НѢКОТОРЫЯ ПЕДАГОГИЧЕСКIЯ И НАУЧНЫЯ ТЕНДЕНЦIИ

 

Говорить было не мало, да ума–разума

не стало.

 

_____

 

Русскую литературу зовутъ «единственной» живой струей русской жизни и это пожалуй справедливо; только въ послѣднее время начали кажется просачиваться и другiя живыя струйки. Мысль массы, это неуловимое нѣчто, которое по законамъ сопоставленiя должно бы назвать «мертвой струей», оказываетъ въ послѣднее время (а можетъ–быть это мы теперь только стали подмѣчать это) тоже нѣкотораго рода жизненные признаки. Такъ между прочимъ ею поднято нѣсколько весьма важныхъ вопросовъ, разрѣшенiемъ которыхъ литература если и занималась, то во всякомъ случаѣ не удовлетворила требованiямъ массы. Между тѣмъ вопросы эти такъ назойливо, такъ живо затрогиваютъ людей, неотшатнувшихся отъ этой массы, что сонъ у нихъ разгоняютъ, жолчь подымаютъ, нервныя болѣзни производятъ. Обсуждать эти вопросы хладнокровно почти нѣтъ никакой возможности: отчего явленiя жизни русскаго образованнаго общества нетолько не соотвѣтственны, но подчасъ прямо противоположны явленiямъ русскаго духа? Отчего при всѣми признаваемомъ здравомъ смыслѣ русскаго человѣка, и вдобавокъ при умѣньи его юмористически, даже саркастически отнестись къ самому себѣ, онъ, этотъ русскiй человѣкъ, будучи образованнымъ, берется почти всегда за то именно, къ чему наименѣе способенъ? Отчего съ другой стороны при всѣми признанной способности русскаго человѣка къ механикѣ (въ каждомъ уѣздѣ, что я говорю, почти въ каждой волости можно найти болѣе или менѣе развитаго механика–самоучку, дѣйствующаго конечно въ предѣлахъ своей опытности), Русь не отличается механиками–учеными, нетолько не выдумала какихъ–нибудь диковинныхъ машинъ, нетолько не умѣетъ ихъ сработать, но даже увы! и для ростановки готовой уже машины ей нужно выписывать механиковъ изъ–за границы? Отчего несмотря на пословицу «ученье свѣтъ, неученье тьма», русскiй необразованный бѣжитъ отъ школы, какъ отъ чумы, матери отправляютъ туда дѣтей «съ велiемъ воплемъ и стенанiями», а дѣти (которыя, полагается, стали по выходѣ людьми образованными) выносятъ оттуда воспоминанiя только о томъ, что ихъ дурно кормили, дурно одѣвали, дурно помѣщали, дурно штрафовали, т. е. наказывали розгами и т. п.? Отчего русскiй человѣкъ, зная все это и многое другое, а въ томъ числѣ и пословицу «своя рубаха къ тѣлу ближе», ставши образованнымъ и пустясь въ прогресъ, начинаетъ разработывать чуждые элементы, а свои родные, нацiональные оставляетъ въ сторонѣ? Отчего и при разработкѣ чуждыхъ элементовъ даетъ онъ волю фантазiи, а не придерживается здраваго смысла русскаго, смѣтки русской? Отчего и самая фантазiя паритъ вовсе не по поднебесью, а больше придерживается средины тѣла человѣческаго; въ случаѣ же если повыше подымется, то подвергается свисту и прочимъ «моднымъ» бѣдствiямъ? Отчего напримѣръ разсужденiя о политикѣ сводятся на требованiя эмансипировать женщину, уничтожить семью, ввести общественное воспитанiе дѣтей и пр. т. п., а вопросъ о эмансипацiи женщинъ сводится обыкновенно въ концѣ концовъ на половыя отношенiя; вопросъ о воспитанiи дѣтей на вопросъ «нужно ли сѣчь дѣтей?» и т. д., и т. д.

Не поискать ли разрѣшенiя и этихъ вопросовъ тамъ же, гдѣ отыскались самые вопросы, т. е. въ массѣ. Конечно мы въ ней не найдемъ отвѣтовъ вполнѣ формулированныхъ, ставшихъ ясной, сознанной мыслью; масса русскихъ, тѣхъ русскихъ, въ средѣ которыхъ не привились чуждые элементы, въ средѣ которыхъ сохранился еще русскiй духъ, тотъ самый, что передъ лицомъ литературы и до сихъ поръ

 

Въ стклянкѣ

Неоткупоренъ стоитъ.

 

Эта масса, какъ впрочемъ и всякая другая масса, только чуетъ искомые отвѣты, только тяготѣетъ къ нимъ, иначе — въ ней существуютъ только извѣстныя «тенденцiи». Какъ показываетъ заглавiе, мы думаемъ представить только «нѣкоторыя педагогическiя и научныя тенденцiи».

Всѣмъ извѣстно, какъ отнеслась литература къ вопросамъ о воспитанiи; благодаря русской скромности, не дозволяющей

 

Свое сужденiе имѣть,

 

чисто–педагогическiе журналы (за исключенiемъ разумѣется «Ясной Поляны», гр. Л. Н. Толстого) пробавляются пересадкою нѣмецкихъ методовъ на русскую почву, а журналы непедагогическiе, благодаря особому свойству прогресирующей русской фантазiи нетолько сводили, но и теперь еще сводятъ педагогическiе вопросы на вопросъ «нужно ли сѣчь дѣтей?» Да и этотъ вопросъ, жалкiй и ничтожный въ сравненiи съ другими, порѣшонъ даже покойнымъ Добролюбовымъ какъ–то ужь очень просто: «еще попечитель округа», говоритъ онъ въ статьѣ: «Всероссiйскiя иллюзiи, разрушаемыя розгами» о Н. И. Пироговѣ, «а спрашиваетъ какъ его порѣшить! Да приказалъ не сѣчь и не будутъ сѣчь.» Всѣмъ извѣстно, что и другiе педагогическiе вопросы порѣшались преимущественно тѣмъ же «кабинетнымъ» способомъ: приказалъ, предписалъ, далъ програму, далъ инструкцiю, далъ образчикъ и баста. А между тѣмъ жизнь шла себѣ потихоньку, да полегоньку впередъ, не заходя въ кабинеты («ясли–де къ коровѣ не ходятъ»), и ушла–таки очень и очень далеко. Предписанiя, програмы и инструкцiи, данныя начальствомъ и публицистами педагогамъ образчики, «по онымъ» составленные педагогами изъ нѣмцевъ или онѣмечившимися русскими, все это при столкновенiи съ современной жизнью и мыслью массы оказывается или совершенной нелѣпостью или «дѣломъ неподходящимъ», т.–е. негоднымъ ни для русской жизни, ни для русскихъ дѣтей. Правда всѣ твердили, что дѣти вообще вовсе не такъ глупы, какъ съ виду кажется, что напрасно не держутъ при нихъ языкъ на привязи, что они размышляютъ о томъ что при нихъ говорится, что они только своей особой жизнью живутъ, что у нихъ свой особый мiрокъ (а слѣдовательно и свое особое мiросозерцаньице, прибавимъ мы) и т. д. и т. д. А между тѣмъ на практикѣ, т.–е. примѣняя свои воззрѣнiя къ дѣлу (разумѣется тоже только на бумагѣ: въ школу–то страшно пойти съ такими примѣненiями; тамъ, чего добраго, просмѣютъ, а нѣтъ такъ еще и побьютъ ребятишки) тѣже лица, какъ видно въ особенности по образчикамъ (которые можно найти вообще въ нѣмецко–русскихъ педагогическихъ журналахъ, а въ частности въ журналѣ «Мин. Нар. Просвѣщенiя», напримѣръ въ статьѣ г. Радонежскаго «Два года занятiй на педагогическихъ курсахъ въ Новочеркаской гимназiи», декабрь, 1862), дѣтей–школьниковъ третируютъ чуть ли не хуже кретиновъ, задавая имъ напримѣръ при разборѣ «Утопленника» Пушкина (!!!) вопросы въ родѣ: «Видали ли вы воду?» или «можетъ ли течь хлѣбъ?» и т. п. Да тутъ же и учителя «кстати» должно–быть принимаютъ за какую–то пѣшку, съ которой можно всякiя колѣна выкидывать. А впрочемъ отчего же при случаѣ покрайней–мѣрѣ нѣкоторыхъ изъ нихъ и не третировать подобнымъ образомъ? отнеслись же многiе изъ нихъ съ полнымъ сочувствiемъ къ тому что въ сущности должно было бы возбудить въ нихъ реакцiю. Къ счастiю реакцiя противъ опошленiя не замедлила явиться въ массѣ, какъ только эта послѣдняя стала просыпаться отъ своего долговременнаго забытья.

Масса народная давно уже отрицательно отнеслась къ казенной офицiальной школѣ. Точно также отрицательно относится она и теперь, как къ ней, такъ и къ различнымъ «извитiямъ словесъ», имѣющимъ въ виду только подмѣшать новаго вина къ старому, хранящемуся въ старыхъ мѣхахъ, т.–е. сдѣлать богъ–знаетъ что. Протестъ свой противъ существующихъ школъ масса заявила и молча, и словомъ, и печатью.

Молча Русь давно уже заявила свою антипатiю къ казенной школѣ. Въ самомъ дѣлѣ большинство грамотнаго простонародья вышло никакъ не изъ приходскихъ и не изъ уѣздныхъ училищъ. Грамотѣи (которыхъ мы различаемъ отъ грамотныхъ, потомучто послѣднiе не пользуются своимъ знанiемъ азбуки) стали грамотѣями подъ руководствомъ частныхъ учителей: какой–нибудь отставной солдатъ, какой–нибудь книжникъ изъ раскольниковъ, какая–нибудь баба–начетчица, — вотъ кто были ихъ наставниками. Они нетолько бѣгали отъ казенныхъ школъ, гдѣ имъ предоставлено было это право, но даже платились, напримѣръ въ селенiяхъ государственныхъ имуществъ, лишь бы только ихъ не тащили въ школу. А между тѣмъ любовь къ грамотности есть, охота поучиться уму–разуму забираетъ и молодыхъ и старыхъ, для грамотѣевъ–учителей существуетъ огромная практика! Странна и непонятна казалась при этомъ антипатiя къ школѣ. Но теперь можно догадаться о настоящей ея причинѣ: стоитъ только заглянуть въ исторiю и статистку воскресныхъ школъ. Когда онѣ только зачинались на Руси, порядокъ въ нихъ былъ такой: нѣсколько учителей приходило, не зная положительно, чѣмъ каждому изъ нихъ придется заняться; приходило и множество учениковъ, положительно знающихъ чтò каждому изъ нихъ нужно. Одинъ просилъ, чтобы его поучили читать: «я–де совсѣмъ грамотѣ не знаю»; другой говорилъ, что ему надо письму поучиться; третiй говорилъ, что и читать и писать умѣетъ, да плохо, получше бы хотѣлось, такъ хотѣлось бы читать и писать, «чтобы все то–есть понимать какъ есть»; четвертый просилъ поучить счету, пятый просилъ объяснить какъ это все на бѣломъ свѣтѣ дѣлается, ну и машины эти разныя, какъ что куда слѣдуетъ, и т. д. и т. д. Учителя собирали вокругъ себя всю эту разнохарактерную толпу и раздѣляли ее на кружки, изъ которыхъ въ каждомъ было по учителю, занимавшемуся тѣмъ чего требовали индивиды, составлявшiе этотъ отдѣльный кружокъ. Узнавъ о такомъ состоянiи воскресной школы, народъ двинулся къ ней не то что толпою, а просто массою. Но тутъ–то и пришло добрымъ людямъ на мысль, что не обо всемъ–де слѣдуетъ знать простонародью, да и учителя–то еще пожалуй богъ–знаетъ чего наскажутъ, комунизмъ и соцiализмъ станутъ проповѣдывать (какъ–будто въ народѣ нѣтъ ни федосѣевцевъ, ни бѣгуновъ, ни тому подобныхъ безпоповщинцевъ!). Мысль облеклась въ слово, а слово — въ дѣло: воскресныя школы стали регламентировать, опять и для нихъ пошли програмы, инструкцiи, образчики и т. п. И что же вышло? Народъ отшатнулся и отъ воскресныхъ школъ: еще задолго до ихъ закрытiя вмѣсто дозволенiя со стороны хозяевъ–ремесленниковъ и т. п. лицъ потребовались приказанiя ходить въ школу... Тутъ кажется дѣло ясно и безъ объясненiй.

На словахъ Русь тоже давно заявляла свою антипатiю къ казенной школѣ. Простонародье, вообще говоря, хотя подчасъ и рѣчисто, но не говорливо, а потому трудно вызвать его на разговоры о воспитанiи, о школѣ и т. п. Да если такой разговоръ и завяжется, то онъ какъ–то пустъ, безцвѣтенъ, потомучто народъ какъ–то ужь очень спокойно относится къ дурному, не разбираетъ какъ и почему оно дурно: дурно, такъ мы мимо пойдемъ, вотъ и все. Впрочемъ время отъ времени случается, покрайней–мѣрѣ намъ лично нѣсколько разъ случилось попадать на темы о воспитанiи и въ разговорахъ улавливать хотя и скудные намеки на истинныя причины недовольства. Вотъ примѣры. У меня былъ одинъ знакомецъ изъ временно–обязанныхъ крестьянъ, хорошiй семьянинъ, а главное — человѣкъ до того любящiй жену и малютокъ, что никогда не могъ съ нимъ разлучиться; вдругъ, уѣзжая въ деревню, онъ говоритъ мнѣ, что ѣдетъ собственно съ цѣлью «оставить тамъ ребятишекъ.» Это меня очень удивило: для чего же ты ихъ тамъ оставишь? «Да такъ, воздухъ здѣсь не хорошъ, знаешь, ишь они какiе зеленые, пущай тамъ поправятся.» — Ты–бы прежде объ этомъ подумалъ, а теперь смотри–ка ужь они подростаютъ, дѣло идетъ къ десяти годамъ, пора ихъ и въ школу отдавать; здѣсь–то (т. е. въ Петербургѣ) все же лучше выучатъ, чѣмъ въ деревнѣ. «Ну, знаешь, оно еще старуха на двое сказала, гдѣ лучше, либо тутъ, либо тамъ! Что тутъ въ школѣ: тутъ все не по нашему. А тамъ то–ли дѣло: свой лучше научитъ.» Словомъ сказать, послѣ обычныхъ русскихъ закидокъ и затемнѣнiй, употребляемыхъ въ разговорѣ «съ бариномъ», дѣло все же выяснилось и можно было догадаться, что ребята оставляются въ деревнѣ, какъ ни больно разстаться и съ ними и съ ихъ матерью, — оставляются для того, чтобы ихъ поучили тамъ кочующiе учители или учительницы. Дѣло ясное, что тутъ дорого «свое родное», каково бы оно ни было: «сурово, — не бѣлье, да свое рукодѣлье.» И эта мысль выражается всѣми. «Эй, не шали, Мишутка, въ нѣмца отдамъ!» Мишутка, паренекъ лѣтъ девяти, мгновенно стушевался, хотя за минуту не обращалъ почти никакого  вниманiя на покрикиванья тятиньки. Это было при мнѣ въ кружкѣ временно–обязанныхъ крестьянъ и всякаго люда изъ простонародья. Я удивился мгновенному дѣйствiю магическихъ словъ на малютку, да ктому же признаться и не понялъ ихъ смысла, въ чемъ откровенно и громко сознался. И боже–мой какой смѣхъ поднялся вокругъ меня: «А еще самаго въ нѣмца отдавали, — трунилъ одинъ — оттого–то онъ и порасейски мало понимаетъ», подтрунивалъ другой, и т. д. Наконецъ всѣ эти возгласы, смѣхъ, шутки и проч. окончились тѣмъ, что мнѣ разъяснили значенiе магическихъ словъ: «отдать въ нѣмца», значитъ отдать въ школу.

Не такъ односторонне и не такъ узко разсуждаютъ о школѣ купечество и ремесленники, т. е. тотъ же народъ, только немножко поразвитѣе, порѣчистѣе, и что главное — поговорливѣе. Если только есть дѣти въ семьѣ купца, ремесленника, вообще человѣка, принадлежащаго къ такъ–называемому городскому сословiю, то, придя къ нему въ домъ, вы можете быть вполнѣ увѣрены, что онъ непремѣнно заговоритъ съ вами о воспитанiи. Здѣсь также замѣтна совершенная антипатiя къ казенной школѣ, но здѣсь уже разсуждаютъ, пускаются вглубь, критикуютъ, объясняютъ причины антипатiи и т. п. Конечно и здѣсь ушли не далеко: изъ круга предметовъ, преподаваемыхъ въ гимназiи, городское сословiе, говоря вообще, знакомо только съ грамотой, потребность которой имъ давно вполнѣ сознана, да съ религiей, въ которой впрочемъ большинство лучшихъ изъ нихъ достигло только такъ–сказать сократовскаго совершенства, т. е. знаютъ, что они въ ней ничего не знаютъ. Толкуютъ однако и не объ однихъ этихъ предметахъ, разумѣется на первомъ планѣ выставляя все–таки ихъ. Разговорясь съ ними, вы всегда почти услышите отъ нихъ сѣтованiя на то, что въ гимназiяхъ учатъ «этой поганой латыни» (она у нихъ какъ–то чуть ли не тождественна съ католицизмомъ), а на новые языки мало обращаютъ вниманiя, «а они–то бы по комерцiи нужнѣе были». Потомъ услышите сѣтованiя объ излишествѣ наукъ въ гимназiи, причемъ въ особенности опалѣ подвергаются науки, имѣющiя въ виду иностранныя земли. Понятно, что такое негодованiе противъ нихъ возбуждено нелѣпымъ и ни къ чему не ведущимъ преподаванiемъ; при хорошемъ, практичномъ методѣ преподаванiя эти науки тоже оказались бы «по комерцiи нужными». Что тутъ дѣйствительно виновато преподаванiе, а не наука, лучше всего доказывается математикой, въ которой тоже не видать пользы: «учился, учился, а чему выучился: я скорѣй его на счетахъ расчетъ подведу» и на этомъ основанiи большинствомъ отвергается... алгебра и геометрiя! Зато физику любятъ: «наука занятная». Наконецъ безъ сомнѣнiя всего болѣе наслушаетесь вы о нравственности и религiи. Еще недавно одинъ знакомый купецъ взялъ сына изъ гимназiи, потомучто «совсѣмъ отъ рукъ отбился: фанаберiи эти понабралъ себѣ въ голову; мы вишь съ матерью дураки теперь стали: ни спать, ни ѣсть не умѣемъ, ни слова путнаго сказать, ну, все не такъ, да не такъ. А спроситка чему выучился: только и умѣетъ отъ храма божьяго отлынять, да родителей осудить». Жалобы эти слышны ото всѣхъ. Такъ другой купецъ, собираясь сына отдать въ школу, сильно задумывался отдавать ли его въ гимназiю. Сынокъ, лѣтъ одинадцати, былъ уже отданъ въ маленькiй частный пансiонъ, но не знаю по какому случаю занятiя тамъ прекратились. А пансiонъ, какъ видно, очень полюбился тятинькѣ. «Что толку въ гимназiяхъ, говорилъ онъ, учатъ–учатъ, мучатъ–мучатъ, а къ чему все это? Ну кчему мнѣ, что онъ латынь эту поганую, прости господи, учить станетъ? То ли дѣло, какъ онъ у меня къ мадамѣ тутъ былъ отданъ: придетъ къ тебѣ на праздникъ и раскажетъ какъ это и кчему празднуется; за столъ сядетъ — онъ тебѣ раскажетъ и соль откуда берется, и все такое. А въ гимназiи что? шалдыберничать только научится. Въ баре тоже полѣзетъ: Бога нѣтъ, родителевъ почитать не надо... Боязно въ гимназiю–то мнѣ его отдавать». И въ самомъ дѣлѣ немножко рѣзко, немножко односторонне высказаны эти мысли, но въ сущности онѣ справедливы. Мы сами видали, какъ нѣкоторые гимназисты, выпросивши (и это было неразъ) денегъ въ одномъ домѣ, тотчасъ же переходили черезъ дорогу въ другой и тамъ въ кабакѣ или въ иномъ неподобающемъ мѣстѣ истрачивали ихъ совершенно несообразно ни съ лѣтами, ни съ нравственнымъ достоинствомъ. Съ другой стороны кому не извѣстно, что всегда является страшная, разъѣдающая разрозненность между человѣкомъ поучившимся въ школѣ и необразованной семьей. Такiе люди, принадлежащiе нетолько къ этимъ семьямъ, а даже и къ семьямъ полуобразованнаго чиновничества, испытываютъ, говорятъ, ужасныя внутреннiя муки. Но сказываютъ, что истинно и глубоко образованные люди этого не испытываютъ, слѣдовательно есть что–то въ нашихъ школахъ, чтó препятствуетъ нормальному ходу развитiя.

Печатно Русь, какъ извѣстно, заявила свое недовольство только недавно, но зато отъ самого сердца, отъ Москвы (1): не потому ли уже, что изъ сердца происходятъ помышленiя злыя, лжесвидѣтельства, татьбы, хулы и пр.? Правы ли московскiе купцы въ своихъ претензiяхъ, дѣло ли они затѣваютъ отдать школы въ завѣдыванiе духовнымъ — рѣшить эти вопросы не мудрость какая. Очевидно, купцы замѣтивъ явленiе, дѣйствительно имѣющее мѣсто, объяснить его фактически не съумѣли, а порѣшили дѣло не задумавшись, на манеръ «тяпъ да ляпъ и корабь». Явленiе, замѣченное ими, поражаетъ не однихъ только ихъ, а и всѣхъ насъ; это разрозненность съ жизнью и со средою въ тѣхъ, кто поучился въ школѣ; громадный недостатокъ нашихъ школъ, тотъ, что онѣ вовсе не для жизни готовятъ, а богъ–знаетъ для чего. Купцы порѣшили, что разрозненность является вслѣдствiе недостаточности нравственнаго и религiознаго воспитанiя; мы, знающiе дѣло ближе и могущiе фактически судить о немъ, можемъ положительно сказать, что явленiе зависитъ отъ недостаточности развитiя вообще (хотя вмѣстѣ съ ними готовы требовать улучшенiй въ воспитанiи вообще и въ обученiи религiи въ особенности). Человѣкъ недоразвитый, человѣкъ нахватавшiйся вершковъ, какъ обыкновенно и выходитъ изъ нашихъ гимназiй огромнѣйшее большинство, никогда не будетъ пригоднымъ къ жизни и всегда будетъ въ тягость каждому.

Человѣкъ, развитый въ нравственномъ и религiозномъ отношенiи, будетъ «человѣкомъ» развитымъ односторонне, потомучто и то и другое развитiе есть собственно развитiе сердца; умъ, если и развивается при этомъ, то развивается не самостоятельно, а при посредствѣ сердца, при иницiативѣ сердца, подъ властью сердца. Такой человѣкъ, дойдя до предѣловъ своего развитiя, конечно не сдѣлается дѣятелемъ полезнымъ для общества, à скорѣе всего ударится въ аскетизмъ, и слѣдовательно сдѣлается совершенно чуждымъ обществу, какъ и бывали тому примѣры; но все же, пока онъ не дошолъ до крайности, пока онъ не сказалъ отцу:

 

                                  Прощай!

Не злобствуй на мои печали

И денегъ мнѣ не припасай;

Промаюсь помысломъ не шумнымъ,

Да подаянiемъ мiрскимъ...

 

до тѣхъ поръ онъ безъ сомнѣнiя стерпимѣе всякаго верхогляда.

Дѣло ясно, и потому купцы пожалуй правы со своей точки зрѣнiя, когда заявляютъ желанiе вручить завѣдыванiе школой духовному лицу. Но мы, люди мiрскiе, не видимъ въ этомъ особеннаго блага, какъ и во всякой другой односторонности. Мы не намѣрены ни хвалить, ни осуждать купцовъ за ихъ протестъ: пусть всякiй думаетъ и судитъ посвоему, лишь бы только думалъ, да судилъ, а тѣ къ кому относится дѣло разъясняли бы его. Съ своей стороны, мы думаемъ только воспользоваться ихъ протестомъ, какъ печатнымъ  свидѣтельствомъ того, что дѣйствительно въ народѣ есть недовольство школой и что дѣйствительно существуютъ въ немъ «нѣкоторыя педагогическiя и научныя тенденцiи»; съ помощью этого протеста легче вывести на свѣтъ эти тенденцiи.

Мы укажемъ только четыре тенденцiи:

Вопервыхъ народъ ненавидитъ всякаго рода регламентацiю школы, а въ особенности распредѣленiе времени и предметовъ занятiй, програмъ и образчиковъ и т. п.

Регламентацiя дѣйствительно губитъ школы и заграницей, а у насъ онѣ и подавно должны отъ нея гибнуть. Всѣмъ извѣстна распущенность русской натуры. Русскiй никакъ не можетъ подчинить себя такому строгому порядку, никакъ не можетъ вдаться въ такую формалистику, какъ напримѣръ нѣмецъ, онъ напротивъ гораздо охотнѣе занимается именно тѣмъ, чѣмъ по порядку вовсе не слѣдовало бы заниматься, онъ эту ненависть къ распредѣленiю времени выражаетъ  при всякомъ удобномъ случаѣ и въ особенности когда отдаетъ дѣтей «въ ученье» какому–нибудь частному учителю: тутъ онъ непремѣнно при разговорѣ о платѣ, въ случаѣ спроса за часовой урокъ, скажетъ: «да что мнѣ въ твоихъ часахъ, приходи насколько хочешь и когда хочешь, а плату получай за выучку.» Диво ли, что назначенiе часовъ и распредѣленiе занятiй совсѣмъ его обезкураживаютъ? Съ другой стороны програмы и образчики, точно также какъ и балы, награды и наказанiя за успѣхи, экзамены и т. п. совершенно излишни: плохому ученику, равно какъ и плохому учителю, все это не въ помощь, а хорошаго все это стѣсняетъ и обезкураживаетъ. Воскресныя школы нравились народу именно тѣмъ, что онъ могъ ходить туда въ свободное время и встрѣчалъ тамъ учителей, пришедшихъ не по обязанности, ничѣмъ не стѣсненныхъ, и что главное, подлежащихъ его избранiю, — къ которому хочу, къ тому и пойду. Какъ устроить школы повсюду такъ, чтобы онѣ удовлетворяли тенденцiи, объ этомъ не время говорить, когда рѣчь идетъ о самой тенденцiи.

Вовторыхъ народъ самъ хочетъ завѣдывать воспитанiемъ и образованiемъ, отвергая тѣмъ самымъ казенное начальство школы и учителей, назначенныхъ по дипломамъ; онъ предпочитаетъ имъ начальство и учителей, выбранныхъ самимъ народомъ изъ числа людей, извѣстныхъ ему за образованныхъ.

Выборное начало такъ глубоко вкоренено въ русскомъ человѣкѣ, что не диво, если желательно примѣненiе его и къ педагогическому мiру. Что на первый разъ народъ обратился къ духовенству, какъ и показываетъ протестъ московскихъ купцовъ, — это очень естественно, также естественно какъ и то, что не удовлетворятъ его вполнѣ выбранныя имъ лица и что онъ на нихъ недолго остановится. Дѣло въ томъ, что въ настоящее время народъ пока только одному духовенству довѣряетъ изъ образованныхъ: оно возрастаетъ въ его средѣ, оно знакомо со всѣми его свычаями и обычаями, оно только и отличается отъ него тѣмъ, что пообразованнѣе, — такъ покрайней–мѣрѣ теперь думаетъ народъ. Быть–можетъ скоро онъ иначе пойметъ это же самое духовенство, быть–можетъ онъ при его же помощи догадается, что и оно своимъ образованiемъ разрознено съ нимъ; быть можетъ онъ смѣкнетъ, что это оно комплектуетъ полчища нелюбимаго имъ чиновничества, которое въ большинствѣ и выродилось изъ него, и т. д. Но все это быть–можетъ, а въ настоящее время этого нѣтъ, и потому намъ нисколько не удивительно, что и болѣе развитые представители народа, купцы, обращаются къ духовенству. Въ барахъ народъ издавна привыкъ видѣть своихъ недруговъ, а образованность у насъ, какъ на зло, выражается именно тѣмъ, что глядишь человѣкъ «въ баре полѣзетъ», а потому и не диво, что народъ отшатывается отъ тѣхъ, которые отшатнулись отъ него, да вдобавокъ и не знаютъ какъ снова къ нему вернуться.

Втретьихъ народъ требуетъ, чтобы школа готовила людей для жизни.

Русскiй человѣкъ всегда видитъ въ образованномъ разрозненность съ жизнью, но не всегда на нее негодуетъ. Онъ не жалуется на то, что сынъ вора не сталъ воровать, сынъ плута не сталъ мошенничать и т. д., нѣтъ, онъ напротивъ говоритъ при этомъ: «вотъ оно что, наука–то: подлинно, что ученье свѣтъ, неученье тьма.» Тогда только онъ негодуетъ и ропщетъ на образованность, когда въ проявленiяхъ ея видитъ ея несостоятельность. Намъ не разъ удавалось слышать возгласы вродѣ: «не кощунствуй при мнѣ, говорю тебѣ: при мнѣ не кощунствуй! Поди къ своей братьи–шелопаямъ и болтай тамъ что хочешь, а при мнѣ не моги: голову сорву! Ты этимъ меня оскорбляешь!» Воля ваша, намъ въ подобныхъ возгласахъ слышалось не одно ханжество: мы ясно отличали здѣсь требованiе уваженiя къ своимъ убѣжденiямъ, въ «братьѣ–шелопаяхъ» намъ чудилось и уваженiе къ чужимъ убѣжденiямъ; намъ думалось всегда, что при этихъ случаяхъ разрозненность замѣчается не въ различiи мнѣнiй образованнаго и необразованнаго, а въ неумѣньи образованнаго отнестись къ необразованному... Точно тоже замѣчали мы и въ тысячи другихъ случаевъ, напримѣръ когда неучь–отецъ говоритъ образованному сыну: «а мнѣ чортъ съ тобой и съ твоей образованностью, когда ты меня уважить не хочешь», замѣтьте это многознаменательное «уважить» вмѣсто уважать, или «ты меня обзываешь грабителемъ безчестнымъ, а родительскiя награбленныя деньги транжирить — развѣ честно?» или «да что ты все меня коришь, что я не понимаю да не понимаю; да ты–то меня пойми, меня–то пойми» и проч. и проч.

Наконецъ вчетвертыхъ, на науку народъ смотритъ какъ на навыкъ (что впрочемъ видно и по словопроизводству).

Эта тенденцiя показываетъ явное присутствiе здраваго смысла и совершенно совпадаетъ съ идеями, проповѣдуемыми въ послѣднее время лучшими педагогами. Дѣло школы приготовить для жизни; она должна иметь въ виду не передачу науки для науки (это — нелѣпость, выдуманная досужествомъ, и совершенно соотвѣтствующая «искуству для искуства»), а примѣненiе науки къ жизни: наука школьная должна сообщать только тѣ факты и познанiя, которыя ведутъ къ осмысленiю жизни и ея обстановки; она должна преподаваться такъ, чтобы самое преподаванiе благодѣтельно дѣйствовало на развитiе способностей и приучало къ самодѣятельности.

Развитiе каждой изъ этихъ тенденцiй можетъ служить темою для обширной статьи. Мы ограничились только поверхностными замѣчанiями о здравости ихъ, — мы только заявили объ ихъ существованiи. Но и это, смѣемъ надѣяться, не маловажный шагъ на пути къ разрѣшенiю выставленныхъ въ началѣ статьи вопросовъ; стоитъ только помнить многосмысленное изрѣченiе Кузьмы Пруткова «смотри всегда въ корень». Въ самомъ дѣлѣ, руководясь этимъ незабвеннымъ правиломъ, мы увидимъ, что и разрозненность русскаго образованнаго общества съ чистой русью, и неумѣнье образованнаго русскаго человѣка взяться за «дѣло подходящее» ему, и немногочисленность ученыхъ механиковъ, и отвращенiе къ школѣ съ ея обстановкою, и нелѣпость воспоминанiй о ней, и служенiе «богамъ инымъ», и незнанiе русскихъ политическихъ, соцiальныхъ и экономическихъ тенденцiй и проч. и проч., все это зависитъ отъ того, что русское образованiе не проникнуто русскимъ духомъ, т.–е. если угодно оттого, что русское образованное общество только цивилизованное, т.–е. воспринявшее чуждые элементы, а не истинно–образованное общество.

 

ИГДЕВЪ

 

 

 

___________

 



(1) Многiе увѣряютъ впрочемъ, что московскiе купцы никогда и не думали заявлять подобнаго мнѣнiя и что все это была газетная утка.

Пр. Ред.