СОФИ ОЛЛИВЬЕ

Университет Мишеля Монтеня, Бордо, Франция

ПОЛЕМИКА МЕЖДУ ПОЛЕМ КЛОДЕЛЕМ

И АНДРЕ ЖИДОМ

ПО ПОВОДУ ОБРАЗА ИИСУСА ХРИСТА

В ТВОРЧЕСТВЕ ДОСТОЕВСКОГО*

По сравнению с Андре Жидом Поль Клодель о Достоевском написал немного. Кроме того, размышления эти разбросаны в его «Переписке», «Дневнике», «Импровизированных мемуарах». Они, однако, чрезвычайно интересны, особенно те, которые Клодель развивает в своих двух письмах, адресованных Жиду. Первое написано в 1908 г., после появления эссе Жида «Достоевский в свете своей переписки», второе ‒ в 1923 г., после появления книги Жида, посвященной Достоевскому и представляющей собой собрание шести лекций, которые он прочитал в театре «Старая голубятня» в 1922 г. В этих двух письмах Клодель завязывает полемику с Жидом по поводу образа Христа в творчестве Достоевского.

Клодель неоднократно подчеркивал определяющее влияние, которое оказал на него в юности Достоевский, первостепенную роль, которую тот сыграл в его духовном и литературном ученичестве. В своем письме от 1923 г. Клодель делает основополагающее заявление о понимании своих отношений с Достоевским. Сей последний принес ему «крест со дна ренановской клоаки и болота19 века»¹. В 80-е гг. Клодель примкнул к научному позитивизму конца века. Ренан был его учителем в Лицее Луи-ле-Гран (Людовика Великого) и 7 августа 1883 г., при распределении наград, увенчал своего ученика. Тем не менее научный рационализм, взгляды которого разделял в интеллектуальном плане Клодель, совершенно его не удовлетворяет и кажется ему «очень грустным и скучным». Как и значительное

________

* Перевод Н. С. Егорова.

¹ Paul Claudel, Correspondance avec André Gide, Paris: Gallimard, 1959, p. 239 (Lettre du 29 juillet 1923). Далее обозначение для данного труда будет: GG.

210

количество его соучеников, он считает материалистическую философию ответственной за пессимизм и разочарованность, которые властвовали в это время и которые он глубоко испытывал и сам. Жид прекрасно передал в книге «Болото» (1895) атмосферу конца века. В то время как Клодель пребывает в состоянии глубокого отчаяния, в июле 1886 г. происходит открытие «Озарений» Рембо и 25 декабря того же года откровение сверхъестественного в Богородице. С 1886 г. по 1893 г., когда заканчивается его ученичество, Клодель читает крупных авторов. Они помогают ему в его борьбе против «глупого 19 века». Чтение Рембо является «капитальным событием». Но и другие авторы углубляют трещину, открытую Рембо «на каторге материализма». Достоевский стоит в одном ряду с Шекспиром, Эсхилом, Данте. Если Рембо пробудил Клоделя к моральной и поэтической жизни, то Достоевский останется для него учителем. «Достоевский один из тех людей, которых я больше всего изучал в эпоху кризиса моего формирования и которые больше всего меня поддерживали и утешали»², ‒ пишет он Андре Жиду.

Не случайно, что Клодель открывает Достоевского в 1886 году. Это было время, когда Мельхиор де Вогюэ знакомит французскую публику с великими русскими романистами своего времени и прославляет литературу, которая, по его мнению, привносит немного души в материалистическую Францию. Но несмотря на то, что он показал религиозную значимость творчества Достоевского, мощь его романистической техники, несмотря на то, что воспевал его глубокую жалость по отношению к униженным, несмотря на то, что был покорен им, де Вогюэ отказывается ввести Достоевского в свой литературный пантеон. Он упрекает Достоевского в отсутствии ясности и гармонии, в чрезмерности, которая приводит его в замешательство. Быть может, вследствие его несколько резких суждений французы отвернулись в это время от Достоевского и предпочли ему Толстого, которого де Вогюэ представлял как одного «из самых крупных мастеров из тех, кто запечатлеет свой век»³. Таким образом, предпочтение, высказанное Клоделем Достоевскому, поставило его против течения. Когда в 1908 г. появляется эссе Жида о Достоевском, то, будучи полностью безразличным к Толстому, произведения которого пользуются громадным успехом, Клодель с радостью отмечает данное эссе как «знак почитания этому великому человеку, интерес к которому,

_________

² GG., р. 85.

³ Eugène-Melchior de Vogüé, Le roman russe, Paris: Plon, 1886, p. 281.

211

на счастье, сохранился доныне у небольшого количества почитателей, несмотря на шумный и большой успех Толстого»⁴.

В начале века благодаря Жиду происходит второе открытие Достоевского во Франции. Жид стремится исправить «плачевно урезанный» образ, составленный о русском писателе де Вогюэ. Формула «религии страдания», изобретенная де Вогюэ, чтобы определить Достоевского, кажется ему неадекватной: «к несчастью, она не давала полного представления о писателе; он перекрывал ее во всех отношениях». Как и для Клоделя, чтение Достоевского для Жида ‒ откровение. Но причины этого разные. Жид находит в русском писателе немного от протестантизма своего детства: любовь к евангелическому Христу и враждебность по отношению к католической религии. Писатель пленяет его постоянным смирением, которое он проявляет на каторге, полным отсутствием бунта против своей судьбы. Этот дух отречения Достоевский приобрел, по мнению Жида, благодаря долгому общению с Евангелием. Эта «этика смирения», которая составляет суть видения мира Достоевского, лежит в основе его творчества, будучи пропитанной евангелическим духом. Среди персонажей Достоевского Жид выделяет Кириллова, ибо он хотел пожертвовать собою для других. Обращаясь к слушателям «Старой голубятни», Жид утверждает, что, задумывая своего персонажа, Достоевский находился во власти мысли Христа о «необходимости жертвы на кресте».

Жид определяет стремление к отречению как типично русскую черту и противопоставляет Достоевского философу типа Ницше, который прославил волю господства, или писателю типа Бальзака, у которого два главных фактора являются ведущими: рассудок и воля. «В творчестве Достоевского, ‒ пишет он, ‒ точно так же, как и в Евангелии, царствие небесное принадлежит нищим духом. У него то, что противостоит любви, это отнюдь не столько ненависть, сколько игра ума... и если я пытаюсь понять, какую роль играет рассудок в романах Достоевского, то я замечаю, что это всегда роль искусительная... Герои Достоевского входят в царствие Божие, только отказываясь от своего рассудка, только отрекаясь от своего проявления воли, только путем отказа от себя»⁵. Жид противопоставляет Ставрогина и Ивана Карамазова старцу Зосиме, который становится святым, отказываясь от своей воли и смиряя свой рассудок. Ибо, по Жиду, утверждение человека может происходить только через отрицание Бога

_________

⁴ Ibid., р. 238.

⁵ André Gide, Dostoevski, Paris: Gallimard, 1964, pp. 128-129.

212

Достоевский становится, таким образом, для Жида в высшей степени христианским писателем, которого французы должны брать за образец, ибо он видит спасение только в отказе от самого себя и в любви к ближнему. Жид просит своих соотечественников не искать в русском писателе своей собственной логики, своего собственного порядка, но тот евангелический дух, который они склонны слегка забывать. Именно католицизм является объектом его критики, и Жид этого не скрывает, сопоставляя этику Бальзака, создание которой «родилось от соприкосновения Евангелия с латинским сознанием», и этику Достоевского. Жид противопоставляет католицизм французского романиста «чисто евангелической доктрине» русского писателя.

Клодель не мог оставаться бесчувственным к камешкам, бросаемым Жидом в огород католицизма. Сознавая значение книги Жида («прекрасный критический отрывок», ‒ пишет он Жиду), Клодель поздравляет последнего с тем, что он увидел, что Достоевский «не был ни варваром, ни больным», но человеком, которого «пытал безжалостный вопрос свыше», и, кажется, упрекает Жида только в том, что он придал «статическое и застывшее лицо кризису, страсти человека, который беспрерывно меняется»⁶. В сущности, полемика с Жидом становится очевидной с 1908 г., но особенно в 1923 г., когда после духовного и морального кризиса 1916-1919 гг. Жид, увлеченный на какой-то момент католицизмом, к которому вернулись его давние друзья, утверждает полный решимости гуманизм, а Клодель знает, что он не может более привлечь его в свой лагерь.

На полемику с Жидом наслаивается полемика с Достоевским. Клодель защищает католицизм одновременно от нападок и Жида, и Достоевского. Обычно преуменьшали полемическое отношение Клоделя к Достоевскому. Критик Жак Мадоль, автор многочисленных работ и эссе о Достоевском, считает, что Клодель совсем не сердится на Достоевского и что он его даже извиняет. Правда и то, что Клодель расценивает атаки Достоевского против католической церкви как «незначительные вещи», которые «проистекают только из наивного воодушевления одинокого невежды». Упрек во временном господстве, сделанный Достоевским католической церкви, расценивается как «забавный». Действительно, напрасно он писал Жиду: «Почему вы считаете, что католик должен испытывать стеснение, разделяя религиозные излияния этого великого сердца?» ‒ или же: «Это был бы подходящий момент для того, чтобы затеять с вами дружескую ссору за те выпады, которые вы делаете то тут, то

__________

⁶ GG., р. 238.

213

там в сторону католицизма»⁷; мы видим, что когда он доходит до того, что уподобляет гнев Достоевского пред лицом католицизма «конвульсиям одержимых, описанных в Евангелии», он очень задет атаками Жида и через них атаками Достоевского, выразителем которых в каком-то смысле становится Жид. На эти атаки он отвечает страстной защитой католицизма.

Клодель, вне всякого сомнения, не знал о великой православной традиции, в которой объединяются теология и духовность. Рисуя схематическую картину православного духовенства, он противопоставляет ему католическое духовенство, «одновременно неутомимое и негибкое», которое творит «работу героического отречения, страстного милосердия». Но когда он излагает Жиду (а через него Достоевскому) свою концепцию Христа, его аргументация необычайно интересна и заслуживает изучения: «Ни он, ни вы похоже не понимаете отчетливо позицию католицизма. Протестанты ссылаются на Евангелие, а мы ссылаемся на Иисуса Христа, Евангелие которого ‒ память о мертвом; Церковь есть обиталище живого Бога, который продолжает вместе с нами все дела нашей жизни. Вы возвращаетесь к Христу историческому, а мы проникнуты Христом бесконечным»⁸. Сближая православие Достоевского с протестантизмом Жида, Клодель обвиняет обоих писателей в том, что они не понимают, отдавая предпочтение евангельскому Христу, что Церковь, по формуле Святого Августина, берет за образец Святого Павла: «Христос весь в главе ее и теле ее» («Totus Christus»). Довод у Клоделя мощный: церковь покоится не только на Христе как истине, но на Христе как жизни, которая передается верующим чрез таинства. Такова же и концепция православной Церкви, хотя ее восприятие Христа и носит специфический характер. Что касается протестантизма, то известно, что он хотел являть собой возврат к Евангелию и отбросил институационализированную медиацию в католической церкви: «христианская доктрина, каковой она является в Евангелии, ‒ говорит Жид в своей пятой лекции, ‒ предстает перед нами, французами, обычно только через католическую церковь и будучи покоренной церковью. Итак, Достоевский испытывал ужас перед церквами, и перед католической церковью в частности. Он претендует на то, чтобы получать напрямую и только из Евангелия учение Христа, а это как раз то, чего совершенно не допускает католик»⁹. У Достоевского Жид ищет близких

_________

⁷ Ibid., pp. 85, 238.

⁸ Ibid., pp. 238-239.

⁹ André Gide, op. cit., p. l87. Жид, который очень любил «Братьев Карамазовых», не говорит о поэме Ивана.

214

ему мотивов, избегая некоторых проблем, поставленных писателем. Он меньше делает упор на тайне Бога, воплотившегося в человеке, нежели на конкретном характере существования Христа, на значении его истории и его жертве для человечества.

Клодель не принимает образа Христа, который ему предлагает Жид, ‒ образа, увиденного в творчестве Достоевского, ‒ и в своем ответе опирается на поэму о Великом Инквизиторе. На удивление, Жид никогда не намекал на Христа, представленного в «поэме». Однако это именно Христос, близкий Христу из Евангелий (а именно из Евангелий от Св. Матфея и Св. Марка), воскрешающий девушку, вылечивающий больных, пробуждающий любовь в сердцах, смиренный, безмолвный пред своим судьей и готовый умереть. Более того, он пришел не только затем, чтобы переделать то, что он уже сделал, но чтобы снова поставить под сомнение Великого Инквизитора, представляющего его, организатора Церкви, которую он основал.

Клодель не может принять его, упрекая в том, что он действует от своего собственного имени, а не как член Церкви ‒ и, опираясь на собственные слова Христа: «Тот, кто не со мной, рассеется», определяет его как «ложного Христа», пришедшего «расстроить невежественным и надменным вмешательством великолепный порядок Искупления»¹⁰. В глазах Клоделя Христос Евангелий не должен вновь прийти, ибо он вечно жив в церкви. Действительно, второе пришествие Христа должно произойти по Евангелиям в конце света, когда он явится в своей славе. Клоделю чужд образ Христа, пришедшего построить здание, основание которого он заложил.

Напротив, вся его симпатия направлена к Великому Инквизитору, который в глазах Клоделя «абсолютно прав», против «этого ложного Христа». Клодель, совершенно очевидно, был потрясен эстетической и идеологической мощью персонажа, хотя он и не уловил все ее значение: «Достоевский, ‒ пишет он Жиду, ‒ впрочем, хорошо почувствовал величие Церкви в своем диалоге братьев Карамазовых, несмотря на то, что он впал в мелочность, отказав в вере в Великого Инквизитора»¹¹. Любопытно, что несмотря на чувствительность к нападкам, высказанным Достоевским против католической церкви, он не понял, что именно она была мишенью и что Достоевский был не на стороне Великого Инквизитора, который являлся для Клоделя грандиозным представителем католической церкви, защитником веры и догмы установленной религии, воплощением

_________

¹⁰ GG., pp. 85-86.

¹¹ Ibid., p. 85.

215

неоспоримой власти. В «Атласном башмачке», истинной поэме контрреформации, Клодель воскрешает и прославляет эпоху христианской цивилизации, в которой религиозная история была тесно связана с мирской историей, борьба Инквизиции против еретиков шла наравне с материальными достижениями и научными открытиями и «католический гигант движением плеча пытается поставить прямо накренившуюся повозку христианства»¹². „Я расцениваю Возрождение, ‒ заявил он Фредерику Летевру в 1927 г., ‒ как один из самых славных периодов католицизма, период, когда Евангелие завершило свои победы в пространстве и во времени, когда будучи атакованными еретиками в уязвимом месте, защищается со всей Вселенной, когда гуманисты открывают античность, в то время как Васко де Гама открывает Азию, когда Христофор Колумб видит, как перед ним возникает из морской пучины новый мир, когда Коперник открывает небесную Библию, когда Дон Хуан Австрийский сдерживает ислам, когда протестантизм остановлен у Белой Горы¹³ и когда Микеланджело «поднимает корону Святого Петра»”¹⁴. Таким образом, Клодель одобряет властное вмешательство церкви в мире во имя чистоты догмы, даже и против самого Христа, если он не действует «как член Церкви».

Столкнув лицом к лицу Великого Инквизитора и Христа, Достоевский хотел подтвердить как раз обратное: «Сожигающего еретиков я не могу признать нравственным человеком, ибо не признаю ваш тезис, что нравственность есть согласие с внутренними убеждениями. Это лишь честность (русский язык богат), но не нравственность. Нравственный образец и идеал есть у меня, дан, Христос. Спрашиваю: сжег ли бы он еретиков ‒ нет. Ну так значит сжигание еретиков есть поступок безнравственный»¹⁵. Клодель не задавал себе вопроса об атеизме Великого Инквизитора, который, по его мысли, не мог не иметь веры, и если это так, то потому только, что Достоевский хотел умалить католическую церковь. Но Великий Инквизитор имел веру и

__________

¹² Paul Claudel, Oeuvres en prose. Paris: Gallimard, 1965, p. 221.

¹³ Белая гора ‒ местность близ Праги, где в ноябре 1620 года армия католической лиги и германского императора Фердинанда II нанесла поражение войскам протестантской чешской директории (Прим. переводчика).

¹⁴ Frédéric Lefèvre, Une Heure avec... Paris: Gallimard, 5ème série, 1929, p. 115. Цит. по: Michel Lioure, L’esthétique dramatique de Paul Claudel, Paris: Armand Colin, 1971, p. 388.

¹⁵ Достоевский Ф. M. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Т. 27. С. 56 (Записные книжки 1881 г.).

216

потерял ее в пустыне. Именно там, когда он был вдали от людей, он и решил исправить творение Христа и стать своего рода вторым Христом, Христом, который не устоял бы перед тремя искушениями и выслушал бы «Духа смерти и разрушения». Достоевский сделал из Великого Инквизитора самозванца, Антихриста, вдохновителя ордена, основанного на презрении к человеку, лицо, не способное распорядиться отпущенной ему свободой. Иван говорит о любви Великого Инквизитора к людям, но он говорит также, что Великий Инквизитор любит их «на свой манер». Итак, Великий Инквизитор не смог не отвергнуть послание Христа и продолжать любить людей. Он потерял веру в человека, ибо он потерял веру в Бога.

Подчеркивали антиисторизм Достоевского. Однако показателен тот факт, что он избрал город Севилью, где в 1559 и 1560 гг. были организованы в правление Филиппа II аутодафе против лютеран, евреев и где преследовались мистики, такие как Св. Жан де ла Круа, Св. Тереза Авильская, обвиненные в отклонении от религии. Достоевский тщетно заставлял Алешу говорить, что речь идет о том, что есть худшего в католицизме, об инквизиторах, иезуитах (на самом деле инквизиторами были доминиканцы); эпоха инквизиции представляет для него «квинтэссенцию ненавистного католицизма». «Ровно восемь веков назад, ‒ говорит Великий Инквизитор, ‒ как мы взяли от него то, что ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал тебе, показав тебе все царства земные: мы взяли от него Рим и меч кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными, хотя и доныне не успели еще привести наше дело к полному окончанию»¹⁶. Великий Инквизитор делает намек на то время, когда папа Стефан II собирался навестить в 756 году франкского короля Пипина, чтобы помазать его на царство и дать ему титул «патриция римлян и защитника и союзника римской церкви». Повернувшись спиной к Византии, папы ушли под защиту франкских королей и потребовали политической суверенной власти над частью Италии. Когда Достоевский заставляет говорить Великого Инквизитора, что он имеет намерение завершить творение церкви, не желал ли он сказать, что Великий Инквизитор хочет взять в руки два меча. В «Дневнике писателя» и в своих романах (через высказывания Идиота, Шатова, Ивана, отца Паисия) Достоевский выразил свои мысли о католической церкви, которая в качестве наследницы Цезаря превратилась в государство, в церковь Антихриста, ибо она деформировала образ Христа, предала

_________

¹⁶ Там же. Т. 14. С. 234.

217

евангельские заветы и, потеряв свое духовное призвание, свой мессианский смысл, секуляризовалась и в силу этого открыла путь к атеизму, к хрустальному дворцу, к социалистическому «муравейнику». Клодель не почувствовал политической окраски произведения и не понял, что Христос пришел принести надежду народу, раздавленному авторитарной системой.

Но объектом критики является не только католическая церковь. Несмотря на защиту Алеши, правда, слабую, проклятой церковью является так же, как и католическая церковь, любая церковь, которая забыла заветы Христа. Хотя к концу своей жизни Достоевский и сблизился с церковью, он не почитал официальную православную церковь, которую не признавал из-за ее порабощения, начиная с эпохи Петра Великого, и которую обвинял в коррупции и раболепстве перед властями. Вопреки утверждениям Клоделя, эта церковь не занимает важного места в его творчестве. Священники, позванные к изголовью Мармеладова или Степана Трофимовича, представлены в негативном свете. Только выходцам из народа или таким монахам, как старец Зосима, которые в «Черновиках» критиковали официальное духовенство, дано право научать правде. Духовная цензура запретила специальное издание «Поучения старца Зосимы», а образ последнего был отвергнут монахами Оптиной пустыни. Именно он должен был выразить идеи Достоевского, касающиеся отношений церкви и государства. В окончательной редакции мы находим эти мысли, вложенные в уста старца Паисия: «...не церковь обращается в государство, поймите это. То Рим и его мечта. Это третье диаволово искушение. А, напротив, государство обращается в церковь, восходит до церкви и становится церковью на всей земле, что противоположно и ультрамонтанству, и Риму, и вашему толкованию, и есть лишь великое предназначение православия на земле. От Востока звезда сия воссияет»¹⁷. Достоевский мечтает о всемирной церкви, которая впитала бы государство, о союзе во Христе, основанном на вере, каковую он находит только в русском народе.

Мысль Достоевского о русском Христе, предназначенном спасти Европу, мысль, которая в ту же самую эпоху соблазнила испанских писателей, например Унамуно и Мачадо, глубоко поразила Клоделя: «Можно улыбаться, ‒ пишет он Жиду, ‒ этой претензии обнаружить в мире Христа русского, неизвестного миру... Не существует русского, или английского, или немецкого

_________

¹⁷ Там же. С. 62. В отличие от Клоделя, который не упоминает о нем, Жид был очарован «чудесным старцем Зосимой» (André Gide, op. cit., p. 128).

218

Христа, но есть католический Христос в церкви, не являющейся исключительной, ибо она всемирная и, по правде говоря, она не является непримиримой, потому что она всеобщая»¹⁸. Можно понять реакцию Клоделя. Пьер Паскаль определил как «чудовищного»¹⁹ русского Христа Достоевского, спасителя Европы. Однако известно, что каждый народ имеет свое видение Христа и что он принимает разные образы в восточной и западной церквах. Христос на православных иконах часто полон ликования, в то время как на Западе Христос часто представлен в страдании (Христос Чимабуэ, Христос в католической скульптуре, Христос Гольбейна, который произвел такое впечатление на Достоевского). Русский Христос ‒ это тот, который сочувствует, тот, который утешает, Христос смиренный и милосердный, как его рисует Нестеров. Таким его представляет Достоевский в «поэме». Но не следует забывать, что это «фантастическая» поэма ‒ поэма, включенная в роман, и что Христос, как и Великий Инквизитор, ‒ создания Ивана. Это двусмысленное произведение, написанное атеистом в похвалу одновременно Христа, Евангелия и Великого Инквизитора, в котором Иван, по словам Достоевского, «видит воистину настоящего служителя Христова»²⁰. Клодель, конечно, почувствовал эту двусмысленность. Ему не понравился образ Христа, представленный Достоевским не потому, что он нашел его «претенциозным», как Леонтьев, но потому, что он видел в нем «ложного Христа», пришедшего противостоять Церкви. Клодель предпочел Великого Инквизитора, который казался ему существом искренне верующим (Леонтьев, как и Клодель, считал, что Достоевский был не прав, лишив веры Великого Инквизитора, но он не был на стороне последнего) и олицетворявшим церковь, властную хранительницу догмы. «Без ясной догмы и без авторитарности для ее поддержания мы пришли во Франции к глупой религиозности Ламартина или же в России к грубому социализму Горького и к мечтательности Мережковского»²¹, ‒ пишет Клодель Жиду в письме 1908 г. Жид защищает Достоевского от обвинений в анархизме, к которому привели бы его идеи: «Но как раз, ‒ воскликнули бы католики, ‒ и мы вам это не раз объясняли, похоже, что вы и сами это поняли: Евангелия, слова Христа, взятые вне контекста, ведут нас только к анархизму, откуда именно необходимость в Св. Павле, в Церкви, в католицизме в

_________

¹⁸ GG., р. 85.

¹⁹ Pierre Pascal, Dostoevski, Paris: Desclée de Brouwer, p. 102.

²⁰ Достоевский Ф. M. Полн. собр. соч. Т. 15. С. 198.

²¹ GG., p. 86.

219

целом». И Жид отвечает: «Нет, не к анархизму ведет нас Достоевский, но всего-навсего к Евангелию»²².

Таким образом, в полемике между Клоделем и Жидом сходятся лицом к лицу две концепции христианства: одна, которая отрицает церковь и стремится черпать прямо из источников Евангелия, и вторая, которая признает необходимость в догме и во власти для ее поддержания. Творчество Жида в сильной степени отмечено печатью Достоевского: герои, мятущиеся между добром и злом, светотень à lа Рембрандт, «бескорыстие», присутствие дьявола в мире и в человеческом сознании, ангельское и демоническое. Но желание быть свободным от всякого морального и религиозного стеснения, которое он воспевает начиная с 20-х гг. и которое обнаружил у некоторых героев Достоевского, удаляет его от евангельских идей русского писателя, которые он, однако, столь метко подметил и выразил в своих лекциях.

Напротив, эта идея гораздо ярче выражена в творчестве Клоделя, в котором можно найти большое сходство с работами Достоевского²³: противопоставление святых и сатанинских героев, музыкальная композиция crescendo, сосуществование гротескного и трагического, открытие «я», пропущенного через души других, полифония голосов... Хотя Христос явно не представлен (Достоевский ‒ один из редких писателей, сделавших это), его присутствие чувствуется во всем творчестве Клоделя. Критик Луи Баржу писал, что в пьесах Клоделя распятие понатыкано повсюду, как спасительные колючки. Самопожертвование превосходно воплощено в образе Виолены в «Благовещании». Как и Достоевский, Клодель ‒ писатель религиозный. Но своим религиозным опытом (Клодель не прошел через «горнило сомнения», но был мучим требованием непреклонной веры), своей концепцией искусства, которое должно быть культом, открытым для тайны, расшифровкой загадки бытия, в которую он должен привнести свое решение, прославлением единства и порядка мира, песнью в честь Бога, подражателем которому поэт хочет стать, Клодель решительно отличается от Достоевского.

Мы хотели бы заключить нашу работу тремя замечаниями. Полемика Клоделя с Жидом направлена не на природу Христа, но на его отношение с церковью. В своем ответе Жиду Клодель

_________

²² André Gide, op. cit., pp. 186-187.

²³ Анализ этих нескольких схожих положений стал предметом сообщения на 8-м международном Симпозиуме по Достоевскому в Осло в июле-августе 1992 г. (Софи Олливье. Клодель и Достоевский).

220

опирается на тот образ Христа, который появляется в поэме о Великом Инквизиторе, в то время как Жид создает в каком-то смысле образ Христа по-достоевски, исходя из своего восприятия творчества писателя. Словом, возникает противопоставление между протестантским христианизмом Жида, католическим Клоделя и православным у Достоевского в свете творчества каждого писателя.

221