ЕЩЕ СТАТЬЯ О НОВОЙ КНИГѢ(1)

_____

Не знаемъ, какъ у васъ въ столицѣ, а у насъ всѣ мало–мальски интересующiеся исторiею съ нетерпѣнiемъ ожидали появленiя исторiи вѣчевыхъ городовъ г. Костомарова. Слухи объ изданiи ея давно уже стали носиться въ публикѣ. Имя автора, интересъ самого содержанiя ожидаемой книги, о которомъ мы предварены были публичной лекцiей о Новгородѣ, напечатанной г. Костомаровымъ въ «Отечественныхъ Запискахъ», были достаточными причинами нашего нетерпѣливаго ожиданiя. Наконецъ газеты объявили о выходѣ въ свѣтъ «Исторiи сѣверныхъ народоправствъ» (кстати — неточное названiе, невыражающее содержанiя книги), и тутъ же разнесся слухъ, что эта исторiя запрещена въ продажѣ. Было ли подобное запрещенiе, чему, признаться сказать, какъ–то нехочется вѣрить, или это была какая–нибудь утка, — во всякомъ случаѣ судьба остроумно подшутила надъ нами. Интересъ новаго сочиненiя разумѣется усилился. Сколько намъ извѣстно, немногiе экземпляры его, полученные здѣсь, читаются на расхватъ, и увы! при самомъ микроскопическомъ вниманiи не находятъ въ нихъ ничего, что бы серьозно стоило запретить. Нѣкоторые даже заключили изъ этого обстоятельства, что у нихъ уже притупился вкусъ ко всему апокрифическому. Да не прогнѣвается на насъ г. Костомаровъ. Ему должно–быть очень обидно, что его считаютъ способнымъ измѣнить исторiи, подобно многимъ удариться въ субъективизмъ и публицистику, пускать на воздухъ разнаго рода идеи и гоняться за эфемерною славой. Мы совершенно свободны отъ подобнаго заблужденiя насчетъ его личности. По нашему мнѣнiю — объективность есть отличительная черта его произведенiй. Покрайней мѣрѣ, мы нигдѣ не замѣчали, чтобы изъ–за строкъ его расказа выглянула его личность. Даже тамъ, гдѣ онъ сбрасываетъ съ своего расказа скучную форму науки, впадаетъ въ одушевленный тонъ, даже въ подобныхъ случаяхъ онъ только творчески рисуетъ дѣйствительность и ни одной субъективной чертой не нарушаетъ цѣлостнаго впечатлѣнiя своей картины. Каждое произведенiе его составляетъ приобрѣтенiе не для чего–нибудь другого, а именно для науки, приобрѣтенiе тѣмъ болѣе важное, чѣмъ важнѣе затронутый имъ вопросъ. Настоящее произведенiе его, уясняя съ современно–научной точки зрѣнiя одинъ изъ существенныхъ эпизодовъ изъ исторiи удѣльно–вѣчевого уклада древней Руси, должно занять почетное мѣсто въ исторiи нашей исторiографiи.

Если насъ не обманываетъ память, г. Костомаровъ первый поставилъ вопросъ объ удѣльно–вѣчевомъ укладѣ древней Руси въ надлежащемъ видѣ и охватилъ всѣ его стороны. До самаго послѣдняго времени наша исторiя разработывалась по одностороннему направленiю, была исключительно исторiей государства, а не народа. У всѣхъ еще въ свѣжей памяти, съ какимъ восторгомъ была встрѣчена первая лекцiя г. Костомарова, въ которой онъ объявилъ, что съ прежней колеи, по которой шла до него исторiя, онъ вступаетъ на почву народной исторiи. Очень естественно, что при прежнемъ направленiи исторiи такъ–называемый удѣльный перiодъ представлялся скучнымъ и безынтереснымъ рядомъ княжескихъ усобицъ, путаницей однообразныхъ фактовъ, среди которыхъ не было возможности разобраться. Карамзинъ писалъ во введенiи къ своей исторiи: «Знаю, что битвы нашего удѣльнаго междоусобiя, гремящiя безъ умолку на пространствѣ пяти вѣковъ, маловажны для разума; что сей предметъ не богатъ мыслями для прагматика, ни красотами для живописца; но исторiя не романъ, и мiръ не садъ, гдѣ все должно быть прiятно: она изображаетъ дѣйствительный мiръ.» Вмѣсто многихъ книгъ, «трудныхъ для автора, утомительныхъ для читателя,» онъ желалъ бы представить общую картину древности въ 200 или 300 краснорѣчивыхъ страницъ и начать обстоятельное повѣствованiе со времени Ивана III. Историческая добросовѣстность заставила его преодолѣть весь трудъ и всю скуку изслѣдованiй объ удѣльномъ перiодѣ. Онъ изложилъ древнюю исторiю, но для чего, — онъ и самъ хорошенько не понималъ этого. Онъ изложилъ ее, чтобы только не осудить «на вѣчное забвенiе дѣла и судьбу нашихъ предковъ. Они страдали, и своими бѣдствiями изготовили наше величiе, а мы не захотимъ ни слушать, ни знать о томъ, кого они любили, кого обвиняли въ своихъ несчастiяхъ. Иноземцы могутъ пропустить скучное для нихъ въ нашей древней исторiи; но добрые россiяне не обязаны ли имѣть болѣе терпѣнiя, слѣдуя правилу государственной нравственности, которая ставитъ уваженiе къ предкамъ въ достоинство гражданину образованному?» Послѣ Карамзина требованiе терпѣнiя при изученiи древней исторiи стали поддерживать уже не однимъ правиломъ государственной нравственности; стали указывать на требованiя науки, спецiальности, — тоже чисто внѣшняя поддержка. Удѣльный перiодъ разработывался также односторонне, какъ и прежде, и оставался по–прежнему безынтереснымъ. Каченовскiй и скептическая школа отодвинула начало исторiи еще дальше, чѣмъ Карамзинъ: они отодвинули его ко времени Петра–великаго. Полевой, котораго г. Костомаровъ съ уваженiемъ вспоминалъ на своей вступительной лекцiи, какъ своего предшественника, вздумалъ было написать «Исторiю русскаго народа». Онъ успѣлъ бросить нѣсколько свѣтлыхъ мыслей въ исторiю удѣловъ. Увлеченный мыслiю Тьерри о распаденiи монархiи Карла–великаго на отдѣльныя народности, онъ началъ искать соотвѣтствiя удѣловъ съ землями древнихъ славянскихъ племенъ. Съ этой точки зрѣнiя онъ видѣлъ въ удѣлахъ народныя области и связь ихъ между собою назвалъ федеративною. Объясняя удѣльность изъ народной жизни, онъ сообщилъ перiоду удѣловъ новый и важный смыслъ. Оживленiе общественной жизни, по его словамъ, могло совершиться только частною, отдѣльною жизнiю разныхъ княжествъ, взаимною борьбою ихъ политики, мнѣнiй и выгодъ. Полевой не смогъ развить своей мысли, которая была тогда еще слишкомъ нова; онъ не вникъ даже въ причины областной розни и въ процесъ ея продолженiя; замѣтивъ фактъ, онъ объяснилъ его судьбами провидѣнiя. Неразвитая, неуясненная, но свѣтлая и оригинальная мысль его не нашла отголоска въ свое время. Нѣкоторые изслѣдователи, напримѣръ г. Погодинъ, указывали мимоходомъ на совпаденiе удѣловъ съ племенными землями, но такъ себѣ, больше въ качествѣ историческаго курьоза. Даже славянофилы, чутко слѣдившiе за проявленiями народной, земской стихiи въ исторiи, не совсѣмъ ясно взглянули на удѣлы и представили ихъ чѣмъ–то вродѣ государственныхъ перегородокъ, только мѣшавшихъ общему дѣлу земства, задерживавшихъ свободный ходъ просвѣщенiя, промышленности и т. д. Корифей и учитель современныхъ историковъ, г. Соловьевъ, какъ извѣстно, занялся исключительно княжескими отношенiями и оставилъ въ тѣни народную исторiю удѣльнаго времени. Вскорѣ послѣ появленiя первыхъ томовъ его «Исторiи Россiи» этотъ недостатокъ былъ указанъ въ критическихъ статьяхъ г. Кавелина. Критикъ отдалъ полную справедливость превосходной обработкѣ княжеской исторiи, ученой добросовѣстности, съ которою г. Соловьевъ изложилъ всѣ извѣстные ему факты, не утаивъ ни одного для своей цѣли; но упрекнулъ за то, что почтенный авторъ не выставилъ исторiи общинъ, областей, народныхъ класовъ, какъ движущаго начала исторiи. Отъ этого, по словамъ г. Кавелина, вся картина удѣльнаго времени вышла натянута, освѣщена монотонно и лишена историческаго разнообразiя. Слѣдя за длинной вереницей князей и ихъ запутанными счетами, первые томы «Исторiи Россiи» уясняютъ намъ одну только сторону удѣльнаго уклада, а въ отношенiи къ остальнымъ сторонамъ страждутъ такою же безцѣльностiю и безъидейностью, какъ и соотвѣтствующiе томы Карамзина. Отъ этого такъ трудно осилить ихъ читателю до конца безъ пропусковъ. Говоря иными словами, и теперь для добрыхъ россiянъ нужно побольше терпѣнiя, чтобы изучить удѣльное время по исторiи г. Соловьева. Заслуга г. Соловьева громадна. Онъ первый принялся за солидное изученiе удѣльнаго времени; до него все было здѣсь темно и неосмыслено. Очень естественно, что онъ началъ свои изслѣдованiя съ внѣшней стороны, съ княжеской исторiи. Нужно было сначала отыскать нить исторiи, намѣтить основныя точки новаго пути. Только по выходѣ первыхъ томовъ «Исторiи Россiи» изслѣдователи получили возможность заглянуть въ покрытые мракомъ неизвѣстности закоулки народной жизни. Поднялись вопросы объ общинахъ, городахъ, о земствѣ, объ отношенiи его къ государству и т. п. формировался болѣе широкiй взглядъ на удѣльную жизнь.

Въ такомъ положенiи находился вопросъ объ удѣльномъ времени до г. Костомарова. Сначала въ предисловiи къ своему «Разину», потомъ въ своей вступительной лекцiи и статьѣ «о федеративномъ началѣ въ древней Руси» онъ первый высказалъ новый взглядъ на удѣльно–вѣчевой укладъ въ ясномъ и опредѣленномъ видѣ. Вставъ на почву народной исторiи, онъ представилъ удѣльность не подъ исключительною формою княжескихъ отношенiй, а въ видѣ «такого строя, когда самобытныя части, не смѣшиваясь химически во едино и не прекращая своего отдѣльнаго существованiя, всѣ вмѣстѣ образуютъ одно государственное тѣло.» Признаками удѣльно–вѣчевого уклада служатъ: «раздробленiе цѣлаго на части безъ совершеннаго его уничтоженiя, самобытная жизнь частей безъ нарушенiя взаимнаго сходства, перевѣсъ обычая надъ постановленiемъ, побужденiя надъ закономъ, произвола надъ учрежденiемъ, личной свободы надъ сословностью, чувства надъ долгомъ, родственности надъ государственностью, слабость власти, неопредѣленность формъ, народоправленiе въ образѣ вѣчъ, движенiе, броженiе». Не одни князья враждуютъ между собою, но каждая народная асоцiацiя, города, мiры, каждая стихiя исторической жизни — все идетъ врозь, живетъ особною, самостоятельною жизнью. Среди этой общерусской розни мы еще ясно и легко можемъ видѣть эволюцiи каждой изъ разрозненныхъ между собою стихiй исторiи и слѣдить за нею по всему пути ея развитiя. Предупреждая искуственный анализъ науки, элементы исторической жизни сами являются намъ въ раздѣльномъ видѣ и облегчаютъ трудъ изученiя. Это было время, когда матерьялы будущаго зданiя, Россiи, только еще были собраны въ одну безпорядочную кучу и только еще начали разбираться и приурочиваться каждый къ своему мѣсту. Племена, области, города, мiры, князь, дружина, духовенство, далѣе народные нравы, обычаи, занятiя, вѣрованiя и государственный законъ, долгъ, взятое изъ Византiи православiе — всѣ эти туземныя и пришлыя стихiи, соединенныя въ причудливыхъ комбинацiяхъ, не нарушавшихъ ихъ взаимнаго контраста, еще ждали только примиренiя отъ исторiи.

Расширивъ до такихъ громадныхъ размѣровъ объемъ своихъ изслѣдованiй объ удѣльно–вѣчевомъ укладѣ, г. Костомаровъ точно опредѣлилъ самую задачу этихъ изслѣдованiй. Эта задача — выяснить тѣ принципы, на которыхъ основывается и которыя выражаетъ въ своей жизни каждый изъ историческихъ элементовъ, принципы какъ народной, такъ и княжеской исторiи. Время удѣльно–вѣчевого уклада получаетъ чрезъ это высокiй интересъ. Мы уже не скажемъ теперь, что это время представляетъ скучную пустыню, бѣдную мыслями для прагматика, красотами для живописца. Мы видимъ здѣсь ключъ ко всей русской исторiи. Россiя только еще слагается; ея составныя части еще не соединились между собою и въ этомъ соединенiи не успѣли еще потерять своихъ отличительныхъ свойствъ. Слѣдовательно можно изучать ихъ безъ опасенiя спутаться въ ихъ опредѣленiи, какъ можно спутаться впослѣдствiи, когда исторiя переработала разныя стороны русской жизни на свой ладъ. Вотъ почему было бы величайшей ошибкой начать исторiю съ Ивана III или даже съ Петра великаго.

Что касается въ частности до исторiи вольно–народныхъ городовъ, то она составляетъ самый существенный отдѣлъ въ исторiи удѣльно–вѣчевого уклада. Въ своей публичной лекцiи о Новгородѣ, которая можетъ служить введенiемъ къ разбираемому нами сочиненiю, г. Костомаровъ самъ выяснилъ какъ онъ смотритъ и насколько онъ цѣнитъ эту исторiю. Если главный дѣятель исторiи народъ, то разумѣется народная жизнь должна служить основнымъ фономъ исторической картины. Историкъ съ особенною тщательностью долженъ изучать ея формы и проявленiя, добираться до ея основныхъ идей, изслѣдовать чего хотѣлъ народъ, къ чему онъ стремился по своему природному характеру, въ чемъ состоялъ его непосредственный, несознанный имъ самимъ, но тѣмъ не менѣе въ высшей степени жизненный идеалъ. Задача трудная, потомучто этотъ идеалъ проявляется въ исторiи не какъ сформулированное уже правило жизни; путемъ усиленнаго анализа нужно ловить его неясныя и отрывочныя черты въ самой практикѣ народной жизни. Чѣмъ больше въ этомъ случаѣ фактовъ, тѣмъ лучше. Но вотъ новое затрудненiе: историкъ можетъ слѣдить за проявленiями народной жизни не по всему пространству удѣльно–вѣчевого уклада. Чѣмъ дальше онъ будетъ идти, тѣмъ чаще ему встрѣтятся факты смѣшаннаго характера. Новыя, пришедшiя извнѣ стихiи — княжеская власть и православiе все глубже и глубже проникаютъ въ народную жизнь и дѣло историка все болѣе и болѣе усложняется. Обратимся въ частности къ гражданской жизни. Мы удобно можемъ слѣдить за принципами сельскаго мiра до самаго XVI вѣка; въ глушь деревень туго и медленно проникало влiянiе государства. Не то видимъ въ исторiи городского уклада. Городъ былъ въ непосредственномъ соприкосновенiи съ князьями; явившись среди городского земства, княжеская власть быстро разъѣдала его вольно–народный строй. Это для нея было тѣмъ легче, что институты городской жизни были совершенно неразвиты. Городъ только еще строился; въ немъ шла непрерывная борьба между сословiями, концами и улицами; колокола звонили по цѣлымъ недѣлямъ; на площади шумѣло вѣче и часто, когда отхлынетъ безпокойная толпа, мы видимъ здѣсь трупы убитыхъ гражданъ. Требовалось много времени и длинный рядъ сложныхъ опредѣленiй для того, чтобы соединить разнородныя, враждующiя стихiи городской общины. А между тѣмъ княжеская власть все развивалась. Начиная съ XIII вѣка мы видимъ, какъ городъ за городомъ склоняются подъ крѣпкую руку владимiрскихъ и московскихъ князей. Городской укладъ такъ и не успѣлъ додѣлаться. Только въ сѣверозападномъ углу Россiи, за болотами и лѣсами, сохранились господинъ великiй Новгородъ и его младшiй братъ — Псковъ, единственные остатки стараго вольно–народнаго городского уклада. Они одиноко стоятъ въ сторонѣ отъ московскаго и другихъ княжествъ. Князья и люди новаго образа мыслей непрiязненно смотрятъ на нихъ и стараются сломить ихъ гордую свободу, а они въ свою очередь враждуютъ противъ новыхъ государственныхъ порядковъ и упорно стоятъ за свою старину. Эта вражда стараго быта съ новымъ дала поводъ высказаться той и другой сторонѣ достаточно ясно, откровенно, даже сознательно. Вотъ въ чемъ заключается интересъ изученiя вольнонародныхъ городовъ. Ихъ шестисотлѣтнее существованiе даетъ историку единственную возможность хоть сколько–нибудь уловить бѣглыя, отрывочныя, неопредѣленныя черты вольно–народнаго уклада. Такова основная задача, разрѣшенiю которой г. Костомаровъ посвятилъ свое новое произведенiе.

Считаемъ нужнымъ замѣтить, что мы вовсе не намѣрены входить въ подробный разборъ «исторiи сѣверныхъ народоправствъ» и слѣдить за авторомъ шагъ за шагомъ; это потребовало бы длиннаго изслѣдованiя. Мы не намѣрены дѣлать даже общаго résumé всѣхъ его положенiй, считая это излишнимъ послѣ того, какъ самъ авторъ потрудился выяснить свою основную идею и представить общiя положенiя своего новаго труда въ публичной лекцiи о Новгородѣ. Да кромѣ того мы не можемъ и представить, чтобы кто–нибудь изъ людей интересующихся русскою исторiею не прочиталъ самъ «Исторiи сѣверныхъ народоправствъ» и нуждался въ передачѣ ея содержанiя. Мы намѣрены указать только на нѣкоторые пробѣлы въ изслѣдованiи почтеннаго автора, которыя особенно бросаются въ глаза, и выставить на видъ тѣ вопросы, которые по нашему мнѣнiю изслѣдованы имъ не совсѣмъ удовлетворительно.

Прочитавъ заглавiе, мы думали, что «исторiя сѣверныхъ народоправствъ» изслѣдуетъ юридическую сторону вѣчевой жизни. Оказалось, что подъ этимъ скромнымъ названiемъ мы получили отъ г. Костомарова полную исторiю вѣчевыхъ городовъ. Все сочиненiе раздѣлено авторомъ на двѣ части. Первая исключительно занимается внѣшнею жизнью вѣчевыхъ городовъ; вторая слѣдитъ за ихъ внутренно–общественною, экономическою, церковною и частною жизнью.

Въ первой части авторъ шолъ уже по готовому пути, проложенному прежними изслѣдователями, особенно г. Соловьевымъ. Ему оставалось только пересмотрѣть уже изслѣдованные факты и сгрупировать ихъ сообразно съ своимъ взглядомъ на удѣльно–вѣчевую жизнь. Развивая отношенiя вѣчевыхъ городовъ къ князьямъ и землямъ русскимъ, онъ постоянно имѣетъ въ виду съ одной стороны самостоятельность Новгорода и Пскова, а съ другой — ту связь, которая привязывала ихъ къ составу общерусской федерацiи. Такимъ образомъ вся исторiя вѣчевыхъ городовъ у него стройно развивается изъ взаимодѣйствiя двухъ силъ — силы областной особности, стремленiя къ самостоятельности, и силы общенароднаго тяготѣнiя къ цѣлому составу удѣльной федерацiи. Преобладанiе той или другой силы даетъ автору возможность намѣтить основные пункты, по которымъ онъ располагаетъ свой расказъ, и основанiе для групировки фактовъ. Мы не нашли здѣсь ни новыхъ фактовъ, ни особенно новаго взгляда на дѣло; все что мы читали у г. Костомарова, мы знали уже прежде изъ исторiи г. Соловьева; исключенiе болѣе крупное составляютъ двѣ гипотезы г. Костомарова: одна о происхожденiи новгородскаго племени, которая требуетъ еще спецiальнаго изслѣдованiя со стороны филологовъ, другая, уже извѣстная публикѣ, гипотеза о происхожденiи князей изъ Жмуди. По нашему мнѣнiю первая часть «исторiи сѣверныхъ народоправствъ» въ солидности научнаго изслѣдованiя стоитъ значительно ниже исторiи г. Соловьева. Зато она далеко превосходитъ послѣднюю въ другомъ отношенiи. Г. Соловьеву не разъ уже дѣлали упрекъ за то, что онъ слишкомъ рабски слѣдуетъ буквѣ источниковъ и не заботится о художественности изложенiя. Вслѣдствiе буквальной передачи лѣтописныхъ извѣстiй, онъ часто бываетъ принужденъ долго останавливаться на мелочныхъ, несущественныхъ обстоятельствахъ, а важнѣйшихъ фактовъ, которые служатъ средоточiемъ для другихъ, въ которыхъ заключается ключъ къ уразумѣнiю послѣднихъ, касаться одною, иногда очень легкою чертою. Читатель путается во множествѣ разнообразныхъ извѣстiй, недоумѣваетъ на что нужно ему обратить особенное вниманiе, и не имѣя въ рукахъ основной нити событiй, не можетъ составить изъ передаваемаго ему расказа ничего цѣльнаго. Отъ этого г. Соловьевъ часто бываетъ принужденъ прибѣгать къ помощи общихъ взглядовъ, чтобы выяснить свой расказъ и сдѣлаться понятнымъ для читателей. Г. Костомаровъ не нуждается въ подобной помощи. Общая мысль событiй, ихъ причинная связь, ихъ отношенiя между собою рѣзко выдвигаются предъ читателемъ вслѣдствiе мастерской групировки самихъ фактовъ. Отсюда необыкновенная ясность расказа, исключающая всякiй трудъ его изученiя. Это черта художественнаго изложенiя историческихъ фактовъ, чрезвычайно рѣдкая у нашихъ историковъ. Въ образецъ такого художественнаго расказа указываемъ на страницы, гдѣ авторъ излагаетъ исторiю паденiя Новгорода и Пскова.

Мы не хотимъ останавливаться на первой части «исторiи народоправствъ», имѣя въ виду главнымъ образомъ вторую часть болѣе новую и интересную по своему содержанiю. Считаемъ нужнымъ сдѣлать только одно замѣчанiе касательно начальной исторiи Новгорода. Очень жаль, что при такомъ обилiи матерьяловъ и тщательномъ изученiи ихъ, г. Костомаровъ не занялся исторiей новогородской колонизацiи. Мы находимъ у него нѣсколько отрывочныхъ замѣчанiй о разселенiи новгородскаго племени въ началѣ первой книги и два цѣльныхъ отдѣла, близко касающiеся этого предмета, — въ первой части: объ отношенiи Новгорода къ инородцамъ сѣвера, во второй: о волостяхъ Новгорода. Но эти отдѣлы представляютъ одинъ перечень новгородскихъ колонiй и разнаго рода столкновенiй съ финскими племенами, т.–е. касаются одной внѣшней стороны предмета. Между тѣмъ этотъ предметъ такъ важенъ для исторiи нашихъ сѣверныхъ городовъ и при этомъ такъ мало разработанъ, что имъ нужно бы заняться съ особеннымъ усердiемъ. Вслѣдствiе ли трудности работы или по какому–нибудь другому несчастному побужденiю, — только всѣ занимавшiеся исторiей Новгорода обходили вопросъ о колонизацiи сѣвера; обошелъ его и г. Костомаровъ. Это очень важный пробѣлъ въ его исторiи, особенно если при этомъ взять въ расчетъ то какъ онъ ставитъ вопросъ объ удѣльно–вѣчевомъ бытѣ, вообще какъ онъ смотритъ на исторiю. Для историка народа всего необходимѣе изученiе географическихъ и этнографическихъ данныхъ. Мы считаемъ совершенно излишнимъ доказывать вѣрность этого положенiя въ отношенiи къ исторiи русскаго народа. Русская жизнь попреимуществу земская. Изучить ее можно неиначе, какъ только уловивъ характеръ соприкосновенiя народа съ землею, иначе сказать: прослѣдивши исторiю колонизацiи. Съ другой стороны, давно уже извѣстно, что русскiй народъ представляетъ изъ себя смѣшенiе нѣсколькихъ народныхъ стихiй! Слѣдовательно, изучить нашу народность можно неиначе, какъ только изучивъ предварительно характеръ ея составныхъ стихiй и процесъ ихъ соединенiя въ одну цѣлую народность, — вопросъ тоже неразрѣшимый безъ исторiи колонизацiи. Новогородская колонизацiя можетъ служить типомъ всей русской колонизацiи. Мы имѣемъ касательно ея больше фактовъ; кромѣ того она долго носитъ на себѣ характеръ чисто народной колонизацiи, рѣзко отличающейся отъ княжеской.

Г. Костомаровъ опустилъ этотъ важный вопросъ въ своемъ изслѣдованiи. Онъ съ достаточною подробностiю говоритъ объ области новогородскихъ пятинъ, области Пскова, новогородскомъ Заволочьи, земляхъ Югры, Печеры, сѣверозападныхъ финновъ, характеризуетъ ихъ отношенiя къ Новгороду. Но мы не находимъ у него объясненiя самаго процеса, вслѣдствiе котораго распалась на нѣсколько автономичныхъ територiй земля св. Софiи и опредѣлились взаимныя отношенiя этихъ територiй. Г. Соловьевъ проводитъ рѣзкую черту между характеромъ княжеской и народной колонизацiи. Различiя между ними онъ кладетъ въ основанiе своей характеристики земли ростовско–суздальской и земель южной Руси вмѣстѣ съ новогородской. Мысль очень важная для исторiи. Характеръ колонизацiи, соприкосновенiя народа съ землею, можетъ объяснить намъ самую основу народнаго поземельнаго права и главныя черты всего земско–народнаго экономическаго строя. Г. Костомаровъ въ своемъ сочиненiи даже вовсе опустилъ очеркъ поземельныхъ отношенiй въ Новгородѣ и Псковѣ. Онъ исключительно занялся очерками торговой дѣятельности Новгорода и Пскова. — Наконецъ, что касается славянизацiи финскихъ племенъ, то г. Костомаровъ только тѣмъ и ограничился, что упомянулъ объ ея существованiи. А между тѣмъ мы знаемъ, что главная задача, доставшаяся на долю новгородскаго племени, состояла именно въ томъ, чтобы быть проводникомъ славянской культуры въ глушь финскаго сѣверовостока. Излагая исторiю Новгорода, современный историкъ никакъ не можетъ обойтись безъ изученiя этнографiи края, характера сѣверныхъ племенъ и тѣхъ народныхъ типовъ, которые родились вслѣдствiе смѣшенiя славянской и финскихъ стихiй. Только съ помощью этого изученiя онъ можетъ уловить своеобразный складъ разныхъ новогородскихъ волостей и отличительныя черты ихъ народнаго быта. Отъ этого у г. Костомарова мы не находимъ ни одного очерка областныхъ типовъ. Даже коренной новогородскiй типъ очерченъ у него очень блѣдно. Его обрисовка ограничивается изложенiемъ былинъ о Васильѣ Буслаевѣ и о Садкѣ — богатомъ гостѣ.

_______

Переходимъ ко второй части. Она начинается описанiемъ внѣшняго вида Новгорода и Пскова (гл. VI.). Далѣе слѣдуетъ превосходная характеристика ихъ внутренной организацiи, раздѣленiе народонаселенiя на общественные класы, описанiе вѣчевого и выборнаго самоуправленiя и суда, изложенiе отношенiй пригородовъ и волостей къ метрополiи, характеристика общественной и частной жизни (гл. VII.); очерки торговой дѣятельности (гл. VIII.), и наконецъ исторiя мѣстной церкви (гл. IX). Въ нашей литературѣ еще никогда не было такой полной, цѣльной и выразительной характеристики вольно–народныхъ городовъ. Доселѣ мы довольствовались только нѣсколькими монографiями по разнымъ частнымъ вопросамъ изъ новогородской жизни. Самою лучшею и полною характеристикою древней городской жизни были у насъ первые томы «исторiи Россiи.» Но кто читалъ «исторiю Россiи», тотъ хорошо знаетъ, какъ трудно по ея отрывочнымъ, разсѣяннымъ по разнымъ мѣстамъ цѣлыхъ пяти томовъ замѣткамъ возстановить цѣльный образъ новогородской и псковской жизни. Публика была рада всякому самому поверхностному, но только цѣльному и живому очерку народныхъ городовъ. Мы сами были свидѣтелями, съ какимъ удовольствiемъ напримѣръ читалась чрезвычайно бѣглая, имѣющая исключительно–публицистическое значенiе, статья г. Щапова «о городахъ», помѣщенная за прошедшiй годъ въ «Вѣкѣ», притомъ же людьми достаточно образованными. Вслѣдствiе такой ощутительной потребности монографическаго труда по этому предмету новое сочиненiе г. Костомарова составляетъ драгоцѣнный подарокъ для публики. При неоспоримыхъ ученыхъ достоинствахъ, оно отличается еще прекраснымъ и въ высшей степени популярнымъ изложенiемъ, которое дѣлаетъ его доступнымъ и занимательнымъ для большинства читающаго люда. Не утомляя читателей сухими изслѣдованiями, не посвящая ихъ въ процесъ своего предварительнаго, кабинетнаго труда, оно прямо излагаетъ факты въ томъ видѣ, въ какомъ они являются уже объясненные наукой и очищенные современною критикой. Мы не ошибемся, если назовемъ изложенiе автора описательнымъ. Но при этомъ надобно замѣтить, что занявшись исключительно одною обрисовкою фактовъ, избѣгая изслѣдованiй, которыя могли бы замедлять живое теченiе расказа, авторъ иногда вовсе забываетъ объяснять факты. Онъ не потрудился выяснить свою точку зрѣнiя на описываемыя имъ явленiя и не показалъ основанiя, изъ котораго всѣ они развиваются и которое даетъ имъ то или другое теченiе, тотъ или другой характеръ. Этотъ недостатокъ генетическаго изображенiя явленiй, которое всего дороже въ историческомъ произведенiи, мы замѣтили въ изложенiи самаго существеннаго предмета первой части «исторiи народоправствъ», въ очеркахъ городской организацiи и внутренней борьбы тѣхъ основныхъ элементовъ, изъ которыхъ развивалась вся городская жизнь.

Самыми характеристическими чертами въ жизни нашихъ вольно–народныхъ городовъ, которыя прежде всего бросаются въ глаза, служатъ вольно–народное вѣче и непрерывныя особицы среди жителей. Наша лѣтопись начинаетъ свою исторiю городовъ словами: «и почаша сами въ собѣ володѣти, и не бѣ въ нихъ правды, и вста родъ на родъ, быша въ нихъ усобицѣ и воевати почаша сами на ся.» Послѣ этого она постоянно сообщаетъ намъ извѣстiя о шумныхъ вѣчахъ, набатныхъ звонахъ, дракахъ черни, раззоренiи цѣлыхъ улицъ и т. п. Расказавъ о паденiи послѣдняго вольнаго города Пскова, лѣтописецъ подводитъ итогъ ко всей исторiи вольныхъ городовъ и видитъ въ этомъ итогѣ «злые поклепы и лихiя дѣла и у вѣчьи кричанiе; а не вѣдущи глава, что языкъ глаголетъ, не умѣюще своего дому строити, а градомъ содержати хощемъ» (П. С. Л. IV, 288). Наши прежнiе историки съ какимъ–то тупымъ ужасомъ остановились предъ этою картиною вѣчевыхъ смутъ и волненiй. Они никакъ не могли примириться съ подобнымъ общественнымъ строемъ и заклеймили бурную жизнь вольно–народныхъ городовъ эпитетами: своеволiе, крамолы, мятежи, безумiе черни и другими жалкими словами. Чувствительный и гуманный Карамзинъ сказалъ едвали не первое симпатичное слово о Новгородѣ и отъ души оплакалъ паденiе его вольности. Но ни онъ, ни другiе историки государства не потрудились объяснить намъ причину новогородскихъ и псковскихъ усобицъ, да и не могли они этого сдѣлать съ своей точки зрѣнiя. Только недавно мы получили возможность проникнуть въ сущность и смыслъ этихъ капризныхъ и запутанныхъ движенiй народа. Мы уже стыдимся теперь отнестись къ нимъ свысока, не говоримъ, гордые своимъ образованiемъ, что они имѣли причиною грубость эпохи и были капризомъ невѣжественной черни. Мы заботливо спрашиваемъ у исторiи: изъ–за чего же волновался народъ? чего ему хотѣлось? и ищемъ разрѣшенiя этого вопроса въ серьозномъ анализѣ городской жизни, въ изученiи характера и народныхъ началъ городского уклада. Мы ясно видимъ, что городскiя волненiя — явленiе совершенно аналогичное съ общею рознью удѣльнаго времени; это борьба несложившихся еще матерьяловъ будущаго зданiя, тяжолый процесъ первоначальнаго строенья городского уклада. Само собою понятно, что изученiе составныхъ стихiй городской жизни должно быть исходнымъ пунктомъ исторiи вѣчевыхъ городовъ. Утвердясь на этомъ пунктѣ, историкъ генетически разовьетъ и характеръ городской общины, и основныя черты ея вѣчевыхъ сходовъ, и всѣ случаи народной жизненной практики.

Въ сочиненiи г. Костомарова мы не видимъ ничего подобнаго. Онъ дѣйствительно началъ свою вторую часть описанiемъ внѣшняго состава волно–народныхъ городовъ (гл. VI) и сословнаго раздѣленiя ихъ народонаселенiя (гл. VII, ст. 1.), причемъ обнаружилъ всѣ составныя части городской общины. Но это онъ сдѣлалъ безъ всякаго намѣренiя опредѣлить для читателя надлежащую точку зрѣнiя на городскую жизнь, а такъ, для одного внѣшняго порядка при раздѣленiи фактовъ на рубрики и отдѣлы. Дальше онъ уже совершенно забываетъ о томъ что говорилъ въ началѣ книги. Въ первый разъ встрѣчаемъ мы генетическое изложенiе фактовъ въ статьѣ «Объ усобицахъ» Новгорода и Пскова. Онъ выводитъ эти усобицы изъ борьбы между городскими сословiями, — вятшими и молодчими людьми, объясняетъ ихъ противорѣчiемъ между требованiемъ общаго земскаго равенства и дѣйствительнымъ неравенствомъ, которое неизбѣжно явилось вслѣдствiе экономическихъ и родовыхъ преимуществъ нѣкоторыхъ членовъ земства. Но это объясненiе не обнимаетъ собою всѣхъ явленiй городской жизни. Откуда же, спрашивается, явилась борьба между цѣлыми концами и улицами, въ составъ которыхъ входили и вятчiе и молодчiе люди? Откуда эти особыя, самостоятельныя вѣча по разнымъ городскимъ частямъ и проч.? Тутъ уже видна рознь не между личностями и даже не между сословiями. Сословная вражда еще можетъ идти къ объясненiю большей части псковскихъ усобицъ. Но въ усобицахъ Новгорода, кромѣ ея, мы видимъ еще новыя и болѣе важныя начала городской жизни.

Г. Костомаровъ открываетъ намъ ключъ къ уясненiю сложныхъ явленiй, о которыхъ онъ расказываетъ, но онъ не хочетъ пользоваться имъ самъ. Описавъ внѣшнiй видъ Новгорода, онъ замѣчаетъ:

«Федеративный духъ, слагавшiй русскiя земли на правахъ самобытности каждой изъ земель въ связи съ другими, отпечатлѣлся рѣзкими чертами на составѣ великаго Новгорода. Каждый конецъ въ Новгородѣ, какъ каждая земля въ удѣльно–вѣчевой федерацiи, составлялъ самъ по себѣ цѣлое; жители его назывались кончане: одинъ другого считалъ ближе, чѣмъ жителя сосѣдняго конца; въ общественныхъ дѣлахъ, касавшихся всего Новгорода, каждый конецъ выражалъ себя корпорацiей... изъявлялъ свое участiе, какъ часть, сознающая свое отдѣльное существованiе; внутри имѣлъ свое управленiе, свое дѣлопроизводство, свои собранiя. Нетолько конецъ, но и улица, составляя часть конца, имѣла значенiе самобытной корпорацiи, такъ какъ въ русскихъ земляхъ — волости, на которыя дѣлились земли. Жители улицы носили названiе уличане, имѣли свое управленiе, выбирали своихъ улицкихъ старостъ и являлись въ общественныхъ дѣлахъ, какъ члены сознательно признаваемаго общества. Такимъ образомъ нѣсколько улицъ, будучи каждая въ отношенiи къ другимъ до извѣстной степени самобытнымъ тѣломъ, всѣ вмѣстѣ составляли конецъ, а всѣ вмѣстѣ концы составляли Великiй Новгородъ.» Тоже самое авторъ видитъ и въ составѣ Пскова (стр. 7, 14).

Сдѣлавши это замѣчанiе, г. Костомаровъ только тѣмъ и ограничился. Между тѣмъ здѣсь–то, въ этомъ федеративномъ составѣ древнихъ городовъ, и заключается главная пружина ихъ жизни. Если бы авторъ провелъ свою мысль дальше, если бы вмѣстѣ съ борьбою сословныхъ элементовъ онъ прослѣдилъ взаимныя отношенiя общинъ, входившихъ въ составъ древняго города, онъ представилъ бы совершенно полный очеркъ вѣчевой жизни.

Высказанное нами замѣчанiе совершенно однородно съ тѣмъ, которое мы представили выше касательно исторiи колонизацiи. Если послѣдняя служитъ исходнымъ пунктомъ для исторiи страны, то для исторiи города такой исходный пунктъ заключается въ извѣстiяхъ о его колонизацiонномъ образованiи и первоначальномъ его составѣ. Въ нашей литературѣ мы знаемъ только два изслѣдованiя касательно этого предмета, — статью г. Бѣляева о «городахъ на Руси до монголовъ» (въ журн. «мин. нар. просв.» за 1849 г.) и Малковскаго — «о происхожденiи Великаго Новгорода» («Врем.» кн. XII). Оба эти изслѣдованiя не совсѣмъ удовлетворительны: первое вслѣдствiе поверхностной разработки вопроса, второе — по причинѣ его гипотетичности. Но они совершенно правильно изображаютъ намъ происхожденiе древнихъ городовъ. Сколько можно заключать изъ краткихъ извѣстiй лѣтописей, наши города образовались изъ соединенiя нѣсколькихъ селенiй. Земледѣльческая деревня или село, торговый рядокъ, промышленная слобода были первоначальными починками всѣхъ древнихъ городовъ. Выгода мѣстоположенiя, экономическiй расчетъ и т. п. обстоятельства заставляли здѣсь скучиваться народонаселенiе, и первичное село, рядокъ, слобода, чрезъ постепенное приселенiе къ нимъ новыхъ жителей, сами собою, свободно и естественно дѣлались городами. Новые поселенцы обыкновенно примыкали къ общинамъ, родственнымъ съ ними по происхожденiю, свои къ своимъ; отсюда цѣлыя улицы населялись пришельцами–земляками и носили названiя тѣхъ мѣстъ, откуда произошли ихъ жители, — напримѣръ прусская въ Новгородѣ, лядская или польская въ Кiевѣ и т. п. Иногда новые поселенцы селились въ общинахъ одинаковыхъ съ ними по занятiямъ, промысламъ. Такъ образовались въ Новгородѣ концы плотницкiй, гончарскiй. Въ составъ города могло входить цѣлое селенiе, причемъ оно составляло особую улицу, сохраняя свое старое названiе. Напримѣръ въ Новгородѣ мы видимъ улицы: Лубяницу, Деревяницкую, Волотову, Щиркову и другiя, и въ тоже время по писцовымъ книгамъ находимъ соотвѣтствующiе этимъ улицамъ погосты въ разныхъ пятинахъ новогородскихъ: Лубяницкiй и Щирковскiй въ шелонской пятинѣ, Волотовскiй — въ деревской, Деревяницкiй — въ обонежской. Вотъ отчего происходило раздѣленiе нашихъ городовъ на концы и улицы. При болѣе тщательномъ изученiи лѣтописныхъ извѣстiй объ этихъ концахъ и улицахъ можно съ достаточною полнотою возстановить занимательный процесъ постепеннаго напластованiя городскихъ частей. Сочиненiе Малковскаго «о происхожденiи Великаго Новгорода» представляетъ собою любопытный обращикъ подобной реставрацiи первоначальной исторiи Новгорода.

Такимъ образомъ древнiй городъ былъ союзомъ нѣсколькихъ мiровъ или общинъ. Каждая община, вдвигаясь въ общiй составъ сложной городской общины, сохраняла всю свою организацiю, какую она имѣла во время своего особнаго существованiя. Отъ этого каждая улица городского посада, подобно сельскому мiру, выбирала своего старосту, дѣлилась на десятки и сотни съ особыми начальниками — десяцкими, пятидесяцкими и соцкими, имѣла свою административную и судебную сходку, свое дѣлопроизводство, наблюдала за своими экономическими интересами и т. д. Далѣе, каждая составная часть города представляла вполнѣ органическое цѣлое, имѣла у себя болѣе или менѣе всѣ роды промысловъ, необходимыхъ для жизни, всѣ условiя для самостоятельнаго суда и расправы, была рѣшительно независима отъ другихъ сосѣднихъ общинъ и составляла, по выраженiю г. Бѣляева, отдѣльный городъ въ общемъ городѣ (status in statu). Точно такiя же особныя и автономическiя общины представляютъ изъ себя промышленныя и торговыя корпорацiи. Замѣчательно, что городскiя корпорацiи обособлялись даже въ церковномъ отношенiи. Сколько можно догадываться на основанiи лѣтописныхъ извѣстiй, приводимыхъ г. Костомаровымъ въ его изслѣдованiи, городская корпорацiя была вмѣстѣ и церковнымъ приходомъ. Кромѣ церквей частной постройки, церкви строются цѣлыми улицами или торговыми общинами. Построивъ церковь, улица или компанiя избирала для нея священно–церковно–служителей и назначала отъ себя содержанiе для нихъ. Такой порядокъ, вполнѣ довершающiй сходство городскихъ общинъ съ сельскими мiрами, сохранялся очень долго въ Новгородѣ. Мы видимъ его слѣды напримѣръ въ жалобахъ Стоглаваго собора: онъ жаловался, что уличане въ Новгородѣ, принимая къ церкви поповъ, дьяконовъ, дьяковъ, пономарей и просвиренъ, берутъ съ нихъ большiя деньги. Кто дастъ, съ тѣмъ и идутъ ко владыкѣ всей улицей; а если владыка пришлетъ къ церкви попа хорошаго и грамотѣ гораздаго, но если этотъ попъ не дастъ уличанамъ денегъ, то они его не примутъ. За чертою города или точнѣе посада тянулись слободы, составившiяся изъ позднѣйшихъ пришельцевъ, неуспѣвшихъ войти въ составъ посадской общины. Замкнутость и автономичность городскихъ общинъ еще яснѣе видна въ организацiи слободъ. Каждая слобода имѣла полную организацiю сельскаго мiра съ его выборными властями, мiрской сходкой, мiрскими разрубами и разметами. Жители слободъ селились свои къ своимъ, и руководясь общиннымъ духомъ особности, строились такъ, чтобы не смѣшиваться съ другими общинами. Отъ этого слободы отдѣлялись одна отъ другой большими пространствами незаселенной земли. По свидѣтельству памятниковъ, во всѣхъ слободахъ существовали особые храмы, даже съ особыми праздниками, предпочтительно почитаемыми тою или другою слободою. Остатки этихъ древнихъ слободскихъ праздниковъ, пировъ и братчинъ сохраняются еще доселѣ едвали не во всѣхъ городахъ Россiи; эти остатки мы видимъ теперь въ народныхъ гуляньяхъ, которыя составляются по праздникамъ въ разныхъ загородныхъ слободахъ и урочищахъ.

Таковъ былъ составъ нашихъ древнихъ городовъ. Соображая всѣ эти факты, мы видимъ, что древнiй городъ былъ добровольнымъ союзомъ нѣсколькихъ самостоятельныхъ общинъ, союзомъ, характеръ котораго г. Костомаровъ вѣрно, хотя и не совсѣмъ точно опредѣляетъ словомъ: федерацiя. Мы стоимъ теперь на томъ самомъ пунктѣ, съ котораго всего удобнѣе производить историческiя наблюденiя, съ котораго хорошо видна вся длина и широта запутаннаго и прихотливаго теченiя вольно–народной городской жизни. Сообразный строй вѣчевыхъ городовъ и вся ихъ исторiя съ этой точки зрѣнiя получаютъ ясный смыслъ.

Прежде всего федеративный складъ вѣчевыхъ городовъ служитъ основанiемъ, изъ котораго совершенно естественно и логически выходятъ всѣ формы вольно–народной городской администрацiи. Имъ опредѣлилась единственно–возможная форма городского самоуправленiя — вѣче. Аналогiя между городскимъ вѣчемъ и мiрскою сходкою несомнѣнна. Первое имѣло такое же значенiе въ жизни города, какое послѣдняя въ жизни сельскаго мiра. Одинъ и тотъ же идеалъ общаго земскаго равенства и полноправности, участiя всѣхъ въ общемъ дѣлѣ, общаго мiрского разсужденья, который предносился народу въ устроенiи мiрского самоуправленiя, легъ въ основанiи и городского вѣча. Но въ соприкосновенiи съ городскими формами народной жизни онъ долженъ былъ естественно усложниться и получить новые оттѣнки. По однородности своего населенiя, однообразiю промысловъ и занятiй, вслѣдствiе почти равнаго распредѣленiя богатства, одинаковыхъ нравовъ, обязанностей и образованiя, сельскiй мiръ представлялъ изъ себя очень простой, немногосложный союзъ; его формы опредѣлились естественно, самою жизнiю и едва ли не сразу. Это община по преимуществу бытовая. Не то мы видимъ въ исторiи вольно–народныхъ городовъ. Разносоставность ихъ, автономическiй характеръ концовъ и улицъ, своеобразный бытъ каждой городской общины, исключительность ея интересовъ — все это требовало болѣе сложныхъ опредѣленiй для скрѣпленiя общегородскаго союза. Для этого союза требовалась уже не бытовая связь между членами его, какъ въ сельскомъ мiрѣ, а болѣе искуственная, сознательная, въ формѣ взаимнаго добровольнаго соглашенiя, договора, который необходимо предполагаетъ извѣстную степень юридическаго развитiя. Вотъ отчего развитiе городской жизни шло чрезвычайно туго и медленно. До самаго паденiя вольныхъ городовъ мы не видимъ въ ихъ исторiи крѣпкихъ, сознательныхъ, юридически–договорныхъ основъ. Связь между горожанами напоминаетъ характеръ мiрскихъ отношенiй, остается попреимуществу бытовою. Отъ этого она не охватываетъ всего состава городского земства, не связываетъ членовъ разнородныхъ общинъ, а ограничивается только предѣлами одной общины. Чистѣйшiй снимокъ съ сельскаго мiра, каждая отдѣльная община города образуетъ крѣпкiй союзъ, но она не связана съ другими общинами. Жители одной общины — свои, жители другой были уже чужiе. Отсюда легко объясняется сравнительно большее развитiе и болѣе правильная организацiя частныхъ уличанскихъ и кончанскихъ вѣчей въ Новгородѣ и совершенная неопредѣленность общаго вѣча. Изъ исторiи Новгорода мы видимъ, что по однородности населенiя конецъ или улица города на своей сходкѣ легко достигаютъ общаго соглашенiя всѣхъ личныхъ интересовъ. Но какъ скоро дѣло коснется всѣхъ концовъ и улицъ, всего населенiя Новгорода, начинается усобица; общенародное вѣче по недѣлѣ и по двѣ сходится у св. Софiи или на ярославовомъ дворищѣ и каждый разъ оканчивается дракой между городскими частями. Кончанскiя, уличанскiя, ониполовичныя и другiя вѣча представляютъ изъ себя предварительныя сходки частныхъ городскихъ общинъ, матерьялы для составленiя одного общенароднаго вѣча. Но городской укладъ еще не дошолъ по пути своего развитiя до соединенiя этихъ матерьяловъ. Не успѣвши выработать изъ себя крѣпкихъ основъ для примиренiя и органической связи между составными общинными союзами, онъ не имѣлъ средствъ создать и правильныхъ формъ для общенароднаго вѣча. Эти формы только еще создавались среди непрерывной и тяжкой борьбы между городскими стихiями. Каждая частная община, вдвигаясь въ союзъ городскихъ общинъ, сохраняла полную самостоятельность. Мы не находимъ ни малѣйшихъ слѣдовъ подчиненiя одной городской общины другой. Федеративная связь ихъ обусловливалась сохраненiемъ полнаго равенства между ними. Ни одна община не хотѣла уступать другой и всѣми своими средствами защищала свой интересъ и свою полноправность. Здѣсь мы видимъ снова знакомыя намъ черты народнаго идеала, который требовалъ общей связи всѣхъ безъ нарушенiя частныхъ правъ. Но если для выполненiя этого требованiя въ организацiи сельскаго мiра и частной городской общины требовалось достигнуть соглашенiя однихъ только частныхъ лицъ на общемъ сходѣ, то въ отношенiи къ городскому укладу задача становилась несравненно сложнѣе и запутаннѣе. На общегородскомъ вѣчѣ требовалось соглашенiе нѣсколькихъ совершенно разнородныхъ корпорацiй, изъ которыхъ каждая отстаивала свой эгоистическiй интересъ. Борьба между этими корпорацiями была необходима вслѣдствiе самого ихъ равенства между собою. Къ этому нужно прибавить еще одну черту, совершенно необходимую для характеристики городскихъ общинъ и ихъ взаимныхъ отношенiй. Всѣ эти общины носятъ на себѣ черты первичныхъ союзовъ, въ высшей степени эгоистическихъ и замкнутыхъ. Между такими союзами нѣтъ связей. Членъ другого союза, чужой, тоже что врагъ. Этимъ объясняется родство между понятiями: гость, Haft, hostis. За предѣлами своего союза оканчивалась область права. Выйдя изъ него, человѣкъ лишался всякой защиты, — ему можно было причинить всякую обиду; его можно было даже убить безнаказанно. Въ русской правдѣ не положено никакой виры «по костѣхъ и по мертвеци, оже имени не вѣдаютъ, ни знаютъ его». Эта внутренняя разрозненность, враждебность есть существенная принадлежность всѣхъ юныхъ обществъ. Но чѣмъ замкнутѣе, чѣмъ разрозненнѣе были древнiе союзы, тѣмъ крѣпче была ихъ внутренняя связь. Основанный на патрiархальныхъ, родственныхъ началахъ, проникнутый при этомъ религiознымъ сознанiемъ духовнаго братства, первичный союзъ близко принимаетъ къ сердцу судьбу каждаго своего члена. У членовъ одного союза все общее: и слава и безчестiе, и счастiе и несчастiе, и отвѣтъ за собственную вину и месть за обиду. Эта черта первичныхъ союзовъ превосходно развита въ недавно изданномъ сочиненiи г. Чебышова–Дмитрiева «о преступномъ дѣйствiи по допетровскому праву».

Обратимся теперь къ самой практикѣ городской жизни и вѣчевыхъ сходовъ.

Каждая городская община, находясь въ положенiи status in statu въ отношенiи къ цѣлому городу, жила совершенно отдѣльно отъ другихъ общинъ, преслѣдовала свои частные интересы, дѣйствовала такъ, какъ ей было нужно, не обращая вниманiя на цѣлый городъ. Въ своей статьѣ «о городахъ на Руси» г. Бѣляевъ замѣчаетъ, что нѣкоторые роды боярскiе въ Новгородѣ или новгородскiе концы и улицы съ своими боярами во главѣ предпринимали иногда даже отдѣльныя войны, не спрашивая на это дозволенiя цѣлаго Новгорода. Городъ видимо распадался на нѣсколько автономичныхъ частей, изъ которыхъ каждая жила и дѣйствовала сама по себѣ; все въ немъ шло врозь. Всего яснѣе видна эта рознь интересовъ и цѣлей между двумя большими частями Новгорода. Древнiй Новгородъ какъ извѣстно расположонъ былъ по обоимъ сторонамъ Волхова. На восточномъ берегу раскинута была Словенская или Торговая сторона; это было древнее Славно — первоначальное жилище племени славянъ, которое, кажется, разумѣется подъ именемъ легендарнаго Словенска, первоначальное ядро Новгорода, по преимуществу народный городъ. На западной сторонѣ уже при князьяхъ явился дѣтинецъ и знаменитый храмъ св. Софiи. Около нихъ раскинулась Софiйская сторона. Это было главнымъ образомъ жилище князя, владыки, его служителей, бояръ княжихъ и городскихъ и всѣхъ правительственныхъ, вообще вятчихъ мужей. Правительственный и аристократическiй городъ сталъ лицомъ къ лицу съ городомъ народнымъ. Слѣдствiя, происшедшiя отсюда, понятны сами собою. Въ самомъ началѣ новгородской исторiи мы встрѣчаемъ легенду о томъ, какъ низверженный Перунъ, плывя по Волхову, бросилъ на волховскiй мостъ свою палку и завѣщалъ этимъ непрерывныя распри Новгороду. Съ тѣхъ поръ волховскiй мостъ сдѣлался постояннымъ мѣстомъ ссоръ и ожесточенныхъ схватокъ между обѣими сторонами Волхова. О дракахъ на волховскомъ мосту расказываетъ намъ старая былина; о нихъ чуть не подъ каждымъ годомъ повѣствуетъ намъ новогородская лѣтопись. На Софiйской сторонѣ соберется правительственное вѣче, созванное княземъ или новгородскими властями. На Торговой явится другое свое вѣче въ опозицiю первому. Съ той и другой стороны двинутся толпы на волховскiй мостъ и начинается схватка. Неразъ встрѣчаемъ мы извѣстiя, что мостъ разрушаютъ для того, чтобы прервать всякое сообщенiе между враждебными сторонами. Но взамѣну моста являются лодки и начинается морская битва. Обѣ стороны зорко слѣдятъ одна за другой, подозрительно прислушиваются ко всѣмъ движенiямъ своей соперницы–сосѣдки, и малѣйшаго повода достаточно, чтобы поднять смуту. Въ Новгородѣ явилась даже очень замѣчательная пародiя на эти усобицы между Софiйской и Торговой сторонами. Г. Костомаровъ расказываетъ о двухъ юродивыхъ въ XIV вѣкѣ. Одинъ — Николай, жилъ на Софiйской сторонѣ, другой, Федоръ, на Торговой. Они не пускали другъ друга на противную сторону, и если Федоръ явится на Софiйской, то Николай его прогоняетъ, а если Николай зайдетъ на Торговую, то Федоръ, завидѣвъ его, бросается на него и гонитъ прочь. Эти путешествiя съ одной стороны на другую совершались прямо по Волхову. Люди съ удивленiемъ смотрѣли какъ Николай, стоя среди Волхова, бросалъ въ своего соперника кочанами капусты (II ч. стр. 386).

Кромѣ цѣлыхъ сторонъ въ Новгородѣ мы видимъ постоянныя усобицы между концами и улицами. Эти болѣе мелкiя части городской федерацiи находились почти въ такомъ же взаимномъ отношенiи, какъ и цѣлыя стороны. Изъ числа новогородскихъ улицъ всего рѣзче выдается по своей особности, замкнутости и эгоистичности Прусская улица. Она была населена исключительно боярами. Если принять гипотезу г. Костомарова о призванiи князей изъ Пруссовъ, то надобно думать, что бояре Прусской улицы были чуждые пришельцы въ Новгородѣ. Какъ бы то ни было, только иногда цѣлый Новгородъ поднимался на Прусскую улицу. Надобно впрочемъ замѣтить, что усобицы между концами и улицами стоятъ по большой части въ связи съ соперничествомъ новогородскихъ сторонъ. Во время этихъ усобицъ обыкновенно концы одной стороны дѣйствуютъ за–одно противъ концовъ другой.

Поводовъ къ столкновенiю враждебныхъ городскихъ общинъ было много. Всякое общее дѣло необходимо вело къ ссорѣ, такъ какъ всякая община отстаивала при этомъ свой интересъ. Само собою разумѣется, что болѣе всего приходилось имъ сталкиваться въ дѣлахъ общей городской администрацiи, при выборѣ правительственныхъ лицъ общихъ для всего города — князей и посадниковъ, также при смѣнѣ ихъ. Одинъ конецъ любилъ князя, другимъ этотъ князь не нравился и начиналась вражда. Напримѣръ въ 1157 году «бысть котора зла въ людѣхъ». Софiйская сторона возстала на князя Мстислава Юрьевича и начала его гнать изъ Новгорода; Торговая сторона вооружилась за него. Обѣ стороны прервали между собой всякое сообщенiе; волховскiй мостъ былъ разрушенъ. Едва не дошло дѣло до кровопролитiя; оно было предотвращено бѣгствомъ Мстислава. Мы не хотимъ пересчитывать всѣ подобные случаи столкновенiй народныхъ изъ–за князей; княжеская исторiя и отношенiя народа къ князьямъ хорошо изслѣдованы г. Костомаровымъ. Обращаемся къ выборнымъ властямъ.

Каждая городская часть имѣла свои выборныя власти; цѣлый городъ избиралъ одного посадника. Въ лѣтописяхъ и актахъ мы встрѣчаемъ нѣсколько посадниковъ въ одно и тоже время; отсюда обыкновенно и совершенно логически заключали, что число посадниковъ въ вольныхъ городахъ возрастало. Г. Костомаровъ отвергаетъ это. Упоминовенiе нѣсколькихъ посадниковъ по его мнѣнiю объясняется тѣмъ, что лица, кончившiе прохожденiе посадничей должности, продолжали называться посадниками, такъ что это названiе стало означать уже не должность, а званiе, класъ. Свое предположенiе онъ доказываетъ тѣмъ, что во всѣхъ случаяхъ, когда говорится о нѣсколькихъ посадникахъ, одинъ изъ нихъ представляется дѣйствительно правящимъ: отъ него только пишутся грамоты и его только имя упоминается для обозначенiя, когда совершилось извѣстное событiе. Но это нисколько не доказываетъ мысли г. Костомарова. Общiй посадникъ для всего Новгорода дѣйствительно могъ быть только одинъ. Но его власть не исключала власти нѣсколькихъ частныхъ посадниковъ. Гораздо естественнѣе мысль Рейца, который утверждаетъ, что кромѣ общаго посадника, въ Новгородѣ было еще пять посадниковъ по пяти концамъ города. Въ новогородской грамотѣ 1471 года (А. Э. 1, № 92) дѣйствительно упоминаются шесть посадниковъ. Существованiе кончанскихъ посадниковъ совершенно согласно со всею организацiею Новгорода. Сдѣлавши главнаго посадника органомъ цѣлаго городского самоуправленiя, городское земство не ограничивалось этимъ. Какъ общенародное вѣче составлялось изъ частныхъ сходовъ по концамъ, такъ и въ общемъ выборномъ управленiи необходимо требовалось участiе выборныхъ властей изъ всѣхъ концовъ. И вотъ каждый конецъ выдвигалъ изъ среды себя посадника и ставилъ его въ качествѣ своего депутата и вмѣстѣ лица контролирующаго, рядомъ съ главнымъ правительственнымъ посадникомъ. Въ Псковѣ также упоминается о нѣсколькихъ посадникахъ разомъ, но ихъ отношенiе къ городскимъ частямъ не такъ очевидно какъ въ Новгородѣ.

Въ выборномъ управленiи отразилась таже самая неопредѣленность городского уклада какъ и въ вѣчевомъ управленiи. Мы видѣли уже, что вслѣдствiе слабаго юридическаго развитiя въ древнемъ обществѣ, городская жизнь не успѣла развить правильно организованнаго общегородского вѣча. По той же самой причинѣ и выборное управленiе было крѣпко и болѣе развито только по частнымъ общинамъ, входившимъ въ составъ города. Мы не встрѣчаемъ въ лѣтописи извѣстiй о борьбѣ при выборахъ по концамъ и улицамъ города. Каждый конецъ и улица, представляя изъ себя небольшую бытовую общину, довольно легко могли достигать при выборѣ своихъ властей соглашенiя между своими членами. Совершенно иное видимъ въ порядкѣ общегородского управленiя. Правительственное лицо — посадникъ или тысячскiй цѣлаго города, — должно было удовлетворять интересамъ всѣхъ городскихъ общинъ. Очень естественно, что при выборѣ посадника каждая община настаивала, чтобы выбранъ былъ одинъ изъ ея членовъ или людей, сочувствующихъ ея интересамъ. Проходя свою должность, посадникъ разумѣется былъ болѣе по душѣ своимъ односоюзникамъ, однокончанамъ. Остальные союзы или концы возставали на него за это и старались его свергнуть. Но при этомъ они всегда должны были выдерживать борьбу съ своими соперниками. Вотъ почему въ Новгородѣ такъ часто смѣняли посадниковъ, и смѣны эти всегда почти происходили насильственно среди смутъ, звоновъ по всему городу впродолженiи нѣсколькихъ дней, волненiй концовъ, часто кровопролитной драки. Напримѣръ въ 1220 году князь Всеволодъ хотѣлъ было свергнуть посадника Твердислава. Для достиженiя своей цѣли онъ воспользовался рознью концовъ и успѣлъ возмутить противъ посадника враждебныхъ ему гражданъ. За Твердислава стали пруссы, людинъ конецъ и загородцы, и встали около него полкомъ. Князь долженъ былъ оставить свое намѣренiе. Гражданъ успѣлъ помирить владыка Митрофанъ. Или вотъ другое извѣстiе еще болѣе выразительное. Въ 1359 году по дѣйствiю дьявола и по совѣту лихихъ людей поднялся сильный мятежъ. Отняли посадничество у Андрея Захаринича, не весь городъ, а только одинъ славянскiй конецъ, и сдѣлали посадникомъ Сильвестра Леонтьевича. За стараго посадника вступились зарѣчане, т.–е. жители софiйской стороны. На Ярославовомъ дворѣ сзвонили вѣче, которое кончилось побоищемъ между концами. Славляне, явившiеся сюда въ доспѣхахъ, бросились на зарѣчанъ, которые были безоружны. Сдѣлалась сѣча; били софiйскихъ бояръ, а одного даже досмерти забили. Послѣ этого обѣ стороны возстали одна на другую; поднялась софiйская сторона вся мстить за свою обиду; поднялись и славляне защищать свои животы и головы. Волховскiй мостъ былъ разломанъ. Три дня обѣ стороны стояли вооружонныя, грозя одна другой. Едва могъ примирить ихъ владыка Моисей. Примиренiе совершилось подъ условiемъ, чтобы посадничество дано было третьему лицу. Но все–таки села Сильвестра были взяты на щитъ; пограблено было нѣсколько и другихъ славянскихъ селъ. «Много погибло тогда и невиноватыхъ людей, — заключаетъ свой расказъ лѣтописецъ. — И тако смиришася. Не попусти Богъ до конца дiаволу порадоватися.» Въ 1387 году три конца софiйской стороны возстали на посадника Есипа Захаринича, и сзвонивъ вѣче, толпою пошли грабить его дворъ. Противъ нихъ за Есипа вооружилась вся торговая сторона, начали люди лупити, уничтожили перевозъ черезъ Волховъ, истребивъ суда и отбивая отъ берега перевозниковъ. Иногда посадника защищаетъ одна только улица, къ которой онъ принадлежалъ, и стоитъ за него противъ цѣлаго города. Такъ въ 1351 году подверглась разоренiю прусская улица за посадника Федора Даниловича, имѣвшаго несчастiе подвергнуться негодованiю народа. Всѣ подобныя волненiя при смѣнѣ посадниковъ до того были обыкновенны, что когда дѣло обходилось безъ нихъ, лѣтописецъ отмѣчаетъ эти рѣдкiе случаи, возсылая благодаренiе Богу: «Божiею милостiю не бысть лиха между нами.»

Точно такiя же смуты и волненiя постоянно возникали между городскими частями и по поводу другихъ случаевъ вѣчевой практики. Для образчика представляемъ очеркъ судебной дѣятельности вѣча. Судъ народнаго вѣча носитъ на себѣ натуральный, непосредственный характеръ. Истецъ, кто бы онъ ни былъ, вятчiй, молодчiй человѣкъ, даже женщина, собиралъ вѣчевую сходку, излагая предъ ней свою жалобу. Толпа, возмутившись несправедливостью или просто безнравственностью факта, о которомъ ей расказали, тутъ же совершала свою короткую расправу: била виновнаго, убивала его, топила въ Волховѣ, или съ шумомъ отправлялась на улицу, гдѣ онъ жилъ, грабить его домъ. Но при этомъ случалось, что уличане заступались за своего односоюзника, и начиналась междусоюзная война. Вслѣдствiе вѣчевого суда мы видимъ иногда въ страшномъ волненiи весь великiй Новгородъ. Зная первичный характеръ городскихъ общинъ, мы не находимъ въ подобныхъ волненiяхъ ничего непонятнаго для насъ. Крѣпкая, почти родственная связь, существовавшая между членами первичныхъ союзовъ, была причиною того, что обида, нанесенная одному члену, считалась обидою цѣлаго союза, и весь союзъ считалъ обязанностью мстить за своего обиженнаго члена. Равнымъ образомъ безчестiе или преступленiе одного члена ложилось пятномъ на цѣлый союзъ, и цѣлый союзъ долженъ былъ отвѣчать за вину. Этимъ объясняется напримѣръ постановленiе русской правды, по которому цѣлая община, вервь платила за убiйство, совершонное ея членомъ, виру.

Если членъ одного союза дѣлалъ несправедливость члену другого союза, то эта частная распря возмущала разомъ оба союза. Одинъ мстилъ за своего члена, другой отвѣчалъ за своего, но при этомъ считалъ разумѣется своею обязанностью не удовлетворить за обиду, а защищаться. Такимъ образомъ междусоюзный судъ въ юныхъ обществахъ естественно обращался въ войну. Это явленiе было тѣмъ неизбѣжнѣе, что первичные союзы еще не возвышаются до сознанiя общей равноправности, до сознанiя отвлеченнаго закона, который простирается на всѣхъ безъ исключенiя. За чертою первичнаго союза область права обыкновенно вдругъ прерывается. Членъ чужого союза — существо безправное. Обида, нанесенная ему, уже выходитъ изъ предѣловъ юридической совѣсти. Преступленiемъ въ первичномъ союзѣ эгоистически почитается только обида, нанесенная его собственному члену. Если потребуютъ удовлетворенiя за несправедливость, сдѣланную со стороны какого–нибудь его члена другому союзу, то первичный союзъ сочтетъ это требованiе несправедливымъ и станетъ защищать виноватаго. Эта корпоративная замкнутость и эгоистичность, стѣсняющая область права, постоянно видна въ практикѣ вѣчевого суда.

Мы ограничимся нѣсколькими примѣрами. Въ 1218 году нѣкто Матвѣй Душильцевичъ бѣжалъ, совершивъ какое–то преступленiе. Его схватили на дорогѣ и посадникъ Твердиславъ выдалъ его князю. Вдругъ разнеслась вѣсть, будто Твердиславъ поступилъ въ этомъ случаѣ несправедливо. Въ ониполовицкомъ концѣ, къ которому вѣроятно принадлежалъ Матвѣй, прозвонили у св. Николы цѣлую ночь. За этимъ концомъ возсталъ сосѣднiй конецъ — Неревскiй; у Сорока–мучениковъ также зазвонили въ колокола. Князь отпустилъ Матвѣя. Но эта уступка съ его стороны не успокоила горожанъ. Они — половцы и неревляне, собрались въ доспѣхахъ, вооружонные какъ на брань. За Твердислава вступились Людинъ конецъ и Прусская улица. Загородцы не вступились ни за ту, ни за другую сторону и спокойно остались смотрѣть на усобицу. Произошла сѣча въ городскихъ воротахъ. Между тѣмъ волховскiй мостъ былъ изломанъ, но это мало помогало: враги ѣздили съ одного берега на другой и бились на лодкахъ. Около шести человѣкъ было избито до–смерти. Звоны колоколовъ и бурныя вѣча продолжались цѣлую недѣлю. Вслѣдствiе такой розни между городскими концами случалось, что истецъ сзвонитъ одно вѣче, а виновный другое, и дѣло рѣшалось общимъ побоищемъ. Напримѣръ въ 1230 году поссорились двое бояръ, изъ которыхъ одинъ былъ посадникомъ; слуги послѣдняго прибили перваго. Озлобленный гражданинъ созвалъ вѣче на дворѣ Ярослава, которое пограбило дворъ посадника. Этотъ въ свою очередь созвалъ другое вѣче изъ своихъ приверженцевъ. Грабежъ домовъ и убiйства были слѣдствiями. Въ 1382 году разбирали жалобы нѣсколькихъ пригородовъ на князя Патрикiя, который былъ тамъ кормленщикомъ. За него вступился Славенскiй конецъ. Славляне цѣлыхъ двѣ недѣли звонили въ вѣчевой колоколъ на ярославовомъ дворѣ. Неревскiй, Загородскiй и Людинъ концы составили другое вѣче у св. Софiи и также звонили двѣ недѣли. Тысяцкiй Есифъ съ плотничанами перешолъ на сторону софiйскаго вѣча. За это сильно разсердились на Есипа жители Славенскаго конца, который съ Плотницкимъ концомъ принадлежалъ къ одной сторонѣ Новгорода — торговой. Славляне прямо съ вѣча съ ярославова двора бросились было грабить дворъ Есипа, но плотничане заступились за него, били славлянъ и грабили ихъ. Между тѣмъ софiйскiе концы въ полномъ вооруженiи стояли вѣчемъ у св. Софiи отъ обѣда до вечерни. Плотничане, какъ мы видѣли, перешли было на ихъ сторону, но скоро должны были оставить ихъ вслѣдствiе большей родственности съ кончанами славенскими. Готовилась серьозная схватка между концами. Мостъ по обыкновенiю былъ уже поломанъ. Три софiйскiе конца написали даже записи стоять заодно противъ славлянъ. «Но ублюде, — говоритъ лѣтопись — Богъ и св. Софiя отъ усобныя рати.» Всѣ пять концовъ помирились на томъ, чтобы у Патрикiя взять пригороды и дать ему въ кормленiе другiе, написали договорную грамоту и приложили къ ней пять печатей. Точно также во время страшной смуты въ 1418 году за боярина Данила Ивановича стояла Чудинцова улица, а за Ивана Iевлевича — Кузьмодемьянская; Прусская улица билась за своихъ бояръ. Во всѣхъ этихъ и подобныхъ смутахъ между концами и улицами мы видимъ, что городскiе союзы вступаются за бояръ. Г. Бѣляевъ въ своей статьѣ «города на Руси до монголовъ» замѣчаетъ по этому случаю, что каждая община въ городѣ имѣла свои боярскiе роды и что интересы каждаго боярскаго рода тѣсно были связаны съ интересами его общины. Обидѣть который–нибудь изъ этихъ родовъ значило обидѣть цѣлый конецъ или улицу и наоборотъ. Увлекшись этою мыслью, почтенный ученый допустилъ нѣсколько значительныхъ натяжекъ въ фактическомъ развитiи ея; все–таки эта мысль очень замѣчательна и дѣйствительно подтверждается нѣкоторыми фактами. Эта тѣсная связь боярскихъ родовъ съ народомъ всего лучше доказываетъ то, что объяснять усобицы Новгорода одною борьбою между вятчими и молодчими людьми, какъ это дѣлаетъ г. Костомаровъ, не возможно. Совершенно справедливо, что эта борьба имѣла важное значенiе въ исторiи вольно–народныхъ городовъ, особенно въ исторiи Пскова; но кромѣ ея мы видимъ еще другой неменѣе важный, если еще неболѣе, мотивъ вѣчевой жизни: это рознь концовъ и улицъ, частныхъ союзовъ, входившихъ въ составъ городской федерацiи. Но докончимъ нашъ очеркъ судебной практики вѣча.

Если каждый городской союзъ считалъ своею обязанностью защищать своего члена на вѣчевомъ судѣ, то съ другой стороны онъ и отвѣчалъ за его вину. Житель улицы или конца совершалъ преступленiе; виновность и отвѣтственность за вину понашему падаетъ только на его лицо. Вѣче разсуждало не такъ. Въ его глазахъ виновна была цѣлая община, къ которой принадлежалъ виноватый; толпа шла на его улицу и разносила домы его сосѣдей. Такъ въ 1351 году вознегодовалъ народъ на посадника Федора Даниловича; его лишили посадничества, выгнали изъ города, разграбили его домъ; потомъ предали на потокъ его родню; наконецъ толпа двинулась на Прусскую улицу, гдѣ онъ жилъ, ограбила и раззорила ее.

Всѣ подобные случаи вѣчевой практики живо рисуютъ передъ нами взаимныя отношенiя городскихъ частей и то неестественное, напряжонно–подозрительное вниманiе ихъ одна къ другой. Чуть не подъ каждымъ годомъ лѣтописецъ расказываетъ о городскихъ смутахъ. Толпы черни ходили изъ улицы въ улицу, грабя домы; по всему городу звонили въ колокола; мирные граждане со страхомъ спѣшили въ церкви и монастыри спасать свое имущество. Дни, даже недѣли проходили, пока весь народъ, всѣ концы и улицы успокоивались отъ мятежа. Лѣтописецъ, утомясь отъ изображенiя возмутительныхъ сценъ народной смуты, съ отраднымъ чувствомъ оканчиваетъ свой расказъ: «и бысть тишина во градѣ; Богомъ дьяволъ попранъ бысть и св. Софiею; крестъ возвеличенъ бысть и снидошася братiя вкупѣ единодушно.» Малѣйшаго повода достаточно было, чтобы поднялась смута, раздѣлились всѣ концы и улицы и во всей своей силѣ выступила наружу вся разносоставность города и вся враждебность между его частями. Не можемъ удержаться, чтобы не передать лѣтописнаго расказа о смутѣ 1418 года, одного изъ самыхъ выразительныхъ расказовъ новогородскихъ лѣтописей. Въ этой смутѣ нашли полное выраженiе оба существенныхъ мотива вѣчевой жизни и сословная борьба вятчихъ людей съ молодчими, которую развиваетъ въ своемъ сочиненiи г. Костомаровъ, и борьба кончанскихъ и уличанскихъ общинъ города, на которую мы указали.

Разъ какъ–то весной 1418 года по одной изъ новогородскихъ улицъ шолъ бояринъ Данило Ивановичъ Божинъ–внукъ. Какой–то Степанко схватилъ его за воротъ и закричалъ: «господа! пособите мнѣ на этого злодѣя». На его крики собралась толпа, приняла сторону Степанки и потащила боярина къ Волхову, награждая его побоями. Явились и другiе враги боярина. Въ то время, какъ его тащили, — на укоренiе ли богатымъ обижающимъ убогихъ или на казнь дьявола — лѣтописецъ не можетъ рѣшить этого, — явилась изъ толпы какая–то женщина, и вземши мужескую крѣпость, съ неистовствомъ начала колотить его, крича о какой–то обидѣ, претерпѣнной ею. Избитаго до–полусмерти, втащили боярина на волховскiй мостъ и бросили оттуда въ рѣку. Одинъ рыбакъ принялъ было его на свою лодку, но за это дорого поплатился; толпа ринулась на его домъ и разнесла его. Этимъ бы и могла кончиться смута, довольно обыкновенная въ Новгородѣ, но Данило Ивановичъ, избавившись отъ смерти, которая угрожала ему по милости Степанки, не забылъ своей обиды. Ему какъ–то удалось схватить Степанку и онъ захотѣлъ выместить на немъ, не помянувъ въ этомъ случаѣ рекшаго: «азъ отмщенiе». Народъ скоро узналъ объ этомъ. На ярославовомъ дворѣ зазвонили въ вѣчевой колоколъ и собралась огромная толпа. Нѣсколько дней шумѣло это беспорядочное вѣче, крича: «пойдемъ на этого боярина, разграбимъ его домъ». Онъ жилъ на Кузьмодемьянской улицѣ. Въ доспѣхахъ, со стягомъ двинулась туда вся толпа, разграбила его домъ, много другихъ домовъ и берегъ по Яневой улицѣ. Какъ видится, уличане этихъ улицъ хотѣли было сначала защищать своего боярина; но послѣ грабежа кузьмодемьянцы испугались, какъ бы не было съ ними чего–нибудь еще хуже, и выдали Данилу чрезъ архiепископа, умоляя при этомъ владыку укротить мятежъ. Толпа, получивъ въ свои руки ненавистнаго боярина, стала было успокоиваться. Но тутъ вдругъ вспомнились ей обиды другого боярина, Ивана Iевлевича съ Чудинцовой улицы. Возъярившись снова, какъ пьяная, по выраженiю лѣтописи, толпа бросилась на его домъ, причемъ пограблено было много и другихъ боярскихъ домовъ на Чудинцовой улицѣ. Грабежъ простерся даже на монастырь св. Николы. «Здѣсь житницы боярскiя», кричалъ народъ, грабя обитель. Мятежники шли все дальше, разграбили Люгощу улицу, гдѣ жили супостаты народа, и дошли до улицы Прусской. Здѣсь имъ дали отпоръ и заставили отступить на Торговую сторону, гдѣ началось волненiе. И вотъ пронеслась молва, будто Софiйская сторона вооружается и толпы собираются грабить домы на Торговой сторонѣ. Ударили во всѣхъ церквахъ въ колокола тревогу. Съ обѣихъ сторонъ въ доспѣхахъ, какъ на рать, двинулся народъ на большой мостъ и началась свалка. Какъ разъ къ этому времени разыгралась страшная гроза съ дождемъ и градомъ. «Отъ грозы тоя страшныя и отъ возмущенiя вострясеся весь градъ, и найде страхъ на обѣ странѣ; и отъ лютыя брани и усобного губительства начаша животы свои носити въ церковь». Мирные граждане со слезами молили владыку, да уставитъ народы. Когда владыка, выйдя съ крестами и съ духовенствомъ, кое–какъ заставилъ разойтись народъ, мѣсто побоища — волховскiй мостъ — былъ покрытъ трупами.

Вотъ какимъ тяжкимъ, болѣзненнымъ путемъ шла исторiя вѣчевыхъ городовъ и строился городской укладъ, выработывалось народное право, выяснялись и прилагались къ практикѣ народные принципы земскаго строенья. Мы застаемъ наши города въ эмбрiоническомъ состоянiи. Идетъ еще длинный процесъ соглашенiя между ихъ составными частями и между общественными класами. При томъ естественномъ саморазвитiи городского уклада путемъ самой жизни и практики, какое было необходимо при отсутствiи всякой юридической теорiи, борьба между городскими корпорацiями была неизбѣжна, составляла единственное средство къ ихъ взаимному соглашенiю и союзу. Отъ этого она стоитъ на первомъ планѣ въ исторiи вольнонародныхъ городовъ, составляетъ его существенное содержанiе. Народный идеалъ, то что хотѣло выстроиться среди этой борьбы, чуть–чуть только мелькаетъ въ смутной дали будущаго. Перелистывая лѣтописи, мы съ нетерпѣнiемъ спѣшимъ къ развязкѣ всей путаницы и съ сожалѣнiемъ видимъ, что этой развязки нѣтъ. Московскiй князь однимъ взмахомъ рубитъ запутанный узелъ и исторiя городовъ остается недоконченной. Вотъ отчего старая историческая школа, еще неуспѣвшая выработать себѣ крѣпкаго анализа, не могла ничего расказать намъ о Новгородѣ и Псковѣ, кромѣ длинной и скучной исторiи вѣчныхъ смутъ. Она была не виновата въ этомъ: сама исторiя не докончила своего дѣла и на самомъ интересномъ мѣстѣ поставила загадочный вопросъ. Слѣдя съ тоскливымъ вниманiемъ за рядомъ народныхъ возстанiй, прежнiе историки не видѣли въ нихъ никакого смысла и простосердечно заключали свой расказъ словами: «земля, господине, такова»; т. е. они приняли безпорядочную кучу матерьяловъ будущаго зданiя за самое зданiе, недождавшись конца народной постройки, заключили, что онъ ничего бы и не построилъ; и обрадовались, когда московскiй князь на мѣстѣ народнаго вѣча началъ строить свои приказы, тiунскiя и земскiя избы и т. п. Въ наше время наука значительно приблизилась къ разрѣшенiю интереснаго вопроса, которымъ кончилась исторiя вольно–народныхъ городовъ. Если она еще не успѣла выяснить народный идеалъ земско–городского строенья, покрайней–мѣрѣ она убѣдилась, что этотъ идеалъ былъ и что его можно уловить въ практикѣ городской жизни. Слѣдя за новгородскими смутами, мы видимъ въ нихъ не выраженiе народнаго безсилiя, ждемъ не гибели народа среди вѣчной усобицы, а примиренiя враждующихъ партiй и разработки народнаго права. Сама лѣтопись, рисуя мрачныя картины, освѣщаетъ ихъ отраднымъ свѣтомъ надежды. Мысль о примиренiи, требованiе общенароднаго единенiя постоянно высказываются на ея страницахъ, и тѣмъ чаще, чѣмъ дальше развивается исторiя городовъ. Эта мысль о новомъ лучшемъ порядкѣ вещей высказывается и въ покаянномъ чувствѣ, съ какимъ лѣтописецъ расказываетъ исторiю смутъ, и въ этомъ постоянномъ призыванiи къ братской любви, къ покоренiю другъ другу, которое онъ проповѣдуетъ, и въ расказахъ о томъ какъ мирные граждане плакали среди мятежей; какъ самыя толпы, мятежные концы и улицы всякiй разъ заканчивали свою вражду миромъ и братскою любовью; какъ тотъ же самый Новгородъ, который мы видимъ въ положенiи такого страшнаго внутренняго раздѣленiя во время усобицъ, единодушно, какъ одинъ человѣкъ, возставалъ противъ общаго врага, во время общей опасности. Все это показываетъ, что въ основѣ вѣчевой жизни лежали крѣпкiя, жизненныя начала. Слѣдя за исторiей городовъ, можно прослѣдить какъ эти начала, сохраняя на себѣ слѣды еще первоначальнаго хаотическаго броженiя и неопредѣленности, все болѣе и болѣе развивались, опредѣлялись въ своихъ формахъ и постепенно выражались въ довольно правильномъ земскомъ строѣ.

Въ самомъ началѣ новогородской исторiи мы встрѣчаемъ фактъ призванiя князей. Древнее общество не нашло еще въ себѣ внутренней примиряющей силы. Вражда между его составными частями была еще въ полной силѣ; родъ возставалъ на родъ, а управы не было. Пригласили внѣшнюю силу для водворенiя наряда. Отсюда какъ нельзя лучше объясняется значенiе князей среди древняго земства. Управа нужна была въ общихъ дѣлахъ города, касавшихся всѣхъ его концовъ и улицъ въ между–союзныхъ отношенiяхъ. Каждый союзъ внутри себя не нуждался въ посторонней управѣ. Такимъ образомъ княжеская власть была искуственнымъ средствомъ соединить въ одно цѣлое всѣ враждебные городскiе союзы, разбирать ихъ распри и внести въ ихъ взаимныя отношенiя юридическiй элементъ, право, котораго, какъ мы видѣли, не доставало здѣсь. Но она не должна была нарушать древняго народнаго самоуправленiя. Отъ князя требовали, чтобы онъ судилъ по народнымъ обычаямъ чрезъ мужей новгородскихъ, не посужалъ вольнаго ряда, не вмѣшивался въ городскую экономiю и вообще во всѣ домашнiя дѣла города. Первыхъ князей даже и не поселили въ самомъ Новгородѣ, а дали имъ для жительства пограничные пригороды. Но вотъ уже Рюрикъ двинулся къ Новгороду и выстроилъ себѣ крѣпость противъ самаго народнаго города. И «оскорбишася новогородцы, расказываетъ никоновская лѣтопись о впечатлѣнiи, какое произвело на народъ это новое движенiе князя, — оскорбишася, глаголюще, яко быти намъ рабомъ, и много зла всячески пострадати отъ Рюрика...». Земство городское сразу поняло, что внѣшняя сила, призванная имъ, была чуждою силою, нарушала испоконный порядокъ вещей. Нужно было или эту самую силу сдѣлать земскою, усвоить ее себѣ и претворить ее въ себя, или же искать новыхъ средствъ къ установленiю внутренняго наряда. Отселѣ главною задачею отношенiй Новгорода къ князьямъ становится постоянное стремленiе городского земства установить извѣстные предѣлы для княжеской власти и сдѣлать ее земскою. Въ этомъ состоитъ смыслъ выборнаго значенiя князей и всѣхъ договорныхъ грамотъ съ ними. Мы знаемъ, что усилiя народа остались въ этомъ случаѣ безплодными. Княжеская власть устояла противъ нихъ и до конца выдержала свой централизацiонный и бюрократическiй принципъ.

Другое тоже искуственное, но уже болѣе удобное средство къ установленiю городского наряда, вѣчевая жизнь нашла себѣ въ значенiи и власти новогородскихъ владыкъ. Власть владыки служила примиряющимъ началомъ среди внутренней городской вражды. Мы видимъ нѣсколько примѣровъ въ исторiи Новгорода какъ улицы и концы, не въ силахъ будучи примириться сами собой, призываютъ на вѣче владыку и отдаются на его рѣшенiе; какъ появленiе владыки на волковскомъ мосту укрощало самыя сильныя усобицы. Владыка былъ первый земскiй человѣкъ, около котораго сосредоточивались всѣ концы и улицы. Iерархiя была также пришедшимъ извнѣ элементомъ среди земства, какъ и княжеская власть; но земство успѣло совершенно усвоить его. Г. Костомаровъ довольно полно прослѣдилъ процесъ, путемъ котораго владыки получили подобное значенiе, какъ они сдѣлались выборными людьми и представителями всѣхъ мѣстныхъ идей и стремленiй. Но онъ мало выяснилъ самое ихъ положенiе въ Новгородѣ и участiе въ земскихъ дѣлахъ. Напримѣръ мы не находимъ у него ничего о софiйской казнѣ, о ея значенiи для городской экономiи, объ участiи владыкъ въ разнаго рода городскихъ расходахъ на постройки, уплату даней и окуповъ и т. п. Основанiе, на которомъ держалось значенiе владыкъ, онъ объясняетъ такъ: «Великiй–Новгородъ со всею землею состоялъ подъ покровительствомъ св. Софiи, былъ такъ–сказать въ нѣкоторомъ смыслѣ ея волостью... Владыка былъ такъ–сказать живымъ выраженiемъ этого отвлеченнаго понятiя.» Это «такъ–сказать» слабо объясняетъ дѣло. Значенiе владыки было не выраженiемъ отвлеченнаго понятiя, а жизненнымъ фактомъ, выраженiемъ непосредственнаго чувства народнаго. Для того, чтобы понять его, г. Костомарову слѣдовало бы обратиться къ характеру нашей древней общины. Наша народная община была союзомъ не юридическаго, а нравственнаго характера. Это было не договорное товарищество, а духовно–родственное братство. Право здѣсь было совершенно слито съ нравственностiю; внѣшняя, гражданская сторона жизни тѣсно соединена съ внутреннею. Община слѣдила не только за цѣлостiю правъ своихъ членовъ, но и за всѣмъ ихъ нравственнымъ поведенiемъ. Виновника противъ своихъ правилъ она называла не преступникомъ, т. е. нарушителемъ закона въ извѣстномъ частномъ случаѣ, а лихимъ человѣкомъ, — терминъ взятый изъ области морали. Странно, что у насъ не обращаютъ надлежащаго вниманiя на этотъ патрiархальный, братскiй, нравственный союзъ народной общины, а между тѣмъ онъ проливаетъ яркiй свѣтъ на всѣ стороны общинной жизни, особенно на юридическую практику ея. Кажется, одни только славянофилы и указываютъ на него въ отличiе нашей общины отъ западной комюны. Вслѣдствiе этой двойственности общиннаго характера, какъ союза юридическаго и вмѣстѣ нравственнаго, сельскiй мiръ или уличанская община переходили въ церковный приходъ; городъ или область были вмѣстѣ эпархiею. Гражданское и церковное значенiе общины совершенно сливались. Какъ гражданскiй союзъ, община сосредоточивалась около вѣчей и сходокъ; какъ церковно–нравственный, она имѣла средоточiемъ патрональный храмъ; и замѣчательно, что сходка, вѣче собирались около патрональнаго храма по звону церковнаго колокола. Священникъ, владыка, будучи средоточiемъ своихъ духовныхъ дѣтей, вмѣстѣ съ этимъ становились и во главѣ гражданской жизни общинъ. Вотъ, по нашему мнѣнiю, гдѣ находится ключь къ объясненiю земскаго значенiя новогородскихъ владыкъ. Очень жаль, что г. Костомаровъ не сопоставилъ положенiя владыкъ новогородскихъ съ положенiемъ епископовъ въ остальныхъ областяхъ Руси. Начала были вездѣ одни и тѣже. Различiе только въ томъ, что по удѣламъ земское значенiе епископовъ скоро стушевалось вслѣдствiе развитiя княжеской власти и епископы дѣлаются органами не мѣстнаго земства, а центральной власти, тогда какъ въ Новгородѣ, по извѣстнымъ обстоятельствамъ, народный принципъ успѣлъ найти самое обширное приложенiе въ практикѣ и развился въ опредѣленныхъ формахъ, ясно сознанныхъ народомъ. Въ остальныхъ областяхъ въ эпоху московской централизацiи епископы спокойно являются изъ Москвы, гдѣ они посвящались безъ согласiя своихъ будущихъ епархiй, по волѣ митрополита и великаго князя; въ Новгородѣ плохо приходится первому владыкѣ Сергiю, присланному изъ Москвы; по расказамъ мѣстныхъ легендъ, въ которыхъ нашли полное свое выраженiе народные принципы, долго являлись Сергiю почившiе новгородскiе владыки съ обличенiями за то, что онъ осмѣлился занять ихъ престолъ, и несчастный владыка сошолъ съума. Древняя область, вслѣдствiе ея нравственнаго характера и склада, смѣшенiя въ ней гражданской стороны съ церковною, теряя независимаго владыку, теряла вмѣстѣ съ тѣмъ свою автономiю. Отсюда попытки Новгорода избавить свою iерархiю отъ влiянiя московскаго митрополита. Съ другой стороны централизацiя Москвы въ положенiи новогородскихъ владыкъ отыскала чувствительное мѣсто у Великаго–Новгорода, въ которое постоянно направлены ея удары. Не смотря на все это, мы все–таки думаемъ, что власть владыки была искуственнымъ средствомъ скрѣпить федерацiю городскихъ общинъ. Несмотря на двойственность въ характерѣ этой федерацiи и вмѣстѣ на близкое соединенiе между собою ея гражданской и церковной жизни, въ вѣчевой практикѣ все–таки не могла не ощущаться искуственность, съ какою духовное влiянiе владыкъ переносилось въ гражданскую, мiрскую сферу. Владыка былъ естественнымъ средоточiемъ города, какъ союза нравственно–религiознаго; но для гражданскаго соединенiя городскихъ общинъ требовалось другое средоточiе — вѣче. Отъ этого для установленiя внутренняго наряда, для развитiя городского уклада нужно было развить самыя вѣчевыя формы, найти средства къ скрѣпленiю городской федерацiи въ самыхъ формахъ городского самоуправленiя.

Послѣ смуты 1418 года, когда народъ не могъ примириться самъ собою, когда общенародное вѣче распалось на враждебныя части по городскимъ концамъ, мы встрѣчаемъ замѣчательное явленiе вѣчевой жизни, которое обнаруживаетъ невозможность со стороны владыки установить прочное согласiе между городскими концами и вмѣстѣ то средство, которымъ пользовалась народная жизнь какъ врачествомъ отъ болѣзненнаго безнарядья. Владыка, какъ мы видѣли, усмирилъ тогда волненiе своею духовною властiю; но это усмиренiе состояло только въ томъ, что прекратилась народная драка. Причина смуты, рознь кончанскихъ интересовъ, осталась во всей силѣ; нужно было разобрать кончанскiя распри и споры, нуженъ былъ опять–таки судъ народный, который и былъ причиною всей смуты. Въ этихъ обстоятельствахъ всѣ стороны порѣшили отдать свою тяжбу на разсмотрѣнiе лучшихъ людей, выборныхъ изъ всѣхъ концовъ. Общенародное вѣче нашло себѣ опору въ выборномъ совѣщанiи. Вотъ гдѣ нашла народная жизнь выходъ изъ безотраднаго положенiя вѣчевыхъ усобицъ. Такимъ образомъ сама исторiя указываетъ намъ, что прогресъ вѣчевого уклада заключался въ развитiи выборнаго начала и въ соединенiи его съ общенароднымъ вѣчевымъ управленiемъ. Намъ нѣтъ нужды вдаваться въ изображенiя выборнаго управленiя вольныхъ городовъ, пересчитывать лица, на которыхъ возлагалось полномочiе вѣча, и предметы ихъ вѣдомства. Г. Костомаровъ тщательно разработалъ этотъ предметъ въ III и VI отдѣлѣ VII главы. Позволяемъ себѣ замѣтить только общiе недостатки его изслѣдованiя. Прежде всего онъ дѣлаетъ только сводъ фактовъ, касающихся должностныхъ лицъ и порядка выборнаго управленiя и суда; но мы не находимъ у него историческаго развитiя этого предмета. Далѣе онъ слишкомъ слабо коснулся того влiянiя, какое имѣло на составъ и порядокъ выборнаго управленiя основное дѣленiе городской общины на концы и улицы. Мы уже говорили объ этомъ по поводу мнѣнiя г. Костомарова о новгородскихъ посадникахъ. Замѣчательно, что во всѣхъ случаяхъ, гдѣ выступаетъ на сцену выборное начало, мы постоянно встрѣчаемъ дѣйствующими выборныхъ людей отъ концовъ и кромѣ того еще отъ общественныхъ класовъ. Это уже чистая форма правильнаго представительства. Самымъ полнымъ выраженiемъ этого представительнаго начала служатъ извѣстiя о такъ–называемомъ одринѣ судѣ по грамотѣ 1471 года (А. Э. 1, № 92) изъ времени послѣднихъ лѣтъ независимости Новгорода.

Переходимъ къ областной жизни Новгорода и Пскова. Мы уже знаемъ какъ формулируетъ г. Костомаровъ народный идеалъ областного уклада. Если городская община не успѣла выдержать въ своей жизни всѣхъ требованiй федеративнаго начала и создать себѣ крѣпкiй укладъ, тѣмъ менѣе могла это сдѣлать областная жизнь, которая развивалась изъ борьбы еще болѣе разнообразныхъ стихiй. «Отношенiя пригородовъ къ митрополiи,» говоритъ г. Костомаровъ (стр. 56), «и вообще способъ ихъ управленiя представляютъ неясныя стороны. Мало знаемъ объ этомъ, и можно дѣлать заключенiя только по общимъ чертамъ.» И мы дѣйствительно находимъ, что этотъ предметъ разработанъ у него весьма слабо. Въ статьѣ о пригородахъ онъ исключительно разсматриваетъ ихъ обязанности въ отношенiи къ митрополiи и нисколько не обращаетъ вниманiя на ихъ права. Отъ этого очеркъ областного управленiя выходитъ не полонъ, и потому блѣденъ. Только въ статьѣ о вѣчахъ онъ замѣчаетъ, что пригороды иногда участвовали въ вѣчевыхъ сходахъ митрополiи; но тутъ же высказываетъ мысль, что изъ неясныхъ указанiй лѣтописи нельзя сдѣлать заключенiя о постоянномъ корпоративномъ участiи пригорожанъ на вѣчахъ, что «жившiе въ пригородахъ могли участвовать, какъ новогородцы, а не какъ пригорожане.» Такимъ образомъ онъ оставляетъ безъ всякаго послѣдствiя самый существенный вопросъ областной исторiи. Онъ даже не потрудился надлежащимъ образомъ поставить этотъ вопросъ. Въ лѣтописи мы находимъ опредѣленную формулу: «вся власти (главные города), якоже на думу, на вѣча сходятся; на чтоже старѣйшiи вздумаютъ, на томъ же и пригороди станутъ.» Эта формула, общая для всѣхъ городовъ Руси, не даетъ никакого самостоятельнаго значенiя пригородамъ. Самъ г. Костомаровъ почелъ за нужное доказывать существованiе въ пригородахъ народнаго вѣча. Но если всѣ концы и общины города имѣли самостоятельный голосъ на вѣчѣ и участвовали на немъ корпоративно, какъ же не могли участвовать въ общей областной администрацiи цѣлые города — пригороды? Какимъ образомъ лѣтописную формулу согласить съ кореннымъ земскимъ принципомъ, требовавшимъ общей связи съ цѣлымъ безъ нарушенiя самостоятельности частей? Вотъ въ чемъ состоитъ главное затрудненiе въ исторiи областного уклада, и вотъ какъ нужно поставить вопросъ о пригородахъ.

Мы иначе не можемъ разрѣшить этого вопроса, какъ только предположивъ, что лѣтописная формула имѣла свое приложенiе только въ древнее время первоначальной колонизацiи страны, когда пригороды еще только строились. Они были очень малы; населенiе ихъ состояло изъ самыхъ молодчихъ людей митрополiи, потомучто вятчимъ людямъ не было никакой надобности оставлять старшiй городъ–центръ областной жизни. Будучи слабыми смердьими городками, пригороды, какъ и сельскiе мiры, не могли тягаться съ митрополiею и безпрекословно повиновались ей. Но послѣ, когда они обогащались торговлею, увеличивались путемъ колонизацiоннаго саморасширенiя, дѣлались сами центрами самостоятельной колонизацiи и населялись вятчими людьми, они уже переставали находиться въ страдательномъ отношенiи къ митрополiи, заявляли свой голосъ въ дѣлахъ областного управленiя, изъ смердьихъ городковъ дѣлались младшими братьями митрополiи и начинали считаться съ нею по старшинству. Такова исторiя новогородскихъ пригородовъ. Псковъ, рано развившiйся въ богатый торговый городъ и сдѣлавшiйся центромъ своихъ собственныхъ двѣнадцати пригородовъ; Ладога — важный стратегическiй пунктъ въ борьбѣ съ шведами и финами; Торжокъ — торговый и стратегическiй городъ на границѣ съ тверскими и ростовско–суздальскими землями — находятся въ болѣе свободныхъ отношенiяхъ къ Новгороду, чѣмъ остальные пригороды послѣдняго. Достигнувъ извѣстной степени равенства съ митрополiею, пригородъ не могъ уже оставаться въ безгласномъ положенiи. Напримѣръ г. Костомаровъ говоритъ, что нѣкоторые пригороды изъявляли требованiе, чтобы митрополiя назначала къ нимъ посадниковъ съ ихъ согласiя и выбора. Старшiе города начинали чувствовать уваженiе къ своимъ младшимъ братьямъ и опасались раздражать ихъ. Стремясь удержать ихъ за собою, они обыкновенно перепутывали ихъ интересы съ своими собственными, раздавали у себя важнѣйшiя должности боярскимъ родамъ изъ пригородовъ, призывали жителей пригородовъ участвовать на своемъ вѣчѣ. Всѣ подобныя права были совершенно случайны, являлись вслѣдствiе потребности минуты, вызывались временно самою жизнiю. Отъ этого отношенiя пригородовъ къ городамъ были чрезвычайно сложны, разнообразны и запутаны. Напримѣръ при извѣстiи объ областныхъ вѣчахъ иногда упоминается объ участiи въ нихъ пригородовъ, иногда нѣтъ. Притомъ же на новгородскихъ вѣчахъ мы видимъ жителей только двухъ пригородовъ — Пскова и Ладоги — явный знакъ того, что это участiе вызвано было значенiемъ этихъ городовъ, было случайностью, а не общимъ правиломъ для всѣхъ пригородовъ. Тоже самое видимъ въ ростовской землѣ. На вѣчахъ Ростова являются суздальцы, переяславцы и владимiрцы; о другихъ пригорожанахъ не говорится ни слова.

Такая неопредѣленность въ участiи пригородовъ въ дѣлахъ областного управленiя показываетъ, что древняя жизнь еще не выработала въ этомъ отношенiи никакихъ общихъ опредѣленiй. Общая формула, высказанная въ лѣтописи, можетъ–быть имѣвшая полное приложенiе въ эпоху колонизацiоннаго строенiя пригородовъ, оказалась несогласною съ земскими принципами и неприложимою на практикѣ въ дальнѣйшемъ развитiи областной жизни. И вотъ сама жизнь начинаетъ выработывать разнообразныя исключенiя изъ общаго правила, предоставляя нѣкоторымъ пригородамъ то одно, то другое право, смотря по обстоятельствамъ. На этихъ исключенiяхъ и остановилось развитiе областного уклада. Но мы все–таки ясно можемъ видѣть кчему оно стремилось. Съ развитiемъ пригородовъ или съ уясненiемъ народныхъ началъ и болѣе послѣдовательнымъ приложенiемъ ихъ къ областной жизни, число пригородовъ, обладающихъ правомъ голоса на вѣчахъ, должно было все болѣе и болѣе возрастать; исключенiя изъ стариннаго правила, которыя мы видѣли, должны были дѣлаться чаще, постояннѣе и обращаться сами въ общiя правила; въ концѣ–концовъ мы увидали бы областное вѣче съ участiемъ на немъ всѣхъ пригородовъ. Московская централизацiя застигла наши области въ самомъ началѣ ихъ исторiи. Развитiе областного уклада успѣло достигнуть еще менѣе опредѣленности, чѣмъ развитiе городского уклада. Въ городахъ мы покрайней–мѣрѣ видимъ постановку всѣхъ вопросовъ жизни и первоначальныя попытки найти отвѣты на эти вопросы среди общей внутренней борьбы. Въ областной жизни мы не видимъ и этого; здѣсь не ясны еще были самые вопросы; внутренняя борьба областныхъ стихiй только еще начиналась; исторiя областей еще чуть–чуть только намѣтила себѣ путь.

Прежде всего началъ чувствоваться недостатокъ общаго областного вѣча. Вѣче митрополiи было частнымъ вѣчемъ въ отношенiи къ области; на немъ не было общаго земскаго разсужденiя, и его управа бывала иногда не люба всей землѣ. Въ пригородахъ мы встрѣчаемъ опозицiю противъ рѣшенiя главнаго вѣча. Пока пригороды–выселки изъ митрополiи помнили свою колонизацiонную связь съ нею; пока ихъ народонаселенiе не успѣло еще выработать себѣ своихъ особенныхъ интересовъ и своеобразнаго склада жизни, федерацiя области была крѣпка. Но вотъ путемъ историческаго развитiя пригороды получили свою особенную физiономiю, разошлись съ митрополiею въ интересахъ, а связь съ нею отъ времени стала забываться. Самымъ первымъ слѣдствiемъ этого было то, что областная федерацiя начала расползаться врозь. Въ такомъ положенiи мы и застаемъ областной укладъ. Мы видѣли, что въ городѣ возникъ уже вопросъ о примиренiи между его враждебными частями; областная жизнь не успѣла выработать даже этого вопроса. Вотъ почему г. Костомаровъ считаетъ характеристическою чертою областного уклада отсутствiе въ немъ стягивающаго начала, децентрализацiю. Мы согласны съ нимъ въ этомъ, но не вполнѣ; эта децентрализацiя была временною, составляла переходный моментъ въ исторiи области, была слѣдствiемъ первоначальнаго возбужденiя вопросовъ о полноправности и самостоятельности областныхъ частей. Какъ бы то ни было, только каждый почти пригородъ стремился отторгнуться отъ митрополiи и сдѣлаться центромъ самостоятельной области. Отъ этого между прочимъ удѣльнымъ князьямъ и было такъ легко дѣлить свои удѣлы на множество самостоятельныхъ частей; они имѣли въ этомъ случаѣ подъ собою готовую почву. Новгородская область, раскинувшаяся по всему русскому сѣверу отъ береговъ Балтiйскаго моря до Уральскаго хребта и до Сѣвернаго океана, занимавшая нѣсколько отдѣльныхъ рѣчныхъ системъ, колонизовавшаяся среди нѣсколькихъ инородческихъ племенъ, — видимо распадалась на нѣсколько територiй съ самостоятельнымъ значенiемъ. На этомъ пространствѣ мы встрѣчаемъ всѣ степени развитiя федеративной связи. Область пятинъ еще крѣпко соединена съ митрополiей по близости къ ней, по одинаковости народонаселенiя и однообразiю интересовъ. Чѣмъ дальше отъ Новгорода, тѣмъ эта связь слабѣе, тѣмъ больше развивается недовольство новгородскою администрацiею и стремленiе къ отторженiю отъ общаго областного состава. На западѣ отторгается Псковъ. На востокѣ двинскую землю нужно удерживать за Новгородомъ силою, а дальше Заволочья, Вятка съ самаго начала своего происхожденiя является совершенно независимою.

Кромѣ этой такъ–сказать федеративной розни въ области, которая совершенно аналогична съ рознью городскихъ концовъ и улицъ, въ областной жизни мы замѣчаемъ и другой мотивъ аналогичный съ сословною борьбою вятшихъ и молодчихъ людей, которую г. Костомаровъ прослѣдилъ въ жизни городовъ. Жители старшаго города составляли аристократическую партiю областного земства, какъ бояре, вятчiе люди среди городского народонаселенiя. Во имя основного земскаго принципа пригороды требовали себѣ полноправности, участiя въ общей областной администрацiи всѣхъ областныхъ городовъ, требовали братскихъ отношенiй между этими городами и охотно соглашались дать главному городу титулъ старшаго брата. Но старшiй братъ былъ недоволенъ этимъ; онъ требовалъ церемонiи, хотѣлъ произвольно распоряжаться всѣми областными дѣлами и употреблять для своихъ цѣлей силы пригородовъ помимо ихъ воли и согласiя. Онъ приглашалъ пригорожанъ на свое вѣче, когда безъ этого вовсе нельзя было обойтись. Новгороду казалось дерзкимъ своеволiемъ, преступнымъ превозношенiемъ то, что Псковъ, не дождавшись напримѣръ помощи отъ своего старшаго брата, звалъ къ себѣ чужого князя для защиты отъ нѣмцевъ. Ростовцы свысока смотрѣли на Владимiръ, который давно уже былъ столицею в. князя; они говорили про владимiрцевъ: «то наши холопы каменщики». Въ подобныхъ воззрѣнiяхъ старшихъ городовъ на пригороды ясно видѣнъ этотъ исключительный эгоизмъ аристократизма, противъ котораго такъ часто бывали возстанiя въ городахъ. И вотъ противъ этихъ притязанiй, шедшихъ сверху, поднимается протестъ снизу со стороны пригородовъ. Въ этомъ отношенiи чрезвычайно выразительны жалобы владимiрскаго лѣтописца на своеволiе и неправду ростовцевъ. Тонъ его обличенiя въ высшей степени спокоенъ и увѣренъ; въ немъ слышится полное уваженiе къ старшему городу и его правамъ и вмѣстѣ полная увѣренность въ правотѣ собственныхъ согражданъ. «Старый Ростовъ и Суждаль и всѣ бояре, желая на своей правдѣ настоять, не захотѣли сотворить правды Божiей, но говорили: какъ намъ любо, такъ и сдѣлаемъ; Владимiръ пригородъ нашъ «противясь Богу и пресв. Богородицѣ и правдѣ Божiей... Въ евангелiи сказано: исповѣдаютися, Отче, Господи небесе и земли, яко утаилъ се отъ премудрыхъ и разумныхъ и открылъ еси младенцемъ. Такъ и здѣсь; не разумѣли правды божiей исправить ростовцы и суждальцы, думали, что они старшiе, такъ и могутъ дѣлать все по своему; но люди новые, худые владимiрскiе уразумѣли, гдѣ правда, стали за нее крѣпко держаться... И вотъ утѣшилъ ихъ Богъ и св. богородица: прославлены стали владимiрцы по всей землѣ за ихъ правду». Исторiя не рѣшила спора между вятчими и молодчими людьми въ городахъ; она такъ и схоронила эти города съ нерѣшоннымъ вопросомъ. Такую же судьбу имѣло и дѣло городовъ съ пригородами. Областная жизнь все болѣе и болѣе усложнялась. Нужно было много работать надъ постройкою новыхъ отношенiй, а между тѣмъ время не терпѣло. Москва ширилась во всѣ стороны и поглощала народныя области одну за другой, созидая на мѣстѣ ихъ неудавшагося уклада новый порядокъ вещей.

За отношенiями пригородовъ къ митрополiи въ вольно–народныхъ областяхъ г. Костомаровъ изслѣдуетъ отношенiя волостей. Мы позволяемъ себѣ сдѣлать здѣсь одно замѣчанiе. У насъ принято мнѣнiе, что раздѣленiе Новгорода на пять концовъ имѣло влiянiе на раздѣленiе новгородской области на пять пятинъ и что каждая пятина была въ завѣдыванiи соотвѣтствовавшаго ей новгородскаго конца. Это мнѣнiе основывается на свидѣтельствѣ Герберштейна. Г. Костомаровъ говоритъ, что пятины явились послѣ паденiя Новгорода и что они не имѣли отношенiя къ городскимъ концамъ. Въ этомъ случаѣ онъ принимаетъ результаты изслѣдованiй Неволина. Намъ кажется, что онъ мало обратилъ вниманiя на такое же дѣленiе псковской области по концамъ Пскова, о которомъ упоминается въ лѣтописи подъ 1468 годомъ. Надобно замѣтить при этомъ, что раздѣленiе Пскова на концы имѣло вообще менѣе влiянiя на административный порядокъ, чѣмъ такое же дѣленiе въ Новгородѣ. Г. Соловьевъ въ своей исторiи приводитъ новый фактъ изъ житiя Саввы вышерскаго, гдѣ говорится, что Савва получилъ право на землю для своего монастыря отъ правительства славенскаго конца. Г. Костомаровъ объясняетъ этотъ фактъ тѣмъ, что въ славенскомъ концѣ былъ ярославовъ дворъ — мѣсто не кончанскаго, а всенароднаго вѣча. Какъ угодно, а это объясненiе мало вѣроятно, особенно если его сопоставить съ порядкомъ псковского управленiя.

Заканчиваемъ наши замѣтки касательно административнаго уклада вольно–народныхъ городовъ и областей. Въ легкихъ очеркахъ мы указали на важнѣйшiе пробѣлы въ изслѣдованiи г. Костомарова и намѣтили основныя черты генетическаго развитiя сѣверно–русскихъ народоправствъ. Далѣе по порядку, принятому г. Костомаровымъ, слѣдуютъ очерки частной жизни въ сѣверныхъ городахъ. Въ изложенiи почтеннаго автора собраны всѣ доступные для теперешней науки черты стариннаго быта новогородскаго и псковского народонаселенiя. Въ его сжатомъ очеркѣ мы видимъ какъ этотъ своеобразный типъ великорусской народности, съ самаго начала жившiй подъ исключительными условiями географической и этнографической обстановки, воспитанный на всей широтѣ народной воли, на всѣ формы своей жизни налагалъ оригинальную печать, которая рѣзко бросалась въ глаза иностранцамъ, приѣзжавшимъ въ Россiю. Авторъ слѣдитъ за проявленiями его свободнаго, самостоятельнаго характера во всѣхъ сферахъ жизни, — и въ удалыхъ странствованiяхъ новогородскаго повольника, среди которыхъ воспитывались будущiе предпрiимчивые гости Новгорода; и въ этой крѣпкой, общинной и артельной закладкѣ, которую развили вольные города болѣе всѣхъ земель русскихъ, въ ловкости и умѣньи на всѣ руки промышленнаго класа; и въ свободныхъ отношенiяхъ семейнаго быта, который при упадкѣ родового начала представляетъ отраженiе общиннаго быта, въ полноправности и гражданскомъ значенiи женщины; и наконецъ въ этихъ пирахъ, братчинахъ, праздничныхъ сборищахъ, ярманкахъ, кулачныхъ бояхъ, удалыхъ забавахъ новогородца, гдѣ проявлялась вся широта русской натуры. Если о чемъ можно пожалѣть при чтенiи книги г. Костомарова, такъ это о томъ, что онъ не представилъ характеристики областныхъ типовъ, — мы объ этомъ уже говорили, — да еще о недостаткѣ сравнительнаго очерка новогородской народности. Новогородскiй типъ слабо рисуется, если его не сопоставить съ московскимъ. Недостатокъ этого сопоставленiя много ослабляетъ впечатлѣнiе отъ чтенiя книги и дѣлаетъ очерки г. Костомарова довольно блѣдными.

Въ главѣ о торговлѣ авторъ сдѣлалъ драгоцѣнный сводъ всѣхъ результатовъ, добытыхъ прежними изслѣдованiями о торговыхъ сношенiяхъ новогородцевъ и псковичей съ иностранцами и русскими землями, очертилъ характеръ этихъ сношенiй, предметы торговли и процесъ самой торговой дѣятельности, организацiю купеческаго класа, и въ заключенiе всего представилъ воззрѣнiе народа на личность купца въ былинѣ о Садкѣ. Г. Костомаровъ съ особенною тщательностiю обработалъ этотъ отдѣлъ своего сочиненiя. Не смотря на сухость предмета, чтенiе занимательно съ начала до конца. Но странное дѣло, — самаго–то главнаго мы здѣсь и не находимъ; мы говоримъ о народномъ взглядѣ на торговлю, о народныхъ принципахъ торговой дѣятельности. Г. Костомаровъ самъ говоритъ, что народные принципы для него первое дѣло. А между тѣмъ онъ ограничился одною внѣшнею стороною торговой практики. Эта же самая практика, особенно изслѣдованiе договорныхъ грамотъ съ нѣмцами и русскими князьями могли бы служить богатыми матерьялами къ объясненiю народныхъ понятiй. Недостатокъ сравнительнаго изученiя предмета, кажется, и здѣсь главнымъ образомъ повредилъ г. Костомарову. Сличенiе вольно–народной торговли Новгорода съ московскими порядками можетъ пролить яркiй свѣтъ на смутныя черты народнаго идеала. Послѣ изслѣдованiя г. Костомарова, читатель остается въ совершенномъ недоумѣнiи, отъ чего произошло это экономическое недовольство вольныхъ городовъ, какое они высказываютъ послѣ подъ владычествомъ Москвы, и отъ чего тогда мы видимъ быстрый упадокъ ихъ торговаго значенiя. Мы не встрѣчаемъ объясненiя даже такихъ крупныхъ фактовъ, какой напримѣръ попадается въ жалобахъ псковского лѣтописца по случаю взятiя Пскова: «и прислаша во Псковъ съ Москвы добрыхъ людей, гостей, тамгу уставливати ново, занеже во Псковѣ тамга не бывала, безданно торговали... И даша мѣсто, гдѣ новый торгъ ставити...» и проч.

Въ послѣдней главѣ, которая занимаетъ почти половину второй книги, изложена авторомъ исторiя мѣстной церкви. Мы уже замѣчали, какое важное значенiе имѣла церковь въ жизни нашей древней общины вслѣдствiе нравственнаго характера послѣдней. Дополнимъ наши замѣчанiя нѣкоторыми фактами. Какъ община мiрская групировалась съ своею сходкою около своей приходской церкви, отъ которой вся общинная жизнь получала религiозную санкцiю, такъ и всякая городская община стягивалась общимъ религiозно–братскимъ союзомъ около патрональнаго храма, городского собора. Новгородъ былъ городомъ св. Софiи, Псковъ — св. Троицы, равно какъ и всѣ пригороды и волости ихъ были землями св. Софiи и св. Троицы. Общинная связь города сознавалась подъ религiозною формою. Похвала князю или посаднику, радѣвшему о земскомъ дѣлѣ, выражалась словами: много потрудился за домъ св. Софiи или Троицы. Шла на городъ иноземная рать или войско удѣльнаго князя, — граждане видѣли въ этомъ покушенiе на свою святыню; они говорили, что такой–то князь или внѣшнiй врагъ не возлюбилъ христiанства, идетъ сотворить вредъ св. Софiи или Троицѣ. Начиналась битва, — въ ней сражались они и побѣждали во имя тѣхъ же мѣстныхъ святынь и ихъ пособiемъ. Каждый пригородъ Новгорода и Пскова имѣлъ также свой соборный храмъ, съ тѣмъ же значенiемъ. Г. Костомаровъ пересчитываетъ всѣ патрональные храмы. Построенiе собора было важнымъ земскимъ дѣломъ; о немъ изъ рода въ родъ передавались легенды. Достоянiе собора считалось неприкосновеннымъ, посвященнымъ Богу отъ цѣлаго города, и права собственности его охранялись цѣлымъ вѣчемъ. Въ 1471 году какiе–то монахи во Псковѣ «забывше страхъ вышнiй, оболкшеся въ безстуцство, отрекшеся отъ мiра и яже въ мiрѣ, и пришедше въ мiръ», изъявили желанiе притянуть къ своему монастырю землю св. Троицы. «Нѣсть вамъ въ томъ никакого грѣха, говорили они вѣчу, собравшемуся по этому случаю; только вы, отнемъ тую землю и воду отъ дому св. Троицы, да мнѣ дайте въ монастырь». Посадники и весь Псковъ согласились, и къ монастырю приписана была земля, доставшаяся собору послѣ какого–то Матуты, который незадолго до этого «преставися заговѣвъ въ рождественское заговѣнье». Не успѣло разойтись вѣче, совершившее такой тяжкiй грѣхъ, какъ на дворѣ Матуты вспыхнулъ пожаръ. Пламя быстро распространилось по городу; едва угасили. «А все то наказуя человѣчь родъ безстрашный, заключаетъ лѣтописецъ, непокоряющихся, невнимающихъ божественнаго писанiя».

Кромѣ этой соборной святыни, которая сосредоточивала около себя нравственно–гражданскiй союзъ города, каждый почти городъ и каждая замѣчательная мѣстность сѣверныхъ областей имѣли своихъ особыхъ святыхъ — мѣстныхъ патроновъ, которыхъ призывали на помощь, и во имя которыхъ дѣйствовали во всѣхъ земскихъ дѣлахъ, также мѣстныя святыни — чудотворныя иконы и мощи, съ которыми соединялись мѣстныя, священныя для народа преданiя. Такъ выразилась особность вольно–народныхъ общинъ и стремленiе къ самостоятельности въ религiозной жизни. Въ житiяхъ святыхъ мы постоянно видимъ указанiя на стражей, небесныхъ ходатаевъ разныхъ мѣстностей. Напримѣръ въ житiи св. Прокопiя устюжскаго читаемъ: «Кiевъ блажитъ Антонiя и Феодосiя Печерскихъ, московское царство блажитъ Петра, Алексiя, и Iону, и Максима; Псковъ же и великiй Новгородъ блажатъ Варлаама и Михаила юродиваго христа–ради; Смоленскъ блажитъ князя Феодора; Ростовъ блажитъ Леонтiя, Игнатiя, Исаiю, Вассiана и Ефрема; Вологда блажитъ преп. Дмитрiя. Каждая область своихъ блажитъ. Мы, устюжане, блажимъ Прокопiя устюжскаго» и проч. Замѣчательно, что святой, чтимый въ одной мѣстности, иногда вовсе не почитался въ другой. Напримѣръ московскiй святой Сергiй, патронъ Москвы, не былъ уважаемъ въ Новгородѣ. Только предъ паденiемъ уже Новгорода владыка Iона, отправляясь въ Москву ходатайствовать за свой городъ, далъ обѣтъ построить Сергiю церковь; возвратившись домой, онъ ввелъ въ Новгородѣ чествованiе этого святого. Въ этомъ случаѣ области проявляли нѣкоторое соперничество. Извѣстно какъ отнесся къ мощамъ владыки Моисея первый архiепископъ, присланный въ Новгородъ изъ Москвы Сергiй. Гордый своимъ московскимъ происхожденiемъ, онъ назвалъ своего св. предшественника смердьимъ сыномъ и не хотѣлъ почтить его мощи. Извѣстно какъ онъ былъ наказанъ за это неуваженiе къ чужому святому. Тоже самое желанiе унизить чужого святого мы видимъ въ словахъ Ивана III, когда этотъ побѣдитель новгородской вольности напрасно просилъ открыть ему мощи св. Варлаама Хутынскаго: «у насъ въ Москвѣ ко всѣмъ мощамъ прикладываются и цѣлуютъ ихъ». Онъ приказалъ копать могилу чудотворца. Огонь изъ–подъ земли вразумилъ князя, что у Новгорода есть святыня, не подлежащая его гордынѣ. Великiй князь въ смятенiи бѣжалъ изъ храма; его преслѣдовалъ чудесный пламень, вырывавшiйся изъ земли каждый разъ, какъ онъ опирался въ нее своимъ посохомъ. Онъ бросилъ этотъ посохъ, и монастырь овладѣлъ этимъ знакомъ торжества своей мѣстной святыни. Во время борьбы двухъ враждебныхъ областей — московской и новогородской, — мы видимъ какъ обѣ стороны дѣйствуютъ во имя своихъ мѣстныхъ святынь. Небесные покровители той и другой стороны принимаютъ къ сердцу ихъ земные интересы и стоятъ каждый за своихъ. Такимъ патрiотическимъ религiознымъ характеромъ дышетъ напримѣръ сказанiе о чудѣ отъ иконы Знаменской богородицы при осадѣ Новгорода Боголюбскимъ. Даже между городами одной области проявлялось соперничество въ отношенiи мѣстныхъ святынь. Борьба пригородовъ съ митрополiями живо отпечатлѣлась въ религiозныхъ вѣрованiяхъ народа. Сюда напримѣръ относится сказанiе о томъ какъ новгородцы хотѣли взять изъ Пскова мощи св. князя Всеволода, который при жизни своей былъ ими изгнанъ, сдѣлался первымъ псковскимъ княземъ и былъ по смерти чтимъ во Псковѣ, какъ основатель собора св. Троицы, мѣстный патронъ. Любя свой городъ, Всеволодъ не далъ Новгороду своихъ мощей, а спустилъ только ноготь съ честной своей руки для утѣшенiя новогородцевъ.

Такъ областное земство клало свою печать на народныя вѣрованiя, на чистыя формы православiя. Чрезвычайно интересно было бы подробное изслѣдованiе о мѣстныхъ русскихъ святыняхъ, изученiе мѣстнаго историческаго календаря и чети–миней. Здѣсь мы встрѣчаемся съ общею религiозною чертою всѣхъ юныхъ обществъ, въ которыхъ идея божества, еще не сознанная во всей ея отрѣшонности отъ пространства и времени, распадается на конкретные образы по мѣсту, времени, обстоятельствамъ жизни и выражается въ формѣ мѣстныхъ святынь, въ поклоненiи святымъ исключительно мѣстнымъ. Изслѣдованiе г. Костомарова въ этомъ отношенiи знакомитъ насъ со множествомъ выразительныхъ фактовъ, переданныхъ мастерскою рукою; оно открываетъ передъ нами цѣлый мiръ благочестивыхъ легендъ, въ которыхъ выражается любопытная передѣлка религiозныхъ понятiй на русскiй ладъ и на мѣстные нравы.

Вслѣдствiе земскаго значенiя религiи и церковной жизни, и самая организацiя церковной iерархiи получила земское значенiе и мѣстныя формы. Г. Костомаровъ внимательно слѣдитъ за этою стороною церковной жизни. Мы уже говорили какъ онъ смотритъ на положенiе новогородскихъ владыкъ. Вслѣдъ за земскимъ значенiемъ владыкъ онъ раскрываетъ земское значенiе низшаго духовенства, расказываетъ о положенiи монастырей и бѣлаго духовенства. Намъ кажется, что онъ очень слабо очертилъ организацiю послѣдняго. Вопросъ о бѣломъ духовенствѣ у насъ вовсѣ не разработанъ въ исторiи и на немъ не мѣшало бы остановиться поподробнѣе, тѣмъ болѣе, что псковская лѣтопись въ этомъ отношенiи служитъ самымъ основнымъ матерьяломъ. Точно также, какъ новогородская жизнь развила и уяснила народные принципы въ отношенiи къ высшей iерархiи и выставила выразительный типъ владыки, псковская жизнь всего яснѣе выставила земское значенiе бѣлаго духовенства. Отсутствiе князя и владыки дало псковскому земству полный просторъ развивать народный взгдядъ на духовенство и опредѣлять по этому взгляду его положенiе среди общины. Здѣсь всякiй фактъ драгоцѣненъ для исторiи. Сила, съ какою земство старалось усвоить себѣ и переработать на свой ладъ византiйскiя начала, доходила во Псковѣ иногда до явнаго нарушенiя правъ духовенства. Трактуя духовенство какъ земскихъ людей, псковское вѣче требовало отъ нихъ даже участiя въ городскихъ войнахъ. Въ 1495 году, когда духовенство на основанiи каноническихъ правилъ отказалось нести военную повинность послучаю войны съ нѣмцами, посадники и вѣче «учали сильно дѣяти надъ священники, и лазили многажды на сѣни и на вѣчьи, и опять въ вѣчье влезли и хотѣли поповъ кнутомъ избесчествовати, Ивана священника рожественскаго и Андрея, и въ однихъ рубахахъ стояли на вѣчѣ, и иныхъ всѣхъ поповъ и дiаконовъ изсоромотиша». Въ 1468 году псковичи, не спросясь владыки и митрополита, отлучили отъ служенiя вдовыхъ поповъ и дьяконовъ по всей своей волости. Владыка сильно обидѣлся на нихъ за это и хотѣлъ было даже возложить на нихъ свое неблагословенiе. Какъ владыки, такъ и митрополиты постоянно шлютъ во Псковъ грамоты, въ которыхъ обличаютъ псковичей за судъ надъ духовными лицами и за разнаго рода вмѣшательства въ церковныя дѣла. Подобныя обличенiя мы видимъ даже въ концѣ XVII вѣка, когда земское значенiе бѣлаго духовенства начало сильно ослабѣвать по всѣмъ мѣстамъ Россiи. Такъ значитъ крѣпко сложился во Псковѣ мѣстный порядокъ вещей. Г. Костомаровъ обратилъ вниманiе на одну только сторону вопроса: именно онъ подробно изслѣдовалъ только тѣ факты изъ исторiи псковского духовенства, въ которыхъ выразилось покровительство вѣча своему духовенству предъ владыками и стремленiе мѣстной церкви оторваться отъ зависимости, въ какой она находилась въ отношенiи къ новогородскимъ владыкамъ. Эта борьба вѣча съ владыками за интересы мѣстнаго духовенства имѣетъ особенное значенiе въ нашей исторiи. Возбуждая низшее духовенство противъ высшей iерархiи, развивая въ народѣ духъ непокорности въ отношенiи къ послѣдней, роняя ея значенiе и вся основываясь на демократическихъ началахъ псковского земства, эта борьба исподволь приготовляла ту почву, на которой возрасли послѣ стригольничество и жидовство, на которой въ XVII вѣкѣ развивались раскольническiя движенiя церковно–демократическаго характера.

Въ исторiи мѣстной церкви на первомъ планѣ стоитъ вопросъ объ отличительныхъ особенностяхъ ея ученiя, нравственной жизни и богослужебнаго культа. Г. Костомаровъ коснулся этого предмета только съ его внѣшней стороны. Въ статьѣ объ особенностяхъ новогородской и псковской церкви онъ кратко очертилъ только обрядовыя особенности. Исключая легенды о мѣстныхъ святыняхъ, онъ не представилъ ни одной черты изъ исторiи областныхъ вѣрованiй, изъ характера областного религiознаго мiросозерцанiя. Впрочемъ упрекать его въ этомъ совершенно несправедливо. Вопросъ о мѣстныхъ вѣрованiяхъ у насъ даже не началъ разработываться. Въ отношенiи къ новогородскимъ землямъ онъ особенно труденъ для изученiя. Онъ стоитъ здѣсь въ связи со всею славянскою и финскою мифологiею. Для разрѣшенiя его требуется длинный рядъ этнографическихъ и филологическихъ изслѣдованiй, который еще и не начатъ, если говорить откровенно. Будемъ довольствоваться пока и тѣмъ что представилъ г. Костомаровъ.

Говоря вообще, церковно–историческiй отдѣлъ его сочиненiя составляетъ богатый вкладъ въ сокровищницу науки, тѣмъ болѣе что авторъ стоитъ на чисто–народной почвѣ, совершенно новой въ церковно–историческихъ изслѣдованiяхъ. Вопросъ объ областномъ и вообще о народномъ элементѣ въ церковной жизни едва начинаетъ выясняться нашими церковными историками и требуетъ огромныхъ трудовъ. Исторiя русской церкви стояла, — да судя по большинству изслѣдованiй по ея части, и теперь еще стоитъ на совершенно ложной дорогѣ. Она разработывалась въ томъ же самомъ офицiальномъ направленiи, въ какомъ бывало разработывалась и гражданская исторiя. Послѣдняя излагала исторiю князей и царей, внѣшнихъ войнъ и побѣдъ, слѣдила за развитiемъ монархическихъ началъ государства, за офицiальною стороною жизни, не обращая никакого вниманiя на складъ народнаго быта, на народныя понятiя, требованiя, идеалы. Церковная исторiя въ паралель ей расказывала дѣянiя митрополитовъ, патрiарховъ, святыхъ мужей, въ исторiи вѣры слѣдила за обнаруженiями объективной стороны православiя, — и совсѣмъ опускала изъ виду религiозный складъ и жизнь самаго народа, тó какъ въ массѣ народной усвоялось ученiе церкви, какъ шло въ народѣ развитiе религiознаго сознанiя. Въ настоящее время свѣтскiе историки поняли, что государственная жизнь составляетъ только рамку, обстановку исторической жизни, что главный дѣятель въ исторiи самъ народъ, и ея существенное содержанiе жизнь народная. Церковные историки также должны идти теперь по новой чисто–исторической, научной дорогѣ. Пора уже понять, что исторiя церкви состоитъ вовсе не въ расказѣ о томъ, когда и кто преподавалъ народу православный катихизисъ, или какiя правила и законы передала византiйская церковь въ Россiю, а в томъ, въ какихъ формахъ усвоено преподанное ученiе народомъ, какъ привились церковныя правила и законы къ складу его жизни, насколько переработали ее и сами видоизмѣнились отъ нея. По чрезвычайной рѣдкости произведенiй, написанныхъ въ этомъ новомъ направленiи, изслѣдованiе г. Костомарова составляетъ отрадное явленiе въ нашей литературѣ.

Однакоже наши замѣтки поповоду второй части сочиненiя г. Костомарова приняли уже слишкомъ большiе размѣры. Оканчиваемъ ихъ тѣмъ же, чѣмъ начали. Мы сказали, что авторъ не потрудился выяснить предъ читателемъ свою точку зрѣнiя на описываемыя имъ явленiя, не показалъ тѣхъ основанiй, изъ которыхъ всѣ они развиваются и которыя даютъ отличительный характеръ и смыслъ всѣмъ ихъ комбинацiямъ и всему ихъ теченiю. Опасаемся быть несправедливыми къ произведенiю почтеннаго автора; но мы должны сказать, что общее впечатлѣнiе отъ чтенiя его второй части не совсѣмъ выгодно. Перелистывая страницу за страницей, читатель не вынесетъ изъ изслѣдованiя г. Костомарова никакого цѣльнаго представленiя вѣчевой жизни. Изрѣдка онъ встрѣтитъ живой, законченный образъ, даже цѣлый рядъ фактовъ, связанныхъ опредѣленною мыслью. Но эти страницы, отличающiяся ясностью и опредѣленностью мысли, освѣщаютъ лишь немногiя точки на общей картинѣ. Большая часть фактовъ остаются неуясненными для читателя; они групируются и связываются между собою чисто–внѣшнимъ образомъ, по рубрикамъ и клѣткамъ, которыхъ много понадѣлалъ почтенный авторъ. Послѣ каждаго отдѣла приходится задавать вопросъ: ну, такъ чтоже изъ этого? Г. Костомаровъ въ этой книгѣ измѣнилъ себѣ. Мы очень хорошо знаемъ его прежнiя произведенiя, — такiя цѣльныя, законченныя, въ высшей степени ясныя по своей основной мысли, оставлявшiя въ душѣ читателя истинно–художественное впечатлѣнiе. Отчего не таково его новое произведенiе? — не знаемъ. Думается намъ только, что едвали не отъ спѣшности работы; покрайней–мѣрѣ оно похоже на собранiе множества фактовъ, которые пока еще только разсортированы по отдѣламъ для окончательной обработки еще не начатой.

¾ МН ¾

Казань 1863  г. февраля 25.

_____________

---

(1) Статья эта прислана къ намъ изъ провинцiи. Намъ показалась она замѣчательною и мы рѣшились напечатать ее не дожидаясь продолженiя статьи г. А. Григорьева о той же книгѣ. Ред.