литературныя впечатлѢнIя новопрIѢзжаго

 

_____

 

Я недавно возвратился изъ–за границы. Почти два съ половиной года провелъ я тамъ — вдали отъ событiй, совершившихся здѣсь кругомъ васъ, отъ интересовъ, созданныхъ новыми потребностями и складомъ жизни. Я долженъ еще сказать, что наибольшая часть этого времени была проведена мной въ Германiи, въ одномъ изъ тѣхъ глухихъ нѣмецкихъ городовъ, про который Гейне выразился, что онъ хорошъ тогда, когда къ нему поворачиваешь спину. Можете себѣ представить, какъ мало могло быть у меня тамъ встрѣчъ съ русскими туристами, отъ которыхъ во всякомъ случаѣ можно–бъ было узнать что–нибудь бòлѣе всегда краткихъ и скромныхъ писемъ. Мнѣ приходилось по этому довольствоваться только газетными извѣстiями изъ Россiи; слѣдовательно, по–большей части, читать кореспонденцiи, которыя составляются и печатаются если не въ одномъ домѣ, то во всякомъ случаѣ въ одномъ городѣ, гдѣ издаются самыя газеты. Такимъ образомъ я часто читалъ въ газетахъ вѣсти о предстоящемъ будто–бы дѣленiи Россiи на области по примѣру Австрiи, объ успѣхахъ и видахъ какой–то либеральной партiи съ французскими замашками и претензiями, о пожарахъ на фабрикахъ и банкротствахъ, о славянофильствѣ М–rs Каткова и Леонтьева и варварскомъ старообрядничествѣ г. Аксакова и т. п. Понятно, чтò могло проникнуть собственно литератрнаго въ эту трущобу. Одно утѣшенiе и было только, что получался нашъ французскiй журналъ Journal de St. Péterbоurg; но стоитъ взглянуть на него, чтобъ видѣть всѣ размѣры того литературнаго утѣшенiя, какое могъ онъ доставить. По части русской литературы собственно мнѣ случилось встрѣтиться съ однимъ только извѣстiемъ, именно: объявленiемъ объ изданiи Библiотеки для чтенiя въ 1864 году. Нужно пожить долго въ нѣмецкомъ городкѣ, чтобъ даже встрѣча съ объявленiемъ была своего рода обстоятельствомъ. Теперь напр. я окружонъ сотнями объявленiй объ изданныхъ, издающихся и имѣющихъ издаться журналахъ, вышедшихъ книжкахъ и т. п.; но не скажу, чтобъ во мнѣ пробуждались по такому случаю какiя нибудь особыя чувства. Тамъ–же отъ одного объявленiя чувствовалась какая–то услада. Между многими именами, которыя всегда съ удовольствiемъ встрѣчаешь въ литературѣ, я встрѣтился и съ такими, по отношенiю къ которымъ всегда, и особенно когда, отправляясь за границу, на досугѣ разсуждалъ въ вагонѣ объ успѣхахъ въ послѣднее время русской литературы, питалъ самое искренное pium desiderium — никогда больше не видѣть ихъ на литературной аренѣ.

Изъ всего вышесказаннаго легко усмотрѣть, что при такихъ незавидныхъ средствахъ неослабно слѣдить за русскимъ литературнымъ интересомъ — естественно образовался во мнѣ литературный голодъ. Вы примете въ соображенiе конечно и то обстоятельство, что два года, проведенныхъ въ нѣметчинѣ, сдѣлали меня однимъ изъ отсталыхъ, и этимъ обстоятельствомъ вѣроятно извинятся многiе мои отсталыя сужденiя о литературѣ. Ибо тотъ фактъ, чтò я отсталъ, для меня не подлежитъ никакому сомнѣнiю. Я не только не читалъ «талантливыхъ статей» г. Писарева, но и къ собственному ужасу долженъ признаться, что не читалъ даже «Что дѣлать». Вы поймете конечно сколько побужденiй къ стыду и отчаянiю таилось въ этомъ фактѣ. Во первыхъ я не могъ въ разговорахъ, гдѣ нужно и не нужно, приводить цитатъ изъ этихъ пресловутыхъ произведенiй, чтó лишало мои рѣчи и силы и убѣдительности въ глазахъ извѣстнаго рода слушателей. Во вторыхъ я не могъ одобрительно кивать головой и улыбаться, когда мой собесѣдникъ говорилъ въ тонѣ и духѣ упомянутыхъ произведенiй, и такимъ образомъ я не понималъ, что разговоръ блеститъ именно ихъ знанiемъ. Я вывелъ изъ того два заключенiя: во первыхъ, что я отсталъ; во вторыхъ, что скорѣй нужно пропитаться тѣмъ духомъ, который одинъ можетъ давать цѣну и значенiе человѣку.

Я спѣшилъ углубиться въ отечественную словестность. Ибо если дымъ отечества намъ сладокъ и прiятенъ, то чтò можетъ быть сладостнѣй для человѣка, давно отравившагося литературой, полною горстью черпать литературныя наслажденiя. Окруживши себя русскими журналами и газетами всѣхъ цвѣтовъ, я чувствовалъ себя въ томъ–же положенiи, въ какомъ чувствуетъ себя какой–нибудь бѣдный нѣмецкiй работникъ, нежданно–негаданно выигравшiй въ лотерею тысячу талеровъ. На первый разъ я не зналъ за что взяться, какъ орiентироваться въ этомъ безбрежномъ океанѣ мыслей и словъ, — тѣмъ болѣе, что въ двухлѣтнее пребыванiе за границей я потерялъ чуткость, при которой можно по одному слову, прiему и во всякомъ случаѣ по одной страницѣ предвидѣть, чего ждать отъ автора на слѣдующихъ страницахъ, чтó онъ долженъ сказать далѣе.

Поэтому я читалъ и читалъ, — можетъ быть какъ юноша, первый разъ взявшiйся за романъ и часто марiонетки принимающiй за дѣйствительныя фигуры людей. Я очень жалѣю, что съ теченiемъ времени ко мнѣ мало по малу возвращается опять старая чуткость. И когда она совершенно ко мнѣ возвратится, я напередъ знаю, что многiя стороны моего литературнаго чтенiя исчезнутъ навсегда. Съ какою наивностью ждалъ я до конца статьи отъ иного автора, что наконецъ долгое терпѣнiе и, смѣю сказать, образцовое прилежанiе вознаградятся наконецъ какой–нибудь толковой мыслью. Теперь ужь привычка нѣсколько мѣняется: статей нѣкоторыхъ господъ нѣтъ никакой охоты читать и съ величайшимъ трудомъ одолѣваешь ихъ, если не кончаешь на половинѣ, и только потому, что инстинктивно чувствуешь, что бѣлкѣ, какъ ни перебирай она ногами, ни зачто не выбраться изъ колеса и не сдвинуться съ мѣста. Мнѣ въ самомъ дѣлѣ показалось, что многiе писатели, мало того — цѣлые журналы какъ будто ничего новаго не сказали за протекшiе тридцать мѣсяцовъ, какъ будто никуда не двинулись, хотя и шевелили акуратно перьями каждый мѣсяцъ на цѣлыхъ тридцать печатныхъ листовъ. Къ сожалѣнiю я не экономистъ, или лучше, не политико–экономъ, иначе я сосчиталъ–бы, что 900 печатныхъ листовъ не малый капиталъ, безплодно затраченный для народнаго хозяйства.

И знаете–ли, чтó прежде всего бросилось мнѣ въ глаза въ теперешней нашей литературѣ?.. Мнѣ показалось, что противоположности направленiй никогда такъ рѣзки не были, какъ теперь, складъ и тонъ разныхъ журналовъ разошлись такъ, какъ за пять лѣтъ до сего времени никто не смѣлъ предсказывать; а главное, никогда не было прежде такого ожесточенiя между литературными лагерями. Мнѣ памятны еще впечатлѣнiя, какiя производили на меня журналы 56–60 годовъ. Кто могъ видѣть дальше печатныхъ строкъ, тотъ зналъ и тогда, что есть въ журналахъ самыя глубокiя разногласiя въ принципахъ. Но вѣдь правда и то, что эти разногласiя выступали въ слишкомъ блѣдныхъ контурахъ, чтобъ быть замѣченными всѣми читателями. Да и сами редакцiи какъ–то неохотно тогда вступали въ разсужденiя объ этихъ разногласiяхъ; можетъ быть и онѣ сами еще не сознавали такъ ясно, и не такъ сильно еще успѣли развиться эти разногласiя, какъ развило ихъ время и особенныя обстоятельства. Всего чаще и охотнѣй указывалась въ журналахъ общность тона и стремленiй. Теперь не то. Дѣленiе литературы на станы и лагери существуетъ теперь съ такою очерченностью позицiй каждаго стана, съ какой въ природѣ выдѣлено море отъ суши. Точно какая–то творческая рука раздѣляла эти литературныя воды и отдѣляла пшеницу отъ плевелъ. За доказательствомъ далеко я не пойду. Я сошлюсь только на послѣднiя книжки журналовъ и особенно на послѣднiя формы полемики, теперь какъ–будто получившiя тамъ право гражданства. Во–первыхъ полемика послѣдняго времени и по объему своему и по тону ничего не имѣетъ подобнаго въ прошедшемъ русской литературы, и я осмѣливаюсь сказать, быть можетъ, ничего не будетъ подобнаго въ будущемъ, если только судьба пошлетъ ей свѣжiя силы и новые таланты. Если–бы я былъ за границей по настоящее время, и какой–нибудь изъ моихъ любезныхъ друзей написалъ мнѣ, что въ настоящее время нѣкоторыми журналами посвящается въ каждой книжкѣ по три и болѣе печатныхъ листа на одни только полемическiе прiемы, я не повѣрилъ–бы этому ни зачто на свѣтѣ. Теперь, къ сожалѣнiю, все это совершается въ очахъ — и не вѣрить нельзя. О чемъ–же ведется полемика? о принцапахъ? объ убѣжденiяхъ? о взглядахъ на тотъ или другой вопросъ? — Вовсе нѣтъ. Или я плохо разумѣю нынѣшнее книгопечатанiе, или полемика ведется просто по ожесточенiю, чтобъ сорвать сердце на комъ–нибудь, бранятся только чтобъ набраниться. Какая мѣра безпощаднаго ожесточенiя теперь между разнородными литературными лагерями видно изъ тѣхъ бранныхъ словъ, какiя прежде тайкомъ только про себя бормотались, теперь–же говорятся безъ особой застенчивости. Заглянувши въ произведенiя нашего литературнаго ума и встрѣтивши тамъ слова въ родѣ ракалiй, которыхъ нужно подергивать по спинѣ, шваль, дуракъ, безсмысленный — я почти не вѣрилъ своимъ глазамъ. Оно правда, что даже и нѣмцы приходятъ иногда въ такую учоную ярость, что жестоко полемизируютъ. Но замѣтить должно къ извиненiю этого обстоятельства, что подобныя вещи случаются очень рѣдко, и при томъ — это главное — между учоными. Я говорю, что это главное обстоятельство, потому что извѣстно, какъ мало живутъ дѣйствительной жизнью нѣмецкiе учоные и какъ легко теоретическiе интересы, захвативши собой цѣлаго человѣка, дѣлаютъ его въ случаѣ какого–нибудь противорѣчiя способнымъ къ ожесточенiю, какое невозможно для человѣка живущаго въ дѣйствительной жизни и неограниченнаго какими–нибудь одними интересами. Спрашивается, можно–ли объяснять, и главное, оправдывать появленiе въ литературѣ тѣхъ эксцессовъ, какiе по временамъ бываютъ въ учономъ мiрѣ? Есть–ли литературный мiръ въ строгомъ смыслѣ учоный мiръ? Вѣдь можно быть учонымъ и не быть въ то–же время литераторомъ; равно я считаю возможнымъ и литераторство безъ учоности. Одно другому мѣшать, конечно, не можетъ, хотя одно можетъ существовать безъ другого. За то, если можно что учоному извинить ради его слишкомъ отвлечонныхъ интересовъ и отвлечоннаго склада мыслей, того никакъ нельзя простить литератору. Вѣдь литература, говорятъ, есть отраженiе жизни и отчасти гувернантка ея; слѣдовательно во всякомъ случаѣ должна держаться если не выше, то по крайней мѣрѣ въ уровень съ ней. Въ самомъ дѣлѣ я полагалъ въ началѣ, основываясь на томъ только, что литература есть плодъ жизни, что за протекшiе два года успѣли приняться въ общежитiи бранныя слова въ родѣ вышеупомянутыхъ.

Но рядомъ съ этими симптомами ожесточенiя есть другой повидимому совершенно противоположный признакъ, но подтверждающiй нашу общую мысль. Пробѣгая статьи, направленныя къ ослабленiю силы нѣкоторыхъ убѣжденiй, раздѣляемыхъ журналами противоположнаго лагеря, вы замѣчаете какую–то безнадежность въ авторахъ этихъ статей убѣдить ими самихъ противниковъ, потому по большой части авторы имѣютъ въ виду непредзанятыхъ читателей, а не литературныхъ противниковъ. Тутъ всегда представляется, что какъ будто литераторы ужь довольно наговорились другъ съ другомъ, и что искревленнаго исправить невозможно, да и не стоитъ труда приниматься за эту трудную и неблагодарную работу. Журналы говорятъ теперь публикѣ о литераторахъ, но не съ литераторами. Назадъ тому года два съ половиною было со всѣмъ другое. Мнѣ помнится, тогда больше убѣждали другъ–друга, а публику заставляли только слушать эти братственныя убѣжденiя. Литераторы питали еще увѣренность и въ собственныя способности исправлять другихъ своихъ братьевъ, и въ способность послѣднихъ исправляться вслѣдствiе увѣщанiй. Если хотите, въ этомъ измѣненiи формъ литературнаго общежитiя таятся корни большого зла, но не меньшаго и добра. Очевидно, эта форма игнорированiя другъ–друга будетъ всё больше и больше размножать число лагерей, которые перестанутъ наконецъ понимать другъ–друга и затруднятъ для читателей и постороннихъ наблюдателей пониманiе взаимныхъ отношенiй между литературными лагерями. Смута будетъ расти не только въ литературномъ станѣ, но и образованномъ нашемъ обществѣ. Въ этомъ случаѣ никакъ нежелательно раздѣленiе умственнаго труда. За–то я готовъ утверждать, чтò въ сущности въ этой новой формѣ обращенiя авторовъ съ нераздѣляемыми ими мыслями есть большое благо. Задача литературы теперь создавать новое сѣмя плодотворное, — и мнѣ кажется она скорѣй успѣетъ, если прямо станетъ преслѣдовать эту именно цѣль, а не стараться исправлять то, что уже искревлено на всегда. О молодомъ поколѣнiи было много толковъ за послѣднiе года. Я также принадлежу къ числу людей возлагающихъ на него большiе надежды; но изъ любви къ правдѣ я долженъ сказать, что большàя часть этого поколѣнiя если не погибла, то погибнетъ, испорченная матерiалистическими предразсудками, плохими замашками, обманутая въ своей силѣ и значенiи, безъ надеждъ когда–нибудь остановится и окрѣпнуть на настоящей дорогѣ. Да простятъ мнѣ ваши читатели, если я скажу, что полезно не имѣть особенно въ виду этой части поколѣнiя, точно также безнадежной, какъ безнадежны и тѣ пишущiе люди, которымъ служенiе извѣстному направленiю даетъ кусокъ хлѣба. Я думаю при этомъ, что отчасти экономическiя причины поддерживаютъ литературное зло въ томъ количествѣ и въ той формѣ, въ какой, поддерживаемое однимъ складомъ нашей жизни, оно не могло–бы существовать. Точно также сообразите, чего стоило–бы отказаться отъ извѣстнаго склада мыслей той части поколѣнiя, которая, — безъ твердаго образованiя, безъ положительныхъ знанiй, безъ развитаго чувства, — стала–бы этимъ самымъ отказомъ устанавливаться на дорогѣ, требующей именно тѣхъ качествъ, которыхъ оно въ наличности не имѣетъ. Слѣдовательно силы и вниманiе должны быть устремлены главнымъ образомъ на воспитанiе тѣхъ, кто еще не совсѣмъ испорченъ.

Мнѣ хочется еще упомянуть о поползновенiяхъ къ братоубiйственной борьбѣ, о которой довольно говорилось въ нашемъ журналѣ, и которую я признаю за симптомъ того–же ожесточенiя въ каждомъ направленiи, которое составляетъ несомнѣнный плодъ послѣднихъ трехъ лѣтъ. Понятно конечно, о чемъ я хочу говорить. Можетъ быть странно съ перваго взгляду, какимъ образомъ я могу въ этомъ фактѣ видѣть упомянутый симптомъ. Очень просто однакожь, если только прослѣдить всю недлинную исторiю скандала. Какъ извѣстно, она кончилась смиреннымъ излiянiемъ. Думаете–ли вы однакожь, что дѣло всё покончилось любовными чувствами и мирнымъ сознанiемъ братства между направленiями? О, вы плохой сердцевѣдъ, если вы такъ думаете. Можетъ быть никогда такъ яра не была жажда мести между этими братьями, какъ теперь; и только страхъ горшаго зла заставляетъ ихъ дѣлать дружескiе жесты. Вы можете судить объ этомъ по статьямъ г. Писарева, гдѣ прорывается по мѣстамъ чувство совсѣмъ небратственное; по статьямъ Современника, гдѣ говорится о критикахъ дѣтяхъ и мухахъ засиживающихъ всякую драгоцѣнность. Если я могу быть совершенно откровеннымъ, я скажу, что вся эта исторiя — въ сущности исторiя двухъ людей, долго толковавшихъ объ одной и той–же матерiи и подъ конецъ до такой степени надоѣвшихъ другъ–другу и внѣшними обстоятельствами до того раздражонныхъ, что жолчь, устремлявшаяся прежде на враговъ, стала изливаться наконецъ на своихъ друзей. Дайте время, я всё жду, пока намъ представится удивительный образъ человѣка, утопающаго въ собственной жолчи. Я обѣщаю намъ написать по этому случаю психологическiй этюдъ, и заранѣе увѣряю васъ, что онъ не будетъ лишонъ интереса.

Такимъ образомъ фактъ ожесточенности направленiй не подлежитъ сомнѣнiю. Можетъ быть кому–нибудь изъ читателей онъ покажется ничтожнымъ фактомъ, но я думаю, что его всегда нужно имѣть въ виду, чтобъ правильно судить о тепершнихъ литературныхъ явленiяхъ, литературныхъ прiемахъ и формахъ литературнаго общежительства. Я не стану указывать теперь, какiе именно прiемы, какiя явленiя объясняются упомянутымъ фактомъ. Догадливый читатель знаетъ ихъ конечно. Я–же самый этотъ фактъ хочу сдѣлать проблеммой, которую нужно объяснить. Напряжонность нервовъ въ русской литературѣ, частые истерическiе припадки указываютъ очевидно на кризисъ въ ней; въ свою очередь послѣднiй приводитъ къ обстоятельствамъ, произведшимъ этотъ кризисъ. Ибо истерика и нервность не могутъ быть нормальными состоянiями; онѣ вызваны въ литературѣ или сознанiемъ безуспѣшности и безплодности своего существованiя, или сгущенiемъ дурныхъ соковъ, давящихъ на нервы и раздражающихъ ихъ своимъ ненормальнымъ составомъ. Эти–же двѣ причины могутъ существовать, когда въ организмѣ произошолъ кризисъ — здоровый или болѣзненный — покажетъ время. Ибо кризисъ состоитъ въ высшей степени напряженiя организма, при которой или окончательно побѣждаются болѣзненныя состоянiя органовъ и возстановляются нормальныя, или зло беретъ верхъ надъ добромъ, чтобъ со–временемъ окончательно разрушить организмъ. Во всякомъ случаѣ кризисъ сопровождается двумя ближайшими слѣдствiями, для насъ весьма любопытными. Во–первыхъ, выдѣленiе зла отъ добра — для побѣды котораго–нибудь одного надъ другимъ, во–вторыхъ напряжонность и если хотите ожесточенность борьбы между ними, потому что въ этихъ случаяхъ дорого продается жизнь.

Къ сожалѣнiю, почти всѣ фазисы этой литературной метаморфозы я не наблюдалъ здѣсь вблизи, а жилъ въ это время за границей. Вы жили здѣсь, слѣдовательно вамъ не безъизвѣстны событiя, произведшiя указанный кризисъ. О нихъ я слышалъ издали, и не мнѣ, конечно,  говорить о нихъ, какъ пережитыхъ событiяхъ. Я не былъ окружонъ живыми людьми, которые такъ напряжонно интересовались–бы благомъ святой Руси, какъ свято оно для чисто русской среды. Событiя были слишкомъ неожиданны во–первыхъ, и во–вторыхъ — слишкомъ серьозны. Въ этомъ заключалась вся сила и все значенiе ихъ для нашей литературы — и фатальность для нѣкоторыхъ направленiй. Множество обвиненiй страннаго рода, посыпавшихся назадъ тому года два съ половиной на людей учоныхъ, ясно показали, до какой степени мало народъ знаетъ своихъ учоныхъ дѣтей, и какъ смутенъ образъ, въ которомъ онъ представляетъ ихъ себѣ. Онъ оказался такимъ, что къ нему могли идти даже тѣ весьма незавидныя черты. Говорившихъ съ космополитической точки зрѣнiя о любви къ человѣку вообще и во имя этой любви навязывавшихъ людямъ благiе, по ихъ мнѣнiю, совѣты, живой конкретный человѣкъ призналъ чуть не за врага своего. Это трагизмъ литературнаго и учонаго быта, которому не дай Богъ снова повториться. Другiя событiя ясно указали несостоятельность этихъ космополитическихъ направленiй и мыслей, взятыхъ изъ французскаго магазина на прокатъ. Мнѣ часто припоминается при этомъ видѣнiе Новуходоносора, объясненное ему Данiиломъ, видѣнiе великаго тѣла человѣческаго изъ разныхъ металловъ, но со скудельными ногами. Въ самомъ дѣлѣ, нѣкоторыя направленiя казались великимъ тѣломъ твердымъ какъ металлъ и только событiя показали, что у него скудельныя ноги. Ногъ порядочныхъ нѣтъ, не на чемъ стоять — вотъ въ чемъ дѣло. А вѣдь это–то и главное. Можетъ, другiя мысли и имѣютъ значенiе и силу тамъ за моремъ, гдѣ искусственныя болѣзни требуютъ и искусственныхъ средствъ, а переѣхавши къ намъ, эти заморскiе колоссы оказываются со скудельными ногами. Живому организму — лечиться совсѣмъ не къ чему, и пить микстуру вмѣсто здоровой пищи — значитъ только портить себя.

Оттого шапка пришлась не по головѣ, и жизнь отвергнула мѣрку, по которой захотѣли стянуть её, и диктаторски поставила на видъ свои интересы, свой взглядъ. Значитъ, мыльные пузыри и остались пузырями, чтобъ влачить свое существованiе на поверхности водъ до перваго новаго сильнаго вѣтра. Понятно, почему такъ страстно и трудно переживается ихъ жизнь. Мысль, что не у дѣлъ и тайное сознанiе ненадежности своего существованiя — будитъ нервы и поддерживаетъ раздражительный экстазъ. Можетъ быть намъ придется не разъ еще быть свидѣтелями новыхъ симптомовъ ожесточенiя.

Однако я хочу еще дальше вести анализъ вопроса и обратить ваше вниманiе на то, что самая возможность такихъ кризисовъ есть знаменательное явленiе. Въ здоровомъ организмѣ кризисовъ быть не можетъ, — даже нѣтъ ихъ въ такомъ, въ которомъ разстройство не достигло большихъ размѣровъ, а есть одно только мѣстное поврежденiе. Кризисы возможны только при довольно значительномъ поврежденiи цѣлаго организма, или сильномъ пораженiи какого–нибудь важнаго органа. Литературный кризисъ указываетъ поэтому, что поврежденiе въ литературномъ организмѣ было не малое, и что сильныя средства должны были произвести переломъ болѣзни. Но если и положить, что кризисъ служилъ къ лучшему, положилъ начало будущему полному выздоровленiю, все–таки самая возможность такихъ событiй служитъ далеко не къ чести литературы. Какiе кризисы возможны въ литературѣ, которая стоитъ твердо на началахъ того народа, среди котораго она получила свое развитiе? Если она и можетъ совратиться въ этомъ случаѣ съ истиннаго пути, такъ не иначе, какъ въ слѣдъ за своимъ народомъ. Подобные–же случаи вовсе не легки, если хотите, даже невозможны, исключая эпохъ упадка и нравственнаго разложенiя цѣлаго народа. Настала–ли такая эпоха для русскаго народа? Клонится–ли онъ уже къ нравственному паденiю, не успѣлъ еще ни разу нравственно подняться? Конечно невозможна подобная мысль для истинно русской души, любящей и вѣрящей въ свой народъ. Значитъ, нужно думать, что народъ самъ вовсе не виноватъ въ уклоненiяхъ своей литературы, потому что громадное большинство ея произведенiй вовсе ненародно, и также мало понимаетъ народъ большинство литераторовъ. Слѣдовательно, всѣ эти кризисы, во–первыхъ, естественны въ тѣхъ искусственныхъ созданiяхъ, у которыхъ нѣтъ корней въ почвѣ, которыя имѣютъ эфемерное существованiе; во–вторыхъ, они въ сущности — буря въ стаканѣ воды; значитъ, всплески водъ этихъ скорѣй трагикомичны, чѣмъ трагичны.

Я неохотно обращаюсь къ этимъ фактамъ, которые говорятъ, что интеллигентныя произведенiя и направленiя наши часто оказываются предъ событiями только мыльными пузырями — не болѣе. Ибо какъ ревностный любитель литературы, я никакъ не могу легко переварить той мысли, что эфемерныя направленiя въ ней отклоняютъ только вниманiе отъ истинныхъ и существенныхъ задачъ ея, и какъ человѣкъ желающiй успѣха русскому просвѣщенiю, я не легко мирюсь съ той мыслiю, что значительная часть нашихъ силъ и талантовъ, объемъ которыхъ и безъ того весьма ограниченъ, посвящается развитiю направленiй совсѣмъ чуждыхъ нашей народной мысли и совершенно безплодныхъ для ея дѣйствительнаго прогресса. Я не знаю гдѣ искать причинъ того ненормальнаго въ сущности явленiя, что съ такимъ упорствомъ и съ такою настойчивостiю держатся въ литературѣ направленiя, о которыхъ, по всей справедливости, можно сказать, что они, теперь по крайней мѣрѣ, ничему отъ жизни не научились, но къ сожалѣнiю и послѣ уроковъ данныхъ ею все–таки еще ничего не позабыли. Мнѣ кажется, что нашъ журналъ весьма близокъ къ истинѣ, когда говоритъ, что въ насильственности Петровской реформы заключается весь корень всѣхъ ненародныхъ полосъ въ нашей жизни. Съ его легкой мощной руки, пересаживавшей голландскiе и нѣмецкiе продукты цивилизацiи на нашу почву, пересаживаются вотъ уже полтораста лѣтъ всѣ тѣ вещи, какiя всегда по формѣ и весьма часто по содержанiю вовсе безплодны для нашей народной жизни. Что духъ Петра дѣйствуетъ теперь въ литературѣ, кажется не подлежитъ никакому сомнѣнiю. Ибо ненародныя направленiя въ ней въ сущности — французскiя книжки, печатанныя русскимъ шрифтомъ и изданныя подъ русскими заглавiями. Характеръ ихъ — именно та насильственность, о которой я упоминалъ выше. Отсюда, не смотря на внѣшнiй характеръ грандiозности и солидности ихъ — онѣ выдаютъ себя за послѣднiе результаты европейской цивилизацiи — въ сущности онѣ точно дупловатыя деревья; онѣ обманываютъ своей внѣшностiю, а при ближайшемъ обзорѣ оказываются бѣдны даже гнилымъ содержанiемъ.

И когда я помышляю о будущихъ судьбахъ русской литературы, я всегда думаю, что не въ развитiи какихъ–нибудь искусственныхъ направленiй заключается вся будущность ея. Кажется нельзя сомнѣваться, что подобныя направленiя не дадутъ литературѣ ни существенныхъ задачъ, надъ рѣшенiемъ которыхъ стоило–бы трудиться, ни достойныхъ цѣлей, къ которымъ можно было–бы стремиться; я думаю гораздо больше, именно — что въ этомъ случаѣ мысль не найдетъ даже могучихъ средствъ къ достиженiю своихъ цѣлей. Ибо какая перспектива открывается ей въ указанномъ случаѣ? Она по необходимости будетъ осуждена навсегда оставаться вялою, блѣдною и безжизненною, — потому что даже ея азартъ и страстность будутъ скорѣй походитъ на чахоточный румянецъ, чѣмъ на живой, здоровый цвѣтъ человѣка, дышащаго здоровымъ воздухомъ мѣстности, гдѣ онъ родился и воспитывался, и живущаго дѣйствительною жизнью. Въ послѣднее время мысль какъ будто хочетъ сдѣлаться серьознѣй, бросившись на переводы съ иностранныхъ языковъ хорошихъ книжекъ. Не подумайте, чтобъ я былъ вообще противъ переводовъ. Отчего не знакомить соотечественниковъ съ хорошими мыслями, съ новыми научными прiемами, фактами, результатами? Не мраколюбецъ–же я какой–нибудь! Но я никогда не соглашусь, чтобъ теперешнiе прiемы въ переводахъ и выборѣ книгъ для нихъ могли принести существенную пользу. Ибо, во–первыхъ, замѣтна–ли какая–нибудь дѣйствительно стоющая учонаго вниманiя мѣрка при выборѣ книгъ для переводовъ? Какiя книги переводятся? Мнѣ кажется, что только одно условiе требуется отъ иностранной книги, чтобъ она была сейчасъ–же переведена на русскiй языкъ, — именно либеральность. Основательна–ли она, имѣетъ–ли дѣйствительно учоный и общественный интересъ — объ этомъ разсуждается уже потомъ, когда рѣшено, что она либеральна, иначе безъ этого штемпеля всѣ учоныя достоинства никуда не годятся и составляютъ научный балластъ. Характеромъ либеральности рѣшается вопросъ и о надобности книги для русской публики. Все либеральное годится для нея несомнѣнно, всё другое — не стоитъ труда переводить. И кѣмъ и чѣмъ мѣряется либеральный характеръ книгъ? Случайными запросами на либерализмъ, случайными отзывами случайныхъ публицистовъ, часто неумѣющихъ въ дѣлѣ науки различить десницы отъ шуйцы. Оттого истинно либеральныя и глубоко научныя сочиненiя остаются для нашей публики совсѣмъ неизвѣстными, а вещи безъ которыхъ она легко можетъ обойтись, предлагаются ея вниманiю. Въ самомъ дѣлѣ, какъ ни велико значенiе книгъ въ родѣ Бокля, Дарвина, Вундта, стоитъ однакожъ задуматься надъ тѣмъ фактомъ, что мы перевели Дарвина, не имѣвши даже сноснаго учебника ни по описательной ни по сравнительной зоологiи, ни хорошихъ монографiй по симъ наукамъ; — что Бокль переведенъ нами ранѣе Шлоссера и Гервинуса, и притомъ когда не было у насъ никакихъ дѣйствительно научныхъ монографiй по историческимъ вопросамъ; оттого такъ превратно влiянiе у насъ этихъ безспорно имѣющихъ достоинство книгъ и такъ беззащитны наши незрѣлые умы отъ этого влiянiя. Я понимаю изъ какихъ побужденiй возникаетъ желанiе переводить какъ можно болѣе и болѣе либеральныхъ книгъ. Намъ хочется непремѣнно знать послѣднiе результаты науки; тернистый путь къ нимъ, главнымъ образомъ составляющiй силу ея, мы оставляемъ въ сторонѣ, какъ тяжолый и безполезный трудъ. Но такъ какъ всѣ мы знакомы главнымъ образомъ только съ результатами науки, то оцѣнки у насъ этихъ результатовъ и различенiя дѣйствительныхъ выводовъ отъ мнимыхъ, гипотезъ отъ научныхъ положенiй — нѣтъ, да и быть не можетъ. Мѣряя достоинство вывода его либеральностью, чѣмъ мы гарантируемъ себя отъ промаховъ и увлеченiй? Оттого мы приняли многiя либеральныя гипотезы за доказанныя истины, и по страсти своей строить на нихъ свои выводы пришли ко многимъ истинамъ, которыхъ бытiе обязано только нашему стремительному невѣжеству. Если–бы Дарвинъ читалъ по–русски и ему попались книжки нашихъ журналовъ, гдѣ популизировались его мысли съ добрыми дозами доморощенныхъ выводовъ и заключенiй, онъ пришолъ–бы въ ужасъ отъ нашего пониманiя его и нашей стремительности въ выводахъ. Объ этомъ стоитъ подумать не шутя: въ самомъ дѣлѣ, учоные — Дарвинъ, Бокль — въ сущности далеко не тѣ, какими малюютъ ихъ наши учоные реферанты, и если вы позволите, я представлю со временемъ статью подъ заглавiемъ: «Заграничные учоные въ портфеляхъ нѣкоторыхъ русскихъ редакцiй».

Что–же — въ этомъ–ли устремленiи къ переводамъ искать изцѣленiя мысли отъ чахоточности? Неруководимая никакимъ истинно научнымъ принципомъ въ выборѣ книгъ, не имѣя оцѣнить ихъ по достоинству и даже понять ихъ трезво безъ увлеченiя въ пользу предзанятыхъ идеекъ, мысль въ сущности только нагружаетъ себя балластомъ, который, лишивъ ее легкости, не придаетъ однакожъ ей характера содержательности. Я вовсе не думаю, что если сто лѣтъ будутъ переводить такимъ образомъ иностранныя сочиненiя безъ принципа и выбора и такъ понимать ихъ, то невѣжество наше уменшится: люди вовсе не станутъ оттого понятливѣй относиться къ размѣрамъ жызни, ея интересамъ, и это практическое непониманiе вовсе не вознаградится болѣе систематически научнымъ пониманiемъ причинной связи въ природѣ и жизни. Ибо Фохтъ съ Бюхнеромъ и Молешотомъ всегда будутъ властвовать надъ беззащитными и незрѣлыми умами, такъ какъ не откуда взяться отпору имъ въ такихъ умахъ.

Будущность и сила русской литературы главнымъ образомъ заключаются въ установкѣ народныхъ задачъ и рѣшенiи ихъ въ народномъ духѣ. Какiя это задачи? Какое рѣшенiе ихъ? Было–бы очень печально положенiе русской литературы, еслибъ, не представивши до сихъ поръ рѣшенiя задачъ, она должна была ктому–жь искать еще самыхъ задачъ. Въ томъ–то и дѣло, какъ ни чахло было прошлое русской литературы, въ ней безсознательно всегда сохранялось, по крайней мѣрѣ у нѣкоторыхъ ея представителей, стремленiе къ идеалу. Даже въ самой подражательности литературы иностраннымъ произведенiямъ можно видѣть извращонное стремленiе къ идеалу. Со временъ Ломоносова уже начинается стремленiе искать этотъ идеалъ на русской почвѣ, и въ страстности его отношенiй къ нѣмцамъ можно видѣть досаду великаго ума на исканiе этого идеала не въ нашемъ богатомъ русскомъ духѣ. Тонкою нитью, правда, проходитъ это стремленiе до сихъ поръ во всѣхъ пластахъ русской литературы, — однако проходитъ, и задача литературы нашего времени въ томъ и состоитъ, что–бы совокупными силами взяться за задачу выразить этотъ идеалъ, дать вполнѣ сознательное выраженiе этому идеалу, безсознательно хранимому въ глубинѣ народного духа и безсознательно выраженному въ его думахъ и пѣсняхъ, въ его убѣжденiяхъ нравственныхъ и религiозныхъ, въ его быту, въ его цѣлой исторической жизни. Это уже не космополитическiй идеалъ совершеннаго человѣка, а чисто народный идеалъ русскаго человѣка, въ которомъ русскiй характеръ предшествуетъ его совершенству. Выгода его та, что его можно искать на землѣ, на почвѣ, узнавать въ конкретныхъ чертахъ живого человѣка, а не праздно искать въ отвлечонныхъ мечтанiяхъ объ идеальномъ совершенствѣ, лишонномъ всякой народной характерности.

Я вижу поэтому большую заслугу литературы нашего времени въ томъ, что она сознала гораздо яснѣй эту народную задачу и сознательнѣй стала стремиться къ ея осуществленiю. Вотъ почему я не могу не заявить здѣсь–же сочувствiя направленiю вашего журнала, потому что онъ былъ изъ числа звавшихъ къ труду надъ народными задачами, сознательно осудившихъ ненародность направленiя большей части литературы и прямо сказавшихъ, что обращенiе къ почвѣ есть спасенiе наше, сила и значенiе нашей литературы. Какiя средства для рѣшенiя указанной задачи? И въ этомъ пунктѣ мнѣ нужно только повторить мысль вашего журнала, что должно изучать бытъ и относиться къ нему съ любовью. Я болѣе всего придаю значенiя второй половинѣ вашей мысли. Ибо великое различiе изучать что–нибудь съ любовiю, или безъ любви. Для любви всякая мелочь быта интересна и достойна вниманiя. Все равно какъ ботаникъ съ любовью собираетъ самыя мелкiя растенiя въ свой гербарiй, вовсе не женируясь мелкостiю, ихъ внѣшней неприглядностiю, такъ и бытовой изучатель замѣчаетъ всѣ мелочи быта. Для ума, привыкшаго изучать явленiя en gros, подобный прiемъ можетъ показаться педантствомъ. Но на этомъ педантствѣ, какъ мнѣ кажется, создается все прочное. Я готовъ утверждать, что мы не имѣли–бы теперь нынѣшней зоологiи и ботаники, если–бы до сихъ поръ ограничивались только общими разсужденiями о рядахъ животныхъ и растенiй. Въ этомъ отношенiи литературы къ быту, въ этой любви ея къ нему таится самый вѣрный залогъ ея будущихъ успѣховъ.

Какъ я уже замѣтилъ выше, исканiе идеала проходитъ тонкой нитью сквозь всѣ пласты русской литературы. Нужды нѣтъ, что оно, по временамъ, слишкомъ не много имѣетъ за себя голосовъ въ литературѣ, иногда слишкомъ слабо, часто даже извращонно, и ищетъ своей цѣли и средствъ для нея не тамъ, гдѣ слѣдуетъ. Главный фактъ тотъ, что такое стремленiе несомнѣнно есть, и что въ настоящее время яснѣй сознано это стремленiе и необходимое средство къ его осуществленiю. Въ этомъ отношенiи я ставлю русскую литературу выше нѣмецкой и безконечно выше французской. Ибо бѣдненiе типами все замѣтнѣй и замѣтнѣй въ этихъ литературахъ, и слабость сознанiя цѣли, къ которой должна стремиться литература, всё болѣе и болѣе увеличивается. Если вы были въ заграничныхъ театрахъ, вамъ вѣроятно бросились въ глаза пэйзане, выводимые на сцену, похожiе болѣе на неповоротливыхъ куклъ, чѣмъ на людей, пошлый и мелкiй типъ rentier, который одинаково пошлъ и въ любви и враждѣ своей, въ разгулѣ и трезвости, да ктому–жъ непремѣнно носитъ безвкусный полосатый костюмъ, — или честныя буржуа, кончившiе свое развитiе, потому что никогда и не начинали его, успокоившiеся на томъ, чтобъ неутомимо вести свой промыселъ. Вы ихъ встрѣчаете и въ литературѣ и въ жизни въ такомъ законченномъ видѣ, что вамъ уже трудно представить, чтò дальше будетъ изъ этихъ людей, не оцѣпенѣютъ–ли эти формы въ китайскiе неподвижные типы, безъ надеждъ двинуться куда нибудь, и гдѣ–же тотъ идеалъ, къ которому должна стремиться жизнь. Народныя индивидуальныя черты все больше и больше сглаживаются: нѣмецъ старается походить на француза, французъ всегда не прочь казаться либеральнымъ космополитомъ, никто не хочетъ походить на себя самого. Оттого и въ литературахъ исчезаютъ стремленiя выразить въ эстетической формѣ идеалы своей жизни, они затираются временными потребностями людей безъ преданiй и надеждъ, но за то либеральныхъ. И если, къ несчастiю, когда нибудь настанетъ для русской жизни такое печальное время, то литература обратится въ промыселъ, въ нѣмецкiй deschäft, въ машинное занятiе безъ мысли благородной и генiемъ начатаго труда. Только стремленiя къ народнымъ идеаламъ могутъ давать ей raison d’etre, возвышать её надъ промысломъ и дѣлать изъ нея народное дѣло, полное смысла и значенiя.

Оттого всѣ симпатiи мои — на сторонѣ вашего направленiя и людей, которые ставятъ себѣ цѣли одинаковыя съ вашими. Главное различiе вашего направленiя отъ другихъ, особенно петербургскихъ, я вижу въ томъ, что прежде всего и главнымъ образомъ васъ занимаетъ вопросъ о народѣ, и русскую народность вы ставите главнымъ краеугольнымъ камнемъ, на который должно опираться все наше послѣдующее развитiе — общественное и литературное. Поэтому спасенiе литературы и общества, ихъ будущее вы видите въ возвращенiи къ народнымъ началамъ, въ установкѣ народныхъ задачъ и усилiяхъ прiискать къ нимъ рѣшенiя въ народномъ духѣ. Я согласенъ поэтому съ вами, когда вы мало цѣните литературное развитiе и литературныхъ представителей, невыражавшихъ собою народнаго духа, и когда говорите, что только возвращенiе къ народной почвѣ можетъ изцѣлить нашу мысль отъ вялости и чахоточности. Изученiе быта народнаго дастъ намъ  идеалъ, или по крайней мѣрѣ покажетъ его въ отдаленiи: потому что бытъ нашъ не есть созданiе книжекъ; онъ не сложился вчера только, а составляетъ плодъ тысячалѣтнихъ трудовъ нѣсколькихъ десятковъ миллiоновъ. Подъ влiянiемъ климатическихъ и географическихъ условiй надъ нимъ работали мысль и чувство громаднаго народа. Нашъ бытъ стóитъ любви уже потому, что такъ много на него потрачено свѣжихъ силъ и горячей любви молодого историческаго народа. Въ пѣсняхъ и думахъ, религiозномъ мiросозерцанiи, нравственныхъ убѣжденiяхъ народа разбросаны дорогiя черты этого идеала, сознать который и выразить должна литература. Также точно и величайшее благо нашей общественной жизни должно искать въ возвращенiи къ формамъ и духу народной жизни, исторически выразившейся въ самоуправленiи городовъ, и въ нравственномъ единенiи по вѣрѣ, языку, духу и политическимъ учрежденiямъ цѣлой русской земли, — къ тому старому исканiю народомъ правды на землѣ, которая залегла въ формахъ его юридической жизни, — къ тѣсному единенiю правительства съ народомъ, которое спасало его отъ вещей въ родѣ западно–европейской бюрократiи, однимъ словомъ: къ поискамъ за общественнымъ идеаломъ, котораго полное выраженiе въ будущемъ хотя въ нѣкоторой формѣ уже дано старымъ укладомъ русской земли. Удерживая такую точку зрѣнiя, мы обязываемся только тѣ явленiя признавать дѣйствительно жизненными, которыя возникли органически изъ дѣйствительныхъ условiй русской жизни, и органичность явленiй ставить мѣрою жизненности явленiй. Я не понимаю поэтому, что страннаго и непонятнаго въ выраженiяхъ «органическiй», почвенный, въ чемъ такъ часто упрекаютъ васъ нѣкоторые литературные джентльмены. Тутъ все кажется яснымъ, и особенно ясно что именно понимаете вы подъ этими словами. Впрочемъ, я съ вами согласенъ, что трудно убѣдить тѣхъ, кто не хочетъ понимать.

Я согласенъ съ вами, что всѣ эти вещи такого рода, что онѣ требуютъ цѣлыхъ книгъ, а не нѣсколькихъ листиковъ, чтобъ развить ихъ до ясности. Но я и не думалъ говорить о нихъ подробно, да и формы письма не позволяютъ слишкомъ обширныхъ разсужденiй. Вы замѣтили поэтому, какъ я бѣгло касаюсь весьма обширныхъ темъ, не входя въ частнѣйшiй ихъ анализъ. Вы согласитесь также, что предметъ этого письма можетъ послужить мнѣ темой для цѣлаго ряда писемъ, и весьма вѣроятно, что я буду докучать вамъ ими по поводу какихъ–нибудь литературныхъ явленiй, или даже безъ всякаго повода. На этотъ разъ — довольно. Мнѣ хотѣлось только передать вамъ впечатлѣнiе, испытанное мной при первой встрѣчѣ съ русской литературой послѣ долгого литературнаго поста, и въ бѣгломъ и короткомъ очеркѣ передать мысли, навѣянныя мнѣ этой встрѣчей. Я очень буду радъ, если вы найдете ихъ достойными быть напечатанными въ вашемъ достоуважаемомъ журналѣ.(*)

 

М. Ва.

 

 

_______

 

 

 



(*) Мы помѣщаемъ это письмо г. М. Ва., потому что по убѣжденiямъ, въ немъ высказаннымъ, оно близко къ направленiю нашего журнала. Многое кажется нетронутымъ въ немъ и многое сказано весьма кратко, чтò требовало–бы обширныхъ разсужденiй. Но въ короткомъ письмѣ можетъ быть и нельзя было иначе высказаться. Поэтому г. М. Ва. сдѣлаетъ очень хорошо, если не ограничиться однимъ этимъ посланiемъ, а сдѣлаетъ содержанiе этого письма предметомъ цѣлаго ряда писемъ. Такъ какъ это письмо прислано намъ дѣйствительно новопрiѣзжимъ, то читателямъ можетъ быть не безъинтересно слышать голосъ о русской литературѣ и дѣйствительныхъ ея задачахъ отъ человѣка, почти два съ половиной года жившаго среди западно–европейской цивилизацiи. Ред.