ДУРНЫЕ ПРИЗНАКИ

O quam contemta res est Homo, nisi supra humana se erexerit!

Линней.

____

On the origin of species by Ch. Darwin. 1859.

Charles Darwin, über die Entstehung der Arten im Thier–und Pflanzenreich durch natürliche Züchtigung. Uebers. und mit Anmerk. v. Dr. H. G. Bronn. Stutt. 1860.

De l'origine des espèces, ou des lois du progrès chez les êtres organisés par Ch. Darwin. Trad. par Clémence–Aug. Royer, avec préf. et notes du traducteur. Paris 1862.

Настоящее время, во всякомъ случаѣ загадочное, и можетъ быть болѣе загадочное чѣмъ всякое другое, нерѣдко сравниваютъ съ эпохою упадка древняго мiра; говорятъ, что мы переживаемъ перiодъ такого же всеобщаго одряхленiя, такого же постепеннаго и безвыходнаго разрушенiя всѣхъ формъ, въ которыхъ жизнь до сихъ поръ выражалась. Гдѣ и какъ возникаетъ новая жизнь, какiя формы она приметъ, неизвѣстно.

Судить основательно и точно о вопросахъ такого широкаго объема, конечно, очень трудно. Духъ исторiи, совершающейся вокругъ насъ, та глубокая жизнь, которая движетъ развитiемъ человѣчества, есть безъ сомнѣнiя величайшая тайна для ума. Мы сами погружены въ потокъ этой жизни, сами увлечены ходомъ этого развитiя; слѣдовательно не можемъ глядѣть на это движенiе со стороны, какъ наблюдатель, имѣющiй твердую точку опоры. Болѣе или менѣе ясно, но мы чувствуемъ, что въ насъ дѣйствуетъ эта сила, для которой мы сами не составляемъ полнаго и совершеннаго проявленiя; слѣдовательно мы не можемъ признать себя вполнѣ точнымъ ея мѣриломъ.

Но мысль, какъ изѣстно, старается отрѣшиться отъ временныхъ и частныхъ условiй. Она, по самой своей природѣ, считаетъ возможнымъ найти въ себѣ самой ту неподвижную точку, то начало координатъ, отъ котораго измѣряются всѣ явленiя, всѣ разстоянiя и направленiя. Поэтому мысль не можетъ отказаться отъ права измѣрять даже ходъ современнаго ей историческаго развитiя.

Итакъ положимъ, что мы будемъ стараться вникнуть въ ходъ этого развитiя. Для этой цѣли замѣтимъ, что изъ всѣхъ областей человѣческой дѣятельности самая ясная, наиболѣе доступная для пониманiя и оцѣнки, есть область умственной дѣятельности. Такъ что изъ всѣхъ сферъ развитiя, въ этой сферѣ всего прямѣе и отчетливѣе могутъ для насъ обнаружиться и черты, зависящiя отъ духа эпохи; по этимъ чертамъ можетъ–быть возможно составить понятiе и о состоянiи цѣлой жизни человѣчества.

Что же мы находимъ въ современной умственной дѣятельности? Повидимому едва ли кто рѣшится сказать, чтобы въ этой дѣятельности замѣтенъ былъ упадокъ или дряхлость. Безъ сомнѣнiя никогда еще на земномъ шарѣ науки не процвѣтали такъ, какъ процвѣтаютъ нынѣ: ученая дѣятельность кипитъ все въ большихъ и большихъ размѣрахъ. Притомъ успѣхи, дѣлаемые науками, не ограничиваютъ самыхъ наукъ, не указываютъ имъ предѣловъ, но чѣмъ дальше, тѣмъ больше разширяютъ ихъ горизонтъ и открываютъ поприще для новыхъ успѣховъ.

Таково покрайней–мѣрѣ обыкновенное наше понятiе о ходѣ и движенiи наукъ. Но умы скептическiе и тоскующiе, какъ извѣстно, смотрятъ на это иначе. Въ этомъ движенiи, столь быстромъ и разительномъ, они находятъ коренную фальшъ. Они думаютъ, что наука во многихъ и именно въ важнѣйшихъ случаяхъ дошла до внутренняго противорѣчiя съ самой собою, до отрицанiя самой себя. Они утверждаютъ поэтому, что наука въ этихъ случаяхъ держится и движется только рутиною, но что въ ней нѣтъ уже живой вѣры въ себя, и что слѣдовательно раньше или позже ей неминуемо грозитъ катастрофа.

Мы говоримъ здѣсь о глубокомъ скептицизмѣ и глубокой тоскѣ. Сюда однако же примыкаетъ и тотъ дешовый и легкiй скептицизмъ, который въ большомъ ходу кажется во всѣ времена. По мнѣнiю многихъ, обыкновенно незнакомыхъ близко съ науками, умъ человѣческiй повторяетъ одно и тоже, только въ различныхъ формахъ; каждый вопросъ имъ кажется спорнымъ, и въ умноженiи изысканiй и книгъ они видятъ только умноженiе разнорѣчiй. Въ исторiи они находятъ одну путаницу лицъ и событiй, въ философiи — одинъ туманъ, въ занятiяхъ древними — пустую забаву, пустую трату времени, вездѣ безплодное круженiе ума, обманчивый, ни къ чему неведущiй трудъ.

Есть однако же науки, передъ которыми умолкаетъ всякiй скептицизмъ, какъ поверхностный, такъ и глубокiй, которыхъ успѣхи никто не рѣшится отвергать, которыхъ польза и плодотворность ясны до несомнѣнной очевидности. Это — науки естественныя, а въ особенности тѣ изъ нихъ, которыя уже издавна пользуются почетнымъ названiемъ точныхъ наукъ. Если въ настоящее время эти науки приобрѣтаютъ все больше и больше приверженцевъ и сотрудниковъ, то это зависитъ главнымъ образомъ отъ этой ихъ несомнѣнности, ставящей ихъ выше всякаго подозрѣнiя и отъ болѣе или менѣе ясно чувствуемаго скептическаго отношенiя къ другимъ наукамъ. Умъ необходимо требуетъ дѣятельности и ищетъ спасенiя тамъ, гдѣ онъ чувствуетъ себя вполнѣ самоувѣреннымъ, гдѣ у него твердая почва подъ ногами.

Въ этомъ отношенiи естественныя науки дѣйствительно имѣютъ явное преимущество передъ всѣми другими. Предметъ ихъ такъ очевидно–ясенъ, методы такъ просты и элементарны, что твердость приобрѣтаемыхъ познанiй не можетъ кажется подлежать никакому сомнѣнiю. Нужно быть повидимому или крайне–тупымъ, или крайне–легкомысленнымъ для того, чтобы значительно отступить отъ истины въ изслѣдованiи по предмету естественныхъ наукъ. Поэтому натуралисты всѣ составляютъ одну школу, безъ раздѣленiй, безъ сектъ; покрайней–мѣрѣ у нихъ такъ много общаго, что небольшiя разногласiя ничего не значатъ въ сравненiи съ общепринятыми познанiями. Философiя вѣчно дѣлится на разногласныя школы; историческiе взгляды могутъ быть весьма различны; между тѣмъ точно такъ, какъ существуетъ только одна математика, такъ существуетъ только одна физика, одна химiя, одна физiологiя и проч. Служить другимъ наукамъ, невходящимъ въ кругъ естественныхъ, трудно: въ нихъ значительная часть дѣятельности пропадаетъ даромъ, то–есть оказывается трудами, не приносящими самой наукѣ никакой пользы. Извѣстно, что книга съ историческимъ содержанiемъ можетъ не имѣть никакого значенiя для исторiи; большая часть книгъ, по заглавiю философскихъ, представляютъ мертворожденныхъ уродовъ и ничего не значатъ для философiи. Между тѣмъ, если кто станетъ самостоятельно изучать природу, то передъ нимъ прямо открывается твердый путь; каждое наблюденiе, ничтожный фактъ — все это годится, все быстро и правильно примыкаетъ къ цѣлому науки; ошибки, недосмотры исчезаютъ и исправляются съ величайшею легкостiю и очевидностiю, такъ что не представляютъ никакой задержки общему теченiю науки впередъ.

Эта твердость пути, эта несомнѣнная правильность прiемовъ доказывается и самими результатами, до которыхъ достигаютъ естественныя науки. Нельзя вообразить себѣ успѣховъ болѣе блистательныхъ, болѣе многообъемлющихъ и многообѣщающихъ. Эти успѣхи всѣми признаны, но настоящую ихъ важность и цѣну знаютъ только одни натуралисты. Тотъ, кто незнакомъ съ естественными науками, никогда не представитъ себѣ, какъ ярки, какъ широки бываютъ эти новые потоки свѣта, вдругъ озаряющiе цѣлыя области мiрозданiя, которыя до тѣхъ поръ были какъ хаосъ покрыты мракомъ и недоступны для ума. Въ два–три десятка лѣтъ возникаютъ цѣлыя науки поразительной стройности и глубины; таковы напримѣръ — палеонтологiя, органическая химiя.

Послѣ этого понятно, что естественныя науки вѣрятъ въ себя, что они полны жизни, радости, и что умы, расположенные къ тоскѣ и сомнѣнiю ищутъ себѣ отрады въ этой свѣтлой области знанiя. Вотъ одна изъ чертъ современнаго умственнаго настроенiя. Какъ бы мы ни смотрѣли на ходъ другихъ проявленiй ума, въ наукахъ о природѣ невозможно видѣть признаковъ упадка, а необходимо признать полную живучесть, свѣжую и здоровую силу.

Естествознанiе вообще есть нѣчто новое. Въ немъ можно видѣть одну изъ живыхъ струй, отличающихъ нашъ новый мiръ отъ древняго мiра. Въ этомъ нельзя не убѣдиться, если мы вспомнимъ, что древнiе были люди высоко–развитые, обладавшiе глубокою умственною дѣятельностью. Ихъ философiя, ихъ поэзiя — вѣчные образцы для насъ. Между тѣмъ ихъ познанiя о природѣ были въ полномъ смыслѣ слова ничтожны въ сравненiи съ нашими. Объяснить это можно только однимъ, именно особеннымъ, древнимъ отношенiемъ ихъ ума къ природѣ. Для насъ удивительно, какъ они не замѣчали самыхъ простыхъ, ежедневно повторяющихся законовъ и явленiй. Очевидно въ новое время духъ человѣческiй сталъ въ особенное, новое положенiе въ отношенiи къ природѣ и вотъ почему быстро и успѣшно пошла эта новая умственная дѣятельность.

Такимъ образомъ нынѣшнiе успѣхи естественныхъ наукъ необходимо предполагаютъ нѣкоторый великiй переворотъ въ умственномъ настроенiи человѣчества. Обыкновенно этого не замѣчаютъ и не признаютъ. Въ прiемахъ изученiя природы не умѣютъ видѣть никакой особенной глубины, никакого особеннаго достоинства. Даже наоборотъ извѣстно, что ученые нерѣдко смотрятъ свысока на дѣятельность натуралистовъ: она кажется имъ слишкомъ мелкою, слишкомъ простою и грубою. Насмѣшки, дѣлаемыя въ этомъ смыслѣ надъ натуралистами, очень обыкновенны. Какъ интересный примѣръ, доказывающiй между прочимъ ихъ давность, приведу здѣсь слова Малебранша, который, какъ извѣстно, занимаетъ почетное мѣсто въ исторiи философiи. Эти слова сказаны были двѣсти лѣтъ назадъ, но уже въ то время, когда естественныя науки заявили себя первыми блистательными успѣхами, такъ называемою эпохою великихъ открытiй. «Люди», говоритъ онъ въ своей книгѣ объ изысканiи истины, «не созданы для того, чтобы всю свою жизнь изслѣдовать мошекъ и насѣкомыхъ; нельзя вполнѣ одобрить трудовъ, подъятыхъ нѣкоторыми господами для того, чтобы изучить, какъ устроены вши у каждаго рода животныхъ и какъ различные черви превращаются въ мухъ и мотыльковъ. Такими вещами позволительно развѣ забавляться для развлеченiя, когда нечего дѣлать.»

Философъ обнаруживаетъ здѣсь очевидное непониманiе. Изученiе природы все еще кажется ему въ извѣстной степени загадкою. Для него странно, какъ можно серьозно заниматься такими пустяками какъ черви и букашки; онъ находитъ, что гораздо лучше разсуждать о Богѣ. Но натуралистъ имѣетъ полное право смѣяться надъ философомъ, какъ скоро свое занятiе букашками онъ успѣлъ превратить в научный, полный мысли трудъ. Въ такомъ случаѣ онъ совершаетъ извѣстную умственную дѣятельность, которой философъ не понимаетъ и потому не умѣетъ цѣнить. Еще болѣе натуралистъ имѣетъ право смѣяться, если эта дѣятельность даетъ ему точные, строгiе результаты, и ведетъ его шагъ за шагомъ впередъ, между тѣмъ какъ философъ, разсуждая о Богѣ, легко можетъ остаться при одной заслугѣ добраго намѣренiя.

Слова Малебранша нерѣдко повторяются, и нынѣ. Очевидно есть нѣкоторая трудность въ томъ, чтобы какъ слѣдуетъ понимать и цѣнить изученiе природы. Конечно въ настоящее время, когда дѣятельность этого изученiя очень развита, она передается и поддерживается однимъ поколѣнiемъ въ другомъ. Но Малебраншу, или какому–нибудь ученому среднихъ вѣковъ, или древнему греку дѣйствительно могло бы показаться чѣмъ–то нечеловѣческимъ, неразумнымъ то вниманiе и усердiе, съ какимъ натуралистъ цѣлые годы занимается анатомiею ничтожнаго животнаго или предается мельчайшему и простѣйшему анализу какихъ–нибудь явленiй, и съ неистощимымъ терпѣнiемъ повторяетъ и повѣряетъ извѣстные опыты. Натуралисты усердно работаютъ, потомучто ясно видятъ или твердо убѣждены, что дѣлаютъ дѣло. Пока это дѣло не было яснымъ, понятнымъ, до тѣхъ поръ за него и не думали приниматься и не придавали ему никакого важнаго значенiя.

Итакъ въ современной умственной дѣятельности повидимому существуетъ элементъ дѣйствительно крѣпкiй, дѣйствительно новый, дѣйствительно плодотворный, именно изученiе природы. Оно составляетъ лучшiй и несомнѣнный признакъ жизненности современнаго развитiя. И вотъ почему изученiе природы въ настоящее время окружено такимъ свѣтлымъ ореоломъ надеждъ и вѣрованiй. Отъ него многiе всего ожидаютъ, въ него вѣрятъ, какъ въ разрѣшенiе всѣхъ задачь, какъ въ источникъ всякой мудрости. На естественные науки безпрестанно ссылаются, какъ на непреложный авторитетъ; ихъ метода, ихъ прiемы переносятся въ другiя науки, дѣлаются правиломъ для тѣхъ областей знанiя, которыя повидимому всего дальше отстоятъ отъ нихъ по своему предмету, напримѣръ для исторiи, для философiи.

Безъ сомнѣнiя все это составляетъ очень хорошiе признаки настоящаго времени: все это свидѣтельствуетъ о живомъ, сильномъ развитiи, о глубокомъ прогресѣ. Такъ что, кто будетъ судить о состоянiи человѣческаго духа по той жизни, какую обнаруживаютъ естественныя науки, тотъ никакъ не согласится съ мыслью о паденiи этого духа, о разрушенiи современной цивилизацiи.

Сомнѣнiе однако же все–таки возможно; въ самомъ дѣлѣ дѣйствительно ли можно судить о современной жизни человѣческаго духа по естественнымъ наукамъ? Эти науки во всякомъ случаѣ есть частный фактъ, частная область умственной дѣятельности. Дѣйствительно ли можно искать въ нихъ спасенiя, найти въ нихъ ту твердую точку опоры, на которой можно крѣпко держаться среди окружающаго разрушенiя?

Нужно многое для того, чтобы рѣшиться отвѣчать утвердительно на этотъ вопросъ. Вообще говоря, мы знаемъ, что главный центръ тяжести историческаго движенiя не совпадаетъ съ областью естествознанiя. Жизнь человѣческая руководится и направляется другими, болѣе глубокими основанiями. Если мы обратимся къ исторiи естественныхъ наукъ, то легко убѣдимся, что они сами никогда не были совершенно самостоятельны. Легко было бы доказать многочисленными примѣрами, что въ своихъ взглядахъ и стремленiяхъ они обыкновенно подчинялись другимъ, болѣе сильнымъ влiянiямъ, что не отъ нихъ зависѣлъ духъ времени, а скорѣе наоборотъ они отъ духа времени. Имѣя въ себѣ задатки самобытнаго развитiя, они постепенно освобождались отъ постороннихъ влiянiй, постепенно сбрасывали съ себя слѣды чуждаго имъ духа, но однакоже никогда не были во главѣ движенiя, никогда не руководили общимъ настроенiемъ умовъ. Тѣ, которые надѣются, что это будетъ со временемъ, во всякомъ случаѣ должны признать, что этого до сихъ поръ не было.

Если мы такимъ образомъ предположимъ, что изученiе природы не составляетъ главнаго русла человѣческаго ума, то должны будемъ признать, что оно не спасетъ насъ, когда обмелѣетъ главное русло, когда изсякнутъ главные источники. Въ настоящее время естественныя науки часто заявляютъ притязанiе на господство, на руководящее значенiе. Въ этихъ случаяхъ всего легче судить о томъ, справедливы ли ихъ притязанiя и надежды. Кто берется за дѣло, превышающее его силы, тотъ сейчасъ же обнаружитъ слабость своихъ силъ.

Въ недавнее время намъ встрѣтился любопытный случай именно такого рода. Мы изложимъ его читателямъ, такъ какъ, намъ кажется, въ немъ можно найти ясные черты и современнаго состоянiя европейской жизни, и отношенiя къ нему естественныхъ наукъ.

Въ послѣднiе годы въ ученiи объ организмахъ, то–есть о животныхъ и растенiяхъ, совершился великiй переворотъ. Этотъ переворотъ произвела книга Дарвина о происхожденiи видовъ, которой заглавiе, также какъ и заглавiе ея переводовъ, стоитъ въ началѣ нашей статьи. Она кореннымъ образомъ измѣнила самыя главныя, самыя существенныя понятiя, которыхъ до сихъ поръ держались относительно организмовъ. Чтобы получить нѣкоторое понятiе о важности этого переворота, припомнимъ тотъ взглядъ на вещи, то мiросозерцанiе, которое крѣпко стояло въ прежнее время и отъ котораго мы конечно не вполнѣ освободились и до сихъ поръ. Предполагалось, что всѣ вещи имѣютъ опредѣленныя, неизмѣнныя свойства, что эти свойства нераздѣльны съ ихъ сущностью и принадлежатъ имъ отъ вѣка. На мiръ смотрѣли какъ на совокупность такихъ вещей; на жизнь и на исторiю какъ на случайное столкновенiе этихъ вѣчныхъ свойствъ и неизмѣнныхъ вещей, такъ что въ сущности жизнь не была наростанiемъ новаго, и въ исторiи не происходило никакихъ существенныхъ перемѣнъ. Этотъ взглядъ, очевидно метафизическiй и имѣющiй глубокiе источники въ духѣ человѣка, былъ цѣликомъ перенесенъ и на организмы. Каждая форма растенiй и животныхъ, ясно отличающаяся отъ другихъ формъ, была признаваема за особый видъ, которому отъ созданiя принадлежатъ всѣ его свойства и особенности. Виды почитались неизмѣнными, т. е. неизмѣнно обладающими извѣстными свойствами, какъ принадлежащими къ ихъ сущности. Натуралисты заботились о томъ, чтобы различить, наименовать и перечислить всѣ виды; а видовъ, говорилъ Линней, столько, сколько ихъ въ началѣ создалъ Богъ.

Къ такому взгляду неподвижныхъ, неизмѣнныхъ сущностей такъ или иначе постоянно возвращается человѣческiй умъ. Но прежде онъ былъ строго и послѣдовательно примененъ ко всему, о чемъ мыслилъ человѣкъ. Самое познанiе считалось ничѣмъ инымъ, какъ постепеннымъ открытiемъ неизмѣнныхъ, вѣковѣчныхъ сокровищъ истины. Новыя открытiя только численно умножали умственныя познанiя, но ни въ чемъ существенно не измѣняли дѣла. Мало–помалу однакоже въ незыблемой почвѣ, на которую люди такъ крѣпко опирались, стало замѣтно колебанiе. Велико должно было быть удивленiе тѣхъ, кто первый это замѣтилъ. Все, что считалось неподвижнымъ и несомнѣннымъ, поколебалось и двинулось; земля стала обращаться около солнца; величайшiе авторитеты были разбиты въ прахъ, вѣковыя отношенiя и связи нарушились; наконецъ самая мысль измѣнила свои прiемы и стала дѣйствовать иначе: человѣчество живо почувствовало, что въ немъ совершается исторiя, что въ мiрѣ происходятъ не однѣ случайныя и видимыя, а существенныя перемѣны.

Съ тѣхъ поръ постепенно все больше и больше распространяется новое мiросозерцанiе. Неизмѣнныя сущности и ихъ необходимыя свойства все дальше и дальше отодвигаются на заднiй планъ. Постепенно проникаетъ всюду убѣжденiе, что все измѣняется и что постоянны не сущности, а законы ихъ измѣненiя. Вѣра въ прогресъ, въ развитiе, въ усовершенствованiе заступила мѣсто вѣры въ неизмѣнныя сущности и вѣчныя истины. Послѣднiй успѣхъ этого взгляда, послѣднюю его побѣду мы видимъ въ книгѣ Дарвина. Эта книга опровергаетъ такъ называемое постоянство видовъ, догматъ, которой упорно защищали до сихъ поръ всѣ признанные натуралисты. Они думали, что каждый видъ животныхъ и растенiй явился первоначально со всѣми своими нынѣшними свойствами; что при размноженiи происходитъ только повторенiе тѣхъ формъ, которыя размножаются, и слѣдовательно самыя формы остаются неизмѣнными. Каждое растенiе, каждое животное производитъ себѣ подобныхъ и слѣдовательно виды не происходятъ, но существуютъ искони.

Весьма замѣчательно, что такой метафизическiй взглядъ на постоянство вещей всего дольше и крѣпче держался въ естественныхъ наукахъ. Были правда попытки поколебать его, но натуралисты смотрѣли на нихъ съ большимъ презрѣнiемъ. Большею частью эти попытки принадлежали такъ называемымъ натур–философамъ, то–есть людямъ, въ мнѣнiяхъ которыхъ натуралисты ничего не видѣли кромѣ бредней. Еслиже постоянство видовъ отвергалось и нѣкоторыми настоящими натуралистами, напримѣръ Ламаркомъ, Стефаномъ Жоффруа Сентъ–Илеромъ, то это было въ глазахъ ученыхъ пятномъ на памяти этихъ людей, какъ гипотеза слишкомъ смѣлая, какъ игра воображенiя, недостойная науки. Самъ Дарвинъ, хотя давно знаменитъ превосходными работами, хотя выступилъ съ полною твердостью и увѣренностью, однакоже прежде, чѣмъ заявить свое мнѣнiе, двадцать лѣтъ накоплялъ матерьялы и размышленiя.

Нельзя оправдывать въ этомъ случаѣ натуралистовъ тѣмъ, что они близко держались фактовъ; — фактовъ, доказывающихъ постоянство вещей, нѣтъ и быть не можетъ. Сколько бы времени мы ни наблюдали вещи, мы не можемъ ручаться, что они не измѣнялись до нашихъ наблюденiй, и что они не измѣнятся послѣ нихъ. Неизмѣнности открыть нельзя, открыть измѣненiе возможно.

Въ своей книгѣ Дарвинъ скопилъ множество фактовъ, доказывающихъ измѣнчивость видовъ. Со временемъ мы надѣемся больше поговорить объ этомъ предметѣ, теперь же ограничимся одними результатами. Дарвинъ нашолъ, что виды переходятъ одинъ въ другой, что они постепенно вырождаются изъ одной формы въ другую. Такимъ образомъ изъ сѣменъ одного и того же растенiя, въ различныхъ мѣстностяхъ, при различныхъ обстоятельствахъ можетъ въ длинной смѣнѣ поколѣнiй произойти нѣсколько различныхъ растенiй. Различные виды животныхъ и растенiй происходили постепенно вслѣдствiе такого распаденiя одной формы на нѣсколько новыхъ. Организмы никогда не производятъ себѣ подобныхъ въ точномъ смыслѣ слова: дѣти всегда отличаются отъ родителей и также не вполнѣ сходны между собою. Отъ постепеннаго накопленiя этихъ различiй въ длинныхъ родахъ поколѣнiй и произошло все разнообразiе животнаго и растительнаго царства.

Вотъ великiй переворотъ, который заключаетъ въ себѣ книга Дарвина. Но открытiе его состоитъ собственно не въ этомъ. Мнѣнiе о перерожденiи видовъ было неразъ высказываемо и подкрѣпляемо фактами и до него. Оно получаетъ полный вѣсъ у Дарвина только потому, что ему удалось найти черты одного изъ тѣхъ законовъ, по которымъ совершается измѣненiе видовъ. Законъ, который имъ найденъ, названъ имъ закономъ естественнаго избранiя или жизненной конкуренцiи. Онъ состоитъ въ слѣдующемъ:

«Между всѣми органическими существами, разсѣянными на поверхности земного шара, существуетъ конкуренцiя, неизбѣжно проистекающая изъ ихъ размноженiя въ геометрической прогресiи: это законъ Мальтуса въ приложенiи ко всему животному и растительному царству. Такъ какъ раждается гораздо больше недѣлимыхъ, чѣмъ сколько можетъ жить, и такъ какъ вслѣдствiе этого между ними постоянно возобновляется борьба за средства существованiя, то отсюда слѣдуетъ, что если какое–нибудь существо отличается отъ другихъ хотя бы весьма незначительно, но такъ, что это отличiе выгодно для него лично, то при сложныхъ и часто измѣнчивыхъ условiяхъ жизни такое существо имѣетъ больше возможности пережить другiя и такимъ образомъ будетъ естественнымъ образомъ избрано или предпочтено другимъ. Затѣмъ по всесильнымъ законамъ наслѣдства, всякая избранная разновидность получаетъ стремленiе передавать размноженiемъ свою новую видоизмѣненную форму.»

Вотъ законъ Дарвина, который мы передали его собственными словами. Въ этомъ естественномъ избранiи, по его изслѣдованiямъ, заключается главный, если и не исключительный способъ послѣдовательныхъ измѣненiй организмовъ. Смыслъ и важность этого прекраснаго закона требовали бы многихъ поясненiй. Замѣтимъ только вообще, что въ силу этого закона измѣненiе организмовъ, перерожденiе и распаденiе видовъ зависятъ не отъ чего либо посторонняго, а отъ самихъ же организмовъ. Организмы сильно размножаются, они получаютъ иногда болѣе выгодное устройство; они борятся между собою за средства существованiя; вотъ три условiя, отъ которыхъ зависитъ постепенное перерожденiе видовъ путемъ естественнаго избранiя. Совершенно ясно, что законы развитiя организмовъ далеко этимъ не исчерпаны, хотя Дарвинъ кажется не замѣчаетъ недостаточности своего закона; тѣмъ неменѣе ему принадлежитъ великая заслуга перваго указанiя на внутреннiй законъ развитiя организмовъ. Всѣ органическiя существа составляютъ у него единую область и развиваются внутреннимъ взаимодѣйствiемъ, вслѣдствiе размноженiя, усовершенствованiя и борьбы. Процесъ этого внутренняго развитiя конечно очень сложенъ и не такъ еще скоро намъ будетъ ясенъ; но тѣ черты, которыя указалъ въ немъ Дарвинъ, безъ сомнѣнiя совершенно точны и вѣрны.

Изъ всего этого читатель видитъ, что книга Дарвина представляетъ великiй прогресъ, огромный шагъ въ движенiи естественныхъ наукъ. Разумѣется она тотчасъ же возбудила общее вниманiе. Въ Англiи каждый годъ является новое ея изданiе. Тотчасъ же послѣ ея выхода она была переведена на нѣмецкiй языкъ и недавно, слѣдовательно по обыкновенiю немножко позже, на французскiй. По обыкновенiю она возбудила сильную опозицiю, въ особенности въ Англiи, въ особенности у тамошнихъ духовныхъ, чего конечно и надобно было ожидать. Но среди всего шума и движенiя, возбужденнаго книгою Дарвина нельзя найти ничего страннѣе и неожиданнѣе, какъ тотъ отзывъ, который сдѣланъ французскою переводчицей книги и на который мы рѣшаемся указать читателямъ. На французскiй языкъ книга была переведена дѣвицею Клеменцiею Августою Ройе (Royer), снабдившею переводъ длиннымъ предисловiемъ и примѣчанiями. Эта дѣвица, какъ видно изъ предисловiя читала въ Швейцарiи публичныя лекцiи философiи природы и исторiи. Но это не все. Недавно ею написано сочиненiе о налогѣ, которое было удостоено премiи, наравнѣ съ сочиненiемъ Прудона о томъ же предметѣ. Слѣдовательно мы имѣемъ дѣло не съ дюжиннымъ человѣкомъ, а съ писательницей, имѣвшей успѣхъ; судя по всему она — передовой человѣкъ, представительница современнаго образованiя Европы. Идеи Дарвина глубоко ее заинтересовали: по ея словамъ они вполнѣ сошлись съ тѣмъ взглядомъ, который она сама еще раньше излагала на лекцiяхъ. И вотъ она поспѣшила вывести изъ великаго переворота естественныхъ наукъ самыя далекiя и самыя общiя слѣдствiя, она готова, какъ она говоритъ, написать объ нихъ даже цѣлую книгу.

«Теорiя г. Дарвина», говоритъ г–жа Ройе, «въ особенности богата гуманитарными, нравственными слѣдствiями. Здѣсь я могу только указать на эти слѣдствiя; они одни наполнили бы цѣлую книгу, которую я желала бы имѣть возможность написать когда–нибудь. Эта теорiя заключаетъ въ себѣ цѣлую философiю природы и цѣлую философiю человѣчества. Никогда взглядъ болѣе широкiй не былъ проводимъ въ естественной исторiи: можно сказать, что это — всеобщiй синтезъ экономическихъ законовъ, естественная соцiальная наука, кодексъ живыхъ существъ всякаго рода и времени. Здѣсь мы находимъ объясненiе нашихъ инстинктовъ, столь долго искомое основанiе нашихъ нравовъ, таинственный источникъ понятiя о долгѣ и капитальную важность его для сохраненiя вида. Съ этихъ поръ мы будемъ обладать абсолютнымъ критерiемъ того, что хорошо и что дурно въ нравственномъ отношенiи, такъ какъ нравственный законъ всякаго вида есть тотъ законъ, который стремится къ его сохраненiю и размноженiю, къ его прогресу сообразно съ мѣстомъ и временемъ.»

Это восторженное излiянiе, мы надѣемся, не прозведетъ особенно прiятнаго впечатлѣнiя на читателя. Сказать, что въ 1859 году, когда явилась книга Дарвина, найдено наконецъ абсолютное различiе между добромъ и зломъ, — значитъ сдѣлать предположенiе весьма странное, и не менѣе странно то мнѣнiе, что понятiе долга до этого года оставалось таинственнымъ для человѣчества. Но какихъ чудесъ не бываетъ на свѣтѣ! Посмотримъ, что–то намъ скажетъ новое откровенiе.

«Обобщенiе закона Мальтуса, сдѣланнаго Дарвиномъ, доказываетъ очевиднѣйшимъ образомъ, какъ ошибочны заключенiя, выведенныя изъ этого закона для человѣческой породы самимъ Мальтусомъ; такъ какъ усовершимость всякаго вида зависитъ отъ его обильнаго распложенiя, то остановлять это распложенiе значитъ ставить препятствiе его прогресу. Изъ книги г. Дарвина оказывается наконецъ, что этотъ законъ, повидимому столь грубый, скупой и роковой, повидимому уличавшiй и природу въ скаредности, злости или безсилiи, есть напротивъ премудрый законъ провидѣнiя, законъ экономiи и изобилiя, необходимая гарантiя благосостоянiя и прогреса всей органической твари.»

Въ самомъ дѣлѣ, какiя удивительныя открытiя! Что значитъ наука! Когда въ семействѣ много дѣтей, а ѣсть нечего, Мальтусъ простодушно принималъ это за несчастiе. Теперь же мы видимъ, что чѣмъ больше дѣтей, тѣмъ лучше, тѣмъ сильнѣе можетъ дѣйствовать благодѣтельный законъ конкуренцiи. Слабые погибнутъ, и выдержатъ борьбу только естественно избранные, лучшiе привилегированные члены, такъ что въ результатѣ получится прогресъ — улучшенiе всего племени.

Подобныя мнѣнiя чудовищны, невѣроятны, но какъ видитъ читатель, они существуютъ. Дѣвица Ройе безтрепетно приводитъ свою мысль до конца и не останавливается ни передъ какими слѣдствiями. Послушайте дальше:

«Какъ скоро мы приложимъ законъ естественнаго избранiя къ человѣчеству, мы увидимъ съ удивленiемъ, съ горестiю, какъ были ложны до сихъ поръ наши законы политическiе и гражданскiе, а также наша религiозная мораль. Чтобы убѣдиться въ этомъ, достаточно указать здѣсь на одинъ изъ самыхъ еще незначительныхъ ея недостатковъ, именно на преувеличенiе того состраданiя, того милосердiя, того братства, въ которомъ наша христiанская эра постоянно полагала идеалъ соцiальной добродѣтели; на преувеличенiе даже самопожертвованiя, состоящее въ томъ, что вездѣ и во всемъ сильные приносятся въ жертву слабымъ, добрые злымъ, существа обладающiя богатыми дарами духа и тѣла — существамъ порочнымъ и хилымъ. Что выходитъ изъ этого исключительнаго и неразумнаго покровительства, оказываемаго слабымъ, больнымъ, неизлечимымъ, даже самымъ злодѣямъ, словомъ всѣмъ обиженнымъ природою? То, что бѣдствiя, которыми они поражены, укореняются и размножаются безъ конца, что зло неуменьшается, а увеличивается, и возрастаетъ на счетъ добра. Мало ли на свѣтѣ этихъ существъ, которыя неспособны жить собственными силами, которыя всею своею тяжестiю висятъ на здоровыхъ рукахъ и, будучи втягость себѣ самимъ и другимъ членамъ общества, гдѣ проходитъ ихъ чахлое существованiе, занимаютъ на солнцѣ больше мѣста, чѣмъ три индивидуума хорошей комплексiи! Тогда какъ эти послѣднiе не только жили бы съ полною силою для удовлетворенiя своихъ собственныхъ потребностей, но могли бы произвести сумму наслажденiя, превышающую то, что бы они сами потребили. Думали ли когда–нибудь объ этомъ серьозно?»

Кому бы ни принадлежали подобныя рѣчи, хотя бы и не такой ученой и передовой дѣвицѣ, читатель согласится что онѣ весьма замѣчательны. Въ настоящемъ же случаѣ сверхъ–того ясно, что это не простая болтовня, а послѣдовательный, строгiй выводъ изъ началъ, взятыхъ за основанiе. Г–жа Ройе только смѣлѣе другихъ и справедливо укоряетъ нашъ вѣкъ въ недостаточной послѣдовательности, говоря, что со времнемъ его назовутъ вѣкомъ боязливыхъ.

Весьма основательно она вывела, что мы въ нашемъ развитiи поступаемъ такъ сказать противоестественно, что мы не слушаемся природы. Только напрасно она полагаетъ, что человѣчество никогда серьозно объ этомъ не думало. Нѣтъ, эта идея была понята довольно ясно и сознательно. Мы сознательно поставили для себя иной законъ, иную норму, иной идеалъ, чѣмъ тѣ законы и идеалы, которымъ слѣдуетъ природа. Мы знали, что идемъ въ разрѣзъ съ природою и нерѣдко жаловались на ея противодѣйствiе, потомучто побѣждать его не легко. Но, хотя мы довольно ясно сознавали эту идею, дѣвица Ройе напрасно жалуется на то, что будтобы мы дали ей слишкомъ широкое примѣненiе, слишкомъ большое господство въ жизни. Мы кажется неслишкомъ преувеличивали состраданiе, милосердiе и самопожертвованiе. Для нашего прогреса и развитiя мы дѣйствовали конечно ни чѣмъ не хуже растенiй и животныхъ. Мы плодились въ достаточномъ количествѣ и постоянно вели горячую борьбу нетолько за средства существованiя, но и за другiя блага. Если посмотрѣть на дѣло немножко внимательнѣе, то легко убѣдиться, что эта борьба была у насъ даже такъ сильна, разнообразна и сложна, какъ она и не можетъ быть у животныхъ и растенiй. У насъ всегда шла великолѣпнѣйшая жизненная конкуренцiя и законъ естественнаго избранiя постоянно находилъ полнѣйшее примѣненiе. Сильный давилъ слабаго, богатый бѣднаго, и вообще изъ малѣйшаго преимущества была извлекаема въ этой борьбѣ наибольшая выгода, какую только оно могло доставить. Жертвы погибали во множествѣ. Люди, которымъ не было мѣста на пиру жизни, тѣмъ или инымъ способомъ должны были покидать поле битвы. Такимъ образомъ владыками жизни и обладателями благъ всегда оставались естественные избранники и прогресъ усовершенiя человѣческой породы шолъ впередъ быстро и безостановочно.

Въ заключенiе приведемъ послѣднiй выводъ, который переводчица Дарвина дѣлаетъ изъ его теорiи. Она находитъ въ ней сильныя основанiя противъ ученiя о политическомъ равенствѣ людей, которое она считаетъ «невозможнымъ, вреднымъ и противоестественнымъ».

«Нѣтъ ничего очевиднѣе, пишетъ она, какъ неравенство различныхъ человѣческихъ расъ; нѣтъ ничего яснѣе, какъ это же неравенство между различными недѣлимыми одной и той же расы. Факты теорiи естественнаго избранiя не оставляютъ никакого сомнѣнiя въ томъ, что высшiя расы произошли постепенно, и что слѣдовательно, въ силу закона прогреса, онѣ предназначены въ дальнѣйшемъ ходѣ замѣстить собою низшiя расы, а не смѣшаться и слиться съ ними, причемъ онѣ подверглись бы опасности быть поглощенными этими расами посредствомъ скрещиванiй, которыя понизили бы среднiй уровень всей породы. Однимъ словомъ человѣческiя расы не суть отдѣльные виды, но суть рѣзко–отличающiяся и весьма неравныя разновидности; нужно не разъ подумать объ этомъ, прежде чѣмъ провозгласить политическую и гражданскую свободу въ народѣ, состоящемъ изъ меньшинства индогерманцевъ, и изъ большинства монголовъ или негровъ. Теорiя г. Дарвина требуетъ поэтому, чтобы множество вопросовъ, слишкомъ поспѣшно рѣшонныхъ, были снова подвергнуты серьозному изслѣдованiю. Люди не равны по природѣ: вотъ изъ какой точки должно исходить. Они не равны индивидуально, даже въ самыхъ чистыхъ расахъ; а между различными расами эти неравенства получаютъ столь большiе размѣры въ умственномъ отношенiи, что законодатель никогда не долженъ упускать этого изъ виду».

Замѣтимъ, что въ настоящемъ случаѣ дѣвица Ройе приписываетъ теорiи Дарвина гораздо больше важности и знанiя, чѣмъ она имѣетъ на самомъ дѣлѣ. Уже и прежде, и до появленiя книги Дарвина было замѣчено, что если смотрѣть на людей какъ на животныхъ, то между ними существуетъ большое неравенство. Достовѣрно замѣчено было, что люди различаются между собою по вѣсу, по росту, по полнотѣ или худобѣ, по силѣ мускуловъ, по цвѣту кожи, по большей или меньшей остротѣ чувствъ и даже по большей или меньшей смышлености. Если же несмотря на эти и другiя, даже больше важныя различiя, существовала идея о равенствѣ людей между собою, то это равенство признавалось никакъ не въ смыслѣ зоологическомъ, а съ точки зрѣнiя совершенно особенной, странной, загадочной, таинственной: люди считаютъ, что они равны между собою именно какъ люди, а не какъ животныя. Этотъ одинаково всѣмъ принадлежащiй признакъ человѣческаго достоинства, признакъ повидимому неуловимый, неизмѣримый и неопредѣлимый никакими ясными чертами, былъ однакожъ въ глазахъ людей такъ важенъ, такъ великъ и существенъ, что покрылъ собою всѣ очевидныя различiя, которыя отдѣляютъ невѣжественнѣйшаго изъ негровъ отъ образованнѣйшаго изъ европейцевъ.

Мы здѣсь не думаемъ впрочемъ рѣшать или изслѣдовать какой бы то нибыло вопросъ. Мы постарались только ясно представить читателямъ любопытный фактъ западно–европейскаго образованiя и надѣемся, что они сами отдадутъ себѣ отчетъ въ впечатлѣнiи, которое онъ производитъ.

Совершенно очевидно одно: мы перестаемъ понимать человѣческую жизнь, мы теряемъ ея смыслъ, какъ скоро не отдѣляемъ человѣка отъ природы, какъ скоро ставимъ его на ряду съ ея произведенiями, и начинамъ судить о немъ съ той же точки зрѣнiя, какъ о животныхъ и растенiяхъ. Тайна человѣческой жизни заключается въ ней самой.

Изученiе природы еще не все что нужно. Если кто смотритъ на это изученiе, какъ на живую струю, которая можетъ спасти жизнь дряхлѣющей цивилизацiи, то ему можно указать на выводы, сдѣланные изъ великаго открытiя въ природѣ г–жою Ройе: эти выводы совершенно приличны эпохѣ паденiя.

Заключимъ нашу замѣтку словами величайшаго изъ натуралистовъ, поставленными нами въ эпиграфѣ: какая жалкая вещь былъ бы человѣкъ, еслибы онъ не стремился къ сверхчеловѣческому! Это парадоксальное восклицанiе принадлежитъ Линнею, натуралисту, который вмѣстѣ съ безпримѣрнымъ даромъ понимать природу, обладалъ, вѣроятно какъ слѣдствiемъ этого дара, глубокимъ поэтическимъ прозрѣнiемъ. Разсматривая человѣка на ряду с животными и другими произведенiями природы, онъ живо убѣдился, что человѣкъ есть жалкая вещь. Спасенiе отъ этого ничтожества онъ находитъ въ стремленiи къ сверхчеловѣческому; но мы твердо увѣрены, что то, чтó Линней называетъ сверхчеловѣческимъ, въ сущности есть истинно–человѣческое.

Н. СТРАХОВЪ