НАШИ ГЛАВНЫЕ СПОРНЫЕ ПУНКТЫ

СТАТЬЯ ПЕРВАЯ

Чѣмъ выше трудъ, тѣмъ болѣе должно

быть въ немъ личности.

Рилъ: «Нѣмецкiй трудъ».

____

Писатель, изъ котораго мы привели нашъ эпиграфъ, между прочимъ говоритъ:

«Въ настоящее время, когда всѣ народы становятся самосознательнѣе, пробудилось и русское народное чувство, и москвичи сердятся, что даже столица русскаго царства не носитъ русскаго имени и что Pétersbourg порусски называется Петербургомъ. Но москвичи также сознаютъ, что Россiя тогда только можетъ снова сдѣлаться русскою, когда будетъ возстановлено равновѣсiе народнаго труда, когда русское искуство, наука и промышленность и ремесла снова наполнятся русскимъ духомъ».

Германскiй писатель отчасти угадалъ свойство нынѣшняго движенiя общественной нашей мысли въ пользу народности; но для него, какъ и для всякаго иностранца, стали ясны только поверхностныя явленiя въ этомъ движенiи. Онъ придалъ напримѣръ неумѣстное значенiе тому, что москвичи (почему же москвичи?) сердятся на нѣмецкое названiе русской столицы, тогда какъ дѣло вовсе не въ названiи и вовсе не въ москвичахъ, а гораздо глубже.

Нынѣшнее движенiе общественной мысли есть положительный результатъ исторiи Россiи: оно логически вытекаетъ изъ прошедшаго и потому его нельзя ни обойти, ни задержать, ни свести въ микроскопическiе размѣры. Духъ жизни начинаетъ обхватывать то что до сихъ поръ было только матерьяломъ для организма.

Рѣчи о нацiональности, народности и почвѣ ведутся теперь со всѣхъ сторонъ.

Къ сожалѣнiю тутъ же, на первомъ планѣ мы должны замѣтить, что эти толки въ послѣднее время запутались до такой степени, что постороннiй наблюдатель нашей прессы пришолъ бы въ совершенное недоумѣнiе насчетъ того: чего же мы хотимъ и о чемъ мы споримъ?

Словами: «почва», «народность», «нацiональность» многiе и до сихъ поръ пользуются какъ игрушкой, надъ которой можно поточить остроумiе безъ содержанiя или невѣжество безъ скромности, тогда какъ эти слова — лозунгъ эпохи.

Къ понятiю «народности» у насъ относятся иногда очень оригинально; ее то смѣшиваютъ съ простонародностью, невѣжествомъ и предразсудками, то возводятъ въ стремленiя, грозящiя нарушить государственное единство, то видятъ въ ней ограниченiе духа прогреса и цивилизацiи, то наконецъ просто, махнувъ рукой, говорятъ, что все это вздоръ и что на свѣтѣ все дѣлается само собою и что рѣшительно не о чемъ тутъ и хлопотать.

Далѣе народность видятъ то въ языкѣ, то въ расѣ, то въ племени, то въ физiономiи, то въ обычаяхъ и нравахъ, то въ началахъ семейнаго, родового, общиннаго и государственнаго быта, то въ исторической роли народа, то въ памятникахъ письменной литературы и искуствъ.

Когда заходитъ рѣчь о народности, слышатся слова: «сглаживать», «округлять», «искуственно смѣшивать», «жертвы въ пользу государственнаго единства», «отпоръ стремленiямъ къ сепаратизму» и тому подобныя выраженiя, которыя всѣ показываютъ, что этотъ вопросъ ставятъ исключительно только на политическую, государственную почву, а забываютъ общечеловѣческую сторону, т. е. самый народъ, который собственно и есть народность, въ смыслѣ живого факта. Да и другiя стороны идеи нацiональности, воспитывающiя, эстетическiя, земскiя, муниципальныя и нравственныя, выражающiяся въ стремленiи къ индивидуальной свободѣ, совсѣмъ забыты.

О народности говорятъ для того только, чтобы рѣшить вопросъ: что дѣлать съ народностью или, что одно и тоже, что дѣлать съ народомъ?

Въ отвѣтъ на такой истинно–бюрократическiй вопросъ и являются упомянутыя слова: сглаживать, округлять, учить народъ, просвѣщать, благодѣтельствовать дарами чиновничей цивилизацiи, разрушать народные предразсудки... словомъ толкать и толкать тотъ самый народъ, который давно уже доказалъ, что въ этомъ нѣтъ никакого проку ни для одной изъ сторонъ.

Да и въ самомъ дѣлѣ, будто такъ это и нужно непремѣнно: сглаживать, уничтожать, округлять, обтачивать, разрушать, толкать и т. д.? Вѣдь если разсудить хладнокровно, то всѣ эти намѣренiя во чтобы то нистало — дѣлать что–нибудь надъ народомъ, произошли отъ излишняго усердiя людей и писателей, которымъ дѣлать–то нечего. Публицисты стали въ тупикъ предъ непонятнымъ явленiемъ и начали метаться во всѣ стороны, вопрошая: что имъ дѣлать? Спрашивается, имѣетъ ли это какое–нибудь разумное отношенiе къ вопросу о народности и объясняетъ ли оно хоть въ чемъ–нибудь самую идею, общественную мысль и смыслъ современнаго движенiя въ пользу народности? Нисколько. Главный носитель идей народности — народъ остается въ сторонѣ и молитъ только добрыхъ людей, чтобы ему дали нѣкоторую свободу и оставили въ покоѣ. Наступательное движенiе нѣкоторыхъ благодѣтелей и просвѣтителей народа очевидно въ тягость послѣднему. Отпустите возжи — вотъ о чемъ просятъ. Помогите когда нужно, дайте средства, гдѣ ихъ нѣтъ, облегчите тѣхъ кто нуждается, но боже васъ сохрани дѣйствовать принудительно или наступательно въ отношенiи къ народности и народу. Требуется помощь и защита, которыя бы вызвали наружу душу народа, а не прежнiя, начальническiя благодѣянiя и взыскиванiя, забивавшiя русскiй духъ въ самыя сокровенныя глубины народнаго организма.

Итакъ мы находимъ, что въ толкахъ о народности у насъ господствуютъ большiя недоразумѣнiя, чему мы приведемъ далѣе и доказательства. Но въ тоже время мы замѣчаемъ, что несмотря на всѣ противорѣчiя, съ какими встрѣчается постоянный читатель русскихъ журналовъ и газетъ, въ статьяхъ, касающихся этого вопроса, все–таки большинство высказанныхъ взглядовъ въ сущности тяготѣетъ къ единству или пожалуй къ двумъ единствамъ. Взгляды эти можно сгрупировать и свести ихъ на очную ставку для окончательнаго разъясненiя дѣла.

Итакъ цѣль наша — выставить на видъ различные взгляды, преимущественно русскихъ писателей, на занимающiй всѣхъ теперь вопросъ о народностяхъ или нацiональностяхъ ихъ.

Выставляя на видъ взгляды преимущественно русскихъ писателей, мы руководствуемся мыслью по возможности свести ихъ къ немногимъ пунктамъ, на которыхъ можно было бы сосредоточить серьозную полемику, отбросивъ въ сторону весь хламъ, который нанесенъ сюда пустословiемъ или мелочною раздражительностью нашихъ призрачныхъ партiй.

Къ этому насъ побуждаетъ полное сознанiе въ томъ, что вопросы о почвѣ, народности и нацiональности составляютъ вопросы эпохи для Россiи (если ужь не для всей Европы), которыя надо стараться уразумѣть по мѣрѣ силъ. Намъ, русскимъ, нельзя теперь обойти ихъ, потомучто они выросли помимо воли нашей и стали на пути нашемъ къ прогресу. Отъ способа разрѣшенiя этихъ вопросовъ въ настоящемъ зависитъ отчасти и направленiе нашего будущаго.

Сообразно съ важностью, которую мы приписываемъ настоящему движенiю общественной мысли въ сторону народности, мы приняли такой планъ изложенiя: избѣгая голословныхъ разсужденiй, мы приводимъ все что говорится за и противъ народности устами самихъ писателей, укажемъ на недоразумѣнiя и различными цитатами постараемся покрайней–мѣрѣ поставить ясно нѣсколько вопросныхъ или спорныхъ пунктовъ.

А ясная постановка спорныхъ пунктовъ въ дѣлѣ, затемненномъ недоразумѣнiями и противорѣчiями, сама по себѣ уже выставитъ на видъ все жизненное значенiе настоящихъ толковъ о почвѣ и народности.

I

О народномъ началѣ у насъ до сихъ поръ господствуетъ путаница въ понятiяхъ.

«Школа славянофильства выросла изъ тѣхъ темныхъ предчувствiй народности и народнаго интереса, которыя стали овладѣвать нашимъ развитiемъ съ тридцатыхъ годовъ; но къ сожалѣнiю она не могла и до сихъ поръ опредѣлить своей идеи такъ ясно, чтобы ей могли сочувствовать люди съ прямыми и послѣдовательными понятiями.» («Сов.» № 1. 1863. «Внутр. обозр.»).

«Идея нацiональности отстаивается одними, какъ краеугольный камень развитiя и свободы, отвергается другими во имя космополитизма, во имя солидарности всего человѣческаго рода; одни называютъ ее произведенiемъ народнаго чувства, другiе называютъ ее — антинародною.» («Спб. вѣд.» 1863. № 39).

«Нацiональное начало, какъ чисто политическое, а не народное или общественное, не въ состоянiи прямо помочь ни въ чемъ внутреннему европейскому вопросу, или принести что–либо для народа.» (Г. Жуковскiй «О народности въ политикѣ». «Совр.» 1863. № 1).

«Самостоятельность — вотъ наша проповѣдь, нашъ героизмъ, и самостоятельный человѣкъ — нашъ герой. Мы отъ всей души, отъ всего сердца и отъ всѣхъ помышленiй желаемъ стоять на собственныхъ ногахъ. Мы безъ умолку болтаемъ о самостоятельности, но мало вникаемъ въ чемъ собственно должна заключаться самостоятельность.» «Но нужна была точка опоры. Самое дѣло показывало, что формы — дѣло преходящее, а главное и неизмѣнное то, что мы — народъ, и что самостоятельность наша — въ нашей народности.» (И. Забѣлинъ. «Современные взгляды и направленiя въ русской исторiи.» «Спб. вѣдом.» 1863 г. №№ 35, 36).

«Этотъ мистицизмъ народности имѣетъ множество оттѣнковъ, начиная отъ незамысловатаго кваснаго патрiотизма и ношенiя нацiональной (кучерской) поддевки до туманной философiи Кирѣевскаго, до проповѣди о почвѣ и погибели западной цивилизацiи, до филиппикъ М. П. Погодина, до международныхъ понятiй «Дня» и пожалуй до художественно–поэтическихъ обличенiй нигилизма. Эта школа обыкновенно на второмъ словѣ говоритъ о народѣ, утверждаетъ, что русскiй народъ не похожъ ни на какiе другiе народы, что въ немъ есть какiя–то сверхъестественныя качества, пониманiе которыхъ доступно только для избранныхъ (т. е. для школы), что его развитiе должно идти совершенно особыми путями, что западная, обыкновенная наука для него не годится. Вслѣдствiе этого, все принятое отъ запада со временъ Петра — ложь, и проч., и мы должны обратиться вспять къ народнымъ началамъ, изучать глубокiя основы народнаго духа и т. д.» «Графъ Л. Толстой (въ «Ясной Полянѣ») утверждаетъ, что европейское образованiе не асимилируется (не усваивается тожъ), русскимъ организмомъ, и что онъ развивается по какимъ–то другимъ законамъ, и воспитывается на какой–то другой пищѣ. Какiе это законы, и какая это пища, графъ Толстой конечно не объясняетъ, какъ это постоянно случается съ нашими натурофилософами. Мы думаемъ, что этихъ особенныхъ законовъ и не существуетъ, а существуютъ только извѣстныя видоизмѣненiя, въ примѣненiи общаго закона правильнаго человѣческаго развитiя, какъ оно совершается у народовъ европейскаго свойства и европейской культуры.» («Соврем.» 1863. № 1).

«Нацiональность въ исторiи являлась боевымъ началомъ, знаменемъ сопротивленiя или гнета, и по мѣрѣ того какъ ослаблялся этотъ гнетъ, нацiональная исключительность теряла свою силу.» «Исключительное начало нацiональности не въ состоянiи удовлетворить тѣмъ требованiямъ, которыя предъявляетъ международное общежитiе. Признавая нацiональность однимъ изъ существенныхъ элементовъ политической жизни, наука международнаго права никакъ не можетъ принять этотъ элементъ въ смыслѣ исходнаго пункта для своихъ построенiй и для своей теорiи. Племенная нацiональность не была основою стараго права, и не можетъ быть принята въ основу теорiи новаго права. И прежде, и теперь правительство и отдѣльныя лица обращаются къ нацiональности, когда имъ нуженъ боевой кличъ, когда дѣло идетъ о борьбѣ, о возбужденiи силъ». (М. Капустинъ. «Теорiя нацiональности въ международномъ правѣ». «Рус. Вѣст.» 1863. № 1).

Едва мы коснулись нашего вопроса, какъ вотъ уже является и рядъ недоразумѣнiй.

Нацiональность прямо смѣшана съ народностью, и одними принята только въ смыслѣ политическаго начала, другими въ стремленiи къ самостоятельности, третьими — въ мистицизмѣ восторженныхъ, но непонятныхъ и бездоказательныхъ воззрѣнiй на народъ. Нацiональное начало политики считаютъ анти–народнымъ, но они же видятъ его въ племенныхъ различiяхъ народовъ; спрашивается, можетъ ли быть то противународнымъ, что принадлежитъ и такъ–сказать составляетъ самый народъ. Вотъ мистицизмъ такъ мистицизмъ! Нацiональное начало или народность ни въ чемъ не можетъ помочь развитiю народа, потомучто оно служитъ въ рукахъ правительства или честолюбцевъ только боевымъ кличемъ, орудiемъ къ возбужденiю силъ; ergo, само по себѣ оно ничего не значитъ. Откуда же берется сила–то? Неужели дѣло идетъ просто о мускулахъ?.. Опять мистицизмъ!

Сколько тутъ противорѣчiй на первомъ же шагу!

Такъ какъ съ ними мы будемъ встрѣчаться и впредь, то считаемъ не лишнимъ объясниться теперь поповоду нѣкоторыхъ словъ.

Что такое человѣческiя расы, это всѣмъ извѣстно. Они отличаются между собою цвѣтомъ кожи, лицевымъ угломъ, устройствомъ скулъ, позвоночнаго хребта и таза, очертанiемъ глазъ, и т. д. Несмотря на ясныя физiологическiя различiя, ученые однакожъ расходятся въ опредѣленiи количества расъ на земномъ шарѣ, и принимаютъ ихъ то пять, то восемь, то десять, то болѣе.

Во одной и той же расѣ мы отличаемъ различныя племена, напримѣръ въ кавказской или индо–европейской расѣ (породѣ) мы различаемъ племена: германское, романское, славянское и т. п.

Основываемся ли мы здѣсь опять на физiологическихъ признакахъ, или принимаемъ уже другiе признаки для отличiя? Конечно другiе, потомучто физiологическiя отличiя между европейскими племенами весьма слабы.

Не надо также думать, что и типы расъ или породъ неизмѣняемы, вѣчны: они сохраняются въ чистотѣ, пока окружены тою природою, подъ влiянiемъ которой образовались. Но едва лишь перемѣняются эти условiя, т. е. климатъ, почва, образъ жизни, и т. д., какъ и самый типъ начинаетъ измѣняться. Мулаты, квартероны, метисы, креолы — все это переходныя степени одной расы въ другую; отъ смѣшенiя крови лицъ различныхъ расъ, происходятъ обоюдныя уступки; выработывается среднiй, переходный типъ, который не переходитъ окончательно въ типъ одной какой–либо сильнѣйшей расы, потомучто не окружонъ всѣми тѣми природными (стихiйными) и бытовыми условiями, которыя произвели этотъ типъ на своемъ мѣстѣ. Негръ, отъ примѣси крови европейца въ Америкѣ, мало–помалу превращается въ мулата, терцерона, квартерона, получаетъ наконецъ смугло–бѣлый цвѣтъ, теряетъ угловатость скулъ, и въ результатѣ сохраняетъ только отдутлую толщину губъ, курчавость волосъ, и особенность въ бѣлкахъ глазъ. Но и эти признаки иногда до того стушовываются, что для обыкновеннаго глаза кажутся только особенностью, случающеюся нерѣдко и съ бѣлолицыми.

Такъ въ театрѣ Гаванны (на о. Кубѣ), куда строго запрещенъ входъ черному и цвѣтному племени (помѣси), одинъ потомокъ мулата, образованный и богатый человѣкъ, много путешествовавшiй по Европѣ, преспокойно сидѣлъ въ партерѣ, пока не былъ открытъ опытнымъ полицейскимъ глазомъ, и не выведенъ полицiей изъ театра. А между тѣмъ до этого скандала потомокъ мулата былъ принятъ въ лучшихъ кругахъ Гаванны и никто не задумывался о его негритянскомъ происхожденiи.

Дѣло въ томъ, что вѣчны только законы природы. Солнце въ Африкѣ всегда будетъ печь и жарить какъ теперь, не будетъ никогда въ Сахарѣ горъ и рѣкъ, не сдвинутся съ мѣста хребты: Гималайскiй, Уральскiй и Кордильерскiй; химическiй процесъ окрашиванiя кожи останется всегда одинъ и тотъ же, въ зависимости отъ степени теплоты, электричества и магнетизма; не измѣнятся растенiя свойственныя тропикамъ и т. д. Поэтому негръ, оставаясь въ Африкѣ, и не смѣшиваясь съ бѣлымъ, остается негромъ; перенесенный въ Америку, подъ влiянiемъ смѣшенiя крови, новыхъ: климата, почвы и бытовыхъ условiй, онъ превращается въ мулата, квартерона, почти бѣлаго, отличаемаго отъ бѣлыхъ только полицiей, но не обществомъ. Совершенно переброшенный въ Европу, напримѣръ въ Англiю, Швецiю или Россiю, онъ можетъ быть совершенно превратился бы въ бѣлаго. Пушкинъ былъ же потомкомъ арапа; а кто его отнесетъ къ черному племени, несмотря на его курчавость волосъ и толстые губы? Только и можно сказать, что въ немъ осталось отчасти влiянiе африканской крови.. а въ потомкахъ его вѣроятно и этого не останется.

Итакъ расы человѣческiя не составляютъ абсолютныхъ, неизмѣняемыхъ типовъ. Они могутъ измѣняться и сливаться подъ совокупнымъ влiянiемъ стихiй, природы и цивилизацiи. Но стихiи и законы природы не измѣняются, и потому въ Африкѣ всегда будетъ черное племя тамъ, гдѣ оно есть и теперь, въ Европѣ — бѣлое племя, въ Азiи — жолтое, въ Америкѣ — красное; они остаются въ своей чистотѣ и раздѣльности, пока остаются подъ тѣми неизмѣнными влiянiями, которыя ихъ произвели. Поэтому въ понятiя о расѣ входятъ и представленiя о томъ, гдѣ она обитаетъ, подъ какими широтами и долготами, въ какомъ климатѣ, среди какой природы, въ степяхъ ли, возлѣ рѣкъ, на островахъ ли или среди горъ и т. д.

Раса неразлучна съ землею, мѣстомъ жительства. Сказать: монголы, значитъ сказать люди, обитающiе въ центральной Азiи; черная раса — значитъ люди, обитающiе въ средней и южной Африкѣ. Абсолютно же нѣтъ ни монголовъ, ни черной расы, потомучто они, переброшенные въ Европу, превратились бы въ совершенно иную расу.

Если для такихъ крупныхъ отличiй человѣческаго рода нѣтъ непреодолимыхъ границъ къ измѣненiю и смѣшенiю, то тѣмъ болѣе это можно сказать о племенахъ.

Племена еще менѣе различаются между собою физiологически, и еще болѣе способны къ слiянiю. Германецъ въ Соединенныхъ–штатахъ Америки въ третьемъ поколѣнiи дѣлается ужь настоящимъ американцемъ — янки; скажутъ, этому способствуетъ близкое родство англосаксонскаго племени съ германскимъ; но и другiе примѣры доказываютъ тоже самое. Нѣмецъ, проживающiй въ Россiи, или русскiй, проживающiй въ Германiи, чрезъ нѣсколько поколѣнiй (при условiи смѣшенiя крови) физiологически внѣшнимъ видомъ ничѣмъ не отличаются другъ от друга. Да и теперь нерѣдкость сходство физiономiй и внѣшняго вида, даже безъ смѣшенiя крови — у лицъ различныхъ европейскихъ племенъ.

Итакъ крупныя различiя въ природѣ и климатѣ земного шара произвели расы, менѣе крупныя — племена одной и той же расы. Повидимому такой различiе племенъ не есть фатальная необходимость, потомучто перемѣна мѣстожительства есть дѣло свободнаго выбора человѣка. А перемѣняя свое старое мѣстожительство на новое, человѣкъ такъ–сказать перемѣняетъ свою расу на новую.

Но тутъ–то и запятая. Вѣдь не могутъ же всѣ народы земного шара столпиться напримѣръ въ одной Европѣ, и оставить въ запустѣнiи прочiя части свѣта; такая несбыточная идея никому и въ голову не придетъ. Въ Азiи всегда будетъ свое населенiе, и въ Африкѣ тоже, и въ Европѣ тоже; отдѣльныя лица будутъ переѣзжать съ мѣста на мѣсто и перемѣнять свои особенности породы, но для массъ — различiе расъ, какъ и племенъ, обязательно. Азiя никогда не сольется съ Европой, а потому и люди тамъ живущiе въ физiологическомъ отношенiи никогда не сольются съ европейцами. Когда въ Европѣ станетъ тѣсно, изъ нея будутъ можетъ–быть переѣзжать въ Азiю, какъ теперь переѣзжаютъ въ Америку; тогда тамъ образуется новое племя и новыя нацiональности, и не удержится можетъ–быть ни одна изъ старыхъ расъ, а явится какъ продуктъ смѣшенiя, новая, переходная...

Во всякомъ случаѣ ясно какъ день, что существованiе на земномъ шарѣ различныхъ расъ и племенъ — есть проявленiе вѣчнаго закона природы. Тотъ же законъ природы мы усматриваемъ и въ томъ что племена опять подраздѣляются на народы, особенности которыхъ выросли на почвѣ стихiйныхъ и этнографическихъ влiянiй; въ славянскомъ племени напримѣръ мы ужь по одному внѣшнему виду различаемъ чеховъ, великоруссовъ, сербовъ, малоруссовъ, словаковъ и т. д. Дальнѣйшiя физiологическiя особности въ средѣ отдѣльныхъ народовъ одного и того же племени уже незамѣтны.

Итакъ, оставаясь только исключительно на почвѣ физiологической, на почвѣ естественной исторiи, мы уже въ состоянiи различить въ человѣческомъ родѣ расы, племена и отчасти народы. Еслибы это были одни лишь понятiя, то они легко смѣшались бы и слились между собою; но живые люди нуждаются въ точкѣ опоры, въ землѣ; а одинъ разъ ставши на землю, они ужь невольно подпали подъ какую–нибудь категорiю расы, племени и народа, потомучто по неизмѣннымъ законамъ природы въ такомъ–то мѣстѣ земного шара должна быть такая–то раса и такое–то племя, а въ другомъ мѣстѣ — другiя.

Оставимъ естественно физiологическую почву и перейдемъ къ исторической.

Если природа своимъ рѣзцомъ дала рѣзкiя внѣшнiя отличiя для расъ, менѣе рѣзкiя для племенъ и еще менѣе рѣзкiя для народовъ, то историческая жизнь человѣческаго рода помогла усилить и закрѣпить эти отличiя внутренними особенностями. Въ началѣ исторической жизни напримѣръ народы одного и того же племени могли весьма мало отличаться другъ отъ друга внѣшними признаками, но исторiя и цивилизацiя усилили ихъ внутреннее несходство, которое перешло затѣмъ и на внѣшнее; такъ точно всѣ дѣти при рожденiи очень схожи между собою, но жизненная дорога, опытъ и душевныя испытанiя въ зрѣломъ возрастѣ создаютъ для каждаго изъ нихъ свою собственную физiономiю. И чѣмъ болѣе было прожито, тѣмъ выразительнѣе эта физiономiя; въ детствѣ ни у кого изъ нихъ не было своего мiросозерцанiя, а въ зрѣломъ возрастѣ явилось. Каждый взрослый, образованный и мыслящiй человѣкъ имѣетъ свой взглядъ на жизнь, на людей и на свѣтъ.

Физiологическiя отличiя расъ, племенъ и народовъ, какъ мы сказали уже, въ сущности не обязательны; но для устраненiя ихъ потребовались бы постоянныя передвиженiя народовъ, а это противорѣчило бы стремленiю къ осѣдлости, составляющей первое условiе исторической жизни и первую ступень цивилизацiи.

Итакъ краеугольнымъ камнемъ цивилизацiи становится необходимость расъ, племенъ и народовъ, т. е. осѣдлость людей въ различныхъ пунктахъ земного шара.

А лишь только народы осѣли по мѣстамъ, началась историческая жизнь человѣчества, съ нею и цивилизацiя. Явились народности и нацiональности. Родъ человѣческiй собрался въ извѣстныя групы, изъ которыхъ каждая избрала себѣ землю, и закрѣпила надъ нею свои права тѣмъ, что полила ее кровью, защищая отъ нападенiй, и въ извѣстной степени устроила и приспособила ее для осѣдлой жизни. Трудъ, вложенный въ землю, и составилъ естественное право собственности каждой групы на занятую ею землю. Въ передвиженiяхъ же не могло образоваться никакой народности и никакого земскаго права.

Естественно, что групы легче составлялись изъ однородныхъ элементовъ, чѣмъ изъ разнородныхъ, а потому въ основу народностей легли прежде всего отличiя расы, потомъ отличiя племенныя; отличiя же народныя, только слабо помѣченныя этнографическими влiянiями, обозначились яснѣе подъ влiянiемъ исторической жизни.

Каждая група, начавъ осѣдлую жизнь, вступила уже во вторую бытовую форму — земледѣльческую; отъ первой же — пастушеской, кочующей или воюющей у нея успѣла образоваться мифологiя. Въ мифологическихъ сказанiяхъ мы видимъ еще сродство народовъ: такъ европейскiе древнѣйшiе мифы родственны съ индѣйскими; санскритскiй языкъ считается корнемъ большей части европейскихъ языковъ. Праздникъ Ивана Купала празднуется почти во всей Европѣ, по всей Россiи, и въ Индiи.

Все это относится къ исторiи дѣтства народовъ. Въ перiодѣ сказочнаго эпоса у всѣхъ народовъ замѣтно еще родство, но замѣтно уже обособленiе народной индивiдуальности. Въ перiодъ историческаго эпоса заложены уже прочныя основы народной индивидуальности.

Для составленiя групъ нуженъ былъ центръ тяжести и точка опоры; послѣднею — была земля; первымъ — общность племени (какъ готоваго ужь матерьяла) въ духовныхъ проявленiяхъ. Групу связывали воедино: общiя мифическiя и эпическiя сказанiя, общность религiозныхъ вѣрованiй, и общность смутно сознаваемыхъ въ началѣ политическихъ интересовъ.

Когда групы стали приходить въ столкновенiе, тогда эти особенности стали рѣзче обозначаться: групы стали мужать и превращаться въ народности. У каждой народности образовались общiе интересы, духовные и матерьяльные, и общiя выраженiя ихъ внутренняго существа во внѣшнихъ формахъ, то–есть въ языкѣ, въ бытѣ, въ нравахъ, обычаяхъ и т. д. Съ теченiемъ времени народности стали групироваться въ политически–особенные организмы и развивать государственныя начала рядомъ съ гражданственностью.

Нацiональностью мы называемъ ту народность, которая успѣла сложиться въ политическiй организмъ, выработать свою цивилизацiю, и стать обязательною личностью въ исторiи развитiя человѣчества.

Образованный мiръ обязанъ признать нацiональность; народность онъ можетъ и не признать.

Если нацiональность предъявила и защитила свои права (послѣ чего ее и признали), то значитъ она сознала ихъ. Поэтому главнымъ признакомъ нацiональности служитъ опредѣлившееся чувство самосознанiя, которое еще дремлетъ у народности.

Въ чемъ состоятъ права нацiональности, о которыхъ мы говорили? Въ правѣ на свою землю (територiю) и въ правѣ сохранять свои духовныя богатства, свой языкъ, свои обычаи, строй семейной и общественной жизни, словомъ все, чего никто не имѣетъ права отнять у нея силой, и отъ чего она и сама не властна отказаться по прихоти. Такъ отдѣльный человѣкъ не можетъ отказаться отъ своего прошедшаго, отъ своей физiономiи и отъ своего характера, хотя бы они и казались ему самыму дурными. Настоящее — продуктъ прошедшаго, и этотъ законъ такой же деспотъ, какъ законъ всемiрнаго тяготѣнiя.

Итакъ мы представляемъ себѣ родъ человѣческiй въ формѣ такого организма, который составился изъ отдѣльныхъ групъ, разбивающихся опять на меньшiя, а эти еще на меньшiя, и т. д. Тутъ повторяется такъ–сказать, исторiя ячеекъ. Самая первая ячейка — человѣкъ, вторая — семья, третья — община, четвертая — народъ, пятая — нацiя, шестая — человѣчество.

У каждой ячейки есть свой центръ тяготѣнiя, который образовался, какъ среднее изъ центровъ меньшихъ ячеекъ; у самой же первой ячейки центръ тяготѣнiя — чувство личности, которое лишь расширяется съ каждой большей ячейкой.

Итакъ, нацiональность мы считаемъ попреимуществу явленiемъ нравственнаго мiра, продуктомъ развитiя творческаго духа народовъ. Нацiональность есть цивилизацiя нацiи, проявляющаяся въ произведенiяхъ науки, искуства, промышленности и въ формахъ общественной и политической жизни.

Но въ какомъ отношенiи поставимъ мы ее къ политическому началу?

Въ тѣсной но все–таки случайной связи. Центръ тяжести нацiональности можетъ сходиться и не сходиться съ центромъ тяжести политическаго тѣла. Государство можетъ составиться изъ одной, двухъ, трехъ и т. д. нацiональностей, такъ же точно, какъ одна нацiональность можетъ войти въ составъ одного, двухъ, трехъ и т. д. государствъ: это зависитъ отъ способа и условiй образованiя государствъ, и такъ какъ самый обыкновенный изъ нихъ — былъ путь завоеванiй и насилiй, то о естественномъ отношенiи нацiональнаго начала къ политическому и говорить не приходится. Англо–саксонская нацiональность забралась въ Англiю и въ сѣверо–американскiе штаты. Но въ ту же Англiю вошла кельтическая нацiональность (ирландцы), которая частью вошла и во Францiю (въ Бретани). Въ Турцiи, Австрiи и Россiи, собрались также различныя нацiональности въ одно политическое тѣло. Славяне оказываются и въ Россiи, и въ Австрiи, и въ Турцiи; малоруссы въ Австрiи (Галицiи, Русины) и Россiи и т. д.

Чтожъ это: хорошо или дурно? должно ли такъ быть, или нѣтъ?

Ни то, ни другое. Нацiональностямъ хорошо, когда они пользуются законной свободой въ своемъ развитiи; государствамъ хорошо, когда они умѣютъ свободой учрежденiй связать нацiональности въ одномъ общемъ интересѣ — сохранить ту политическую форму, подъ защитой которой они развиваются.

А желать передѣлывать исторiю или бранить прошедшее — тоже, что толочь воду.

Такимъ образомъ центромъ, возлѣ котораго групируется государство, становится — обоюдность интересовъ самосохраненiя народовъ; ядромъ государства является какая–нибудь одна нацiональность, успѣвшая волею историческихъ судебъ стать твердо на ноги. Но нацiональности и ихъ развитiе нисколько не лежатъ на пути государственности. Началомъ, связующимъ народы въ государства, является девизъ: пожертвовать частью для спасенiя остального. Чѣмъ меньше эти жертвы, тѣмъ сильнѣе государственное единство. Очертанiя государства опредѣляются этнографiей и исторiей; общность басейновъ рѣкъ, удобства торговаго обмѣна, общихъ путей сообщенiя, рынковъ, портовъ, минеральныхъ богатствъ, и т. п. усиливаютъ государственную связь. Еще болѣе усиливаетъ ее общность вѣры, языка, нравовъ, преданiй, литературы, т. е. тотъ случай когда государство составилось изъ одной нацiональности. Но если этого не случилось (да и нигдѣ въ цѣломъ свѣтѣ этого не случалось), то государство поступитъ себѣ во вредъ, начавши искуственную и спѣшную амальгамацiю составившихъ его народностей. Это поставитъ только возбужденное чувство самосохраненiя народности въ разрѣзъ съ государственными интересами. Всякiй принудительный образъ дѣйствiй будетъ здѣсь противорѣчить идеѣ политическаго единства, потомучто тогда часть силъ, вмѣсто приращенiя государственной крѣпости, пойдетъ въ обратную сторону, на защиту народности. Гораздо выгоднѣе — свободная конкуренцiя нацiональностей, причемъ сильнѣйшая цивилизацiя возьметъ верхъ, и дѣло прогреса совершится свободно, безъ всякаго ослабленiя политическаго единства. Исторiя показываетъ намъ, что политическое единство скрѣплялось тамъ, гдѣ въ немъ находили защиту отъ чьего–нибудь насилiя. Города и общины среднихъ вѣковъ, избѣгая утѣсненiй феодаловъ, вступали въ союзъ съ монархическою властью и скрѣпляли государство; Малороссiя, избѣгая религiозныхъ соцiальныхъ и нацiональныхъ преслѣдованiй отъ Польши, присоединилась къ московскому государству, и усилила политическiй организмъ Россiи; русины въ 1848 году охотнѣе расположились къ Австрiи, чѣмъ къ Польшѣ, потомучто увидѣли въ австрiйской конституцiи больше гарантiй для сохраненiя своей народности: поляки же прямо выражали свое намѣренiе ополячить ихъ.

Пока государства основывались завоеванiями, о разумномъ прочномъ единствѣ не могло быть и рѣчи; связующимъ началомъ являлась грубая сила съ одной стороны, успѣвшая собраться въ ядро, и слабость съ другой стороны, усиленная разбросанностью населенiя и невѣжествомъ. Христiанство доставило первое прочное связующее начало — церковь; феодализмъ породилъ и усилилъ монархiю; эта привела въ дѣйствiе династическiе интересы, которыми долго прикрывались политическiе комбинацiи. Существованiе нѣсколько вѣковъ тому назадъ испанской монархiи, заключавшей въ себѣ Испанiю, Австрiю, Голандiю и часть Италiи, показываетъ, что еще три вѣка тому назадъ не задумывались надъ тѣмъ что можетъ служить прочнымъ связующимъ началомъ государства. Религiозныя вѣрованiя политически перестроили въ XVII вѣкѣ Европу; въ эту же эпоху и Малороссiя потянула къ Московiи, ради религiозныхъ раздоровъ съ Польшею; XVIII вѣкъ представилъ Европѣ плоды ненормально развитыхъ политическихъ организмовъ: войны слѣдовали за войнами, и двигателемъ ихъ являлось честолюбiе правителей. Философiя XVIII вѣка подкопала старое зданiе, и на рубежѣ XIX вѣка явилась революцiя. Рядъ толчковъ, данныхъ ею Европѣ, въ лицѣ первой имперiи, вѣнскаго конгреса, парижскаго трактата, реставрацiи, iюльской революцiи 1848 года, второй имперiи и восточной войны привелъ наконецъ къ вопросу о нацiональностяхъ.

О нихъ заговорили теперь только, а между тѣмъ нацiональности существовали и въ древнiе, и въ среднiе, и въ новые вѣка.

Всѣ прежнiя политическiя орудiя теперь поистерлись: стало неловко прикрывать завоевательные инстинкты ни религiей, ни династическими потребами, ни устарѣлыми понятiями о достоинствѣ, чести и интересѣ государства, ни ложными идеями объ усиленiи и округленiи государственныхъ границъ; взялись за новое, и дѣлу нацiональности придали политическое значенiе; съ помощью нацiональнальнаго начала задумали перестраивать Европу, какъ въ XVII вѣкѣ перtстраивали ее съ помощью религiознаго начала.

Мы не входимъ здѣсь въ разсужденiя: хорошо ли это, или дурно, но заявляемъ только, что нацiональность — сама по себѣ, а политика — сама по себѣ. Нацiональное, какъ и религiозное начало, мы относимъ къ области нравственныхъ явленiй; но политика можетъ пользоваться ими какъ орудiемъ для достиженiя своихъ политическихъ цѣлей. Мы говоримъ: можетъ не въ томъ смыслѣ, чтобы это было хорошо или дурно, а въ томъ, что это возможно на практикѣ.

Итакъ:

a) Этнографiя и доисторическая жизнь народовъ дала намъ расы и племена, какъ матерьялъ для исторiи.

b) Исторiя произвела народности и нацiональности.

c) Нацiональное начало есть стремленiе къ свободному развитiю, и къ приобрѣтенiю ресурсовъ для самосохраненiя.

d) Это стремленiе составляетъ силу, которою политика можетъ пользоваться въ дѣлѣ устроенiя государствъ и международныхъ отношенiй.

e) Она можетъ воспользоваться этой силой ко благу или ко вреду общаго прогреса цивилизацiи, смотря по руководящимъ ее цѣлямъ.

f) Но нацiональное начало не совпадаетъ непремѣнно съ политическимъ, стремящимся къ созданiю государственнаго единства; это единство созидается только свободой учрежденiй, допускающихъ свободное развитiе отдѣльныхъ лицъ, общинъ, провинцiй, народностей и т. д., которыя всѣ находятъ необходимымъ и выгоднымъ, для защиты этой свободы, прочно и крѣпко держаться одной государственности.

Дальнѣйшiя объясненiя впереди.

II

Что разумѣть подъ народностью и въ чемъ можно видѣть нашу народность?

Въ отвѣтъ на это отвѣчаютъ наши публицисты:

«Нацiональность выходитъ терминомъ совершенно противуположнымъ народности, развитiе которой (народности или нацiональности?) всегда служило интересамъ извѣстныхъ класовъ, и никогда народу.» «Подъ народностью слѣдуетъ разумѣть не итальянцевъ, не французовъ, не турокъ, а пониженiе процента.» (г. Жуковскiй «О народности въ политикѣ»).

Кто же будетъ понижать процентъ? Какая сила? Вѣдь не банкиры же, и не правительство, и не писатели–экономисты; вы скажете — общественное мнѣнiе, народъ. Но вѣдь общественное мнѣнiе не можетъ же построить желѣзной дороги, не можетъ оно создать капиталовъ, путей сообщенiя, урожаевъ и т. д. Да и кчему хитрить? Вѣдь процента нельзя понизить ни по чьему приказу, ни по щучьему велѣнью, ни по вашему хотѣнью. Что такое процентъ? Страховая премiя на трудъ, олицетворяемый въ капиталѣ; гдѣ гарантiи труда, личности и промышленной свободы не очень надежны, тамъ и премiя высока. Есть страны, гдѣ она доходитъ, въ частныхъ сдѣлкахъ, до 15 и 20%; а вотъ въ Англiи и 2% считаются достаточной премiей; да и вообще тамъ проценты низкiе... Итакъ весь вопросъ опять–таки, не въ пониженiи процента, а въ разумной свободѣ учрежденiй, дающихъ широкiй просторъ личности и труду. Они–то и понизятъ процентъ. Зачѣмъ вы приплели сюда народность?

Что же касается до первой фразы, то мы повторимъ ее въ такомъ видѣ: «народъ выходитъ терминомъ совершенно противоположнымъ народу, развитiе котораго всегда служило интересамъ извѣстныхъ класовъ и никогда ему самому.» Чтобы отвѣчать на это, придадимъ фразѣ самое разумное, по нашему мнѣнiю, толкованiе. Первый народъ или нацiональность, пусть будетъ образованное общество какого–нибудь государства, положимъ Россiи; второй народъ или народность, наше простонародье; пусть развитiе перваго совершается во вредъ второму; простой народъ несетъ на себѣ бремя удовлетворять не въ мѣру развивавшимся потребностямъ высшаго общества къ государству, къ роскоши, наслажденiю и т. п.

Но чтоже въ такомъ случаѣ дѣлать? Опять–таки тотъ же самый отвѣтъ: нужна извѣстная свобода учрежденiй, для того чтобы народъ (или народность) развился, понялъ истину и нашолъ средства защитить себя. Если онъ самъ себя не защититъ, кто же его защититъ? Чтоже значатъ послѣ этого слова: «развитiе котораго служило ему во вредъ?» Если «котораго» относится къ образованному обществу, то вредъ для народа не отъ его развитiя (отъ этого скорѣе можно пользы ждать), а отъ того, что въ тоже время не давали развиваться и просвѣщаться нисшему класу; при другомъ же смыслѣ «котораго» въ фразѣ заключается очевидное противорѣчiе съ общественными фактами.

«Народность, какъ цѣльное органическое совокупленiе (?) извѣстныхъ жизненныхъ началъ (?), и ихъ формъ, никакъ нельзя дѣлить на части съ тѣмъ, чтобы отбросить иныя, какъ ветхiй хламъ, а иныя по выбору взять себѣ въ пользованiе. Народность — живое цѣлое (еще бы! народъ–то!) и механически дѣлить ее невозможно... (глубокая истина!). Берите все, въ чемъ заключается ея жизненная самобытность и оригинальность, тогда вы и будете народнымъ (вотъ такъ–таки возьмите, сейчасъ и сдѣлаетесь народнымъ: процеса тутъ никакого не нужно, кромѣ: «берите»), самобытнымъ, вполнѣ русскимъ, если вы еще въ самомъ дѣлѣ убѣждены, что вы не русскiе.» (Забѣлинъ «Спб. вѣд.», № 38. 1863 г.).

А мы посовѣтуемъ лучше: не берите ничего и не дѣлите, и не отбрасывайте ничего... вѣдь народность — самъ народъ... какъ же его брать, дѣлить и отбрасывать? Ужь лучше оставьте его въ покоѣ. Забудьте чиновничiй кошмаръ: что дѣлать съ народомъ? Право, этого не нужно; ничего не дѣлайте, это всего лучше.

«Идея народности въ своей сущности есть великая и доброплодная идея, которая во всякомъ случаѣ принесетъ въ своемъ развитiи и распространенiи неисчислимую пользу, ибо въ ней лежитъ общечеловѣческая основа и естественное, неизмѣнное требованiе жить согласно законамъ собственнаго природнаго развитiя, т. е. вообще жить свободно и независимо отъ чуждыхъ человѣческой, а слѣдовательно и народной природѣ стѣсненiй. Идея народности есть собственно идея естественности развитiя, идея свободы и независимости отъ всего искуственнаго, отъ всякаго искаженiя (Забѣлинъ «Спб. Вѣд.» №№ 35 и 36).»

А вотъ г. Жуковскiй увѣряетъ, что развитiе народности (или нацiональности?) никогда не приносило пользы народу, или иначе развитiе начала свободы не вело ни къ чему, кромѣ новыхъ привилегiй для высшаго класа. Чтожъ это такое?..

Положимъ однакожъ, что это отвлеченности. Подойдемъ ближе къ дѣлу. Въ чемъ видятъ особенности русской народности? «День» видитъ напримѣръ въ нищенствѣ на Руси черту народности, доброту русскую. На это публицистъ «Современника» (№ 1, 1863 г. внут. об. стр. 286) замѣчаетъ, что и въ Германiи въ XVIII вѣкѣ было такое же развитiе нищенства, и приводитъ въ доказательство описанiе Кельна въ 1794 г. сдѣланное однимъ путешественникомъ. Толпы нищихъ толпились у папертей церквей, и протягивали руки за милостынею; многiе изъ нихъ сидѣли на стульяхъ, которые переходили изъ рода въ родъ, и считались наслѣдственною собственностью; до полудня они толпились у церквей, а послѣ того разсыпались по городу за милостыней. Нищiе эти составляли огромный цехъ въ шесть–семь тысячъ человѣкъ. Далѣе, видятъ народную особенность нашу въ общинѣ и общинномъ землевладѣнiи, въ привязанности къ вѣрѣ, въ патрiархальности нравовъ, выражающейся въ любви и братствѣ между простымъ народомъ. На это публицистъ «Современника» возражаетъ, что община была и въ Европѣ, и что это необходимая форма первоначальной жизни всѣхъ народовъ, а патрiархальные нравы наши сходны съ нравами Германiи за сто лѣтъ тому назадъ, въ доказательство чего и приведено любопытное описанiе этихъ нравовъ, сдѣланное однимъ германскимъ писателемъ. Жизнь тогдашнихъ германцевъ очень напоминаетъ теперешнюю жизнь нашихъ губернскихъ и уѣздныхъ городовъ (Но вѣдь въ нихъ прiютъ бюрократiи, а не народа, который является въ городахъ лишь временно для заработковъ; слѣдовало прiискать лучшее сравненiе).

Ученiе славянофиловъ выражается объ этомъ слѣдующимъ образомъ: Россiя страна не завоеванная, потому въ основу государства нашего легло патрiархальное отношенiе народа къ власти; отсутствiе католицизма и разсудочной римской цивилизацiи помогло нашему народу сохранить непосредственность чувства, такъ–сказать нераздвоенность души. Итакъ отсутствiе преданiй древне–классическаго мiра, отсутствiе неестественныхъ, на насилiи основанныхъ отношенiй феодализма, отсутствiе завоевателей–варваровъ, помпы и властолюбiя католичества рѣзко отличаютъ судьбы востока Европы отъ запада. Основавшись на развалинахъ древней цивилизацiи жизнь запада выразилась втеченiи исторiи рядомъ явленiй (феодальный порядокъ, папство, священная римская имперiя, рыцарство, крестовые походы, протестантизмъ, революцiя), которыя наложили неизгладимую печать на общественный строй жизни европейца, на его понятiе и мiросозерцанiе. Какъ ни разнообразны народы Европы, они все–таки представляются русскому, впервые посѣщающему западъ, родственными по многимъ понятiямъ, обычаямъ и предразсудкамъ; русскiй чувствуетъ, что надъ ними всѣми прошолъ какой–то духъ, который точно помазалъ ихъ однимъ миромъ, и сдѣлалъ ихъ европейцами въ противуположность народамъ, обитавшимъ на востокѣ Европы. Въ основу славянскаго государства развившагося здѣсь, легли: православiе, согласiе власти съ народомъ и одноплеменность. Такъ или иначе, а только явленiя исторiи запада и востока Европы между собою очень различны, вслѣдствiе чего и образовались особенности мiросозерцанiя въ русскомъ народѣ. У русскаго человѣка, говорятъ славянофилы, нѣтъ позыва къ власти и нѣтъ къ ней вражды, недовѣрiя; онъ самъ призвалъ власть, и не требуетъ отъ нея никакихъ гарантiй, потомучто это нарушило бы ихъ искреннiй союзъ; въ дѣлахъ общественныхъ, онъ любитъ рѣшать дѣла по единогласiю, а не по большинству голосовъ (какъ на западѣ), потомучто въ большинствѣ все еще видитъ насилiе надъ меньшинствомъ, идеалъ хотя и трудный для достиженiя, но нравственно–высокiй... Если единогласiя не добивались, то лучше предпочитали вступать въ борьбу (?) и подвергаться смерти, чѣмъ дѣлать дѣло, въ правотѣ котораго не всѣ чистосердечно убѣждены.

Вообще въ началѣ пробужденiя толковъ о русской народности старались прежде всего прiискать отличiя ея отъ народностей запада, и такъ–сказать противупоставить востокъ Европы западу. Въ этомъ впрочемъ и не предстояло особыхъ затрудненiй: стоило только положить рядомъ исторiю того и другого, и дѣло почти кончалось на первыхъ же порахъ. Дѣйствительно, событiя востока и запада очень несходны. Но ктоже творецъ этихъ событiй?

Г. Забѣлинъ видитъ отличiе славянофильства или руссофильства отъ западничества въ томъ, что первое смотритъ въ «даль прошедшаго», призывая на спасенiе современности угасшiе древнiе образы, а второе въ «даль будущаго», и считаетъ каждый новый шагъ развитiя болѣе близкимъ къ цѣли. т. е. вѣруетъ въ прогресъ, какъ въ живую силу исторической жизни народа; отъ того для первыхъ Петръ — чудовище, разгромившее старую Русь, для вторыхъ представитель высшаго сознанiя чисто русскихъ историческихъ началъ развитiя. Вмѣстѣ съ тѣмъ почтенный историкъ сѣтуетъ на то, что въ замѣнъ разумной обработки юридическаго и экономическаго быта древней Руси предлагаются утопiи о круговой порукѣ, о стародавней полноправности крестьянъ, объ общинномъ или вѣчевомъ устройствѣ, объ общинномъ владѣнiи, о самостоятельной федерацiи земель и т. д., которыя всѣ являются, чтобы доказать только, что Москва и ея централизацiя парализовали общественныя народныя силы. Далѣе, говоря объ обязанностяхъ нашей народности, многiе указываютъ на склонность русскаго народа вообще къ выборному началу и самоуправленiю; на то, что у славянъ былъ гораздо раньше чѣмъ въ западной Европѣ судъ присяжныхъ; что у насъ бывали земскiе соборы, какихъ не бывало въ Европѣ; что наше древнее искуство — иконопись, а не живопись; что наше народное чтенiе – часословъ и псалтырь, а не научныя книги; что коренная основа нашей народности въ отношенiи образованiя есть церковная книжность и приобрѣтенiе грамотности по церковнымъ книгамъ; что русскiй народъ не любитъ штрафовъ по пословицѣ: «не бей дубиной, а бей полтиной», по поводу которой А. Фетъ замѣчаетъ «что въ настоящее время понятiе о дѣйствительности штрафовъ народно, а только самая мѣра не народна»; что народъ уважаетъ лишь внутреннюю правду, законъ совѣсти, отказывая въ уваженiи внѣшней правдѣ, юридическому закону, вслѣдствiе чего становится иногда безъ всякаго дурного умысла въ разрѣзъ съ такъ–называемою законностью (продуктомъ европейскихъ понятiй); что въ дѣлахъ общественныхъ народъ не терпитъ формализма; что у него есть естественное чувство асосiацiи, и даже кое–какiя инстинкты комунизма; что въ религiозномъ отношенiи онъ искреннѣе европейца, терпимѣе, и вовсе не заражонъ духомъ фанатизма къ пропагандѣ; что онъ сохранилъ въ себѣ цѣльность существа въ отношенiи къ вѣрѣ, и постоянно проводитъ ее въ самой жизни, въ дѣлахъ благотворительности и гуманности въ отношенiи къ ближнему, часто изумляющихъ разсудочный эгоизмъ европейца, и т. д.

Вообще, каждый принимавшiй сторону русской народности, прежде всего старался противопоставить ее съ какою–то народностью запада. Графъ Л. Толстой, уже въ новѣйшее время принявшiйся за народность, не избѣгнулъ также старой колеи; въ своей «Ясной Полянѣ» онъ говоритъ:

«Весь востокъ образовался и образовывается совершенно иными путями, чѣмъ европейское (?) человѣчество. Организмъ русскаго народа не асимилируетъ европейскаго образованiя, для него должна быть другая пища, поддерживающая его организмъ, потомучто онъ живетъ. Эта пища кажется намъ не пищей, какъ трава для хищнаго животнаго, а между тѣмъ исторически–физiологическiй процесъ совершается, и эта непризнаваемая нами пища асимилируется (усвояется) организмомъ народа, и огромное животное крѣпнетъ и выростаетъ.»

Въ такихъ противопоставленiяхъ востока западу партизаны народности поневолѣ увлекались роковою судьбою къ восхваленiю старины, къ пророчествамъ о блестящей будущности славянъ (или русскаго народа), къ защитѣ того что выросло подъ дурными влiянiями, и оправдывается только исторически гнетомъ внѣшнихъ событiй, грубой силы, а никакъ не абсолютно. Возникли большiя недоразумѣнiя: часть писателей, сравнивая западъ Европы съ востокомъ (Россiею) видѣли на одной сторонѣ блестящую цивилизацiю, развитую гражданственность, либеральныя (для насъ покрайней–мѣрѣ) учрежденiя, накопленныя вѣками сокровища литературы, искуствъ, генiя, промышленности и торговли, цвѣтущiе города сотнями, привлекательный комфортъ жизни, утонченныя наслажденiя, облагороженныя формы общежитiя, и т. д.; на другой — только слабые зачатки всего этого, полу–азiатскiя формы гражданственности, скудость цивилизацiи, капиталовъ, памятниковъ искуства, отсутствiе свободы въ развитiи, отсутствiе комфорта и эстетическихъ наслажденiй. Паралель выходила очень невыгодною, и часть нашихъ мыслителей рѣшила, что западъ далеко впереди насъ, что надо пользоваться его уроками, подражать ему, догонять его, и что лучше отказаться отъ тѣхъ основъ государственности и народности, которыя привели къ настоящему строю жизни европейскаго востока. Другая часть мыслителей, чтобы поддержать народность, смыслъ которой она еще не ясно сознавала, о чемъ будетъ разъясненiе ниже, невольно принуждена была на первое время лишь отражать нападенiя противниковъ, вмѣсто того чтобы заняться самимъ дѣломъ. И такъ явилась печальная необходимость искать въ европейской цивилизацiи черныхъ пятенъ, для того только, чтобы защитить отъ обвиненiй въ ничтожествѣ русскiя основы жизни. Этими черными пятнами оказались: непомѣрное развитiе личности и эгоизма, разсудочность раздвоившая существо европейца, и какъ слѣдствiе ея постоянное недовольство, неугомонность, борьба внутри и извнѣ, легкость нравовъ; далѣе пролетарiатъ, разъѣдающiй самыя блестящiя и богатыя на видъ державы, монополiя и раздробленiе поземельной собственности, постоянная вражда населенiй съ властью, деспотизмъ капитала, постоянная опасность переворотовъ, пристрастiе къ формальной внѣшней правдѣ, разсудочная философiя ставшая въ разрѣзъ съ религiею (?), порабощенiе массъ, прикрытое лишь лоскомъ экономическихъ теорiй, и т. д. Въ сравненiи съ этими пятнами, русскiя основы жизни, выведенныя пока изъ головы въ тиши кабинета, представлены какъ истинно христiанскiя начала достойныя всякаго уваженiя и всевозможной поддержки. Вопросъ: какiя именно эти начала? засталъ наше общество въ расплохъ. На первый разъ ограничивались миролюбiемъ и добротою русскаго народа, православiемъ, религiозностью, единогласiемъ, отсутствiемъ вражды и позыва къ власти, любовью къ земскому и выборному началу, и т. д. Исторiя и этнографiя народа въ то время были очень мало разработаны, такъ что на новый вопросъ западниковъ: къ чему же привели эти начала? руссофиламъ пришлось обращаться то къ прошедшему, то къ будущему. Прошедшее принуждены были представить въ розовомъ свѣтѣ, и вслѣдствiе того разгромить реформу Петра; на счетъ будущаго наговорили много восторженнаго, и предсказали славянству (Россiя тожъ) самую блестящую будущность въ судьбахъ мiра. Прошедшаго не вернешь, а о будущемъ надо судить по настоящему, сказали западники, и отвернулись... Вотъ какъ было дѣло по фактамъ. Однимъ словомъ ни одинъ не хотѣлъ, а можетъ–быть и не умѣлъ понять другъ друга. Надобно впрочемъ отдать справедливость: славянофилы все–таки гладѣли шире и несравненно глубже западниковъ, хотя бороться уже по самой сущности дѣла имъ было несравненно труднѣе, чѣмъ западникамъ.

Затѣмъ, по вопросу о народности, пошли только препирательства и глумленiя съ одной стороны, вздыханiя и предсказанiя съ другой. Противники перестали даже ясно понимать другъ друга, когда въ полемику вмѣшались съ обѣихъ сторонъ ихъ прiятели, не понимавшiе въ чемъ собственно дѣло. Выраженiя гнилой западъ, татарщина, византизмъ, презрѣнiе къ народу, tabula rasa, кабалистика, и проч. болѣе и болѣе запутывали вопросъ о народности, такъ что теперь онъ кажется для многихъ такою же таинственною загадкою эпохи, какою былъ «философскiй камень» для среднихъ вѣковъ.

III

Недоразумѣнiя по вопросу о нашей народности образовали у насъ кажущiяся, призрачныя партiи.

Итакъ, вопроса о народности у насъ далеко еще не уяснили, а между тѣмъ ей произнесены ужь разнообразные приговоры, и опредѣлено: что дѣлать съ народностью, какiе люди и съ какими цѣлями ею занимаются, какiя въ ней задержки для цивилизацiи, государственности, прогреса, и проч. Раздались кличи: космополитизмъ, обскурантизмъ, мистицизмъ, сепаратизмъ, исключительность, провинцiализмъ, жаргонъ, съуженiе полета мысли, ограниченiе духа, и прочiе въ этомъ родѣ.

Люди, заботящiеся о народности, причисляются къ «школѣ нацiональнаго и народнаго мистицизма, которая приобрѣтаетъ такъ много новыхъ послѣдователей между людьми перетрусившаго прогреса, и которая прежде называлась просто славянофильствомъ.» («Совр.» № 1. Толки о народномъ воспитанiи).

«Мы полагали, что если русскiй народъ и не имѣлъ такихъ выгодныхъ условiй, или не обладалъ такою сосредоточенностью нравственныхъ силъ какъ другiе, то во всякомъ случаѣ черты его физическаго и нравственнаго организма тѣже самыя, что вслѣдствiе того онъ способенъ къ тому же культурному развитiю, какое выпало на долю его индоевропейскихъ собратiй.» (Тамъ же стр. 45).

А кто же говоритъ, что онъ не способенъ къ культурному развитiю, или что онъ отличается особымъ физiологическимъ устройствомъ отъ европейцевъ?

Поставьте воду въ холодъ, она замерзнетъ, поставьте въ жаръ — она испариться. Явленiя–то не одинаковыя, но развѣ та вода, которая испарилась, не таже самая, которая замерзла? Всѣ люди — люди, да не объ этомъ вѣдь рѣчь; и люди выходятъ разные отъ влiянiя неодинаковыхъ условiй историческихъ и этнографическихъ а какъ эти условiя неодинаковы для Россiи и для Европы, то вѣроятнѣе, что и въ культурѣ окажется между ними различiе. Вы утверждаете однакоже, что она будетъ въ Россiи такая какъ и въ Европѣ; но вѣдь это ни болѣе ни менѣе какъ пророчество ваше, кабалистика воображенiя... зачѣмъ же вы глумитесь, милостивый государь, надъ пророчествами славянофиловъ? Это не логично и не послѣдовательно.

Но вѣдь съ воображаемымъ врагомъ очень легко, и даже прiятно бороться.

«Есть предубѣжденiе, сильно вкоренившееся въ значительной части нашего литературнаго мiра, а вмѣстѣ съ тѣмъ отчасти и въ нашемъ образованномъ обществѣ, что мы среди другихъ народовъ составляемъ по устройству самой природы, какой–то (?) особенный народъ, что для цивилизированiя своего мы обязаны добыть какiя–то особенныя средства, что повторенiе того что сдѣлала Европа даже хорошаго, убьетъ нашу оригинальную природу. Въ примѣръ особеннаго устройства нашего указываютъ обыкновенно на общину (да развѣ община — устройство природы?), и т д.» («Совр.» № 1, вн. об. стр. 276).

И самъ же публицистъ–кабалистъ, вложившiй въ уста своего противника подобную дребедень, торжественно разбиваетъ ее своимъ краснорѣчiемъ.

«У насъ нѣтъ, говоритъ онъ, никакого особеннаго отъ природы устройства, въ сравненiи съ другими европейскими народами: мы кажемся отъ нихъ слишкомъ различны только потому, что отстали отъ нихъ лѣтъ на сто или болѣе въ нашемъ развитiи, и что по этой отсталости можемъ избѣгнуть ихъ промаховъ. А важнѣйшiй изъ сдѣланныхъ ими промаховъ есть разрушенiе общины, какъ основы общества, и вслѣдствiе того, обезземеленiе народа, развитiе пролетарiата и развращенiе массъ народныхъ бюрократической и канцелярской постройкой общества. Итакъ, мы стоимъ за привитiе къ народу русскому европейской цивилизацiи во всей ея широтѣ, съ сохраненiемъ нашего кореннаго общиннаго устройства, и съ устраненiемъ тѣхъ ошибокъ Европы, которыя сдѣлала она, имѣя въ виду не благо цѣлаго народа, а благо искуственно созданныхъ, привилегированныхъ кастъ.»

Господа, о чемъ же споръ? Вѣдь обѣ стороны толкуютъ объ устраненiи ошибокъ. Весь вопросъ въ томъ: какiя именно ошибки и какъ ихъ устранять? Одна сторона говоритъ: дайте народу свободно развиваться и онъ самъ выберетъ, что ему нужно и любо, и легче всего избѣгнетъ ошибокъ, а другая — надо прививать, не входя въ такiя щепетильности, какъ желанiе народа, свобода развитiя и проч. Что такое народъ? Tabula rasa, онъ самъ не понимаетъ своей пользы. Надо прививать, вотъ и все. Ну, прививайте. Мы знаемъ, что и Петръ прививалъ огнемъ и мечомъ что вы хотите прививать, да народъ–то ничего этого не принялъ. Г. Буслаевъ былъ совершенно правъ, говоря: «подчиненiе русской нацiональности нравственнымъ и матерьяльнымъ силамъ запада со временъ Петра, въ сущности для сознанiя народныхъ массъ есть ничто иное, какъ только перенесенiе Золотой Орды временъ татарщины куда–то за море и доселѣ русскiй народъ не перестаетъ себѣ чаять суда и порядка». Опять не забывайте, что всякая прививка по необходимости начинается съ формъ, потомучто содержанiя жизни нельзя переносить съ мѣста на мѣсто. Ну и пойдутъ опять подъ новыми названiями колегiи, гофраты, регламенты, артикулы, комиссiи, фельдфебели, асамблеи, кафтаны, бритье бородъ, камзолы, бюро и прочiя прелести. Этого вы хотите?

«На долю народа исторiя вездѣ оставляла чисто–хозяйственный взглядъ и въ этомъ взглядѣ заключалось все его мiросозерцанiе. Тутъ не было мѣсто раздѣленiямъ; взглядъ былъ общечеловѣческiй, народъ былъ космополитомъ. Все остальное затѣмъ, что вносило исключительность, начиная отъ нацiональнаго развитiя (?) и кончая историческими особенностями гражданскаго быта, вносилось не народомъ и было продуктомъ для него чуждымъ. Все это показываетъ какъ мало начало нацiональной особенности можетъ само по себѣ руководить бытовыми улучшенiями, замѣнять въ дѣлахъ общества иницiативу здраваго смысла» (Ю. Жуковскiй, «о народности въ политикѣ» «Соврем.» № 1).

Да неужели же въ самомъ дѣлѣ народъ вездѣ былъ неодушевленною плоскостью, на которую съ неба падали и исключительность, и нацiональное развитiе, и историческiе особенности и все что угодно; да откуда же это все бралось? отъ меньшинства привилегированныхъ класовъ, скажете вы. Положимъ и такъ. Простой народъ несъ подати, платилъ дань многую этому меньшинству, ставилъ рекрута, строилъ города, выправлялъ дороги, защищалъ и воздѣлывалъ землю. Неужели вы думаете, что тутъ нѣтъ мѣста никакому душевному процесу и что ставя напримѣръ рекрута, родной отецъ не задумывался никогда надъ судьбою своего сына и ближнихъ. Нѣтъ, какъ хотите, а простой народъ въ моменты наименьшей политической жизни (то–есть наибольшихъ утѣсненiй) невольно долженъ былъ переживать кое–какiе нравственные процесы. Онъ непремѣнно жилъ человѣческою, если не политическою жизнью. Для васъ эти процесы не существуютъ, потомучто они не занесены въ исторiю; для васъ народъ — глина или плоскость, потомучто онъ не жилъ политически, а доставлялъ только матерьялъ для войнъ, битвъ и процесiй; но вы забываете три вещи. Вопервыхъ до сихъ поръ исторiи народовъ еще нѣтъ, а есть только политическая исторiя; вовторыхъ политика и войны еще не исчерпываютъ содержанiя человѣческой жизни, а втретьихъ успѣхъ — еще не оправданiе, побѣжденный — не всегда глупецъ. Въ исторiи, какъ и въ жизни, существуютъ неудачи, несчастiя, которыя вовсе не пригодны для обвиненiй побѣжденнаго. И повѣрьте, что если народъ вырабатывалъ свои особенности, то вовсе не тѣ, которыхъ желало бы меньшинство, а совершенно противные; эти–то особенности онъ и находилъ нужнымъ скрывать, пока не могъ ихъ открыто заявлять, и оттого–то о народныхъ особенностяхъ мы, люди меньшинства, и знаемъ такъ мало, что открытiе каждой переворачиваетъ наши теорiи и мы принуждены изучать ихъ, какъ Шамполiонъ египетскiе iероглифы, когда хотимъ добросовѣстно послужить благу народа.

Вы говорите, этого труда не надо; здраваго смысла достаточно для произведенiя бытовыхъ улучшенiй въ народѣ; вотъ этотъ–то здравый смыслъ при первомъ столкновенiи вашемъ съ народомъ и покажетъ вамъ, что онъ не нуждается ни въ вашей иницiативѣ, ни въ вашемъ руководствѣ. Ему возжи бы отпустили.

Да и притомъ здравый смыслъ можетъ именно и состоитъ въ томъ, чтобъ не совать свой носъ куда его не спрашиваютъ. Вамъ для чего вѣдь надо «здравымъ–то смысломъ вашимъ» передѣлывать народъ и судьбу его? Чтобъ вамъ самимъ было хорошо (ужь конечно такъ, иначе бы въ васъ не было здраваго смысла). Ну–съ, а народу можетъ и дѣла–то нѣтъ до того, хорошо ли вамъ или нѣтъ? Можетъ–быть ему только и надо, чтобъ ему самому было хорошо. Ну–съ, а хорошо бываетъ, человѣку ли, народу ли, только тогда, когда онъ самъ въ своей судьбѣ господинъ, когда онъ не ваше хорошее, а хоть свое дурное дѣлаетъ, да только самъ себѣ господинъ. Не безпокойтесь: съ дурного доберется и до хорошаго; вы все будете браниться, да языкъ ему выставлять (потомучто ужь очень умные вы люди) а онъ между тѣмъ и построитъ себѣ что–нибудь пригодное, не глядя на васъ. Да и что значитъ вашъ «здравый–то смыслъ»? На чемъ онъ опирается? Почему вы знаете, что ваши кабалистическiя мечтанiя о будущей его судьбѣ умны? Потомучто такъ вамъ кажется? Да вѣдь это не доказательство. Въ чемъ же, въ чемъ же наконецъ чистый–то разумъ заключается? Гдѣ гарантiя, что европейская цивилизацiя, да еще проповѣдуемая штыкомъ и огнемъ, для насъ хороша? Вѣдь вамъ это только кажется. Напротивъ была даже проба, да вѣдь очень плохо удалась. А между тѣмъ вы непремѣнно стоите за хомутъ и палку. Стало–быть вы и есть кабалистъ. Отпустите–ка возжи и стойте за это, такъ можетъ и народъ вамъ проститъ старое, за то что теперь за него постояли и посмотрите какъ покатимъ. Да можетъ ужь и тронулись, можетъ и ѣдемъ, да вы–то не видите. Ну и оставайтесь дома одни.

Послушайте, насчетъ космополитизма народа и говоритъ нечего. Если онъ потому только космополитъ, что «всякъ себѣ добра желаетъ», то говорить это — все равно что воду толочь. Если предполагать, что самъ по себѣ народъ, безъ честолюбiя правителей, всегда жилъ бы въ мирѣ и любви съ сосѣдями, то это значитъ считать его за массу восковыхъ куколъ безъ страстей и жить въ аркадiи. Да вѣдь и теперь иногда цѣлыя селенiя выходятъ другъ на друга изъ–за выгодной рыбной ловли, изъ–за клочка рѣки, лѣса и т. п. Политическое или государственное начало и явилось для ихъ примиренiя: но надо же отличать начало отъ злоупотребленiя имъ; въ послѣднемъ виноваты ужь люди, а не идея. Отъ человѣка изъ народа до космополита такая же дистанцiя, какъ отъ сѣвернаго до южнаго полюса, какъ отъ инстинктовъ первобытной жизни до идеаловъ высшей цивилизацiи. «Спб. Вѣдомости» (1863. № 39) по этому поводу замѣчаютъ:

«Космополитизмъ — черта болѣе свойственная высшимъ образованнымъ класамъ общества, чѣмъ народу. Такъ къ Iосифу Бонапарту, воцарявшемуся въ Испанiи, соглашались примкнуть ко двору многiе испанскiе вельможи, тогда какъ народъ рѣзался съ французами на каждомъ шагу.»

Но это плохая услуга космополитизму; вѣдь народъ–то показалъ себя правѣе и честнѣе, чѣмъ вельможи, заботившiеся только о сохраненiи своихъ личныхъ интересовъ. Ужь какъ хотите, а патрiотизмъ народа въ этомъ случаѣ далеко выше космополитизма вельможъ; впрочемъ объ этомъ послѣ. Мы лучше приведемъ понятiя о народности извѣстнаго германскаго мыслителя Риля (Riehl, die deutsche Arbeit).

«Каждый народъ — говоритъ онъ — работаетъ посвоему. Прiемы, съ которыми онъ приступаетъ къ труду, взглядъ его на сущность труда, мѣра, которою онъ оцѣниваетъ прилежанiе, талантъ и успѣхъ, во всемъ этомъ обнаруживаются глубочайшiя черты его характера.

«Въ идеѣ труда, а также въ приложенiи ея проявляется духъ народа (то–есть его народность, нацiональность).

«Чѣмъ выше трудъ, тѣмъ болѣе должно быть въ немъ личности. Чѣмъ самостоятельнѣе развивается народъ, тѣмъ болѣе правъ имѣетъ онъ на почетный титулъ народной личности. Но и въ неразвитомъ народѣ кроется уже зародышъ ея. (Не tabula, молъ, rasa). Происхожденiе, языкъ, нравы и мѣстожительство — вотъ четыре великiя стороны, составляющiя народъ. Нацiональный трудъ образуетъ и устанавливаетъ народную личность, точно также какъ всякiй трудъ всякаго человѣка дѣлаетъ все болѣе личнымъ. Въ каждомъ народѣ дремлетъ сознанiе, что онъ долженъ въ средѣ народовъ проявить свою личность посредствомъ самостоятельныхъ, исключительно ему принадлежащихъ формъ и произведенiй труда (т. е. нѣчто въ родѣ даже инстинкта, закона природы). Личный трудъ содѣйствуетъ возрастающему раздѣленiю труда. Часто мы слышимъ, что трудъ сливаетъ и уравниваетъ нацiональности, т. е. что трудъ дѣлаетъ народы безличными (идеалы нашихъ космополитовъ). Но каждая страница новой исторiи противорѣчитъ этому нелогическому положенiю, которое въ сущности означаетъ, что образованiе уничтожаетъ личность. Чѣмъ выше развивается трудъ, тѣмъ основательнѣе дѣлается раздѣленiе труда. Это справедливо нетолько для отдѣльныхъ личностей, но и для народовъ. Только образованные люди видятъ и сознаютъ трудъ народа, самъ же народъ видитъ только близьлежащiя части. Можно сказать даже, что человѣкъ изъ народа не видитъ народа, что только самые образованные видятъ народъ и понимаютъ свой трудъ, какъ часть народнаго труда.»

Вотъ нѣсколько отрывковъ изъ Риля. По нимъ легко усмотрѣть, что въ вопросахъ о народѣ и народности можно и серьознѣе и логичнѣе разсуждать, чѣмъ разсуждаютъ наши политики.

Тѣмъ неменѣе дѣлу народности у насъ явилось много враговъ, какъ вольныхъ, такъ и невольныхъ, которые всѣ сходны между собою только въ томъ, что они призрачные враги.

Одни относятся къ народности съ полунасмѣшливыми вопросами, другiе съ неизвинительнымъ непониманiемъ, третьи съ кажущимся недоброжелательствомъ.

Во всѣхъ случаяхъ антагонисты прибѣгаютъ къ одинаковымъ прiемамъ: приписываютъ защитникамъ народности какую–нибудь странность или нелѣпость, и потомъ разбиваютъ ее въ прахъ, или прикидываются непонимающими, юродивыми и вмѣсто дѣла, бросаются въ сторону: тутъ выходитъ ужь какая–нибудь исторiя.

а) Простаки прямо начинаютъ съ укоровъ. Вотъ вы де стоите за народность, а сами небось не согласны бросить комфортъ, который доставила вамъ реформа Петра; да и отъ сигаръ гаванскихъ не откажетесь, отъ фрака, шляпы, чина. Вы надѣли на зиму нацiональную бобровую шапку; да вѣдь шапка–то боярская, не народная. Вотъ вы не согласитесь разстаться и съ итальянской оперой, и съ газовымъ освѣщенiемъ, надѣть простую сермягу, лапти, поярковую шапку, да перенестись въ московскую Русь XVI вѣка; а еслибъ и согласились, то ужь конечно примкнули бы къ боярамъ, а не къ поставщикамъ мiрскихъ тягостей и рекрутъ.

b) Другiе замѣчаютъ что–нибудь въ такомъ родѣ: черта нашей (просто) народности — ученiе грамотѣ по псалтырю и часослову. Народъ вѣритъ въ церковную книжность. Такъ при образованiи народа и уважить это? Есть поклонники такого пошиба, которые въ возстановленiи древней иконописи и часослова полагаютъ возрожденiе народности. Такъ и уважить этотъ пошибъ? Помилуйте, да это былъ бы обскурантизмъ.

c) Третьи не понимаютъ иначе защитника почвы или народности какъ въ формѣ отъявленнаго врага европейской цивилизацiи. Въ одной повѣсти «Русскаго Вѣстника» (кажется Ольги N.) мы встрѣтили героя народности, славянофила Трамонина, который въ азартѣ раздиралъ на двое романы Жоржъ Занда, гдѣ–бъ ихъ ни встрѣчалъ, и влюбился въ одну даму за то, что она разрисовывала молитвы красками. Онъ хотѣлъ даже жениться на ней, но оказалось, что славянофильскiй идеалъ смиренной, кроткой, покорной, нѣмой и многострадальной русской женщины не пришолся по вкусу молодой дамѣ–вдовѣ. И неужели до–сихъ–поръ нужно привѣшивать подобные ярлыки къ людямъ, сочувствующимъ идѣе народности?

d) Не мало также охотниковъ у насъ видѣть народность въ предразсудкахъ. Раскажутъ напримѣръ какъ «одна мать, считая за смертный грѣхъ постомъ кормить ребенка молокомъ, уморила его голодомъ, несмотря на разрѣшенiе попа кормить грудью... Мать–то любила ребенка: ужь она ему пичкала въ ротъ и мякины, и отрубей, и квасу, и все что попадалось подъ руку; ребенокъ не принималъ; съ тѣмъ и умеръ. Такъ вотъ–молъ ваша народность. Посудите сами: стоитъ ли ее поддерживать? Вотъ недавно Еремѣ знахарь выжегъ глазъ: такъ и ослѣпъ совсѣмъ на этотъ глазъ... хорошо ли это?.. А вспомните: какое недовѣрiе у этого народа къ намъ, барамъ–господамъ; вѣдь добраго слова отъ него не добьешься; правды никогда не скажетъ, и даже не считаетъ за грѣхъ сказать намъ всякую ложь, провести и обмануть, рубить наши лѣса, травить наши поля, потому только, что мы — бары. Такъ это и поддерживать?.. Помилуйте, да у него весь мiръ населенъ какими–то духами, и со всѣми ними онъ старается ладить, исключая насъ, образованныхъ людей... Вотъ недавно хоронилъ я ребенка; такъ могильщикъ поставилъ гробикъ въ землю, попросилъ копѣечку мѣдную. — «Зачѣмъ?» спрашиваю. «А какъ же–съ? у каждаго мѣста есть свой хозяинъ, говоритъ, надо его ублаготворить, то–есть...» и бросилъ копѣечку въ могилу. Ублаготворяетъ онъ лѣшаго, водяного, домового, могильнаго, ужа, и живетъ съ ними въ ладу. А вотъ начните, для его же пользы, учить народъ и разрушать эти суевѣрiя, — вѣдь не повѣритъ вамъ ни въ чемъ, да еще обидится, озлится... Знахарю повѣритъ, а вамъ — нѣтъ; съ лѣшимъ прiятель, а съ вами недругъ... Вотъ вамъ ваша народность. Такъ ее и поддерживать повашему? Да вѣдь это будетъ тоже самое, что поддерживать напримѣръ вѣру въ трехъ китовъ, на которыхъ свѣтъ стоитъ, или вѣру въ чудесное свойство алатыря–камня... Вотъ что выдумали! Да во имя–то просвѣщенiя надо разрушать вашу народность. Вы, народники и есть, обскуранты, враги народа; по васъ бы, такъ вѣчно коснѣть ему въ невѣжествѣ и суевѣрiи, знаться съ лѣшими да знахарями, а невѣжество тоже — рабство...» И пойдетъ здѣсь нашъ ораторъ хлестать направо и лѣво, благо вышелъ на столбовую дорогу: просвѣщенiе, развитiе, свобода, и проч. И постороннему свидѣтелю такихъ споровъ становится страшнымъ, что противники ожесточенно спорятъ въ то время, когда они оба хотятъ одного и того же — развитiя и свободы народу. А вотъ именно о томъ, въ чемъ у нихъ точно есть различiе, вовсе не говорятъ.

IV

Нацiональное начало вовсе не служитъ источникомъ антагонизма между нацiями, пока злоупотребленiя политики не вызываютъ его наружу.

Теперь у насъ мода на высшiя политическiя соображенiя, и потому вопросъ народности волей–неволей перенесенъ и у насъ въ политику; въ Европѣ–де теперь нацiональности принимаются въ основу построенiя политическихъ тѣлъ; однородность нацiональности считается краеугольнымъ камнемъ государственности. Пошли и у насъ толки...

а) Народы, говорятъ, раздѣляются нацiональнымъ началомъ, которое служитъ лишь орудiемъ честолюбцевъ для возбужденiя антагонизма между нацiями.

На это отвѣчаютъ «Спб. Вѣд.» (1863, № 39):

«Антагонизмъ, возникавшiй и возникающiй между нацiями, объясняется нестолько противоположностью интересовъ, сколько ложно понятыми идеями о благосостоянiи государства, о нацiональной чести, предразсудками общества, эгоистическими расчетами правительства. Мы готовы согласиться съ тѣмъ, что идея нацiональности составлена на половину изъ предразсудковъ; но предразсудки эти глубоко вкоренились въ народѣ, — и не знать ихъ было бы также неблагоразумно, какъ и поощрять ихъ.»

Итакъ, надо знать, но не надо поощрять; стало–быть остается что–либо изъ двухъ: или преслѣдовать ту часть идеи нацiональности, которая составлена изъ предразсудковъ, или оставить ее въ покоѣ. Такъ какъ пока еще самая идея нацiональности не опредѣлена хорошенько, то явились люди, которые стали ею пользоваться какъ орудiемъ для своихъ цѣлей, и при этомъ опираться то на доводы въ пользу ея поощренiя, то на доводы въ пользу преслѣдованiя, то на доводы въ пользу оставленiя въ покоѣ. Смотря по цѣлямъ ораторовъ, политиковъ и правителей нацiональность стала являться то прогресивнымъ, то ретрограднымъ, то консервативнымъ началомъ. Выставлять различныя стороны ея въ желаемомъ свѣтѣ тѣмъ легче, что сами носители нацiональности, а равно и народности остаются до–сихъ–поръ не спрошенными и лишонными всякаго участiя въ политическомъ мiрѣ: они или не имѣютъ путей для заявленiя своего голоса, или въ случаѣ заявленiя, признаются за нарушителей порядка.

Посему нацiональнымъ (и народнымъ) началомъ стали играть въ политикѣ безъ контроля.

— «Идея народности до–сихъ–поръ не явила (у насъ) ничего положительнаго и служитъ повсюду только протестомъ противъ государственности, или вообще противъ опеки.» (Забѣлинъ «Спб. Вѣд.» 1863, №№ 35, 36).

— «Нацiональное начало — чисто политическое, а не народное, или общественное.» (Жуковскiй. Совр. О народ. въ политикѣ).

Вотъ такъ–сказать встрѣча двухъ полюсовъ; если согласиться съ обѣими, то надо признать народное начало дiаметрально противнымъ нацiональному; если же не согласиться, то доводы обоихъ авторовъ уничтожаютъ другъ друга.

Говорятъ, въ рукахъ Наполеона III нацiональное начало составляетъ источникъ внѣшнихъ войнъ и внутреннихъ видовъ. Въ Италiи онъ сражался за нацiональное начало, въ Мексикѣ — противъ; Англiя, покровительствуя этому началу въ Италiи, всячески противодѣйствуетъ ему въ Турцiи и у себя дома (Ирландiя, Индiя). Черногорцы тщетно во имя нацiональнаго начала обращались къ покровительству Европы; сербы получили слабое удовлетворенiе оскорбленному нацiональному чувству, несмотря на явную правоту свою. Польское возстанiе отозвалось сочувствiемъ въ Европѣ. Прудонъ, въ своемъ имперiально–напыщенномъ патрiотизмѣ, рѣшилъ раздробить Италiю (опасный молъ сосѣдъ), и для этого призналъ развитiе нацiональнаго начала для единой Италiи будущимъ источникомъ всякихъ золъ. Французская имперiя, ведя войны въ Мексикѣ, Кохинкинѣ и Китаѣ, обращается къ нацiональному чувству Францiи, и ищетъ въ немъ поддержки. Нацiональная честь не позволяетъ Испанiи продать Кубу Соединеннымъ–штатамъ Америки. Словомъ, куда мы ни обратимся, вездѣ нацiональнымъ началомъ играютъ какъ орудiемъ во имя личныхъ интересовъ то въ одну, то въ другую сторону. Источникъ золъ — въ непослѣдовательности и недобросовѣстности, и не въ нацiональномъ началѣ, которое, какъ всякое стремленiе или право, представляетъ естественную силу, равно способную на добро и на зло. Такъ точно силой пара двигается торговля и вся мирная гражданственность: ею же двигается и война со всѣми своими ужасами.

Не начало виновато, а корыстное пользованiе имъ подъ видомъ содѣйствiя его видамъ.

Господа, провозглашающiе нацiональное начало боевымъ кличемъ къ борьбѣ, должны также точно отнестись и къ началу свободы. Когда Американскiе Штаты возстали противъ Англiи, когда возмутилась Индiя, къ чему они обратились? къ свободѣ.

Стремленiе къ свободѣ, обозначавшееся нацiональнымъ развитiемъ, и произвело все что есть высокаго въ искуствахъ, наукѣ и цивилизацiи новаго мiра; имъ проникнуты творенiя класическаго мiра, имъ проникнуты и всѣ движенiя мысли и событiй въ христiанской Европѣ.

Нацiональное начало являлось повсюду, какъ нравственная связь, духовное знамя, собиравшее вокругъ себя человѣчество въ групы. Разрушая эти групы во имя космополитизма, вы ставите такую дилему: или человѣчество, приведенное въ первобытную форму историческаго матерьяла, или деспотизмъ одной какой–нибудь уцѣлѣвшей групы, которая вступитъ во всѣ права деспота, по праву сильнаго...

«Греки, говоритъ одинъ писатель, оставались свободнымъ народомъ, пока существовала между ними нацiональная связь; каждое государство имѣло свой центръ патрiотизма, но всѣ они готовы были соединиться противъ общаго врага. Потеря этого чувства общей связи и общихъ обязанностей совпадаетъ съ покоренiемъ грековъ римлянами; они разсѣлялись по Европѣ, когда сдѣлались по преимуществу космополитами древняго мiра».

Нечего и говорить о томъ, что нацiональному началу и въ дѣлѣ замиренiя народовъ нельзя придавать особаго значенiя. Едва ли не самыя кровавыя и жестокiя войны были между единоплеменниками, для чего достаточно вспомнить войны грековъ между собою, войны германцевъ, борьбу поляковъ съ малороссами и москвитянами, настоящую ожесточенную борьбу сѣвера съ югомъ въ Америкѣ, и т. д. Одно только несомнѣнно: гдѣ замѣшано нацiональное начало, тамъ борьба народна, а потому заставъ нацiональность въ зародышѣ, неизбѣжно развиваетъ и укрѣпляетъ ее; такъ войны съ Польшею развили и обозначили украинскую нацiональность, войны Англiи съ Францiей обособили обѣ нацiональности, которыя въ началѣ имѣли почти общiй языкъ и нравы; теперь междоусобiе американскаго союза уже начинаетъ выдвигать на сцену отдѣльную нацiональность юга, и ея отличiя отъ сѣвера.

Но чувство, соединяющее нацiю въ одно, сейчасъ же возбуждается въ прежней силѣ, когда является общiй врагъ враждующимъ сторонамъ; это опять доказываетъ исторiя на каждомъ шагу. Греки соединялись и забывали вражду въ виду нашествiя персовъ; Украйна соединялась съ Польшей для отпора мусульманамъ (туркамъ и татарамъ); у разрозненныхъ германцевъ явилось чувство нацiональнаго патрiотизма подъ штыками Наполеона I. Американцы сѣвера и юга высказывали готовность соединиться для отпора въ случаѣ иноземнаго нашествiя, нисколько не забывая своей вражды.

Словомъ, изъ нацiональнаго начала нельзя выжать ничего прочнаго для политики; оно соединяетъ общества до извѣстной степени, даетъ имъ внутреннюю устойчивость но не мѣшаетъ и ихъ разрыву вслѣдствiе разъединяющихъ причинъ. Въ международномъ вопросѣ оно является то примиряющимъ, то разъединяющимъ элементомъ, смотря по направленiю идей эпохи, по ходу событiй, и по характеру руководящихъ ими лицъ. Во внутреннемъ быту государства нацiональное начало не есть вѣрная гарантiя мира, и въ международныхъ отношенiяхъ оно не составляетъ непремѣннаго повода къ войнѣ и антагонизму. Нацiональное начало можетъ обнаруживать свою силу помимо политическихъ границъ государствъ, и можетъ терять свою силу въ предѣлахъ одного государства.

Нацiональность, какъ начало нравственное, какъ всестороннее проявленiе духовной жизни народа, мы ставимъ выше политическаго, и желаемъ раздѣлить ихъ кругъ дѣйствiя и значенiя. Г. Капустинъ въ своей статьѣ «Теорiя нацiональности въ международномъ правѣ» такъ очерчиваетъ роль нацiональнаго начала въ исторiи (передаемъ содержанiе только). Въ началѣ это былъ боевой кличъ, лозунгъ господства или гнета; въ Грецiи одна нацiональность была вверху, другая внизу, въ рабствѣ; Римъ во имя своей нацiональности сдѣлался властелиномъ мiра (NB. Но онъ начиналъ уже признавать провинцiи, и допустилъ представителей ея въ сенатѣ при Юлiѣ Цезарѣ); въ Германiи въ древнiе и среднiе вѣка нацiональность также была знаменемъ господства; въ VII–мъ вѣкѣ мы видимъ такъ–сказать двѣ нацiональности въ Европѣ, имѣвшiя своимъ центромъ Парижъ и Римъ. Все высшее образованное общество Европы тянуло къ двору французскихъ королей, силилось подражать ихъ нравамъ и обычаямъ, явно тяготѣло къ придворной парижской цивилизацiи; духовенство большей части Европы также точно тянуло въ Римъ, ко двору папы, какъ къ центру своей цивлизацiи. Французская революцiя отнеслась враждебно къ нацiональному началу во имя отвлеченной идеи единства и равенства народовъ въ формулѣ космополитизма. Въ Германiи впервые выступило чувство народности и патрiотизма въ XIX вѣкѣ, когда оно сдѣлалось знаменемъ освобожденiя отъ анти–народнаго ига французовъ Наполеона I. Фихте, доказывавшiй прежде, что достойно только стремиться къ общечеловѣческой свободѣ, и видѣвшiй въ нацiональности ограниченiе человѣческаго духа, въ своихъ рѣчахъ къ «немѣцкому народу» искалъ надежды ко спасенiю только въ сознанiи нацiональности. Понадобился боевой кличь, и имъ послужила нацiональность. (Несправедливо: понадобилась сила, дремавшая дотолѣ, и къ ней обратились...). Тотъ же авторъ говоритъ: «въ своемъ прошедшемъ народъ черпаетъ силы, собирающiя его подъ однимъ знаменемъ; нацiональность — здоровый консерватизмъ, съ уваженiемъ и любовью относящiйся къ прожитому во имя того что предстоитъ пережить».

Человѣкъ, любящiй свою родную мать, и считающiй ее выше всѣхъ женщинъ на свѣтѣ, конечно правъ; можетъ–быть есть женщины и красивѣе, и умнѣе, и добрѣе, но для него, для сына, родная мать все–таки выше всѣхъ; въ точно такихъ же отношенiяхъ народъ находится къ своему нацiональному началу или знамени, въ какихъ бы формахъ они ни проявлялись; каждый человѣкъ имѣетъ духовную мать свою въ лицѣ той нацiональной цивилизацiи, чрезъ которую онъ вошолъ въ общенiе со всѣмъ остальнымъ человѣчествомъ. Связующая ихъ сила — любовь.

И напрасно мы будемъ обвинять эту силу, собирающую людей въ групы, въ томъ, что она возбуждаетъ антагонизмъ нацiй и служитъ въ рукахъ честолюбцевъ орудiемъ порабощенiя и ненароднаго управленiя. Развѣ сила виновата? Неужели уничтоженiемъ ея (что конечно невозможно) можно хоть въ чемъ–нибудь улучшить международный вопросъ? Нисколько. Тутъ одинъ только исходъ: сдѣлать силу разумною для того чтобы она перестала быть орудiемъ въ чужихъ рукахъ и сама бы дѣйствовала съ сознанiемъ.

V

Уваженiе нацiональнаго начала отнынѣ считается лучшимъ средствомъ въ устроенiи внутренняго государственнаго вопроса.

Судьба назначила нашему государству составиться на огромномъ протяженiи из различныхъ народностей и различныхъ краевъ. Пока все у насъ дремало, дремалъ и вопросъ о своеобразностяхъ, которыми полна Россiя. Но лишь только повѣяло дыханiе жизни, какъ этотъ вопросъ выступилъ на сцену...

Обрисовалось «государство» и «земство», политическое и народное начало. Земская, мѣстная жизнь заявила кое–какiя свои желанiя и централизаторы сейчасъ же напустили на нее свои стрѣлы. Развитiе мѣстной жизни, признанiе правъ ея на самоуправленiе, на образованiе, на свободное употребленiе своего мѣстнаго языка и мѣстнаго капитала, — говорятъ — убьетъ государственное единство.

«Всякiй благонамѣренный (?) сынъ отечества долженъ стараться — говоритъ «Вѣстникъ югозападной и западной Россiи» г. Говорскаго — сглаживать и округлять областныя угловатости и шереховатости, мѣшающiя тѣсному сближенiю частей, составляющихъ одно цѣлое.»

Сглаживать и округлять! Если не ошибаемся, дѣло идетъ о процесѣ, начинающемся съ «подстричь, побрить, усъ направить, молодцомъ поставить», и кончающемся фигурами на цырульничьихъ вывѣскахъ, которыя до гнусности всѣ похожи другъ на друга. Нечего и говорить о томъ, что подъ областною угловатостью и шереховатостью подразумѣваются... языкъ народа, его нравы, бытъ и мѣстныя стремленiя.

Напримѣръ загляните хоть въ «Библiотеку для чтенiя» (№ 12 и № 1, 1863 г.) гдѣ упражняется нѣкто г. Щегловъ въ невѣжественныхъ попыткахъ доказать, что украинское нарѣчiе, языкъ всей южной Россiи, есть жаргонъ, который бы всего лучше уничтожить (Зачѣмъ непремѣнно: уничтожить? Кчему непремѣнно уничтоженiе, насилiе? Что за страшные мы деспоты на каждомъ шагу!). Напрасно филологи трудились доказывать, что украинское нарѣчiе есть такое же самостоятельное славянское нарѣчiе, какъ и великорусское, польское, сербское, чешское и т. д. Господа, обязанные ежемѣсячно поставлять въ журналѣ всякую всячину, конечно не имѣютъ досуга справиться съ рѣшенiемъ спецiалистовъ. Сей же самый г. Щегловъ принялъ горячо къ сердцу государственное единство, точно оно въ самомъ дѣлѣ сирота беззащитная, и ради него напускается на всякую живую струю мѣстной жизни... «Наше государственное единство — говоритъ онъ («Биб. д. Чт.» 1863, № 1) — есть дѣйствительно великое и почти единственное благо, приобрѣтенное нами въ 1000 лѣтъ исторiи, переполненной бѣдствiями и страданiями народа.»

М. г., да какъ же вы того не разсудили, что сами себя путаете. Вопервыхъ, если это почти единственное благо, то пора же наконецъ подумать и о другихъ, чтобы оно не было единственнымъ; вовторыхъ, благо это, говорите вы, приобрѣтено цѣною бѣдствiй и страданiй народа; пора наконецъ подумать и объ уменьшенiи этихъ бѣдствiй, а для него нѣтъ другого средства какъ развитiе мѣстной жизни, до сихъ поръ заглушаемой государственностью.

Да и какой же это жаргонъ, которымъ говорятъ до 14 мил. людей, за который два вѣка сряду велись кровавыя войны, на которомъ выросъ цѣлый духовный мiръ пѣсенъ, преданiй, сказокъ, думокъ, легендъ, въ которомъ воплотились особенности характера, быта и чувствъ цѣлаго народа, успѣвшаго сохранить свою нацiональность среди ударовъ католицизма и мусульманства, то–есть среди самыхъ неблагопрiятныхъ обстоятельствъ. На этомъ жаргонѣ образовалась цѣлая литература съ именами Шевченки, Квитки (Основьяненки), Котляревскаго, Гулака–Артемовскаго, Iеремiи Галки, Марко Вовчка, на немъ издавался журналъ «Основа», имъ говоритъ почти весь югъ и югозападъ Россiи...

Все это вздоръ, говорятъ. Даже столь почтенный органъ, какъ «День», дотого фантастически предался идеѣ государственнаго единства, что попытки развитiя мѣстной жизни на Украйнѣ считаетъ предтечею сепаратизма... О, невѣрующiе!

Отчего мѣстное самоуправленiе Финляндiи, у остзейскихъ губернiй не колетъ имъ глаза? Отчего развитiе нацiональнаго чувства у чеховъ, сербовъ, словаковъ, русиновъ считаютъ они благопрiятнымъ дѣлу славянъ, а у себя дома — проповѣдуютъ благо цѣною бѣдствiй и страданiй народа?

Неужели этимъ бѣдствiямъ суждено быть вѣчными въ глазахъ нашихъ испугавшихся государственниковъ? Вѣдь дѣло идетъ пока только объ обученiи народа на его мѣстномъ нарѣчiи, которое онъ лучше понимаетъ нежели всякое другое. На этомъ основанiи напримѣръ архiепископъ черниговскiй Филаретъ недавно сдѣлалъ распоряженiе по епархiи объ обученiи народа въ школахъ, содержимыхъ духовенствомъ, на мѣстномъ (малорусскомъ) нарѣчiи, которое народу понятнѣе чѣмъ великорусское. Доводъ самый простой и законный въ глазахъ тѣхъ, которые дѣйствительно, не на словахъ только, желаютъ просвѣщенiя народа. Даже само правительство давно признавало разумность этого довода, и кажется въ настоящее время намѣрено придать ему практическое значенiе. Покрайней мѣрѣ вотъ что говоритъ объ этомъ комиссiя, занимавшаяся составленiемъ проекта устава о народныхъ училищахъ:

«Представляется естественнымъ требованiе (?) чтобы всѣ жители имперiи знали господствующiй языкъ русскiй; на такое требованiе едвали можно настаивать въ отношенiи ко всѣмъ инородцамъ, живущимъ въ мѣстностяхъ, гдѣ русскiй языкъ вовсе не употребляется. Поэтому въ настоящее время во всѣхъ народныхъ училищахъ остзейскаго края русскiй языкъ вовсе не преподается. Но есть мѣстности, гдѣ господствующее нарѣчiе подходитъ къ русскому, т. е. великороссiйскому языку, какъ напримѣръ Малоруссiя и Бѣлоруссiя, гдѣ ктому же и вѣра общая съ населенiемъ остальной имперiи. Въ такихъ мѣстностяхъ кажется весьма важно начинать ученье въ народныхъ училищахъ на мѣстномъ нарѣчiи и затѣмъ уже переходитъ постепенно къ собственно русскому языку. Иначе первое ученiе составится изъ механическаго заучиванiя малоизвѣстныхъ словъ, притупляющаго и отвращающаго отъ школы дѣтей, чтó было бы очень вредно по причинамъ политическимъ въ тѣхъ мѣстностяхъ, гдѣ народная школа является и представителемъ русскаго элемента и средствомъ русскаго влiянiя. Въ уставѣ 1804 г. весьма благоразумно въ уѣздныхъ училищахъ полагалось преподаванiе, кромѣ русской граматики и граматики мѣстнаго языка.»

Такъ выражается объ этомъ комисiя; а вотъ нѣкоторыя наши газеты не могутъ дойти даже до этого уровня и въ дѣлѣ признанiя народныхъ правъ желали бы повернуть его на болѣе ретроградный путь; ихъ ужасаетъ даже либерализмъ правительства. По поводу напечатанной въ № 296 «Сѣв. Пчелы» (1862 г.) замѣтки о проектѣ редактора «Польской газеты», г. Крашевскаго касательно учрежденiя при главной школѣ въ Варшавѣ особой кафедры для литовскаго языка, газета «Русскiй листокъ» приходитъ къ слѣдующимъ соображенiямъ:

«Должно ли разъединенiе племенъ составлять цѣль стремленiй людей просвѣщонныхъ, желающихъ добра всему человѣчеству? (вотъ куда метнули — всему человѣчеству!) Это такой вопросъ, надъ которымъ нечего и задумываться. Къ такой ли цѣли стремились и нынѣ еще стремятся народы, которые въ настоящее время называются просвѣщонными? Такому ли стремленiю обязаны своею плотностью Францiя и Великобританiя? Этимъ ли путемъ идутъ къ слитiю въ единое могущественное цѣлое растрепанныя на клочки Германiя и Италiя? Съ какой же стати въ русскомъ государствѣ хлопотать о созданiи новыхъ литературъ вродѣ литовской? Не проще ли гораздо литвинамъ оставаться при литературѣ польской, а если она не по вкусу (!) большинству населенiя Литвы (что за варварскiя понятiя!), то сохранивъ для домашняго обихода своего литовскiй языкъ и грамотность, продолжать (?) дальнѣйшее свое научное развитiе рука объ руку съ литературою русскою, подобно тому, какъ Провансъ, Гасконь, или Бретань и Альзасъ, не отказываясь отъ мѣстныхъ нарѣчiй въ провинцiальной сельской сферѣ народной жизни, усвоили себѣ книжный французскiй языкъ, общiй всѣмъ департаментамъ французскаго государства? Вопросъ этотъ столь серьозенъ, что о немъ не мѣшало бы подумать (успокойтесь: уже думали)... Политико–экономисты хлопочутъ о единствѣ мѣръ, вѣсовъ и монетъ на всемъ земномъ шарѣ; математики и химики давно уже согласились въ единообразiи условныхъ знаковъ въ своихъ научныхъ выкладкахъ; инженеры признали выгодность одинаковаго разстоянiя между рельсами на всѣхъ желѣзныхъ дорогахъ, дипломаты приняли одинъ общiй французскiй языкъ для международныхъ сношенiй, а ярые журналы (?!) проводятъ мысль о размноженiи литературныхъ языковъ, вѣроятно забывъ глубокую науку, заключающуюся въ мифѣ о вавилонскомъ столпотворенiи».

Милостивый государь, поборникъ и ревнитель блага всего человѣчества, вы забываете въ вашихъ многотрудныхъ заботахъ, что мѣры, вѣсы, монеты, знаки, рельсы, и т. п. — вещи и притомъ неодушевленныя, съ которыми можете обращаться весьма свободно, а языкъ, люди, характеры, физiономiи — не вещи, которыя можно прикомандировывать къ какой–нибудь ротѣ, или если это имъ не по вкусу, — какъ это мило! — то приказать имъ продолжать свое шествiе съ полкомъ. Что же касается до вашихъ тревогъ насчетъ разъединенiя племенъ, то и объ этомъ ужь давно думали люди, не меньше вашего расположонные къ человѣчеству, но только болѣе васъ разсудительные... Не языки, сударь мой, раздѣляютъ племена, а взаимныя стѣсненiя въ развитiи, недоброжелательные виды честолюбцевъ, и разныя другiя причины.

«Нацiональности примиряются свободою и самоуправленiемъ; онѣ становятся во враждебныя отношенiя вслѣдствiе гнета, преслѣдованiй, униженiя. Опытъ доказалъ, что свободныя учрежденiя страны, политическая равноправность народностей всегда вѣрно ведутъ къ ихъ сближенiю. Въ Англiи скоро исчезло различiе между саксами и норманами; шотландцы не отличаютъ себя отъ англичанъ; между швейцарскими нацiональностями нѣтъ антагонизма. Предоставляя времени и влiянiю государственныхъ учрежденiй сплотить различныя народности въ одно цѣлое, правительство лучше всего достигаетъ цѣли, если не вызываетъ борьбы и не подновляетъ рѣзкихъ граней народности. Другая политика ведетъ и къ противоположнымъ послѣдствiямъ» (Теорiя нац. въ межд. правѣ. М. Капустинъ.)

Нашихъ нивеллаторовъ вѣроятно соблазняетъ фраза Дж. С. Милля: «все что дѣйствительно ведетъ къ смѣшенiю нацiональностей и къ соединенiю ихъ особенностей въ одно цѣлое, составляетъ благо для человѣчества (J. S. Mill. on repres. gor. 1861). Но они должны помнить, что къ такому результату ведетъ только развитiе мѣстной свободы, и что Милль не говоритъ объ уничтоженiи, а объ соединенiи нацiональныхъ особенностей въ одно цѣлое. Англiйскiй писатель до того уважаетъ свободу мнѣнiй и вѣрованiй (а стало–быть и народныхъ своеобразностей), что признаетъ напримѣръ за мормонами право политической независимости даже на чужой территорiи (J. S. Mill. on liberty. 1859).

Будете стѣснять и сближать насилiемъ, — будутъ васъ ненавидѣть и смотрѣть отъ васъ въ сторону. Чѣмъ больше стѣсненiя тѣмъ больше будетъ и ненависти. И до того раздуете ненависть, что даже въ безсильномъ родится сила, чтобъ выждавъ удобный случай, дать вамъ отпоръ. Совсѣмъ другое если вы будете дѣйствовать не стѣсненiемъ и насилiемъ, а уважая обычаи, особенности другого языка и другого племени, гарантируя ихъ вашей силой отъ враждебныхъ влiянiй и дѣйствуя благодѣтельно, защитительно, гуманно, съ любовью. Тогда увидятъ, что съ вами, подъ вашимъ покровительствомъ, хорошо жить и плотно примкнутъ къ вамъ. Любовь, привязанность создаются свободно, а не насилiями. Это гораздо прочнѣе, а то искуственнѣе и опаснѣе. «Насильно милъ не будешь.» Взгляните на Австрiю. Любя васъ и подражать будутъ вамъ. Даже примутъ и усвоятъ мало–помалу вашъ взглядъ, ваше мiросозерцанiе, а затѣмъ пожалуй и вашъ языкъ, хоть отчасти затѣмъ и ваши обычаи, и кто знаетъ, можетъ впослѣдствiи и сольются съ вами свободно въ одно цѣлое, во всемъ въ чемъ только можно слиться, и сольются отъ глубокаго къ вамъ уваженiя. Вы нравственно непримѣтно ихъ захватите. Даже непремѣнно такъ будетъ. Но слитiе это будетъ свободное, а слѣдственно если только совершится оно, то будетъ новымъ, прогресивнымъ фазисомъ развитiя отдѣльнаго отъ васъ племени... А насилiемъ ничего не сдѣлаешь. Только враговъ наживешь. И не было враговъ, такъ создашь и породишь ихъ.

Приведемъ еще мнѣнiя Риля насчетъ значенiя нацiональностей въ международной жизни; не забудемъ только, что германскiй мыслитель беретъ нацiональность со стороны проявленiй ея въ умственныхъ трудахъ.

«Умственный трудъ, въ которомъ особенно ясно проявляется связь между народнымъ духомъ и производствомъ, который такъ могущественно дѣйствуетъ на пробужденiе народнаго сознанiя, служитъ въ одно и тоже время элементомъ, соединяющимъ и раздѣляющимъ народы.» «Въ духовномъ трудѣ нетолько раздѣленiе народовъ является во всей ясности, но и единенiе народовъ образованныхъ.» «Посредствомъ произведенiй духовнаго труда, возростающихъ до всемiрно–историческаго значенiя, народъ проявляетъ себя какъ великую державу цивилизацiи между народами; эти произведенiя, этотъ трудъ, рѣзче всего раздѣляя народные характеры, въ тоже время крѣпче всего связываютъ образованный мiръ въ одно цѣлое.»

И такъ нацiональное начало, проявляясь въ трудѣ, создаетъ личности, которыми вмѣстѣ и раздѣляется и соединяется мiръ. Публицисты à la Собакевичъ, которымъ «по мнѣ барана, — такъ всего барана давай на столъ», не нравится такая двуличная роль; они говорятъ: «что такое?.. по мнѣ раздѣлять — такъ раздѣлять, соединять — такъ соединять, что–нибудь одно, а не то и другое вмѣстѣ... гдѣ намъ до этихъ нѣмецкихъ тонкостей?» А между тѣмъ дѣло очень просто.

Образованiе напримѣръ играетъ такую же двуличную роль: оно обозначаетъ личности, и выдѣляетъ, обособляетъ ихъ изъ толпы; человѣкъ, сознавшiй свою личность, уже тѣмъ навсегда и созналъ себя отдѣльной во всемъ отъ другихъ единицей; это чувство личности раздѣляетъ образованныхъ людей въ томъ смыслѣ, что каждый изъ нихъ отдѣльный организмъ съ своими правами и законами, и смѣшать ихъ или слить воедино никакъ нельзя, какъ нельзя смѣшать въ одно или слить двухъ растенiй: ромашку и крапиву. Все что вы, публицистъ à la Собакевичъ, можете сдѣлать, это — изрѣзать, высушить, истолочь эти растенiя, и потомъ смѣшать ихъ. Но развитое чувство личности вовсе не дѣлаетъ людей врагами; напротивъ оно соединяетъ ихъ на множествѣ пунктовъ, приводитъ къ взаимному пониманiю и признанiю правъ, и допускаетъ тотъ разумный союзъ, при которомъ люди могутъ дѣйствовать во имя идей всего человѣчества и становиться космополитами, не переставая быть личностями (индивидуальными, или нацiональными).

Толпа (сумма безличностей) не можетъ иначе дѣйствовать, какъ только за себя и за свои предразсудки: у нея нѣтъ ключа для уразумѣнiя другой толпы и ея предразсудковъ, а стало–быть нѣтъ и пунктовъ примиренiя.

Если мы припомнимъ теперь все что дало намъ нацiональное начало, поставленное на почву политики (или государственности), то выходитъ только одно вѣрнымъ, именно: что оно представляетъ силу, связующую массу народа въ групу съ общимъ знаменемъ. Знамя это — общее прошедшее, общiе труды, общая земля и общiя проявленiя народнаго характера въ произведенiяхъ труда, въ языкѣ, вѣрованiяхъ и бытовомъ устройствѣ. Сила эта не есть величина данная отъ вѣка, или готовая: она сама развивается подъ влiянiемъ чувства самохраненiя народовъ, то–есть отъ историческаго гнета и насилiя, и играетъ въ ихъ жизни такую же роль, какъ развитiе чувства личности въ жизни отдѣльнаго человѣка. Подъ влiянiемъ этой силы стали обособляться въ человѣчествѣ отдѣльныя групы или народныя личности, — нацiональности. Хорошо ли это или дурно — о томъ странно было бы разсуждать; это неизбѣжный процесъ развитiя всякаго организма, начинающiйся съ ячейки и наростанiя ячеекъ въ какую–нибудь форму. Человѣчество разбилось на большiя и малыя семьи, изъ которыхъ у каждой своя земля и свой центръ тяжести; не будь этихъ меньшихъ центровъ, не было бы и большихъ. Каждая семья — въ своемъ родѣ клѣточка (ячейка) съ своимъ организмомъ и своею жизнью; связь ихъ — общiе для всѣхъ законы природы, съ помощью которыхъ масса клѣточекъ составила полный организмъ; уничтожая клѣточки, мы уничтожаемъ и организмъ.

Такимъ образомъ связь между нацiональностями — общее чувство справедливости, взаимное признанiе правъ и обоюдное уваженiе; раздѣляющимъ началомъ является нарушенiе правъ съ чьей–либо стороны, выражающееся въ нападенiи и защитѣ. Пока нацiональности не обозначились, трудно рѣшить въ подобной борьбѣ кто правъ, кто виноватъ; но когда они обрисовываются или уже обрисовались, тогда предъ нами начинаетъ происходить борьба идей (ибо нацiональность безъ идеи, хотя бы и не сознанной, немыслима), и мы въ состоянiи уже распредѣлить наши сочувствiя, а стало–быть находить праваго и виновнаго. Но въ исторiи до сихъ поръ не было ни правыхъ, ни виноватыхъ: одинъ фактъ былъ правъ, или что тоже — всѣ были правы, и нападающiе и защищающiеся. Подъ влiянiемъ войнъ между народами, обозначились, развивались и умирали нацiональности древняго мiра, каковы: греческая, египетская, персидская, ассирiйская, карфагенская т. д. Но они умирали, уступая преимуществу соцiальныхъ идей, и оставляя за собой духовное наслѣдiе, которое воспринимали въ себя послѣдующiя нацiональности. Преимущество это было не отвлеченное, а историческое, преимущество результата передъ причиною; центры цивилизацiи постоянно мѣнялись и переходили съ мѣста на мѣсто, каждый разъ во имя новаго соцiальнаго начала; нравственные же и духовные результаты прежней жизни не исчезали безслѣдно, а входили въ число элементовъ новой цивилизацiи. Развитiе историческихъ событiй было расширенiемъ театра войны, или расширенiемъ добытыхъ уже началъ цивилизацiи на большее число народовъ. Начало личной и гражданской свободы напримѣръ извѣстно было и въ древнемъ мiрѣ: ею пользовались и египетскiе жрецы, и греческiе граждане и римскiе патрицiи, но этимъ началомъ пользовались по праву рожденiя и касты, и дѣлали изъ него монополiю привилегированныхъ класовъ. Если монополiя была законна, то и рабство было законно. Эти идеи разбило христiанство, провозгласившее равенство людей предъ вѣчнымъ закономъ; но оно сдѣлалось достоянiемъ нравственнаго мiра, и еще не измѣнило ощутительно хода соцiальной задачи, хотя и приготовило для нея широкiя основы въ будущемъ. Политическая исторiя продолжала состоять въ раздробленiи монополiй между бóльшимъ числомъ рукъ въ то самое время какъ религiя являлась связующимъ звѣномъ для нихъ. Монополiя господства Рима разбилась между народами Германiи и Галлiи; въ самой средѣ народовъ монополiю господства раздѣлили между собою князья и вассалы. Избѣгая утѣсненiй послѣднихъ, города и общины со своей стороны добивались мѣстныхъ монополiй. Среди такихъ домогательствъ и столкновенiй выростала монархическая власть, гражданственность и политическiя формы государствъ. Идеями христiанства также воспользовались для созданiя разныхъ видовъ монополiи. Словомъ, исторiя представляетъ намъ постоянное раздробленiе монополiй между бóльшимъ числомъ рукъ; но такъ какъ въ политической исторiи всегда дѣйствовали групы, то эти частицы монополiй доставались оптомъ на групы, и стало–быть попадали лишь въ руки представителей власти групъ, а не всего народа, и внутреннiй вопросъ не улучшался, а развивался только международный вопросъ. Такъ точно и христiанство до сихъ поръ мало помогло внутреннему европейскому вопросу, а помогло только отбиться Европѣ отъ Азiи, то–есть отъ мусульманства, выросшаго на азiатской почвѣ. Католичество спасло западъ Европы отъ аравитянъ, православiе спасло востокъ Европы отъ монголовъ и татаръ. Одряхлѣвшая Византiя представила туркамъ брешу, чрезъ которую они ворвались въ Европу, и заняли лучшiй ея уголокъ.

Во всѣхъ этихъ случаяхъ христiанство помогло не въ качествѣ нравственнаго, а политическаго начала, успѣвшаго привести воображенiе и страсти европейскихъ народовъ къ одному знаменателю. Въ дѣлѣ освобожденiя гроба господня въ Iерусалимѣ отъ мусульманъ всѣ европейцы были одного мнѣнiя, именно: что это — святое дѣло. Вотъ и начались крестовые походы, этотъ междусвѣтный вопросъ. Рыцари, вассалы и народы погибли въ пустыняхъ Палестины сотнями тысячъ; гроба господня не освободили, — а въ Европѣ, результатомъ всего, усилилась монархическая власть, т. е. выступилъ на сцену европейскiй политическiй, междугосударственный вопросъ. Союзъ католичества съ монархiей довелъ народы до невыносимаго состоянiя, и вызвалъ протестъ: лютеранство и тридцатилѣтнюю войну. Вотъ пока политическая роль христiанства въ международномъ вопросѣ Европы. До сихъ поръ оно мало принимало участiя въ внутреннемъ устройствѣ политическихъ обществъ, и являлось лишь связующимъ, а не устрояющимъ, болѣе политическимъ, нежели нравственнымъ началомъ. Но нѣтъ сомнѣнiя, что придетъ время, когда идеи христiанства начнутъ устраивать и внутреннiй бытъ обществъ, до сихъ поръ однакожъ этого не было.

Въ настоящее время чувство сознанiя начало наконецъ пробуждаться и въ массахъ, которыя стали чувствовать себя нацiональностями: для этого достаточно уже поработала политика, цивилизацiя и разные гнеты. Прежнiя пружины поистерлись: международныя отношенiя теперь желаютъ устроивать на основанiи нацiональнаго начала. Для этого кстати и созрѣли уже многiя нацiональности въ Европѣ. Италiанскiй публицистъ Манчини, впервые положившiй нацiональность въ основу международнаго права, не ограничиваетъ ее однакожъ естественными и историческими условiями, общностью территорiи, происхожденiя и языка. «Эти элементы, говоритъ онъ, составляютъ бездушное тѣло, способное къ жизни, но еще безъ ея духа. Въ чемъ же можетъ состоять этотъ живой духъ, это божественное завершенiе народнаго бытiя, это начало видимаго существованiя нацiи? Его составляетъ — сознанiе нацiональности, чувство, которое она имѣетъ о самой себѣ, и которое дѣлаетъ ее способною сложиться внутри и проявить себя извнѣ».

Такое сознанiе дѣлаетъ нацiональность обязательною для международнаго права: человѣчество обязано признать ее, если не желаетъ совершать акта грубаго насилiя.

Но откуда же берутся эти нацiональности: создаются ли онѣ государственностью, политикою, международнымъ правомъ, теорiями публицистовъ? Нисколько. Онѣ имѣли свою исторiю и росли среди треволненiй исторiи, мало замѣчаемыя государственными людьми. Дѣло въ томъ, что еслибъ мы въ самомъ дѣлѣ, а не офицiально только, захотѣли имѣть исторiю развитiя человѣчества, то намъ нужно было бы прослѣдить исторiю каждаго элемента и каждой стороны жизни отдѣльно. Мы получили бы тогда религiозную исторiю каждаго элемента и каждой стороны жизни отдѣльно. Мы получили бы тогда религiозную исторiю, церковную исторiю, международную исторiю, исторiю развитiя государствъ, исторiю развитiя власти, исторiю народовъ (внутреннюю), исторiю искуствъ, исторiю умственной цивилизацiи, исторiю развитiя правъ гражданскихъ, исторiю развитiя идеи личности, и т. д. Словомъ столько отдѣльныхъ исторiй, сколько есть началъ цивилизацiи и прогреса. А до сихъ поръ мы знали только исторiи владѣтелей, войнъ и перетасовки пограничныхъ шлагбаумовъ на картѣ Европы...

Итакъ политическая исторiя учитъ насъ, что нацiональностямъ нужно (или выгодно), въ видахъ самосохраненiя нацiональной свободы и признанiя правъ своихъ, стремиться къ самосознанiю, т. е. развиваться, трудиться, выработывать свою личность, и нравственныя права въ ея защиту. Тогда международное право и политика признаютъ нацiональность за державу, и дѣло обойдется безъ войнъ, безъ катастрофъ и насилiй, хотя бы дѣло шло о нацiональности и не большой по объему, а потому и слабой физически... Дайте нравственныя гарантiи сознанiя нацiональности, и васъ уважутъ отнынѣ на вѣсахъ политики, какъ бы вы ни были слабы физически, или величиной занимаемой вами территорiи.

Вотъ главнѣйшiй результатъ изъ всего того что мы говорили по поводу нацiональнаго начала съ политической точки зрѣнiя. Нѣтъ сомнѣнiя, что съ нимъ вмѣстѣ мы приобретаемъ надежды на большую противъ прежняго устойчивость государствъ, ихъ границъ и интересовъ; болѣе естественныя отношенiя, проникнутыя сознанiемъ, уваженiемъ и стремленiемъ къ международному миру, установятся тогда между государствами, ибо каждое изъ нихъ будетъ построено на такомъ началѣ, которое заключаетъ уже въ себѣ прежнiя начала, созидавшiя государства, и окончательно признано всѣми за законное и прогресивное. Въ самомъ дѣлѣ, въ нацiональное начало входятъ уже какъ элементы и религiозное, и политическое, и нравственное, и соцiальное, и умственное, и этнографическое. Подъ влiянiемъ всѣхъ этихъ началъ, занимавшихъ поочередно исторiю, и образовались наконецъ ясно на континентѣ Европы многiя нацiональности. Дипломацiя, принявшая къ руководству нацiональное начало, уже должна будетъ равно признавать и гарантировать международную свободу всякой нацiональности, великой и малой.

Итакъ вотъ въ чемъ отнынѣ прогресъ: внутренняя нацiональная работа, приобрѣтенiе самосознанiя и представленiе гарантiй. Международный вопросъ ждетъ улучшенiя только отъ развитiя внутренняго вопроса каждой нацiональности; въ ожиданiи этого развитiя будутъ прибѣгать еще и къ старымъ орудiямъ политики, гдѣ нельзя прибѣгнуть къ новымъ.

Стало быть чѣмъ скорѣе совершится это развитiе, тѣмъ лучше для всеобщаго мира и прогреса.

Вотъ въ этомъ–то внутреннемъ развитiи, въ стремленiи къ нацiональному сознанiю заключается теперь и наша русская работа, повелительно предписываемая эпохой.

Потому–то идутъ кругомъ толки о почвѣ, о народности, о нацiональности и самопознанiи.

П. СОКАЛЬСКIЙ

______________