РЕФОРМАТОРСКIЯ ПОПЫТКИ ВЪ ПСИХОЛОГIИ.

_____

Vorlesungen ueber die Menschen– und

Thierseele von Wilh.Wundt. 1 B. 1863

2 B. 1864. Leipzig.

Докторъ Вундтъ извѣстенъ своими статьями смѣшанно–физiологическаго и психологическаго содержанiя, помѣщенными имъ въ медицинскомъ журналѣ Генле и Пфейфера. Назадъ тому года три онъ собралъ ихъ въ одно цѣлое и издалъ подъ заглавiемъ «BeitrКge zur Theorie der Sinneswahrnehmungen von D. W. Wundt». Это было первое цѣлое сочиненiе, дѣлавшее его извѣстнымъ въ философской литературѣ. Преимущественно полемическое направленiе этого труда, особенно по отношенiю къ психологической теорiи Гербатовой школы, давало ему философскiй интересъ. Въ 1862 и 63 годахъ д–ръ Вундтъ издалъ новое большое сочиненiе подъ заглавiемъ: «Vorlesungen ueber die Menschen– und Thierseele». Философскiя тенденцiи и этого сочиненiя не подлежатъ никакому сомнѣнiю. По предположенiямъ самого автора, оно должно было бы ввести новый методъ и направленiе въ тотъ метафизическiй сумбуръ, который, по его мнѣнiю, называется психологiей. Оно должно было подать собою примѣръ новой обработки психологическихъ фактовъ, другого комбинированiя ихъ въ одно цѣлое, и сведенiя ихъ къ одному принципу, чего не смогла сдѣлать старая, не умѣлая психологiя. Къ сожалѣнiю, учоные нѣмцы отнеслись довольно равнодушно къ тенденцiямъ своего соотечественника, и если обратили на нихъ вниманiе, то вовсе въ другихъ интересахъ и съ другими цѣлями, чѣмъ можно–бы было предполагать. Только нѣмецкая иллюстрацiя, для общаго назиданiя, сообщила результаты измѣренiя д–мъ Вундтомъ скорости мысли, и можетъ быть единственное потому, что подобный фактъ могъ доставить читателямъ сильныя ощущенiя.

За то, если д–ру Вундту не удалось сдѣлаться пророкомъ въ Германiи, то по всѣмъ вѣроятiямъ, онъ сдѣлается имъ въ нашемъ обширномъ отечествѣ. Переводъ его приготовляется къ печати и мы имѣемъ основанiе думать, что съ появленiемъ его въ свѣтъ именно у насъ, въ нашемъ, чуждомъ всякихъ учоныхъ и неучоныхъ предразсудковъ, обществѣ, признаются учоные достоинства труды д–ра Вундта и его реформаторскiя тенденцiи. «Заграничный Вѣстникъ,» спецiальная цѣль котораго — знакомить насъ со всѣми замѣчательными явленiями на западѣ Европы, отозвался о трудѣ д–ра Вундта, какъ глубинѣ всякой человѣческой премудрости. Намъ передавали даже какъ достовѣрный фактъ, что въ одномъ педагогическомъ собранiи предлагали преобразовать педагогiю на началахъ психологiи Вундта, и на будущее время во всемъ сообразоваться съ психологическими мыслями сего почтеннаго автора. Поэтому позволительно думать, что трудъ нѣмецкаго доктора раздѣлитъ у насъ судьбу трудовъ Льюися, Бокля и Дарвина, волновавшихъ нашъ учоный и литературный мiръ за послѣднiе два года. Въ этомъ весьма вѣроятномъ предположенiи читатель конечно найдетъ достаточно побужденiй къ тому, чтобы не считать совершенно безполезнымъ, можетъ быть, слишкомъ длинный разборъ труда д–ра Вундта.

Спецiальность д–ра Вундта составляетъ физiологiя: въ настоящее время онъ издаетъ уже учебникъ физiологiи. Но какъ видно, онъ не считалъ безполезнымъ иногда просматривать нѣкоторыя философскiя сочиненiя. Какъ далеко простирается его философское образованiе — мы постараемся опредѣлить ниже. Онъ принадлежитъ къ тому новому поколѣнiю нынѣшнихъ нѣмецкихъ естествоиспытателей, которые считаютъ нужнымъ сколько–нибудь быть знакомыми съ философской литературой. Къ сожалѣнiю нужно сказать о нихъ, что диллетантское отношенiе къ философiи не всегда освобождаетъ ихъ отъ воззрѣнiй и прiемовъ, употребительныхъ въ ихъ спецiальности, но не всегда обнаруживающихъ пониманiе дѣла, когда они прилагаются къ изслѣдованiю явленiй другого порядка. Это именно должно сказать и о д–рѣ Вундтѣ. При всѣхъ его замѣчательныхъ талантахъ и знанiи въ области естественныхъ наукъ, мы не можемъ признать въ немъ мастера въ области психологiи.

Уже въ самомъ вопросѣ о методахъ, или лучше объ учоныхъ средствахъ психологiи обнаруживается наклонность автора управляться съ психическими явленiями, какъ онъ привыкъ относиться къ физiологическимъ. Онъ оставляетъ въ сторонѣ путь внутренняго наблюденiя — самосознанiе, какъ выражается психологiя, и ищетъ всего полезнаго для научной разработки психологiи въ опытѣ, или экспериментѣ и наблюденiи. Повидимому мысль весьма увлекательная и многообѣщающая съ перваго взгляда. Въ самомъ дѣлѣ, когда опытъ, экспериментъ и наблюденiе сдѣлались почти лозунгомъ всѣхъ точныхъ наукъ, естественна мысль, что и человѣкъ, одно изъ произведенiй природы, можетъ быть подверженъ эксперименту. Послѣднiе года чрезвычайно обогатили въ этомъ отношенiи физiологическую психологiю. Работы Вебера и особенно Фехнера, отчасти Гельмгольтца доказали, что есть явленiя въ психической сферѣ, которыя можно, по крайней мѣрѣ, сравнительно измѣрять. Объ этихъ работахъ и психологическомъ значенiи ихъ результатовъ мы будемъ имѣть случай говорить ниже. Если намъ удалось опредѣлить количественное отношенiе между впечатлѣнiемъ и ощущенiемъ, то нельзя ли ожидать, что намъ удастся экспериментальный методъ распространить далѣе на ту область душевныхъ явленiй, которую психологи–спиритуалисты такъ упорно считаютъ доступною только внутреннему наблюденiю, самосознанiю? Д–ръ Вундтъ положительно убѣжденъ въ возможности категорическаго отвѣта на этотъ вопросъ. Мало того, онъ думаетъ, что даже теперь экспериментъ уже овладѣлъ весьма значительной долей психическихъ явленiй. «Если экспериментомъ именно, — говоритъ онъ, достигнутъ былъ успѣхъ естественныхъ наукъ, то мы приложимъ его и къ наукѣ о природѣ души. Потому именно и не было попытокъ ввести его въ психологiю, что вовсе не помышляли, что душа составляетъ предметъ одной изъ естественныхъ наукъ. Но такъ какъ мы уже однажды рѣшились смотрѣть на душевныя явленiя, какъ на явленiя природы, чтó они дѣйствительно и есть, то понятно, что безъ необходимости мы не станемъ оставлять его въ сторонѣ. Такое оправданiе найдетъ себѣ экспериментальный методъ въ психологiи только посредствомъ результатовъ, къ которымъ онъ помогаетъ намъ придти. Изъ всѣхъ вспомогательныхъ средствъ, на которыя полезно обращать вниманiе въ интересѣ психологiи, мы старались преимущественно держаться экспериментальнаго метода». (Vorles. über die Menschen– und Thierseele. 1 Band. 23.).

Но какъ трудно и почти невозможно построить всю психическую науку на экспериментальномъ методѣ, — это доказываетъ самъ Вундтъ цѣлымъ своимъ трудомъ. Ему удалось внести экспериментъ только туда, куда онъ до него уже былъ приложенъ другими учоными. Въ физiологической психологiи — особенно въ отношенiяхъ впечатлѣнiй къ ощущенiю — его приложенiе оказалось возможнымъ. Но въ наибольшей сферѣ явленiй, въ области собственно душевной жизни, приложенiе экспериментальнаго метода осталось для Вундта только однимъ pium desiderlum. Въ самомъ дѣлѣ, еще можно пожалуй опредѣлить, какъ велика должна быть разность между двумя впечатлѣнiями, чтобъ они могли различаться душою какъ отдѣльные, два соотвѣтствующiя ощущенiя. Но попробуйте опредѣлить напряженiе представленiя, когда душа представляетъ себѣ красный или зеленый цвѣтъ, напряженiе мыслящей силы, когда мы составляемъ понятiе о деревѣ вообще и яблони напр. Пожалуй, разсуждая теоретически только, мы должны будемъ согласиться, что во всякомъ случаѣ мышленiе есть дѣятельность души, и какъ дѣятельность не всегда и не во всякой своей формѣ бываетъ одинаково напряжена, что частныя случаи ея должны отличаться разными степенями напряженности или интенсивности. Очевидно представить себѣ въ деталяхъ Исакiевскiй соборъ требуетъ отъ насъ гораздо большаго напряженiя, чѣмъ представить себѣ обыкновенную приходскую церковь, представленiе послѣдней болѣе, чѣмъ представленiе стула. Но мы ошиблись бы, еслибы напряженiе мысли при этомъ стали считать пропорцiональнымъ количественной величинѣ представляемой вещи. Куча сору обстоятельно изслѣдованная нами, потребовала бы отъ насъ гораздо болѣе напряженiя, если бы мы захотѣли представить себѣ весь этотъ конгломератъ случайно находящихся вмѣстѣ вещей, чѣмъ Исакiевскiй соборъ. Капля гнилой воды, положенная подъ микроскопъ, можетъ быть еще болѣе представила бы намъ затрудненiя, чѣмъ куча сору, еслибы мы захотѣли представить себѣ все разнообразiе организмовъ, движущихся въ этомъ крошечномъ пространствѣ. Радость ребенка при видѣ гостинца и радость его же при видѣ матери требуютъ разныхъ отъ него напряженiй. Печаль въ случаѣ какого–либо заслужоннаго наказанiя, и горькое чувство въ случаѣ незаслуженности — все слишкомъ различныя, по своей напряжонности, чувства. Но при сравненiи этихъ состоянiй мы замѣчаемъ, что нѣтъ возможности найти единицу измѣренiя ихъ напряжонности, и что даже намъ не дается одно только сравнительное опредѣленiе ихъ интенсивности. Что радость и горе наши по степени своей бываютъ весьма разныя, это мы очень хорошо знаемъ, но составить таблицу чувствъ, — своего рода градусникъ ихъ, никто въ здравомъ умѣ до сихъ поръ еще не принимался, и едва–ли кто–нибудь рѣшится, обладая теперешними учоными средствами. Мы можемъ быть даже болѣе скромными въ своихъ надеждахъ въ этомъ послѣднемъ отношенiи, и должны будемъ прямо сказать, что едвали когда и удастся намъ приложить опытъ къ изслѣдованiю указанныхъ явленiй. Извѣстно, какъ чувства приходятъ всегда какъ непрошенные гости, и какъ скоро исчезаютъ, лишь только становятся предметомъ собственнаго нашего размышленiя, рефлексiи, и какъ положительно всегда не возбуждаются въ насъ, когда мы намѣренно хлопочемъ о вызовѣ ихъ въ себѣ. Въ сферѣ мысли, столь своеобразной и столь непохожей на всѣ измѣряемые нами другiя сферы, намъ никогда не удастся опредѣлить, чѣмъ измѣрять напряженiе души при представленiи разныхъ предметовъ, при тѣхъ или другихъ понятiяхъ, и потомъ соединенiи ихъ въ сужденiя и силлогизмы. И опять — фактъ общеизвѣстный, что никогда такъ трудно намъ не дается порядочная мысль, какъ когда мы спѣшимъ наблюдать за ея рожденiемъ и развитiемъ, что и никогда мы такъ худо не мыслимъ, чѣмъ когда мы наблюдаемъ за собой, что мы мыслимъ. И если бы мы рѣшились на изслѣдованiе разныхъ степеней напряжонности нашей мысли, въ то же время вызывая въ себѣ самый процессъ, то всего вѣроятнѣй намъ пришлось бы какъ говоритъ присловье, свалить съ больной головы на здоровую, — потому что едва ли здоровая голова думаетъ такъ, какъ думали бы мы въ указанномъ случаѣ. Не говоримъ уже о сферѣ явленiй воли. Такимъ образомъ экспериментъ не можетъ овладѣть самымъ главнымъ отдѣломъ психическихъ явленiй, — психической жизнью въ собственномъ смыслѣ. Если онъ овладѣлъ теперь только нѣкоторой стороной физiологически–психической жизни, то это не болѣе какъ капля въ морѣ: главное содержанiе нашей душевной жизни не въ чувственныхъ ощущенiяхъ, а въ томъ, что возникаетъ въ насъ послѣ ощущенiй и оно составляетъ несравненно сложнѣйшiя и обширнѣйшiя ряды явленiй.

Какъ мы уже сказали, самъ д–ръ Вундтъ доказываетъ своимъ трудомъ, какъ мало приложенiя можетъ находить въ области психическихъ явленiй экспериментальная метода. Въ области мышленiя, чувства, воли, авторъ ограничился только собственными размышленiями, основанными безъ сомнѣнiя на самонаблюденiи, и въ нѣкоторыхъ случаяхъ обращенiями къ исторiи развитiя народовъ. Но такъ какъ онъ не жалуетъ внутренняго опыта, то и умалчиваетъ о немъ, какъ главномъ своемъ вспомогательномъ учономъ средствѣ. Онъ предпочитаетъ ему методъ историческiй. За послѣднiй, какъ полезное учоное средство для психолога, можно сказать очень многое. Нѣтъ никакого сомнѣнiя, что съ жизнiю народовъ повторяется та же исторiя, какъ и съ жизнiю отдѣльной личности. Понятiя, находимыя нами во всякомъ историческомъ народѣ, безъ сомнѣнiя, развились въ немъ не вдругъ, а путемъ долгаго умственнаго труда, и долгаго историческаго воспитанiя. Какъ въ политическихъ установленiяхъ народовъ, такъ и въ нравственномъ образѣ его жизни мы можемъ усмотрѣть постепенное развитiе, восхожденiе отъ менѣе простыхъ къ болѣе сложнымъ, сообразно постепенно возникавшей бòльшей осложненности разныхъ условiй политической и нравственной жизни. Нѣтъ сомнѣнiя, что съ народомъ развившимся изъ дикаго въ цивилизованный произошла та же исторiя, какая и теперь въ безконечномъ числѣ повторяется со всякой личностiю отъ рожденiя ея въ свѣтъ безпомощною въ умственномъ и физическомъ отношенiяхъ до развитiя въ полнаго человѣка. Трудъ разработки исторiи развитiя народовъ еще болѣе облегчается тѣмъ, что до сихъ поръ еще на земномъ шарѣ сохранились дикiя племена, находящiяся въ первобытномъ состоянiи. Всѣ народы представляютъ собою безконечное разнообразiе разныхъ однако по своей высотѣ культуръ и нѣтъ сомнѣнiя, что можно въ нѣкоторой мѣрѣ пережиться уже фазы историческаго развитiя одного народа уяснить аналогичными фазами изъ жизни какой–нибудь современной нацiи, еще не успѣвшей пересилить этотъ историческiй моментъ. Очевидно можно думать, что въ этнографiи и исторiи психологъ можетъ найти обильный матерiалъ для разработки и уясненiя себѣ психическихъ явленiй. Психологъ, который ограничивался наблюденiемъ только себя самого и другихъ людей, имѣлъ бы дѣло очевидно съ явленiями въ микроскопическомъ размѣрѣ. При этомъ легко можно обмануться въ различенiи нормальныхъ формъ отъ случайныхъ, а тѣмъ болѣе пропустить безъ вниманiя самыя важныя вещи, не замѣтныя по своей малости. Между тѣмъ психологъ, изучающiй психологическiя явленiя на исторiи цѣлыхъ народовъ, имѣетъ дѣло съ явленiями въ громадныхъ размѣрахъ. Въ нихъ уже ясно можно отличить нормальное отъ случайнаго, и такъ какъ развитiе цѣлаго народа не такъ быстро, какъ развитiе отдѣльной личности, то гораздо легче подмѣтить моменты развитiя на нихъ, чѣмъ на отдѣльной личности.

Къ сожалѣнiю, не все такъ выходитъ на дѣлѣ, какъ кажется на словахъ. Явленiя въ жизни народовъ въ огромныхъ размѣрахъ легко могутъ заслонить собою невидныя, тѣмъ не менѣе дѣйствительно важныя въ ряду другихъ, причины и факты развитiя. Громадные размѣры заставляютъ насъ часто упускать изъ виду менѣе громадное, иногда болѣе служащее къ разъясненiю событiй, чѣмъ прямо бросающееся въ глаза по своимъ размѣрамъ. Намъ не удается поэтому проникнуть въ ту, такъ сказать, лабораторiю духа, гдѣ часто случайныя событiя и условiя дѣйствуютъ, какъ могущественныя причины. Притомъ древнѣйшiе историческiе народы встрѣчаются нами уже на такой степени развитiя и уже съ такимъ богатствомъ психической жизни, что для психологовъ они скорѣе представляютъ новые вопросы достойные изученiя, чѣмъ даютъ отвѣты на психологическiя проблеммы. А главное и самое важное то, что при нѣкоторой аналогiи фазисовъ развитiя одного народа съ другими, жизнь каждаго историческаго народа гораздо болѣе представляетъ намъ явленiй несходныхъ, характеристичныхъ. Чтобы оставаться вѣрными истинѣ мы очевидно должны выяснять эти явленiя изъ жизни того самого народа, въ жизни котораго мы замѣчаемъ ихъ. Эти индивидуальныя отличiя ихъ — новыя проблеммы для психологiи народовъ, и если могутъ въ чѣмъ–нибудь полезны наукѣ вообще о человѣческой душѣ, то развѣ для развитiя въ ней истины о неисчерпаемости средствъ, глубинѣ и широтѣ человѣческой натуры. Поэтому такой неистощимый запасъ учоныхъ средствъ въ исторiи оказывается на дѣлѣ скорѣе неистощимымъ источникомъ разныхъ психологическихъ проблеммъ. И если мы вспомнимъ, въ какомъ видѣ находится современная исторiя, и какъ мало (конечно по необыкновенной трудности) разработана этнографiя особенно дикихъ и полуобразованныхъ народовъ, мы легко придемъ къ заключенiю, что исторiя народовъ теперь можетъ дать намъ только скудныя аналогiи, — больше догадокъ, чѣмъ доказанныхъ истинъ, самыя общiя и потому мало пригодныя къ дѣлу заключенiя.

Вопросъ объ отношенiи психологiи къ исторiи народовъ стóитъ того, чтобы на него обратить особенное вниманiе, и если д–ръ Вундтъ думаетъ, что въ исторiи народовъ психологъ найдетъ средство къ разъясненiю развитiя индивидуальной душевной жизни, то мы думаемъ объ этомъ пунктѣ совершенно противное. По нашему мнѣнiю, скорѣй развитiе психологiи народовъ зависитъ отъ развитiя частной психологiи. Нѣтъ сомнѣнiя, что для насъ понятнѣе стала жизнь народовъ, когда мы стали искать въ ней аналогiй и схематизировать ее, по образцамъ развитiя личности. Мы потому говоримъ о молодости въ жизни извѣстнаго народа, его эпическомъ настроенiи, потому что намъ изъ собственнаго отрочества понятна та непосредственная жизнь въ природѣ, которая выражается въ насъ эпическимъ настроенiемъ духа. Перiоды мужанiя и упадка народовъ опять извѣстны и понятны намъ потому только, что мы по собственному опыту знаемъ, чтò значитъ мужескiй и старческiй возрастъ человѣка. И еслибы кто задалъ себѣ трудъ указать въ исторiи тѣ понятiя и схемы, которые очевидно взяты изъ наблюденiя надъ жизнью отдѣльныхъ личностей и только перенесены на жизнь народовъ, мы увѣрены, оказалось бы то, что наиболѣе ясныя для насъ понятiя одолжены своимъ происхожденiемъ психическому изученiю людей. Поэтому мы едва ли ошибемся, если скажемъ, что нужно быть прежде всего психологомъ, чтобъ быть историкомъ, — и даже болѣе, чтобъ быть психологомъ народовъ нужно быть психологомъ въ отношенiи къ человѣку вообще. Напрасно стали бы мы думать, что историческiя явленiя такъ настойчиво бросаются намъ въ глаза по своей колоссальности, что не нужно психологическаго пониманiя человѣка, чтобъ замѣтить ихъ и сочинить психологiю народовъ. Если нѣтъ наблюдательности вообще, если нѣтъ особенной подготовки къ пониманiю вообще продуктовъ психической жизни, и привычки понимать оригинальную причинную связь и соотношенiе между ними, то едва ли весьма крупные факты въ жизни народовъ найдутъ въ такомъ психологѣ должную оцѣнку и должное пониманiе. Въ этомъ смыслѣ, мы не можемъ не признать весьма справедливой мысли одного философа (Гербарта), что психологiя народовъ будетъ вѣнцомъ психологiи человѣка вообще, а вовсе не такимъ главнымъ вспомогательнымъ средствомъ для послѣдней, какъ думаетъ д–ръ Вундтъ.

Поэтому, какъ ни можетъ показаться старою наша мысль, главнымъ ученымъ средствомъ уже психологiи всегда останется, какъ и оставалась до сихъ поръ, методъ внутренняго опыта или самонаблюденiя. Въ какой мѣрѣ оно можетъ служить для развитiя науки психологiи какъ системы, объ этомъ мы поговоримъ нѣсколько ниже. Что касается до него, какъ источника нашихъ знанiй о душевной жизни, то въ этомъ отношенiи мы категорически можемъ утверждать, что самонаблюденiе и собственный опытъ есть единственный источникъ нашихъ знанiй, слѣдоват. необходимый и неизбѣжный для психолога. Мы не привыкли цѣнить самонаблюденiе, какъ вещь, съ которою ежеминутно обращаемся: мы весьма рѣдко замѣчаемъ, что мы сами наблюдаемъ свои состоянiя, и что единственно посредствомъ этихъ наблюденiй мы составляемъ понятiя о разныхъ душевныхъ состоянiяхъ и дѣятельностяхъ. Въ самомъ дѣлѣ, еслибъ мы по собственному опыту и самонаблюденiю не знали что значитъ ощущенiе краснаго цвѣта, намъ не помогъ бы никакой физикъ и физiологъ. Еслибъ физикъ сказалъ намъ, что красный цвѣтъ означаетъ столько биллiоновъ сотрясенiй свѣта въ секунду, мы вовсе не поняли бы его, потому что и биллiона самаго мы представить себѣ не можемъ, а имѣемъ представленiе только метода, какъ насчитать биллiонъ, еслибъ это оказалось нужнымъ. Еслибъ физiологъ, смотря по школѣ къ какой онъ принадлежитъ, сказалъ намъ, что красный цвѣтъ есть или извѣстнаго рода раздражонное состоянiе свѣтовой оболочки глаза, передаваемаго глазному нерву и за тѣмъ мозгу, или раздраженiе только извѣстной части ретины, спецiально ощущающей только красный цвѣтъ, и передающiй свое впечатлѣнiе нерву и мозгу, — едва ли намъ понятнѣй стало бы, чтó значитъ ощущать красный цвѣтъ. Точно таже исторiя и съ тонами. Если ut первой октавы, въ физическомъ отношенiи, означаетъ извѣстное число сотрясенiй какой–нибудь струны и затѣмъ воздуха, а въ физiологическомъ — извѣстное сотрясенiе барабанной перепонки и жидкости, въ которой плаваютъ инструментальнымъ образомъ построенныя окончанiя слуховаго нерва — всѣ эти дѣйствительные факты нисколько не научили бы насъ представлять тонъ и понимать, чтó значитъ слышать ut первой октавы. Нечего говорить о мелодiи и гармонiи. И такъ нужно сказать о всѣхъ ощущенiяхъ. Изъ самонаблюденiя только мы знаемъ, чтò значитъ чувство радости и печали, порывы гнѣва и любви, и напрасно физiологъ трудился бы объяснять человѣку незнакомому съ этими ощущенiями, что печальныя состоянiя означаютъ угнетенныя и чѣмъ–нибудь нарушонныя состоянiя мозга, а чувство радости свободныя и безпрепятственныя его отправленiя. Впрочемъ намъ еще легко понять, что источникъ нашихъ знанiй о насъ самихъ есть самонаблюденiе, внутреннiй опытъ. Но мы должны еще разширить значенiе самонаблюденiя и сказать, что и въ сношенiяхъ съ людьми, въ наблюденiяхъ надъ ними единственная причина, почему мы понимаемъ ихъ состоянiя и дѣйствiя, заключается опять–таки въ нашемъ собственномъ внутреннемъ опытѣ. Обыкновенно мы думаемъ, что мы непосредственно видимъ, какъ радуется и учится человѣкъ, непосредственно слышимъ его слова; понятiя, выражаемыя имъ въ своей рѣчи, кажутся намъ непосредственно переходящими въ насъ. Но если анализировать дѣло хорошенько, окажется оно далеко не такъ простымъ, и мы должны будемъ согласиться съ великимъ Лейбницемъ, что нѣтъ оконъ въ душѣ чрезъ которыя могло бы въ нее что нибудь входить. Въ этомъ случаѣ мы обманываемъ самихъ себя, хотя невиннѣе чѣмъ во многихъ другихъ случаяхъ. Факты въ родѣ того, что если говорятъ намъ на незнакомомъ языкѣ, то въ насъ не попадаетъ вовсе никакихъ словъ, ни понятiй, что понятiя вовсе намъ неизвѣстныя не возбуждаютъ въ насъ, въ случаѣ если намъ приходится слышать ихъ, никакой мысли, никакого представленiя, что глухонѣмые по движенiямъ губъ, могутъ разговаривать и угадывать мысли другихъ, естественно наводятъ насъ на мысль, что главная причина нашего пониманiя чужихъ рѣчей заключается въ насъ же самихъ. При разговорѣ мы слышимъ собственно извѣстныя комбинацiи тоновъ въ словахъ, или точнѣе говоря, получаемъ впечатлѣнiя на окончанiя нашего слуховаго нерва и ничего болѣе. Нелѣпо было бы представлять себѣ, что понятiя, какъ невидимыя мухи, перелѣтаютъ изъ одной головы въ другую: тогда педагогическое дѣло было бы самымъ простымъ на свѣтѣ занятiемъ; стоило бы умному человѣку посидѣть съ глупымъ ребенкомъ, и дѣло воспитанiя его въ умнаго человѣка было бы готово. Очевидно намъ приходится всякiй разъ, по слышимымъ звукамъ, возпроизводитъ въ себѣ цѣлыя слова, и затѣмъ понятiя, символически обозначаемыя словами. Исторiя развитiя каждаго дитяти можетъ дать достаточные для того примѣры. Если для насъ незамѣтно, по своей малости, время отъ раздраженiя слухового нерва до возбужденiя понятiя, или представленiя, обозначеннаго словомъ, то это происходитъ отъ чрезвычайной быстроты, съ какою въ ряду психическихъ ассоцiацiй одно звѣно возбуждаетъ другое, и потому намъ кажется весь этотъ сложный рядъ дѣятельностей однимъ простымъ и безраздѣльнымъ актомъ. Напрасно мы думаемъ, что мы можемъ видѣть страданiя и радости другихъ; собственно говоря, мы видимъ только тѣ или другiя тѣлодвиженiя, тотъ или другой цвѣтъ кожи, тѣ или другiя сокращенiя лицевыхъ мускуловъ: нелѣпо былобъ представлять, что состоянiя, какъ платья, переходятъ съ одного субъекта на другаго. Но если мы тѣмъ или другимъ движенiемъ тѣла и лицевой мимики усвоиваемъ то или другое значенiе, и приписываемъ по нимъ тѣ или другiя состоянiя лицу, въ которомъ мы замѣчаемъ ихъ — все это происходитъ отъ того, что намъ, по собственному опыту изъ самонаблюденiя, извѣстна связь между извѣстными состоянiями тѣла и психическими состоянiями: отъ первыхъ мы заключаемъ къ послѣднимъ. Еслибъ небыла извѣстна эта связь намъ, никакiя конвульсiи другого не открыли бы намъ, что человѣкъ въ конвульсiяхъ долженъ страдать, и никакiя слезы и смѣхъ не открыли бы намъ радости или горя другого: тогда для насъ существовало бы только представленiе ненормальнаго состоянiя мозговыхъ центровъ, откуда выходятъ двигательные нервы, и слѣдующихъ за нимъ чрезвычайно сильныхъ сокращенiй мускуловъ, еслибъ мы имѣли физiологическiя свѣденiя; въ противномъ же случаѣ, мы смотрѣли бы на нихъ какъ на кривлянiя какой–нибудь марiонетки: и горькiй плачь нисколько не сказалъ бы намъ чего–нибудь болѣе, какъ объ усиленномъ отдѣленiи слезотечной железы. Оттого грубому человѣку непонятны высокiя и тонкiя чувства въ мимикѣ и въ рѣчахъ другихъ: да и вообще непонятны для человѣка тѣ состоянiя и движенiя душевныя, которыхъ онъ самъ не испыталъ и незнаетъ. И попробуйте дать такому джентльмену понятiе о психологическихъ состоянiяхъ, чтобъ не испытавши ихъ на дѣлѣ, онъ понялъ ихъ со словъ вашихъ. Если иногда повидимому и непережитыя состоянiя понимаются нами, какъ знакомыя и извѣстныя, то въ этомъ случаѣ, мы забываемъ тѣ аналогическiя собственныя состоянiя, которыя помогли намъ уяснить себѣ и понять чужiя состоянiя: безъ нихъ же никакiя свѣденiя не научили бы насъ тому, что пережить мы еще не имѣли случая, или въ худшемъ случаѣ, не способны.

Таже самая исторiя повторяется и съ нашимъ изученiемъ душевной жизни животныхъ. Внутреннiй опытъ и самонаблюденiе составляютъ исходный пунктъ, отъ котораго мы отправляемся къ пониманiю и уясненiю себѣ психическихъ дѣятельностей животныхъ. Если физiологъ раздражаетъ кислотой, или ущемляетъ щипцами кожу на ногѣ обезглавленной лягушки, и послѣдняя дѣлаетъ рефлективныя движенiя къ раздражаемой сторонѣ туловища, то въ сущности онъ не видитъ ни чувства боли въ лягушкѣ, ни разрѣшенiя ощущенiя въ рефлексъ. Если онъ истолковываетъ ихъ, какъ полусознательныя движенiя для того, чтобъ удалить причину раздраженiя, то очевидно онъ приписываетъ движенiямъ лягушки тотъ смыслъ, какой имѣли бы его собственныя, еслибъ только кто–нибудь вздумалъ надъ нимъ самимъ совершить эту операцiю. И сколько наблюдательности и умѣнья вѣрно истолковывать рефлективныя движенiя животныхъ требуется отъ физiологовъ — видно изъ тѣхъ многочисленныхъ физiологическихъ открытiй, которыя обязаны были своимъ явленiемъ на свѣтъ только изобрѣтательности и пылкости фантазiи экспериментаторовъ. Мы приписываемъ умъ и умѣнье любить собакѣ, хитрость кошкѣ, умъ и память лошади — но вовсе не потому, чтобъ мы сами непосредственно видѣли и умъ и любовь животныхъ, а потому что ихъ разныя движенiя, по собственному внутреннему опыту, объясняемъ вытекающими изъ тѣхъ или другихъ ихъ чувствъ и состоянiй.

Мы съ намѣренiемъ остановились на самонаблюденiи и внутреннемъ опытѣ. Намъ показалось нужнымъ указать значенiе ихъ въ изслѣдованiяхъ психическихъ дѣятельностей и состоянiй, потому что во взглядѣ на самонаблюденiе и внутреннiй опытъ высказывается вмѣстѣ взглядъ и на психическую жизнь. Если мы признаемъ внутреннiй опытъ за единственный источникъ нашихъ знанiй о душѣ и ея состоянiяхъ, — то отсюда непосредственно слѣдуетъ, что психическая жизнь только сама собою можетъ изучаться и объясняться — и что въ этой ея способности — себя самую дѣлать предметомъ наблюденiя и изученiя, заключается главнѣйшее и существеннѣйшее отличiе ея отъ всѣхъ другихъ дѣятельностей, извѣстныхъ намъ въ физическомъ мiрѣ. Мы приходимъ такимъ образомъ къ требованiю такого метода, который былъ бы основанъ именно на такомъ характерѣ психической жизни. Очевидно, если бы мы захотѣли измѣрять дѣятельность души, — единицу для мѣры мы должны были бы искать въ ней самой, потому что всѣ другiя единицы были бы ей несоизмѣримы. Всѣ эксперименты поэтому, если только при нихъ имѣется въ виду дѣйствительная польза науки, должны основываться именно на вышеизложенномъ взглядѣ на внутреннiй опытъ. Иначе у насъ получится только новый запасъ никуда негодныхъ метафоръ и аналогiй.

Но одно самонаблюденiе не создастъ конечно науки, хотя положительно можно сказать, безъ него невозможна никакая наука о душѣ. Оно можетъ намъ помочь сдѣлать по возможности, полную классификацiю душевныхъ явленiй, — чѣмъ конечно, пренебрегать очень нельзя, какъ мы увидимъ впослѣдствiи. Оно даетъ намъ знать о самыхъ явленiяхъ и той связи между ними, по которой одно вызываетъ въ душѣ другое, одно сопровождаетъ или предшествуетъ другому. Но отыскать между ними причинную связь, создать теорiю, систему цѣлую, однимъ словомъ создать объяснительную науку — не дѣло самонаблюденiя. Въ послѣднемъ отношенiи наука о душѣ подчинена тѣмъ же условiямъ, какъ и всякая другая наука о физическихъ явленiяхъ. Душевныя явленiя становятся также достоянiемъ обыкновеннаго мышленiя, составляющаго понятiя, сужденiя и силлогизмы. Но вездѣ при постройкѣ цѣлой науки долженъ присутствовать зоркiй глазъ внутренняго опыта, который долженъ повѣрять всѣ наши выводы и гипотезы о связи и зависимости душевныхъ явленiй одного отъ другого. За примѣромъ нечего ходить далеко. Математическая психологiя Гербарта безъ сомнѣнiя составлена посредствомъ того же обыкновеннаго мышленiя, которое и физическiя явленiя подводитъ подъ математическiя формулы, и третируетъ ихъ причины, какъ математическiя единицы. Но вотъ говорятъ, что выводы его математической психологiи не согласны съ внутреннимъ опытомъ, съ свидѣтельствомъ самонаблюденiя. Математическая теорiя сама по себѣ можетъ оставаться вѣрною т. е. безошибочною при тѣхъ данныхъ, какiя введены въ уравненiя, отъ которыхъ Гербартъ отправился къ дальнѣйшимъ математическимъ операцiямъ. Но пригодность ея для психологической науки въ томъ, по крайней мѣрѣ, видѣ, въ какомъ она вышла изъ рукъ Гербарта, весьма и весьма сомнительна. Въ этомъ случаѣ достаточно одного свидѣтеля — внутренняго опыта или самосознанiя, чтобы доказать ложность всѣхъ возможныхъ теорiй и гипотезъ.

Понятно впрочемъ почему д–ръ Вундтъ не разположонъ цѣнить указанный нами источникъ психологическихъ знанiй и важность его при построенiи науки, — по крайней мѣрѣ на словахъ; на дѣлѣ конечно и д–ръ Вундтъ не избѣжалъ необходимой помощи мало цѣнимаго имъ, учонаго средства. Скажемъ больше: читая трудъ его, невозможно не придти къ заключенiю, что весь онъ основывается главнымъ и исключительнымъ образомъ на этомъ главномъ психологическомъ пособiи: тамъ, гдѣ онъ хотѣлъ эмансипироваться отъ него, онъ допустилъ или произвольное толкованiе фактовъ, или наговорилъ ничѣмъ не доказанныхъ и весьма сомнительныхъ истинъ. Но объ этомъ послѣ. — Вундтъ очевидно хотѣлъ дать психологiи точность, ясность естественныхъ наукъ. Онъ очень часто жалуется на недостаточность и произвольность спекулятивныхъ методовъ, приложенныхъ къ психологiи, лишающихъ ее точнаго характера по праву ей принадлежащаго, какъ естественной наукѣ. Онъ присоединяетъ къ этимъ своимъ жалобамъ недовольство и на самонаблюденiе, которымъ исключительно руководилась старая психологiя и заслонила собою употребленiе эксперимента и исторiи, какъ вспомогательныхъ средствъ психологiи. Онъ увѣренъ, что когда экспериментъ овладѣетъ душевными явленiями, и обращено будетъ болѣе вниманiя на исторiю народовъ, психологическiя явленiя сдѣлаются для насъ яснѣе и понятнѣе, изученiе ихъ болѣе научнымъ и глубокимъ, и психологiя болѣе ясной, точной и широкой наукой, съ вѣрными надеждами на прогрессивное развитiе.

Толки о психологiи, какъ естественной науки весьма неновы. Въ послѣднiе двадцать лѣтъ въ Германiи чуть–ли не каждый учебникъ по психологiи называлъ ее лестнымъ именемъ Naturwissenschaft. Конечно, разсуждая теоретически, ничего нельзя имѣть противъ этого названiя. Душевныя явленiя — суть также явленiя природы, какъ и всѣ другiя физическiя явленiя и слѣдоват. наука, разсуждающая объ этихъ явленiяхъ можетъ съ такимъ–же правомъ называться естественной наукой, какъ физика, изучающая законы движенiя въ природѣ или химiя, трактующая о сродствѣ тѣлъ. Но это названiе одно ни къ чему необязываетъ психологiю и ничего къ ея содержанiю не прибавляетъ. Оно можетъ казаться, что зачисляя психологiю въ разрядъ естественныхъ наукъ, мы тѣмъ самымъ обязываемся усвоить себѣ методъ и понятiя ихъ и искать приложенiя къ душевнымъ явленiямъ тѣхъ законовъ, какiя открыты въ дѣятельности чисто–физическихъ силъ. Но по нѣкоторомъ размышленiи оказывается, что это или не совсѣмъ основательно, или не приложимо къ психологiи, какъ естественной наукѣ. Обыкновенно принято говорить, что методъ естественныхъ наукъ есть методъ наведенiя, — тотъ методъ, посредствомъ котораго мы обобщаемъ извѣстныя частныя явленiя, восходя отъ частнаго къ общему, открывая такимъ образомъ всеобщiе законы явленiй. Но во–первыхъ въ этой самой формѣ методъ наведенiя не есть единственный методъ естественныхъ наукъ только: онъ повсюду принятъ въ историческихъ наукахъ: въ нихъ также обобщаются частныя явленiя и открываются общiя формы проявленiй силъ человѣчества, создающихъ цивилизацiю законы разпространенiя ея и общiя условiя вообще ея развитiя. Слѣдоват. о приложенiи этого метода къ психологiи и говорить много нечего. Онъ есть общее достоянiе всѣхъ наукъ и преимущественно описательныхъ, слѣдоват. въ томъ числѣ психологiи. Гордость современной науки основывается на той методикѣ, главнымъ образомъ основывающейся на экспериментѣ, которая въ безчисленныхъ и весьма разнообразныхъ формахъ развита въ каждой естественной наукѣ, и которая вся выходитъ изъ одного правила: уединить какое–нибудь явленiе природы, чтобъ видѣть форму его (въ природѣ никогда сила не дѣйствуетъ одна только, а всегда въ взаимодѣйствiи съ другими: оттого невозможно наблюдать въ природѣ силу, дѣйствующую уединенно) и поставить силы природы въ такiя разнообразныя условiя дѣятельности, чтобъ можно было видѣть всѣ ея формы или–же чтобъ въ сложномъ явленiи отдѣлить случайныя причины отъ нормальныхъ, посредствомъ эксперимента производя явленiя въ разныхъ условiяхъ. Такимъ образомъ химикъ старается получить возможно чистое простое тѣло, пробуетъ реакцiи его на другiя тѣла и получаетъ истину, что тѣло, которое растворяется въ такихъ–то кислотахъ, и изъ раствора осаждается такими–то щелочными разтворами, соединяясь при этомъ съ извѣстными тѣлами въ тѣло извѣстнаго цвѣта, формы и т. д. называется такъ–то. Или, чтобъ получить простое тѣло изъ какого–нибудь сложнаго химическаго тѣла, онъ старается уединить его посредствомъ тѣлъ, имѣющихъ сильнѣйшее химическое сродство къ тѣламъ съ которыми искомое простое тѣло въ соединенiи, получая его наконецъ послѣ длинныхъ и долгихъ операцiй. Тутъ нельзя сказать идетъ–ли химикъ при изученiи свойствъ тѣлъ болѣе отъ частнаго къ общему, или на оборотъ, — онъ какъ хорошiй хозяинъ пользуется обоими, гдѣ нужно. Главное дѣло тутъ экспериментъ: если по эксперименту оказалось что чистая мѣдь разтворялась въ сѣрной кислотѣ, то нѣтъ нужды ему еще трудиться по заведенiю заключать, что и всякая мѣдь разтворяется въ кислотѣ. Это было–было тождесловiе: если дѣйствительно мѣдь была въ совершенно чистомъ состоянiи и ея химическiя сродства не были какъ–нибудь нарушены другимъ соединеннымъ съ ней тѣломъ, — то одного опыта достаточно, чтобъ на все будущее время опредѣлить способъ поведенiя мѣди по отношенiю къ сѣрной кислотѣ. Или: физiологъ, стараясь изучить отправленiе какого–либо нерва старается устроить такъ свои опыты, чтобъ выдѣлить дѣйствiе нерва отъ дѣйствiя другихъ: онъ смотритъ, какими результатами сопровождается парализованiе его, и если хотя одинъ разъ замѣчено имъ, что пораженiе личнаго нерва сопровождается ослабленiемъ лицевыхъ мышицъ и онъ убѣжденъ, что тутъ нѣтъ содѣйствiя другихъ какихъ нибудь обстоятельствъ, ему нѣтъ надобности собирать тысячи наблюденiй, чтобъ доказывать одинъ разъ вѣрно замѣченный фактъ. И если для анатомiи еще такъ много загадочныхъ органовъ, которыхъ значенiе и отправленiе въ организмѣ она положительно не знаетъ, то это именно потому, что не найдено еще методовъ: или такъ уединить эти органы, или нѣкоторыя части ихъ, чтобъ непосредственно замѣтить ихъ отправленiе, или произвести искусственное патологическое ихъ состоянiе, чтобъ изъ того влiянiя, какое производитъ ихъ ненормальное состоянiе на прочiя отправленiя организма, вывести значенiе и цѣль ихъ существованiя. Слѣдовательно, результаты въ подобныхъ случаяхъ добываются не уменьемъ заключать отъ частнаго къ общему; въ частныхъ фактахъ въ подобныхъ случаяхъ недостатка нѣтъ, только ничего изъ нихъ не получается, и тѣ общiе выводы, какiя возможны изъ нихъ не стоятъ труда, чтобъ говорить о нихъ. Микроскопически загадочные органы изучены довольно обстоятельнымъ образомъ: форма клѣточекъ, различныя ткани, химическое содержанiе ихъ, все это извѣстно, но отсюда ничего не слѣдуетъ потому, что связать эти факты между собою и съ другими, и доказать ихъ необходимость мы по неимѣнiю нужныхъ данныхъ, не можемъ. Мы могли бы до безконечности размножить свои примѣры. Но и сказаннаго достаточно, чтобъ понять, что сила естественныхъ наукъ заключается не въ умѣньи заключать отъ частнаго къ общему: тогда естественныя науки никогда не были бы чѣмъ–нибудь выше описательныхъ наукъ, какъ наприм. нынѣшняя ботаника, — а въ умѣньи синтезировать факты въ необходимое, связное, цѣлое нѣчто, и для добыванiя фактовъ синтезировать условiя въ такое цѣлое, чтобъ фактъ получался возможно вѣрнымъ и точнымъ. Примѣнительно къ этимъ цѣлямъ и развита та методика, которою справедливо гордится современная естественная наука. И чтò, по философскому словоупотребленiю, называется индукцiей т. е. заключенiемъ отъ частнаго къ общему, точно также относится къ цѣлому мышленiю въ естественныхъ наукахъ, какъ часть большого цѣлаго, какъ одна изъ формулъ силлогизма къ цѣлой силлогистической формѣ силлогизма. Хотя и есть общiя черты въ частныхъ методахъ естественныхъ наукъ, однако въ каждой наукѣ методы такъ характеристичны и можно сказать, индивидуальны, что едва–ли методика одной науки съ удобствомъ можетъ переноситься въ другую. Ошибся бы тотъ физiологъ, который сталъ–бы экспериментировать нервъ точно также, какъ электрическую желѣзную проволоку, или хотѣлъ–бы мускулы точно также изслѣдывать, какъ обыкновенныя эластичныя тѣла. Каждая естественная наука занимается или особыми родами физическихъ тѣлъ, или особыми родами явленiй въ тѣлахъ или особыми сторонами явленiй, слѣдовательно, каждая наука, при изученiи своего предмета, имѣетъ дѣло съ особенными характеристичными условiями и необходимо должны приспособлять къ нимъ свои методы. Даже въ одной наукѣ методы, годные къ изслѣдованiю одного ряда предметовъ, не годны къ изслѣдованiю ряда другихъ: методы, употребительные въ анатомiи при изслѣдованiи железъ съ выводными протоками, вовсе негодятся при изслѣдованiи железъ безъ такихъ протоковъ. Всякiй предметъ изслѣдованiя, поставленный въ извѣстныя характеристичныя условiя, необходимо требуетъ отъ изслѣдователя приспособленiя и соображенiя методовъ съ этими условiями: иначе выйдетъ тоже, что вышло–бы съ плотникомъ, еслибъ онъ при постройкѣ дома и мебели захотѣлъ обойтись однимъ топоромъ.

Читатель да проститъ намъ за это довольно длинное отступленiе. Мы сейчасъ будемъ у цѣли нашихъ разсужденiй. Намъ показалось необходимымъ сдѣлать разсужденiе о методикѣ естественныхъ наукъ, особенно потому, что при модѣ на платоническую любовь къ естественнымъ наукамъ въ нашемъ обществѣ, понятiя о нихъ и ихъ методикѣ чрезвычайно сбивчивы въ головахъ платониковъ, и часто съ такою же сбивчивостью выражаются въ литературѣ. — Соображая сказанное нами выше, мы легко поймемъ, насколько справедливо требованiе внести методъ естественныхъ наукъ въ науку о душевныхъ явленiяхъ. Какъ мы уже сказали, разсуждая теоретически только, нѣтъ особенныхъ основанiй не соглашаться съ тѣмъ положенiемъ, что душа относится къ числу предметовъ природы и что слѣдовательно методъ естественныхъ наукъ приложимъ и къ психологiи. Но въ томъ то и дѣло, что методъ этотъ, какъ цѣлое нѣчто, не существуетъ, а существуютъ только частные методы, или лучше методика, мѣняющаяся съ рядами изучаемыхъ явленiй и предметовъ. Слѣдовательно къ психологiи не приложима та именно методика, какая употребляется въ другихъ естественныхъ наукахъ. Будь психологъ, по своимъ общимъ философскимъ убѣжденiямъ, матерiалистъ или спиритуалистъ, дуалистъ или унитаристъ — все равно, лишь только приступаетъ онъ къ изслѣдованiю душевныхъ явленiй, учоная добросовѣстность требуетъ отъ него признанiя, что онъ тутъ имѣетъ дѣло съ рядомъ новыхъ явленiй, не похожихъ на знакомыя ему изъ другихъ наукъ явленiя. Если онъ, какъ физикъ, можетъ быть убѣжденъ, что свѣтъ, электричество, теплота суть разные виды одного движенiя, различающiеся между собою только количественно, то какъ психологъ, приступая къ изслѣдованiю въ высшей степени интенсивно качественныхъ психическихъ явленiй, онъ долженъ признать ихъ непохожесть, рѣшительную новость и несоизмѣримость съ физическими явленiями. Очевидно ощущенiе краснаго цвѣта не можетъ быть само краснымъ, или зеленаго — зеленымъ, или представленiе трехъугольника — трехъугольникомъ, или представленiе 40 верстъ — тоже длиннымъ на 40 верстъ, теплаго — само теплымъ и льда — льдомъ. Тутъ есть нѣчто другое чисто качественное, интенсивное въ противуположность представляемому количественному, экстенсивному. Или радость и страданiе, понятiя и стремленiя опять чисто качественныя состоянiя души не похожiя на встрѣчающiяся въ природѣ состоянiя тѣлъ. Еслибы психологъ былъ наприм. матерiалистомъ, но добросовѣстнымъ учонымъ, то онъ могъ бы хранить въ душѣ убѣжденiе о тождественности, по самому источнику, физическихъ и психическихъ процессовъ, но приниматься за изслѣдованiе душевныхъ явленiй выходя именно изъ этого убѣжденiя, и къ нему стараясь гнуть все объясненiе фактовъ, значило–бы тоже, какъ еслибы химикъ принимался за изслѣдованiе химическихъ явленiй и свойствъ тѣлъ, выходя изъ убѣжденiя, что всѣ простыя тѣла, которыхъ онъ и не знаетъ еще, суть видоизмѣненiя одной и той же матерiи. Можетъ быть такъ и есть на самомъ дѣлѣ и со временемъ эта мысль докажется научнымъ образомъ, но теперь можно только думать объ этомъ, а не вносить въ науку не доказанную истину, потому что для современной химiи фактъ — существованiе неразложимыхъ при настоящихъ средствахъ науки 62 или 63 тѣлъ. Легко могло бы случиться, что такой химикъ, желая доказать, что всѣ простыя тѣла суть видоизмѣненiя одной и той же матерiи, опустилъ бы безъ вниманiя существенныя качественныя отличiя нѣкоторыхъ тѣлъ и сталъ бы заниматься безплодными для науки аналогiями. Не потому ли такъ безплодны остались для психологiи, какъ науки, всѣ матерiалистическiя теорiи, и такъ мало вообще матерiалисты сдѣлали полезнаго для нея? Это фактъ, на который со временемъ когда–нибудь въ другой разъ мы укажемъ съ бòльшею настоятельностiю и подкрѣпимъ нужными доказательствами и соображенiями. По этой самой новости и несоизмѣримости психической жизни съ физическими явленiями, и негодятся въ психологiи методы другихъ естественныхъ наукъ. Какъ мы уже говорили, экспериментъ именно не удается, когда онъ прилагается къ высшей психической жизни: скажемъ болѣе, онъ тутъ вовсе не мыслимъ, потому что даже при живосѣченiи человѣка, еслибы оно и возможно было, нельзя было бы проникнуть далѣе психофизической жизни. Необыкновенная сложность психическаго организма, гораздо бóльшая, чѣмъ физическаго, увеличивающаяся еще отъ взаимодѣйствiя обоихъ, едвали дастъ возможность когда нибудь уединить какую либо душевную силу, чтобъ видѣть дѣятельность одной только ея и непосредственно изучать законы этой дѣятельности. Чрезвычайное множество совмѣстно дѣйствующихъ силъ, то соединяющихся для усиленiя результата, то нейтрализующихъ другъ друга, дѣлаютъ при объясненiи какого нибудь явленiя чрезвычайно шаткими наши сужденiя о немъ и даютъ намъ поводъ къ построенiю многихъ логическихъ возможностей безъ рѣшительныхъ выводовъ. Занимавшiеся физiологiею знаютъ, какъ трудно даже при удающихся экспериментахъ получить твердые, положительные выводы, и какъ легко, при истолкованiи физiологическихъ фактовъ, дается просторъ фантазiи и произволу.

Пойдемъ далѣе: — съ названiемъ естественной науки можетъ повидимому возлагаться на психологiю обязанность усвоить себѣ понятiя естественныхъ наукъ и искать въ душевной жизни приложенiя общихъ законовъ природы. Если это требованiе понимать такъ, что при изслѣдованiи душевной жизни нужно только прилагать къ нимъ готовыя уже физическiя и физiологическiя понятiя, то очевидно нельзя съ такимъ мнѣнiемъ бороться серьозно. Еслибы мы для объясненiя связи между душевными явленiями запаслись изъ химiи понятiемъ сродства и захотѣли анализировать сложныя понятiя, образовавшiяся изъ большаго числа представленiй, по аналогiи сложныхъ химическихъ соединенiй, мы не вышли бы изъ круга недоказанныхъ и въ философскомъ отношенiи безсмысленныхъ гипотезъ. Или, если бы мы стали объснять мысль какъ видъ электричества, и въ дѣятельности ея искать тѣхъ же законовъ, какiе извѣстны намъ изъ ученiя объ электричествѣ, мы никогда не приблизились бы къ цѣли своей, а только спутались бы въ безплодныхъ сравненiяхъ. При нѣкоторой натяжкѣ фактовъ можно отыскать небольшiя аналогiи между нѣкоторыми физическими и душевными явленiями особенно въ формахъ ихъ проявленiй. Но, какъ при всякомъ аналогическомъ сравненiи фактовъ, и тутъ нужно смотрѣть, сходствали больше въ сравниваемыхъ вещахъ или не сходства, и не кажутся ли намъ они аналогичными только потому, что мы не обращаемъ вниманiя на существенно–разную природу каждой изъ разбираемыхъ вещей. Намъ кажется, что это именно логическое требованiе особенно мало соблюдается людьми, которые стараются изъ психологiи сдѣлать одну главу физiологiи. Притомъ же comparaison n’est pas raison, — сравненiе не доказательство. Что же сказать, если и аналогiи отысканы плохо и неудачно?

Такимъ образомъ, хотя психологiя и есть естественная наука, изъ этого ничего не слѣдуетъ. Одно названiе не прибавляетъ ничего къ ея содержанiю и ни къ чему ее не обязываетъ, какъ мы уже сказали. Если мы признаемъ ее, какъ самостоятельную науку, — а не признать ея такою мы конечно не можемъ, — то очевидно у ней должны быть и свои методы, соображонные съ качествомъ изслѣдываемаго ею предмета, и понятiя, выработанныя ею непосредственно надъ изученiемъ душевныхъ явленiй, а не взятыя на прокатъ изъ другихъ естественныхъ наукъ, и законы, замѣченные при дѣйствительномъ изученiи дѣятельности души, а не ненавязанныя отвнѣ. Въ противномъ случаѣ психологiя будетъ не наукой изслѣдовать причинную связь и взаимное соотношенiе душевныхъ явленiй, а искусствомъ гнуть факты въ извѣстныя стороны, мастерствомъ обезображивать и уродовать понятiя о душевныхъ явленiяхъ. Такiе прiемы и замашки не терпимы ни въ какой наукѣ.

Противъ такихъ замашекъ отчасти возстаетъ и д–ръ Вундтъ — по крайней мѣрѣ въ принципѣ. На дѣлѣ онъ оказывается нѣсколько другимъ человѣкомъ, но за то, какъ бы въ очищенiе своей совѣсти, онъ дѣлаетъ общiе укоры матерiализму за ошибки и привычки искать безъ толку аналогiй между физическими и душевными явленiями. Ниже мы постараемся доказать, что въ сущности д–ръ Вундтъ остался физiологомъ и вездѣ почти удержалъ физiологическiе прiемы и даже физiологическую точку зрѣнiя на душевныя явленiя. Но въ принципѣ онъ отказывается отъ матерiализма и изъ сего факта наши матерiалисты могутъ научиться, какъ въ странѣ науки и цивилизацiи матерiализмъ тотъ плохо поставленъ, что отъ него отказывается даже физiологическая школа. Но и самъ Вундтъ не разсмотрѣлъ того обстоятельства, что желая ввести методъ и понятiя естественныхъ наукъ, въ частности — физiологiи въ психологiю, онъ, вопреки своей цѣли — обезпечить прогрессъ ея какъ науки, только тормозитъ ея развитiе и увеличиваетъ сбивчивость и путаницу психологическихъ понятiй. Психологiя тогда только и можетъ идти впередъ, когда она будетъ стоять на своихъ ногахъ т. е. будетъ безъ всякихъ наносныхъ понятiй и предрасположенiй, сама расправляться съ своимъ матерiаломъ.

Но есть еще другое побужденiе внести методъ естественныхъ наукъ въ психологiю: обыкновенно предполагается, что психологiя до сихъ поръ была претёмной, сбивчивой и безтолковой наукой: по введенiи въ нее метода и понятiй естествознанiя, она станетъ болѣе точною наукою и душевныя явленiя получатъ для насъ наибольшую ясность и понятность. Д–ръ Вундтъ раздѣляетъ и это мнѣнiе, — по крайней мѣрѣ въ своихъ ВeitrКgen и т. д. онъ считаетъ безотраднымъ современное положенiе психологiи, и понятiя ея сбивчивыми и тёмными, — единственнымъ же средствомъ къ большему для насъ уясненiю психическихъ явленiй считаетъ приложенiе къ психологiи экспериментальнаго метода естествознанiя. Большая часть психологовъ, писавшихъ и пишущихъ свои учебники психологiи, считаютъ какъ бы священнымъ долгомъ своимъ заявить о темнотѣ и спутанности нашихъ знанiй о душевныхъ состоянiяхъ и дѣятельностяхъ. «Мы такъ коротко и хорошо знаемъ часто совершенно отдаленное отъ насъ, и такъ мало намъ знакома наша собственная душа» — «мы имѣемъ слишкомъ тёмное понятiе о насъ самихъ» — фразы едвали не стереотипныя. Изцѣленiй отъ этой тёмной воды въ нашихъ глазахъ, устремленныхъ внутрь къ себѣ самимъ, одни ищутъ, какъ и д–ръ Вундтъ, въ экспериментальномъ и индуктивномъ методѣ, другiе въ методѣ самонаблюденiя какъ Фризъ и Бенеке, иные въ методѣ историческаго наблюденiя человѣчества и т. д. Въ этихъ требованiяхъ есть своя доля справедливости и мы ее укажемъ нѣсколько ниже. Но онѣ выходятъ изъ самыхъ невѣрныхъ предположенiй о безъизвѣстности и темнотѣ для насъ душевныхъ явленiй — и съ этимъ мы не можемъ согласиться. Есть люди, которые утверждаютъ, что мы ни съ чѣмъ такъ лучше, короче незнакомы какъ съ душевными явленiями, и что внѣшнiя явленiя потому и кажутся намъ понятными, что мы судимъ о нихъ аналогически своимъ собственнымъ душевнымъ состоянiямъ. Въ самомъ дѣлѣ, какъ ни гипотетичною кажется подобная мысль съ перваго взгляда, а вникнувши въ нее хорошенько, нельзя съ ней не согласиться. Переживаемыя нами душевныя состоянiя потому именно и знакомы намъ, что мы ихъ переживаемъ. Что такое зеленый цвѣтъ качественная сторона его понятнѣй и яснѣй для насъ, чѣмъ всевозможныя о немъ понятiя, которыя мы почерпнули бы изъ физики напр. Никакая физика въ свѣтѣ не въ состоянiи объяснить слѣпому качественную сторону цвѣта, если только судьба отказала ему въ возможности когда нибудь испытать ощущенiя цвѣта. И тогда какъ простой человѣкъ, никогда неслыхавшiй о физикѣ, не хуже любого физика ясно представляетъ себѣ ощущенiя цвѣтовъ, — какимъ безпомощнымъ и безнадежнымъ невѣждой въ этомъ отношенiи оказывается слѣпецъ, даже отлично знающiй оптическiе законы. Очевидно тотъ фактъ, что мы сами переживаемъ душевныя состоянiя, даетъ намъ такiе шансы впередъ предъ человѣкомъ, не переживающимъ ихъ, что виды обоихъ на ясность представленiя объ этихъ состоянiяхъ не могутъ даже и сравниваться. Никакiя логическiя понятiя не могутъ быть суррогатомъ, который хотя сколько нибудь замѣнялъ бы переживаемость душевныхъ состоянiй. И если бы слѣпецъ запомнилъ себѣ, что столько то биллiоновъ сотрясенiй свѣтового эфира производятъ въ человѣкѣ ощущенiе зеленаго цвѣта, онъ ни на шагъ не подвинулся бы въ знанiи качественной стороны цвѣта предъ другимъ слѣпцомъ, не знакомымъ даже и съ физическимъ его понятiемъ. О тонахъ, вкусахъ, осязанiи нужно сказать тоже самое. Что значить чувство удовольствiя, или страданiя — это мы безъ всякой науки знаемъ очень хорошо, потому что постоянно колеблемся между прiятными и непрiятными чувствами. И никакiя науки въ свѣтѣ, никакiе примѣры внѣ насъ не научили бы насъ самихъ радоваться, или страдать, или понимать эти состоянiя еслибы мы не переживали этихъ состоянiй. Никакая психологiя въ мiрѣ не научила и не сообщила бы намъ никакихъ понятiй о душевныхъ дѣятельностяхъ и явленiяхъ, если бы намъ, по опыту не была извѣстна качественная сторона такихъ душевныхъ явленiй.

Поэтому весьма вѣроятна мысль, что и внѣшнiя явленiя кажутся намъ понятными потому только, что мы умѣемъ находить въ нихъ аналогiю нашимъ собственнымъ состоянiямъ и деятельностямъ. Есть даже цѣлыя явленiя въ природѣ, которыхъ логическое понятiе намъ совершенно не удается, и которыя мы понимаемъ потому только, что переживаемъ ихъ содержанiе. Дать логическое опредѣленiе движенiя напр. никому до сихъ поръ не удалось, и едва ли удастся, какъ говорятъ нѣкоторые философы. Потому что, если физика опредѣляетъ его какъ перемѣну пространственныхъ отношенiй движущагося предмета къ другимъ неподвижнымъ, то, не говоря уже о томъ, что тутъ встрѣчается понятiе «пространства», о которомъ такъ много разнорѣчивыхъ толковъ, физическое опредѣленiе касается только результата движенiя, но не самой качественной стороны движенiя. Нѣтъ сомнѣнiя, движущееся тѣло перемѣняетъ пространственныя отношенiя, постепенно переходя отъ одного пункта къ другому смѣжному, но все это не касается еще самаго понятiя движенiя. При всѣхъ возможныхъ опредѣленiяхъ его повторяется одна и таже досадная исторiя. По невозможности указать высшее понятiе, которое уясняло бы движенiе, какъ нисшее, приходится въ замѣнъ его дѣлать изъ опредѣленiя одинъ только пространный перифразъ и исчисленiе того, что мы называемъ движенiемъ. Но станетъ ли кто, по неуловимости логическаго опредѣленiя движенiя, отрицать фактъ его существованiя? Станетъ ли кто выкидывать изъ физики движенiе по неудовлетворительности его опредѣленiя и тѣмъ уничтожать всю ея будущность и будущность многихъ другихъ? Но этотъ фактъ не возможности — опредѣлить логическимъ путемъ движенiе — ясно указываетъ намъ на нелогическое происхожденiе нашихъ свѣденiй о немъ. Мы сами движущiяся существа, мы сами непосредственно переживаемъ тѣ состоянiя, на психологическомъ языкѣ обозначаемые какъ акты воли, вслѣдствiе которыхъ, по психофизическому нашему устройству, движется нашъ цѣлый организмъ или его части. Поэтому мы непосредственно понимаемъ, чтó значитъ двигаться и чтò такое движенiе, хотя качественная сторона его и недоступна для логическаго опредѣленiя. Мало того, это логически неясное понятiе мы переносимъ на собственно–психическiя состоянiя и говоримъ — движенiе души, движенiе чувства, воли и т. д., и однако понимаемъ, или лучше каждый разъ переживаемъ то, что обозначаемъ подобнымъ названiемъ. Все психически неспокойное, такъ сказать, крянувшееся съ своего обыкновеннаго мѣста, вводящее новыя отношенiя въ кругъ старыхъ, установившихся уже, называемъ движущимся чѣмъ то, и самое состоянiе этого движущагося — движенiемъ. Оттого, что тѣла движутся — намъ кажется совершенно яснымъ и для своего уразумѣнiя не требующимъ дальнѣйшаго размышленiя. Какъ много зависитъ ясность нашихъ представленiй о внѣшнихъ предметахъ, ихъ свойствахъ отъ знакомства нашего съ собственными душевными состоянiями — на это мы обыкновенно весьма мало обращаемъ вниманiя. Между тѣмъ, при достаточномъ углубленiи въ этотъ вопросъ, оказывается, что весьма трудно опредѣлить въ нашихъ понятiяхъ и представленiяхъ о природѣ тотъ предѣлъ, гдѣ кончается наше невольное уподобленiе состоянiй внѣшнихъ предметовъ нашимъ собственнымъ состоянiямъ. Не говоримъ уже о поэтическомъ взглядѣ на природу. Если въ поэтическихъ картинахъ природы такъ много иногда свѣжести, чувства, красоты, то вовсе не оттого, чтобъ сама по себѣ извѣстная мѣстность была бы эстетична, прекрасна. Безъ наблюдающаго глаза, безъ души способной понимать и возбуждаться къ эстетическимъ ощущенiямъ — никакихъ красотъ въ природѣ нѣтъ, а только кучи предметовъ, особнякомъ помѣщающихся одинъ подлѣ другого. И дѣйствительно тамъ, гдѣ поэтъ восхищался эстетической картиной, глазъ мужика — не поэта нашолъ бы можетъ быть только хорошiе дрова, и хорошiй суглинокъ. Очевидно главное дѣло тутъ въ способности наблюдателя оживить своимъ чувствомъ, своими эстетическими ощущенiями внѣшнiе предметы, совершенно безучастные въ тѣхъ интересахъ, какiе они возбуждаютъ въ наблюдателѣ. Мы смѣемся надъ малюткой, когда онъ играетъ съ своей куклой, какъ живымъ какимъ нибудь существомъ, — бьетъ камень, если случайно ушибся о него, цѣлуетъ яблоко или конфетку, какъ будтобы камень въ сердцахъ ударилъ его, а яблоко и гостинецъ дѣйствительно были существами весьма сладкими и достолюбезными. Но въ основѣ такого отношенiя малютокъ къ внѣшнимъ предметамъ дѣйствительно лежитъ самая глубокая черта человѣческой души. Малютка понимаетъ только себя, только свои состоянiя; о всемъ другомъ онъ судитъ аналогично себѣ, и бьетъ куклу, потому что знаетъ, только въ злости можно причинять боль другому; мертвыхъ предметовъ, безжизненныхъ для него вовсе не существуетъ. Однако, какъ ни солидными и здравомысленными людьми становимся мы съ лѣтами, напрасно стали бы мы думать, что эта, такъ обыкновенная въ ребенкѣ, черта совершенно пропадаетъ и исчезаетъ въ насъ. Фактъ общеизвѣстный, какое живое чувство страха и отвращенiя одолѣваетъ человѣкомъ, когда онъ видитъ мертвое что нибудь предъ собой. Представленiе природы мертвой и безжизненной не выносимо для человѣческой натуры, и безпримѣрно въ народныхъ мiросозерцанiяхъ. А это что нибудь да значитъ. Можно конечно объяснять всѣ мифологическiя представленiя народовъ о природѣ незрѣлостью и распущенностiю фантазiю, не знанiемъ и т. п. Но уже и тотъ фактъ, что сколько нибудь развитые народы всѣ безъ исключенiя представляли природу живою и населенною живыми существами, а не въ видѣ какого нибудь умершаго и разлагающагося организма, или они вовсе не держались пословицы: чего не знаешь, о томъ не говоришь, указываетъ на то, что его можно объяснять и другимъ способомъ. Обращаясь къ самимъ себѣ, мы видимъ, что представленiе чего бы то ни было совершенно мертваго намъ положительно не удается. Оно такъ противно эстетической натурѣ человѣка, что мы не вѣримъ въ существованiи подобнаго представленiя въ самомъ отчаянномъ матерiалистѣ, толкующемъ о мертвой, совершенно мертвой матерiи. Вѣдь мертвое что нибудь означаетъ такую вещь, которая неспособна ни къ дѣятельнымъ ни къ пассивнымъ состоянiямъ. Попробуйте представить себѣ что нибудь подобное. Напротивъ, мы съ чувствомъ вражды относимся къ вреднымъ и непрiятнымъ для нашихъ чувствъ вещамъ, съ чувствомъ любви къ полезнымъ и прiятнымъ — точь въ точь, какъ будто бы предметы обладающiя хорошими, или дурными свойствами были какими нибудь живыми лицами. Звучащее тѣло представляется намъ какъ бы существомъ грацiознымъ въ случаѣ гармонiи его звуковъ, и безобразнымъ при скрипѣнiи и свистѣ, какъ будтобы мы слышали въ посланныхъ ими тонахъ къ намъ ихъ внутреннiя дѣятельности и состоянiя. Мы могли бы до безконечности увеличить число примѣровъ, но дальнѣйшее развитiе ихъ предоставляемъ читателямъ.

Такимъ образомъ аналогiями собственныхъ состоянiй мы одушевляемъ природу и понимаемъ ее. Можно сказать, что если кажется намъ что нибудь въ природѣ понятнымъ, такъ это тамъ только, гдѣ мы можемъ отыскать аналогiю собственнымъ состоянiямъ; чѣмъ лучше удается намъ эта аналогiя, тѣмъ глубже, кажется намъ, проникаемъ мы во внутреннее существо предметовъ. При всемъ значенiи цвѣтовъ при познанiи предметовъ, ихъ фигуры, объема, пространственныхъ отношенiй и т. д. и при всей извѣстной безпомощности человѣка лишоннаго зрѣнiя и скудости познанiй его о внѣшнемъ мiрѣ, намъ кажется однакожь, что звуки, тоны знакомятъ насъ болѣе съ внутренними состоянiями предметовъ, и даютъ намъ чего то болѣе отъ нихъ, чѣмъ цвѣты. По тону мы какъ будто слышимъ, какъ живется предмету, который издаетъ звукъ, тонами какъ бы оживляется и согрѣвается представленiе его, тогда какъ фигура, цвѣтъ, объемъ как–то холодно говорятъ о немъ. И если цвѣтá могутъ оживлять для насъ предметъ, то едва ли не потому, что разные степени насыщенности ихъ невольно принимаются нами за символы богатой, или бѣдной жизни предметовъ. Причина указаннаго различiя, какъ намъ кажется, заключается именно въ томъ, что цвѣтá не такъ легко оживляются нашими собственными чувствами. Съ тонами — совсѣмъ другое дѣло. Уже физiологическая связь между раздраженiями мозга, дыханiемъ и голосовыми органами производитъ то, что большая часть движенiй души возбуждающихъ мозгъ, сопровождается или лучше сглаживается рефлективнымъ сокращенiемъ голосовыхъ мускуловъ, и выражается поэтому въ тѣхъ, или другихъ звукахъ. По этой связи между голосомъ и душевными состоянiями образуются ассоцiацiи, посредствомъ которыхъ извѣстные тоны и звуки напоминаютъ намъ извѣстныя душевныя состоянiя. Привыкши считать звуки символами психическихъ состоянiй, мы съ тѣмъ большею легкостью видимъ въ разныхъ слышимыхъ звукахъ извѣстныя внутреннiя состоянiя звучащихъ тѣлъ. Оттого звукъ такъ много повидимому говоритъ о предметахъ и такъ глубоко, кажется намъ, посредствомъ тоновъ мы проникаемъ въ ихъ сущность.

Мы скажемъ поэтому, что качественная сторона душевныхъ состоянiй есть вещь наиболѣе для насъ ясная и понятная, и что возможность находить имъ аналогiи въ жизни внѣшняго мiра облегчаетъ намъ ясность представленiй о немъ. Задавать себѣ задачу еще болѣе уяснить эту качественную сторону душевныхъ явленiй значитъ стремиться къ невозможному. И психологiя какъ наука не можетъ и не должна задаваться такими намѣренiями. Смѣшно было бы представить себѣ, что задача психологiи — научить людей ощущать цвѣтá, слышать тоны, осязать поверхности, — умѣть мыслить, любить и ненавидѣть; радоваться и страдать. И едва ли мы повѣрили бы, если бы кто сталъ утверждать, что послѣ знакомства съ психологiей какъ наукой, онъ прiучился жить наиболѣе напряженной психологической жизнью. Есть извѣстныя простыя качественныя явленiя, дальнѣйшiй анализъ которыхъ безполезенъ, потому что невозможенъ. Всякiй химикъ счолъ бы за совершнно безполезный трудъ стараться уяснить себѣ, въ слѣдствiе какихъ причинъ фосфоръ и водородъ обнаруживаютъ такое сильное химическое сродство съ кислородомъ, а хлоръ — такое малое, или почему есть разности въ кристаллической формѣ купороса и горнаго хрусталя. И онъ дѣйствительно поступаетъ совершенно благоразумно, потому что, сколько бы ни бился онъ надъ подведенiемъ машинъ къ уясненiю себѣ простыхъ качествъ, всегда получилъ бы въ результатѣ, какъ простой, теперь покрайней мѣрѣ невыводимый изъ другого фактъ, такой или другой химической дѣятельности тѣла. Онъ предпочитаетъ поэтому заниматься классификацiей химическихъ фактовъ и указанiемъ зависимости ихъ другъ отъ друга и законовъ химическихъ явленiй. И въ психологiи есть такiя же простыя качественныя факты, которыхъ теперь мы неможемъ вывести изъ другихъ: таковы напр. факты ощущенiя цвѣтовъ, тоновъ и т. д. чувства радости и страданiя и т. д. любви и ненависти, мышленiя и т. д. Но чего никто недумаетъ ставить въ вину и укоръ химiи напр., то весьма часто ставится въ строку психологiи. Отъ ней обыкновенно требуется, чтобы она разъяснила и эти простыя качественныя явленiя, и невозможныя вещи такимъ образомъ служатъ показателями ея варварскаго состоянiя какъ науки. Д–ръ Вундтъ также увлеченъ этимъ желанiемъ уяснить простыя качественныя явленiя. Онъ придумываетъ для этого разного рода по выраженiю нѣмцевъ maschinerie, чтобы проникнуть въ ту сферу, изъ которой, какъ Минерва изъ головы Юпитера — во всеоружiи, являются сознательныя душевныя состоянiя.

Намъ легко могутъ сказать: какъ же по вашему ненужно и науки, потому что психическiя явленiя сами по себѣ ясны и понятны намъ? Къ чему же, спрашивается, будетъ существовать цѣлая наука, разъясняющая ясныя вещи, и трактующая о понятныхъ исторiяхъ? Но дѣло въ томъ, что по нашимъ словамъ только качественная сторона психическихъ явленiй ясна и понятна при нашемъ самонаблюденiи. Остается еще много вопросовъ о душевныхъ явленiяхъ, которыми можетъ и должна заняться наука. Остаются еще вопросы о формѣ душевныхъ явленiй, ихъ порядкѣ и послѣдовательности, зависимости и причинномъ соотношенiи, о цѣнѣ и значенiи ихъ въ жизни души. Чрезвычайное разнообразiе душевныхъ явленiй требуетъ отъ насъ для облегченiя обзора классификацiи ихъ въ разные ряды и группы по ихъ качественному сходству или различiю. Есть цѣлыя школы (Фризъ съ послѣдователями, также и Бенеке), которыя главнымъ образомъ имѣли въ виду такую классификацiю и нельзя не сказать, что такая описательная работа есть первый краеугольный камень психологiи какъ науки. И что касается до сознательной отчотливости съ своихъ состоянiяхъ, то въ этомъ отношенiи, подобныя классификацiи помогаютъ намъ сознательнѣй относиться къ своимъ собственнымъ состоянiямъ. Есть другое направленiе (Гербартъ и его школа), имѣющее задачу установить твердыя логическiя понятiя о психическихъ состоянiяхъ и указать причинную связь и зависимость между ними. Конечно и это направленiе не увеличитъ качественной ясности явленiй, но и логическая ясность понятiя о нихъ вещь довольно цѣнная, и въ этомъ отношенiи есть всѣ причины хлопотать о научной разработкѣ психологiи. Кромѣ же того, взаимная зависимость душевныхъ явленiй, законы душевныхъ дѣятельностей, смѣны ихъ одна другимъ, и физiологическая ихъ зависимость отъ организма — все это опять обширнѣйшее поприще для науки. Но мы можемъ еще брать психическую жизнь en gros — во всей ея широтѣ, въ какой она проявляется въ природѣ и исторiи, и стараться указать разныя формы ея сравнительную внутреннюю цѣну и значенiе этихъ формъ, — психологiя становится такимъ образомъ феноменологiей духа.

Понятно и безъ дальнѣйшихъ разсужденiй, чтó мы удѣляемъ психологiи какъ наукѣ, и за что совѣтуемъ ей не браться, какъ за безплодный и невозможный трудъ. И незадаваясь невозможными цѣлями, она тѣмъ не менѣе имѣетъ столько возможнаго дѣла, что въ этомъ отношенiи даже послѣ столькихъ учебниковъ по психологiи ея работа только начинается. Ей нѣтъ нужды вносить чуждыя понятiя и хлопотать о методахъ, развитыхъ при изслѣдованiи явленiй другаго характера и порядка: всѣ подобныя стремленiя только усиливаютъ массу предразсудковъ и заблужденiй, тяготѣющихъ надъ наукой.

Въ своихъ отношенiяхъ къ психической жизни д–ръ Вундтъ чрезвычайно оригиналенъ: то онъ берется за дальнѣйшiй анализъ вещей, которыя анализировать невозможно, то исключаетъ изъ области своихъ изслѣдованiй вопросы, которыхъ разработка не только полезна, но и необходима. Онъ, очевидно, стремился вездѣ приложить въ изслѣдованiи душевныхъ явленiй методъ и прiемы употребительныя въ физiологiи. Поэтому все, что выходитъ изъ круга ихъ, онъ называетъ спекулятивными, или метафизическими тенденцiями. Въ этомъ отношенiи онъ за òдно осуждаетъ спекулятивныхъ философовъ вмѣстѣ съ матерiалистами. Однако нужнымъ осуждать въ тѣхъ и другихъ онъ находитъ вовсе не то, что тѣ и другiе можетъ быть не научнымъ образомъ взялись за разработку вопросовъ, обнаружили непониманiе сущности душевныхъ процессовъ, и старались гнуть факты для желаемыхъ цѣлей. Нѣтъ, онъ недоволенъ тѣми и другими только потому, что вопросы ихъ занимавшiе или не могутъ никогда рѣшиться, или рѣшатся только послѣ тщательнаго изученiя. «Можно сколько угодно удивляться тому, говоритъ онъ, что такъ мало имѣла результатовъ работа, какая употреблена была въ послѣднее десятилетiе на созданiе матерiалистической и антиматерiалистической философiи. Уже теперь, лишь только кончилась борьба, все литературное наводнѣнiе того времени по большей части сдѣлалось добычей макулатуры. Но если мы ближе изслѣдуемъ содержанiе этого спора, не найдемъ тутъ ничего удивительнаго. На чемъ сосредоточивался онъ? ни на чемъ, какъ на тѣхъ же самыхъ вопросахъ, какiе поставлены въ фонъ изслѣдованiй и спекулятивными философами: на вопросахъ о сущности души, ея мѣстѣ, связи ея съ тѣлесностiю, происхожденiи и будущихъ судьбахъ. Все это проблемы конечно весьма интересныя. Было бы весьма важно знать, въ какомъ собственно пунктѣ нашего мозга находится душа и весьма прiятно имѣть обстоятельнѣйшiя свѣденiя о томъ, въ какомъ положенiи дѣло о будущей жизни. Но все это вопросы, которые частiю никогда не рѣшатся ужь во всякомъ случаѣ не литературной полемикой.» Оставляя такимъ образомъ на словахъ рѣшенiе этихъ вопросовъ до неопредѣленнаго будущаго, когда болѣе накопится фактовъ для разрѣшенiя ихъ, д–ръ Вундтъ на самомъ дѣлѣ совершенно изгоняетъ ихъ изъ области своихъ психологическихъ изслѣдованiй. Въ самомъ дѣлѣ въ такомъ громадномъ трудѣ, каково сочиненiе д–ра Вундта, гдѣ можно встрѣтить всевозможныя сужденiя de rebus omnibus et quibusdam caeteris, мы не находимъ никакого отвѣта на упомянутые вопросы. Д–ръ Вундтъ дѣйствительно ничего ненашелъ нужнымъ сказать прямо о сущности души, ни ея мѣстѣ и связи съ тѣломъ, произхожденiи и будущихъ судьбахъ. Только мимоходомъ, какъ бы нехотя, и то потому, что неоходимо было въ нѣкоторыхъ случаяхъ коснуться этихъ вопросовъ по поводу нѣкоторыхъ фактовъ, онъ сдѣлалъ нѣкоторыя замѣчанiя. Можно конечно найти нѣкоторую долю основанiя въ этомъ самоотстраненiи д–ра Вундта отъ такихъ вопросовъ. Вопросы о происхожденiи и будущихъ судьбахъ души, сущности ея отношенiй къ тѣлу, самой ея натурѣ принадлежать къ числу самыхъ трудныхъ, запутанныхъ, спорныхъ вопросовъ въ психологiи. Для рѣшенiя ихъ, желательно имѣть болѣе фактовъ подъ рукой, безъ которыхъ умъ только колеблется между многими логическими возможностями. Слишкомъ много поэтому заниматься ими, особенно въ ущербъ другимъ психологическимъ изслѣдованiямъ, значило бы oleum et operam perdere. Противъ такого неравномѣрнаго устремленiя вниманiя на психологическiя проблеммы и вопросы можно идти за одно съ д–ромъ Вундтомъ. За слишкомъ напряженнымъ вниманiемъ къ этимъ вопросамъ дѣйствительно можно опустить бездну другихъ весьма важныхъ психологическихъ задачь, то или другое рѣшенiе которыхъ можетъ влiять и на судьбу первыхъ. При томъ легко можетъ случиться, что разныя предразположенiя для извѣстныхъ формъ рѣшенiя ихъ могутъ образовать естественную склонность подъ извѣстнымъ угломъ зрѣнiя разсматривать психическiя явленiя. А такого рода предъубѣжденiя весьма легко могутъ вредить научному прогрессу психологiи. Но такъ безжалостно изгонять ихъ на дѣлѣ изъ психологiи, какъ дѣлаетъ это д–ръ Вундтъ, и ставить рѣшенiе указанныхъ вопросовъ въ такую зависимость отъ изученiя фактовъ по нашему убѣжденiю такъ же невозможно. Такова ужь природа человѣческая, что ей хочется знать, откуда она пришла въ мiръ и куда дѣвается, когда закончиваетъ свою жизнь. Можетъ быть въ животныхъ не возбуждаются эти вопросы, но доколѣ чего мы можемъ принять какъ психологическiй фактъ, — къ факту на словахъ, по крайней мѣрѣ, д–ръ Вундтъ имѣетъ платоническую любовь, — что человѣкъ интересуется не только своимъ существованiемъ въ продолженiи минуты, когда онъ живетъ, но не вольно спрашиваетъ себя, откуда онъ взялся и что станется с нимъ, когда умретъ. Говорятъ, въ этомъ фактѣ можно находить глубокую черту человѣческой души, отличающей ее отъ души животныхъ, и постоянное возникновенiе этого вопроса нужно приписать тѣмъ глубокимъ нравственнымъ и эстетическимъ интересамъ, которые осуществляются въ его жизни и развитiи, и судьба которыхъ тѣсно соединена съ судьбою этого существованiя. Можетъ быть, этой глубокой чертой человѣческой души и глубиной самыхъ интересовъ и объясняется, почему возникаютъ литературныя наводненiя, о которыхъ говоритъ д–ръ Вундтъ, и едва кончается борьба на одномъ пунктѣ, какъ возникаетъ — на другомъ. Мы въ правѣ поэтому ожидать и требовать, чтобъ и наука, если только она не существуетъ только для самой себя, не обходила этихъ вопросовъ просто по неудобству ихъ разработки. И наука должна помочь намъ въ этомъ случаѣ: или укрѣпить въ себѣ извѣстные интересы, или безъ страха истребить ихъ съ корнемъ, если только они не имѣютъ правъ на существованiе, своего raison d’etre. Отказываться отъ даванiя посильныхъ отвѣтовъ на насущныя глубоко интересующiя общество вопросы наука уже потому не въ правѣ, что такого рода поведенiе ея по отношенiю къ обществу лишало бы ея значенiя въ немъ какъ нравственнаго воспитательнаго элемента. Это не значитъ давать скороспѣлыя отвѣты; отъ такихъ лучше отказаться наукѣ, если она сознаетъ свою несостоятельность при извѣстной степени своего развитiя, или даже свое всегдашнее безсилiе въ извѣстныхъ вопросахъ. Но и тутъ ясное сознанiе безсилiя науки можетъ по крайней мѣрѣ нѣсколько разъяснить натуру вопроса и указать обществу на другiя источники удовлетворенiя своимъ интересамъ.

Тѣмъ менѣе психологiя должна отказываться отъ разсужденiй о такихъ вопросахъ, каковы о натурѣ души и связи ея съ тѣломъ. Только тогда наука можетъ отказываться отъ рѣшенiя какихъ нибудь вопросовъ, и совершенно безцѣльны, рѣшенiе ихъ безплодно, или невозможно, только упражняютъ умъ въ гимнастикѣ, или же вовсе не касаются въ сущности самой науки, а относятся скорѣе въ область фантазiи. Таковъ напр. вопросъ о возможности удара въ физикѣ, или тяготѣнiя въ астрономiи. Назадъ тому годовъ полтораста эти вопросы чрезвычайно занимали философовъ и физиковъ; хотя споры длились въ безконечность, совершенной побѣдой не могла гордиться никакая изъ боровшихся сторонъ. Какимъ образомъ ударъ заставляетъ тѣло двигаться по прямой линiи? Для физика, какъ и для обыкновеннаго наблюдателя тутъ все кажется совершенно понятнымъ: просто, ударяющее тѣло соприкасается съ другимъ и передаетъ свою силу другому, которое и движется съ скоростiю прежняго тѣла, если оба тѣла равны по массѣ. Но если пуститься въ дальнѣйшiй анализъ, дѣло оказывается не столь простымъ. Очевидно то положенiе, что тѣла движутся при ударѣ, означаетъ: если ударить тѣло, то оно придетъ въ такое состоянiе, при которомъ оно должно двигаться: сила движенiя такимъ образомъ есть извѣстнаго рода состоянiе тѣлъ при которомъ оно переходитъ отъ одного пространственнаго пункта къ другому. Какимъ же спрашивается образомъ одно состоянiе тѣла передается другому? Неужели такъ, что при встрѣчѣ съ покоющимся тѣломъ отъ движущагося отдѣляется его состоянiе и переходитъ въ другое? Но въ такомъ случаѣ это состоянiе въ минуту самого перехода какъ бы мала она не была, есть ничье состоянiе, качество, свойство безъ всякаго субъекта, котораго оно было бы качествомъ, свойствомъ? философы настаивали на метафизическую невозможность такого объясненiя удара, какое обыкновенно дается со стороны физиковъ, а послѣднiе указывали на очевидный фактъ что тѣло посредствомъ удара движетъ другое. Точно тоже случилось и съ тяготѣнiемъ. Открытiе Ньютона при самомъ явленiи своемъ на свѣтъ было предметомъ неподдѣльнаго соблазна со стороны философовъ и многихъ физиковъ. Какимъ образомъ дѣйствуетъ притягательная сила — положимъ земли на луну? Безъ сомнѣнiя вещь не можетъ дѣйствовать тамъ, гдѣ ея нѣтъ. Какъ же притягательная сила земли можетъ притягивать луну, когда она вовсе не касается ея и напротивъ раздѣлена огромнымъ пространствомъ? Сила есть чье нибудь качество, свойство, и безъ вещи, имѣющей это качество, не можетъ существовать сама по себѣ. Допустимъ ли, что въ пустомъ пространствѣ, раздѣляющемъ землю отъ луны, находится только одно качество земли, притягательная сила, а самой вещи, которой принадлежитъ это качество, вовсе нѣтъ? Какую силу подобнаго рода соображенiя имѣли для того времени, видно изъ того, что самъ великiй Лейбницъ, такъ много сдѣлавшiй для прогресса естественныхъ наукъ, всею силою своей логики вооружился противъ открытiя Ньютона. Самъ Ньютонъ счелъ нужнымъ придумать тонкую матерiю, чрезъ которую силы планетъ дѣйствовали бы другъ на друга. И этимъ соображенiямъ нужно приписать, почему съ такимъ трудомъ вошло открытiе въ сознанiе образованнаго общества. Но теперь ни объ ударѣ, ни отяготѣнiи не встрѣчается прѣнiй. Значитъ ли это, что вопросы и сомнѣнiя, въ свое время волновавшiя общество, уже порѣшены? Вовсе нѣтъ. И теперь физики не убѣждены философами въ невозможности ихъ объясненiя удара, и есть много философовъ, которые не думаютъ соглашаться съ физиками. Но здравый смыслъ физиковъ не поднимаетъ этого вопроса. Обыденное физическое объясненiе достаточно какъ гипотеза при объясненiи явленiй, и никто не думаетъ искать большаго и лучшаго, — можетъ быть безплодно. Точно тоже и въ астрономiи. Теорiя тяготѣнiя — тоже гипотеза, хотя и превосходно объясняющая явленiя. Логическiя и метафизическiя затрудненiя ея вовсе не устранены, но никто не станетъ отвергать пользы и пригодности великой мысли Ньютона. Очевидно, астрономiя и физика очень хорошо дѣлаютъ, что не тратятся на рѣшенiе подобныхъ вопросовъ. Еслибы до сихъ поръ продолжался споръ о возможности удара и тяготѣнiя, мы не имѣли бы ни прекрасно разработанной современной механики, ни такой точной и законченной науки, какова астрономiя. Лучшiя силы и лучшiя открытiя погибли бы подъ массою разныхъ споровъ, изъ которыхъ не выходитъ ничего практически полезнаго. Конечно въ этомъ случаѣ молчанiе науки о вопросѣ до времени не должно быть принято за признакъ его рѣшенности. Можно и еще отыскать много вопросовъ въ естественныхъ наукахъ, которые покоются удерживаемые здравымъ смысломъ естествоиспытателей. И противъ возбужденiя и внесенiя такихъ безплодныхъ споровъ въ науку — мы сами не можемъ не протестовать.

Но въ томъ то и дѣло, что мы вовсе не раздѣляемъ мнѣнiя д–ра Вундта, что вопросъ о натурѣ души и ея связи съ тѣломъ принадлежитъ къ числу совершенно безплодныхъ вопросовъ. Вся суть дѣла тутъ, конечно, въ вопросѣ о натурѣ души. Вопросъ объ отношенiи ея къ тѣлу можетъ быть и весьма важнымъ и глубокимъ вопросомъ, и не имѣть никакого смысла, смотря по рѣшенiю перваго. Если отрицать самостоятельность души и считать ее только за физiологическiй продуктъ тѣлеснаго организма то очевидно не можетъ и существовать вопроса объ отношенiи души къ тѣлу, какъ продукта въ производящей причинѣ. Но эта же самая тема можетъ быть предметомъ весьма серьозныхъ и обширныхъ разсужденiй, коль скоро допускается самостоятельность пихическихъ явленiй. Вопросъ о натурѣ души такого рода, что онъ составляетъ, такъ сказать, краеугольный камень психологiи. Съ нимъ часто приходится имѣть дѣло при анализѣ душевныхъ явленiй и онъ есть какъ бы заключительный пунктъ, къ которому приводитъ насъ такой анализъ. Лишь только начинаемъ мы анализировать психическiя явленiя мы убѣждаемся, что они суть явленiя особаго порядка, которымъ нѣтъ аналогiй ни въ физическихъ, ни въ физiологическихъ явленiяхъ. Мы естественно должны сдѣлать отъ нихъ заключенiе къ ихъ особой ни физической, физiологической причинѣ, а психической. И если мы разположены думать, что психическiя явленiя суть состоянiя особаго существа, то непремѣнно рождается вопросъ о природѣ этаго существа и съ тѣмъ вмѣстѣ мы встрѣчаемся съ вопросомъ вообще о центрахъ входящихъ и исходящихъ явленiй, или вообще о существахъ и ихъ состоянiяхъ. Тогда имѣетъ смыслъ и вопросъ и о взаимодѣйствiи психическаго существа съ тѣломъ, — законахъ и формахъ этого взаимодѣйствiя. Напрасно стали бы мы считать эти вопросы праздными порожденiями фантазiи: они не избѣжны въ наукѣ, которая стремится сдѣлаться изъ такъ называемой индуктивной дедуктивной, изъ сборника фактовъ системой, изъ разпадающагося сборника наблюденiй цѣлой, заключенной и замкнутой въ себѣ наукой. Если д–ръ Вундтъ нигдѣ ясно не поставилъ вопроса о душѣ, то это потому только, что при всѣхъ вопросахъ которые могли вызвать его на теоретическiя соображенiя, онъ скрывался подъ тѣнь безсознательной души, сдѣлавъ ее панацеей всѣхъ психологическихъ трудностей и недоразумѣнiй. Но вездѣ ли, дѣйствительно, можно укрываться подъ эту темную, непроглядную тѣнь — это мы увидимъ въ послѣдствiи.

Надобно сказать впрочемъ вообще о значенiи общихъ принципныхъ вопросовъ въ психологiи, что они не такъ безплодны и не такъ легко избѣгаемы, какъ это обыкновенно думаютъ. Въ «BeitrКgen» д–ръ Вундтъ съ особою силою возстаетъ противъ внесенiя метафизики (онъ называетъ всѣ разсужденiя о подобныхъ вопросахъ метафизикой) въ психологiю. Такое желанiе почтеннаго доктора конечно не ново. Безпредположительность давно сдѣлалась лозунгомъ психологическихъ работъ. Цѣлая школа Гербартiанская постоянно хлопочетъ о томъ, чтобъ какъ можно было меньше метафизики въ психологiи, потому что метафизическiя предубѣжденiя весьма легко могутъ вредить безпристрастному изслѣдованiю психологическихъ фактовъ. Знаменитый психофизикъ Фехтеръ нашолъ нужнымъ примѣнить къ метафизическимъ взглядамъ на душу извѣстное мнѣнiе Катона о Карѳагенѣ. Но какъ бы старо ни было это желанiе, оно только въ половину вѣрно и вполнѣ едвали удобоисполнимо. Если бы въ психологiи не было разныхъ школъ, и если бы возможно было факты брать, какъ они есть не примѣшивая къ нимъ никакого взгляда въ самой передачѣ, а тѣмъ болѣе въ толкованiи ихъ значенiя, то пожалуй какъ нибудь и исполнилось бы это pium desiderium.

И прежде всего, что касается фактовъ психологiи, то уже тотъ или другой взглядъ на нихъ весьма много значитъ отъ взгляда на душу и ея состоянiя. Напрасно мы говоримъ иногда о голомъ фактѣ, о только фактическомъ изложенiи науки и т. д. забывая, что фактъ самъ по себѣ безсмыслящей головы ничего не значитъ и ни къ чему не служитъ. Когда онъ вводится въ дѣло кѣмъ нибудь, то всегда служитъ какой нибудь цѣли, слѣдовательно неибѣжно представляется съ извѣстной стороны, съ извѣстнымъ взглядомъ на него. Особенно рѣзко это замѣтно въ группировкѣ фактовъ. Даже анализъ ихъ не такъ легко можетъ быть безпристрастенъ, какъ обыкновенно думаютъ. Не о томъ нужно хлопотать, чтобъ фактъ какъ есть, безъ всякой формы и цѣли входилъ въ науку а чтобъ взглядъ на него былъ широкъ, обнималъ всѣ стороны, чтобъ онъ былъ пристрастенъ ко всѣмъ его сторонамъ. Что же касается до толкованiя факта, указанiя его цѣны и значенiя, то въ этомъ отношенiи нечего и говорить. Общiя предубѣжденiя и взгляды иногда безсознательно метафизическаго характера дѣйствуютъ тутъ всегда съ полною силою. Доказать наши слова мы легко можемъ на д–рѣ Вундтѣ. Фактъ чувства напр. всѣмъ извѣстенъ и чувство есть одинъ изъ самыхъ ясныхъ и очевидныхъ психическихъ явленiй. Онъ означаетъ то свойство души, по которому она вообще способна чувствовать прiятность или непрiятность, радость или страданiе отъ внѣшнихъ впечатлѣнiй или внутреннихъ событiй. Удерживая субъективный, или личный характеръ чувства, д–ръ Вундтъ смѣшиваетъ это однакожъ съ простыми ощущенiями. «Ощущенiе (Die Empfindung) становится чувствомъ (das Gefühl), говоритъ онъ, если при этомъ главное вниманiе обращается на состоянiе ощущающаго, и чувство становится ощущенiемъ, если чувствующiй смотритъ при этомъ на впечатлѣнiе, какъ на нѣчто внѣ его находящееся» (2 В. 4.). Легко замѣчается при этомъ, что тутъ спутывается два совершенно разныя процесса. Ощущенiе есть то состоянiе души, которое непосредственно возбуждается въ ней внѣшними предметами. Въ немъ мы имѣемъ дѣло съ извѣстными качественными состоянiями души, но въ нихъ еще не выражается отношенiе этихъ состоянiй къ окружающей личности. Характеръ этого отношенiя выражается уже въ чувствахъ удовольствiя или неудовольствiя, которыя возбуждаются упомянутыми ощущенiями. Въ чувствахъ этихъ выражается доброкачественность или злокачественность внѣшнихъ, или внутреннихъ влiянiй, опредѣляется мѣра, насколько они вредятъ или помогаютъ безпрепятственной дѣятельности психическаго организма. Конечно, связь между ощущенiями и чувствами весьма тѣсна, и почти одновременно, или лучше чрезвычайно быстро слѣдуетъ за ощущенiемъ и чувство. Сильный свѣтъ сейчасъ возбуждаетъ непрiятное чувство, и рѣжущiй тонъ тотчасъ же по ощущенiи своемъ возбуждаетъ чувство неудовольствiя. Но изъ того, что два явленiя слѣдуютъ одно за другимъ почти одновременно, не слѣдуетъ, что они тожественны, какъ думаетъ д–ръ Вундтъ. Во всякомъ случаѣ мы должны различать логическое prius одного явленiя предъ другимъ. Очевидно чувство неудовольствiя рѣжущимъ тономъ не можетъ быть прежде, нежели мы услыхали его, прежде, нежели онъ подѣйствовалъ на насъ: извѣстное психическое событiе во всякомъ случаѣ должно предшествовать тому чувству, какое оно возбуждаетъ въ душѣ. Непрiятное извѣстiе должно быть сообщено намъ, чтобъ мы сами прочувствовали его непрiятность; точно также и въ ощущенiяхъ. Тонъ рѣжетъ ухо и непрiятенъ намъ: но непрiятность его нужно отличать отъ того качественнаго ощущенiя извѣстнаго тона, какое онъ возбуждаетъ въ насъ: потому что мы различаемъ разныя степени высоты и силы въ рѣжущихъ тонахъ и при томъ степени эти не всегда идутъ пропорцiонально степенямъ непрiятнаго чувства, возбуждаемаго ими въ душѣ. Очевидно тутъ два разныхъ состоянiя, и вовсе не одно и тоже, разсматриваемое только съ разныхъ сторонъ. По Вундту мы не съ разу научаемся относить къ себѣ свои состоянiя, выдвигать субъэктивную сторону въ предметнныхъ ощущенiяхъ, т. е. выходитъ, что мы уже въ пору развитiя научаемся чувствовать (2 В. 4 и 5 стр.) «Ежели чувство характеризуется единственно отношенiемъ къ чувствующему субъекту, то ясно что оно не можетъ быть какимъ нибудь первоначальнымъ состоянiемъ души, какъ часто думали о немъ, но что оно всегда предполагаетъ уже развитiе сознанiя. При высшихъ чувствахъ это подразумѣвается само собою, потому что они основываются на рядахъ представленiй. Но и простое низшее чувство становится возможнымъ только тогда, когда уже возможно отношенiе къ «Я», и именно посредствомъ того, что Я отдѣляетъ себя отъ внѣшнихъ предметовъ, слѣдоват. посредствомъ развитiя въ насъ сознанiя. Конечно здѣсь нельзя соглашаться съ Вундтомъ, потому что уже въ ребенкѣ, который еще неимѣетъ почти никакого развитiя мы должны допустить способность чувствовать прiятное или непрiятное, радоваться, или страдать, — и даже прежде чѣмъ явится у него сознанiе; можетъ быть, потому мы такъ интенсивно и различаемъ себя отъ всего другого, что способны чувствовать удовольствiе и неудовольствiе своими состоянiями, непосредственно чувствовать свое бытiе. Притомъ, едва ли существо, неимѣющее въ себѣ никакихъ задатковъ къ подобнымъ состоянiямъ, можетъ прiобрѣсть ихъ въ послѣдствiи. А главное, простое отнесенiе своихъ ощущенiй къ себѣ не есть еще чувство. Мы могли бы также относить къ себѣ свои состоянiя, какъ напр. въ математикѣ одна теорема заключаетъ въ себѣ другую, и одно положенiе выводится изъ другого, но тогда не было бы въ нашемъ отнесенiи къ себѣ того именно характернаго интереса своими собственными состоянiями, который обозначается чувствомъ удовольствiя или неудовольствiя. Отъ такого смѣшенiя чувства съ ощущенiемъ произошло то, что даже ощущенiя на поверхности кожи, когда она щекотится и чешется, Вундтъ назвалъ чувствами. (2 В. 8 б.). Основанiе тому Вундтъ нашолъ въ томъ самомъ, что они т. е. чувства образуются въ насъ независимо отъ внѣшнихъ впечатлѣнiй, — сами собою. Тутъ уже другое основанiе, чѣмъ отношенiе ощущенiй къ субъекту послужило ему критерiемъ для того, чтобъ внести чесотку и щекотку въ область чувствъ. Но тогда всѣ болѣзни, всѣ разстройства организма, все, что въ организмѣ происходитъ безъ внѣшней причины должно быть отнесено къ области чувствъ. Не выйдетъ ли тогда путаница и смѣшенiе понятiй?

Такъ вотъ они факты–то, какъ часто смѣшиваются самые разнородныя вещи, и какъ анализъ идетъ не туда, куда нужно и только путаетъ вмѣсто того, чтобъ выдѣлить одно явленiе отъ другого. Очевидно одни факты безсильны создать науку, потому что безъ твердыхъ и ясныхъ общихъ взглядовъ, въ психологiи особенно, невозможно даже правильно поставить фактъ, а не только что изтолковать его. Въ этомъ случаѣ не излишне вспомнить примѣръ изъ мискроскопiи. Кажется, нѣтъ ничего легче, какъ разсматривать предметы подъ микроскопомъ, — стоитъ только положить объектъ подъ микроскопъ и смотрѣть. И однако рѣдко гдѣ требуется столько уже прiобрѣтенной опытности, навыка, положительныхъ знанiй и соображенiй, какъ въ микроскопiи. Вопросъ не въ томъ чтобъ видѣть, а въ томъ, чтобъ правильно истолковать видѣнныя вещи. Исторiя микроскопа легко представила бы намъ бездну открытiй, какiя дѣлались въ младенческую эпоху микроскопiи, о которыхъ теперь смѣшно вспомнить. Вѣдь видѣли же люди, не слѣпые же смотрѣли въ микроскопъ. И въ этомъ отношенiи чрезвычайно интересно было бы прослѣдить, какъ мало по малу прiучались люди видѣть въ вещахъ что тамъ есть, а не то, что они хотѣли видѣть. И всякiй, имѣвшiй дѣло съ микроскопомъ, по опыту знаетъ, какъ не легко справляться тутъ съ фактами, и какъ мало вразумительнаго и поучительнаго въ нихъ, когда они только факты, и нѣтъ въ наблюдателѣ умѣнья и навыка и общихъ понятiй о микроскопическихъ формахъ тканей. Понятно, почему точное наблюденiе микроскопомъ есть своего рода искуство, и почему изъ многихъ наблюдателей такъ мало истинныхъ наблюдателей, и отчего такъ трудно работать микроскопомъ, когда нужно получить что–нибудь вѣрное и точное. Этотъ примѣръ весьма идетъ къ психологiи. Чтобъ вѣрно наблюдать и толковать психологическiй фактъ нужно имѣть еще кой что въ себѣ, кромѣ готоваго факта, и едва ли это искомое для наблюдателя не заключается въ вѣрныхъ и не искаженныхъ общихъ понятiяхъ о душѣ и природѣ ея состоянiй; иначе и факты будутъ толковаться также, какое сдѣлалъ д–ръ Вундтъ съ чувствомъ. Въ этомъ случаѣ нельзя не приложить къ психологiи словъ извѣстнаго физiолога Фолькмана объ изслѣдованiяхъ дѣятельности сердца: «Микроскопическiя наблюденiя въ этой области никогда не поведутъ къ большимъ открытiямъ, потому что даже самое точное наблюденiе допускаетъ разныя толкованiя. Изъ такихъ наблюденiй всякiй дѣлаетъ чтó хочетъ; чтò онъ долженъ дѣлать съ ними — это ужъ зависитъ отъ прiобрѣтенной физiологической опытности». Точно также и о психологическихъ наблюденiяхъ можно сказать, что съ ними всякiй дѣлаетъ что хочетъ, а что нужно дѣлать — это зависитъ отъ его знанiй и вѣрности взгляда на природу души. Это не худо было бы запомнить многимъ опытнымъ психологамъ.

Съ другой стороны множество психологическихъ школъ дѣлаютъ неизбѣжною установку общихъ понятiй о душѣ, и часто заставляютъ затрогивать вопросы именно въ метафизическомъ духѣ. Конечно было бы чрезвычайно странно, еслибы кто нибудь изъ физiологовъ теперь сталъ бы много разпространяться противъ понятiя жизненной силы. Однако годовъ двадцать тому назадъ каждый учебникъ физiологiи говорилъ что нибудь за, или противъ этаго понятiя. Доколѣ были школы виталистовъ (она и до ихъ поръ еще сохранилась между французскими врачами), былъ интересъ и разсчетъ обращаться въ томъ или другомъ смыслѣ къ понятiю жизненной силы. И если теперь подобныя разсужденiя показались бы намъ только схоластикой, словоупражненiемъ, напрасно стали бы мы считать схоластическими прѣнiя о немъ 40–хъ годовъ. Нѣчто подобное есть и теперь въ психологiи. Именно потому, что въ ней каждый дѣлаетъ съ наблюденiями что хочетъ, психологъ долженъ поднимать весьма часто принципную борьбу, чтобъ найти путь къ дѣланiю изъ наблюденiй того, что должно. Тогда какъ одни изъ души дѣлаютъ какой–то складъ внѣшнихъ впечатлѣнiй, сортируемыхъ неизвѣстно кѣмъ, по закону подобiя и не сходства, другiе приписываютъ ей творческую силу при которой она способна воздать весь мiръ мысли и ощущенiя, безъ всякихъ внѣшнихъ влiянiй. Очевидно различiе между взглядами не маловажное, и рѣшиться однимъ обращенiемъ къ опыту не можетъ: потому что однѣ признаютъ опытъ, какъ нѣчто внѣ насъ находящееся, другiе самый опытъ считаютъ произведенiемъ психической дѣятельности. По этому полемику между обоими направленiями неизбѣжно приводитъ обѣихъ къ вопросу о природѣ души, о существѣ вообще, о взаимодѣйствiи и возможности его, — однимъ словомъ приводитъ къ той области вопросовъ, которую обыкновенно презрительно называютъ эмпиристы метафизикой. Обыкновенно, она считается порожденiемъ праздной фантазiи, но если кто когда нибудь имѣлъ споры о принципахъ и восходилъ къ самымъ общимъ вопросамъ, тотъ знаетъ, что онъ иногда невѣдомо для себя становится метафизикомъ.

О д–рѣ Вундтѣ нужно сказать, что онъ на словахъ не хочетъ быть метафизикомъ, на дѣлѣ жь угощаетъ своихъ читателей метафизикой, и къ сожалѣнiю, не со всѣмъ хорошаго сорта. Онъ убѣжденъ, что психическiя и физическiя явленiя въ сущности тожественны, что они суть только разныя формы одного и того же процесса, что логическая и механическая необходимость различны не по существу своему, — а только по методамъ, по способамъ ихъ изслѣдованiя (1 В. 199–100 S s.). Впрочемъ д–ръ Вундтъ самъ сознается что подобная мысль есть не болѣе какъ метафизическое предположенiе; но для того, чтобъ дать цѣну своему представленiю онъ выдаетъ его за нѣчто совершенно доказанное опытомъ.

По этой своей метафизической мысли д–ръ Вундтъ очень сближается съ метафизикой матерiализма, потому что и матерiалисты утверждаютъ тождество физическаго и психическаго процессовъ. Нельзя конечно не видѣть и различiя между метафизикой Вундта и матерiалистовъ: у послѣднихъ считается уже доказанной истиной, что въ основѣ обоихъ процессовъ находится матерiя, что самая мысль есть продуктъ матерiальнаго мозга, какъ желчь есть продуктъ печени, а моча — почекъ, тогда какъ у Вундта еще неизвѣстно, что такое лежитъ въ основѣ тѣхъ и другихъ явленiй. Методическое различiе между д–ромъ Вундтомъ и матерiалистами заключается въ томъ, что первый по крайней мѣрѣ, для методическихъ цѣлей, допускаетъ дуализмъ явленiй психическихъ и физическихъ; въ концѣ концовъ, конечно и Вундтъ приходитъ къ одному результату съ матерiалистами. Но мы должны уже цѣнить и методическое его разногласiе съ ними, потому что истый матерiалистъ начинаетъ, кончаетъ, и ведетъ свои изслѣдованiя, всегда напоминая, что мысль и матерiя, душевныя и физическiя явленiя — одно и тоже. Мысль о различiи ихъ только по формѣ, а не по содержанiю, нельзя конечно назвать оригинальной мыслью д–ра Вундта. Въ прошлыя времена она являлась въ разныхъ формахъ, а въ новѣйшее время она представляется и защищается отцомъ науки психофизики Фехнеромъ. Еще въ давнемъ, задолго до появленiя имени д–ра Вундта въ учономъ мiрѣ, изданномъ имъ сочиненiи «Зендавеста» онъ проводитъ именно ту же мысль, какую сообщаетъ намъ и д–ръ Вундтъ: что въ основѣ духовнаго и матерiальнаго мiровъ находится одно и тоже содержанiе, что они различаются только по формѣ явленiя, смотря потому съ какой стороны мы смотримъ на нихъ. Явленiя кажутся намъ духовными или душевными, если наше вниманiе устремлено къ намъ самимъ, внутрь насъ, — тутъ наблюдаемъ мы внутреннiй мiръ; они кажутся намъ физическими, когда происходятъ внѣ насъ, — когда мы наблюдаемъ внѣшнiй мiръ. Въ приложенiи къ психологiи, мы наблюдаемъ мiръ физiологическихъ явленiй, когда разсматриваемъ себя съ внѣшней стороны, какъ объектъ, предметъ, тѣло, и мы же являемся себѣ, какъ душа духовное существо, когда наблюдаемъ себя какъ лицо, субъектъ, какъ мiръ внутреннихъ явленiй. Въ такой формѣ выраженная мысль имѣетъ еще нѣкоторую вѣроятность, хотя и не трудно преставить противъ нея уважительныя возраженiя. Д–ръ Вундтъ вѣроятно въ первые познакомившись съ ней въ «Элементахъ Психофизики» Фехнера, гдѣ онъ выражаетъ ее поверхностно и почти мимоходомъ, усвоилъ себѣ только слабыя ея стороны и ни одной сильной. Въ самомъ дѣлѣ разница между формами мысли у Фехнера и Вундта весьма значительна. Фехнеръ считаетъ дуализмъ мiровъ — только формами явленiя. По мысли его, чтобъ являлось что нибудь, необходимъ наблюдатель, которому оно являлось бы; такимъ образомъ онъ выводитъ дуализмъ явленiй изъ разныхъ точекъ зрѣнiя наблюдателя. Если мы вспомнимъ еще, что возрѣнiе Фехнера приближается къ пантеистическому, когда онъ говоритъ о природѣ, какъ абсолютномъ, въ томъ смыслѣ, въ какомъ это говорятъ и пантеисты, то различiе между д–ромъ Вундтомъ и Фехнеромъ еще болѣе уяснится намъ. Въ противоположность Фехнеру, который выводитъ дуализмъ изъ субъективнаго источника, изъ способовъ возрѣнiя на мiръ наблюдателя, Вундтъ утверждаетъ объективное значенiе дуализма явленiя, и прямой параллелизмъ, доходящiй даже до тожества, въ формахъ душевнаго и физическаго процессовъ.

Конечно въ такомъ видѣ мысль Вундта не выдерживаетъ критики. Во первыхъ между психическими и физическими явленiями различiе вовсе не въ формѣ, а въ содержанiи ощущенiе цвѣта вовсе не похоже на биллiоны сотрясенiй, о которыхъ говоритъ физика, какъ причинѣ свѣта, и разсматривая одно ощущенiе напр. синяго цвѣта мы не видимъ въ немъ никакого даже намека на то, что его производитъ извѣстное количество сотрясенiй свѣтового эѳира: на оборотъ, разсматривая одни только сотрясенiя эфира, мы не видимъ въ нихъ ничего подобнаго тому ощущенiю, какое они производятъ въ зрителѣ. О тонахъ мы должны сказать тоже самое. Каждый тонъ есть такое качественное ощущенiе, въ которомъ совершенно нѣтъ напоминанiя о количествѣ сотрясенiй воздуха, возбуждающихъ ощущенiе тона. Удовольствiе и неудовольствiе, представленiе и понятiе очевидно чисто психическiя состоянiя, которымъ мы не видимъ ничего подобнаго въ внѣшней природѣ, и которыхъ вывести изъ извѣстныхъ законовъ, причинъ и свойствъ внѣшняго мира мы не можемъ. Этотъ то чисто интенсивный, качественный характеръ душевныхъ состоянiй въ противоположность количественнымъ причинамъ, производящимъ ихъ, и служитъ основанiемъ, почему говорятъ, что психическiя явленiя несоизмѣримы съ физическими. Въ самомъ дѣлѣ, ощущенiе краснаго цвѣта не есть само красно, ощущенiе тона не есть звучащiй тонъ, — кислаго и сладкаго — не кисло или сладко само по себѣ, представленiе зеленаго не зелено само и т. д. Разница тутъ именно въ содержанiи, а не въ формѣ, потому что именно чисто спецiальное, такъ знакомое намъ качество въ ощущенiи краснаго цвѣта отличаетъ его отъ биллiоновъ сотрясенiй эфира. И если разница между сотрясенiями свѣта, возбуждающими въ зрителѣ ощущенiе краснаго и между сотрясенiями, возбуждающими въ немъ ощущенiе фiолетоваго цвѣта, состоитъ въ нѣсколькихъ биллiонахъ, то едва–ли кто станетъ утверждать, что между самыми ощущенiями краснаго и фiолетоваго цвѣта разница состоитъ только въ количествѣ, а не въ качествѣ. Во вторыхъ, въ мнѣнiи Вундта вовсе нѣтъ разрѣшенiя той проблеммы, какая современъ Аристотеля занимала и занимаетъ умы философовъ. Онъ только переноситъ ее съ одного пункта на другой, оставляя не тронутой самую суть ея. Если по содержанiю оба рода явленiй тожественны, то откуда же взялся дуализмъ ихъ формъ? Самое содержанiе какъ тожественное въ обоихъ случаяхъ, не могло конечно само себя раздвоить по формѣ; иначе уже въ содержанiи мы должны допустить первоначальный дуализмъ, который вызвалъ и дуализмъ его формъ? Не предположить же намъ и въ этомъ случаѣ самозарожденiе раздвоившихся формъ, — своего рода generationem aequivocam. И почему продолжаетъ держаться этотъ дуализмъ формъ явленiй, когда содержанiе остается всегда однимъ и тѣмъ же? Гдѣ причины, поддерживающiя такiя странныя явленiя во всеобщей жизни?

Но д–ръ Вундтъ оказывается даже любителемъ метафизики извѣстнаго сорта впрочемъ, и дѣлаетъ сюрпризы читателямъ, совершенно для него неожиданные. Изъ перваго тома его сочиненiя мы узнаемъ, что пространство есть опытъ, а опытъ — даже внутреннiй, есть пространство, что пространство и время тожественны, (278–283 Ss), а время есть мышленiе (26–27). Признаться, мы рѣдко встрѣчали такое смѣшенiе понятiй, какъ на указанныхъ страницахъ. Д–ръ Вундтъ или не имѣтъ вовсе понятiя о томъ, что значитъ тожественность, или имѣетъ о немъ очень оригинальное, не принятое еще не только въ философскомъ, а даже въ обыкновенномъ языкѣ. Онъ не только не заботился указать въ предметахъ, признаваемыхъ имъ за тожественное, дѣйствительное тожество, а даже нетрудился указывать хотя какую нибудь аналогiю. Какiя могутъ быть общiя черты между опытомъ и пространствомъ? Если требовать точности въ языкѣ (и отъ философскаго сочиненiя, кажется, прежде всего нужно требовать ея) то мы вправѣ подъ опытомъ признать собственно видъ душевной, особенно мыслящей дѣятельности, направленной изъ внутри къ внѣшнему мiру. Но тогда сравнивать пространство съ опытомъ значитъ тоже, что чувство гнѣва — съ верстой пространства. И если д–ръ Вундтъ опять настойчиво повторяетъ, что опытъ есть пространство, даже внутреннiй — есть пространство, то вы видите, что при сравненiи этихъ двухъ вещей, у васъ не только получается не покрываемый остатокъ, какъ еслибъ вы вздумали накладывать прямой на косой трехъугольникъ, но что сравнивыемыя вещи совсѣмъ не клеются одна съ другой, какъ картина съ желѣзнымъ трехъугольникомъ. А д–ръ Вундтъ употребляетъ еще при этомъ тожественную форму сужденiй. Далѣе, если вамъ говорится, что время и пространство — тожъ естественны, то вы опять въ недоумѣнiи, какимъ образомъ возможны на свѣтѣ странныя вещи. Если Гегель говоритъ, что время есть само себя отрицающее пространство, то вы еще понимаете, что въ нѣкоторой мѣрѣ тутъ можно еще согласиться въ томъ, по крайней мѣрѣ, отношенiи, что или время безпространственно, или въ средѣ духа измѣренiя по времени смѣняютъ измѣренiя по пространству. Но д–ръ  Вундтъ не Гегельянецъ, — мало того, онъ считаетъ Гегелевскую философiю однимъ изъ великихъ золъ, пережитыхъ и переживаемыхъ человѣческою мыслью. По этому онъ просто убѣжденъ что эксцентричныя круги, въ которыхъ движется пространство съ опытомъ и время съ мыслью — тожественны, концентричны, и слѣдовательно пространство и время одно и тоже.

Недоумѣнiе читателя возрастаетъ, когда онъ видитъ, какiя простыя вещи разсказываетъ д–ръ Вундтъ, чтобъ изъ нихъ извлечь странныя заключенiя. Изъ нихъ и отдаленнымъ даже образомъ не слѣдуетъ того, что выводитъ авторъ. Потому неожиданность заключенiй дѣйствуетъ на читателя какъ будто наркотически, она просто ошеломляетъ. Но если отбросить эти наркотическiя фразы, то содержанiе того, что хочетъ сказать д–ръ Вундтъ и на что онъ опирается — совершенно просто и чрезвычайно невинно. Какъ эмпиристъ онъ считаетъ пространство — вовсе не формой a priori, а понятiемъ, получаемымъ нами изъ опыта т. е. посредствомъ зрѣнiя изъ внѣшняго мiра. Что вещи кажутся намъ протяженными, это зависитъ отъ того, что нарочно приспособленный къ познанiю пространственныхъ отношенiй глазъ нашъ замѣчаетъ протяженныя вещи. Такимъ образомъ въ сущности, Вундтъ говоритъ очень извѣстныя вещи — что пространственныя представленiя образуются въ насъ посредствомъ опыта, что безъ наблюденiя въ насъ не было бы этихъ представленiй. Почему онъ изъ такой простой мысли вывелъ заключенiе о тожествѣ пространства и опыта — это ужъ неизвѣстно. На этомъ пунктѣ мы впрочемъ остановимся, чтобъ указать, въ чемъ по нашему мнѣнiю состоитъ неудовлетворительность мнѣнiя д–ра Вундта о произхожденiи въ насъ пространственныхъ представленiй.

Вопросъ о пространствѣ издавна занималъ философскiе умы. Ни на одинъ философскiй вопросъ не существуетъ столько разнообразныхъ отвѣтовъ, какъ на этотъ вопросъ. Исторiя философiи представляетъ намъ множество мнѣнiй о немъ, начиная съ того мнѣнiя, что пространство есть одно изъ свойствъ Божiихъ и кончая полнымъ отрицанiемъ его реальности. Въ ученiи объ этомъ пунктѣ философская мысль должна была пройти между своего рода Сциллой и Харибдой. Если допустить реальность пространства, то въ какой формѣ можетъ быть представлено его существованiе? — въ формѣ ли существа, на философскомъ языкѣ, субстанцiи, какъ напр. какой нибудь матерiи и т. п.? Но тогда нельзя помѣстить его съ матерiей вмѣстѣ, потому что два тѣла занимать одинъ и тотъ же пунктъ не могутъ. Въ формѣ ли свойства матерiи напр.? Но тогда, при болѣе глубокомъ анализѣ оказывается, что во первыхъ трудно указать отношенiе протяженности къ другимъ качествамъ матерiи, да и въ самой протяженности мы не находимъ никакого признака, который выражалъ бы дѣятельность, или пассивность матерiи, — чего не можетъ быть съ какимъ нибудь свойствомъ вообще. Отрицать же пространство трудно уже потому, что съ такою настойчивостiю навязывается намъ непосредственное убѣжденiе въ протяженности мiра. Колеблясь между этими крайностями, желая по возможности сохранить себя отъ нихъ, философская мысль наплодила много весьма разнообразныхъ мнѣнiй. Для психолога конечно, важно знать теоретическую постановку вопроса — о пространствѣ, хотя на нѣкоторое время, по крайней мѣрѣ, онъ можетъ поставить себя въ сторонѣ отъ всѣхъ теоретическихъ прѣнiй. Будь миръ протяженъ, или не протяженъ, психологическiй вопросъ въ томъ и другомъ случаѣ одинаково ставится. Если мiръ дѣйствительно существуетъ въ пространствѣ и протяженъ, то какъ образуется представленiе его пространственныхъ отношенiй? Не можетъ конечно быть, чтобъ протяженныя формы внѣшнихъ вещей переносились прямо въ душу? — въ душѣ, какъ мы привели выше слова Лейбница, нѣтъ оконъ, чрезъ которыя могло бы въ нее что нибудь входить. Съ другой стороны одно только существованiе пространственных формъ въ мiрѣ нельзя считать достаточнымъ основанiемъ для того чтобъ душа ихъ замѣчала и наблюдала. Они должны еще какимъ бы то ни было образомъ подѣйствовать на нее, произвесть какое бы то ни было впечатлѣнiе. — Но какъ бы они ни дѣйствовали на душу они способны возбуждать въ ней только интенсивныя, чисто качественныя состоянiя. Какъ мы уже сказали, нельзя думать, чтобъ представленiе версты пространства въ душѣ было бы само верстой, — или шара — шаромъ и цилиндра — цилиндромъ. Для психолога и представляется вопросъ, какимъ образомъ въ такомъ простомъ существѣ, какова душа, воспроизводятся представленiя пространственныхъ отношенiй. Порядокъ, законосообразная правильность въ нашихъ пространственныхъ представленiяхъ ясно указываютъ, что развитiе ихъ подчинено извѣстнымъ условiямъ. Гдѣ же тѣ физiологическiя, или психологическiя средства, посредствомъ которыхъ душа способна дать своимъ пространственнымъ представленiямъ правильность и вѣрность съ дѣйствительнымъ мiромъ? Или если психологъ по теоретическимъ соображенiямъ, склоненъ къ убѣжденiю, что пространство ни само по себѣ какъ нѣчто цѣлое, ни какъ свойство матерiи, или матерiальныхъ атомовъ, существовать не можетъ, то во всякомъ случаѣ и для него ставится психологическiй вопросъ о происхожденiи пространственныхъ представленiй въ той же формѣ, въ какой и для перваго психолога. И ему нужно объяснить, какимъ образомъ возникнетъ въ насъ правильныя пространственныя представленiя? Вслѣдствiе какихъ физiологическихъ и психологическихъ условiй система внѣшнихъ безпространственныхъ качественныхъ отношенiй на психологическомъ языкѣ превращается въ мiрѣ пространственныхъ представленiй? Такимъ образомъ какихъ бы мы ни были теоретическихъ взглядовъ на пространство, въ психологiи намъ приходится во всякомъ случаѣ отправляться отъ одного общаго пункта.

Д–ръ Вундтъ теоретически, конечно, убѣжденъ, что пространство существуетъ такъ, какъ мы его видимъ или представляемъ себѣ. Но для психологiи — это обстоятельство совершенно не важно и касаться этой стороны убѣжденiй Вундта мы вовсе не намѣрены. Но относительно психологической его теорiи пространства мы позволимъ сдѣлать себѣ нѣкоторыя замѣчанiя. Собственно говоря, теорiя эта не принадлежитъ д–ру Вундту лично. Она усвоена современной физiологiей со времени знаменитаго физiолога Iоганна Миллера. Она указала то важное участiе глазныхъ мышицъ, какое принимаютъ они въ образованiи въ насъ правильности пространственныхъ представленiй. Прежняя физiологическая теорiя принимала отраженiе образа предметовъ на ретинѣ, или свѣтовой оболочкѣ за достаточное основанiе того, что мы должны видѣть при этомъ самый протяженный предметъ. Но тотъ фактъ, что мы видимъ ясно только однимъ мѣстомъ ретины — когда впечатлѣнiе попадаетъ на такъ называемое желтое пятно, и что ясность свѣтового впѣчатленiя необходимо требуетъ, чтобъ всѣ части предмета отразились именно на этомъ желтомъ пятнѣ, указывалъ, что едва ли зрительный процессъ и образованiе пространственныхъ представленiй совершается такъ просто, какъ предполагала эта теорiя. Къ физiологическимъ затрудненiямъ присоединялись еще и логическiя: именно невозможно представить себѣ, чтобъ этотъ пространственный образъ на ретинѣ былъ уже достаточнымъ основанiемъ для того, чтобъ душа замѣчала и наблюдала его пространственнымъ. Онъ долженъ какимъ бы то ни было образомъ дѣйствовать на нервъ, но это дѣйствiе, предполагая самостоятельность жизни нерва, очевидно не можетъ состоять просто въ механическомъ прохожденiи образа чрезъ нервъ къ мозгу. Если же дѣйствiе должно состоять въ возбужденiи какихъ нибудь особенныхъ состоянiй въ частицахъ нерва, то нѣтъ сомнѣнiя, что пространственная форма образа должна потеряться при этомъ и въ результатѣ получатся только тѣ или другiя состоянiя нерва и мозга. Съ другой стороны было не ясно, почему дѣйствiе свѣта по ретинѣ не сопровождается такимъ же неопредѣленнымъ ощущенiемъ той или другой степени свѣта, какъ дѣйствiе холода на кожу не сопровождается представленiемъ пространственности холодящей причины. Тогда какъ при дѣйствiи свѣта на глазъ, впечатлѣнiя разполагаются въ извѣстномъ пространственномъ порядкѣ, дѣйствiя холода на кожу сливаются въ одно общее неопредѣленное чувство. Очевидно есть нѣкоторыя условiя въ устройствѣ глазъ, которыя помогаютъ ему дѣлать ту работу, какая невозможна для уха, вкуса и т. п. Iоганнъ Миллеръ первый обратилъ вниманiе на участiе въ процессѣ зрѣнiя глазныхъ мышицъ. Каждое движенiе глаза производится извѣстной комбинацiей глазныхъ мускуловъ и такъ какъ каждая такая комбинацiя сопровождается извѣстнымъ чувствомъ напряженiя мускульнаго чувства, то очевидно къ специфическому ощущенiю цвѣта, при каждомъ поворотѣ и движенiи глаза, присоединяется сверхъ того еще особый видъ мускульнаго чувства. Послѣднее можетъ быть по своимъ формамъ такъ же разнообразно, какъ различны глазныя движенiя. Такимъ образомъ каждому внѣшнему видимому пункту соотвѣтствуетъ извѣстное напряженiе мускуловъ глазъ, и безъ сомнѣнiя въ немъ–то нужно искать главнымъ образомъ тѣхъ физiологическихъ средствъ, какiя помогаютъ намъ чисто качественныя впечатлѣнiя свѣта и цвѣтовъ разполагать въ пространственномъ порядкѣ: ими гарантирована законность и правильность этого порядка. Физiологическiй фактъ имѣетъ за себя и всѣ теоретическiя соображенiя. Теоретическая часть теорiи весьма остроумно и глубоко разработана проф. Лотце и ея содержанiе мы передадимъ очень коротко. Если вѣрно, что внѣшнiя количественныя влiянiя на душу въ ея сферѣ переходятъ въ чисто качественныя состоянiя, то вѣрно и то, что пособiй для возстановленiя въ мiрѣ представленiя внѣшнихъ пространственныхъ отношенiй мы должны искать въ какихъ нибудь чисто качественныхъ безпространственныхъ признакахъ, которые вмѣстѣ съ специфическими ощущенiями свѣта и цвѣтовъ, такъ сказать, переходятъ въ душу. Если какая нибудь благоустроенная библiотека переносится съ одного мѣста на другое, нѣтъ нужды переносить ее цѣликомъ въ томъ именно порядкѣ, въ какомъ она стояла въ старомъ помѣщенiи. При этомъ просто заботятся о томъ, чтобъ на книгахъ остались цѣлы ярлыки, чтобъ потомъ возстановить ее въ прежнемъ порядкѣ, а дорогой они могутъ находиться въ какомъ угодно безпорядкѣ. Такiя чисто симболическiя знаки, — Лотце назвалъ ихъ мѣстными знаками — должна имѣть и душа при ощущенiи свѣта и цвѣтовъ, чтобъ посредствомъ ихъ она могла такъ сказать расположить чисто качественныя свои состоянiя въ системѣ, соотвѣтственно системѣ внѣшнихъ пространственныхъ отношенiй. Такими знаками могутъ быть разныя чувства напряженiя мускуловъ, соотвѣтственно каждой изъ комбинацiи. Ассоцiируясь съ ощущенiями цвѣтовъ они дѣлаютъ ощущенiе каждаго внѣшняго пункта непохожимъ на ощущенiе сосѣдняго. Безъ нихъ всѣ ощущенiя свѣта могли бы слиться въ одно интенсивное ощущенiе, при нихъ каждое, соединяясь еще съ мускульнымъ чувствомъ, сообразно комбинацiи мускуловъ, такъ сказать, дифференцiируется отъ другого.

Д–ръ Вундтъ раздѣляетъ вполнѣ физiологическую теорiю Миллера. Какъ и бóльшая часть физiологовъ, онъ считаетъ мускульное чувство совершенно достаточнымъ основанiемъ, чтобъ мы представляли себѣ пространство и протяженной мiръ. Предварительно сдѣлаемъ впрочемъ одно физiологическое замѣчанiе относительно участiя мускульнаго чувства въ зрѣнiи. Что онъ имѣетъ большое участiе при образованiи пространственныхъ представленiй — въ этомъ мы нисколько не сомнѣваемся. Но есть ли это участiе единственное и исключительное — противъ этого можно по крайней мѣрѣ представить слѣдующiя три физiологическихъ факта. Во первыхъ, въ темнотѣ мы весьма затрудняемся судить по направленiю глазъ и слѣдовательно по одному напряженiю глазныхъ мускуловъ, о пространственности мѣста, въ которомъ находимся. Даже въ хорошо знакомой комнатѣ движенiя глазъ мало помогаютъ намъ возбуждать въ себѣ какiя либо пространственныя представленiя, и мы ни мало не соединяемъ съ этими движенiями какихъ либо пространственныхъ представленiй. Такой фактъ былъ бы невозможенъ, еслибъ одни движенiя глазъ всегда вызывали въ насъ представленiе мѣста, куда направлены они. Во вторыхъ, когда мы поемъ какую нибудь мелодiю, или лучше дѣлаемъ цѣлую скалу тоновъ, то, хотя каждому тону соотвѣтствуетъ въ насъ чувство напряженiя голосовыхъ мускуловъ, мы вовсе не разполагаемъ тоновъ въ пространственномъ порядкѣ. Ощущенiя тоновъ, ассоцiируются съ чувствомъ голосныхъ мышицъ, и этой ассоцiацiей и прочностью ея можно объяснить почему представленiе тона вызываетъ физiологическимъ путемъ извѣстное сокращенiе голосовыхъ мускуловъ и затѣмъ самый тонъ. Ясно, что и тутъ мы имѣемъ почти тѣ же условiя, какiя при устройствѣ мускуловъ — однакожъ того результата у насъ нѣтъ. Наконецъ операцiи надъ слѣпорожденными доказываютъ, что они видятъ плоскости сразу, чтó невозможно было бы, еслибъ отъ однихъ мускуловъ зависѣло ощущенiе пространственныхъ плоскостей. По меньшей мѣрѣ, нужно было бы ожидать, что, доколѣ не научатся они управлять движенiями глаза, и не образуется въ нихъ прочныхъ ассоцiацiй между видами мускульнаго чувства и свѣтовыми ощущенiями, они будутъ неясно и въ безпорядкѣ вообще воспринимать свѣтовыя впечатлѣнiя. Къ этому можно было бы присоединить еще тотъ фактъ, что при спокойномъ, неподвижномъ положенiи глаза, мы видимъ не одинъ только пространственный пунктъ, а цѣлую плоскость. Послѣднiй фактъ, впрочемъ, можетъ отчасти объясняться или чрезвычайно малыми и незамѣтными движенiями глаза даже тогда, когда мы считаемъ его неподвижно покоющимся, – или же прочностью ассоцiацiи между нашими представленiями вообще, такъ что собственно говоря, видимъ мы спокойнымъ глазомъ одинъ какой либо пунктъ, и только въ слѣдствiе психическаго механизма объединяемъ и дополняемъ этотъ пунктъ представленiемъ уже знакомыхъ намъ окружностей его, и такимъ образомъ думаемъ, что мы на самомъ дѣлѣ видимъ плоскость. Намъ кажется поэтому, что не нужно ли еще поискать гдѣ нибудь дополнительныхъ, или лучше вспомогательныхъ мѣстныхъ знаковъ при процессѣ зрѣнiя. Можетъ быть, слишкомъ мало цѣнится нами неравномѣрное разпредѣленiе на ретинѣ зрительной воспрiимчивости. Конечно впечатлѣнiе на боковой части ретины въ сторону отъ жолтаго пятна должно отличаться отъ впечатлѣнiя на самомъ жолтомъ пятнѣ не одной только меньшей интенсивностью свѣтового ощущенiя. Все равно какъ различныя впечатлѣнiя на поверхности кожи локализируются нами, по тѣмъ особеннымъ характеристичнымъ признакамъ, какими по разности органическаго устройства, каждый пунктъ тѣла отличается отъ другаго, точно также можно предполагать, что такiя специфическiя отличiя возможны и для разныхъ впечатлѣнiй свѣта, воспринимаемымъ двумя различными пунктами ретины. Очень можетъ быть, что при главномъ пособiи глазныхъ мускуловъ и мѣстные знаки ретины могутъ имѣть влiянiе на образованiе правильныхъ пространственныхъ представленiй. Эти замѣчанiя касаются впрочемъ только физiологической стороны теорiи.

Какъ мы уже сказали, д–ръ Вундтъ считаетъ физiологическое устройство глаза совершенно достаточнымъ къ тому основанiемъ, чтобъ душа уже имѣла представленiе пространства и пространственнаго мiра. Онъ категорически говоритъ, что образованiе въ насъ пространства зависитъ только отъ зрѣнiя, сколько же и отъ самихъ пространственныхъ предметовъ. Подъ зрѣнiемъ же онъ разумѣетъ неболѣе какъ физiологическiй процессъ. Кантовское воззрѣнiе на пространство онъ положительно отвергаетъ. Оно дѣйствительно старое возрѣнiе и для реформатора науки, можетъ быть, не годится. Но если глубже вникнуть въ мотивы его, въ немъ пожалуй отыщутся болѣе глубокiя основанiя. Мы можемъ оставить въ сторонѣ метафизическую сторону его ученiя о пространствѣ и обратиться только къ психологической. Въ послѣднемъ отношенiи онъ считаетъ пространство за одну изъ прирожденныхъ формъ, въ которой душа представляетъ себѣ предметы видимаго мiра. Понятно, что очень странно теперь звучитъ въ ушахъ слово «прирожденныхъ»; — воспитанные въ новѣйшихъ понятiяхъ, иные скорѣй склонны думать за одно съ д–ромъ Вундтомъ, что ничего нѣтъ прирожденнаго душѣ, слѣдовательно и формы пространства: только старая психологiя можетъ дѣлать подобные промахи. И однако при нѣкоторомъ соображенiи можно все–таки найти смыслъ въ ученiи Канта. Въ самомъ дѣлѣ какимъ образомъ душа, неспособная къ пространственнымъ представленiямъ, могла бы возбуждать ихъ въ себѣ? Что мiръ пространственъ, это одно еще не можетъ служить достаточнымъ основанiемъ, чтобъ мы и представляли его себѣ пространственнымъ. И если бы душа, способная только къ качественнымъ состоянiямъ, не способна была отвѣчать на внѣшнiя впечатлѣнiя пространственными представленiями, — какимъ образомъ могъ бы образоваться въ насъ мiръ такихъ представленiй. Вѣдь ничего изъ внѣшняго пространства не привносится въ душу и не засѣдаетъ въ мозгѣ. Можно сомнѣваться въ томъ, чтобъ душа рождалась съ готовой формой пространства, какъ бы съ нѣкоторымъ пустымъ сосудомъ, который долженъ потомъ быть наполненъ пространственными образами. Но что она является въ мiръ съ способностью на извѣстныя будущiя впечатлѣнiя производить изъ недръ своихъ пространственныя представленiя — это всего вѣроятнѣй. Мы можемъ представить себѣ душу, способную чувствовать горе и страданiе, и принимать неясныя и не опредѣленныя впечатлѣнiя отъ окружающихъ предметовъ. Можетъ быть душа черепахи, улитки и въ самомъ дѣлѣ не далеко будетъ разниться отъ этой предполагаемой души. Если такая душа не способна къ пространственнымъ представленiямъ, то весь окружающiй протяженный мiръ не въ состоянiи возбудить въ нихъ эти представленiя: можетъ быть для нихъ ничего не существуетъ, кромѣ чувства общихъ то хорошихъ, то худыхъ состоянiй. Практически конечно они нисколько не страдаютъ отъ незнанiя пространственныхъ формъ мiра, потому что двигаться они могутъ безъ этихъ знанiй, да и вся ихъ жизнь не выходитъ изъ тѣснаго круга неопредѣленныхъ ощущенiй, чувствъ и рефлективныхъ движенiй. — Очевидно, должны быть въ самой душѣ еще извѣстныя условiя, которыя дѣлали бы ее способною воспроизводить внѣшнiя пространственныя формы.

Читатели, надѣемся, поймутъ теперь, почему мы такъ мало придаемъ ученаго значенiя фразамъ д–ра Вундта — что пространство есть опытъ, и на оборотъ, опытъ есть пространство. Точно также мы не можемъ вполнѣ согласиться съ д–ромъ Вундтомъ, что и время есть мышленiе. Фраза эта, ни поминаетъ англiйскую поговорку the times — the money, время — деньги. Но если что сходитъ съ рукъ на практикѣ, то въ наукѣ не такъ легко уживаются подобныя поговорки. Конечно можно и такъ понимать выраженiе д–ра Вундта, что въ затѣйливой формѣ тожественныхъ сужденiй онъ хочетъ обозначить вообще зависимость опредѣленiя времени отъ мысли. И дѣйствительно д–ръ Вундтъ въ сущности разпространяетъ только старую Аристотелевскую мысль, что время есть число, а числа нѣтъ безъ считающей души. Мы ничего и не сказали бы противъ такихъ опредѣленiй, если бы въ нихъ можно бъ было видѣть одну невинную причуду автора. Но какъ ниже мы увидимъ, на такихъ неудачныхъ опредѣленiяхъ д–ръ Вундтъ основываетъ чрезвычайно важные психологическiе выводы: опустить поэтому безъ вниманiя мы уже не въ правѣ.

Главная ошибка д–ра Вундта въ указанномъ, какъ и во многихъ другихъ случаяхъ, состоитъ въ томъ, что въ заключенiи его силлогизмовъ оказывается болѣе, чѣмъ въ посылкахъ. Отъ зависимости одного явленiя отъ другаго, отъ влiянiя даже, иногда совсѣмъ неопредѣленнаго, одного событiя на другое д–ръ Вундтъ почти всегда спѣшитъ сдѣлать заключенiе къ тожеству обоихъ явленiй. «Мы имѣемъ вѣрную мѣру нашего мышленiя во времени, которое кажется намъ протекающимъ. Что мы не мыслимъ — это замѣтно намъ только потому, что въ такомъ случаѣ у насъ какъ бы нѣтъ времени. Мышленiе и время идутъ всегда вмѣстѣ одно съ другимъ. Гдѣ начинается мышленiе, тамъ начинается и время, гдѣ первое прекращается, тамъ останавливается и послѣднее. Мышленiе и время — одно и тоже.» Читатель видитъ, какъ заключенiе къ тожеству мышленiя и времени неожиданно возникло у д–ра Вундта. И однако сказалъ ли онъ что нибудь другое, чѣмъ что сказано за 2000 лѣтъ до него Аристотелемъ?

Точно также намъ приходится не соглашаться и съ выводами его изъ знаменитаго эксперимента для измѣренiя скорости мысли. Теоретически разсуждая, можно вообще согласиться съ д–ромъ Вундтомъ, что должна быть извѣстная скорость въ смѣнѣ однихъ душевныхъ состоянiй другими. Даже при строгомъ дуалистическомъ возрѣнiи на человѣка невозможно отрицать, что душа какъ существо дѣйствующее въ мiрѣ тоже подлежитъ условiямъ и законамъ дѣятельности, обязательнымъ для всякаго существа въ мiрѣ. Какъ скоро мы допускаемъ возможность душевныхъ перемѣнъ, смѣну однихъ представленiй другими мы должны допустить, что есть порядокъ въ переходѣ души изъ одного состоянiя въ другое, есть скорость слѣдовательно, съ какого изчезаетъ въ ней одна дѣятельность и наступаетъ другая. Каждый знаетъ изъ опыта, какъ иногда въ возбужденныхъ состоянiяхъ одна мысль быстро слѣдуетъ за другою, одно состоянiе чрезвычайно скоро смѣняется другимъ, а иногда для самыхъ субъектовъ даже становится замѣтной какая–то душевная неподвижность. Читавшiе много знаютъ, что не всегда одинаково скоро читается, и что иногда одинаково знакомыя вещи въ разныя времена читаются съ различными скоростями. Пишущiе много также знаютъ изъ опыта, что въ разныя времена различна раздражительность мысли, и въ счастливыя минуты живость смѣны представленiй бываетъ въ трое больше, чѣмъ въ другiя менѣе счастливыя времена. Относительно чувства и воли факты различныхъ скоростей тоже не подлежатъ сомнѣнiю. Разсуждая теоретически только, можно даже разширить эту измѣряемость мысли. Нѣтъ сомнѣнiя, что и въ разныхъ народахъ весьма не одинакова скорость психической жизни. Подъ тропиками скорѣй смѣняются душевныя состоянiя, чѣмъ подъ полюсами. Французъ, Нѣмецъ и Англичанинъ каждый имѣетъ совершенно разную поворотливость мысли и чувствъ.

Слѣдовательно, въ теоретическомъ отношенiи, нѣтъ и не можетъ быть разногласiя съ д–ромъ Вундтомъ. Но вопросъ въ томъ, какъ практически приступить къ какому нибудь, хотя и приблизительно точному, прiему для измѣренiя скоростей въ смѣнахъ душевныхъ дѣятельностей. Д–ръ Вундтъ увѣряетъ, что онъ уже нашелъ этотъ талисманъ и измѣрилъ самую скорую мысль. Точкой отправленiя къ этимъ измѣренiямъ онъ избираетъ извѣстные работы Гельмгольца по измѣренiю скорости нервныхъ токовъ отъ разныхъ пунктовъ тѣла къ центрамъ. Работы эти весьма любопытны, и весьма важны для нервной физiологiи. Потому самому, что Гельмгольцъ нашелъ средство опредѣлить скорость, съ какою рефлексы слѣдуютъ за впечатлѣнiями, д–ръ Вундтъ считаетъ совершенно возможнымъ опредѣлить скорость самой скорой мысли. Такъ какъ большая часть нашихъ читателей вѣроятно еще не имѣла счастiя читать трудъ почтеннаго доктора, то мы коротко передадимъ сущность его эксперимента. Опытъ его весьма простъ и не требуетъ большихъ приготовленiй. Онъ взялъ большой маятникъ, къ концу котораго придѣлано острiе, какъ показатель, двигающiйся въ случаѣ качанiя маятника по полу кругу, раздѣленному на градусы. Въ срединѣ маятника находится точка привѣса его, и въ этомъ же мѣстѣ нáкрестъ придѣлана продолговатая линейка. Немного ниже одного конца этой линейки утверждается маленькой рычажокъ, свободно вращающiйся около точки своего привѣса. Когда острiе маятника при его качанiи достигаетъ извѣстной высоты на полукругѣ, положимъ 70°, конецъ линейки бьетъ въ мѣдный рычажокъ, который поворачивается отъ удара кругомъ своей точки опоры и при этомъ издаетъ довольно внятный тонъ. Хотя не можетъ быть никакого сомнѣнiя, что одновременно съ тѣмъ, какъ мы видимъ острiе на 70°, дѣлается ударъ и въ рычажокъ, мы не слышимъ однакожъ въ тотъ же самый моментъ звука, а замѣчаемъ его, когда острiе указываетъ уже на другой градусъ. Случается иногда, что мы ранѣе слышимъ звукъ, чѣмъ видимъ острiе на указанномъ градусѣ, — особенно если мы напряженно прислушиваемся при этомъ, но никогда не слышимъ и не видимъ совершенно одновременно. Точно также иногда случается съ хирургами, что они замѣчаютъ кровь, прежде нежели впустили ланцетъ въ кожу, хотя безъ сомнѣнiя появленiе крови слѣдуетъ за порѣзомъ; и такъ какъ возможно вычислить скорость качанiя маятника, и слѣдовательно найти ту скорость времени, съ какою въ этомъ случаѣ слышанiе слѣдуетъ за видѣнiемъ, то найдено изъ многихъ опытовъ, что ¹/₈ секунды можетъ быть разсматриваема, какъ средняя скорость самой скорой мысли. Таковъ результатъ, выводимый изъ описаннаго эксперимента д–ромъ Вундтомъ.

Но очевидно почтенный докторъ увлекается въ выводахъ, и дѣлаетъ не точное толкованiе фактовъ. Его экспериментъ въ сущности даетъ права заключать только къ скорости смѣны между впечатлѣнiями зрѣнiя и слуха. Притомъ, въ этомъ опытѣ есть еще не обдѣланныя вещи, которыя заставляютъ сомнѣваться въ точности выводовъ. Напр. изъ разсказа д–ра Вундта вовсе не видно, вычислена ли и исключена ли разность между скоростями свѣта и звука хотя бы и на такомъ небольшомъ разстоянiи между наблюдаемою вещью и самимъ наблюдателемъ. Она весьма незначительна въ этомъ случаѣ, но можетъ вообще имѣть влiянiе на то, что наблюдающiй субъектъ неодновременно возпринимаетъ впечатлѣнiя свѣта и тона. При такихъ скоростяхъ, каковы ¹/₈ секунды, влiянiе разностей въ скоростяхъ звука и свѣта на ощущенiе можетъ быть довольно значительно. Если на двадцати саженяхъ мы можемъ видѣть скорѣй огонь при выстрѣлѣ, чѣмъ слышать самый звукъ, то едва ли кто подумаетъ, что въ этомъ случаѣ временная разность между впечатлѣнiями свѣта и звука зависитъ отъ нашей неспособности одновременно воспринимать ихъ, а не въ разности физическихъ скоростей ихъ разпространенiя. Оттого въ подобныхъ случаяхъ не видно, чтó нужно положить на физическiя условiя и чтó на физiологическiя, или психическiя. Однако, если и принять за фактъ, что мы не можемъ одновременно замѣтить ощущенiя свѣта и звука, то не видно, на какомъ основанiи д–ръ Вундтъ считаетъ скорости ихъ смѣны за скорость самой быстрой мысли, на какомъ основанiи онъ обобщаетъ этотъ фактъ и выводъ распространяетъ на всѣ душевныя дѣятельности. Прежде всего надобно замѣтить, что намъ извѣстны примѣры болѣе быстраго преемства между впечатлѣнiями слуха и зрѣнiя, чѣмъ на ¹/₈ секунды. На фортепiано въ 7–мь октавъ 86 тоновъ съ полутонами; хорошо владѣющiй механизмомъ игры артистъ можетъ взять всѣ тоны въ 6 секундъ и брать при этомъ каждую ноту отдѣльно. Слушая тонъ, въ тоже время вы можете слѣдить за движенiемъ пальцевъ и замѣчать удары. Тогда въ 6 секундъ вы получаете до 86 слуховыхъ и столько же свѣтовыхъ впечатлѣнiй. Если соглашаться съ д–ромъ Вундтомъ въ невозможности одновременнаго слушанiя и видѣнiя, то мы должны будемъ 172 впечатлѣнiя разпредѣлить такъ, что за каждымъ свѣтовымъ впечатлѣнiемъ слѣдуетъ слуховое. Но тогда мы имѣемъ 28 впечатлѣнiй въ секунду, и слѣдовательно скорость каждаго впечатлѣнiя, или по выраженiю автора скорость мысли, равняется ¹/₂₈ части секунды. Очевидно самая скорая мысль д–ра Вундта въ трое медленнѣе мѣняется сравнительно съ указанною быстротою. Указанный нами опытъ можетъ каждый сдѣлать, кто только имѣетъ фортепiано. Далѣе, опытъ д–ра Вундта касается только смѣны впечатлѣнiй зрѣнiя и слуха, но онъ недаетъ намъ никакихъ выводовъ относительно другихъ чувствъ. Съ какою быстротой мѣняются впечатлѣнiя зрѣнiя съ впечатлѣнiями осязанiя, вкуса, обонянiя, — слуха съ впечатлѣнiями прочихъ внѣшнихъ чувствъ, осязанiя съ вкусомъ и обонянiемъ, и послѣднихъ двухъ между собою — объ этомъ д–ръ Вундтъ умалчиваетъ, какъ будто это нисколько его некасается. Онъ ничего неговоритъ и о скорости смѣны между ощущенiями одного и того же чувства, хотя въ этомъ пунктѣ онъ опять нашелъ бы новыя данныя, несогласныя съ своимъ экспериментомъ. Сколько мы модежъ различать тоновъ въ секунду — это число можно легко найти, и всякiй знаетъ что не 8 только, какъ выходило бы по Вундту. Не говоримъ уже объ ощущенiяхъ зрѣнiя, гдѣ смѣна гораздо быстрѣй, чѣмъ въ ощущенiяхъ слуха. А между тѣмъ только тогда бы, когда существовали точныя наблюденiя надъ смѣной дѣятельностей этихъ чувствъ, можно было дѣлать заключенiя къ общимъ законамъ смѣны впечатлѣнiй. Но и тутъ все еще не было бы поводовъ къ заключенiю о скорости мысли; ощущенiе не есть еще представленiе, понятiе и выходитъ т. д. — чтò обыкновенно мы называемъ мыслiю. Ни кто конечно не скажетъ, что когда я ощущаю красный цвѣтъ, то у меня тоже самое, когда я представляю только его себѣ; а тѣмъ болѣе когда я мыслю его понятiе. Очевидно приступая къ измѣренiю мысли, мы имѣемъ дѣло совсѣмъ съ другими условiями, чѣмъ при измѣренiи скорости ощущенiй.

На этомъ пунктѣ мы нѣсколько остановимся, потому что вопросъ объ измѣренiи скорости мысли правильно поставленный, есть одинъ изъ самыхъ важныхъ психологическихъ вопросовъ. Еслибъ возможно было рѣшенiе его, онъ далъ бы весьма много самыхъ интересныхъ результатовъ относительно дѣятельностей души и множества весьма любопытныхъ психологическихъ проблеммъ. Но вопросъ не такъ легокъ, какъ полагаетъ и третируетъ его д–ръ Вундтъ. Во первыхъ нужно обратить вниманiе на то обстоятельство, что еслибъ намъ удалось высчитать скорость смѣны представленiй, то и въ этомъ случаѣ мы еще немогли бы заключать къ скорости мысли. Смѣна представленiй не есть еще работа мысли. Когда мы воспоминаемъ свои старыя пережитыя событiя, отъ произшествiй переходимъ къ лицамъ, дѣйствовавшимъ въ нихъ, отъ нихъ къ другимъ и т. д. подымаемъ со дна души весь запасъ накопившихся воспоминанiй, то очевидно, въ этомъ случаѣ нѣтъ еще въ собственномъ смыслѣ работы мысли; при смѣнѣ представленiй мы отдаемся на произволъ случайныхъ ассоцiацiй, переходимъ отъ одного представленiя къ другому безъ всякихъ особыхъ намѣренiй, увлекаемся такъ сказать душевнымъ токомъ. Другое дѣло, когда мы обдумываемъ извѣстный вопросъ. Случайныя ассоцiацiи представленiй отходятъ уже на заднiй планъ, весь механизмъ ихъ берется въ руки и уже съ извѣстною цѣлью отдѣляется сродное отъ несроднаго, случайное отъ необходимаго. Мысль сознательной дорогой идетъ къ результатамъ, то пользуясь механизмомъ представленiй, какъ готовымъ средствомъ, то рефлектируя надъ нимъ, и создавая при этомъ новыя продукты. Всякiй сознается, что измѣнить скорость послѣдней — дѣло почти невозможное, потому что если въ физическомъ мiрѣ скорости при одинаковой силѣ пропорцiональны массамъ, то едвали имѣетъ приложенiе этотъ законъ въ психологическомъ мiрѣ. Масса объема въ понятiи напр. нисколько не имѣетъ влiянiя на скорость и медленность движенiя его въ душѣ: небольшой классъ мелкихъ животныхъ представляетъ для мысли болѣе затрудненiя и слѣдоват. понятiе о нихъ не такъ удобоподвижно, какъ самыя громадныя по объему понятiя напр. млекопитающiе, позвоночное животное, существо. Гораздо вѣроятнѣй кажется мысль, что скорости движенiя понятiй должны быть пропорцiональныя содержанiю. Но и тутъ при нѣкоторомъ вниманiи вы замѣчаете, что на скорость движенiя ихъ имѣютъ влiянiе совсѣмъ другiя обстоятельства, чѣмъ содержанiе понятiй. Изъ опыта извѣстно, какъ трудно поворачивается иногда понятiе въ головѣ, которое неясно, мало понятно, худо усвоено, и какъ иногда слишкомъ незнакомое понятiе съ быстротой пролетаетъ точно оно самое знакомое, надъ которымъ не слѣдуетъ долго останавливаться. Если же брать во вниманiе чисто субъективное количество содержанiя понятiя — самое обширное по содержанiю понятiе въ бѣдной мыслiю и знанiями головѣ можетъ быть очень бѣдно, — то и въ этомъ случаѣ нельзя придти къ рѣшительнымъ выводамъ. Иногда и бѣдныя содержанiемъ понятiя слишкомъ долго удерживаются въ сознанiи, и богатыя — слишкомъ скоро мелькаютъ. Главная сила тутъ въ томъ, какой интересъ мы находимъ въ понятiяхъ, и въ этомъ случаѣ замѣчательно, что тѣмъ быстрѣе смѣна понятiй, тѣмъ меньше мы останавливаемся на нихъ, чѣмъ меньше мы находимъ въ нихъ интереса.

Съ другой стороны, привыкши постоянно мыслить словами, намъ кажется, что мышленiе посредствомъ словъ есть единственная его форма. Еслибы на дѣлѣ было дѣйствительно такъ, легко было бы въ нѣкоторыхъ случаяхъ опредѣлить быстроту смѣны понятiй. Напр. приблизительно можно опредѣлить при чтенiи, съ какой быстротой мы переходимъ отъ одного понятiя или представленiя къ другому. Читавшiе много знаютъ, что количество прочитываемаго въ часъ такого шрифта, какимъ напечатана эта статья, можетъ варiироваться отъ ²/₃ печатнаго листа до 2 ¹/₂ листовъ, или отъ 6 до 20 листовъ. Конечно на быстроту чтенiя имѣетъ влiянiе во первыхъ интересъ, какой мы надѣемся найти, или дѣйствительно находимъ въ чтенiи, мѣра подготовленности къ нему и т. п. Если полагать среднимъ числомъ количество словъ на страницѣ въ 300, то общее количество словъ прочитываемыхъ въ часъ будетъ варiироваться отъ 3600 до 12000. Слѣдовательно въ секунду мы можемъ прочитывать отъ 10 до 33, или средняя скорость каждаго слова будетъ отъ ¹/₁₀ до ¹/₃₃ секунды. Очевидно все это такiя соображенiя, которыя не даютъ никакого права дѣлать изъ нихъ какiя либо серьезныя выводы: здѣсь взяты вмѣстѣ всѣ слова, слѣдственно существительныя и глаголы считаются вмѣстѣ съ нарѣчiями и предлогами. Или напр. можно вычислить, какое количество тоновъ можемъ мы представить себѣ въ секунду, дѣйствительно переходя въ представленiи отъ каждаго тона къ другому. Но еслибы и получили мы при этомъ какiя либо выводы, то могли бы говорить только о скорости представленiй, или если и мысли, то не болѣе, какъ въ формѣ слова, потому что, если мы большею частiю мыслимъ словами, то не слѣдуетъ отсюда что мышленiе на языкѣ есть единственная форма его. Что мы постоянно думаемъ словами, этимъ мы обязаны прочной ассоцiацiи между мыслiю и словомъ, но что есть мышленiе безъ словъ, это знаетъ всякiй, кто работывалъ много и долго, и часто сознавалъ, что не всегда дается мысли то выраженiе, какое нужно бъ было для нея; что не всегда языкъ слѣдуетъ за поворотами и изгибами ея. Какъ же опредѣлить скорость движенiя этой неуловимой, безтѣлесной и чрезвычайно подвижной силы?

Не забудемъ еще, что отсутствiе твердой единицы можетъ на всегда сдѣлать безъ успѣшными всякiя попытки измѣрять скорость мысли. Еслибы всѣ понятiя были одинаковыя единицы, то еще можно бъ было высчитать среднюю скорость движенiя мысли, или еслибъ возможно сравнивать въ количественномъ отношенiи одно понятiе съ другимъ, дѣло еще не было бъ потеряно. Зная, на сколько одно понятiе больше или меньше другаго, можно бъ было разпредѣлить на каждое, соотвѣтственно его массѣ, величину силы и скорость двиденiя. Но вѣдь ничего подобнаго мы не встрѣчаемъ, вступая въ область мысли. На этомъ пунктѣ психологъ ясно видитъ, что онъ имѣетъ дѣло съ совершенно особымъ рядомъ условiй и дѣйствующихъ силъ, которыя не поддаются обыкновеннымъ методамъ и прiемамъ употребляемымъ въ естественныхъ наукахъ. Необыкновенная сложность психическихъ условiй и чрезвычайная гибкость и податливость на разныя влiянiя психическихъ дѣятельностей до невозможности затрудняютъ изобрѣтенiе такой математической функцiи, которая могла бы приблизительно выражать дѣйствительные факты душевной жизни. Можно сказать о психическихъ явленiяхъ, что каждое изъ нихъ есть своего рода нравственный хамелеонъ; оно никогда не остается въ одной формѣ, въ однихъ отношенiяхъ къ прочимъ душевнымъ явленiямъ. Одно и тоже понятiе въ разныя времена то яснѣетъ, то тускнѣетъ, то кажется богатымъ по содержанiю, то бѣднымъ, то въ связи съ одними понятiями, то съ другими и т. д. Извѣстно, какъ въ разныхъ настроенiяхъ духа бываютъ разныя по скоростямъ движенiя мысли: тогда какъ въ меланхолическомъ настроенiи духа чуть почти движется мысль, или лучше она концентрируется на одномъ пунктѣ, въ экстазѣ она бываетъ необыкновенно раздражительна, съ легкостью перебѣгаетъ съ одного пункта на другой, дѣлаетъ удивительныя комбинацiи. Физiологическiя условiя организма, времена года и дня, образъ жизни, общественныя событiя, климатъ и мѣсто жительства, личныя предразположенiя, общество, родъ умственныхъ занятiй — все это оказываетъ могущественное влiянiе на скорость или медленность мысли, и гдѣ тотъ психологъ, который, честно понимая дѣло, сдѣлалъ бы или почелъ бы возможнымъ трудъ — опредѣлить скорость мысли? Какъ бы онъ уединилъ эту силу, чтобъ посмотрѣть, какъ она дѣйствуетъ, предоставленная единственно самой себѣ. Какъ онъ съумѣетъ выдѣлить влiянiя случайныя отъ нормальныхъ, и при безконечной сложности послѣднихъ, опредѣлить, что падаетъ на долю самой дѣйствующей силы, которая дѣятельна сообразна законамъ своей природы, и что приходится приписать дѣйствiю необходимыхъ влiянiй. Есть конечно свой maximum скорости мысли и есть minimum, меньшiй предѣлъ котораго невозможенъ для здороваго человѣка, — но какъ и въ комъ искать данныхъ для такихъ наблюденiй?

Свой экспериментъ относительно скорости мысли д–ръ Вундтъ положилъ въ основу своихъ дальнѣйшихъ заключенiй о душѣ. Изъ того, что мы не можемъ одновременно слушать и видѣть, онъ заключилъ, что не можетъ быть въ сознанiи болѣе одного душевнаго состоянiя, или факта. Возможность многихъ душевныхъ состоянiй онъ допускаетъ только въ области безсознательной жизни. Два представленiя, или понятiя, понятiе и чувствованiе — не могутъ быть одновременно сознаваемы. «Очевидно говоритъ д–ръ Вундтъ, невозможность многихъ одновременныхъ актовъ мышленiя можетъ имѣть одинъ только смыслъ, когда они относятся къ одному и тому же мыслящему субъекту. Конечно онъ не можетъ вмѣстѣ слышать и видѣть, образовывать понятiе, и обращать вниманiе на представленiе; напротивъ всѣ эти акты у него должны слѣдовать одинъ за другимъ. И на какомъ основанiи? Только потому, что всякiй актъ относится къ одному и тому же мыслящему субъекту, потому что онъ когда слышитъ тонъ, полагаетъ его въ опредѣленное отношенiе къ себѣ, а если видитъ свѣтъ, локализируетъ его въ опредѣленномъ мѣстѣ внѣшняго пространства, если представляетъ себѣ, то мыслитъ представленiе, какъ нѣчто внѣ его, или въ немъ самомъ существующее, короче потому, что всякой такой актъ, такъ какъ онъ есть сознательный актъ мышленiя, направляется къ Я какъ средоточiю, около которого вращается всё другое (IВ. 313 S) Такимъ образомъ одновременность психическихъ актовъ по Вундту, невозможна потому, что души свойственно единство сознанiя. Сознательная жизнь души слѣдовательно на всегда осуждена быть бѣдною, безсодержательною жизнью: если не болѣе одного душевнаго акта можетъ быть въ каждой моментъ въ сознанiи, то ничего нѣтъ одностороннѣй нашей сознательной душевной жизни. И еслибъ д–ръ Вундтъ былъ правъ, мышленiе положительно было бы невозможною вещью для души. Ибо, если систематическое мышленiе можно назвать вполнѣ сознательнымъ душевнымъ актомъ, то какимъ образомъ возможно что нибудь сравнивать, ставить въ зависимость одно отъ другаго, выводить, умозаключить и вводить связь и порядокъ между элементами мышленiя? По воззрѣнiю Вундта на сознательную жизнь, кажется, возможно только преемственное выпрыгиванiе марiонетокъ на поверхность сознанiя, связь же ихъ между собой должна быть предоставлена игрѣ случая, связавшаго вмѣстѣ два душевныхъ акта. Если умъ сравниваетъ что нибудь, очевидно онъ сопоставляетъ въ сознанiи какихъ нибудь два или болѣе представленiй и анализируетъ ихъ, отдѣляя разнородное и удерживая вмѣстѣ однородное. Если изъ представленiй образуется понятiе, то очевидно дѣло происходитъ такимъ образомъ, что многiя представленiя, сознанные вмѣстѣ, даютъ уму возможность подмѣтить законъ въ соединенiи ихъ элементовъ и такимъ образомъ составить понятiя о родѣ предметовъ, обозначаемыхъ самими представленiями. Въ противномъ случаѣ мышленiе походило бы на дѣятельность человѣка, который захотѣлъ бы въ одномъ стаканѣ воды соединить два стакана: онъ занялся бы тогда работой Данаидъ потому что у него вѣчно выливалось бы столько же воды, сколько онъ зачерпалъ бы новой. Если мы дѣлаемъ заключенiя благодаря той особенности нашего ума, что онъ способенъ изъ одного понятiя выводить другое, изъ одного сужденiя новое, то при узкости сознанiя — по Вундту, такiя операцiи были бы рѣшительно невозможны. Въ то время, какъ въ сознанiи выплылъ бы terminus minor, изъ него уплылъ бы terminus major и думая о заключенiи, мы отсылали бы тѣмъ самымъ въ Лету всѣ съ трудомъ добытые большiя, или меньшiя посылки силлогизмовъ. Говорятъ, что мышленiе потому и отличается отъ обыкновенной ассоцiацiи и игры представленiй, что въ немъ на мѣсто случайнаго механическаго сцѣпленiя ихъ вводится внутренняя связь и соотношенiе между элементами. Но такая операцiя необходимо предполагаетъ возможность для души одновременно сознавать по крайней мѣрѣ двѣ связываемыя вещи.

И такъ какъ фактъ мышленiя не подлежитъ никакому сомнѣнiю, то мы можемъ съ большимъ скептицизмомъ отнестись къ экспериментальной истинѣ д–ра Вундта объ единствѣ сознанiя. Въ самомъ дѣлѣ сознанiе не такъ бѣдно, какъ малюетъ его почтенный докторъ. За хорошимъ обѣдомъ въ порядочномъ обществѣ одновременно мыслитъ умъ, наслаждается вкусъ и обонянiе, слышится разговоръ, зрѣнiе и осязанiе одинаково заняты. Въ то же время дѣлаются движенiя и чувствуется то или другое настроенiе духа. Неужели человѣкъ, который сознательно наслаждался всѣми впечатлѣнiями, принималъ большую часть ихъ безсознательно, т. е. невѣдомо для себя, или въ противномъ случаѣ опустилъ тысячи впечатлѣнiй, имѣвшихъ несчастiе одновременно представиться его сознанiю? Если бы человѣкъ не могъ слушать потому что онъ во время разговора пилъ съ сознательнымъ наслажденiемъ хорошее вино, или смотрѣлъ на вазу, или слушалъ музыку, или почувствовалъ движенiе радости, то едва ли не выходило бы на всѣхъ такихъ обѣдахъ столпотворенiя Вавилонскаго! Особенно мы имѣемъ всѣ причины не согласиться съ д–ромъ Вундтомъ, что для сознанiя невозможны одновременно акты чувства и мышленiя. Если онъ признаетъ общее чувство, или настроенiе за дѣятельность чувствительной способности души, (какъ дѣйствительно, и есть на самомъ дѣлѣ), то онъ долженъ признаться, что никакiя психологическiе акты такъ легко не мирятся въ сознанiи другъ съ другомъ, какъ упомянутые два; одновременно съ сознанiемъ своего настроенiя можно въ тоже время сознательно представлять себѣ что нибудь; рисуя себѣ мрачныя картины, можно одновременно сознавать и мрачность самихъ картинъ и мрачность своего настроенiя. Съ другой стороны, можно ли назвать психическiе акты какими нибудь простыми актами? еслибъ они были сами въ себѣ законченныя, несложныя единицы, ученiе д–ра Вундта объ единствѣ сознанiя имѣло бы еще смыслъ. А то возмите какое угодно представленiе, есть ли оно простой не сложный актъ души? какъ извѣстно, каждое представленiе имѣетъ разные признаки, иногда въ свою очередь тоже сложные, общiя представленiя составляются изъ множества частныхъ представленiй, понятiя обнимаютъ множество представленiй. Держась точки зрѣнiя Вундта, приходится думать, что и представленiе, какъ сложный актъ, не можетъ быть предметомъ сознанiя. Тогда придется допустить, что только простые признаки предметовъ, данные намъ въ ощущенiи, могутъ быть предметомъ сознанiя, потому что только послѣднiе можемъ мы назвать простыми психическими актами.

Справляясь съ логическими возможностями, мы также невидимъ основанiя, почему нельзя былобы допустить возможность одновременнаго сознанiя нѣсколькихъ душевныхъ состоянiй, или актовъ. Если мы можемъ одновременно испытывать разныя состоянiя, чтó допускаетъ и д–ръ Вундтъ, усвояя эту возможность впрочемъ одной только безсознательной жизни то почему же не можемъ и сознавать въ одно время свои разныя состоянiя. Если самосознанiе означаетъ тотъ актъ души, въ которомъ она къ себѣ самой относитъ свои состоянiя, и свою дѣятельность, то не видно логическаго основанiя, по которому такое существо не могло бы къ себѣ самому относить одновременно многiя разныя состоянiя. Впрочемъ мнѣнiе д–ра Вундта въ основѣ своей имѣетъ извѣстный фактъ психической жизни; только онъ истолковалъ его, по нашему мнѣнiю, не совсѣмъ правильно, и преувеличилъ его значенiе для душевной жизни. Фактъ — тотъ, что намъ трудно одновременно удѣлять свое вниманiе многимъ особенно разнороднымъ душевнымъ актамъ, и если хотите, даже невозможно. Трудно напримѣръ съ полнымъ безраздѣльнымъ вниманiемъ слушать какой нибудь разговоръ и въ то же время слѣдить за развитiемъ звуковъ въ какомъ нибудь музыкальномъ произведенiи. Въ этомъ случаѣ, чѣмъ серьезнѣе содержанiе усвояемаго нами, тѣмъ менѣе удѣляется вниманiя какимъ нибудь другимъ впечатлѣнiямъ, другимъ душевнымъ актамъ. Извѣстна разсѣянность ученыхъ: и она объясняется именно той безраздѣльностiю вниманiя, какое нужно для ученыхъ работъ. Глубокiя соображенiя и выкладки, требующiе глубокаго напряженiя ума, чрезвычайно живой интересъ въ передаваемомъ содержанiи дѣлаютъ человѣка глухимъ и нѣмымъ на всѣ другiя вопросы, не внимательнымъ къ одеждѣ и пищѣ, берутъ полнаго человѣка во власть свою. Извѣстно напр., какъ глубокiя математическiя соображенiя дѣлаютъ человѣка разсѣяннымъ ко всему его окружающему. Сознанiе кажется поэтому какимъ–то маленькимъ сосудцемъ, который если наполнить совершенно, уже не даетъ мѣста въ себѣ ничему другому, — силой, которая если занята чѣмъ нибудь, неспособна ни къ какой другой услугѣ. Съ другой стороны несомнѣнно и то, что богатство душевной жизни вообще далеко шире того содержанiя, какое обыкновенно бываетъ въ сознанiи. Если анализировать его, то окажется, что сравнительно чрезвычайно мало можемъ мы сознавать изъ всей разнообразной и широкой психической жизни. Сознанiе кажется какъ бы небольшимъ свѣтильникомъ, которое освѣщаетъ только то, что вблизи его, а чѣмъ далѣе отъ него, тѣмъ слабѣй становится сила освѣщенiя. Всё это дѣйствительно факты, и противъ нихъ едвали рѣшится кто возражать. Ихъ конечно и имѣлъ въ виду д–ръ Вундтъ, когда думалъ о своемъ единствѣ сознанiя. Но изъ того, что сознанiе не можетъ справляться вдругъ со всѣмъ душевнымъ содержанiемъ, не слѣдуетъ, что на его долю всегда выпадаетъ въ извѣстный моментъ возиться съ однимъ только душевнымъ актомъ. Изъ того, что вы не можете закупить цѣлый кварталъ, слѣдуетъ ли, что вы можете купить только одинъ домъ. Можетъ быть мы и неможемъ съ равною интенсивностiю сознавать одновременно два какихъ нибудь акта. Но если одинъ сознается менѣе интенсивно, не слѣдуетъ, что другой вовсе не сознается, что душа и неспособна сознавать нѣсколько своихъ состоянiй вмѣстѣ. Въ минуты напряженнаго вниманiя мы дѣлаемся безсознательными для всего неотносящагося къ предмету нашего вниманiя. Но изъ этого слѣдуетъ только то, что силы души могутъ иногда концентрироваться на одномъ родѣ дѣятельности, и что въ такомъ случаѣ для нея уже не возможенъ другой родъ ея, но вовсе не то, что у ней есть, предполагаемое д–ромъ Вундтомъ, единство сознанiя. Ибо, и при напряженномъ вниманiи мы можемъ одновременно сознательно представлять себѣ двѣ черты въ занимающемъ насъ предметѣ. Еслибъ изъ этихъ фактовъ д–ръ Вундтъ вывелъ заключенiе объ ограниченности въ извѣстныхъ предѣлахъ нашей сознательной жизни и нашего сознанiя, мы не имѣли бы никакихъ причинъ не согласиться съ нимъ: ибо только на такого рода выводы даютъ намъ право факты.

Вообще ученiе о сознанiи и развитiи его мы должны признать весьма слабой партiей въ сочиненiи д–ра Вундта. Онъ оказывается и тутъ неисправимымъ физiологомъ, и потому въ его анализъ непопадаетъ самыхъ существенныхъ и характеристическихъ чертъ анализируемаго предмета. «Актами изъ которыхъ раждается самосознанiе, говоритъ д–ръ Вундтъ — были психическiе процессы ощущенiя, воспрiятiя, но съ другой стороны также и физическiе процессы въ нервахъ, въ органахъ движенiя, безъ которыхъ не мыслимы ощущенiе и воспрiятiе. Опираясь на оба эти рода по существу своему совпадающихъ процессовъ, возвышается самосознанiе.» Я «есть результатъ, заключительный пунктъ всего предшествовавшаго ему развитiя. А развитiе это психическое и физическое. Происхожденiе самосознанiя также мало мыслимо безъ электрическихъ процессовъ въ нервахъ, безъ механизма рефлексовъ, какъ оно невообразимо безъ ощущенiя и воспрiятiя. Тѣлесная и духовная дѣятельности равномѣрно участвуютъ въ его образованiи, и если съ самой нисшей точки зрѣнiя» Я «полагается тожественнымъ съ тѣлеснымъ бытiемъ, то это дѣлается съ такимъ же точно правомъ, съ какимъ философская спекуляцiя считаетъ» Я «совпадающимъ съ мышленiемъ; или лучше сказать, обѣ эти точки зрѣнiя неосновательны, потому что» Я «есть цѣлый индивидуумъ. Еслибъ тѣло и душа были частями индивидуума, судя по обыкновенному взгляду, тогда бы» и Я «состояло изъ тѣла и души. Но вѣдь душа и тѣло вовсе не части индивидуума.» Я «вовсе не сложено изъ души и тѣла, а напротивъ оно есть извѣстная ступень развитiя того существа, въ которомъ, если смотрѣть на него съ различныхъ точекъ зрѣнiя, различаются нами тѣлесное и духовное бытiе (I В. 292–3). Такимъ образомъ д–ръ Вундтъ возвращается къ извѣстнымъ уже намъ понятiямъ о торжественности психическихъ и физическихъ процессовъ, слѣдовательно души и тѣла, и самосознанiе считаетъ какъ бы вѣнцомъ, заканчивающимъ развитiе обоихъ рядовъ процессовъ. Ощущенiе собственнаго движенiя есть первый такъ сказать, краеугольный камень развитiя самосознанiя (I В. 287). Дитя на первыхъ порахъ различаетъ части на своемъ тѣлѣ, но онъ вовсе не знаетъ того, что оно есть часть видимаго мiра, за которой скрывается потайное Я, потому оно и говоритъ обыкновенно о себѣ въ третьемъ лицѣ. Чтобъ оно могло противопоставить свое Я, какъ именно «я» другимъ вещамъ, оно должно предварительно сдѣлать умозаключенiе, что оно такое же существо для себя самаго, какъ отецъ, мать и другiе люди, оно должно сдѣлать умозаключенiе, что его собственная рѣчь, если она относится къ его собственному существу, находится въ точно такомъ же къ нему отношенiи, какъ рѣчь всякаго другаго человѣка, когда онъ говоритъ о своемъ существѣ. (I В. 289). Поэтому образованiе нашего «Я» идетъ постепенно, оно требуетъ множества предшествовавшихъ психическихъ процессовъ, и когда произошло довольное число ихъ, тогда «Я» готово уже какъ бы вдругъ, за одинъ разъ: потому что одинъ актъ служитъ заключенiемъ ко всѣмъ приготовительнымъ процессамъ. Этотъ послѣднiй актъ, когда мгновенно является въ духѣ «Я», есть умозаключенiе, — послѣднее умозаключенiе, которое связывается съ множествомъ предшествовавшихъ сужденiй и умозаключенiй, и которымъ заключается весь рядъ умозаключенiй. (I В. 293–4) Очевидно разсказы д–ра Вундта о развитiи въ душѣ самосознанiя, по видимому не лишены правдоподобности; однако во всей этой, какъ говорятъ нѣмцы, Masehinerie самосознанiя мы вовсе ненаходимъ необходимой причины, почему бы существо съ одной стороны ощущающее и воспринимающее впечатлѣнiя предметовъ, съ другой двигающееся, непремѣнно должно было бы такъ интенсивно сознавать себя, противополагать всѣмъ внѣшнимъ предметамъ, и выдѣлять себя изъ нихъ, еслибъ не было чего нибудь еще въ устройствѣ такого существа, чтó лежало бы въ основанiи всего развитiя самосознанiя. Какъ ни хочется д–ру Вундту заглянуть дальше въ глубину души и подсмотрѣть развитiе въ ней самосознанiя, все таки онъ начинаетъ исторiю его съ готоваго уже сознанiя. Ибо, если по чувству собственныхъ движенiй, мы различаемъ свои движенiя отъ движенiй другихъ постороннихъ предметовъ, то не позволительно ли думать, что чувство собственныхъ движенiй предполагаетъ уже способность въ имѣющемъ его существѣ относитъ ихъ къ себѣ какъ центру, и чувствовать, чтó своё и чтó не своё. Если это непосредственное чувство служитъ потомъ главнымъ средствомъ къ различенiю движенiй собственнаго тѣла отъ движенiй внѣшнихъ предметовъ, то уже въ немъ намъ данъ самый главный признакъ самосознанiя, такъ сказать, зерно его, — именно признанiе своей дѣятельности и выдѣленiе ея отъ чужой. Конечно и ощущенiе внѣшнихъ впечатлѣнiй, развитiе представленiй о внѣшнихъ предметахъ помогаетъ развитiю въ насъ представленiя о самихъ себѣ, какъ отдѣльныхъ существахъ. Но и тутъ невидно необходимости, почему съ одной стороны мы считаемъ впечатлѣнiя отъ внѣшнихъ предметовъ, — вѣдь они ни что иное, какъ состоянiя, возбужденныя въ нашей душѣ ими — не субъективнымъ чѣмъ либо, а объективными, и почему въ нашемъ собственномъ сознанiи мы съ такою интенсивностiю противополагаемъ себя всѣмъ внѣшнимъ предметамъ. Еслибъ самосознанiе было дѣломъ представленiя и ощущенiя только, тогда мы также различали бы себя отъ внѣшнихъ предметовъ, какъ Ивана отъ Петра, дерево отъ камня т. е. по теоретическимъ и внѣшнимъ только признакамъ отдѣляли бы себя отъ всего другаго. Но потому ли мы такъ интенсивно сознаемъ себя, что убѣждены, что мы имѣемъ такой то носъ и ротъ, извѣстный цвѣтъ волосъ, глазъ и кожи, извѣстную толщину и фигуру и пластику формъ?

Д–ръ Вундтъ очевидно неразличаетъ въ своей исторiи развитiя самосознанiя вспомогательныхъ средствъ этого развитiя, и главнаго психологическаго средства, которое лежитъ въ основѣ его, и безъ котораго оно было бы рѣшительно не возможно въ той формѣ, въ какой мы его находимъ въ себѣ самихъ. Ничѣмъ мы не научились бы сознавать себя, отдѣлять отъ всѣхъ внѣшнихъ предметовъ, еслибъ мы были совершенно безучастны къ собственнымъ состоянiямъ, еслибъ каждое наше душевное событiе не возбуждало въ насъ живаго интереса тѣмъ, что оно производитъ въ насъ прiятное, или непрiятное чувство. Ребенокъ можетъ ошибаться въ употребленiи «я» и «ты», «онъ», но въ одномъ онъ ни когда не ошибается, хотя ни когда тому и не учится. Для него ни когда не существуетъ сомнѣнiя, если ему больно признать чувство боли за свое состоянiе, то или другое представленiе своимъ представленiемъ. Вообще, какъ кажется, слишкомъ много резонируется по поводу того факта, что малыя дѣти часто говорятъ о себѣ въ третьемъ лицѣ; онъ часто приводится какъ доказательство того, что въ дѣтствѣ мы не имѣемъ ни какого самосознанiя, и что въ этотъ возрастъ мы относимся къ себѣ самимъ, какъ и всякому другому внѣшнему предмету, о которомъ говоримъ въ третьемъ лицѣ. Намъ кажется, что такое толкованiе указаннаго факта не есть единственно возможное. Выраженiя: «я» или «ты» и «онъ» въ сущности условные знаки: если ребенокъ сбивается въ выраженiяхъ, то слѣдуетъ ли изъ того, что онъ смѣшиваетъ понятiя и сбивается въ самой сущности дѣла. Едва ли съ вѣроятностiю можно сказать, что когда ребенокъ говоритъ о себѣ въ третьемъ лицѣ, на самомъ дѣлѣ онъ смѣшиваетъ себя съ отцемъ или братомъ, о которомъ онъ также говоритъ въ третьемъ лицѣ, и что если бы съ нимъ случилось радостное событiе, онъ могъ бы хотя на минуту затрудниться, кому приписать эту радость. И если дитя потомъ съ лѣтами выучивается правильно употреблять выраженiя «я» и «онъ,» то этотъ фактъ скорѣй означаетъ, что у него съ теченiемъ времени образуется твердая ассоцiацiя между словомъ и обозначаемымъ имъ содержанiемъ, чѣмъ то, что онъ со временемъ научается выдѣлять себя отъ окружающихъ предметовъ. Конечно нельзя думать, чтобъ съ разу же съ рожденiемъ нашимъ на свѣтъ являлось у насъ то самое самосознанiе, какое мы имѣемъ въ возмужалыхъ лѣтахъ. Безъ сомнѣнiя жизнь и развитiе придаютъ сознанiю человѣка во первыхъ большую интенсивность, во вторыхъ широту и теоретическую широту и теоретическую ясность и законченность. Нуженъ опять опытъ, чтобъ изучить свое тѣло, и составить о немъ понятiе, нужно пережить уже много состоянiй, чтобъ знать широту своей душевной жизни; нужно нѣкоторое развитiе ума, чтобъ составить о себѣ понятiе, какъ извѣстной личности. Но конечно, всѣ эти знанiя, доставшiяся путемъ опыта, только вспомогательныя средства для нашего самосознанiя: они только разширяютъ и теоретически уясняютъ его. За главную же причину самосознанiя мы должны всежъ–таки признать способность души чувствовать свое бытiе и глубоко интересоваться имъ въ тѣхъ прiятныхъ или непрiятныхъ чувствованiяхъ, какiя возбуждаются въ ней внѣшними влiянiями и внутренними событiями. Отъ этого пункта отправляется вся исторiя.

Какъ мы видѣли, д–ръ Вундтъ думаетъ объ упомянутомъ предметѣ совершенно иначе. По его мнѣнiю наше «Я» есть выводъ, который мы дѣлаемъ изъ многихъ фактовъ, оно образуется въ насъ путемъ силлогизма. Такимъ образомъ даже тотъ фактъ, что существуемъ мы, а ни кто либо другой, мы выводимъ посредствомъ умозаключенiя. Мало того, Вундтъ настаиваетъ на томъ, что сознанiе есть индуктивное умозаключенiе, что посредствомъ наблюденiя мы научаемся отдѣлять себя отъ внѣшнихъ предметовъ, и что постепенное развитiе ясности и твердости сознанiя идетъ въ параллель съ тѣмъ, какъ много мы имѣемъ наблюденiй, чтобъ вывести изъ нихъ заключенiе о собственномъ «Я» (1 В. 3057). Такой взглядъ на развитiе самосознанiя дѣйствительно совершенно оригиналенъ и можетъ показаться даже шуткой со стороны д–ра Вундта. Но что онъ серьезно готовъ поддерживать эту мысль, доказываетъ вообще то значенiе въ психической жизни, какое даетъ д–ръ Вундтъ умозаключенiю. Не только сознанiе, но и настроенiя и волненiя чувства тоже образуются путемъ умозаключенiя или цѣлыхъ рядовъ умозаключенiй. «Аффектъ и настроенiе образуются путемъ силлогизма, и чтò мы называемъ настроенiемъ или аффектомъ, въ сущности только результатъ силлогизма: они — только заключенiе, котораго посылками служатъ образующiе его сужденiя» (2 В. 31.5); онъ классифицируетъ чувства по логической схемѣ: такъ напр. ожиданiе есть аналогическое умозаключенiе, а сомнѣнiе — раздѣлительное. Даже въ совѣсти, въ нравстенномъ чувствѣ, въ самомъ понятiи ея онъ открываетъ дедуктивный и индуктивный процессы. 2. В. 119. Точно также и въ ощущенiи онъ хочетъ доказать присутствiе сужденiй и умозаключенiй. Д–ръ Вундтъ дѣлаетъ такимъ образомъ логическую жизнь духа средоточiемъ и производящей причиной всѣхъ душевныхъ состоянiй и дѣятельностей; распространяя же её на безсознательную жизнь души, онъ отожествляетъ логическiй и физическiй механизмъ. Очевидно мысль его затрогиваетъ самыя глубокiя психологическiя интересы, и по принципному характеру своему чрезвычайно важна. Можемъ–ли мы признать логическую жизнь средоточiемъ жизни души и производящей причиной другихъ ея дѣятельностей? Можемъ–ли мы допустить безсознательную логическую жизнь въ томъ видѣ, какъ смотритъ на нее д–ръ Вундтъ, и слѣдов. тожество физическаго и логическаго механизма? Должны–ли мы вообще дать ей такое обширное значенiе и смыслъ? Вотъ вопросы, поднимаемые попыткой д–ра Вундта подъискать одного знаменателя ко всѣмъ психическимъ величинамъ, на котораго они всѣ дѣлились бы безъ остатка! Но такъ какъ д–ръ Вундтъ думаетъ главнымъ образомъ опираться въ своихъ выводахъ на ощущенiе, то прежде нежели мы займемся указанными вопросами — считаемъ нужнымъ сказать предварительно нѣсколько словъ объ этомъ предметѣ.

Ученiе объ ощущенiяхъ и тѣсно связанныхъ съ ними вещахъ занимаетъ въ трудѣ д–ра Вундта чуть–ли не цѣлую треть его. На этомъ пунктѣ, знакомомъ ему какъ физiологу онъ довольно силенъ. Если прибавить къ этому талантъ д–ра Вундта просто и ясно излагать свои мысли, то легко поддаться его влiянiю. Обыкновенный непогрѣшительный тонъ его на этомъ пунктѣ особенно догматиченъ: онъ говоритъ, опираясь на знанiя точныхъ наукъ. Какъ мы уже сказали въ самомъ началѣ своей статьи, ученiе объ ощущенiи въ послѣднее время, получило весьма большое и важное для психологiи развитiе. Не то, чтобъ въ немъ открыли какую–нибудь новую сторону, новую психологическую черту, долго остававшуюся неизвѣстною людямъ, научный прогрессъ его состоялъ въ томъ, что открыты методы, посредствомъ которыхъ возможно измѣрять сравнительную интенсивность ощущенiй. Веберъ, профессоръ физiологiи въ Лейпцигѣ, первый положилъ основанiе этому измѣренiю, указавши прежде всего на чувствѣ осязанiя, съ какою правильностiю слѣдуетъ возрастанiе интенсивности ощущенiя за количественнымъ увеличенiемъ внѣшняго впечатлѣнiя. Фехнеръ, бывшiй профессоръ физики въ Лейпцигѣ, и въ настоящее время — философiи тамъ же, развилъ въ цѣлую науку то, что Веберомъ дано было только въ начаткахъ. Онъ распространилъ Веберово открытiе на чувства зрѣнiя и слуха, развилъ цѣлую методику для подобныхъ изслѣдованiй, указалъ законы возрастанiя ощущенiй сравнительно съ возрастанiемъ впечатлѣнiй и прiискалъ математическiя формулы для этого закона. Тогда какъ физическая и физiологическая часть ощушенiя такъ глубоко разработана Гельмгольцомъ и Дюбуа Раймономъ, психическая основательно развита Фехнеромъ и Лотце. Послѣ такихъ работъ не было трудно талантливому автору основательно и съ большою законченностiю развить ученiе объ ощущенiи. Въ этомъ отношенiи можно сказать, что всѣ сильныя стороны въ этомъ отдѣлѣ сочиненiя Вундта взяты именно изъ трудовъ упомянутыхъ ученыхъ. Относительно способа изложенiя мы позволимъ себѣ сдѣлать одно только замѣчанiе. Д–ръ Вундтъ вездѣ торопится сообщить результаты изслѣдованiй, совсѣмъ почти опуская изъ виду методы, посредствомъ которыхъ добываются результаты, и производятся изслѣдованiя. Оттого онъ въ высшей степени догматиченъ и въ этомъ пунктѣ. Между тѣмъ въ ученiи объ ощущенiи не такъ важны результаты, добытые изслѣдованiями, сколько самыя способы изслѣдованiй. Въ этомъ отношенiи нужно отдать честь труду Фехнера (Elemente der Psychophysik). Почему онъ имѣетъ строго научное значенiе — зависитъ конечно оттого, что въ немъ главнымъ образомъ встрѣчается ученiе о методикѣ: читатель легко замѣчаетъ въ немъ, что авторъ не идетъ ощупью, и разбираетъ, какъ, куда и какой дорогой идти нужно. И когда явится обѣщанное Фехнеромъ сочиненiе: «Измѣрительные методы ощущенiя», нѣтъ сомнѣнiя, ученiе объ ощущенiи станетъ гораздо выше многихъ и многихъ отдѣловъ въ физiологiи. Д–ръ Вундтъ до такой степени мало обратилъ вниманiя на этотъ важный для науки пунктъ, что изъ трехъ методовъ Фехнера при измѣренiи ощущенiя въ текстѣ вовсе и не упомянулъ о двухъ другихъ, и сдѣлалъ краткую замѣтку о нихъ только въ своихъ примѣчанiяхъ. Какой большой промахъ сдѣлалъ при этомъ Вундтъ видно изъ того, что поставленные имъ на заднiй планъ два метода въ сущности даютъ болѣе точные результаты, чѣмъ упомянутый имъ методъ едва замѣтныхъ различiй. Какъ извѣстно, этотъ методъ основывается на томъ, что при опытѣ количество одного впечатлѣнiя увеличивается до той степени, пока экспериментируемое лицо не замѣтитъ различiя его отъ другаго, бывшаго до увеличенiя совершенно равнымъ первому. И такъ какъ мы всегда съ величайшей точностью можемъ опрѣделить величину раздражающаго впечатлѣнiя, то также точно можно опредѣлить и велицину той надбавки впечатлѣнiя, какая нужна для того, чтобъ соотвѣтствующее ему ощущенiе было различаемо отъ другаго какъ разное, болѣе интенсивное. Такимъ образомъ найдено, что для ощущенiя разности между двумя тяжестями нужно ¹/₄ сравнительной разницы между ними, напр. при 10 лотахъ нужно 12¹/₂ лотовъ, чтобъ ощутить разность давленiя ихъ на кожу, потому что 10 и 11 лотовъ, по величинѣ своего давленiя кажутся совершенно одинаковыми. Для зрѣнiя нужно ¹/₁₀₀ разницы въ освѣщенiяхъ, чтобъ можно было замѣтить между ними различiе. Точно также найденъ законъ измѣренiя слуховыхъ ощущенiй. Но этотъ методъ все–таки довольно грубъ еще, потому что онъ даетъ намъ результаты только о весьма замѣтномъ различiи и ограничившись имъ однимъ, мы ничего не могли бы знать о весьма малыхъ количественныхъ разницахъ въ ощущенiяхъ. Напр. если мы можемъ различать давленiя только 10 и 12¹/₂ какъ разныя, то не видно, какимъ законамъ должно слѣдовать возрастанiе ощущенiя при разницахъ впечатлѣнiй меньшихъ, чѣмъ ¹/₄, напр. когда при 10 лотахъ величины одной тяжести другая будетъ только 11 или 11¹/₂ и т. п. Абсолютно же конечно, ощущенiе отъ 11 лотовъ должно быть больше, чѣмъ отъ 10, хотя мы вовсе неспособны чувствовать ихъ различiе. Въ этой нуждѣ помогаютъ намъ два другихъ метода: методъ правильныхъ и ложныхъ случаевъ, и методъ средней ошибки. При нихъ берутся два впечатлѣнiя, разницы которыхъ меньше, чѣмъ какая нужна для того, чтобъ безошибочно дѣлать заключенiя къ различiю производимыхъ ими ощущенiй. Поэтому экспериментируемое лицо ошибается, и меньшее по интенсивности ощущенiе иногда признаетъ за большее. Найдено однакожь, что если взять очень много такихъ случаевъ, то пропорцiя между вѣрными и ложными сужденiями всегда слѣдуетъ за величиной разницы одного впечатлѣнiя отъ другого. Чѣмъ больше эта разница, тѣмъ менѣе ложныхъ сужденiй и болѣе вѣрныхъ, и наоборотъ. Смотря потому, какая точность нужна въ изслѣдованiяхъ, и высчитывается потомъ, когда накопилось достаточное число опытовъ: или средняя величина ошибки — особенно при измѣренiи зрѣнiя, или пропорцiи правильныхъ или ложныхъ случаевъ. Эти методы требуютъ множества опытовъ весьма трудныхъ и хлопотливыхъ. Но за то ими достигается гораздо точнѣйшiй результатъ, чѣмъ методомъ едва замѣтныхъ различiй, и притомъ въ той области ощущенiй, гдѣ послѣднiй методъ совершенно безсиленъ. Когда наука еще серьезнѣе возмется за разработку ощущенiя, нѣтъ сомнѣнiя она обратитъ особенное вниманiе на послѣднiе два метода. Трудъ потребуется громадный, но за то можно быть увѣреннымъ, что мы получимъ болѣе точные результаты, чѣмъ теперь. Но д–ръ Вундтъ вовсе не вошолъ въ эту оцѣнку методовъ и на главную надежду науки мало обратилъ вниманiя. Онъ вездѣ спѣшилъ сообщить результаты изслѣдованiй, при томъ въ такомъ тонѣ и такой формѣ, что они кажутся для незнающаго читателя какъ–бы изслѣдованiями самого д–ра Вундта. Между тѣмъ если вычесть изъ нихъ то, что принадлежитъ Веберу, Фехнеру, Гельмгольцу, трудно сказать, что осталось–бы отъ нихъ кромѣ разсужденiй д–ра Вундта по поводу чужихъ трудовъ.

Не желая слишкомъ удлиннять свою статью, мы воздержимся отъ передачи нашимъ читателямъ интересныхъ результатовъ измѣренiя ощущенiй. Незнакомые съ ними могутъ прочесть о нихъ въ книгѣ д–ра Вундта, болѣе счастливые изъ читателей могутъ гораздо основательнѣе познакомиться со всей наукой психофизики въ «Elemente der Psychophysik von Gustav Theodor Fechner. Leipzig. 1860», и прочесть сюда относящееся въ статьѣ объ осязанiи профессора Вебера, помѣщенной въ «Handwörterbuch der Physiologie von Wagner» и въ оптикѣ Гельмгольца. Мы обратимся теперь къ собственнымъ мнѣнiямъ д–ра Вундта, какими часто сопровождаетъ онъ изложенiе фактовъ, и тѣмъ попыткамъ его обобщить частные результаты психофизики, съ которыми никакъ нельзя согласиться.

Прежде всего мы должны исправить маленькую неточность, допущенную д–ромъ Вундтомъ при изчисленiи своихъ заслугъ въ изслѣдованiи психическихъ явленiй и въ частности ощущенiя. Во введенiи онъ не обинуясь говоритъ, что онъ первый приложилъ къ психической области законъ сохраненiя силы, и при этомъ воспользовался фактами электро–физiологiи 1 В. VIII. Но въ этомъ случаѣ д–ръ Вундтъ находится въ маленькомъ самообольщенiи. Во–первыхъ серьезной попытки приложить законъ сохраненiя силы къ чисто–психическимъ явленiямъ мы вовсе не встрѣчаемъ въ трудѣ д–ра Вундта. Если онъ и прилагаетъ этотъ законъ, то къ ученiю объ электрическомъ состоянiи нерва только, а касается–ли это приложенiе собственно психической области явленiй — это еще большой вопросъ. Во–вторыхъ еще за два года до появленiя труда д–ра Вундта законъ сохраненiя силы былъ уже приложенъ къ ощущенiю всей психической жизни профессоромъ Фехнеромъ. Онъ приложилъ его даже такъ рѣзко, и такъ настойчиво высказалъ мысль о совершенной приложимости его въ область душевныхъ явленiй, что незнанiе о томъ д–ра Вундта можетъ быть объясняемо только или забывчивостiю его, или тѣмъ, что онъ просто не читалъ начала труда Фехнера. Мы приведемъ одно мѣсто изъ него: «Живая сила, потребная къ рубкѣ дровъ и употребляемая на мышленiе т. е. на психофизическiя процессы, не только могутъ быть сравниваемы, но даже и превращаемы одна въ другую, слѣдовательно обѣ работы могутъ измѣряться со стороны тѣла одною и тою же мѣрою. Какъ потребно извѣстное количество живой силы, чтобъ разколоть сажень дровъ, поднять какую–нибудь тяжесть на извѣстную высоту, точно также нужно извѣстное количество ея, чтобъ какую–нибудь мысль мыслить съ извѣстной интенсивностью...» (Elem. d. Psychophys. 43–44 1. Theil). Вся V глава 1–й части «Элементовъ психофизики» толкуетъ именно о приложенiи закона сохраненiя силы къ области душевныхъ явленiй; ему дается значенiе гораздо обширнѣйшее, чѣмъ то, какое далъ ему д–ръ Вундтъ, приложивши его только къ дѣятельности нерва. Какъ ни желательно было бы для насъ серьезно поговорить объ этомъ законѣ, но мы боимся сдѣлать свою статью слишкомъ длинною. Предметъ этотъ потребовалъ бы отъ насъ весьма длинныхъ разсужденiй. Когда–нибудь онъ составитъ предметъ особенной статьи нашей. Теперь же мы ограничимся только парою замѣчанiй. Съ тѣмъ воззрѣнiемъ на этотъ законъ, по которому одна и та же сила можетъ быть превращаема въ другую, какъ напр. количество теплоты, возможной отъ фунта угля, можетъ быть превращаемо въ извѣстное количество механической работы, мы можемъ согласиться только съ весьма важнымъ ограниченiемъ. Такое толкованiе фактовъ, что одна и та же сила какъ хамелеонъ какой можетъ быть превращаема во многiя другiя силы — мы должны рѣшительно отвергнуть. Тамъ, гдѣ дѣло идетъ о философской точности понятiй, не можетъ быть рѣчи о томъ, что сила какъ всепроникающiй эѳиръ можетъ изъ одного тѣла проникать въ другое. Сила безъ тѣла, въ которомъ она находится, не можетъ быть мыслима, она не есть что–нибудь само по себѣ существующее: ею означается степень напряженiя дѣятельности, или состоянiя какого–нибудь предмета. И какъ дѣятельность, или состоянiе не мыслимы безъ того, что дѣятельно, или что находится въ извѣстномъ состоянiи, такъ точно и сила безъ того, что имѣетъ ее. Вопросъ поэтому, можетъ–ли сила переходить въ другое тѣло и тамъ превращаться въ какую–нибудь другую форму силы положительно не имѣетъ смысла: все равно еслибъ мы задали вопросъ, можетъ–ли чье–нибудь состоянiе перейти въ другого человѣка и тамъ превратиться въ какую–нибудь другую силу. Поэтому невозможно предполагать, чтобъ та же самая теплота, которая возможна отъ фунта угля, могла именно своимъ существомъ превращаться въ свѣтъ, который дается горѣнiемъ, механическое движенiе, которое слѣдуетъ за нагрѣванiемъ котла въ машинѣ. Мы ничего не имѣемъ сказать противъ такой формы пониманiя закона сохраненiя силы, какъ учонаго вспомогательнаго средства въ естественныхъ наукахъ, какъ полезной гипотезы. Такихъ гипотезъ весьма много, и если они часто употребляются въ наукѣ то какъ полезныя сокращенныя формулы фактовъ, то какъ болѣе ясное и наглядное resumé ихъ, то какъ болѣе удобное объясненiе ихъ, мы ничего не говоримъ противъ нихъ: до времени они могутъ держаться въ наукѣ. Но всегда нужно опасливо обходиться съ ними тамъ, гдѣ требуется уже точность выраженiя и логическая основательность мысли, гдѣ уже имѣется въ виду истинное толкованiе фактовъ. Когда физикъ толкуетъ намъ, что количество теплоты, нагрѣвающее фунтъ воды въ 0° на 1° можетъ быть превращено въ такое количество механической работы, какая нужна для поднятiя 1367 фунтовъ на 1 фунтъ, то если не имѣется ничего болѣе въ виду, какъ просто собщить одинъ фактъ, можно и не поднимать метафизики вопроса. Но она уже неизбѣжна, еслибы онъ превращенiе силы одной въ другую сталъ передавать намъ, какъ нѣчто логически–возможное и даже необходимое. Поэтому мы скорѣе соглашаемся съ другой формой толкованiя этого закона, именно что одна форма силы можетъ вызывать въ тѣлахъ другiя формы силъ, т. е. одна сила можетъ вызывать извѣстный эквивалентъ другой, такъ что никакая часть силы въ сущности не исчезаетъ даромъ, но всегда своею дѣятельностью смотря по обстоятельствамъ вызываетъ соотвѣтственный эквивалентъ другой силы. Нельзя также согласиться и съ Фехнеромъ, что сила, идущая у работника на рубку дровъ, и на мышленiе въ сущности одна и та же, и что когда занята одна, другая не можетъ дѣйствовать потому, что у ней нѣтъ такъ сказать субстрата, въ которомъ могла бы она дѣйствовать, такъ какъ онъ занятъ другой работой. Приводимые имъ факты допускаютъ и другое толкованiе. Но конечно можно согласиться съ нимъ, что между душевной и тѣлесной дѣятельностями есть эквивалентное отношенiе, какъ между механическимъ движенiемъ и теплотой, электричествомъ и т. д. Но одно существованiе эквивалентовъ между дѣятельностями указываетъ не на то, что обѣ они — одна и та же дѣятельность, и слѣдовательно могутъ быть превращаемы одна въ другую, а что есть тѣсное взаимодѣйствiе между обѣими, и что количество одной можетъ вызывать, или подавлять извѣстное количество другой.

Мы не можемъ также согласиться съ д–мъ Вундтомъ относительно значенiя логариѳмическаго закона въ отношенiяхъ ощущенiй къ впечатлѣнiю. Веберъ первый показалъ, что если интенсивность одного впечатлѣнiя находится въ такомъ же отношенiи къ интенсивности второго, какъ интенсивность третьяго — къ четвертому, то различiе между ощущенiями, возбужденными первой парой впечатлѣнiй, равно разности между ощущенiями второй пары. Заслуга Фехнера въ томъ и состоитъ, что онъ первый доказалъ, что если выразить интенсивность впечатлѣнiй числами, то при этомъ обнаруживается, что они находятся въ такомъ отношенiи къ вызываемымъ ими ощущенiямъ, какъ простыя числа къ своимъ логариѳмамъ. Этотъ фактъ, имѣющiй значенiе въ области ощущенiй, д–ръ Вундтъ распространяетъ на всю психическую область. Слѣдовательно по его мнѣнiю всѣ душевныя состоянiя находятся въ такомъ отношенiи къ другимъ произведеннымъ ими душевнымъ состоянiямъ (въ отношенiи къ интенсивности только, конечно), въ какомъ находятся простыя числа къ своимъ логариѳмамъ. Но главное дѣло въ томъ, имѣемъ ли право дѣлать подобныя обобщенiя. Какiе факты можемъ указать въ доказательство гипотезы? Маленькая непрiятность можетъ уничтожить самую интенсивную веселость расположенiя. Небольшое представленiе иногда вяло вызванное въ сознанiи, часто влечетъ за собой цѣлые массы представленiй, а представленiе большихъ непрiятностей иногда вовсе не производятъ особеннаго непрiятнаго чувства. Вообще у насъ очень мало фактовъ, чтобъ согласиться съ обощенiями д–ра Вундта.

Мы оставимъ въ сторонѣ детали вопроса объ ощущенiяхъ. Какое участiе имѣютъ въ вызовѣ ощущенiя электрическiе процессы въ нервахъ, чтó мы должны приписать въ ощущенiи нерву и мозгу, отчего зависитъ качественная разность между ощущенiями одного и того же внѣшняго чувства, и разныхъ чувствъ? — всѣ эти вопросы весьма интересные и достойные того, чтобъ обстоятельнѣй поговорить о нихъ, но которые къ сожалѣнiю мы должны за длиннотою статьи пройти молчанiемъ. Здѣсь не мóжемъ не замѣтить одного обстоятельства. Д–ръ Вундтъ очевидно не разграничиваетъ ясно тѣхъ предѣловъ, гдѣ въ цѣломъ процессѣ ощущенiя кончаются физiологическiе процессы и гдѣ начинаются психическiе. Онъ смѣшиваетъ ихъ въ одномъ понятiи тожества обоихъ. Самый же процессъ ощущенiя представляетъ такъ, какъ бы онъ происходилъ въ нервѣ, а мозгу посредствомъ нервовъ сообщался только сигналъ о всемъ происходящемъ въ нихъ. Очевидно — представленiе дѣла совершенно не ясное и недостаточное. Ибо рождается новый вопросъ о природѣ такихъ сигналовъ? Подобны ли они по своей натурѣ, ощущенiямъ, происходящимъ на концахъ нервовъ, или нѣтъ? Если подобны, если они тоже, чтò и ощущенiя, то они не сигналы, а ощущенiя, и слѣдовательно, чтò дѣлается не переферiи нервовъ, повторяется также и въ центрѣ? Но понятiемъ сигналовъ д–ръ Вундтъ очевидно хотѣлъ выразить то, что сообщительные процессы между окончанiемъ нервовъ и мозгомъ вовсе не похожи на ощущенiя, а имѣютъ по отношенiю къ нимъ символическое значенiе. Тогда мы должны приписать душѣ врожденное знанiе — котораго ни въ какомъ случаѣ не допускаетъ д–ръ Вундтъ — значенiя сигналовъ, не говоря уже о томъ, что понятiемъ сигналовъ вводится въ процессъ ощущенiя новое звѣно, необходимости котораго и цѣли мы указать никакъ не можемъ. Притомъ, если окончанiя нервовъ имѣютъ чудодѣйственную способность ощущать — къ чему спрашивается съ видимымъ усилiемъ и заботливостiю устроена природой вся система нервовъ, концентрирующаяся въ мозговыхъ центрахъ. Ни смысла, ни цѣли ея мы понять не можемъ, если на долю ея выпадаетъ только быть телеграфною сѣтью для передачи уже извѣстныхъ свѣденiй, такъ какъ главное дѣло — ощущенiе дѣлается на концахъ этой системы.

Впрочемъ въ этихъ пунктахъ д–ръ Вундтъ дѣлитъ воззрѣнiя своихъ собратовъ физiологовъ. Намъ интереснѣй слѣдовать за нимъ туда, гдѣ онъ оригиналенъ, или старается быть такимъ, — гдѣ онъ приводитъ новыя мысли. Такъ нельзя не признать оригинальности за той его мыслью, что процессъ ощущенiя въ сущности есть процессъ умозаключенiя, только эти умозаключенiя весьма страннаго и причудливаго характера. Во первыхъ они неизвѣстны совсѣмъ тому, кто умозаключаетъ, во вторыхъ неизвѣстны и посылки даже, изъ которыхъ слѣдуетъ заключенiе; извѣстенъ только результатъ его — именно ощущенiе. Если тонъ и цвѣтъ кажутся намъ совершенно не похожими, не сравнимыми другъ съ другомъ, то это потому что мы сравниваемъ ихъ въ умозаключенiи. И такъ какъ силлогизмъ долженъ состоять изъ посылокъ, сужденiй, д–ръ Вундтъ изобрѣтаетъ примитивныя сужденiя. Они тоже должны быть весьма страннаго характера, и если справедливы слова д–ра Вундта, составятъ десятое чудо уже въ логическомъ мiрѣ. Если смотрѣть на нихъ съ психологической стороны, то они должны быть признаны за безсодержательныя, потому что въ нихъ нѣтъ никакого психическаго или логическаго содержанiя: содержанiе въ нихъ по мнѣнiю Вундта матерiальное, т. е. не логическое, а именно физическое. Такимъ образомъ можетъ казаться что д–ръ Вундтъ вводитъ насъ въ кругъ миѳологическихъ представленiй: ужъ не логическiя ли центавры эти силлогизмы. Очевидно по заключенiю они имѣютъ обыкновенную логическую голову, но по задней части, по посылкамъ матерiальнаго характера они совсѣмъ не логической формы. Дальше этого конечно не можетъ идти никакой анализъ, потому что еслибы д–ръ Вундтъ захотѣлъ далѣе прослѣдить свои примитивныя сужденiя, ему пришлось бы уже пуститься въ разсужденiя физiологической химiи.

Однако оставивъ въ сторонѣ преувеличенiя, и выводы автора, можно однакожъ отыскать довольно дѣльную и повидимому научную мысль въ стремленiи автора уяснить темныя процессы и связать вещи, которыя издавна считаются безвозвратно разклеившимися. Безсознательная логическая жизнь служитъ д–ру Вундту средствомъ къ достиженiю двухъ цѣлей: во первыхъ указать общiй источникъ происхожденiя душевныхъ явленiй повидимому весьма разнородныхъ, распадающихся на разныя группы, невыводимыя одна изъ другой; во вторыхъ указавъ логическiй механизмъ, производящiй ихъ, онъ хотѣлъ съ тѣмъ большею легкостiю вывести нужное для него заключенiе о тожествѣ логическаго и физическаго, психическаго и физическаго механизма.

Относительно первой попытки мы должны сказать, что не одно увлеченiе могло руководить д–ромъ Вундтомъ дать безсознательной жизни указанное имъ значенiе и смыслъ. Конечно нельзя отрицать факта безсознательной жизни души. Когда намъ даны впечатлѣнiя, разность которыхъ меньше той какая должна быть между ними, чтобъ соотвѣтствующiя имъ ощущенiя воспринимались нами какъ различныя, мы считаемъ оба ощущенiя совершенно равными. Если на поверхность кожи въ одномъ мѣстѣ положена тяжесть въ 10 лотовъ, а въ другомъ въ 11–ть, намъ кажется, что ощущенiя отъ давленiя обоихъ тяжестей совершенно равны. Но равными очевидно они быть не могутъ. Конечно и 11–й лотъ производитъ давленiе на кожу и вызываетъ ощущенiе, только оно пропадаетъ даромъ для нашего сознанiя, и поступаетъ въ разрядъ безсознательныхъ ощущенiй. И кто не знатъ, какъ незамѣтно для насъ самихъ мѣняются въ насъ представленiя, какъ одни осѣдаютъ на дно души, дѣлаясь безсознательными, другiе выплываютъ на поверхность, часто изумляя насъ самихъ своей неожиданностью. Извѣстно какъ изъ мелкихъ, въ одиночку непримѣтныхъ чувствъ образуется общее настроенiе, часто весьма интенсивное по своему тону, но замѣтное и сознательное для насъ какъ цѣлое только. Чѣмъ спрашивается руководится душа при этомъ своемъ сознаванiи однихъ состоянiй, и полномъ иногда невѣденiи другихъ? Но главный вопросъ, какимъ процессомъ вызываются въ ней состоянiя? Въ ощущенiи нашему сознанiю представляется только фактъ, что мы ощущаемъ тотъ или другой цвѣтъ, тонъ; вкусъ и т. д. Но какимъ образомъ рождается въ насъ ясное интенсивное ощущенiе, отъ 0 интенсивности возрастаетъ до единицы? Тайна этого сокрыта отъ насъ безсознательностiю приготовляющихъ ощущенiе процессовъ. Какимъ образомъ представленiе возбуждаетъ въ насъ прiятное или непрiятное чувство? Какiя событiя или движенiя въ существѣ души происходятъ до появленiя въ ней сознательно непрiятнаго чувства? Что предшествуетъ образованiю въ душѣ вообще стремленiй? Изъ какихъ недръ своихъ, и какъ производитъ она всѣ эти качественно различныя состоянiя ощущенiя, чувства и стремленiй?

Д–ръ Вундтъ пожелалъ заглянуть и въ эту непроходимую тьму, которая называется безсознательной жизнью, и подсмотрѣть какiя процессы предшествуютъ появленiю въ душѣ сознательныхъ состоянiй. Желанiе само по себѣ весьма невинное, даже научное. Не онъ къ сожалѣнiю, не вооружился достаточною осторожностiю въ выводахъ и умѣренностiю въ своихъ гипотезахъ. О безсознательной жизни души разсуждать весьма трудно, — и дѣлать рѣшительные выводы не всегда безопасно. Искать опытныхъ истинъ тамъ, гдѣ нѣтъ никакого опыта, гдѣ нѣтъ никакого контроля, едвали полезно. Мы можемъ дѣлать разныя предположенiя о безсознательной жизни, прiискивать такъ сказать посылки къ готовымъ уже заключенiямъ. Но и при этомъ слѣдуетъ помнить, что одни и тѣ же заключенiя допускаютъ множество различныхъ посылокъ, много возможностей, между которыми безъ руководящихъ принциповъ труденъ бываетъ выборъ. Д–ръ Вундтъ полагаетъ напр. что всѣ душевныя состоянiя и дѣятельности суть результаты способности души умозаключать, что душа есть по преимуществу логическое существо, или лучше сказать умозаключающее существо, по старому схоластическому выраженiю — ens ratiocinans. Д–ръ Вундтъ пришолъ къ такому предположенiю, чтобъ объяснить производящую причину душевныхъ явленiй и указать одну дѣятельность души, какъ источникъ всѣхъ другихъ душевныхъ явленiй. Но можно ли согласиться съ подобной гипотезой д–ра Вундта? Онъ категорически говоритъ, что дѣятельность умозаключенiя предшествуетъ всѣмъ другимъ логическимъ дѣятельностямъ, что мы умозаключаемъ прежде, нежели составляемъ сужденiя, и что логическая дѣятельность въ сущности есть силлогистическая способность. И въ этомъ отношенiи мы чувствуемъ себя очутившимися въ заколдованномъ кругу, въ которомъ можно вертѣться только, но изъ котораго выйти невозможно. Ибо если по словамъ д–ра Вундта сужденiя предполагаютъ умозаключенiя, то по не менѣе основательнымъ соображенiямъ можно сказать, что и послѣднiя предполагаютъ первыя, особенно если умозаключенiе предполагаетъ какiя нибудь логическiя посылки, т. е. сужденiя, изъ которыхъ выводится что нибудь. Если д–ръ Вундтъ разумѣетъ какую нибудь новую неслыханную доселѣ форму умозаключенiй, то можетъ быть онъ и правъ: только да позволено будетъ намъ тогда усомниться, дѣйствительно ли, новооткрытая форма умозаключенiя есть силлогистическая форма? И потомъ еще представляется безпомощный вопросъ: какъ возможны сужденiя безъ понятiй? Ибо если я сужу о чемъ нибудь, то дѣятельность моего ума при этомъ въ томъ и состоитъ, что я съ однимъ понятiемъ соединяю другое, — и въ умозаключенiи одно понятiе вывожу изъ другого. Очевидно д–ръ Вундтъ предполагаетъ другую необыкновенную логику. Далѣе объясняетъ ли вся логическая mashinerie д–ра Вундта то, для чего она подведена? И въ этомъ позволено будетъ намъ усумниться. Мы видѣли уже какъ недостаточно объясняется способностiю умозаключать самосознанiе нашего Я и способность чувствовать. Даже стремленiя наши и тѣ не выводимы изъ логическаго характера души. Мы можемъ представить себѣ существо логическое по преимуществу безъ страданiй и горя, безъ стремленiй; изъ одного логическаго содержанiя своего оно никогда не нашло бы въ себѣ ни мотивовъ, ни способности страдать, или наслаждаться, или стремиться къ чему нибудь. Если наша душа имѣетъ еще содержанiе, кромѣ логическаго, то оно вовсе не производное, а такое же первоначальное, какъ и логическое: въ томъ и дѣло, что душа есть многостороннее существо и способна къ разнообразнымъ состоянiямъ. Притомъ что это за безсознательная логическая жизнь? До сих поръ лучшiе умы воображали, что логическая дѣятельность есть сознательная по преимуществу. Она предполагаетъ сознательное соединенiе логическихъ элементовъ по ихъ внутреннему сродству, она всегда предполагаетъ извѣстную сознательную цѣль; мыслитель есть полный хозяинъ своихъ представленiй, онъ пользуется ими какъ средствами, сознательно руководясь извѣстными принципами. Д–ръ Вундтъ склоненъ кажется принимать игру представленiй, механическiя ассоцiацiи понятiй за мышленiе, за логическую дѣятельность. Но если одно представленiе вызываетъ другое, и посредствомъ его третье, если образуется ассоцiацiя между первымъ и третьимъ, изъ этого не слѣдуетъ, что процессъ этотъ совпадаетъ съ логическимъ процессомъ умозаключенiя. Если за животными и признаемъ мы способность соединять и сцѣплять такимъ образомъ представленiя, то отъ этой способности имъ далеко еще до силлогистической способности: потому что едвали они могутъ сознательно, по степени внутренняго сродства соединять и разъединять элементы мысли. Если мы сами иногда не можемъ отдать себѣ отчота, какимъ образомъ мы пришли къ какому нибудь заключенiю, какъ явилось въ насъ то или другое понятiе, то вопросъ еще, логическимъ ли путемъ мы шли при этомъ, и въ собственномъ ли смыслѣ мы сдѣлались обладателями при этомъ новыхъ логическихъ элементовъ мысли. Мышленiе потому и есть въ высшей степени сознательная дѣятельность, что тамъ, гдѣ оно начинается, отступаетъ на заднiй планъ безсознательный часто механизмъ представленiй: онъ превращается только въ вспомогательное средство. Между тѣмъ д–ръ Вундтъ говоритъ о безсознательной индукцiи, — какъ вещи совершенно понятной и извѣстной. По значенiю ея въ душевной жизни она есть какъ бы чудодѣйственный жезлъ Моисеевъ, изъ сухихъ камней изводящiй воду. Д–ръ Вундтъ завѣряетъ, что индукцiя по существу своему безсознательна (2 Band 210–11), мало того онъ усвояетъ безсознательный характеръ преемственной работѣ людей, двигавшихъ впередъ такъ называемыя индуктивныя науки (2 Band 207). Подобныя услуги уже можно назвать въ собственномъ смыслѣ мѣдвѣжьими. Всѣ великiе дѣятели науки такимъ образомъ были ни чѣмъ инымъ, какъ постоялыми дворами для индукцiи, она инстинктивно шла впередъ и для постоя своего избирала нѣкоторыхъ людей. Но чтоже послѣ этого правильный ходъ и отвѣтственность за себя науки, какъ не пустая фразеологiя? Если индукцiя безсознательно дѣлаетъ порядочное дѣло, то гдѣ гарантiя, что она не сдѣлаетъ и не наплодитъ глупыхъ обобщенiй? И откуда этотъ фатальный мотивъ въ насъ дѣлать обобщенiя и выводы безъ собственнаго вѣдома нашего?

Придавъ такое значенiе безсознательной жизни, д–ръ Вундтъ хотѣлъ ею доказать тожество логическаго и физическаго, психическаго и физiологическаго механизма (2 В. 439). Но не слишкомъ ли поторопился д–ръ Вундтъ сдѣлать выводъ. Онъ съ самодовольствомъ упоминаетъ въ концѣ своего труда, что на ощущенiи ему особенно удалось доказать справедливость упомянутаго предположенiя. Мы видѣли уже, къ какимъ отчаяннымъ средствамъ — въ родѣ примитивныхъ сужденiй, долженъ былъ онъ прибѣгнуть чтобъ доказать свою гипотезу. Онъ усиливался вездѣ, гдѣ только есть связь явленiй, доказывать присутствiе логическаго процесса умозаключенiя. Гдѣ преемство, хотя бы временное только, тамъ ужъ по его мнѣнiю непремѣнно дѣйствуетъ скрытый силлогизмъ. Изъ того, что электрическiй токъ возбуждаетъ ощущенiе, онъ заключаетъ что ощущенiе есть заключенiе силлогизма, посылками котораго служатъ логическiе примитивныя сужденiя. Можно быть увѣреннымъ, что еслибъ д–ръ Вундтъ сталъ писать философiю природы, въ процессѣ удара онъ непремѣнно доказалъ бы присутствiе умозаключенiя: ибо въ немъ есть всѣ признаки силлогизмовъ д–ра Вундта. Ударяющее тѣло представляетъ первую логическую посылку, двужущееся отъ удара вторую, пунктъ гдѣ оно останавливается есть какъ бы заключенiе изъ первыхъ двухъ посылокъ: д–ръ Вундтъ назвалъ бы его «заключительнымъ актомъ скрытаго процесса мышленiя». Если говорить просто и прямо, то мы должны сказать о подобныхъ выводахъ, что они обнаруживаютъ непониманiе дѣла, и совершенное незнанiе вещей, о которыхъ разсуждается въ данномъ случаѣ. Что въ силлогизмѣ за однимъ понятiемъ слѣдуетъ другое, недаетъ еще права думать что и всѣ роды преемственныхъ событiй суть силлогизмы. Но если бы и удалось д–ру Вундту доказать тожество физическаго и логическаго механизмовъ, изъ этого еще ничего не слѣдуетъ, тѣмъ менѣе то, что оба рода явленiй физiологическихъ и психическихъ совершенно тожественны. Положимъ, вся психическая жизнь слагается изъ процессовъ, необходимо слѣдующихъ одинъ за другимъ, процессы въ свою очередь состоятъ изъ ряда необходимо вызывающихъ одно другое явленiй, равно какъ и физическая жизнь мiра основывается на такой же необходимой связи процессовъ и явленiй — что изъ этого слѣдуетъ? Слѣдуетъ ли, что оба механизма тожественны? Вопервыхъ спрашивается, тожественны ли явленiя, связанныя между собою необходимо въ обоихъ механизмахъ? На этотъ пунктъ мы должны отвѣчать отрицательно. Если впечатлѣнiе въ сущности можетъ быть сведено на движенiе, то въ ощущенiи, вызываемомъ имъ въ душѣ, мы не имѣемъ уже никакого слѣда движенiя, и потому справедливо говорятъ, что ощущенiе есть новое несоизмѣримое съ причиной, послужившей для него поводомъ, событiе чисто уже психическаго характера. Способность сохранять въ себѣ прошедшiя состоянiя опять новая черта психическаго существа, не встрѣчающаяся намъ въ физическомъ мiрѣ. Ибо память и воспоминанiе суть совершенно оригинальныя свойства души сравнительно съ свойствомъ простыхъ физическихъ тѣлъ: послѣ всевозможныхъ перемѣнъ и измѣненiй въ разныхъ химическихъ соединенiяхъ, все таки оставаться чистыми и неизмѣнными въ своихъ свойствахъ, какъ и до соединенiй. Способность чувствовать и стремиться опять совсѣмъ не извѣстныя явленiя въ чисто физическомъ мiрѣ. А соединенiе представленiй въ понятiя, въ одно цѣлое, развѣ повторяется въ химическомъ мiрѣ? Слѣдовательно если психическiй мiръ есть механизмъ, такъ ужъ своеобразный механизмъ, части котораго не похожи на части физическаго механизма. Есть серьезныя основанiя сомнѣваться, чтобъ душевныя качества и явленiя имѣли вѣсъ, цвѣтъ, вкусъ, запахъ, чтобъ для душевныхъ движенiй имѣлъ значенiе законъ уменьшенiя силы сообразно квадратамъ разстоянiя, чтобъ химическiя законы были похожи на психическiе. Слѣдовательно изъ понятiя о психическомъ механизмѣ слѣдуетъ одно только: что и въ психическихъ явленiяхъ есть извѣстная связь, порядокъ, необходимость. Но тутъ можно сомнѣваться, та ли необходимость дѣйствуетъ въ психическомъ мiрѣ, когда представленiе вызываетъ въ насъ извѣстное чувство, чувство стремленiя, а стремленiя опять вызываютъ представленiя и понятiя, — та ли необходимость, какая въ физическомъ мiрѣ вызываетъ за ударомъ движенiя ударяемаго тѣла.

Теперь мы можемъ обобщить свои замѣчанiя о трудѣ д–ра Вундта. Его нельзя назвать матерiалистомъ въ строгомъ смыслѣ этого слова. Такой платонической любви къ матерiи, какою обладаютъ истые матерiалисты онъ не имѣетъ. Онъ не спѣшитъ вездѣ при всякомъ удобномъ и не удобномъ случаѣ напоминать, что духъ и матерiя одно и тоже и что мысль есть дѣятельность матерiи. Онъ болѣе щадитъ эстетическiя, нравственныя и религiозныя стороны жизни. Но тѣмъ не менѣе, по своимъ прiемамъ и тенденцiямъ онъ даетъ много пищи матерiалистическому направленiю, и весьма многiя страницы его труда могутъ легко быть эксплуатированы какимъ нибудь матерiалистомъ. Вундта можно назвать физiологомъ въ психологiи. Если невидно изъ его словъ, что психологiя должна быть только одною главой физiологiи, то въ методѣ или лучше по отсутствiю всякаго опредѣленнаго метода, въ прiемахъ, въ образѣ воззрѣнiя на психологическiя явленiя, въ способахъ анализа ихъ онъ остается физiологомъ. Оттого не видно никакого порядка въ классификацiи душевныхъ явленiй; почему д–ръ Вундтъ говоритъ то о томъ, то о другомъ явленiи — это остается неизвѣстнымъ. Потому книга его дѣлаетъ впечатлѣнiе труда de rebus omnibus et quibusdam caeteris; чувствуется что съ такою же легкостiю д–ръ Вундтъ могъ написать еще такихъ же толстыхъ двѣ книги, могъ при случаѣ поговорить еще о нѣкоторыхъ вещахъ и если онъ говорилъ только на два тома, то невидно гдѣ причины самовоздержанiя автора. На душевныя явленiя онъ смотритъ какъ на внѣшнiя событiя; оттого такъ часто онъ смѣшиваетъ ихъ между собою; напр. ощущенiе, какъ психическое событiе, онъ въ сущности неотдѣляетъ отъ предшествовавшаго ему электрическаго возбужденiя нерва. Онъ прилагаетъ къ нимъ количественную мѣру, и почти вездѣ опускаетъ изъ виду весьма знакомую намъ качественную сторону душевныхъ явленiй; оттого его тенденцiя ставить душевныя явленiя во взаимную причинную связь, искать между ними аналогiй, ничѣмъ не обуздывается. Многiя явленiя происходятъ у него изъ другихъ, какъ Deus ex machina. Не скажемъ чтобъ д–ръ Вундтъ совершенно былъ незнакомъ съ психологической литературой. Онъ достаточно знакомъ напр. со школой Гербарта. Но намъ показалось, что какъ будтобы это знакомство ни къ чему не привело. Того знанiя и пониманiя психической жизни, какое мы во всякомъ случаѣ должны признать за Гербартомъ, не оказывается у д–ра Вундта.

Мы ничего не говорили объ оригинальныхъ взглядахъ д–ра Вундта на развитiе эстетической, религiозной и нравственной жизни человѣка, а также о пригодности труда его быть основой русскаго воспитанiя, какъ по слухамъ выразился о немъ одинъ здѣшнiй педагогъ въ одномъ педагогическомъ собранiи. Относительно послѣдняго пункта мы увѣрены, что проницательный читатель рѣшитъ этотъ вопросъ самъ. Можетъ быть, онъ найдетъ, что если руководиться взглядами д–ра Вундта на душевную жизнь, то выйдетъ, что при воспитанiи дѣтей педагогъ долженъ главное вниманiе обращать на развитiе въ нихъ безсознательной жизни. Вѣдь убѣжденъ же почтенный докторъ, что главная лабораторiя духа есть безсознательная жизнь и что въ безсознательной индукцiи заключается главная причина развитiя всѣхъ элементовъ сознательной жизни. Центръ тяжести воспитанiя долженъ такимъ образомъ перемѣститься. Если прежде педагоги толковали о развитiи сознательной жизни, о сознательномъ расширенiи и углубленiи психической жизни, съ легкой руки д–ра Вундта приходится уже заботиться о ловкой подготовкѣ безсознательной maschinerie сознательной жизни, твердомъ и прочномъ развитiи безсознательной жизни. Если прежде толковали о развитiи цѣлаго гармоническаго человѣка, теперь уже приходится хлопотать преимущественно о логически–теоретическомъ развитiи, потому что по взгляду д–ра Вундта нравственная, эстетическая жизнь, развитiе стремленiй и чувствъ въ сущности только результаты логической способности умозаключать. Если позволено будетъ намъ коротко высказать выводное педагогическое правило по д–ру Вундту, то его можно такъ выразить: ищите прежде логической жизни, всё остальное приложится вамъ.

А если не приложится? если не удастся экспериментъ надъ молодыми душами?

О взглядахъ на эстетическое, религiозное и нравственное развитiе человѣка мы не говорили изъ опасенiя, что статья наша разростется до ужасающихъ размѣровъ. Мы оставимъ поэтому свои разсужденiя о нихъ до выхода въ свѣтъ самаго перевода. Тогда мы будемъ въ состоянiи подробнѣй коснуться и многаго другого, чтó мы оставили себѣ мало или почти не тронутымъ, опасаясь слишкомъ распространить свою статью.

М. Владиславлевъ.

_______