Чтобы узнать ему цѣну, нуженъ обширный объемъ познанiй, философiя, общiй взглядъ на прошедшее и будущее, на что способны только немногiе. Еслибы для того чтобы признать пользу курса высшей математики въ Collége de France, плятящiе подати должны были понять къ чему служатъ теорiи, которымъ въ ней учатъ, то каѳедра эта могла бы подвергнуться большому риску. Я думаю однакожъ, что это беспокойство основывается на неправильномъ пониманiи народныхъ стремленiй въ новѣйшее время. Какъ въ умственномъ такъ и соцiальномъ порядкѣ вещей, народъ не способенъ анализировать того, чего желаетъ; но желаетъ онъ почти всегда правильно. Искуство, которое поддержитъ народъ, будетъ великимъ искуствомъ, а не шалостью утомленныхъ эпохъ. Литература вдохновленная народомъ будетъ благородной литературой, обращающейся къ высокимъ чувствамъ, а не пустой литературой, состоящей изъ игры ума и фокусовъ исполненiя. Слогъ, котораго потребуетъ народъ, будетъ французскiй языкъ высшаго разбора, простой, естественный, а не тотъ изысканный языкъ, измѣняющiйся отъ вѣянiя каждой доктрины, которую вздумаетъ создать личная фантазiя. Надѣюсь также, что будущая демократiя, не входя въ подробности науки, инстинктомъ схватитъ ея духъ и значенiе. Она будетъ испытывать относительно учоныхъ чувства уваженiя и удивленiя, какъ передъ тайной, въ которую можно проникнуть только наполовину. Народъ пойметъ, что успѣхъ положительныхъ изысканiй есть самое ясное прiобрѣтенiе человѣчества и что это изысканiе всего важнѣе для тѣхъ, кого освобождаетъ и облагораживаетъ. Мiръ безъ науки — это рабство, это человѣкъ вертящiй жерновъ, подчиненный матерiи, уподобленный вьючному животному. Мiръ улучшонный наукой будетъ царствомъ духа, царствомъ сыновъ божiихъ.

Главнымъ поводомъ, заставляющимъ даже лучшихъ судей бояться влiянiя демократiи на высшее образованiе, служитъ очень распространенное мнѣнiе, будто наука должна принять меньшiе размѣры, чтобы ее приняло большинство, Въ дѣйствительности же, есть два способа сдѣлать науку общедоступной: взять ее съ самаго большаго или съ самаго малаго ея конца. Средина, заключающая рядъ спецiальныхъ выводовъ, ускользаетъ отъ того, кто не имѣетъ предварительной подготовки. Передовые люди, для того чтобы стать въ уровень съ публикой, ошибочно прибѣгаютъ къ анекдотамъ, поверхностнымъ аналогiямъ, очевиднымъ опытамъ, мелкимъ примѣненiямъ; но дѣло пошло бы гораздо успѣшнѣе, еслибы прямо касались самыхъ высшихъ точекъ, гдѣ всѣ истины сходятся и дѣлаются нѣкоторымъ образомъ общимъ достоянiемъ. Я не думаю, чтобы въ области истинъ религiозныхъ, нравственныхъ, философскихъ нужно было посвящать толпу въ наши различiя и тонкости; но утверждаю, что нѣтъ такой тонкой и деликатной истины, которую всѣ не могли бы понять. Трудъ, посредствомъ котораго дѣлаютъ популярными философскiе результаты, не есть сокращенiе, а только переводъ. Огромное заблужденiе – обращаться съ народомъ какъ съ ребенкомъ – съ нимъ нужно обходиться какъ съ женщиной. Рѣчь, которую держатъ въ присутствiи женщинъ, бываетъ обыкновенно лучше, потомучто она подчиняется большему числу правилъ, подвергнута болѣе строгимъ требованiямъ, То, что пишется для народа, также должно отличаться отъ остальнаго большей выправкой. Ему можно говорить все, но съ условiемъ, не говорить такъ, чтобы онъ не понялъ, а въ особенности чтобы не понялъ превратно.

I.

До сихъ поръ нетолько во Францiи, но и во всѣхъ странахъ мiра ничего великаго не произошло совершенно внѣ государства.

Для всего, что можетъ назваться искуствомъ или литературой, вопросъ о покровительствѣ государства разрѣшается относительно легко. Реформа, которая бы уничтожила такое покровительство надъ поэзiей, произведенiями фантазiи, живописью, музыкой, скульптурой, была бы теперь почти своевременна. Настоящимъ поощренiемъ здѣсь можетъ быть свобода. Настоящее искуство и настящая литература какого нибудь времени будутъ тѣ, которыя породитъ это время, ибо время поощряетъ только искуство и литературу отвѣчающiя его чувству и его потребностямъ. Извѣстная литература можетъ быть очень дурна, если вѣкъ дуренъ; но тѣмъ не менѣе, это будеъ литература вѣка. Поддерживать искуственно и волей–неволей помимо публики формы, которыхъ она не требуетъ, — довольно безплодно, потомучто это не дастъ никогда свѣжагои правдиваго произведенiя. Впрочемъ случается, почти роковымъ образомъ, что эти поощренiя, не будучи требуемы истинными художниками, находящими награду въ сходствѣ съ общественнымъ вкусомъ, обрщаются на посредственности и толкаютъ въ умственную карьеру людей безъ призванiя, которые видятъ въ ней одно ремесло.

Каковъ–бы ни былъ этотъ пунктъ, надъ которымъ не слѣдуетъ пока произносить слишкомъ поспѣшныхъ и радикальныхъ сужденiй, все–таки нельзя отрицать, что высшая культура ума составляетъ настоящiй интересъ государства.

Государству чрезвычайно важно имѣть учоныхъ по физическимъ и математическимъ наукамъ. Эти науки произвели и произведутъ еще капитальные перевороты въ войнѣ, промышленности, торговлѣ, администрацiи. Въ настоящую минуту, существуетъ два разряда нацiй: однѣ имѣютъ учоныхъ, другiя не имѣютъ. Послѣднiя также низко стоятъ въ политическомъ отношенiи, какъ и въ умственномъ. Мусульманскiй востокъ могъ устоять противъ запада и даже побѣждалъ его до XVI–го вѣка, т. е. до возникновенiя новой науки. Мусульманскiй мiръ убилъ себя, задушивъ въ своей груди зародышъ науки въ XIII–мъ вѣкѣ. То, что я сказалъ о наукахъ, физическихъ и математическихъ, можно сказать и о наукахъ историческихъ. Эти науки нечто иное, какъ изыскиванiе законовъ, руководившихъ до сихъ поръ развитiемъ человѣческаго рода. Онѣ основа соцiальныхъ наукъ. Безъ нихъ умы не имѣютъ крѣпости, нестолько еще потому, что не знаетъ природы, сколько потому, что не знаетъ исторiи. Великая причина второстепенности Соединенныхъ Штатовъ, въ которой такъ трудно съ перваго раза отдать себѣ отчетъ, но которая дѣйствительно существуетъ, состоитъ въ отсутствiи великихъ учрежденiй въ пользу ума, какъ напр: университетовъ, академiй, умственнаго аристократизма нашихъ европейскихъ столицъ. Государству не все равно, если умы будутъ вообще тяжелы и грубы.

Прибавимъ, что въ дѣлѣ науки нельзя привести тѣхъ же возвраженiй противъ роли государства, какъ въ дѣлѣ вкуса. Весьма много неудобствъ для того, чтобы государство могло имѣть мнѣнiе въ искуствѣ, въ поэзiи. Для того ему нужно имѣть догматъ, быть классическимъ или романтическимъ, принимать участiе въ вещахъ совершенно свободныхъ и зависящихъ отъ выбора каждаго. Напротивъ, покровительствуя наукѣ, государство не разрѣшаетъ произвольно никакого спорнаго мнѣнiя. Дѣло идетъ о положительныхъ изысканiяхъ, конесчно подверженныхъ тысячамъ споровъ, но въ которыхъ личный укусъ не имѣетъ никакой роли. Государство не обязано заботиться, чтобы были всегда люди пишущiе эпопеи или трагедiи, но оно обязано наблюдать, чтобы всегда были люди продолжающiе научныя изслѣдованiя. Поощряя эти изслѣдованiя, оно не становится на сторону какой нибудь школы, а только служитъ общему движенiю ума. Въ гораздо болѣе совершенномъ обществѣ и гдѣ бы высшее образованiе было гораздо болѣе распространено, подобныя поощренiя были бы безполезны; но у насъ они необходимы. Наукой большею частiю занимаются только люди принужденные жить своимъ трудомъ. Между тѣмъ наука, источникъ всякаго прогреса, сама по себѣ непроизводительна. Она обогащаетъ примѣняющаго ее, а не того, кто изобрѣлъ ее. Ни Ньютонъ, ни Лейбницъ не извлекли матерiальной выгоды изъ изобрѣтенiя дифференцiальнаго исчисленiя. Настоящiе творцы химiи не пользовались громадными промышленными богатствами, причиной которыхъ были ихъ открытiя. Это справедливо, потомучто имъ досталась слава. Во всякомъ случаѣ, это неизбѣжно. Слѣдовательно, общество должно вступиться, чтобы загладить эту необходимую несправедливость, отъ которой получаетъ выгоды, или лучше сказать, чтобы дать задатокъ на предпрiятiе, плодами котораго оно будетъ пользоваться.

Среднiе вѣка, неимѣвшiе понятiя о государствѣ, дѣйствовали въ этомъ случаѣ совершенно другимъ путемъ. Умственное и нравственное развитiе принадлежало въ принципѣ церкви; но умственный цехъ скоро образовалъ въ нѣдрахъ церкви независимый орденъ. Университеты, прежде прямо зависѣвшiе отъ духовной власти, мало по малу освободились, опираясь на королевскую власть, и составили родъ власти частiю духовной, частiю свѣтской, которая представляла культуру государства. XII и XIII–й вѣка были цвѣтущей эпохой этого великаго движенiя, сдѣлавшаго извѣстными во всемъ мiрѣ гору Св. Женевьевы, clos de Garlande, лавки улицы дю–Фуарръ. Это было очень оригинальное движенiе, особенно вначалѣ, настоящее возрожденiе, которое впрочемъ не съумѣло принести прочныхъ плодовъ. Въ XIV и XV–мъ вѣкѣ университеты въ полномъ упадкѣ, исполнены педантизма, единственно заняты преподаванiемъ, почти ничего не дѣлая для прогреса человѣческаго ума. Настоящее и великое возрожденiе, созданiе котораго составляетъ вѣчную славу Италiи, совершилось рѣшительно внѣ университетовъ. Напротивъ, въ университетахъ были у него самые заклятые враги; оно возбудило противъ себя докторовъ всякаго рода. Оно было дѣломъ Флоренцiи, а не Падуи, людей свѣтскихъ, а не профессоровъ. Ни Петрарка, ни Боккачiо, ни Баконъ, ни Декартъ не принадлежали къ университету. Парижскiй университетъ въ особенности, въ XVI вѣкѣ дошолъ до послѣдней степени смѣшнаго и гнуснаго, посвоей глупости, нетерпимости и твердому намѣренiю недопускать новыхъ наукъ. Королевская власть, которая своимъ сильнымъ покровительствомъ почти освободила университетъ отъ церкви, должна была распространить это покровительство и на научное движенiе противъ университета и создать посредствомъ Collége de France и академiй XVII вѣка противовѣсъ той привычной лѣни и духу враждебнаго отрицанiя, отъ котораго такъ трудно избавиться чисто учебному сословiю.

Такимъ образомъ, научное движенiе во Францiи нашло покровительство у королевской власти. Мы не станемъ разбирать, всегда ли это покровительство было просвѣщенное. По нашему мнѣнiю, королевская власть истребленiемъ протестантизма нанесла серьезнымъ занятiямъ гораздо больше вреда, чѣмъ сколько принесла имъ пользы своими милостями. Французскiй протестантизмъ при Генрихѣ IV и Людовикѣ XIII былъ чудесной школой филологiи и исторической критики. Протестантская Францiя готова была сдѣлать въ первой половинѣ XVII–го вѣка то, что протестантская Германiя сдѣлала во второй половинѣ XVIII–го. Изъ этого выходило для всей страны превосходное движенiе споровъ и изысканiй. Это было время Казобановъ, Скалигеровъ, Сомезовъ. Уничтоженiе нантскаго эдикта разрушило все это. Оно убило историческую критику во Францiи. Такъ какъ поощрялась одна только литература, то возникла нѣкоторая суетность. Голландiя и Германiя, частiю благодаря нашимъ эмигрантамъ, получили почти монополiю научныхъ занятiй. Съ тѣхъ поръ было рѣшено, что Францiя будетъ прежде всего нацiей остроумныхъ людей, хорошо пишущихъ, превосходно козирующей, но второстепенный въ познанiи вещей и подверженной всѣмъ промахамъ, которыхъ можно избѣжать только при обширной учоности и зрѣлости мышленiя.

Университетская система среднихъ вѣковъ почти во Францiи въ XVIII вѣкѣ. Эта система продолжалась въ Англiи, Германiи, Голандiи, Швецiи, и во всѣхъ этихъ странахъ она сохранилась до нашихъ дней. Нельзя сказать, чтобы въ Англiи эта система произвела наилучшiе результаты. Оксфордъ и Кембриджъ имѣли замѣчательныхъ людей въ XVII и XVIII вѣкѣ, но не были театромъ никакого важнаго движенiя. Эти старыя учрежденiя наконецъ заснули въ рутинѣ, невѣжествѣ, забвенiя великихъ умственныхъ интересовъ и казалось не могли бы излечиться отъ этого зла, еслибы Англiя не имѣла въ своихъ льготахъ, въ возбужденiи и дѣятельности отдѣльныхъ лицъ, средствъ противъ всѣхъ болѣзней. Въ Германiи же университетское устройство принесло чудесные плоды. Можно сказать, что Германiя сдѣлала относительно умственныхъ вещей то же, что Англiя относительно политическаго порядка. Англiя извлекла изъ феодализма, въ другихъ мѣстахъ несноснаго и тираническаго, самую либеральную конституцiю, которая когда либо существовала. Германiя извлекла изъ университетовъ, въ другихъ мѣстахъ слѣпыхъ и упорныхъ, самое обширное, самое гибкое и самое разнооразное умственное движенiе, далеко превосходящее возрожденiе XII и XVII–го вѣка. Между тѣмъ какъ Францiя съ своими свѣтскими и остроумными людьми создавала философiю XVIII вѣка, послѣднее выраженiе поверхностнаго здраваго смысла, безъ методы, безъ возможности прогреса, Германiя съ своими докторами создавала исторiю, не анекдотическую исторiю, забавную, декламаторскую или остроумную, которую такъ хорошо постигла Францiя, но исторiю какъ параллель геологiи, исторiю раскрывающую прошедшее человѣчества, такъ какъ геологiя раскрываетъ видоизмѣненiя планеты. Нужно было сперва возстановить старые тексты, въ которыхъ критика XVI–го вѣка, по большей части замѣчательные люди, но осужденные на слишкомъ поспѣшный трудъ, пропустили трудности и часто даже исказили подробности. Нужно было открыть новые источники, преимущественно изучая востокъ; нужно было въ особенности разъяснить свидѣтельства древнихъ, взвѣсить ихъ значенiе, обсудить ихъ подлинность, стать въ ту умственную среду, въ которой жилъ писатель и гдѣ составились преданiя, чтобы ихъ контролировать и понимать. Вотъ что Германiя сдѣлала и передѣлала въ двадцати учоныхъ школахъ съ удивительной послѣдовательностью, настойчивостью и проницательностью. Конечно Францiя во многомъ ей содѣйствовала. Вопервыхъ въ свой великiй научный перiодъ отъ Франциска I–го до Людовика XIII–го, она, какъ я уже сказалъ, положила начало тому, что Германiя потомъ привела въ исполненiе. Даже въ XVIII вѣкѣ академiя надписей и изящной словесности заключала въ себѣ пять или шесть дѣйствительно превосходныхъ людей, которые основывали критику по своей методѣ, методѣ въ нѣкоторомъ смыслѣ превосходящей германскую; но они были одни. Въ отношенiи критики, самый умный человѣкъ не выходилъ изъ наивныхъ или мелкихъ противорѣчiй старой школы. Вольтеръ не понималъ ни библiи, ни Гомера, ни греческаго искуства, ни древнихъ религiй, ни христiанства, ни среднихъ вѣковъ. Онъ дѣлалъ удивительное дѣло, основывалъ тепимость, справедливость, общественный здравый смыслъ: преклонимся передъ нимъ, мы живемъ тѣмъ что онъ основалъ; но въ области мысли онъ насъ не многому научитъ. Онъ былъ внѣ преданiя великаго развитiя; отъ него не вышло ни одного дѣйствительно плодотворнаго ряда изысканiй и трудовъ. Вольтеръ не основалъ школы. Я вижу, что идетъ отъ Декарта, отъ Ньютона, отъ Канта, отъ Нибура, отъ Гумбольдтовъ, но ничего не вижу что шло бы отъ Вольтера.

Въ наше время, хотя и въ упадкѣ, движенiе нѣмецкихъ университетовъ все–таки еще очень блестяще и составляетъ главную часть положительныхъ прiобрѣтенiй человѣческаго ума. Въ наукахъ физическихъ и математическихъ эти великiя школы можетъ быть имѣютъ соперницъ, но въ наукахъ историческихъ и филологическихъ ихъ превосходство таково, что Германiя въ этомъ дѣлѣ приноситхъ болѣе заслугъ чѣмъ всъ остальная Европа вмгстѣ. Обширное возстановленiе греческихъ и латинскихъ текстовъ, сдѣланное впродолженiи послѣднихъ пятидесяти лѣтъ, есть дѣло Германiи. Историческая критика обязана ей если не своимъ существованiемъ, то покрайней мѣрѣ самымъ широкимъ примѣненiемъ. Развѣ только археологiя и учоныя путешествiя могутъ равняться съ ней въ славѣ. Нѣмецкiй университетъ послѣдняго разряда, Гиссенъ или Грейфсвальдъ, съ своими узкими привычками, бѣдными професорами съ растеряными и странными минами, своими тощими, женоподобными приватдоцентами, дѣлаетъ болѣе для человѣческаго ума, чѣмъ аристократическiй оксфордскiй университетъ съ своими миллiонными доходами, роскошными школами, богатырь содержанiемъ и лѣнивыми fellows. Сохрани Богъ чтобы я сталъ дурно говорить объ Англiи! Въ наукахъ физическихъ и математическихъ у ней есть люди перваго разряда. Во всякомъ дѣлѣ она пополняетъ великими личными усилiями слабость офицiальныхъ учрежденiй; но въ наукахъ историческихъ и филологическихъ малая способность англiйскаго ума понимать то, что не касается его самого, тяжеловѣсность его практическаго здраваго смысла, который вовсе нейдетъкъ этимъ наукамъ, ставятъ ее дѣйствительно ниже. Можно сказать, что способность къ этимъ наукамъ не уживается съ политическимъ смысломъ. Я хотѣлъ какъ–то прочесть Маколея, эти рѣзкiя сужденiя, манера не любить своихъ враговъ, явные предразсудки, недостатокъ безпристрастности, отсутствiе способности понимать противоположные вещи, либерализмъ несовпадающiй съ широтою ума, это такъ мало христiанское христiанство оскорбили меня. Таковъ ужь бѣдный родъ человѣческий, что ему нужны узкiе умы. Можетъ быть, политическое безсилiе Германiи есть условiе ея умственнаго превосходства. Именно по своему прiятному преимуществу становиться лучше всѣхъ другихъ выше предразсудковъ кастъ, сектъ ремесла, спецiальности, французскiй умъ и удивляетъ такъ часто мiръ своими противорѣчiями, слабостью и странными поворотами.

II.

Французская революцiя, уничтоживъ всѣ учрежденiя прошедшаго, оставивъ только лицомъ къ лицу недѣлимое и государство, задала себѣ трудную задачу создать все снова по образцу чистой логики. Все что дѣлала прежде церковь, университеты, религiозные ордена, города, провинцiи, корпорацiи, различные классы, все это должно было дѣлать государство. Легко было бы доказать, что въ этомъ революцiя не ввела новаго, что она только пошла по пути, открытому королевсой властью XVII вѣка. Какъ бы то ни было, принципъ былъ примѣненъ съ большою строгостью въ той области, которая насъ занимаетъ. Новое государство приняло наслѣдiе стараго университета: оно стало учить. У него были щколы всѣхъ сортовъ, отъ сельской до учоной самаго высшаго разряда. Подобная система, комбинируясь съ особеннымъ свойствомъ французскаго ума, произвела удивительно оригинальные результаты, которые не худо изучить съ того разстоянiя, на которомъ мы теперь отъ нихъ находимся въ ихъ общей связи. Я воздержусь отъ всякаго сужденiя о первоначальномъ и среднемъ преподаванiи, не потому, что высшее образованiе имѣетъ свои особые интересы, размышленiемъ о которыхъ мы пока и ограничимся.

Высшее преподаванiе: въ томъ видѣ какъ оно вышло изъ революцiи (въ этомъ словѣ я заключаю также и имперiю, естественное слѣдствiе и развитiе того движенiя, которое ей предшествовало), состояло изъ трехъ разрядовъ заведенiй: 1–е спецiальныхъ школъ, обязанныхъ передавать нѣкоторыя познанiя совершенно необходимыя для государства (напр. Политехническая школа), 2–е изъ школъ чисто–научныхъ, единственно обязанныхъ увеличивыать сокровище прiобретенныхъ истинъ и продолжать традицiю научнаго изысканiя (Collége de France, Музеумъ и т. д.), 3–е факультетъ словесности и наукъ, обязанные распространять болѣе высокое образованiе нежели колегiи, не имѣя въ виду непосредственнаго примѣненiя, безъ всякой другой цѣли кромѣ безкорыстнаго развитiя ума.

Такъ какъ принятiе въ спецiальности школы было подчинено нѣкоторымъ условiямъ, то эти школы тотчасъ наполнились извѣстнаго рода учениками. Ихъ амфитеатры, хотя подъ часъ и очень широко раскрывавшiеся для желающихъ, имѣли опредѣленныхъ слушателей, компетентныхъ и доказавашихъ, что они имѣютъ предварительныя познанiя. Не то было съ учоными заведенiями и факультетами. Такъ какъ совершенная безплатность была и должна была быть закономъ подобныхъ заведенiй, пришлось принять въ этомъ случаѣ самое странное правило. Двери были растворены настежь. Государство имѣло въ извѣстные часы открытый залъ для учоныхъ и литературныхъ рѣчей. Два раза въ недѣлю, впродолженiи часа, професоръ долженъ былъ являться передъ аудиторiей составившейся случайно, часто на слѣдующiй же урокъ изъ слвершенно другихъ лицъ. Онъ долженъ былъ говорить не заботясь о спецiальныхъ нуждахъ своихъ учениковъ, не освѣдомляясь о томъ, что они знаютъ и чего не знаютъ. Какое ученье могло выйти при этихъ условiяхъ? Это легко можно предвидѣть. Длинные научные выводы, требующiе чтобы слушатели прослѣдили цѣлый рядъ разсужденiй, должны были остаться въ сторонѣ. Слушатель приходитъ или не приходитъ на эти курсы, смотря по занятiямъ или просто по произволу. Читать лекцiю въ пердположенiи, что ученикъ присутствовалъ при прежнемъ урокѣ и предварительно приготовился, будетъ конечно розсчетомъ весьма невѣрнымъ. А что значитъ при подобномъ порядкѣ ужасное слово «имѣть малый успѣхъ”? Это значитъ имѣть мало учениковъ, т. е. то, что должно бы служить признакомъ дѣйствительно лучшаго преподаванiя, обращалось въ упрекъ. Лапласъ конечно не имѣлъ бы болѣе дюжины учениковъ, если бы читалъ лекцiи. Чѣмъ могли быть подобные курсы, открытые для всѣхъ, сдѣлавшiеся мѣстомъ конкуренцiи, цѣль которой привлечь и удержать публику? Блестящими изложенiями, разсказами на манеръ декламаторовъ во времена упадка Рима. Что изъ нихъ могло выйти? Люди дѣйствительно образованные, учоные, способные въ свою очередь подвинуть науку? Изъ нихъ выходили люди забавлявшiеся впродолженiе часа правда изящнымъ образомъ, но умъ ихъ не почерпалъ въ этомъ преподаванiи никакого новаго познанiя.

Конечно многiя исключенiя могутъ протестовать противъ эпидемiи щегольства умомъ, неизбѣжнаго послѣдствiя подобной системы. Евгенiй Бюрнуфъ будетъ гордиться тѣмъ, что имѣетъ только шестерыхъ или восьмерыхъ учениковъ, съѣхавшихся со всѣхъ концовъ Европы, которымъ онъ объясняетъ самые трудные тексты, тексты, которые онъ одинъ умѣетъ понять и объяснить; но для этого нужно быть героемъ науки. Во многихъ случаяхъ, основательный учоный позавидуетъ своему поверхностному собрату, который легкостью изложенiя, негдубокими воззрѣнiями, отрывочными лекцiями, изъ которыхъ каждая составляетъ цѣлое, лучше съумѣетъ привлечь и удержать толпу. Явится родъ соперничества чрезвычайно неумѣстнаго, соперничества, въ которомъ серьозный учоный, стремящiйся передать что нибудь положительное своимъ слушателямъ, непрѣменно будетъ стоять ниже. Требуется, чтобы праздный человѣкъ, зашедшiй мимоходомъ на четверть часа въ залу, отворенную для всякаго встрѣчнаго, вышелъ довольнымъ тѣмъ, что слышалъ. Что можетъ быть обиднѣе для професора, униженнаго до роли публичнаго забавника, однимъ этимъ уже поставленнаго ниже своей аудиторiи, сравненнаго съ древнимъ актеромъ, котораго цѣль бывала достигнута, когда объ немъ могли сказать: Saltavit et placuit?

Какъ велико должно быть удивленiе нѣмца, который пришолъ бы на подобную лекцiю. Онъ прiѣхалъ изъ своего университета, гдѣ привыкъ окружать професора большимъ уваженiемъ. Этотъ професоръ Гофратъ, онъ водится иногда съ государемъ! Это человѣкъ важный, произносящiй только замѣчательныя слова, смотрящiй на себя серьозно. Здѣсь все не такъ. Эта хлопающая дверь, которая не перестаетъ отворяться и затворяться во время всей лекцiи, эта постоянная ходьба, этотъ праздный видъ слушателей, тонъ професора почти вовсе не дидактическiй, иногда декламаторскiй, это умѣнье находитъ громкiя общiя мѣста, не научающiя ничему новому, но непремѣнно вызывающiя знаки сочувствiя, все это ему кажется страннымъ и невѣроятнымъ. Аплодисменты въ особенности возбуждаюъ его удивленiе. Внимательной аудиторiи некогда аплодировать. Это странное обыкновенiе показываетъ ему, что здѣсь главное не учить, а блистать. Онъ замѣчаетъ, что ничему не научается и говоритъ про себя, что въ Германiи онъ не записался бы на подобный курсъ. Въ курсѣ, зависящемъ отъ сбора, дѣйствительно требуютъ за свои деньги положительныхъ знанiй, опредѣленныхъ результатовъ. Тамъ не станутъ платить человѣку, у котораго одна цѣль, доказать что онъ умѣетъ хорошо говорить. Говорятъ Вильгельмъ Шлегель хотѣлъ читать въ Боннѣ на манеръ французовъ ораторскiя лекцiи и не имѣлъ успѣха. Никто не захотѣлъ платить за блестящiе разсказы, главная цѣль которыхъ была показать остроумiе професора и самымъ яснымъ результатомъ которыхъ было, что уходя говорили: «у него есть талантъ!“

Талантливость, такова дѣйствительно была высшая цѣль новой культуры, введенная подъ двойнымъ условiемъ абсолютной публичности и безплатности. Два важныя обстоятельства дали этому направленiю еще болѣе рѣзкiй характеръ. Революцiя, далеко не прерывая традицiи физическихъ и математическихъ наукъ, повидимому дала имъ еще сильнѣйшiй ходъ. Не то было въ отдѣлѣ называемомъ «словеснымъ” и который лучше было бы назвать отдѣломъ наукъ историческихъ и филологическихъ. Въ этомъ отдѣлѣ, Францiя конца XVIII столѣтiя стояла очень низко. Революцiя довершила ея упадокъ. Около 1800 г. во Францiи дѣцствительно было только два истинно знаменитыхъ учоныхъ по упомянутымъ наукамъ, Сильвестръ де Саси и Д’Ансъ де Вильуазонъ; но и эти два человѣка, извѣстные какъ спецiалисты, отличались отсутствiемъ всякой философiи. Историческiя и литературныя науки, зависящiя отъ болѣе тонкихъ вещей, чѣмъ науки физическiя и математическiя, не могли развиться во времена имперiи: онѣ получили у насъ блистательное развитiе только во время реставрацiи; но направленiе было дано. Злополучный перерывъ, который произвела революцiя въ научныхъ занятiяхъ долженъ былъ приносить плоды болѣе чѣмъ полстолѣтiя. Нѣкоторая слабость даже въ самомъ основанiи преподаванiя языковъ и исторiи была послѣдствiемъ этого перерыва. За исключенiемъ нѣкоторыхъ знаменитыхъ людей, можетъ быть превзошедшихъ все что произвела Европа по этой части, французская школа осталась посредственной въ учоной литературѣ. У ней не было недостатка ни въ умѣ, ни въ проницательности, ни въ привычкѣ къ труду, ни въ традицiи. Огромное количество силы пропало за неимѣнiемъ направленiя; нечеловѣческiя усилiя были употреблены на прiобрѣтенiе того, что студентъ хорошаго нѣмецкаго или голландскаго университета выучиваетъ въ нѣсколько мѣсяцевъ.

Особое свойство французскаго ума еще болѣе способствовало стремленiю нашего высшаго образованiя къ ораторскимъ упаржненiямъ. Сила французскаго ума, по крайней мѣрѣ со временъ Людовика XIV, гораздо болѣе въ формѣ чѣмъ въ сущности вещей. Нигдѣ не пишутъ такъ хорошо какъ во Францiи; нигдѣ не наслѣдуютъ такихъ сокровищъ красиваго языка, такихъ отличнѣйшихъ правилъ слога; сформированный поколѣнiями несравненныхъ мастеровъ, нашъ языкъ есть превосходнѣйшiй руководитель мысли, сдерживающiй ее, измѣряющiй, иногда ограничивающiй, но всегда дающiй ей рельефность, ясность, какой нѣтъ ни въ какомъ другомъ языкѣ. Итальянцы имѣютъ такое же преимущество, и послѣ французовъ, они народъ пишущiй лучше всѣхъ. Конечно, я отнюдь не хочу сказать, что этотъ даръ ясности изложенiя исключаетъ основательность изысканiй: въ соединенiи этихъ двухъ качествъ было бы совершенство; но совершенство рѣдко и дары нацiй почти всегда исключительны. Съ своимъ до крайности чистымъ языкомъ, Италiя должна была дойти до сонетовъ и изящнаго пустословiя академiй XVIII вѣка. Опасность грозящая Францiи въ умственномъ отношенiи это сдѣлаться нацiей говоруновъ и компиляторовъ, не заботящихся о сущности вещей и о дѣйствительномъ прогресѣ знанiй. Учрежденiе, которому Францiя поручила наборъ преподавателей высшаго и средняго разряда, нормальная школа, была въ особенности для отдѣла словесности школой слога, а не школой въ которой изучаютъ вещи. Она произвела изящныхъ публицистовъ, увлекательныхъ романистовъ, умы тонко понимающiе различные роды литературы, наконецъ все, исключая людей имѣющихъ основательныя познанiя въ языкахъ и литературахъ. Въ особенности грамматическое преподаванiе, основа филологiи, всегда было тамъ систематически понижаемо. Подъ предлогомъ того, что держатся общихъ истинъ нравственности и вкуса, ограничивали умы общими мѣстами. Умы, когда таковые оказывались, брали свое, и конечно никакая нѣмецкая семинарiя не произвела людей какъ Прево Парадоль, Абу, Тэнъ. Такова Францiя, однимъ скачкомъ наверстывающая то въ чемъ отстала, все знающая ничему не учившись, достигающая съ помощью своего генiя того, что достается другимъ прилежанiемъ и трудомъ.

И дѣйствительно, справедливо ли бы было забыть то, что было иногда блестящаго и славнаго въ системѣ высшаго образованiя, въ которой мы критиковали ея исключительныя тенденцiи? Можно ли забыть тѣхъ знаменитыхъ професоровъ, которые дали свѣтской каѳедрѣ въ началѣ нашего столѣтiя столько извѣстности. Это была совсѣмъ своеобразная манифестацiя французскаго духа, которой нѣтъ ничего подобнаго у другихъ нацiй. Но учрежденiя должны быть составляемы съ цѣлью продолжительности. Нужно чтобы въ системѣ, обнимающей сотни лицъ, посредственность имѣла свое мѣсто и могла приносить плоды. Даже второстепенной ученикъ г. Бека, г. Боппа, г. Карла Риттера оказываетъ услуги, бываетъ человѣкъ полезный, считающiйся въ научномъ движенiи своего времени и трудящiй, въ свою очередь, надъ шлифовкой одного изъ камней для зданiя вѣчнаго храма; но что такое посредственный ученикъ г. Кузена, г. Гизо, де–Вильмена, Мишле? Родъ преподаванiя, введенный этими замѣчательными людьми, былъ хорошъ только для нихъ. Изъ него не могло выйти движенiя богатаго изысканiями. Блестящiя общiя мѣста, преподаваемыя съ самымъ рѣдкимъ талантомъ, привлекаютъ слушателей, но не образуютъ учениковъ. Въ такой странѣ какъ Францiя, гдѣ стремленiе къ успѣху заразительно, мода на подобные курсы должна была имѣть печальные результаты. Она должна была вредить спецiальному преподаванiю. Изъ факультетовъ, въ которыхъ оно было на мѣстѣ, ораторское преподаванiе должно было заразить и чисто научныя заведенiя. Дошли до того, что измѣряли достоинство курса числомъ учениковъ. Первостепенный учоный, имя котораго многiе вѣка будетъ связано съ капитальными открытiями, затмѣвался адъюнктомъ, научившимся хорошо говорить благодаря долгимъ упражненiямъ. Подающимъ большiя надежды называли молодаго человѣка, обладающаго искуствомъ изложенiя, но часто неспособнаго подвинуть науку, работать съ пользою подъ руководствомъ и даже слѣдить за познанiями, которыя прiобрѣтаютъ другiе. Чистое изысканiе потерпѣло отъ этого невознаградимыя потери. Слишкомъ часто бывало вл модѣ принимать съ притворнымъ недовѣрiемъ новые результаты и оригинальныя изысканiя, которыя называли дерзостями нѣмецкой критики. Съ помощiю этого величественнаго презрѣнiя, придавали себѣ видъ превосходства и въ то же время извиняли свою умственню лѣность. Человѣкъ стоящiй на виду дѣйствительно не любитъ, чтобы измѣняли его рѣшенiя и его готовыя фразы. Не столько заботясь объ истинѣ сколько о формѣ, онъ всего лучше желалъ бы тезисовъ на китайскiй манеръ; тамъ, говорятъ, учатъ по ложной астрономiи, сознавая что она ложная, потому только, что ее составляли хорошiе авторы Во Всеобщей исторiи Боссюэта, при настоящемъ положенiи историческихъ наукъ, не можетъ устоять ни одна часть; но книга классическая: тѣмъ хуже для исторiи. Какъ ни старайся Момзенъ, ему не перевесить этого превосходнаго слога и этихъ вкоренившихся привычекъ.

Я не жалуюсь на то, что существуетъ подобный духъ. Онъ полезенъ, можетъ быть нуженъ; но по моему мнѣнiю, онъ слишкомъ овладѣлъ высшимъ преподаванiемъ. Изъ этого вышло дѣйствительное пониженiе оригинальныхъ изысканiй. Всякая культура, которая вращается вокругъ самой себя не обновляясь, непрѣменно должна перейти въ реторическую декламацiю. Не нужно думать, чтобы преподающiй классъ могъ безнаказанно не быть классомъ въ большей или меньшей степени учонымъ. Всегда передаютъ дурно то, о чемъ не имѣютъ живаго и прямаго впечатлѣнiя. Примѣръ разъяснитъ мою мысль. Древнiе тексты дошли до насъ послѣ тысячи несчастныхъ случаевъ, сдѣлавшихъ возстановленiе ихъ во многихъ случаяхъ сомнительнымъ и всегда очень труднымъ. Первыхъ изданiй классиковъ, сдѣланныхъ въ XV вѣкѣ и ограничивающихся почти буквальной передачей одной рукописи, нельзя было читать. Учоные издатели XVI вѣка, люди со вкусомъ и въ особенности желавшiе доставить древнимъ ту славу, которой они заслуживали, вздумали дать публикѣ изданiя, въ которыхъ они заслуживали, вздумали дать публикѣ изданiя, въ которыхъ не приходилось бы на каждой строкѣ натыкаться на безсмыслицу. Они исправляли иногда счастливо, но часто съ ужасной смѣлостью, желая во чтобы то ни стало, представить публикѣ ясный и чистый текстъ. Сравненiе всѣхъ манускриптовъ было тогда невозможно; ктому же и торопились; нужно было удовлетворить законную жажду, которую публика оказывала къ столькимъ образцовымъ произведенiямъ. Дѣйствительно, впродолженiи двухъ сотъ лѣтъ, класическiе тексты, которыми школы восхищались и которые коментировали, были очень искажонные тексты, гдѣ риторы послѣднихъ временъ имперiи и филологи возрожденiя принимали большое участiе. Какой методѣ послѣдовала критика при великомъ движенiи, открывшемся въ Германiи къ концу послѣдняго столѣтiя? Той же, которой слѣдовали при реставрацiи древняго искуства. Множество древнихъ статуй въ XVI вѣкѣ было исправлено и поновлено, потомучто въ эту эпоху вовсе не желали видѣть произведенiй древности такими, какъ они дошли до насъ, а представить прекрасныя произведенiя, которыхъ бы ничто не портило. Когда болѣе развитой вкусъ проникъ въ изученiи древняго искуства, то поспѣшили уничтожить эти несчастныя прибавленiя. Также поступали и съ текстами. Благодаря облегченiямъ, которыя представляютъ теперь большiя коллекцiи рукописей, централизованныя въ столицахъ, предприняли огромный трудъ повѣрки; съ помощiю вѣрныхъ правилъ, дошли до самаго древняго текста, до котораго только можно доискаться; уничтожили неискусныя поправки новѣйшихъ издателей. И вотъ что всего замѣчательнѣе. Отдѣлъ рукописей императорской библiотеки есть самый драгоцѣнный сборникъ текстовъ латинской древности. Конечно професора французскаго университета воспользовались этими сокровищами? Насколько колонiи нѣмцевъ и голландцевъ эксплуатировали этотъ обширный складъ и воспользовались всѣми его плодами. Колекцiи класиковъ, безукоризненные въ типографскомъ отношенiи, явились во Францiи, и никто не вздумалъ отправиться въ улицу Ришелье поискать способа улучшить тексты. Даже на этотъ трудъ, исполненный Германiей и Голландiей съ такимъ рѣдкимъ терпѣнiемъ, университетская школа смотрѣла почти съ недоброжелательствомъ. Было принято говорить, что нѣмцы «измѣняютъ тексты”, между тѣмъ какъ на самомъ дѣлѣ они только стараются возстановить ихъ. Это тоже, что утверждать, будто измѣняютъ картину хорошаго мастера, когда очищаютъ ее отъ дурныхъ поправокъ. Впрочемъ рутина всегда одна и та же. Когда появился настоящiй греческiй Аристотель, ему нужно было выдержать долгую борьбу съ апокрифическимъ Аристотелемъ университетовъ. Професора стали жаловаться; привыкши къ школьнымъ тетрадкамъ, которымъ не было еще ста лѣтъ и которыя имѣли претензiю представлять настоящiя доктрины философа, они провозгласили его самозванцемъ, когда онъ осмѣлился появиться съ подлиннымъ текстомъ своихъ сочиненiй. Сколько знаменитыхъ авторовъ, еслибы они появились, подверглись бы такому дурному прiему со стороны тѣхъ, которые имѣютъ претензiю поучать ихъ именемъ!

Я знаю, что здѣсь нужны многiя исключенiя; лучше чѣмъ кто нибудь, я имѣлъ случай оцѣнить, чего стоятъ нѣкоторые изъ нашихъ наставниковъ, и объявляю во всеуслышанiе, что каждое изъ приведенныхъ здѣсь показанiй оказалось бы ложнымъ, еслибы его приняли въ абсолютномъ смыслѣ: но вѣроятно почти всѣ истинные учоные изъ сословiя преподавателей сами пожалѣютъ со мною, что направленiю, которое они представляютъ, такъ мало слѣдуютъ. Преподаванiе на нашихъ словесныхъ факультетахъ, въ общемъ — не столько преподаванiе новѣйшей науки, сколько риторовъ IV или V вѣка, и я часто представляю себѣ, что еслибы грамматики современные Авзонiю вошли въ залъ нашихъ высшихъ учебныхъ заведенiй, то вообразили бы себя въ своей собственной школѣ. Парижъ такой блестящiй центръ, что и не замѣчаютъ этого пробѣла; но стоитъ перейти въ провинцiю и — какая пустыня! Кромѣ нѣсколькихъ достойныхъ уваженiя исключенiй, изъ провинцiальныхъ факультетовъ не выходитъ ничего оригинальнаго. Одна или двѣ попытки для составленiя или продолженiя провинцiальныхъ школъ, хотя и доказывающiя похвальную дѣятельность, выказали въ то же время печальный недостатокъ серьезности, мелочность, ложность пониманiя. Одинъ Стразбургъ, благодаря своимъ протестантскимъ учрежденiямъ, сохранилъ сильную традицiю чистой науки и прочныхъ методъ. За этимъ исключенiемъ, вся научная производительность все больше и больше сосредоточивается въ Парижѣ. Тамъ только ищутъ, тамъ и находятъ. Эта блестящая Александрiя безъ всякихъ суккурсалiй пугаетъ и безпокоитъ меня. Ни одна мастерская умственнаго труда не можетъ сравниться съ Парижемъ; точно это городъ нарочно основанный для людей науки; но какъ нужно остерегаться этихъ оазисовъ среди пустыни! Ихъ осаждаютъ постоянныя опасности. Порывъ вѣтра, изсякнувшiй источникъ, нѣсколько срубленныхъ пальмъ и пустыня вступитъ опять въ свои права.

Скажемъ же не колеблясь: есть у насъ слабая строна, которой необходимо заняться. На новомъ пути, на который вступилъ въ это столѣтiе европейский умъ, Францiя не удержится на своей высокой степени, если будетъ держаться старыхъ традицiй умственной легкости. Предположимъ, что Францiя теперь также умна, какъ была прежде, но достовѣрно по крайней мѣрѣ, что родъ ея ума ужь не такъ нравится. Теперь этотъ умъ уже не законъ для Европы. Многочисленная группа умныхъ людей, съ жаромъ и успѣхомъ старющихся отучить Англiю отъ отсталыхъ привычекъ, вся обратилась въ сторону Геманiи. Пробуждающаяся Италiя нейдетъ учиться во Францiю; она идетъ въ нѣмецкiя школы. Россiя обратилась туда сто лѣтъ назадъ и остается тамъ. Между тѣмъ, преимущество Францiи умѣть принаровиться ко всему и первенствовать даже въ томъ, что заимтвуетъ. Францiя въ настоящее время довольно невгжественна: она думаетъ, что ей говорятъ смѣлыя вещи, когда толкуютъ о вещахъ элементарныхъ; но не ошибитесь, завтра она будетъ на первомъ планѣ. Она точно женщина, которая сперва слушаетъ васъ непонимая, потомъ вдругъ докажетъ вамъ вѣрнымъ, живымъ, глубокимъ словомъ, что она все поняла и въ одну минуту угадала то, что стоило вамъ долгихъ усилiй. Въ одинъ часъ Францiя можетъ загладить всѣ свои прошлыя ошибки. Въ наивномъ удивленiи, которое возбуждаютъ въ ней новыя науки, есть что–то до того умное, что способно обезоружить даже педанта. Не будемъ только воображать себѣ, что мы обязаны быть поверхностными для поддержанiя своей репутацiи. Наши предки вовсе не были такъ поверхностны какъ говорятъ; вр всякомъ случаг, это доставалось имъ безъ усилiй. Легкость имѣетъ прелесть вначалѣ; но не нужно слишкомъ налегать на нее. Будемъ остерегаться отъ того, что г–жа де–Сталь назвала — гдѣ–то педантизмомъ легкости.

III.

Предлагая эти размышленiя лицамъ интересующимся умственнымъ дѣломъ, авторъ вовсе не думалъ критиковать какую нибудь администрацiю. То что случилось, случилось очень логически, никто не виноватъ въ этомъ; во всякомъ случаѣ, по всей справедливости могутъ умыть въ этомъ руки тѣ, которые приняли наслѣдiе долгаго прошлаго. Еще менѣе авторъ желалъ требовать реформъ или указывать на нихъ. Я мало вѣрю въ дѣйствительность уставовъ, не потому чтобы было все равно какой не есть уставъ; но весьма рѣдко польза происходящая отъ реформъ вознаграждаетъ за неудобство измѣнять существующее. Я беру идеальную администрацiю, которая не сдѣлала бы ни одного новаго постановленiя и органичилась бы выборомъ лицъ. Люди составляютъ все; уставы очень немного. Притомъ же, условiя нашего высшаго преподаванiя такъ тѣсно связаны съ основными законами французскаго общества, вышедшаго изъ революцiи, что нечего думать о какомъ нибудь радикальномъ измѣненiи. Ограничить абсолютную безплатность и публичность этого преподаванiя покажется слишкомъ либеральнымъ. Перенести его изъ Парижа, создать во Францiи учоные города, Геттингены, Гейдельберги, покажется многимъ такой безумной мыслью, сто безполезно и оспаривать ее. А между тѣмъ, все направленiе, которое приняла во Францiи система высшаго преподаванiя, есть слѣдствiе этихъ трехъ или четырехъ основныхъ условiй. Итакъ нужно ли отказаться видѣть во Францiи тѣ великiя научныя заведенiя, которыя составляютъ славу другихъ государствъ? Конечно нѣтъ. Рамки существуютъ; просвѣщенная администрацiя, одинаково внимательная ко всѣмъ предвѣдомственнымъ ей частямъ, убѣжденная, что государство имѣетъ двоякую обязанность, что оно должно распространять знанiя и въ то же время расширять ихъ, подобная администрацiя, говорю я, съумѣетъ извлечь обильную выгоду изъ безчисленныхъ средствъ Францiи. Два–три новѣйшихъ обстоятельства кажутся мнѣ въ состоянiи облегчить этотъ трудъ и возвысить у насъ уровень высшаго преподаванiя.

Забота забавлять и учить любезную и умную публику сдѣлавшаяся тѣмъ, чѣмъ должна быть, т. е. свободнымъ, дозволеннымъ и даже поощряемымъ промысломъ, завѣдывающимъ извѣстными публичными каѳедрами, будетъ легче исполнять свои строгiя обязанности. Государство не обязано забавлять публику. Оно обязано распространять на всѣхъ элементарное образованiе и кромѣ того заботиться о высшемъ образованiи для нѣкоторыхъ, плоды котораго все–таки дѣлаются общимъ благодѣянiемъ. Можно серьезно надѣяться, что высшiя учебныя заведенiя выиграютъ отъ того, что избавятся публики, придававшей имъ ложное направленiе. Сведенныя къ своему настоящему назначенiю, которое состоитъ въ продолженiи традицiи высшей культуры, они не столько будутъ заботиться о привлеченiи толпы, сколько о формированiи учениковъ. Идея научнаго авторитета, которой такъ сильно недостаетъ во Францiи, распространится и усилится.

Кромѣ того, все болѣе станетъ устанавливаться различiе. Пусть каѳедры факультетовъ продолжаютъ имѣть главной цѣлью распространенiе прiобрѣтенныхъ уже истинъ; мы не видимъ въ этомъ неудобства, такъ какъ наука уже составилась, но не должно приносить въ жертву законной потребности изящнаго и яснаго изложенiя возникающую науку, преподаванiе, главная цѣль котораго открывать новые результаты. Пусть Collège de France сдѣлается тѣмъ, чѣмъ была нѣсколько разъ потомъ, великой научной главой, всегда открытой лабораторiей, гдѣ приготовляются открытiя, гдѣ публика можетъ видѣть, какъ идетъ работа, какъ открываютъ, какъ контролируютъ и повѣряютъ то, что открыто. Интересные или просто поучительные курсы тутъ неумѣстны; тутъ не должно быть рѣчи о полныхъ программахъ, составляющихъ цѣлое. Самыя рамки школы должны безпрестанно измѣняться. За исключенiемъ нѣкотораго числа каѳедръ, которыя всегда имѣютъ причину существованiя, потомучто представляютъ великiя научныя раздѣленiя, въ которыхъ работа продолжается изъ вѣка въ вѣкъ, предметы каѳедры должны бы были по большей части изѣняться, соотвѣтственно ежедневной задачѣ. Не нужно здѣсь обязывать себя къ воображаемымъ симетрiямъ, ни стараться, чтобы всѣ вѣтви преподаванiя были представляемы. Конечно, сохрани меня Богъ пожелать уничтоженiя какой–нибудь изъ существующихъ теперь каѳедръ, потомучто всѣ онѣ, безъ исключенiя, заняты людьми рѣдкихъ достоинствъ; но нельзя не пожалѣть, что не образовалось еще ни одного пробѣла, который бы дозволилъ основать каѳедру зендскаго языка, каѳедру литературы Ведъ и, въ особенности, каѳедру кельтическихъ литературъ. Этотъ послѣднiй пунктъ составляетъ для друзей науки предметъ горькихъ размышленiй. Въ Германiи не существуетъ, не говорю уже ни одного университета, но ни одной высшей школы, въ которой бы не было каѳедры древнихъ германскихъ языковъ и литературъ. Не потому ли это, что кельтическiе языки имѣютъ менѣе памятниковъ, что они подаютъ поводъ къ менѣе интереснымъ и разнообразнымъ задачамъ? Конечно, нѣтъ. Тексты, написанные на четырехъ кельтическихъ дiалектахъ, составляютъ почти изъ такого же далекаго времени, а въ отношенiи историческаго и поэтическаго интереса они, по моему мнѣнiю, стоятъ даже выше. А между тѣмъ, эти нацiональныя сокровища у насъ позабыты. Достаточно было нѣсколькихъ нелѣпыхъ преувеличенiй, смѣшныхъ сторонъ одной или двухъ кельтическихъ академiй вначалѣ этого столѣтiя, чтобы поселить совершенно несправедливое недовѣрiе къ этимъ наукамъ: наши старинные родные языки не пользуются такой честью, какъ турецкiй и яванскiй; онѣ никогда не имѣли мѣста въ нашемъ высшемъ преподаванiи.

Богатая французская школа, въ которой вовсе не было бы мѣста легкости, о существованiи которой едва бы знала масса публики, хотя никто бы изъ нея не исключался; вотъ сильное средство противъ второстепенности въ высшихъ наукахъ, которой, конечно, не съумѣетъ терпѣливо перенести народъ, желающiй возбудить зависть въ другихъ. Причина, создавшая Collège de France въ XVI вѣкѣ, будетъ и причиной ея продолженiя. Возрожденiе создало бездну предметовъ и методъ, которыя университетъ не хотѣлъ принять въ свои заведенiя. Францискъ I, вмѣсто того, чтобы возстать прямо административными мѣрами противъ рутиннаго духа университета, сохдалъ рядомъ съ нимъ соперничествующее заведенiе, гдѣ нашли пристанище новыя науки, которыя тамъ отвергали. Такъ образовалась, какъ будто отъ соединенiя изгнанныхъ, большая щкола, которая имѣла славу представлять вначалѣ самую высшую культуру человѣческаго ума. Университетъ, напр., запиралъ двери преподаванiю греческаго языка, потомучто добрые доктора не были знакомы съ этимъ языкомъ; королевская школа имѣла каѳедру Данеса. Еврейскiй языкъ встрѣчалъ еще большiя предубѣжденiя и королевская школа имѣла каѳедру Ватабля. Канонисты и професора римскаго права упорно утверждали, что французскаго права не существуетъ и оно не можетъ быть преподаваемо — королевская школа имѣла первую каѳедру нацiональнаго права, основанную де–Лонне. Рамусъ тщетно пытался ввести въ университетскую философiю болѣе либеральный духъ и король Генрихъ II создалъ для него каѳедру, гдѣ уполномочивалъ его продолжать науку по начертанному имъ плану.

Далеко не повторяя въ себѣ кафедръ университета, какъ слишкомъ часто предполагаютъ, Collège de France удовлетворяетъ такимъ образомъ потребностямъ другаго рода. Ея существованiе и успѣхъ такъ тѣсно связаны съ прогрессомъ человѣческаго ума, что болѣе или менѣе неуклонное исполненiе своего назначенiя съ ея стороны можетъ быть принято за мѣрку научнаго развитiя въ извѣстный моментъ. Эпохи, въ которыя Collège de France имѣла въ своихъ стѣнахъ представителей умственнаго движенiя, были эпохами плодотворными великими результатами; времена, когда Collège de France, переименованная въ вспомогательное заведенiе университетскихъ учрежденiй, только повторяла полученныя доктрины, не слѣдуя никакой новой методѣ, были моментами научнаго паденiя. Такое общество, какъ университетъ — нужно ли говорить, что я хочу говорить здѣсь только объ общей тенденцiи учрежденiя, а не извѣстныхъ лицахъ, которые могутъ составлять его? — такое общество, какъ университетъ, говорю я, имѣющее назначенiемъ преподавать во всѣхъ степеняхъ науки, считающiяся классическими, недолжны быть слишкомъ смѣло вводимы въ программу преподаванiя: нужно, чтобы для нихъ сперва опредѣлено было мѣсто, и я не вижу неудобства, чтобы общее образованiе только въ извѣстной мѣрѣ слѣдовало за успѣхомъ науки; иначе были бы вынуждены дать офицiальную санкцiю гипотезамъ и обязались бы слѣдовать за попытками, котрыя обыкновенно бываютъ при началѣ труда. Ктому же, всякая корпорацiя должна имѣть то, что называется духомъ своего сословiя. А особенный духъ каждаго сословiя предполагаетъ нѣчто, что уже не похоже на свободные прiемы человѣка, ничѣмъ не связаннаго. Учащее сословiе, ихъ какого бы числа знаменитыхъ людей оно ни состояло, обязано сохранять немного этого духа à la Ролленъ, разумнаго, честнаго, не слишкомъ грѣшащаго проницательностью и живостью. У науки другiя права и другiя обязанности; полезныя перегородки, которыхъ требуетъ строгая обязанность преподавателя, для нея съ заведенiями, гдѣ хранится складъ прiобрѣтенныхъ познанiй, необходимо имѣть независимыя каѳедры, гдѣ находитъ мѣсто большая оригинальность, не составляющая необходимаго качества въ перподаванiи.

Что дѣлать для того, чтобы довести Collège de France до этого высокаго назначенiя? Возвратиться къ духу Франциска I и Гениха II, призвать туда людей, которые способны создавать въ наукахъ физическихъ и математическихъ или въ наукахъ историческихъ и философическихъ. Пусть ни одна научная вѣтвь не проявляется во Францiи безъ того, чтобы ея основатель не сдѣлалася тотчасъ и ея представителемъ въ школѣ. Нисколько ненужно, чтобы кафедры Collège de France представляли энциклопидическую рамку препода

цiя измѣнила свой характеръ; было бы даже дерзко желать этого. Она прелесть такъ, какъ она есть. Имѣя даже волшебный жезлъ, нужно бы было очень осторожно касаться этихъ сложныхъ вещей, гдѣ все держится одно за другое, гдѣ качества выходятъ ихъ недостатковъ и гдѣ нельзя ничего измѣнить, не разрушивъ цѣлаго зданiя. Но средство быть дѣйствительно самимъ собою состоитъ не въ развиванiи своихъ недостатковъ. Величiе Францiи состоитъ въ томъ, чтобы содержать въ себѣ противоположные полюсы. Францiя отечество Казобола, Декарта, Сомеза, Дю Канжа, Фрере. Францiя была серьозной нацiей въ эпохи своего самаго сильнаго остроумiя; можно даже утверждать, что она была остроумнѣе, когда была серьезнѣе, и что не выиграла въ настоящей прелести того, что утратила въ основательности. Сохранимъ традицiю французскаго ума, но сохранимъ ее всю. Въ особенности, не будемъ надѣяться, что произведемъ теперь на Европу такое же дѣйствiе, какъ производили въ XVII и XVIII вѣкѣ, оставаясь при своихъ старыхъ привычкахъ. Умственная культура Европы есть обширный размѣнъ, гдѣ каждый даетъ и получаетъ въ свою очередь, гдѣ вчерашнiй ученикъ сегодня становится учителемъ. Это дерево, въ которомъ каждая вѣтвь содѣйствуетъ жизни другихъ, гдѣ единственно безплодныя вѣтви тѣ, которыя уединяются и уклоняются отъ общенiя съ цѣлымъ.

Великiй опытъ, который переживаеъ Францiя съ конца послѣдняго столѣтiя, проявляется какъ въ умственной, такъ и въ политическойдѣятельности. Исходъ этого опыта совершенно неизвѣстенъ; но, безъ сомнѣнiя, есть слава въ попыткѣ на него. Можетъ ли демократiя на французскiй манеръ составить въ умственной области общество просвѣщенное, въ которомъ не преобладалъ бы шарлатанизмъ, гдѣ знанiе, разумъ, превосходство ума имѣли бы мѣсто, свой законный авторитетъ и свою цѣну? Вотъ что узнается черезъ сто лѣтъ, и узнается благодаря Францiи. Я изъ тѣхъ, которые вѣрятъ въ будущность демократiи; но подобнаго рода предвидѣнiя всегда подвержены многимъ сомнѣнiямъ, потомучто человѣческiя дѣла слишкомъ сложны, чтобы быть увѣреннымъ, что разомъ схватываешь всѣ данныя проблемы; ктому же, воля великихъ людей отъ времени до времени разстраиваетъ всѣ разсчеты. Во всякомъ случаѣ, нужно продолжать опытъ. Felix culpa! Эта смѣлость, отнимающая иногда у насъ выгоды разумныхъ людей, составляетъ наше величiе. Многiе отличные умы, при видѣ перiодическихъ кризисовъ съ слѣдующимъ за ними разслабленiемъ, которые кажутся обыкновеннымъ ходомъ дѣлъ въ нашей странѣ, желали бы подражать тѣмъ, которые не грѣшили, или употребить средства, способныя насъ успокоить. Это спокойствiе было бы смертью. Францiя не умѣетъ быть посредственной. Если захотятъ сдѣлать ее такою, то навѣрное не будетъ успѣха; такимъ путемъ можно довести ее не до посредственности, а до ничтожества и паденiя ниже всѣхъ. Не будемъ же останавливать этой славной лихорадки, которая составляетъ признакъ нашего благородства. Будемъ только остерегаться, чтобы слишклмъ сильный припадокъ не лишилъ больнаго жизни или не поразилъ его неизлѣчимымъ увгчьемъ. Прочная культура ума, неусыпное вниманiе къ текущимъ интересамъ обществъ, постоянное опасенiе поддаться поверхностнымъ взглядамъ, которые слишкомъ часто захватываютъ убѣжденiя толпы, вотъ противовѣсъ, съ помощiю котораго можно предупредить нѣкоторые дурные шансы очень опаснаго положенiя.

______