СКАЗАНIЕ О «ДУРАКОВОЙ ПЛѢШИ»

(поповоду распри «Современника» съ «Ясной Поляной»)

По Сенькѣ и шапка.

___

Нѣтъ! не способенъ я въ столь роковое время

Позорить гражданина санъ

И подражать тебѣ, изнѣженное племя

Переродившихся славянъ!...

К. Р.

(изъ старыхъ студентскихъ тетрадокъ).

____

Едва я успѣлъ заявить во «Времени» (февраль № 2), что наша «живая струя» не совсѣмъ жива въ отношенiи къ вопросамъ о воспитанiи, какъ и въ «Современникѣ» являются въ январско–февральской книгѣ разомъ двѣ педагогическихъ статьи. Эти статьи имѣютъ претензiю толковать и о чемъ–то иномъ, кромѣ знаменитаго вопроса «сѣчь или не сѣчь», постоянно торчавшаго незамѣчаемымъ бревномъ въ глазу «современныхъ» публицистовъ. Извѣстно было уже издавна, что «Современникъ» ко всему относится отрицательно; но въ былое время онъ покрайней–мѣрѣ ничего не проповѣдывалъ положительнаго, и это было опорою, даже основою его славы. Но, другiя времена, другiе нравы, — теперь «Современникъ» съ своею новою редакцiей, хотя и очень недавно, но зато энергически, сталъ проповѣдывать и положительное ученiе. Это показалось мнѣ тѣмъ интереснѣе, что вѣдь вообще говоря, «Современникъ» втихомолку считалъ насъ съ вами, читатель, за совершенныхъ пѣшекъ, а въ первой книжкѣ даже и положительно высказалъ, что мы съ вами (т.–е. люди, сочувствующiе и «по силѣ–мочи» содѣйствующiе прогресу только не по мыслямъ и по иницiативѣ «Современника», а вслѣдствiе внутренняго непреоборимаго побужденiя) не кто иные, какъ люди изъ «Дуракова болота лѣзущiе на Дуракову плѣшь (зри фельетонъ первой книги «Современника»: Наша общественная жизнь).

Я давно уже подозрѣвалъ, что «Современникъ» добрался до этой «плѣши», честь открытiя которой принадлежитъ ему одному въ литературѣ. Когда же я прочелъ двѣ педагогическiя статьи въ его первой книгѣ, подозрѣнiя мои оправдались на дѣлѣ. Одна изъ нихъ, статья г. Слѣпцова: «Педагогическiя бесѣды» до того ерунда «съ различными помѣсями» (часто–повторяемое, хотя и безсмысленное выраженiе этой статьи), что нѣтъ ни малѣйшей возможности добиться въ ней никакого смысла, даже и такого, который вовсе не касался бы педагогiи (хотя педагогiя, судя по заглавiю, должна бы собственно быть на первомъ планѣ). Все это eo ipso служить несомнѣннымъ указанiемъ на климатическiя и другiя «матерiяльныя» условiя мѣстности, на которой происходятъ засѣданiя «Современника», обсуждающаго статьи, подлежащiя печати, указанiемъ, по которому можно безошибочно угадать эту мѣстность и доказать, что она не иная какая, а именно Дуракова плѣшь. Статейка сама по себѣ не стоитъ ни малѣйшей рецензiи: это какой–то странный, несвязный бредъ г. Слѣпцова, это какой–то чудовищный, неуклюжiй

Плодъ души его больной,

Иль плѣнной мысли раздраженья.

Она не заслуживаетъ, собственно говоря, даже и этого простого упоминанiя, да только нельзя было не сказать о ней въ виду другой статьи, которая принадлежитъ повидимому совокупному творчеству редакцiи (подъ этой другой статьей ни имени автора не подписано, ни псевдонима), а между тѣмъ не богъ–знаетъ какъ далеко ушла она отъ статьи г. Слѣпцова. Эта другая статья: «Наши толки о народномъ воспитанiи». Мы охотно оставили бы и ее пребывать во мракѣ неизвѣстности, полагая, что въ таковомъ мракѣ остаются всѣ статейки, неосвѣщенныя критикой; но... «въ ней находятся такiя обскурантныя вещи, которыя можетъ–быть даже опасно оставить безъ нѣкотораго разъясненiя въ настоящую минуту. Онѣ могутъ ввести въ заблужденiе довѣрчиваго читателя и притомъ имъ данъ такой оборотъ...» какъ говоритъ эта статья о графѣ Л. Н. Толстомъ. Эти «вещи» таковы, что противъ нихъ нельзя не вопiять, — и вотъ мы рѣшаемся поразсмотрѣть менѣе отвратительную статейку съ тѣмъ, чтобы слѣдя ее шагъ за шагомъ (какъ въ этой статейкѣ дѣлаютъ со статьею Толстого) по дорогѣ показать «Современнику», что онъ 1) не умѣетъ мыслить, потомучто кто умѣетъ мыслить самъ, тотъ умѣетъ понимать и мысли другихъ, какъ бы неясно онѣ ни были выражены; 2) не умѣетъ понимать, потомучто нетолько не понимаетъ Толстого и всѣхъ вообще лицъ, составляющихъ по его мнѣнiю какую–то странную «школу народнаго и нацiональнаго мистицизма», но не умѣетъ понимать и тѣ книжки, которыя рекомендуетъ встрѣчному и поперечному; 3) проповѣдуетъ ужасающiя нелѣпости, чисто–ретроградныя, далеко не гуманныя и всего менѣе согласныя съ тѣми идеями, въ силу которыхъ такъ сильно было его прежнее отрицанiе. Проповѣдуя о пользѣ экзаменовъ, о пользѣ нынѣшнихъ университетовъ, неудовлетворяющихъ потребностямъ молодого поколѣнiя, о пользѣ системнаго изученiя общипанныхъ наукъ и безсистемнаго изученiя знаменитыхъ книжекъ, «Современникъ» ведетъ въ Китай, прямо въ современный Китай; потомучто опровергая мнѣнiя Толстого и доказывая истинность и непреложность своихъ мнѣнiй тѣмъ, что сравниваетъ его съ г. Аскоченскимъ и бьетъ его упреками въ стародурствѣ и обскуратизмѣ, «Современникъ» ведетъ читателей въ держимордство... Эти три признака служатъ несомненными признаками пребыванiя его на Дураковой плѣши и вотъ почему эту статейку мы называли «Сказанiемъ о Дураковой плѣши». Правы ли мы — пусть судятъ читатели.

Первыя страницы статьи «Наши толки о народномъ воспитанiи» посвящены насмѣшкѣ, далеко впрочемъ не ядовитой, и глумленью надъ народнымъ элементомъ въ литературѣ. Здѣсь главное заключается въ томъ, что будто бы люди, имѣющiе въ виду народъ, постоянно стремящiеся къ соединенiю съ нимъ и другихъ зовущiе къ сближенiю, люди съ этой цѣлью изучающiе народъ и его стремленiя, будто–бы эти люди ничего народнаго не сказали, а пробавляются однимъ фразерствомъ, будто бы эти люди составляютъ одну «школу народнаго и нацiональнаго мистицизма». Отказавшись отъ философiи, «Современникъ» забылъ надлежащее употребленiе словъ, и это не диво; гораздо страннѣе то, что онъ не понимаетъ, что во всемъ его краснорѣчiи только однѣ фразы и фразы, что онъ смѣшиваетъ самыя несходныя вещи.

«Этотъ мистицизмъ народности имѣетъ множество оттѣнковъ, начиная отъ незамысловатаго квасного патрiотизма и ношенiя нацiональной (т.–е. кучерской) поддевки (1) до туманной философiи Кирѣевскаго, до проповѣди о почвѣ и погибели западной цивилизацiи, до филипикъ М. П. Погодина, до международныхъ понятiй «Дня», и пожалуй до художественно–поэтическихъ обличенiй нигилизма» (стр. 21).

Къ числу «оттѣнковъ» этого мистицизма принадлежитъ видите ли и Толстой.

«Графъ («Современникъ» находитъ этотъ титулъ непрѣменно нужнымъ) Толстой также врагъ всякаго нигилизма и также собирается защищать отъ чего–то народъ; «Современникъ» не могъ впрочемъ понять хорошенько (вотъ въ томъ–то и дѣло) отъ чего, потомучто самъ графъ Толстой выражается объ этомъ неопредѣленно: сначала говоритъ, что народъ желаетъ образованiя, потомъ, что онъ противодѣйствуетъ въ этомъ обществу и т. п.» (стр. 22).

Статья Толстого совершенно удобопонятна; Толстой какъ всегда, такъ и въ этой статьѣ («Воспитанiе и образованiе», iюль «Ясной Поляны» 1862), является дѣйствительно врагомъ всякаго нигилизма, т.–е. ничтожества, пустозвонства и тому подобныхъ современныхъ добродѣтелей, а собирается онъ защищать народъ отъ всякаго деспотизма, откуда бы тотъ ни шолъ. «Современникъ» вѣроятно такъ его и понялъ, но не сознается въ этомъ, потомучто признаетъ деспотизмъ умѣстнымъ и законнымъ въ нѣкоторыхъ, конечно особенныхъ случаяхъ, до объясненiя которыхъ онъ еще не дочитался въ своихъ книжкахъ. Говоритъ объ этомъ Толстой совершенно ясно и опредѣленно, а только не полно, потомучто защищать народъ отъ деспотизма семьи, религiи и правительства считаетъ не нужнымъ.

«Въ наукѣ и литературѣ встрѣчаются постоянно нападки на насилiе воспитанiя семейнаго... встрѣчаются нападки на религiозное воспитанiе... встрѣчаются нападки на воспитанiе чиновниковъ, офицеровъ... Но на образованiе общественное не слышно нападокъ» (Iюль, «Я. П.», стр. 15).

На него–то и нападаетъ Толстой. Это вещи всѣмъ и каждому извѣстныя и которыя только «Современнику» кажутся новыми, потомучто онъ дальше своихъ любезныхъ книжекъ не пошолъ. Толстой и сначала говоритъ, что народъ жаждетъ образованiя, и въ срединѣ, и въ концѣ, а противодѣйствуетъ народъ обществу, по его мнѣнiю не «въ этомъ», какъ говоритъ «Современникъ», а «въ томъ, что ему то отцы, то попы, то чиновники, то агитаторы навязываютъ воспитанiе, а образованiя, въ которомъ онъ нуждается, никто не даетъ; что его душатъ иностранной цивилизацiей, тогда какъ у него есть своя; что его хотятъ водить на помочахъ, тогда какъ онъ самъ умѣетъ и стоять и ходить на собственныхъ ногахъ. Напрасно «Современникъ» говоритъ, что Толстой во имя народа отвергаетъ воскресныя школы и университеты, которые (и тѣ, и другiе) «добровольно» посѣщались сотнями слушателей: ничего подобнаго Толстой не говоритъ. Напротивъ онъ видитъ въ этихъ фактахъ «добровольнаго» посѣщенiя то, что народъ жаждетъ образованiя, что онъ безъ него жить не можетъ и непремѣнно, какъ свѣжаго воздуха, будетъ искать его, дай ему только волю. Отвергаетъ Толстой тѣ школы, тѣ университеты, которые не «добровольно», а поневолѣ посѣщаются за неимѣнiемъ лучшихъ. «Все это узко, ограниченно, уродливо, по мнѣнiю графа Толстого (стр. 22 совок. Совр.)» потомучто все это дѣйствительно узко, такъ какъ голяку легче черезъ угольное ушко пролѣзть, чѣмъ въ университетъ попасть, — ограниченно, такъ какъ тамъ и прiемъ студентовъ, и число предметовъ, и курсы наукъ, и пользованiе учебными пособiями, словомъ все ограничено, — уродливо, такъ какъ развивается тамъ все ненормально, неестественно, черезъ пень–колоду, а не

«потомучто все это или устроено безъ вѣдома народа (поймите, что Толстой изъ–за того и хлопочетъ, чтобы это не было устроено съ чьего–нибудь вѣдома, а устроилось бы само собою), или на иностранные порядки (Толстой напротивъ въ насмѣшку называетъ мудрецами тѣхъ, кто устроилъ первый университетъ: наши аматеры цивилизацiи вовсе не вникнули въ сущность европейскихъ университетовъ, да и теперь не вникаютъ; онъ впрочемъ дѣйствительно съ презрѣнiемъ относится къ тѣмъ иностраннымъ университетамъ, которые устроены по системѣ нашихъ. «Университеты нетолько наши, но и во всей Европѣ, какъ скоро не совершенно свободны, не имѣютъ другого основанiя, какъ произволъ, и столь же уродливы, какъ монастырскiя школы» (iюль, «Я. П.», стр. 13–14) или основано на принужденiи и деспотизмѣ школы (вотъ это только и правда) (напримѣръ воскресныя школы? или университетъ, посѣщаемый огромной массой посторонней публики?) стран. 22 совок. Совр.)

замѣчаетъ «Современникъ» въ скобкахъ. Да полно вамъ! Не противъ этого вопiетъ Толстой: развѣ не говоритъ онъ, что онъ не разъ защищалъ костомаровскiй проектъ университета? развѣ въ заключенiе не объясняетъ онъ, что все дѣло образованiя должно вестись на манеръ публичныхъ лекцiй? Онъ противъ любезныхъ вамъ (см. стр. 36 совок. Совр.) экзаменовъ, матрикулъ, чиновныхъ привилегiй и т. п. прелестей. Если онъ смѣется надъ воскресными школами, такъ онъ смѣется надъ ними въ другой статьѣ, и притомъ совершенно за дѣло: онъ смѣется надъ тѣмъ, что туда ходили поучать народъ люди безтолковые, увлекшiеся модой и представляетъ примѣръ дѣйствительно смѣшной оригинальности, именно барыню, которая, расказывая о посѣщенiи Авраама тремя странниками, кстати заговорила о желѣзныхъ дорогахъ. Такъ вѣдь это дѣйствительно забавная дичь и точно также мало относится къ воскресной школѣ, какъ мало относился бы къ вашимъ любезнымъ книжкамъ смѣхъ надъ человѣкомъ, который объясняя, положимъ хоть по Молешоту, что въ мозгу есть сѣра и фосфоръ, заговорилъ бы кстати о производствѣ зажигательныхъ спичекъ. Не воскресныя школы бранитъ Толстой въ этой статьѣ, а неумѣлость барыни; точно также и говоря про университеты, не студентовъ бранитъ Толстой, а неумѣлость професоровъ, неразвитость среды, въ которой обращаются студенты, нерацiоность устава университетскаго (и стараго, и новаго, вѣдь всѣ эти уставы по его мнѣнiю на одну стать) и т. д. Напрасно вы (стр. 39 Соврем.) клевещете, будто Толстой «съ сосредоточенной злобой нападаетъ на все что есть у насъ свѣжаго», т. е. на молодое поколѣнiе; онъ никогда и не думалъ нападать на него, напротивъ всѣ его симпатiи на сторонѣ молодого поколѣнiя, да и оно очень хорошо это знаетъ и симпатизируетъ съ нимъ, чтó отчасти видно и изъ того, что окружающiе Толстого педагоги — исключительно молодые люди.

Вы говорите, что Толстой пишетъ такъ, что его и понять нельзя; вы его обзываете стародуромъ, обскурантомъ и т. п. Да «кто еси ты судяй чуждему рабу?» Ужь не професоръ ли вы полно, что такъ милы вамъ университеты?.. Поймите же, что вы–то и есть «новодуры», не умѣющiе трехъ словъ связать не укравши, не понадергавши ихъ изъ книжекъ, вы–то и есть «обскуранты», неумѣющiе трехъ понятiй связать, не жизненныхъ, куда вамъ, вы поди–ка и о существованiи такихъ не знаете, а не умѣющiе связать трехъ понятiй, понадерганныхъ вами же изъ вашихъ же книжекъ. Вотъ хоть тутъ: изобрѣли вы какую–то «школу народнаго и нацiональнаго мистицизма» (что за безсмыслица, Создатель!) съ оттѣнками отъ квасного патрiотизма и далѣе; вы забраковали буквально всѣхъ, имѣющихъ въ виду народность и нацiональность. Кто же вы? космополиты? Да понимаете ли вы что такое европейскiй космополитъ? Понимаете ли вы, что космополитъ–нѣмецъ стремится всѣхъ сдѣлать нѣмцами, космополитъ–французъ стремится сдѣлать всѣхъ французами, космополитъ–англичанинъ стремится сдѣлать всѣхъ англичанами и т. д. и т. д.? Вѣдь это только одни ублюдки европейской цивилизацiи и татаровизантiйскаго развитiя стремятся изъ русскихъ сдѣлаться нерусскими. Знаете ли вы чтó такое нацiональность и народность? Знаете ли вы чтò такое тѣ «общiя причины», которыя пораждаютъ и развиваютъ народный духъ или (можетъ–быть вамъ понятнѣе будетъ) народный генiй? Знаете ли какъ силенъ ими этотъ народный духъ? Нѣтъ? Такъ возьмите въ зубы вами же рекомендуемаго Бокля и раскусите хоть слѣдующiя мѣста (стр. 186, февраль «Времени», Бокля: «Исторiя умственнаго развитiя въ Испанiи») (1).

«Внизу подъ этой поверхностью работали, далекiя отъ всякихъ политическихъ лекарствъ, великiя общiя причины (2), дѣйствующiя уже многiя столѣтiя и увѣренныя, что раньше или позже онѣ принудятъ политиковъ идти по своимъ слѣдамъ, принять политику, согласную преданiямъ страны и сообразоваться съ обстоятельствами, подъ влiянiемъ которыхъ составились эти преданiя»; стр. 189: «Такимъ образомъ общiя причины рѣшительно торжествовали надъ каждымъ препятствiемъ. Если разсматривать ихъ дѣйствiе за долгiй перiодъ времени, то среднее ихъ дѣйствiе неодолимо (слышите ли?)»

Противъ нихъ, вопреки имъ дѣйствовать нельзя; тутъ не поможетъ ни протекцiонный духъ, проповѣдуемый вами и на языкѣ Бокля называемый «великимъ врагомъ цивилизацiи», ни даже свобода.

«Обстоятельства, заставившiя дать муниципальныя привилегiи, измѣнились, а потому и привилегiи стали исчезать. Не исходя изъ народныхъ привычекъ, онѣ погибли при первомъ случаѣ (понятно вам?) (стр. 189)»

Людей дѣйствительно либеральныхъ и прогресивныхъ, но проводившихъ свои идеи, не обращая вниманiя на эти общiя причины, и порожденный ими народный духъ, онъ осуждаетъ: «ихъ дѣйствiя были ошибочны и близоруки (стр. 177)», «не излечилась отъ безумiя (уразумѣли вы?) либеральная партiя» и т. д. Тутъ не поможетъ и насильственное воспитанiе, проповѣдуемое вами. Вспомните чтó говоритъ онъ о Карлѣ III:

«Онъ ввелъ насколько былъ въ состоянiи новую жизнь въ старые университеты и сдѣлалъ все возможное для возстановленiя наукъ и репутацiи университетовъ. Онъ основывалъ школы, увеличивалъ средства гимназiй, награждалъ професоровъ и жаловалъ пенсiоны. Въ подобныхъ дѣлахъ его щедрость казалась неистощимой. Въ 1771 г. было признано, какъ установленный принципъ правительства, что изо всѣхъ вѣтвей государственнаго управленiя забота о воспитанiи есть самая важнѣйшая (не новости же однако вы, гг. «Современникъ», проповѣдуете!) (стр. 180)», но: «когда онъ умеръ, страна опять впала въ свое прежнее бездѣйствiе и стало ясно видно, что эти великiя дѣла были не нацiональныя, а политическiя, другими словами — онѣ были одолжены своимъ совершенiемъ единственно дѣятельности отдѣльныхъ лицъ, самыя ревностныя усилiя которыхъ становятся ничѣмъ, если имъ противодѣйствуютъ общiя причины (убѣдились?). Часто бываетъ трудно усмотрѣть эти причины, но даже сильнѣйшiе изъ насъ, къ великой своей досадѣ, должны оказывать имъ безусловную покорность (стр. 183)».

Противодѣйствовать можно только распространенiемъ чистаго знанiя, чистой науки, неоскверненной прикосновенiемъ теоретиковъ:

«Пока наука съ ея смѣлымъ, изслѣдовательнымъ духомъ не утвердитъ свое право дѣлать всякiя изслѣдованiя согласно своимъ собственнымъ методамъ (значитъ внѣ всякой теорiи), мы можемъ быть увѣрены, что въ Испанiи ни литература, ни университеты (а вотъ тутъ наука, подчиненная теорiи, тутъ воспитанiе насильственное), ни законодатели, ни реформаторы всякаго рода, никто и ничто не въ состоянiи будетъ освободить народъ отъ того безнадежнаго и омраченнаго состоянiя, въ которое онъ ввергнутъ ходомъ событiй (стр. 192)».

Вы хотите пересадить къ намъ европейскую цивилизацiю?

«Наперекоръ усилiямъ послѣдовательныхъ правительствъ, наперекоръ влiянiю иностранныхъ нравов, наперекоръ тѣмъ естественнымъ улучшенiямъ, которыя измѣняютъ положенiе обществъ и которыхъ испанцы неспособны были принять, наперекоръ всему этому въ Испанiи нѣтъ и признака нацiональнаго прогреса (стр. 198).»

Поняли ли вы? Не думаете ли вы, что ученiе Толстого противорѣчитъ ученiю Бокля? Такъ слушайте:

«Школа должна имѣть одну цѣль: передачу свѣдѣнiй, знанiя (instruction), не пытаясь переходить въ нравственную область убѣжденiй, вѣрованiй и характера; цѣль ея должна быть одна — наука... Школа не должна считать ни одну науку, ни цѣлый сводъ наукъ необходимыми, а должна передавать тѣ знанiя, которыми владѣетъ, предоставляя учащимся право воспринимать или не воспринимать ихъ; мы вѣримъ, что они знаютъ чтò имъ нужно, и для насъ достаточно труда угадать ихъ потребность и только отвѣчать на нее (стр. 40, 41; Iюль Я. П.). Хочешь наукой воспитать ученика, люби свою науку и знай ее, и ученики полюбятъ и тебя, и науку, и ты воспитаешь ихъ, но самъ не любишь ее, то сколько бы ты ни заставлялъ учить, наука не произведетъ воспитательнаго влiянiя (стр. 43, тамъ же).»

Слѣдовательно историкъ и педагогъ принадлежатъ къ одной и той же школѣ: историкъ указалъ зло и средство противъ него; педагогъ старается о примѣненiи этого средства для достиженiя общей имъ цѣли и оба на пути своемъ натыкаются, какъ на пень–колоду, на васъ и подобныхъ вамъ либераловъ.

Выписавъ содержанiе первыхъ страницъ статьи Толстого «Воспитанiе и образованiе», «Современникъ» просто напросто начинаетъ ругать его, вмѣсто того, чтобы опровергать его мнѣнiя, да къ этому еще прибавляетъ: мы–де этимъ бы и покончили, да вотъ, глупый вы народъ читатели, примите пожалуй его статью за постановку вопроса. Будьте увѣрены, гг. «Современникъ» (умный вы народъ!), что это, какъ и слѣдуетъ, всѣ примутъ за рѣшенiе вопроса и только сдѣлаютъ въ немъ нѣкоторыя поправки. Вопросъ совершенно общiй: имѣетъ ли право одинъ человѣкъ обдѣлать другого по образу и по подобiю своему? и отвѣтъ понятенъ: нѣтъ; доказательство прямое, никто и ничто не дастъ ему этого права; доказательство отъ противнаго — никто не можетъ отнять тогда это право ото всякаго, даже и отъ мошенника. Чтоже тутъ обскурантнаго? Кому же въ настоящее время ново возставать противъ права насилiя въ воспитанiи?

Вы говорите что у Толстого высказывается въ этой статьѣ

«незнанiе современной педагогической науки и таже вражда къ новымъ попыткамъ нашего общества, какая вообще свойственна нашей нацiонально–мистической школѣ (стр. 25, совок. «Современникъ»).»

Позвольте оговориться: здѣсь ничего подобнаго не высказывается. Вопервыхъ Толстой своимъ положенiемъ не современную или довременную педагогическую науку отвергаетъ, а вообще всякую, которая имѣетъ въ виду насильно сдѣлать изъ человѣка то что ей вздумается, даже болѣе: не науку только о воспитанiи онъ отвергаетъ, а самое воспитанiе. Вовторыхъ въ этомъ же отношенiи онъ становится въ оборонительное положенiе и къ обществу, и притомъ не къ одному только образованному обществу, а и къ массѣ народной: онъ точно также говоритъ противъ совѣтовъ, даваемыхъ крестьянами, точно также вооружается противъ предразсудковъ о воспитанiи, господствующихъ въ ихъ массѣ, какъ говоритъ и вооружается противъ совѣтовъ и предразсудковъ образованнаго общества. Съ первымъ положенiемъ о ненужности воспитанiя мы не согласны, потомучто этотъ вопросъ поставленъ неправильно: не въ томъ дѣло, нужно или не нужно воспитанiе, а въ томъ, что оно есть, что отъ него отбиться нельзя, что самъ Толстой, самъ того не замѣчая, воспитываетъ своихъ учениковъ и прекрасно воспитываетъ. Во второмъ случаѣ мы совершенно согласны съ Толстымъ: мы тоже какъ и онъ возстаемъ противъ всякаго насилiя въ воспитанiи, откуда бы оно ни шло, противъ всякаго вмѣшательства школы въ формированiе вѣрованiй, убѣжденiй и характера учащихся. Не довольно либерально чтоли это по вашему? Правда, Толстой никогда не дойдетъ въ либерализмѣ напримѣръ до почтеннаго г. Н. Щедрина (М. Е. Салтыкова), этого замѣчательнаго нигилиста de lendemain, но и то сказать — г. Щедринъ неофитъ и каждому понятна его ревность. Всякому свое. А теперь позвольте слушать васъ дальше.

Вамъ угодно было вступиться за нѣмецкую педагогiю, но какъ? Вы просто наговорили громкихъ, ни къ чему не ведущихъ фразъ, а именно, что педагогiя наука незаконченная, что она въ связи съ обстоятельствами жизни общества, что въ ней есть свои ретрограды и верхогляды; извините, вы сказали «передовые люди» и т. п., пожалѣли, что Толстой на книжки ни на какiя не ссылается (а вы–то на основанiи какихъ книжекъ толкуете? Вѣдь у васъ ни одной цитаты, ни одной нѣтъ), да тутъ же (вотъ кстати–то!) замѣтили, что Толстой о Песталоцци «высокомѣрно» отозвался:

«Песталоцци человѣкъ, скорѣе угадывавшiй сердцемъ, чѣмъ открывавшiй научными путями новую дорогу воспитанiя; человѣкъ, давшiй только мысль для дальнѣйшаго развитiя и окончательно имѣющiй теперь одно историческое значенiе (стр. 26, «Современникъ»)», говорите вы.

Что за пустая фраза! перечтите же что сказалъ Толстой и вы убѣдитесь, что онъ несравненно больше вашего знакомъ съ тѣмъ, о чемъ вы говорите зря, съ его же словъ (Августъ. Я. П., стр. 28):

«Чтоже такое Песталоцци и знаменитая система, которой столько злоупотребляютъ въ наше время? Песталоцци никогда не былъ теоретикомъ, никогда не былъ философомъ и не оставилъ намъ никакой системы педагогiи. Когда я только начиналъ заниматься педагогiей, имя Песталоцци и ссылки на его мнимую теорiю ввели меня въ то же заблужденiе, въ какое и теперь вводится большинство публики. Перечитавши все что написалъ Песталоцци и что объ немъ было писано, я убѣдился, что Песталоцци никогда не былъ философомъ, не положилъ никакихъ новыхъ основанiй въ такъ–называемую науку воспитанiя. Песталоцци вовсе не былъ философомъ какъ Руссо, Кантъ и Шелингъ, онъ былъ только хорошiй учитель. Если ужь непремѣнно отыскивать заслугу Песталоцци въ философiи педагогiи, то заслуга эта будетъ состоять въ дальнѣйшемъ развитiи и примѣненiи мысли Руссо — свободы и самодѣятельности въ воспитанiи. Простая мысль эта, разбросанная по разнымъ мелкимъ сочиненiямъ, оставшимся отъ Песталоцци, состоитъ въ слѣдующемъ:

«Человѣкъ въ дѣйствительной жизни поучается не однимъ только словомъ, но и посредствомъ всѣхъ своихъ чувствъ. Въ старой же школѣ способъ поученiя состоялъ только въ передачѣ слова, почему бы и въ школѣ не ввести способа передачи, дѣйствующаго на всѣ чувства ребенка?»

Скажите бога–ради, чѣмъ же это высокомѣрнѣе вашего отзыва? И неужели вы не понимаете, что мысль–то здѣсь совершенно таже что у васъ, да только не пустыми фразами сказанная, а дѣльно? Дальше Толстой говоритъ: «мысль эта совершенно ложна и совершенно справедлива» и разбираетъ что въ ней ложнаго и что справедливаго, къ какой нелѣпости пришла нѣмецкая педагогiя въ лицѣ Грубе и Фребеля (а вы говорите, что у него цитатъ нѣтъ), выйдя изъ этой простой и прекрасной мысли и т. д. Гдѣ же тутъ незнанiе педагогiи? Изъ чего же вы вывели, что Толстой не умѣетъ различить теоретической педагогiи отъ существующей школы? Знаетъ онъ это различiе и какъ сейчасъ видѣли, знаетъ лучше васъ. Нигдѣ не говоритъ онъ, что здравыхъ понятiй о педагогiи ни у кого нѣтъ. Онъ признаетъ философiю педагогiи, о которой вы и понятiя не имѣете; онъ знакомъ съ теорiями, о которыхъ вы и не слыхивали, онъ бывалъ въ разныхъ школахъ и хваленыхъ и хуленыхъ, тогда какъ вы со своей лежанки объ нихъ толкуете, да по воспоминанiямъ дѣтства; и все это привело его къ тому заключенiю, что не теорiя, а принципъ этой теорiи ложенъ, и потому какъ бы она прекрасна ни была, она все же никуда не годится. Вы ему рекомендуете осмотрѣться, опредѣлить причины дурного положенiя школы. Да знаетъ онъ ихъ; неужели вы и этого–то изъ его статьи не поняли? Вы ему за новость объявляете, что школы дурны вслѣдствiе дурного общественнаго положенiя. Да скажите на милость, развѣ вся его статья не направлена къ тому, что наука въ школѣ должна быть устранена отъ всякаго посторонняго влiянiя, что наука должна быть внѣ разныхъ влiянiй, что эти влiянiя губятъ школу, что эти влiянiя — явленiе ненормальныя для школы. Что нѣмецкiя и англiйскiя школы также плохи, Толстой твердитъ на каждомъ шагу, и въ нихъ онъ видитъ вредъ всякаго посторонняго влiянiя. «Онъ все сваливаетъ на школу» говорите вы (стр. 27) и клевещете на него: ничего онъ на школу не сваливаетъ, онъ все сваливаетъ на постороннiя влiянiя, отъ которыхъ стремится освободить школу и на разные кундштуки, до которыхъ дошли, идя отъ той ложной мысли, что человѣка можно силою воспитать. Онъ объ этомъ–то именно и горюетъ, что «школа всегда была второстепеннымъ и подчиненнымъ отправленiемъ народной жизни»; онъ именно требуетъ самостоятельности школы и пусть въ нее идетъ только тотъ, кто хочетъ, и пусть каждый, побывавшiй въ ней выноситъ только науку, только знанiе, а не новые предразсудки вмѣсто старыхъ, не современныя нелѣпости вмѣсто отжившихъ.

«Такимъ образомъ, если графъ Толстой хочетъ говорить о принципахъ воспитанiя въ ихъ широкомъ, идеальномъ смыслѣ, съ его стороны очень странно, предъявляя свои новыя требованiя, нападать на эту существующую школу и считать ее послѣднимъ словомъ науки (стр. 28, «Современникъ»).»

Да позвольте спросить, какъ вы читаете книги, которыя подвергаете критикѣ? Это должно быть вѣдь престранный какой–нибудь способъ у васъ придуманъ! Иначе какъ бы вы умудрились видѣть въ книгахъ совсѣмъ не то что въ нихъ есть? Съ чего вы взяли, что Толстой хочетъ толковать о принципахъ воспитанiя, когда онъ не признаетъ самого «принципа воспитанiя»? Съ чего вы взяли, что онъ считаетъ существующiя школы послѣднимъ словомъ науки? Онъ на разбираемыхъ вами страницахъ говорилъ только одно: школа нелѣпа, если она сложилась подъ влiянiемъ постороннихъ обстоятельствъ и исправить ее при существованiи принциповъ воспитанiя нельзя, потомучто принявъ этотъ принципъ, нельзя отвергать права воспитанiя для однихъ, признавая его за другими, — это нелѣпость. Вы говорите, что есть книжки (вотъ онѣ наконецъ!), въ которыхъ можно повычитать кое–что на этотъ счетъ, т. е. о принципахъ воспитанiя. Мы было обрадовались: думаемъ вотъ–то гдѣ наконецъ самая суть педагогическихъ принциповъ, вотъ–то познакомимся наконецъ мы съ послѣднимъ словомъ науки о воспитанiи; тутъ пожалуй и Р. Оуэнъ какъ слѣдуетъ объясненъ и разобранъ, а не такъ дико, какъ прежде когда–то объяснялъ и разбиралъ его «Современникъ».

Какъ вдругъ, о ужасъ! опять тѣже знаменитыя книжки, которыя уже не разъ предлагаемы были и прежде. Да послушайте, гг. «Современникъ», читали ли вы сами эти книжки? Если читали, такъ вы ихъ не поняли, вы имъ не сочувствуете, вы ихъ вѣрно тѣмъ же невѣдомымъ способомъ, шиворотъ на выворотъ читали, какъ читаете рецензуемыя вами книжки. Вѣдь право совѣстно за васъ... Развѣ можно дѣлать подобные прыжки? Повѣрите ли, читатель, — для ознакомленiя съ послѣднимъ словомъ науки педагогiи «Современникъ» рекомендуетъ... Бокля, Льюиза и Молешота!.. Да хоть бы гг. «Современникъ» не рядомъ ставили эти имена! Какъ у васъ духу хватило поставить рядомъ съ именами Бокля и Льюиза имя г. д–ра Молешота? или, съ другой стороны, отчего уже вы не припрягли сюда и г. Бюхнера? Право, вы должно–быть не читали сами подхваливаемыхъ вами книжекъ. Вѣдь вотъ кто читалъ эти книжки, тотъ очень хорошо знаетъ какая непроходимая бездна лежитъ между Миллемъ, Боклемъ, Льюизомъ, Дарвиномъ и др. съ одной стороны и гг. Фейербахами, Молешотами, Мульдерами, Бюхнерами e tutti quanti съ другой. Кто ихъ изучалъ, тотъ очень хорошо знаетъ, что Милль, Бокль, Льюизъ, Дарвинъ и др. составляютъ совершенно новую школу, которая отвергаетъ цѣликомъ всю европейскую цивилизацiю, проповѣдываемую вами, всю, отъ узкаго католицизма до широколобаго («малѣйшаго ума пространная столица») матерiялизма; — которая одинаково ненавидитъ заурядъ всѣхъ рабовъ, — всѣхъ, отъ рабскихъ поклонниковъ Наполеона III до рабскихъ поклонниковъ соцiализма и комунизма; — которая проповѣдуетъ обособленiе частностей и приведенiе этихъ частностей въ гармоническое соотношенiе между собою и съ общимъ, что бы это за частности и что бы это за общее ни было, — люди и государство (Милль), люди и цивилизацiя (Бокль), органическiя клѣточки и организмъ (Льюизъ), животныя особи и животное царство (Дарвинъ) и т. п.; школа, которая наконецъ представляетъ явленiе, до того органически вышедшее изъ отживающаго европейскаго мiра, что къ ней принадлежатъ, какъ Рихардъ Вагнеръ, стремящiйся индивидуализировать каждый инструментъ въ оркестрѣ, люди неимѣющiе быть–можетъ и понятiя о ея существованiи. Эта школа признаетъ только одну власть — власть факта и несокрушимой логики, и ей нужды нѣтъ куда бы ни привели ее строгiе логическiе выводы. Вы знаете, что часто слышатся споры о душѣ, споры по нашему мнѣнiю столь же безплодные и безполезные, бездоказательные и нескончаемые, какъ «древле» были безплодны и безполезны, бездоказательны и нескончаемы споры о томъ, была ли у Адама пуповина: дѣло не въ томъ слѣдуетъ ли различать въ человѣкѣ душу и тѣло, а въ томъ, что человѣкъ есть, и что онъ не только ѣсть и пить хочетъ, а хочетъ еще свободно мыслить и дѣйствовать. Вы знаете какъ различно понимаютъ при этомъ Льюиза тѣ идеалисты, для которыхъ непоколебимый авторитетъ чуть ли не въ папѣ, и тѣ матерiялисты, для которыхъ гг. Молешотъ и Бюхнеръ служатъ столь же неколебимыми авторитетами: одни считаютъ Льюиза своимъ единомышленникомъ, другiе своимъ. И вотъ я воображаю себѣ чтó было бы съ этими добрыми людьми, еслибы они порознь пришли къ Льюизу.

— Что вы думаете о существованiи души, сэръ? спрашиваетъ его идеалистъ.

— А вы какъ объ этомъ думаете, сэръ? спрашиваетъ его въ свой чередъ Льюизъ.

— Я думаю, что она существуетъ, сэръ.

— Это какъ вамъ угодно, сэръ; но вы знаете какiя доказательства противнаго? и Льюизъ выяснилъ бы ему всѣ тѣ основанiя, по которымъ отвергается существованiе души.

— Что вы думаете о душѣ, сэръ? спрашиваетъ его матерiялистъ.

— А вы что объ ней думаете, сэръ? переспрашиваетъ его Льюизъ.

— Я думаю, что ея нѣтъ, сэръ.

— Это какъ вамъ угодно, сэръ; но вы знаете чѣмъ доказывается ея существованiе? и онъ представилъ бы ему цѣлый рядъ доказательствъ существованiя души.

Въ сущности Льюизъ, да и вся эта школа, предоставляютъ и себѣ и другимъ думать о подобныхъ неразрѣшимыхъ вопросахъ рѣшительно такъ, какъ каждому вздумается:

«Мы должны слѣдовать логикѣ (разумѣется идя отъ точнонаблюденнаго факта), мы должны идти туда, куда логика насъ ведетъ. Тотъ, кого безпокоитъ мысль о возвратѣ къ прошлому, тотъ, кто не расположенъ повѣрить, что всѣ явленiя, совершающiяся въ его чувствительномъ организмѣ, имѣютъ одинъ общiй источникъ, одну сродственную сущность, одно общее имя — духъ, имѣетъ полную свободу попытаться составить себѣ какое–нибудь другое убѣжденiе, которое бы не только было прiятное для него, но и объяснило бы факты лучше нашего. Это одинъ изъ тѣхъ предметовъ, относительно которыхъ ни одинъ разсудительный (слышите?) человѣкъ не станетъ навязывать своихъ убѣжденiй. Завѣса таинственности, скрывающая отъ насъ истину относительно этого предмета, никогда не будетъ поднята. Мы, стоящiе передъ завѣсой, можемъ только составлять предположенiя о томъ что скрывается за нею, можемъ только строить гипотезы; истины мы не можемъ видѣть (Льюизъ, «Физ. об. жизни», т. II, стр. 190).

А вы помнится обрѣли истину?.. Ну, чтожъ? на «Дураковой плѣши» законы не писаны. Вотъ и деисты, и матерiялисты (т. е. гг. Фейербахи, Молешоты, Бюхнеры и проч.) тоже нашли истину; вамъ–то чего же зѣвать: не хуже ихъ, «смотритко насъ, какъ мы махнемъ.»

Ну–съ, и махнули: вотъ–де въ Боклѣ, Льюизѣ и Молешотѣ «заключаются послѣднiе выводы современной теоретической педагогiи.» «Въ нихъ», говорите вы (стр. 29), «графъ Толстой и можетъ, если хочетъ, найти тѣ понятiя о правахъ человѣческой личности и основахъ воспитанiя, до которыхъ дошла современная мысль.» Давайте сюда ваши книжки!

Начнемъ хоть съ г. д–ра Молешота, и прежде всего заявляю теперь же, пока бездоказательно, но если потребуется, то и съ ясными доказательствами, что нельзя признавать д–ра Молешота за авторитетъ ни въ какомъ дѣлѣ, ни даже въ спецiальности его, т. е. физiологiи. Онъ трудился много, работалъ усердно, но все это было не впрокъ, потомучто онъ работалъ съ предзанятой идеей, факты наблюдаетъ въ большинствѣ случаевъ невѣрно, объясняетъ ихъ часто совершенно ложно, сопоставляетъ вещи, неимѣющiя никакой связи и т. д., и т. д.; словомъ всякiй натуралистъ, изучающiй Молешота, непремѣнно заподозритъ его до–тѣхъ–поръ пока изъ бiографiи его неубѣдится, что это дѣйствительно благородный труженикъ. Это я заявляю какъ натуралистъ и потому какъ судья въ этомъ дѣлѣ болѣе или менѣе компетентный. Теперь я становлюсь на точку зрѣнiя педагога и доискиваюсь въ его творенiяхъ педагогическихъ основъ. Чтоже вы тамъ нашли, гг. «Современникъ?» Молешотъ до конца ногтей самый отъявленный матерiялистъ. Для него ничего такъ–называемаго психическаго не существуетъ: «этотъ человѣкъ сталъ поэтомъ», скажете вы ему, «значитъ онъ пилъ шампанское», замѣтитъ онъ вамъ, и совершенно искренно прибавитъ:

«Wer weiss es nicht, wie viele edle Dichtergaben einem Trunke feurigen Weins ihren Ursprung verdanken? (стр. 2). Lehre der Nahrungsmittel, von Dr. J. Moleschott; ср. главы «О пивѣ, винѣ и водкѣ» и «Дiэта художниковъ и ученыхъ»), т. е. кому же неизвѣстно какъ много благородныхъ поэтическихъ талантовъ обязаны своимъ происхожденiемъ (да еще ur значитъ первоначальнымъ) питью искрометнаго вина?»

Вотъ и выводите педагогическiя основы. Вопросъ: какъ сдѣлать поэта? Отвѣтъ по Молешоту совершенно положительный: напои любого шампанскимъ. Понимаете ли вы, что на подобныя вещи возражать нечего, развѣ сказать, что это молъ только у васъ у нѣмцевъ, а у насъ тапереча ежели по купечеству какой тамъ ни на есть отцовъ–сынокъ на шампанское разгуляется, такъ онъ значитъ бутылочку–то опорожнитъ, да порожнемъ–те ее и шарахнетъ въ трюмо тамъ чтоли, али во что ни на есть ломкое: обирай значитъ денежки, а ндраву моему не препятствуй. Молешотъ далъ бы точно такiе же положительные отвѣты и на всѣ другiе вопросы педагогическiе, да вотъ видите ли «наука еще до того не дошла», а она дойдетъ по мнѣнiю Молешота до того, что въ одинъ прекрасный день мы съ вами получимъ возможность перемѣнять у людей мнѣнiя совершенно матерiяльными средствами, т. е. покормивши ихъ какимъ–нибудь снадобьемъ: ибо, по его мнѣнiю, умъ человѣческiй и оттѣнки пониманья людского зависятъ отъ большаго или меньшаго количества мозгу (что въ свой чередъ зависитъ отъ питанiя), отъ количества фосфору, заключеннаго въ мозговой жидкости, и т. д. и т. д., словомъ совершенно отъ грубо–матерiяльныхъ причинъ. Онъ положительно утверждаетъ (стр. 148, въ главѣ о чаѣ и кофе), что движенiе умовъ въ XVII столѣтiи въ Лондонѣ зависѣло отъ учрежденiя тамъ кофеенъ, причемъ изъ чтенiя предыдущихъ страницъ видно, что онъ разумѣетъ тутъ исключительно влiянiе кофея. Такимъ образомъ и для васъ на вопросъ кáкъ изъ консерватора сдѣлать нигилиста, онъ положительно отвѣтитъ: «приглашайте его къ себѣ и пойте его кофеемъ и чаемъ». Однимъ словомъ Молешотъ кромѣ замѣтокъ о физическомъ воспитанiи дѣтей, замѣтокъ, въ которыхъ онъ признаетъ не только наслѣдственность организма и свойствъ, но даже передачу свойствъ вмѣстѣ съ молокомъ матери или кормилицы (сличи главу о дiэтѣ младенцевъ), почти нигдѣ не говоритъ о воспитанiи, развѣ въ тѣхъ случаяхъ, когда, больше для красоты слога, чѣмъ по логическому ходу мысли, говоритъ фразы вродѣ: Alle sing wir gleich abhängig von Luft und Erde, Menschen und Thieren, Pflanzen und Steinen (стр. 212 тамъ же), т. е. «всѣ мы зависимъ поровну отъ воздуха и земли, людей и животныхъ, растенiй и камней» (онъ пропустилъ еще воду, а чтобы ужь за одно хватить «огня и воды!» славно бы, громко!), кромѣ подобныхъ замѣтокъ вы ничего не найдете. Изъ этихъ же замѣтокъ, кромѣ нелѣпости воспитанiя ничего не извлечете, если только пойдете путемъ настоящей логики. Въ самомъ дѣлѣ: на человѣка (хоть на ребенка, это все равно человѣкъ, только маленькiй) хочетъ дѣйствовать другой человѣкъ — воспитатель; но въ тоже время и въ той же мѣрѣ (gleich) дѣйствуютъ на воспитанника земля и воздухъ, люди и животныя, растенiя и камни (огонь и вода еще бы, а онъ пропустилъ), слѣдовательно по его счету шесть, а по моему такъ и восемь, противъ одного. Гдѣже вы найдете гиганта столь могучаго, чтобы имъ противодѣйствовать? Однакоже положимъ, что вы сами и есть такой гигантъ, положимъ, что вы создали таки воспитанника по образу и по подобiю своему; но вотъ... положимъ вы возбудили въ вашемъ воспитанникѣ отвращенiе къ поэзiи, это–де погремушки, — какъ не разъ заявлялъ «Современникъ...» а тутъ является какой–нибудь балагуръ, взялъ да и подпаиваетъ каждый вечеръ шампанскимъ вашего воспитанника и дѣлаетъ (понятно, что на этотъ разъ я строго держусь мнѣнiй Молешота) его поэтомъ. Вы говорили ему: «бери только памятью, не соображай, не думай, читай только «книжки» и заучивай ихъ, хотя бы и совершенно безъ смысла, какъ дѣлаемъ это мы, будешь человѣкъ» (не человѣкъ, а чудо), а тутъ шутникъ какой–нибудь озадачитъ его съ утра крѣпкимъ чаемъ, да въ полдень крѣпкимъ кофеемъ, да послѣ обѣда кофеемъ и чаемъ, да и пошолъ, и пошолъ, ну просто заморитъ его чаемъ и кофеемъ. Тотъ глядишь (опять–таки строго по мнѣнiю Молешота) и соображать станетъ и мыслить, а до чего дойдетъ, это предоставляется вамъ самимъ обсудить, но не иначе, какъ принимая въ расчотъ наслѣдственность и передачу (матерiяльную, разумѣется) всѣхъ свойствъ и особенностей родительскихъ, влiянiе земли и воздуха, людей и животныхъ, растенiй и камней и т. д., и т. д. Словомъ, начитавшись Молешота, вы должны будете признать, что воспитанiе — нелѣпость, ибо ни къ чему не ведетъ. Замѣтьте, что я не хочу говорить серьозно о г. д–рѣ Молешотѣ, потомучто вовсе не считаю его серьознымъ авторитетомъ ни въ какомъ дѣлѣ: я заговорилъ о немъ только для васъ. И не думайте чтобъ я не замѣтилъ и той частички правды, которая есть, хотя–бъ и у доктора Молешота. Но вѣдь вы визжите отъ восторга. Вы принимаете лакейски и бездарно доктора Молешота въ руководство, вы даже разсуждать боитесь передъ его авторитетомъ, трусите, падаете до ногъ и берете изъ него все цѣликомъ потому только, что это Молешотъ, европейскiй Молешотъ, авторитетъ, учитель, папа и проч. Теперь перехожу къ Льюизу: — потрудясь въ ваше удовольствiе, мы позволимъ себѣ потрудиться и въ свое.

Начиная говорить о Льюизѣ, мы прежде всего считаемъ обязанностью заявить вамъ, что онъ о васъ самаго дурного мнѣнiя... Не вѣрите? Разверните его «Физiологiю обыденной жизни» и читайте:

«Могучий мыслитель тотъ, кто думаетъ самъ по себѣ (а не по книжкамъ). Оригинальный писатель тотъ, кто не допускаетъ, чтобы у него одна фраза машинально влекла за собой другую. Если у него есть манера или манерность, онѣ его собственныя. Умы нисшаго разряда думаютъ чужiя думы, пишутъ чужiя фразы. Отсюда происходитъ то, что, по выраженiю Гете, въ этомъ мiрѣ такъ мало голосовъ и такъ много эха (стр. 49, т II. Физ. об. жизни; дальнѣйшiя ссылки относятся къ тому же сочиненiю и тóму»).

Не желая быть такимъ эхо, онъ не на словахъ только какъ вы, а на самомъ дѣлѣ отказался отъ всякаго авторитета и вмѣстѣ отъ всякой теорiи:

«Изслѣдованiя Флуранса сдѣлали эпоху въ наукѣ... Сочиненiя Флуранса дѣйствительно увлекательны. Онѣ повидимому до того разъясняютъ и упрощаютъ все дѣло, что критика и ограниченiя кажутся неумѣстнымъ нарушенiемъ нашей прiятной увѣренности. Но серьозный трудъ научаетъ недовѣрiю къ научнымъ афоризмамъ... Но я не думаю, чтобы его (т. е. Флуранса) заключенiя выдерживали сличенiе съ фактами (видите ли сколько но? а вы во всѣхъ критикахъ и ограниченiяхъ находите только одно но, да и то не въ смыслѣ слова, а въ видѣ окончанiя въ словѣ полѣно: все де подъ ноги бросаютъ)...» А выводы часто противорѣчатъ фактамъ, которые приводитъ онъ самъ непонимая ихъ значенiя вслѣдствiе теоретическихъ предубѣжденiй (а вы Толстому совѣтуете держаться теорiи, не обращая вниманiя на такiе факты, которые у него передъ глазами) (стр. 86, 87).

«Мы воздаемъ надлежащую дань уваженiя проницательности Маршаль–Галля и его непоколебимой стойкости противъ опозицiи всякаго рода (таковы же чувства наши къ «Современнику», вельми похожему въ этихъ отношенiяхъ на Маршаль–Галля); но мы оставляемъ за собою право строго (замѣтьте) разбирать мнѣнiя даже и наиболѣе уважаемыхъ личностей (мы тоже оставляемъ за собой это право) (стр. 153) и т. п.

Но зато онъ и себя не считаетъ за авторитетъ, а вы считаете (см. обзоръ журналовъ въ «Современникѣ»); онъ и себѣ не даетъ права создавать теорiи: «для меня это совершенно необъяснимо напримѣръ (стр. 243)» фраза, которой онъ нисколько не стыдится, а вамъ все ясно, какъ день.

Льюизъ признаетъ, что человѣкъ постоянно, весь свой вѣкъ учится; но на науку онъ смотритъ далеко не такъ, какъ вы:

«Наука есть попытка привести ходъ нашихъ идей въ соотвѣтствiе съ ходомъ данныхъ явленiй, согласить наши понятiя съ самыми предметами; она не состоитъ въ томъ, чтобы создать для природы схему, соотвѣтствующую нашимъ идеямъ» (стр. 72).

Если вы желаете знать чтò разумѣетъ Льюизъ подъ «нашими идеями», «нашими понятiями», мы рекомендуемъ вамъ прочесть въ его физiологiи главу «Свойства, переходящiя отъ родителей къ дѣтямъ», въ которой вы увидите, что

«Мы наслѣдуемъ нервную систему точно также, какъ мышечную и костную; а вмѣстѣ съ нервною системою, мы наслѣдуемъ ея общiя и частныя свойства, т. е. общую чувствительность системы, форму мозга и чувственныхъ узловъ. Послѣ этого ясно, что всѣ наклонности, зависящiя отъ нервной системы, также будутъ передаваться; даже спецiальныя способности, каковы способность къ музыкѣ, къ математикѣ, остроумiе и т. д. перейдутъ въ наслѣдство, да даже приобрѣтенныя наклонности и ухватки будутъ передаваться» (стр. 339).

Конечно онъ не доводитъ это до крайности; такъ на слѣдующей страницѣ онъ говоритъ:

«Можно себѣ представить, что склонность къ религiозному чувству можетъ перейти по наслѣдству... но мы не можемъ себѣ представить, чтобы могло передаться что–либо столь спецiальное, какъ вѣра въ извѣстный догматъ.»

Замѣчанiе совершенно вѣрное и подтверждаемое наблюденiемъ надъ самими публицистами «Современника»: наклонность безусловно вѣровать въ авторитетныя книжки нѣтъ сомнѣнiя унаслѣдована ими, но догматъ, но содержанiе книжекъ, но имена авторовъ — все это какъ «частныя частности» измѣнилось. Отцы не давали дѣтямъ въ руки никакихъ книжекъ кромѣ псалтыря да прологовъ; дѣти не даютъ теперь никакихъ книжекъ кромѣ Бокля, Льюиза и Молешота. Но смотрите какая полная наслѣдственность «общаго» порока нетерпимости: отцы въ своемъ рвенiи не умѣли отличить мелкоплавающихъ прологовъ отъ высокопарящихъ псалмовъ — и дѣти неумѣютъ отличить отсталыхъ одностороннихъ умовъ отъ передовыхъ и повозможности всеобъемлющихъ. Вы видите до какой степени точности дѣйствуетъ законъ наслѣдственности, несмотря на благоприобрѣтенное образованiе; а чтоже въ необразованномъ человѣкѣ?

«Старинныя сочетанiя идей, старыя вѣрованiя не легко измѣняются. Человѣкъ можетъ быть сегодня вполнѣ убѣжденъ логикою своего противника, а завтра онъ станетъ повторять свои прежнiя убѣжденiя точно также, какъ еслибы никто, никогда въ нихъ и не сомнѣвался. Его умственныя движенiя могутъ совершаться только по старому пути» (стр. 49).

Неправда ли, что вы, публицисты «Современника», служите наилучшимъ доказательствомъ этого?..

Дома новы, да предразсудки стары!

Порадуйтесь: не истребятъ

Ни годы ихъ, ни моды, ни пожары...

Чтоже вы извлечете изъ Льюиза о наукѣ, о воспитанiи? Повѣрьте, что тоже самое что и изъ Бокля: «ни литература, ни университеты» ничего не помогутъ: они дадутъ только новые предразсудки взамѣну старыхъ, нисколько не лучшiе старыхъ. Льюизъ признаетъ воспитанiе, — мы также, но и на этотъ разъ какъ всегда не въ томъ смыслѣ, не съ той точки зрѣнiя и не для того признаемъ мы одну и туже истину съ «Современникомъ». Дѣло въ томъ кàкъ Льюизъ смотритъ на воспитанiе. Вопервыхъ — оговоримся (и это прiемъ Льюиза): онъ, какъ человѣкъ въ высшей степени образованный и добросовѣстный, никогда не станетъ въ физiологiи разсуждать о педагогiи; это видно и изъ того, что онъ о педагогiи нигдѣ не упоминаетъ, и изъ того, что онъ не рискуетъ говорить даже о психологiи; вотъ напримѣръ одно мѣсто:

«Но это соображенiе переводитъ насъ въ область психологiи и мы поэтому должны тутъ остановиться (стр. 98);» «Мнѣ кажется, что вмѣсто анатомической или физiологической причины этого явленiя нужно искать причину психологическую (стр. 287).»

и такихъ фразъ у него бездна. Вовторыхъ посмотримте къ какимъ результатамъ придемъ мы читая Льюиза съ педагогической цѣлью.

Онъ не признаетъ возможности убѣдить человѣка въ чемъ–нибудь такомъ, въ чемъ тотъ самъ не можетъ убѣдиться и вообще всему прирожденному отдаетъ полный перевѣсъ надъ наноснымъ; это видно изъ цитаты, приведенной вами («Старинныя сочетанiя идей» и пр.). Но онъ признаетъ въ человѣкѣ произволъ:

«Пощекочите лицо спящаго человѣка и рука его... подымется, чтобы почесать то мѣсто, которое вы щекотали. Сдѣлайте тоже самое съ человѣкомъ проснувшимся, и въ результатѣ... получится дѣйствiе другого рода, состоящее въ томъ, что онъ попроситъ васъ оставить его въ покоѣ или можетъ–быть пуститъ вамъ подушкой въ голову (стр. 170, 171).»

Вы вѣдь произвола вовсе не признаете, для васъ «человѣкъ свободенъ, какъ птица въ клѣткѣ» (зри эпиграфъ къ главѣ «О волѣ» въ препрославленной книгѣ Бюхнера). Впрочемъ это въ сторону. Дѣло въ томъ, что Льюизъ признаетъ не только произволъ, но еще развитiе:

«Машина не имѣетъ никакого развитiя... Но организмъ развивается; въ немъ совершаются новыя приспособленiя, такъ что сочетанiе дѣйствiй, представляющееся невозможнымъ въ данное время, можетъ быть черезъ мѣсяцъ сдѣлается совершенно легкимъ (стр. 137)»

Онъ признаетъ воспитанiе произвола:

«Истина заключается въ тóмъ», цитируетъ онъ Бэина (психолога; видите ли вы какъ велика его осторожность!) «что надлежащее воспитанiе нашего произвола... зависитъ отъ того, что мы поставлены въ условiя болѣе благопрiятныя для его приобрѣтенiя (замѣтьте это)».

Далѣе онъ говоритъ отъ своего лица:

«Послѣ извѣстнаго числа попытокъ, идея боли до такой степени соединяется въ его (ребенка) головѣ съ представленiемъ чайника (горячаго), что дитя уже не обжигается болѣе. Потомъ оно засовываетъ руку въ корзину съ бисквитами, и результатомъ этого дѣйствiя, вмѣсто боли, является бисквитъ. За повторенiе этой продѣлки его бранятъ, бьютъ или ставятъ въ уголъ; однимъ словомъ послѣдствiя для него бываютъ непрiятныя, и если наказанiе всегда слѣдуетъ за такого рода дѣйствiями, то дитя скоро выучивается воздерживаться отъ нападенiй на бисквиты (стр. 181)».

Онъ признаетъ въ извѣстной степени и произволъ надъ мыслями:

«Мы можемъ въ извѣстной степени управлять нашими мыслями... Какимъ образомъ это дѣлается, это не совсѣмъ ясно... мы склонны къ извѣстнаго рода идеямъ, потомучто онѣ нравятся намъ, интересуютъ насъ, или потомучто ожиданiе какого–либо удаленнаго удовольствiя или неудовольствiя возбуждаетъ насъ; какъ только возникнутъ въ насъ другiя мысли, другiя идеи, мы подавляемъ ихъ точно также, какъ мы воздержались бы отъ движенiй, которыя могли бы нарушить прiятное ощущенiе. Замѣчательно, что мы не можемъ вызвать въ себѣ по произволу какую–нибудь опредѣленную мысль; но если она возникнетъ (понимаете? — сама собою) въ насъ, то мы можемъ не разставаться съ нею (стр. 183).»

Казалось бы, что изъ всего этого можно бы, хотя и съ натяжкой вывести, что Льюизъ признаетъ воспитанiе въ томъ видѣ, въ какомъ именно вы его признаете. Можетъ–быть мы такъ и вывели бы; но... мы не можемъ признать подобный выводъ правильнымъ. Знайте, милостивые государи, что

«есть опытный путь, на который мы можемъ всегда полагаться: это путь исключенiя. Онъ всегда указываетъ намъ на органъ, не служащiй извѣстному отправленiю, если оно, по удаленiи органа, продолжается (стр. 73).»

Этимъ путемъ исключенiя и пользуется всегда Толстой (сличи также «Логику» Д. С. Милля). Этимъ путемъ воспользуемся и мы. Воспитанiе можетъ помочь развитiю, но только помочь, — создать оно ничего не можетъ. Есть въ свѣтѣ люди

«такiе, для которыхъ не существуетъ различiя между синимъ и краснымъ цвѣтомъ; иные не могутъ отличить ясно различныхъ запаховъ и вкусовъ; нѣкоторые едва могутъ слѣдить за какой–нибудь мелодiей; одни боятся щекотки, другiе ея не чувствуютъ; одни очень чувствительны къ боли, другiе гораздо менѣе (стр. 237)...» «Крикъ летучей мыши въ такой степени высокъ и рѣзокъ, что нѣкоторыя особы не слышатъ его: онъ находится внѣ ихъ звуковыхъ предѣловъ (Льюизъ стр. 273).»

Такъ вотъ тутъ и извольте сунуться съ воспитанiемъ: въ этихъ случаяхъ оно ровно ничего не будетъ значить. А если есть случаи, въ которыхъ оно ничего не значитъ, то по логикѣ исключенiя не въ немъ очевидно главная «суть» дѣла развитiя. Можно внушать воспитаннику извѣстныя идеи, но онъ ихъ восприметъ только тогда

а) если способенъ воспринять. Убѣжденiя не дѣйствуютъ, какъ свидѣтельствуютъ ежедневный опытъ и Льюизъ, а способность зависитъ отъ организма; но чтоже прикажете дѣлать, если идеи такъ рѣзки, что, подобно крику летучей мыши, онѣ внѣ его умственныхъ предѣловъ? Чтоже дѣлать если онѣ не затрогиваютъ его, не хватаютъ его за сердце, какъ другихъ не затрогиваютъ ни боль, ни щекотка? Чтоже дѣлать, если онъ не можетъ слѣдить за ними, какъ другiе не могутъ слѣдить за мелодiей, и твердо помня, что «соловья баснями не кормятъ», часто твердитъ «не сули орла на полетѣ, дай синицу да въ руки»? Чтоже дѣлать, если и запахъ и вкусъ ему недовѣдомы? Чтоже дѣлать, если для него безразличны утки и синяго, и краснаго цвѣта?

и б) если онѣ придутся ему по вкусу. Это не менѣе важное обстоятельство: вкусъ дѣло великое. Карпентеръ имѣлъ неловкость сказать, что «всеядная обезьяна конечно рѣдко дотрогивается до ядовитаго плода, хотя онъ можетъ–быть вкусенъ.» Льюизъ замѣчаетъ на это:

«Но для кого онъ вкусенъ? для обезьяны? Еслибы плодъ былъ вкусенъ для обезьяны, то ядовитость конечно не удержала бы ее и она бы его съѣла; если же онъ не вкусенъ для обезьяны, то нѣтъ ровно ничего удивительнаго въ томъ, что она не дотронется до плода, какъ бы прiятенъ ни былъ вкусъ его для какого–нибудь другого животнаго (стр. 259).»

По одной изъ цитатъ («мы можемъ въ извѣстной степени и проч.») мы видимъ, что Льюизъ признаетъ этотъ вкусъ, эту разборчивость и въ отношенiи идей; мы видимъ также кáкъ Льюизъ опредѣляетъ науку. Какiя же слѣдствiя вытекаютъ изъ всего этого вмѣстѣ взятаго?

А вотъ какiя: 1) воспитанiе въ смыслѣ измѣненiя и образованiя новыхъ убѣжденiй и вѣрованiй, въ смыслѣ измѣненiя характера согласно волѣ воспитателя, т.–е. воспитанiе въ томъ смыслѣ, въ какомъ вы его проповѣдуете, возможно только при одномъ условiи — если за дѣйствiями и рѣчами противными воспитателю всегда слѣдуетъ наказанiе, ибо въ противномъ случаѣ природныя способности и наклонности возьмутъ перевѣсъ, и воспитанiе окажется безполезнымъ... Tu quoque, Brute? Да изъ–за чего же распинался покойный Добролюбовъ, пропираясь съ Пироговымъ о розгахъ, если вы, ближайшiе его, и еще на свѣжей могилѣ станете проповѣдывать наказанiе за ученье? 2) Но воспитанiе въ смыслѣ развитiя и усовершенствованiя существующихъ уже способностей, наклонностей, характера, даже вѣрованiй и убѣжденiй, нетолько возможно, а и необходимо. Толстой на словахъ совсѣмъ отвергаетъ воспитанiе; но на дѣлѣ онъ отвергаетъ только воспитанiе въ вашемъ смыслѣ, въ смыслѣ передѣлки человѣка на новый ладъ. Въ этомъ смыслѣ отвергаемъ воспитанiе и мы, и притомъ съ двухъ сторонъ: г. Страховъ говоритъ, что есть въ ребенкѣ живая душа, которую воспитанiемъ передѣлать нельзя, но развить и усовершенствовать можно; я же думаю, что въ ребенкѣ есть прирожденныя сочетанiя нервныхъ узловъ, прирожденное и опредѣленное взаимодѣйствiе нервныхъ центровъ и этого передѣлать нельзя, а совершить и облегчить взаимодѣйствiе можно. Такимъ образомъ былъ бы съ нами согласенъ и Льюизъ, еслибы только онъ заговорилъ о педагогiи, потомучто онъ вполнѣ убѣжденъ, что «умственныя движенiя человѣка могутъ совершаться только по старому пути.» Ктоже ближе къ Льюизу въ педагогическомъ отношенiи: публицисты «Современника» или Толстой? Конечно Толстой, потомучто онъ на практикѣ именно такъ и ведетъ дѣло, какъ слѣдуетъ, а только, увлекшись ненавистью къ насилiю въ воспитанiи, невѣрно понялъ подъ словомъ воспитанiе одно это насилiе.

Нужно ли вамъ еще разъ доказывать, что и Бокль не съ вами? Я думаю, что достаточно и представленныхъ мною выдержекъ изъ Бокля, чтобы убѣдиться въ этомъ...

Итакъ изъ указанныхъ вами авторовъ ни одинъ не согласенъ съ вашимъ взглядомъ на воспитанiе, и наоборотъ съ этими авторами очень легко дойти до убѣжденiя Толстого. «Чтоже сей сонъ значитъ?» говоря вашей любимой поговоркой. Помоему это не болѣе и не менѣе, какъ явное доказательство пребыванiя вашего на «Дураковой плѣши», мѣстность, честь открытiя которой принадлежитъ безспорно вамъ. Съ чего же вы такъ яро «какъ съ дубу» обрушились на Толстого? Вы говорите ему:

«Кому могутъ быть интересны ваши умозаключенiя, подкрѣпленныя только личнымъ вашимъ капризомъ, если есть выводы физiологiи, антропологiи, исторiи, подкрѣпленные строгими научными фактами? (стр. 29 совок. Совр.).»

Вотъ это мило! Понятно ли вамъ хоть теперь–то наконецъ, что еслибы требованiе подкрѣплять педагогическiе выводы выводами изъ физiологiи, антропологiи и исторiи, было не личнымъ вашимъ капризомъ, а дѣйствительною потребностью (мы этого не признаемъ, потомучто Толстой подкрѣпляетъ свои доводы совершенно достаточнымъ аргументомъ — трехлѣтнимъ опытомъ: вѣдь онъ не болтунъ–яйцо изъ среды «Современника», а человѣкъ дѣла), то Толстой, говоря противъ насильнаго воспитанiя, могъ бы подтвердить, что оно не плодотворно — цитатами изъ Молешота; что оно незаконно, какъ незаконное всякое насилованiе природы, цитатами изъ Льюиза; что оно невозможно въ смыслѣ непримѣнимости на практикѣ — цитатами изъ Бокля. Далѣе вы продолжаете:

«Вы избавите ее (молодую личность) только отъ одного деспотизма, школьнаго, но остается тотъ же деспотизмъ семьи, деспотизмъ невѣжества, предразсудковъ, извращонныхъ нравственныхъ понятiй и т. д., и т. д., отъ чего теперь избавляетъ отчасти (но не весьма, прибавимъ мы отъ себя) школа (стр. 29).»

Скажите намилость, да какъ же можетъ случиться, чтобы знанiе, чистое знанiе, безъ всякихъ «помѣсей» теоретическихъ, знанiе, переданное съ любовью и съ увлеченiемъ, какъ этого требуетъ Толстой, какъ же можетъ случиться, чтобы такое знанiе оставило ученика рабомъ невѣжества, предразсудковъ, извращонныхъ нравственныхъ понятiй и т. д.? Нѣтъ, это невозможно нигдѣ, развѣ на Дураковой плѣши. Вы, читатель, думаете, что это самое нелѣпое изъ того что сказалъ «Современникъ» о Толстомъ? Нѣтъ–съ, погодите–съ, «что дальше въ лѣсъ, то больше дровъ.» «Современникъ» предлагаетъ взять Толстому деревенскаго мальчика, воспитаннаго на свободѣ (sic!).

«Какiя же свѣдѣнiя нужны для этой личности? (читайте отчеты объ яснополянской школѣ и вы узнаете изъ нихъ о цѣломъ рядѣ свѣдѣнiй, потребованныхъ самими дѣтьми такого рода). Очевидно, что тѣ элементарныя свѣдѣнiя, какъ грамота, письмо и т. д. не могутъ особенно подвинуть свободнаго развитiя (а по опыту Толстого видно, что могутъ, стоитъ только не по дурацки обучать чтенiю и письму); высшая наука, но вы ее не одобряете. Судя по вашимъ высокомѣрнымъ отзывамъ, вы думаете, что и она сбилась съ пути... (стр. 30).»

Вотъ хорошо! да гдѣ же это, когда, на какой страницѣ забракована Толстымъ наука, — ничего не извѣстно; а вотъ мы и цитатами доказали, что Толстой отвергаетъ только прелесть всякой теорiи, а науку, т.–е. чистое знанiе, признаетъ; но видно въ томъ–то и бѣда его, что онъ не «теоретикъ». Далѣе «Современникъ» представляетъ теорiю воспитанiя. Чтò за теорiя... но позвольте намъ ее разобрать (всѣ слѣдующiя цитаты взяты изъ Совр. стр. 30 и 31):

«Люди здравомыслящiе думаютъ иначе. Они вполнѣ признаютъ свободу человѣческой личности, но только съ другой стороны.»

Неправда; люди здравомыслящiе признаютъ свободу не односторонне, а всесторонне; свобода, разсматриваемая съ какой–нибудь одной стороны, не удовлетворяетъ ихъ, напримѣръ: ни взятая отдѣльно свобода политическая (муниципальныя привилегiи и въ Испанiи были, да сплыли), ни взятая отдѣльно свобода слова и печати (это тоже было попробовано въ Испанiи), ни взятая отдѣльно свобода отъ предразсудковъ (это тоже въ Испанiи: хотя не долго, но она была свободна отъ самыхъ закоренѣлыхъ предразсудковъ — входила въ сношенiя съ невѣрными, вела съ ними торговлю, брала подати съ духовенства и т. п., что все было противно ея предразсудкамъ) и т. д.

«Эта свобода заключается по ихъ мнѣнiю въ возможности развитiя всѣхъ физическихъ и моральныхъ данныхъ, которыя человѣкъ имѣетъ отъ природы.»

Не говоря уже о нелѣпости выраженiя «моральныя данныя отъ природы», мораль не природа, а напускное, условное, придуманное, — здѣсь подъ маской дешовенькаго, пустенькаго либерализма скрыто красное ретроградство. Никто изъ здравомыслящихъ людей такъ узко не понимаетъ свободу, никто изъ уважающихъ свободу людей такъ обще не выражается о ней. Свобода заключается не въ возможности развитiя вообще: опять повторяемъ вмѣстѣ съ Боклемъ — Испанiя нетолько имѣла возможность развитiя, ее еще подгоняли на пути развитiя, насильно навязывали ей развитiе, однакоже въ ней «идея свободы вымерла, если на самомъ дѣлѣ, въ настоящемъ своемъ значенiи она когда–нибудь существовала въ Испанiи» (Бокль, стр. 197, февраль «Время»). Не въ возможности развитiя вообще заключается свобода, а въ возможности развитiя активнаго, т.–е. въ полной самобытности: въ самоуправленiи, самодѣятельности, самостоятельности, и главное, въ самоупованiи: «ничто не могло остановить движенiя англiйской цивилизацiи,» говоритъ Бокль (тамъ же), «англичане убѣждены, что они обладаютъ въ самихъ себѣ тѣми источниками и той плодовитостью соображенiя, посредствомъ которыхъ люди могутъ сдѣлаться великими, счастливыми и мудрыми,» и въ другомъ мѣстѣ, собственно о самоуправленiи и самоупованiи, онъ говоритъ: «безъ нихъ малѣйшiй толчокъ становится пагубнымъ. Въ Испанiи онѣ были неизвѣстны... Съ отсутствiемъ же самоуправленiя и самоупованiя никогда нельзя достигнуть истинной идеи независимости,» безъ этихъ качествъ «испанскiе либералы должны были съ горечью вспоминать о тѣхъ дняхъ, когда они тщетно пытались надѣлить свободой свое несчастное отечество (тамъ же стр. 188).» А вы признаете пасивное, насильственное развитiе! Какъ у васъ духу хватаетъ такъ нагло ссылаться на Бокля?

«Эта свобода развитiя не достигается предоставленiемъ ребенка самому себѣ или случайностямъ окружающей среды.»

Значитъ для этой свободы съ измальства человѣка въ плѣнъ надо взять, не давать ему воли, уничтожить въ немъ способность наблюдать и обсуждать, отнять у него самый лучшiй способъ развитiя, незамѣнимый никакими научными свѣдѣнiями, собственный опытъ, и все это

«потомучто вопервыхъ онъ нуждается въ руководствѣ и помощи.»

Такъ–то, такъ; да «стулья–то зачѣмъ же ломать»; руководствуйте, помогите, но не забирайте въ ежовыя рукавицы.

«Вовторыхъ потомучто для свободы, нужно освободить его отъ множества вредныхъ влiянiй этой среды (да среда то эта въ немъ, поймите же наконецъ), ея старыхъ непригодныхъ предразсудковъ, невѣжества и проч.»

Вотъ этого и довольно, чтобы обратить всю вашу теорiю въ наборъ фразъ. Какъ вы достигнете этого «освобожденiя»? Тутъ только два пути: а) или изолировать ребенка; но тогда онъ не будетъ знать жизни и какъ только выйдетъ изъ вашей школы, такъ тотчасъ же, несмотря на свои знанiя, срѣжется на первомъ шагу, подобно Базарову, только несравненно хуже, потомучто не устоитъ въ своей теорiи (1); б) или вы не вырвете его изъ среды; но тогда зачѣмъ же помочи? Вы дайте ему просто знанiе и оставьте въ покоѣ его предразсудки и невѣжество: съ знанiемъ они уже никакъ не уживутся и исчезнутъ сами собою; между тѣмъ какъ истребляя въ немъ и то, и другое, и третье, вы дойдете до палки и розогъ, и что главное — убьете въ немъ самодѣятельность, самоупованiе, самобытность.

«Ребенокъ является в жизнь безъ всей массы этихъ предразсудковъ разнаго рода (истина, извѣстная со временъ Ж. Ж. Руссо, самаго яраго ея проповѣдника; но... «въ этой истинѣ, какъ лжи–то много») и они очевидно не составляютъ неизбѣжнаго свойства его человѣческой природы уже потому, что въ одномъ мѣстѣ они бываютъ одни, а въ другомъ другiе.»

Какъ это мило! А почему же нельзя сказать «очевидно они составляютъ неизбѣжное свойство его организма уже потому, что въ одномъ мѣстѣ они бываютъ одни, въ другомъ другiе» и притомъ всегда извѣстные для каждаго опредѣленнаго уголка мiра?.. Вы далѣе выводите, что первое дѣло воспитанiя сберечь ребенка отъ нихъ. Значитъ вы хотите изолировать? Куда же вы будете готовить своего питомца? Если для жизни, то онъ долженъ знать эти господствующiе предразсудки, хотя бы они были совершенно безсмысленны. Не зная ихъ и вступивъ въ кругъ людей, слѣдующихъ этимъ предразсудкамъ, онъ будетъ поражонъ общепринятостью и новизною самыхъ предразсудковъ (разумѣется для него), а это два могучих стимула, которые, при его неопытности въ жизни, при его привычкѣ къ помочамъ, при наслѣдственномъ, органическомъ его предрасположенiи къ нимъ, — непремѣнно собьютъ его съ толку. — Цитировать ли дальше статью? Но отчего же нѣтъ? — и занятiе мусорщика представляется мнѣ такимъ же честнымъ занятiемъ, какъ всякое другое честное занятiе. Вотъ и Бокль считаетъ антипатiю къ очисткѣ улицъ отъ мусора въ Мадритѣ несомнѣннымъ доказательствомъ невѣжества и ретроградства жителей. Отчего же не заняться разчисткой литературнаго мусора? Только мы будемъ дозволять себѣ пропуски: не обтирать же тряпкой каждый камень мостовой...

Далѣе слѣдуютъ пустыя фразы о томъ, что дѣломъ воспитанiя будетъ развитiе природы человѣка; но въ томъ то и бѣда, что у каждаго человѣка своя природа, и воспитатель, если только онъ человѣкъ честный и развитый, не возмется опредѣлить свойства природы каждаго воспитанника — «чужая душа — потемки» говоритъ пословица. А еще дальше «Современникъ» находитъ, что есть только одно средство воспитанiя:

«Это средство — чистое знанiе, чистая наука, дѣйствующая на внутреннюю природу человѣка однимъ сноснымъ, разумнымъ и необходимымъ для нея насилiемъ и деспотизмомъ — деспотизмомъ логики.»

Хорошо, фразисто, а толку мало. — Опять прежде всего оговорка: «сносный, разумный и необходимый деспотизмъ логики.» Да ктоже вамъ сказалъ, что это такой деспотизмъ! или сами вы додумались? Но вотъ у меня есть прiятель, который тоже самъ додумался или дочитался, навѣрное не знаю, до совершенно противоположнаго убѣжденiя, а именно онъ утверждаетъ, что «деспотизмъ логики — самый несносный, самый неразумный и самый ненужный деспотизмъ». Этотъ парадоксъ не безъ основанiй. Въ самомъ дѣлѣ, что такое логика напримѣръ въ спорѣ? Ни больше, ни меньше, какъ умѣнье дѣлать умозаключенiя, умѣнье вести къ прямому выводу и только. Изъ какихъ посылокъ дѣлается умозаключенiе, на чемъ основываясь приходятъ къ прямому выводу, — до этого логикѣ дѣла нѣтъ: (1) будь посылки какiя угодно, будь основанiя самыя ложныя, — ея дѣло правильно вывести изъ нихъ заключенiя, на нихъ основать выводъ. Ложность или истинность посылокъ и основанiй опредѣляется не логикой, а здравымъ смысломъ, хотя конечно не безъ помощи логики, но всеже безъ абсолютнаго критерiума истины: такого критерiума нѣтъ, да и не будетъ, — доказательствомъ чему всѣ философскiя школы древнiя и новыя — у каждой есть свой особенный «абсолютный критерiумъ» истины, основанный не на иномъ чемъ, какъ только на вѣрѣ гг. философовъ въ его абсолютность. Идя отъ положенiя, что я въ настоящую минуту на лунѣ, я приду къ заключенiю, что до ночи осталось еще 144 часа, и таковъ деспотизмъ логики. Но дѣйствительно ли я сижу на лунѣ или нѣтъ, — до этого логикѣ нѣтъ ни малѣйшаго дѣла. Совсѣмъ иное здравый смыслъ: онъ мнѣ подскажетъ, что прежде всего нужно орiентироваться и убѣдиться дѣйствительно ли я на лунѣ. Осматриваясь я составлю новый рядъ посылокъ, вслѣдствiе которыхъ деспотизмъ логики заставитъ меня признать, что я ошибаюсь. Тоже самое различiе между здравымъ смысломъ и логикой видно и въ нашей распрѣ: вы, гг. Современникъ, подчиняетесь деспотизму логики, — подчиняемся ему и мы; но вы съ одной точки зрѣнiя смотрите на предметъ — съ точки зрѣнiя узенькой теорiйки, мы — съ нѣсколькихъ; вы однимъ путемъ идете, мы другимъ. Эта послѣдняя разница зависитъ не отъ логики, а отъ здраваго смысла; мы убѣдились, что мы не на лунѣ и что вы тамъ, да еще на Дураковой плѣши, а вы забрали себѣ въ голову, что вы на землѣ, да еще на тронѣ какомъ–то, съ котораго то перунами мещете, то милостями осыпаете смертныхъ.

«Это средство остается единственнымъ законнымъ средствомъ воспитанiя».

(Отмѣтимъ въ скобкахъ, что «Современникъ» признаетъ законность нѣкотораго деспотизма). Однакоже возиться съ мусоромъ — занятiе безъ сомнѣнiя честное, но все же не совсѣмъ прiятное. Какъ бы поскорѣе его покончить?.. Поймите–съ, что Толстой именно такую мысль и проповѣдуетъ, только онъ не признаетъ деспотизма даже логики, не признаетъ необходимости теорiй даже новѣйшихъ. Вотъ мы не совсѣмъ такую мысль проводимъ: мы признаемъ не менѣе законнымъ путемъ и естественный путь воспитанiя — влiянiе среды и природы (съ Толстымъ у насъ собственно разница въ терминахъ: онъ считаетъ этотъ путь путемъ образованiя).

«Такимъ образомъ... вопросъ человѣческой свободы... сводится только къ качеству передаваемаго знанiя, къ тому что будетъ передаваться, а не кто будетъ передавать» (1).

Какъ же, оказывается, просто рѣшается вопросъ о человѣческой свободѣ, а мы–то думали, что его рѣшить — «не мутовку облизать». А въ «Современникѣ» сейчасъ рѣшили! Да тутъ же кстати порѣшили и то, что качество преподаваемаго знанiя зависитъ оттого, что будетъ преподаваться, а не кто будетъ преподавать, т.–е. напримѣръ качество познанiй въ естественныхъ наукахъ будетъ зависѣть отъ того, что будутъ преподавать — геологiю и антропологiю, или философiю и богословiе, а не отъ того, кто будетъ преподавать геологiю и антропологiю — честный натуралистъ, широколобый матерiялистъ или узколобый ксендзъ, кто будетъ преподавать философiю и богословiе — православный священникъ, ярый «вольтеръянецъ», или философъ–гегелистъ... «Гдѣ–жъ намъ въ болотѣ» порѣшить такъ скоро и такъ мудро такiе пустые вопросы! Наше дѣло слушать и удивляться тому, чтò изрекутъ господа — съ Дураковой плѣши...

ИГДЕВЪ

____________

---

(1) Замѣтьте гг. «Современникъ», что поддевку носятъ только тѣ жалкiе цивилизаторы, эмансипаторы и т. п. авторы и ораторы, которые собрались просвѣщать народъ европейской цивилизацiей: народъ зоветъ ихъ «ряжеными»; осмѣиваетъ и знать не хочетъ, не безъ вѣроятности полагая, что къ нимъ–то и относится: прiидутъ пастырiе во одеждѣ овчей, внутрь — удуже суть волци хищные. Порядочные люди не гнушаются ни кучерской поддевкой, ни зипуномъ, но ходятъ сами въ немецкой одежѣ, зато и народъ не гнушается ими. авт.

(1) Я взялъ первую попавшуюся статью Бокля, но... таковъ онъ весь.

авт.

(2) Подъ общими причинами Бокль разумѣетъ климатическiя условiя и историческiя событiя; Льюизъ прибавилъ бы наслѣдственность организма.

авт.

(1) Мнѣ представляется ваше возраженiе, но оно дотого странно, что я ставлю его подъ строкой... Не правда ли что вы укажете мнѣ на Ню–Лэнеркъ Р. Оуэна? Вѣдь правда? Такъ знайте же напередъ, что вы жестоко ошибетесь: Р. Оуэна вы незнаете совсѣмъ (это видно и по давнишней статьѣ Совр.), а я его изучалъ. Пока я вамъ только замѣчу, что дѣти въ Ню–Лэнеркѣ не были изолированы ни отъ влiянiя природы своей страны, ни отъ влiянiя самой нацiи: онѣ были изолированы отъ влiянiя кабака и влiянiя подобныхъ вамъ, а равно и дiаметрально вамъ противоположныхъ теоретиковъ. Въ Ню–Лэнеркѣ ребенокъ находилъ все что могло питать въ немъ чувства самоуправленiя и самоупованiя, и не находилъ ничего, что бы имѣло въ виду насиловать его природу. А въ Америкѣ, гдѣ и страна и люди другiе, и самъ Р. Оуэнъ опѣшалъ, а ужь онъ не вамъ цивилизаторамъ чета. Причина этого самая повашему пустая и ничтожная: порода людей не та, природа страны не та!

авт.

(1) Такъ професору Карпову, вполнѣ подчиняющемуся деспотизму логики, ничто не помѣшало дать въ примѣръ умозаключенiя слѣдующее: «Всѣ планеты суть звѣзды; земля есть планета; слѣд. земля есть звѣзда» (см. «Систематическое изложенiе логики», проф. Карпова. стр. 179).

авт.

(1) Курсивъ въ подлинникѣ.