Политическая экономiя настоящаго и будущаго;

соч. Бруно Гильдебранда. Переводъ М. П. Щепкина.

Санктпетербургъ, 1860 г. (280 стр. in 8.)

 

¾¾¾¾¾

 

Настоящее сочиненiе, переведенное недавно г. Щепкинымъ на русскiй языкъ, издано въ Германiи еще въ 1848 году. Оно составляло въ свое время и составляетъ до сихъ поръ весьма крупное явленiе нѣмецкой экономической литературы. Послѣдняя, какъ извѣстно, несравненно менѣе знакома русской публикѣ, нежели литература французская и даже англiйская (которую знаютъ по французскимъ переводамъ). Не менѣе извѣстно также, что въ дѣлѣ науки, нѣмецкiе экономисты порядочно и давно уже опередили своихъ французскихъ собратовъ, а послѣ знаменитаго сочиненiя Рошера можно считать, что опередили и англiйскихъ. Но при хорошемъ знанiи по преимуществу языка французскаго и при крайней скудости переведенныхъ по русски экономическихъ нѣмецкихъ сочиненiй, большинство нашей публики по неволѣ обращалось къ французскимъ книгамъ и изучало по нимъ смыслъ экономическихъ явленiй. Между тѣмъ, пока французскiе ученые, представивъ «ясныя и остроумныя изложенiя экономической системы въ томъ видѣ, какъ создана она была Адамомъ Смитомъ», однообразно повторяли на разные лады весьма одностороннiя и лишь въ ихъ глазахъ безусловныя истины, «нѣмцы передѣлывали уже основныя философскiя начала политической экономiи, составляли важнѣйшiя руководства для университетовъ и систематическiе учебники» и все болѣе и болѣе выходили изъ области отвлеченныхъ теорiй «на открытое поле исторiи». Однимъ словомъ, пока французскiе политико–экономы занимались всего болѣе отвлеченными разглагольствованiями, нѣмецкiе экономисты, не высказывая еще въ сущности много новаго, обогащали уже своихъ читателей массою статистическихъ и историческихъ свѣденiй, наводили ихъ на совершенно новыя идеи, открывали передъ ними новые пути изслѣдованiй, писали съ практической точки зрѣнiя образцовыя монографiи по разнымъ экономическимъ предметамъ и наконецъ въ такихъ сочиненiяхъ, каковы Гильдебранда, Баумштарка, Германа, Рау, Рошера представляли положительныя основанiя для новой научной системы народнаго хозяйства, передъ которой односторонности французскихъ экономистовъ, не выдерживали никакой строгой, ученой критики. Поэтому–то добросовѣстный переводъ замѣчательнаго нѣмецкаго сочиненiя по части политической экономiи, не можетъ не возбуждать нашего особеннаго вниманiя и полнаго сочувствiя. Выборъ г. Щепкина чрезвычайно удаченъ: можно только удивляться, какъ такъ долго никто не упредилъ переводчика. Сила и оригинальность мыслей, обилiе свѣденiй, громадный критическiй талантъ и наконецъ ясное, художественное изложенiе, ставятъ книгу Гильдебранда на ряду съ первоклассными экономическими сочиненiями.

 

Желая познакомить съ нею читателя, скажемъ предварительно, что Гильдебрандъ принадлежитъ къ той школѣ экономистовъ, которые въ изученiи экономическихъ явленiй слѣдуютъ методу историко–физiологическому. Основная ихъ точка зрѣнiя заключается въ томъ, что хозяйственная жизнь народа всегда образуется подъ непосредственнымъ влiянiемъ физiологическихъ и историческихъ условiй, такъ что всякая хозяйственная организацiя, имѣя лишь относительное значенiе, ни коимъ образомъ не можетъ быть оторвана отъ историческаго своего происхожденiя и объяснена или еще менѣе измѣнена, на основанiи однихъ чисто–отвлеченныхъ соображенiй. Слѣдующiе такому методу, прежде чѣмъ дѣлать какой бы то ни было общiй выводъ, необходимо должны изучать экономическiя явленiя въ ихъ историческомъ развитiи по эпохамъ и нацiональностямъ и затѣмъ обстоятельно сравнивать эти явленiя между собою. Если такимъ путемъ не сразу открывается общiй законъ для объясненiя цѣлаго ряда фактовъ, то имъ всегда прiобрѣтается масса необходимыхъ свѣденiй и твердая историческая почва для возможно–вѣрной оцѣнки всякаго устройства и для отдѣленiя въ немъ всего внѣшняго и случайнаго отъ существеннаго и необходимаго. Притомъ самое возникновенiе историческаго метода въ экономической наукѣ, было вопiющею, неотразимою потребностью. Вотъ какъ говоритъ объ этомъ Гильдебрандъ:

 

XIX столѣтiе съ тою же горячностью предалось рѣшенiю соцiальныхъ и экономическихъ задачъ, съ какою XVIII столѣтiе предавалось вопросамъ политическимъ... Экономическая наука переставала быть собственностью однихъ ученыхъ и становилась, какъ въ Англiи, наукою народа... Былъ поднятъ всеобщiй, великiй вопросъ о томъ, какихъ соцiальныхъ реформъ требуетъ пропасть, все болѣе раздѣляющая богача отъ бѣдняка, и какiя обязанности налагаетъ на человѣка право владѣнiя... При такихъ обстоятельствахъ, когда столько умовъ за одинъ разъ выступило въ доселѣ невѣдомой имъ наукѣ и испытывало свои силы въ разрѣшенiи непривычныхъ для нихъ задачъ, не удивительно, что столкнулись вмѣстѣ самыя противоположныя воззрѣнiя, и зрѣлыя и незрѣлыя, справедливыя и ложныя представленiя вызвали такое замѣшательство во взглядахъ и такое всеобщее броженiе экономическихъ понятiй. Съ другой стороны этотъ процессъ общаго броженiя въ народѣ, произвелъ такой же внутреннiй процессъ въ самой наукѣ. Многiя положенiя, считавшiяся несомнѣнными въ кабинетахъ ученыхъ, на вольномъ воздухѣ оказались несостоятельными. Факты дѣйствительной жизни пришли въ противорѣчiе съ теорiею. Статистическiя данныя, которыя приводились въ подтвержденiе научныхъ взглядовъ, оказались недостаточными, поверхностными или такими, которыми пользовались для ложныхъ заключенiй. Однимъ словомъ, если для какой нибудь науки настало время провѣрить тѣ основанiя и начала, на которыхъ она существовала, то конечно для науки о народномъ хозяйствѣ.

 

Въ столь глубоко–взволнованную эпоху, очевидно было возможно только: или по примѣру Бастiа поддерживать всѣми натяжками двусмысленныхъ объясненiй и остроумныхъ парадоксовъ господствовавшую въ офицiальной наукѣ устарѣвшую экономическую теорiю, или обратиться къ совершенно инымъ прiемамъ изученiя, и догматическому изложенiю системы предпослать строго–научную критику прежнихъ прiемовъ и теорiй. Гильдебрандъ въ свое время рѣшительнѣе всѣхъ другихъ избралъ именно послѣднiй путь и приступилъ, какъ самъ онъ выразился, «къ повѣркѣ методъ, по которымъ строилось до сихъ поръ зданiе науки». Съ такой точки зрѣнiя онъ началъ свою книгу (которая составляетъ лишь первый томъ обширно–задуманнаго труда), съ краткой, но меткой характеристики меркантилистовъ и физiократовъ. Взгляды первыхъ онъ призналъ за экономическую «теорiю абсолютизма, составленную въ пользу привиллегированныхъ фабрикантовъ и купцовъ», а ученiе вторыхъ за «теорiю революцiи, составленную въ пользу земледѣлiя и въ то время угнетеннаго крестьянскаго сословiя, съ котораго она хотѣла снять тяжолыя оковы». Въ сжатомъ и продуманномъ обзорѣ, съ рѣдкимъ умѣнiемъ «сказать много въ немногихъ словахъ», изложилъ онъ затѣмъ сущность содержанiя Смитовой системы, опредѣлилъ ея значенiе въ исторiи политической экономiи и сдѣлалъ характеристику его учениковъ, особенно Давида Рикардо. Не отвергая всемiрно–историческаго значенiя и заслугъ Адама Смита и всей его школы, онъ пришолъ къ заключенiю, что они сходятся съ своими предшественниками меркантилистами и физiократами въ томъ, что стремятся «построить такую экономическую теорiю, которой законы примѣнялись бы ко всѣмъ временамъ и народамъ», какъ–будто «всѣ законы народнаго хозяйства стоятъ внѣ условiй времени и пространства, и остаются несокрушимыми при всей перемѣнчивости явленiй.». Они совершенно забывали, говоритъ Гильдебрандъ, «что человѣкъ, какъ существо общественное, есть прежде всего продуктъ цивилизацiи и исторiи, что его потребности, его образованiе и его отношенiя къ вещественнымъ цѣнностямъ, равно какъ и къ людямъ, никогда не остаются одни и тѣже, а географически и исторически безпрерывно измѣняются и развиваются вмѣстѣ со всею образованностью человѣчества. Вся Смитова система, выдававшая себя за всеобщее ученiе человѣческаго хозяйства, весьма удовлетворительно объяснена Гильдебрандомъ, какъ «одно лишь выраженiе денежнаго хозяйства», которое только что успѣло упрочить свое господство послѣ грубаго, средневѣкового. Тутъ же имъ указано любопытное различiе между англiйскими и немѣцкими послѣдователями Смита:

 

Возводя частную выгоду на степень высшаго начала экономической науки, Смитова школа порвала всякую связь между наукою и нравственною задачею человѣческаго рода, а потому не безъ основанiя упрекали эту школу въ матерьялизмѣ; ибо если бòльшая часть послѣдователей Смита и особенно въ Германiи, отнюдь не считали матерьяльнаго наслажденiя главною цѣлью человѣка, а напротивъ старались въ экономической политикѣ связать частныя богатства съ высшими нравственными цѣлями и съ государственнымъ благосостоянiемъ, какъ средствомъ къ нравственному совершенствованiю отдѣльныхъ лицъ, тѣмъ не менѣе они придавали этой части науки не малое влiянiе на самую науку о хозяйствѣ и, подобно Адаму Смиту, построили все зданiе послѣдней, на одномъ всепреобладающемъ началѣ личнаго эгоизма. (На этомъ основанiи Захарiэ и другiе называли общую часть политической экономiи методическимъ ученiемъ корыстолюбiя и скупости.) На томъ же и основывается различiе между англiйскими и нѣмецкими послѣдователями Смита. Первые выходятъ изъ того основного начала, что эгоизмъ всегда ведетъ къ общему благу; послѣднiе напротивъ не во всемъ признаютъ это начало, а потому хозяйство основанное на человѣческомъ корыстолюбiи, хотятъ дополнить экономическою политикою, имѣющею въ виду общее благо.

 

Низведя такимъ образомъ созданную Адамомъ Смитомъ обширную науку — политическую экономiю на степень выраженiя одного лишь переходнаго момента народнаго хозяйства, Гильдебрандъ указалъ на существенную необходимость реакцiи противъ этой системы и перешолъ къ разсмотрѣнiю самой реакцiи. Первую ея форму онъ прекрасно называетъ «политико–экономическимъ романтизмомъ». Главнымъ и почти одинокимъ представителемъ послѣдняго былъ Адамъ Мюллеръ, умъ дѣйствительно средневѣковой, смотрѣвшiй на свое время съ его политическимъ разладомъ, какъ только на «переходъ отъ естественной, но безсознательной экономической мудрости отцовъ, черезъ умничанiе дѣтей, къ разумному признанiю этой мудрости внуками»(* ). Реставраторъ по натурѣ и склонный въ всякаго рода мистическимъ выводамъ, Мюллеръ думалъ въ противоположность Адаму Смиту возстановить науку народнаго хозяйства на средневѣковыхъ теологическихъ началахъ, «съ жаромъ и любовью идеализируя побѣжденное человѣчествомъ достоянiе», а въ томъ числѣ аристократическiя привиллегiи и крѣпостное право. Но въ то же время, обладая замѣчательнымъ критическимъ талантомъ, онъ смѣло касался всѣхъ крайнихъ односторонностей денежнаго и частнаго хозяйствъ, и приписывалъ имъ такое же вредное влiянiе, какъ введенiю римскаго права въ европейскiя государства. Онъ былъ того убѣжденiя, что «начало частной выгоды и увеличенiя чистаго дохода, лежащее въ основанiи политико–экономической теорiи, находится въ вѣчномъ разладѣ съ идеею политической экономiи, а понятiе объ абсолютной собственности, которое служитъ основанiемъ римскаго права и предметомъ какого–то обоготворенiя въ новѣйшее время, находится въ вѣчномъ разладѣ съ идеею права». Догматическую часть ученiя Мюллера Гильдебрандъ причисляетъ «къ субъективной и совершенно анти–исторической идеализацiи одного отдѣла исторiи, жизненныя формы котораго давно уже утратили душу», но онъ соглашается со многими критическими выводами Мюллера, въ которыхъ послѣднiй указывалъ политической экономiи на необходимость политическаго и нравственнаго единственнаго единства, на значенiе духовной образованности въ хозяйствѣ народовъ и на необходимость «признать прочность и обезпеченiе общества главными условiями всякаго частнаго хозяйства».

Дальнѣйшая реакцiя противъ Смитовой системы выразилась въ Листѣ. Отправляясь въ своей теорiи отъ понятiя о народѣ и нацiональности, онъ по слѣдамъ Мюллера и еще болѣе американца Гамильтона, обвинилъ школу Смита «въ космополитизмѣ, матерьялизмѣ и партикуляризмѣ, возвѣстилъ начало народности въ экономической наукѣ и призналъ различныя ступени нацiональнаго развитiя въ экономической жизни». Все это вмѣстѣ Гильдебрандъ признаетъ несомнѣнными заслугами наукѣ. У него найдетъ читатель превосходнѣйшее изложенiе и оцѣнку всѣхъ листовскихъ началъ и, вспоминая можетъ быть недавнюю туманную полемику объ этомъ же предметѣ въ нашей журналистикѣ, неминуемо придетъ къ унылымъ заключенiямъ. Тѣже самые вопросы, десятокъ лѣтъ тому назадъ поставленные ясно и рѣшонные давнымъ давно германскою литературою, возбуждали у насъ безконечные и утомительные толки, ни къ чему насъ не приведшiе и ни къ чему не научившiе. Неужели же такiя зрѣлыя германскiя идеи, составлявшiя давно неотъемлемое достоянiе науки, оставались неизвѣстными нашимъ первокласснымъ журнальнымъ знаменитостямъ и отрицателямъ «народности»? По поводу пристрастiя Листа къ покровительственной системѣ народнаго хозяйства, которую считалъ онъ необходимою для всѣхъ народовъ на извѣстной степени ихъ развитiя, Гильдебрандъ представляетъ образцовое разсужденiе о свободѣ торговли и объ охранительномъ тарифѣ. При современныхъ, ходячихъ толкахъ объ этомъ предметѣ, эти страницы гильдебрандовой книги могутъ быть весьма поучительны. Отсылая читателя къ самому сочиненiю, скажемъ только, что по окончательному выводу Гильдебранда:

 

... и свобода торговли и охранительный тарифъ могутъ служить естественнымъ средствомъ воспитанiя народа и какъ лекарство возстановлять разстроенное здоровiе, — но съ другой стороны они могутъ дѣйствовать какъ ядъ, и разрушить здоровье народа: здѣсь все зависитъ отъ данныхъ условiй и обстоятельствъ, въ которыхъ живетъ извѣстный народъ.

 

Изъ этого между прочимъ слѣдуетъ, что экономическiе вопросы, какъ и все въ мiрѣ, оказываются гораздо сложнѣе не въ одной только дѣйствительности, но и во всякой истинной, живой ихъ теорiи.

 

Листъ, говоритъ съ величайшимъ сочувствiемъ Гильдебрандъ, былъ первымъ немѣцкимъ экономистомъ, который сдѣлалъ науку дѣломъ народнымъ, создалъ народныя партiи и вдохнулъ въ промышленность Германiи совокупное стремленiе къ великой нацiональной цѣли. Онъ былъ первымъ промышленнымъ двигателемъ и народнымъ ораторомъ, правда одностороннимъ, неосновательнымъ, часто увлекающимся;... но все–таки благодѣтелемъ нѣмецкаго народа, ибо всякое обсужденiе нацiональныхъ вопросовъ, какъ бы неразумно и превратно ни было оно въ началѣ, приноситъ неисчислимое благо; оно пробуждаетъ дремлющiя духовныя силы, вызываетъ людей изъ ихъ узкой эгоистической сферы, понуждаетъ ихъ къ самостоятельному размышленiю о вопросахъ общественныхъ и, прiучая вглядываться въ общественную жизнь, мало по малу воспитываетъ общественную нравственность.

 

Отъ Листа Гильдебрандъ переходитъ къ критическому изложенiю новѣйшихъ теорiй хозяйства. Отношенiе къ нимъ автора замѣчательно. Въ то время, когда писалъ онъ свою книгу, во всей европейской литературѣ существовало, какъ извѣстно, одно только дѣльное ученое сочиненiе о новыхъ экономическихъ доктринахъ, — сочиненiе Штейна. Въ настоящее время, если исключить разбираемую нами книгу, три–четыре нѣмецкихъ монографiй и десятокъ журнальныхъ статей, останется опять таки одно и тоже сочиненiе Штейна, да и то касается лишь французскихъ соцiальныхъ теоретиковъ и не говоритъ ни слова о нѣмецкихъ и англiйскихъ. И масса публики, и ученая литература западной Европы, относились къ нимъ тогда одинаково легкомысленно и можно сказать, одинаково тупоумно. Если публику сбивали съ толку предчувствiя грозившихъ безпорядковъ и оправдывали ея наклонность къ жолчному глумленiю надъ тѣмъ, чего она не разумѣла, то ученыхъ спецiалистовъ сбивала съ толку одна рутина и ничего не оправдывала. Обращая исключительное вниманiе на однѣ идеальныя, фантастическiя стороны соцiальныхъ теорiй хозяйства и ничего ровно не вѣдая о ихъ принципахъ и критическихъ выводахъ, большинство публики считало побѣдоноснымъ и неотразимымъ опроверженiемъ новыхъ экономическихъ взглядовъ, когда напримѣръ, спрашивало: кто при отсутствiи нищеты, злой необходимости, принужденiя и при взаимномъ равенствѣ членовъ трудовыхъ ассосiяцiй, будетъ въ нихъ добровольно чистить помойныя ямы? Ученые политико–экономы, не отставая отъ публики, съ своей стороны или указывали на тѣже самыя стороны новыхъ ученiй и задавали подобные вопросы, или величаво отмалчивались, считая неприличнымъ подражать неученымъ выходкамъ публики. Между тѣмъ парадоксальныя теорiи хозяйственныхъ организацiй, вредя дѣйствительно многимъ уставнымъ формамъ западной жизни, прiобрѣтали тѣмъ не менѣе все болѣе и болѣе серьёзное значенiе для экономической науки. Въ своихъ идеалахъ они скрывали подъ безобразнымъ хламомъ антинаучныхъ выводовъ и болѣзненныхъ фантазiй, весьма существенные законы экономическихъ ассосiяцiй; въ своихъ критическихъ воззрѣнiяхъ, обнаруживали въ современномъ экономическомъ устройствѣ западныхъ обществъ — возмутительные факты, опровергавшiе самыя коренныя положенiя существующей политико–экономической системы. Гильдебрандъ былъ первымъ спецiально ученымъ экономистомъ, который понялъ всю важность этой новой критики, подвергъ ее серьёзному, строгому анализу, указалъ и на ложные и на справедливые ея выводы, далъ ей научный экономическiй смыслъ и отвелъ опредѣленное мѣсто въ наукѣ. Онъ не пренебрегъ также и идеальными сторонами новѣйшихъ доктринъ, заявилъ прямо, что «не только не отвергаетъ великой соцiальной задачи новаго времени, но даже считаетъ ее величайшею задачею, какую когда–либо предстояло рѣшить человѣчеству.» Вопреки ходячему мнѣнiю, считавшему новѣйшiя теорiи оригинальнымъ продуктомъ раздражоннаго воображенiя новѣйшихъ мечтателей, Гильдебрандъ краткимъ ученымъ обзоромъ историческаго происхожденiя и развитiя этихъ теорiй, утвердилъ высказанное имъ положенiе, что онѣ «также стары, какъ самая мысль человѣческаго рода о его назначенiи и счастiи на землѣ».

Все изложенiе Гильдебранда, при обычной краткости, чрезвычайно дѣльно, толково и добросовѣстно. Въ каждой доктринѣ берется имъ существенная ея сторона, безъ ударенiя на какiя–либо неидущiя къ дѣлу эксцентричности, безъ налыганiя и всякой тѣни неумѣстныхъ насмѣшекъ. Съ одной стороны онъ видитъ во всѣхъ коммунистическихъ и соцiалистическихъ стремленiяхъ новѣйшаго времени, «по скольку они коренятся въ сердцѣ рабочаго класса, ни что иное, какъ фантастическое проявленiе того самосознанiя, которое новѣйшая промышленность пробудила въ рабочихъ». Съ другой — по мнѣнiю его, соцiальныя теорiи успѣли доказать въ своей полемикѣ «несостоятельность началъ, на которыхъ основано смитово ученiе, а въ особенности весь вредъ отъ обоготворенiя личнаго эгоизма»: «если», говоритъ онъ, «эти безнравственныя начала смитова ученiя сдѣлались нынѣ ясны, какъ день и уже невозможны въ будущемъ, то этимъ мы обязаны соцiальнымъ теорiямъ». Но какъ первый почти опытъ спецiально–экономическаго изложенiя новыхъ системъ, книга не свободна отъ нѣсколькихъ весьма замѣтныхъ упущенiй и недомолвокъ. Такъ напримѣръ, ученiя коммунистовъ и соцiалистовъ Гильдебрандъ почему–то соединяетъ вмѣстѣ, подъ именемъ соцiальныхъ теорiй хозяйства, а вслѣдствiе этого въ окончательныхъ своихъ выводахъ приписываетъ соцiалистамъ то, что принадлежитъ коммунистамъ, и на оборотъ. Между тѣмъ доктрины тѣхъ и другихъ отличаются не только названiями (что тоже имѣетъ значенiе), но и рѣзкими, существенными свойствами. Коммунизмъ отрицалъ напримѣръ всякую частную собственность, стремился къ безусловному уничтоженiю всѣхъ частныхъ хозяйствъ въ одномъ абсолютно—общемъ хозяйствѣ и проповѣдывалъ совершенную общность имущества и въ конечныхъ выводахъ своихъ доходилъ до нелѣпости. Соцiализмъ не отрицалъ частной собственности, стремился не къ уничтоженiю, а только къ тѣсному соединенiю частныхъ хозяйствъ въ ассосiяцiи и доказывалъ пользу не общности, но «полу–общности», какъ говоритъ Рошеръ, или общенiя имуществъ, т. е. ихъ болѣе тѣсную и органическую связь между собою (какая и замѣчается въ новѣйшее время, какъ въ разнаго рода товариществахъ и ассосiяцiяхъ капитала, такъ еще болѣе въ трудовыхъ и чисто–производительныхъ ассосiяцiяхъ западныхъ работниковъ). Коммунисты домогались распредѣленiя богатствъ между людьми по равнымъ долямъ или по потребностямъ каждаго; соцiалисты, распредѣленiя богатствъ соразмѣрно личному труду, талантамъ и даже капиталу, поставляли основнымъ своимъ началомъ. Кромѣ того, коммунизмъ въ критичическихъ своихъ воззрѣнiяхъ руководствовался почти исключительно одними отрицанiями, доводя ихъ до самой безобразной крайности; соцiализмъ руководствовался не столько отрицанiями, сколько собственными идеалами, и при всѣхъ крайностяхъ и нелѣпыхъ заблужденiяхъ, усиливался съ точки зрѣнiя этихъ идеаловъ, введенiемъ чисто–нравственныхъ и христiанскихъ началъ въ экономическую дѣятельность, примирить частный эгоизмъ съ благомъ всего общества, безъ нарушенiя индивидуальной свободы личности и общихъ интересовъ. Вообще — соцiализмъ стоитъ на пути къ своему исчезновенiю въ строгой, экономической наукѣ, широко развивающейся на новыхъ основанiяхъ; коммунизмъ же грозилъ остаться вѣчнымъ отрицанiемъ и положительной науки и всякаго исторически–выработаннаго быта. Затѣмъ, Гильдебрандъ не упомянулъ объ Оуэнѣ, имѣвшемъ столь сильное влiянiе на развитiе соцiальныхъ понятiй въ англiйскомъ народѣ и наконѣцъ, сказавъ вообще очень мало о Фурье и не сказавъ ничего о его значенiи въ современномъ соцiализмѣ, оставилъ вовсе безъ изложенiя фурьеровское ученiе объ организацiи труда и основныхъ законахъ экономической ассосiяцiи, что въ совокупности составляетъ самую сущность всего европейскаго соцiализма въ положительномъ его значенiи для экономической науки.

Зато критическая часть и коммунизма и соцiализма изложена Гильдебрандомъ съ величайшею подробностью и отчетливо разобрана съ спецiальнымъ знанiемъ предмета. Видно, что онъ знакомился съ сочиненiями новыхъ организаторовъ не по энциклопедическимъ лексиконамъ и не по журнальнымъ статьямъ или памфлетамъ, въ родѣ книжки г. Луи–Ребо; но изучилъ по самымъ подлинникамъ. Дѣлая обзоръ отдѣльныхъ частей соцiальныхъ теорiй, Гильдебрандъ излагаетъ нападенiя соцiалистовъ на современную собственность, на торговлю, на деньги и останавливается преимущественно на сочиненiи Фридриха Энгельса, «даровитѣйшаго», по мнѣнiю автора, «и ученѣйшаго изъ всѣхъ нѣмецкихъ соцiалистовъ», который сдѣлалъ полный разборъ цѣлой политической экономiи, основанной школою Адама Смита.

Гильдебрандъ признаетъ на столько слабыми всѣ нападенiя на частную собственность, какъ съ точки зрѣнiя чисто–философскихъ началъ, такъ и со стороны вреда, произведеннаго для человѣчества ея учрежденiемъ, что они никакъ не могутъ поколебать законности частной собственности. «Изъ нихъ», говоритъ онъ, «вовсе не слѣдуетъ, что надо уничтожить частную собственность; но напротивъ, вытекаетъ лишь необходимость распространить ее на всѣхъ». Нисколько не отрицая такого вывода, необходимо здѣсь повторить, что уничтоженiя частной сосбственности требовали только коммунисты. Даже Прудонъ въ сочиненiи своемъ: «Qu'est ce que la propriété», нападая лишь на абсолютное право частнаго собственника по произволу обладать землею, говоритъ тѣмъ не менѣе, что «общность имущества», какую проповѣдывали коммунисты, «есть ни что иное, какъ грабежъ сильнаго слабымъ»(*). Соцiалисты вообще возставали только противъ существующихъ на западѣ формъ собственности и отрицали ея разумность относительно лишь нѣкоторыхъ отдѣльныхъ предметовъ. Ихъ воззрѣнiя во многихъ частностяхъ не противорѣчатъ въ этомъ случаѣ основнымъ началамъ экономической науки. Теперь лучшiе ея авторитеты (Дж. С. Миль, и за нимъ Рошеръ) (**) соглашаются вполнѣ, что «на западѣ первое устройство новѣйшихъ общественныхъ отношенiй, происходило почти всюду путемъ завоеванiя и насилiя», и «многiе предметы, которые не должны были бы быть собственностью, становились и продолжали становиться ею». Самъ Гильдебрандъ не отвергаетъ того, что «понятiе о частной собственности, выработанное римскимъ правомъ, значительно способствовало злоупотребленiю частною собственностью», а въ другомъ мѣстѣ своей книги онъ вмѣняетъ въ заслугу соцiалистамъ, распространенiе въ практической жизни запада убѣжденiй, что «право владѣнiя, какъ и происхожденiе, не даютъ привиллегiи на наслажденiе жизнью; но что владѣльческiе классы суть только управители довѣреннаго имъ обществомъ имѣнiя», и «вмѣстѣ съ правомъ собственности, приняли на себя обязанность энергически содѣйствовать возвышенiю неимущихъ классовъ на болѣе высокую степень цивилизацiи». Что же касается доказательствъ Гильдебранда, что «въ дѣйствительной жизни владѣльческiя отношенiя (на западѣ) принимали все болѣе и болѣе благопрiятную форму и что владѣльческiй классъ, сравнительно съ невладѣльческимъ, постепенно увеличивался, а невладѣльческiй, напротивъ того, уменьшался»; то доводы его, надо сознаться, всего менѣе убѣдительны. Мы напримѣръ знаемъ, что земля, что основное богатство всякаго народа, принадлежавшая въ Англiи еще въ концѣ XVIII столѣтiя 250,000 собственникамъ, сосредоточилась теперь въ рукахъ 32,000 владѣльцевъ, что сосредоточенiе собственности силою большихъ капиталовъ, замѣтнымъ образомъ отражается уже и во Францiи, гдѣ мелкая поземельная собственность, обремененная неоплатными долгами, постоянно перекупается на аукцiонахъ у крестьянъ капиталистами, что въ Италiи скуплены богачами цѣлыя крестьянскiя деревни, со всею ихъ землею, и т. д. и т. д. Наконецъ, если бы даже обыкновенное увѣренiе соцiалистовъ, что имущественное неравенство страшнымъ образомъ увеличивается въ западной Европѣ, признать за бездоказательное, то нельзя не согласиться съ Рошеромъ, что столь же мало доказательно противоположное мнѣнiе Гильдебранда.

Разборъ нападенiй на современную торговлю и деньги, у Гильдебранда вышелъ замѣтно слабѣе другихъ частей его книги. Говоря о торговлѣ и утверждая, что во всемiрной исторiи нравственность ея постоянно возрастаетъ, авторъ совершенно отрицаетъ даже и то, что торговля занимаетъ множество лишнихъ посредниковъ. Въ виду новѣйшихъ современныхъ явленiй, доказательства его, изъ коихъ многiя приведены голословно, оказываются недостаточными. За послѣднѣе десятилѣтiе, при безпрерывныхъ торговыхъ несостоятельностяхъ, на десять банкротствъ въ Англiи приходится девять злостныхъ, а мелочная торговля жизненными припасами, превратилась, какъ выражаются сами Англичане, «въ ужаснѣйшую систему отравленiй» и заставила англiйскихъ работниковъ соединяться въ особыя общества для покупки матерьяловъ изъ первыхъ рукъ и для устраненiя себя отъ всякихъ сношенiй съ вредоносными, мелочными посредниками торговли. Впрочемъ самъ критикъ говоритъ, что «всѣ безнравственныя порожденiя торговли — скупъ товаровъ, биржевая игра и проч., какъ вредныя, должны быть отвергнуты» и жалѣть, что «эгоистическiя начала смитова ученiя, одинаково узаконили ихъ». Такимъ выводомъ однако мало разсѣеваются сомнѣнiя, возбуждаемыя собственнымъ же изложенiемъ Гильдебранда  соцiальной критики торговли. Разсуждая о деньгахъ, Гильдебрандъ выражаетъ мысль еще болѣе неясную. Онъ говоритъ, что «уничтоженiемъ денегъ, мы не искоренимъ преступленiй, а только уменьшимъ возможность совершать преступленiя»; но «этимъ способомъ можно уничтожить одинъ родъ проявленiя эгоизма, а не улучшить нравственность». Уменьшать возможность преступленiй, мѣшать злу дѣлать зло и слѣдовательно парализировать его силу и развитiе, казалось бы весьма законно и въ высшей степени нравственно. Весь вопросъ можетъ состоять только въ томъ, возможно или нѣтъ уменьшить это зло безъ нарушенiя истинной свободы или не породивъ зла еще болѣе важнаго? Но этотъ вопросъ остается у Гильдебранда безъ отвѣта.

Наибольшее мѣсто въ его книгѣ занимаетъ разборъ сочиненiя Энгельса «о положенiи рабочаго класса въ Англiи». Тутъ сосредоточивается вся блестящая сторона критическаго таланта нашего автора. Онъ прямо берется за сущность энгельсовой критики и побѣдоносно опровергаетъ ея основныя положенiя о существованiи «абсолютной» экономической цѣнности. За тѣмъ указываетъ на односторонность и произвольный выборъ цыфръ, приводимыхъ Энгельсомъ, представляетъ свои собственныя статистическiя вычисленiя, дѣлаетъ изъ нихъ совершенно–противоположные выводы и доказываетъ такимъ образомъ, что всѣ статистическiя изображенiя Энгельса преувеличены, а его положенiе, что вся исторiя свидѣтельствовала только о постепенномъ паденiи человѣчества, совершенно несостоятельно. Но при всей осмотрительности и обычной умѣренности въ своихъ критическихъ прiемахъ, Гильдебрандъ въ разгарѣ полемики, увлекается самъ къ нѣкоторымъ весьма сомнительнымъ заключенiямъ. Такъ онъ доказываетъ, что положенiе рабочаго класса постоянно улучшалось, а заработная плата англiйскаго работника съ XVI столѣтiя увеличилась вдвое. Вопросъ улучшается ли въ западной Европѣ положенiе рабочихъ классовъ и на сколько именно оно улучшилось, — одинъ изъ экономическихъ вопросовъ самыхъ темныхъ. Даже «столь сильно распространенный предразсудокъ, что матерьяльное благосостоянiе рабочихъ классовъ было гораздо выше въ прежнiя времена исторiи», по сознанiю Гильдебранда (стр. 142) «нельзя опровергнуть статистическими фактами прошедшаго», ибо «статистика въ прошломъ столѣтiи не занималась нисшими слоями общества». Слѣдовательно остаются, за весьма немногими данными, одни соображенiя, а соображенiя подобныя тѣмъ, которыя употребляетъ Гильдебрандъ въ этомъ мѣстѣ, внушаютъ очень малое довѣрiе. Онъ говоритъ, напримѣръ, что заработанная плата увеличилась въ Англiи вдвое, ибо при королевѣ Елизаветѣ поденщикъ изъ одного квартера пшеницы долженъ былъ работать 48 дней, а въ 1840 годахъ всего только 283/4 дня. Между–тѣмъ читатель, очень хорошо видя изъ приведенныхъ авторомъ  цыфръ, что пшеница въ настоящее время стала дѣйствительно дешевле, нежели она была во времена Елизаветы, рѣшительно не видитъ, увеличилась ли вдвое заработная плата, ибо авторъ не говоритъ ни слова, подешевѣлъ ли за то же время наемъ жилищъ для работника или сталъ въ 10 разъ дороже? Подорожало ли мясо или нѣтъ? Были ли прежде такiе перерывы въ работѣ (или такъ называемые шомажи), какiе перiодически встрѣчаются теперь, или они суть печальныя принадлежности новѣйшаго времени, и т. д.? За тѣмъ Гильдебрандъ очень много говоритъ о политической организацiи Англiи и сулитъ ей блестящее будущее, ссылаясь на ея конституцiю, политическую свободу, на духъ ея работниковъ, «изъ которыхъ каждый носитъ въ своемъ сердцѣ идею общественности и государства». Въ будущемъ Англiи едва ли кто сомнѣвается; но заслонить соцiальныя ея бѣдствiя великолѣпнымъ политическимъ устройствомъ, никогда не было и не будетъ разумнымъ. Къ несчастiю, это въ обычаѣ у насъ теперь, хотя выходитъ уже изъ обычая въ западной Европѣ. Въ самыхъ умѣренныхъ и скромныхъ англiйскихъ журналахъ, вовсе не диковинно встрѣчать мысли, совершенно противныя такому невѣрному взгляду:

 

Вообще, говорятъ эти журналы, мы желали бы слышать поменьше объ англiйской конституцiи, — этомъ сборникѣ вымершихъ феодальныхъ началъ, — и побольше о соцiальной нашей силѣ, о соцiальныхъ успѣхахъ.

 

Гильдебрандъ, очень хорошо понимая своимъ обширнымъ умомъ всю односторонность началъ смитовой школы, — тѣмъ не менѣе иногда остается ихъ безсознательнымъ поклонникомъ по привычкѣ. На предпослѣднихъ страницахъ своего сочиненiя, онъ превосходно доказываетъ, что всѣ организацiонные планы соцiалистовъ неисполнимы.

 

Они относятся къ существующему порядку, говоритъ онъ, именно такъ, какъ будто сейчасъ произошли на свѣтъ первые люди, для которыхъ надо еще изобрѣсть первую форму общежитiя. Они хотятъ какъ бы магическимъ жезломъ вызвать къ жизни свой воображаемый мiръ, а не видятъ того, что каждая новая фаза развитiя, которую проходитъ человѣчество въ своей исторiи, можетъ вырости только изъ прежнихъ данныхъ стихiй и должна извлекать свою пищу изъ соковъ данной почвы... Нѣтъ ничего легче, какъ начертать какой нибудь новый соцiальный планъ; для этого не нужно никакого изученiя исторiи и человѣческихъ обществъ и вообще не нужно никакого значенiя. Но отъ этого ничего не выиграетъ человѣчество въ улучшенiи своего положенiя.

 

Краснорѣчиво высказавъ такую простую и несомнѣнную истину авторъ идетъ однако гораздо далѣе, и, не отличая воображаемой, коммунистской общины отъ простой экономической ассосiяцiи труда, начинаетъ доказывать, что «всякое совокупное хозяйство (Gesammtwirthschaft), исключающее всякое частное, все равно, сохраняется ли въ немъ частная собственность и деньги, или нѣтъ, невозможно ни при какихъ обстоятельствахъ», — и что «изъ самаго рода этого хозяйства вытекаетъ тотъ справедливый фактъ, что всѣ попытки осуществитъ его въ отдѣльныхъ общинахъ (Gemeinden) имѣли успѣхъ только до тѣхъ поръ, пока всѣ члены общины были сдерживаемы вмѣстѣ одною, особенно сильною и даровитою личностью». Гильдебрандъ не находитъ для совокупнаго хозяйства ни такого закона, который опредѣлялъ бы какъ отношенiя личныхъ услугъ и угожденiй къ цѣлой общинѣ, такъ и взаимное отношенiе ихъ между собой; ни такой силы, которая могла бы поддерживать этотъ законъ, если бы онъ и былъ, ни такихъ наконецъ данныхъ, которыя бы даже и при осуществленiи совокупныхъ хозяйствъ, могли не только устранить для нихъ дурныя слѣдствiя изолированныхъ хозяйствъ или господство сильнаго надъ слабымъ, но напротивъ, не развить между отдѣльными общинами еще большаго соперничества и еще большихъ бѣдствiй.

Прежде всего представляется вопросъ, о какомъ совокупномъ хозяйствѣ, исключающемъ всякое частное (*), говоритъ авторъ? Подъ хозяйствомъ разумѣютъ въ наукѣ каждую непрерывную и послѣдовательную дѣятельность для прiобрѣтенiя имущества и для пользованiя имъ (Рошеръ). Слѣдовательно такимъ хозяйствомъ, которое исключаетъ всецѣло подобную дѣятельность со стороны частныхъ лицъ, можетъ быть, по логикѣ, только чисто–коммунистическое хозяйство, гдѣ все общее и ничего нѣтъ частнаго. Между–тѣмъ очевидно не его здѣсь разумѣетъ Гильдебрандъ, ибо прибавляетъ: «все равно, сохраняются ли частная собственность и деньги, или нѣтъ», а въ чисто–коммунистической общинѣ не предполагается не только денегъ и частной собственности, но и частнаго пользованiя. Если же подъ всякимъ совокупнымъ хозяйствомъ, разумѣть и общинное хозяйство съ соразмѣрнымъ вознагражденiемъ за трудъ, съ частнымъ пользованiемъ и частнымъ прiобрѣтенiемъ, то невозможность такого вовсе некоммунистическаго хозяйства, внѣ влiянiя одной какой либо могучей личности, перестала какъ извѣстно давнымъ уже давно быть фактомъ. Онъ пересталъ имъ быть именно съ тѣхъ поръ, какъ въ Англiи, Францiи и Германiи осуществилось до 600 всякаго рода трудовыхъ работническихъ общинъ, и между ними есть чисто производительныя ассосiяцiи, которыя развиваются и богатѣютъ именно при строго–совокупномъ, собирательномъ хозяйствѣ, а долголѣтняя исторiя многихъ изъ этихъ общинъ и ассосiяцiй показала, что члены ихъ не сдерживаются ни какою «одною особенно сильною и даровитою личностью», а сдерживаются гораздо проще — нравственными убѣжденiями и личными интересами всѣхъ членовъ. Что касается искомыхъ авторомъ законовъ («отношенiя личныхъ услугъ и угожденiй къ общинѣ и между собою)», то на многiе изъ нихъ указывалъ Фурье. Такого же точнаго, математическаго закона, котораго Гильдебрандъ повидимому доискивается, вопреки историческому методу, чисто–отвлеченными соображенiями, — одинаково не существуетъ ни для совершеннаго, ни для частнаго хозяйства. Ибо и послѣднее производитъ въ тысячи случаяхъ на угадъ, ошибается въ своихъ разсчетахъ, не получаетъ должнаго вознагражденiя и очень часто подвергается опасности погибнуть отъ причинъ, отъ него нисколько независящихъ. Совокупное хозяйство имѣетъ передъ нимъ весьма простое преимущество: соединенiе силъ и всѣ послѣдствiя издавна–сознанной людьми истины: одинъ умъ хорошо, два — лучше. Законъ возможности ассосiяцiи и охраняющая его сила, лежатъ въ нравственной природѣ  человѣка, гдѣ личный интересъ и совѣсть гармонируютъ другъ съ другомъ. Генiальный Юмъ былъ убѣжденъ, что «вообще участiе къ другимъ въ каждомъ человѣкѣ гораздо сильнѣе, чѣмъ своя собственная выгода». Фергюсонъ утверждалъ даже, что «стремленiе къ соединенiю (sense of union) часто тамъ сильнѣе, гдѣ отъ соединенiя имѣютъ наименьше выгоды». Во всякомъ случаѣ, когда человѣкъ входитъ въ дѣйствительно нравственныя отношенiя съ ближними, въ немъ развивается по крайней мѣрѣ столько же уваженiя къ требованiямъ совѣсти и любви къ справедливости, сколько эгоизма. Говоря въ началѣ такъ убѣдительно о необходимости нравственныхъ началъ въ экономической дѣятельности, Гильдебрандъ въ окончательныхъ выводахъ самъ не чувствуетъ, какъ, допуская эти начала вообще, онъ отрицаетъ ихъ въ частностяхъ. Всю частную экономическую дѣятельность онъ созидаетъ какъ будто по старой привычкѣ политико–эконома, опять на одномъ человѣческомъ эгоизмѣ, забывая свои собственныя слова, забывая и то, что «высшее нравственное и матерьяльное благо тамъ», какъ сказалъ Кантъ, «гдѣ наклонность къ благосостоянiю разумно и достаточно сдерживается наклонностью къ добродѣтели». На какомъ же основанiи Гильдебрандъ ставилъ въ упрекъ Листу, что: «всякое подчиненiе частнаго интереса общественной цѣли, является у него только какъ требованiе благоразумiя и хорошо понимаемой выгоды, а не какъ нравственная обязанность, вытекающая изъ самой природы общественнаго союза?» Но самое существенное заблужденiе Гильдебранда заключается безъ всякаго сомнѣнiя въ томъ, что за одно съ французскими и англiйскими политико–экономами, онъ смотритъ на человѣческiй трудъ, при какихъ бы то ни было условiяхъ, какъ на дѣло насильственное и мучительное, а между–тѣмъ при нравственной обстановкѣ трудъ непремѣнно самъ за себя ручается и самъ въ себѣ находитъ поддержку своей энергiи. Въ противномъ случаѣ, мы рѣшительно не могли бы объяснить существованiя производительныхъ ассосiяцiй, какъ несомнѣннаго живого факта, осуществившагося въ западной Европѣ. Наконецъ тѣ бѣдствiя, которыми грозитъ Гильдебрандъ еще въ большей мѣрѣ совокупнымъ хозяйствамъ, нежели частнымъ, суть только пока предсказанiя, которымъ по всей вѣроятности, не суждено сбыться. У хозяйственныхъ общинъ, какъ собирательныхъ единицъ, и самостоятельности, и средствъ входить въ мирные союзы и взаимныя, правильно–разсчитанныя отношенiя между собою, — несравненно болѣе, чѣмъ у частныхъ людей, съ ихъ страстями и капризами.

Впрочемъ никакъ не должно думать, чтобы Гильдебрандъ принадлежалъ къ числу такихъ мыслителей, которыхъ самъ онъ — за безусловное ихъ поклоненiе существующему въ западной Европѣ хозяйству — клеймитъ названiемъ мануфактуръ–философовъ. Нѣтъ.

 

Мы далеки отъ того, говоритъ онъ, чтобы... безусловно благовѣть передъ нынѣшнею фабричною системой и не признавать, что эта система стремится къ основанiю могучаго владычества капитала, которое можетъ имѣть самое гибельное влiянiе, если только не встрѣтитъ сильнаго противодѣйствiя... Адамъ Смитъ впалъ въ большую ошибку, признавъ денежное хозяйство не просто переходнымъ перiодомъ экономическаго развитiя, а постоянною и безусловно–истинною формою народнаго хозяйства... Система его... преслѣдовала все что встрѣчалось на пути свободнаго развитiя мѣны... Средневѣковыя натуральныя повинности въ отношенiи государствъ и помѣщиковъ, были переведены на деньги; но при этомъ позабывали завести кредитныя учрежденiя, которыя ссужали бы крестьянъ–земледѣльцевъ капиталами для выкупа и улучшенiя ихъ земли. Уничтожили остатки прежняго цеховаго устройства и забыли издать законы, необходимые для ремесленныхъ ассосiяцiй и дать просторъ развитiю рабочихъ и ремесленныхъ обществъ. Денежное хозяйство отдѣлило ручное, прядильное и ткацкое мастерства отъ сельскаго хозяйства и поставило ихъ въ соперничество съ машинами, но при этомъ забыли посредствомъ кредитныхъ учрежденiй, дать этимъ ремесламъ возможность устроить самостоятельную фабричную жизнь. Повсюду вмѣстѣ съ Смитомъ провозгласили полнѣйшую ремесленную свободу, но лишили ее условiй безъ которыхъ эта свобода не можетъ имѣть благотворныхъ влiянiй. Мало того: такъ какъ въ бòльшей части государствъ европейскаго материка противодѣйствовали съ политической точки зрѣнiя всѣмъ стремленiямъ къ ассосiяцiи и каждое собранiе, каждое общество, каждое общественное предпрiятiе ставили въ зависимость отъ полицейской власти, отъ государственной опеки, то задавили всѣ дремавшiе въ народѣ зародыши ассосiяцiй и изъ свободы промышленности, сдѣлали какую–то неволю промышленной обособленности.

Въ слѣдствiе этого, сильно распространилось корыстолюбiе и частная торговая спекуляцiя, а свобода, которую денежное хозяйство сообщило естественному развитiю всѣхъ общественныхъ силъ, тѣмъ болѣе была отдана въ жертву злоупотребленiю, чѣмъ менѣе государственная жизнь на материкѣ была способна возбудить въ гражданахъ глубокiй нравственный интересъ къ общественному благу и чѣмъ болѣе наука о народномъ хозяйствѣ какъ бы сама оправдывала это исключительное стремленiе къ личной выгодѣ. Капиталистъ ради одной минутной выгоды, могъ покупать и продавать землю, и лишать крестьянъ ихъ владѣнiй. Фабрикантъ могъ нѣкоторое время продавать свои товары дешевле ихъ настоящей цѣны для того только, чтобы подорвать своихъ соперниковъ и одному завладѣть цѣлымъ рынкомъ. Хлѣбный торговецъ могъ скупить произведенiя земли и не пустить ихъ на рынокъ для того, чтобы произвести искусственную дороговизну. Однимъ словомъ, всякое безнравственное дѣло въ торговлѣ находило себѣ оправданiе въ началахъ торговли, а если въ дѣйствительности весь этотъ порядокъ не достигъ еще тѣхъ размѣровъ и силы, какiе можно было ожидать при госоподствѣ такихъ началъ, если эти безнравственныя злоупотребленiя являлись только въ видѣ исключенiй и нравственное развитiе народовъ не отставало отъ развитiя экономическаго, по крайней мѣрѣ въ наиболѣе промышленныхъ и торговыхъ странахъ Европы, — то это доказываетъ только, что нравственная сила народовъ гораздо могущественнѣе теоретическихъ началъ.

 

Но, имѣемъ мы полное право сказать въ настоящее время, если противодѣйствiе владычеству капиталовъ и всѣмъ злоупотребленiямъ денежнаго хозяйства — роковая необходимость не западѣ, то гдѣ же намъ искать этого противодѣйствiя, какъ не въ ассосiяцiяхъ капитала и труда, не въ ихъ органическихъ, тѣсныхъ соединенiяхъ между собою? А такiя соединенiя только и возможны въ формѣ болѣе или менѣе совокупныхъ хозяйствъ, т. е. ассосiяцiй.

Основная идея книги Гильдебранда заключается въ томъ, что денежное хозяйство «составляетъ только переходъ къ кредитному хозяйству, по взаимному обмѣну произведенiй человѣческаго труда, основанному на личномъ обѣщанiи, на честномъ словѣ, на довѣрiи, на нравственныхъ качествахъ. При безусловной продолжительности своей», говоритъ авторъ, «денежное хозяйство, въ свою очередь начинаетъ вредить обществу: оно даетъ возможность личнымъ талантамъ употреблять эту подвижность жизни въ свою личную выгоду и во вредъ общественному благу и утверждать господство денегъ и капитала, которое также тягостно, какъ прежде было господство земельной собственности». Въ какой формѣ представляетъ себѣ Гильдебрандъ это новое кредитное хозяйство, будетъ разъяснено имъ лишь въ послѣдующихъ томахъ сочиненiя (если только они будутъ). Въ ожиданiи же этого желаннаго труда, припомнимъ замѣчательныя слова Рошера(*): «Темныя стороны кредита тѣ же, что и въ раздѣленiи труда: онъ ведетъ къ усиленiю неравенства между людьми. Кто выдѣляется отъ другихъ своимъ состоянiемъ или личностью, тотъ разумѣется извѣстенъ въ болѣе обширномъ кругу, чѣмъ другiе. Отъ того онъ свои и безъ того уже значительныя производительныя силы можетъ увеличить, благодаря кредиту, еще сильнѣйшимъ множителемъ... Средства, которыя могли бы удержать это гибельное стремленiе, состоятъ прежде всего въ разумно–устроенной ассосiяцiи мелкихъ капиталистовъ и въ капитализацiи, если можно такъ выразиться, личныхъ качествъ. До такой степени можно довѣрять и организованной ассосiяцiи работниковъ, не имѣющихъ капитала, доказываютъ носильщики тяжестей въ большихъ городахъ, русскiе артельщики» и, прибавимъ мы съ своей стороны, всѣ рабочiя ассосiяцiи въ Англiи, Францiи и Германiи (**).

Такимъ образомъ въ книгѣ Гильдебранда читатель найдетъ превосходное изложенiе старыхъ и новыхъ экономическихъ воззрѣнiй, органической ихъ связи между собою и съ окружающими явленiями; нѣсколько краткое, но за то дѣльное и добросовѣстное изложенiе разнообразныхъ экономическихъ ученiй; за тѣмъ умный критическiй разборъ и во многихъ отношенiяхъ безукоризненно–справедливую ихъ оцѣнку. Кромѣ того книга написана изящнымъ языкомъ, изобилуетъ массою свѣтлыхъ и оригинальныхъ мыслей, и богатыхъ экономическихъ и литературныхъ свѣденiй. Наконецъ, не смотря на то, что издана еще 10 лѣтъ тому назадъ, она ставитъ читателя въ научное, спокойное отношенiе къ такимъ вопросамъ, которые до сихъ поръ служатъ предметомъ или неумѣренныхъ увлеченiй, или безусловныхъ порицанiй. Въ этомъ то и состоитъ ея существенное значенiе и огромная заслуга.

Что касается до перевода, то мы считаемъ его однимъ изъ самыхъ добросовѣстныхъ, какiе намъ случалось встрѣчать въ послѣднее время. Видно, что переводчикъ смотрѣлъ серьёзно на свое дѣло, относился съ величайшимъ уваженiемъ къ своему автору, не употреблялъ нигдѣ для передачи его сильной и оригинальной рѣчи такъ называемыхъ вольныхъ переводовъ, вдумывался въ каждую его мысль и заботился сохранить вмѣстѣ со смысломъ, тонъ и своеобразность ея выраженiя. Если встрѣтитъ читатель двѣ–три неточности (напр. () переводится иногда некстати словомъ «община»; сравн. въ подлинникѣ: немѣцкомъ стр. 311 и 312 и въ русскомъ стр. 260), или какое нибудь переводное противорѣчiе (когда напр. въ одномъ мѣстѣ слово: “” переводится «полезность»(?) (), а въ другомъ, «цѣнность по употребленiю», и т. п.), то не долженъ забывать, что ученый экономическiй языкъ нашъ далеко не установился, а переводъ многихъ экономическихъ терминовъ требуетъ почти изобрѣтенiй со стороны переводчика, слѣдовательно особеннаго знанiя русскаго языка и его духа.

 

¾¾¾¾¾¾

 



(*) См. Рошера въ переводѣ г. Бабста, стр. 57, примѣч. 1-ое.

(*) См. Рошера, пер. г. Бабста, стр. 182.

(**) Id. стр. 174.

(*)э ede Gesamm” Въ немѣцк. подлинникѣ стр. 264).

(*) Въ перев. г. Бабста, стр. 107, § 90 и п. 4.

(**) См. статью Губера, въ 1859, h. 2 и 3.