ЕКСПРОМПТЪ, expromptum, impromptu. Маленькое сочиненье въ стихахъ, написанное или сказанное безъ приготовленiя, на какой нибудь незапной случай; оно можетъ быть Мадригаломъ, Епиграмою и пр. смотря по тому, какiя заключаетъ въ себѣ мысли — нѣжныя, печальныя, шутливыя или острыя. Експромптъ долженъ быть простъ, ежели не хочетъ сочинитель, чтобы почли его написаннымъ на досугѣ. Вотъ примѣры:

Г. Дмитрiева, сказанный на игру Дица, въ то время, когда славный сей музыкантъ пересталъ совсѣмъ говорить, но не переставалъ восхищать своею скрыпкою:

Что слышу, Дицъ! смычокъ, тобой одушевленный,

Поетъ и говоритъ и движетъ всѣхъ сердца!

О сынъ гармонiи! достоинъ ты вѣнца,

И можешь презирать языкъ обыкновенный.

2. Г. Карамзина, сказанный Графинѣ Р.... которой въ одной святочной игрѣ досталось быть Королевою:

Напрасно говорятъ, что случай есть слѣпецъ:

Сiю минуту онъ вручилъ тебѣ вѣнецъ,

Тебѣ рожденной быть Царицею сердецъ.

Сей выборъ доказалъ, что случай не слѣпецъ.

3. Кн: Хованскаго, сказанный одной дѣвицѣ:

Четыре мнѣ стиха ты сдѣлать приказала,

Что жъ, милая, могу я въ скорости сказать?

Скажу ли, что тебя всякъ долженъ обожать?

Давно и безъ меня сама ты это знала.

Для удовольствiя читателей нашихъ помѣщаемъ слѣдующiй анекдотъ, принадлежащiй къ сей статьѣ:

Мелень де Сент–Желе (Mélin de Saint–Gélais), бывшiй въ 1494 году Ангулемскимъ Епископомъ — раздаватель милостыни, Библiотекарь, и другъ Франциска I, Короля Французскаго — часто разговаривалъ съ симъ Монархомъ на стихахъ. Иногда Король произносилъ одинъ или два стиха; Желе обязанъ былъ продолжать тѣмъ же размѣромъ съ подборомъ надлежащихъ рифмъ. Въ одинъ день Францискъ, садясь на лошадь, сказалъ:

Petit cheval, gentil cheval,

Bon à monter, bon à desсendre.

С. Желе въ ту же минуту кончилъ стихи слѣдующимъ образомъ:

Sans que tu sois un Buсéphal,

Tu portes plus grand qu’ Alexandre.

Смыслъ такой:

Францискъ:

Любезная лошадка! на тебя ловко садиться, ловко и сходить съ тебя!

С. Желе.

Хотя ты и не Буцефалъ, а возишь того, кто славнѣе Александра.

Слово Експромптъ можно перевести Русскимъ словомъ Нàскоръ, отъ нарѣчiя нàскоро, что означаетъ сей терминъ и на Латинскомъ языкѣ; но можетъ ли у насъ сiе переводное слово принято быть за техническое — предоставляется сужденiю читателей.

ЕЛЕГIЯ. — 1. О происхожденiи Елегiи. Грамматики, обыкновенно не столько счастливые, сколько плодовитые въ Етимологическихъ изысканiяхъ, предлагаютъ разныя происхожденiя слова Елегiя. Дiомедъ производитъ оное отъ ejuloge~in, хвалить^I), и основываетъ мнѣнiе свое на первомъ употребленiи сей поэмы, состоящемъ, какъ онъ полагаетъ, въ похвалѣ умершимъ. Иные производятъ слово Елегiя отъ глагола ejlegeirein, быть въ безумiи, въ изступленiи^II); другiе отъ ejleeVin, сострадать, сожалѣть; отъ ejVleon leVgein, жалобу говорить, жаловаться, или жалобою возбуждать сожалѣнiе; отъ слова ejlele~u³⁾, служившаго припѣвомъ для нѣжныхъ и жалобныхъ пѣсенъ любовниковъ; а иные, упоминаемые Скалигеромъ⁴⁾, производятъ сiе слово отъ eleo;", сова, по причинѣ печальнаго крика сей птицы.

Но лучше, кажется, вмѣстѣ съ Воссiемъ⁵⁾ принять мнѣнiе Дидима, который производитъ сiе слово отъ e[ e[ leVgein, увы говорить, и думаетъ, что Елегiю назвали такъ по употребленiю въ ней сихъ жалобныхъ возклицанiй. Овидiй также полагалъ сiе происхожденiе; онъ всегда придавалъ Елегiи епитетъ жалобная, печальная, что видно изъ его возклицанiя при оплакиванiи смерти Тибулла: «ахъ, печальная Елегiя! говоритъ онъ, никогда не принадлежало тебѣ съ такою справедливостiю твое имя:

Ah! nimis ex vero nunc tibi nomen erit.

Теренцiанъ Мавръ и Боецiй имѣли такое же мнѣнiе, какъ Овидiй⁶⁾ и описывали Елегiю съ нимъ согласно.

И такъ Елегiя, слѣдуя истинному словопроизведенiю, есть поэма, посвященная слезамъ и жалобамъ.

Тотъ же приведенный выше Дидимъ называетъ Елегiю печальною пѣснiю, которую поютъ съ флейтою, JrhVno" ajdumeno" pro;" a[ulon. — Плутархъ удостовѣряетъ, что дѣйствительно было такое употребленiе первыхъ Елегiй, и что сiе означено въ повседневныхъ запискахъ пифическихъ игръ⁷⁾. Сiе обстоятельство заствляетъ думать, что Елегiя въ началѣ своемъ была не иное что, какъ причитанiе при похоронахъ, столь обыкновенное во всѣхъ временахъ и у всѣхъ народовъ. Римляне, по древнему закону, преданному намъ Цицерономъ⁸⁾ такоеже дѣлали изъ флейты употребленiе, что подтверждаетъ и бывшая у нихъ пословица посылай за флейщиками (jam licet ad tibicines mittas) для означенiя, что въ больномъ нѣтъ надежды къ выздоровленiю. Проклъ также ясно говоритъ,⁹⁾ что въ началѣ своемъ Елегiя употребляема была только при похоронахъ. Можно однакожъ догадываться, что сiи похоронныя причитанiя не имѣли той формы елегiи, какую видимъ въ Мимнермѣ и въ его послѣдователяхъ.

Кто же первый далъ ей извѣстную форму? дабы разрѣшить сiе, надлежитъ вѣрно знать и творца Елегическаго стиха, и тотъ вѣкъ, въ которомъ онъ жилъ; но сiе неизвѣстно, и самые Грамматики въ ономъ не были согласны, такъ что распри ихъ о семъ продолжались до временъ Горацiя:

Quis tamen exiguos elegos emiserat auctor,

Grammatici certant, et adhuc subjudice lis est

Horat. ars. poet. v. 77. 78.

т. е.

Грамматики до нынѣ спорятъ, кто былъ изобрѣтателемъ Елегическаго стиха (Елегiи), но распря ихъ еще не рѣшена.

Если повѣрить Свиду, то или безумный Феоклесъ, или извѣстный Мидасъ были изобрѣтателями стиха Елегическаго¹⁰⁾: Феоклесъ во время своего изступленiя, а Мидасъ при оплакиванiи смерти матери своей. Еслиже послѣдовать Теренцiану Мавру¹¹⁾, то слава сего изобрѣтенiя принадлежитъ Каллиною. Ахиллъ Стацiй¹²⁾, приписавъ честь сiю Архилоху, колеблется потомъ между Клонасомъ и Терпандромъ, и болѣе склоняется на сторону Клонаса. Гермезiанаксъ¹³⁾ полагаетъ наконецъ Мимнерма изобрѣтателемъ Елегическаго стиха. Но всѣ сiи догадки не могутъ быть удовлетворительны. Предположенiе Гермезiанакса должно быть нѣсколько основательнѣе, ибо онъ самъ упражнялся въ Елегiяхъ; но, можетъ быть, Мимнермъ только усовершенствовалъ сей родъ поэзiи; можетъ быть, онъ первый началъ описывать въ Елегiи любовь. Проперцiй даетъ ему въ нѣжности преимущество предъ Гомеромъ:

Plus in amore valet Mimnermi versus Homero.

L. I. El. 9.

т. е.

Въ любви Мимнермовъ стихъ Гомерова прiятнѣй.

Вотъ все, что можно узнать объ Елегiи древнихъ до того времени, какъ Тибуллъ, Овидiй и Проперцiй назначили ее для однѣхъ только несчастiй любовниковъ.

Горацiй показалъ намъ различныя употребленiя сей поэмы¹⁴⁾, изображенныя еще подробнѣе у Буало:

La plaintive Elégie en longs habits de deuil.

Sait, les cheveux épars, gémir sur un cercueil.

Elle peint des amans la joie et la tristesse,

Flatte, ménace, irrite, appaise une maitresse.

L’art. p.

т. е.

Плачевная Елегiя, въ длинномъ траурномъ одѣянiи, съ распущенными власами, умѣетъ стенать на гробѣ; она описываетъ радость и печаль любовниковъ; ласкаетъ, грозитъ, раздражаетъ, успокаиваетъ любовницу.

Впрочемъ и неудивительно, если Елегiя, послѣ стенанiй на могилахъ, стала оплакивать несчастiя отъ любовной страсти: сей переходъ весьма естественъ. Безпрестанный плачъ и стонъ любовниковъ, не есть ли нѣкоторый родъ смерти? Ибо, говоря ихъ языкомъ, они живутъ только обожаемымъ ими существомъ и лишаются жизни при несчастiяхъ, отъ онаго происходящихъ. И то также естественно, что они послѣ стенанiй начали употреблять Елегiю, какъ бы изъ благодарности, для изображенiя радости и для воспѣванiя своихъ побѣдъ.

Римляне, выключая Овидiя, не знали другаго употребленiя сей поэмы. Когда прославляли они удовольствiя сельской жизни, или оплакивали несчастiя, причиняемые войною: всегда говорили объ ономъ въ отношенiи только къ любви своей. Описываетъ ли, на примѣръ, Тибуллъ прелестную долину, прохладную тѣнь дерева, защищающаго его отъ солнечнаго зноя, или чистый и прозрачный источникъ, онъ обращается къ Делiи и говоритъ ей: только бы мнѣ быть съ тобою, моя Делiя, готовъ я сдѣлаться и земледѣльцемъ и пастухомъ.

Ipse boves, modo sim tecum, mea Delia, possim

Iungere, et in solo pascere monte pecus.

II. О свойствахъ Елегiи. Елегiя, опредѣленная въ началѣ своего изобрѣтенiя къ стенанiю и слезамъ, занималась только однѣми несчастiями; она не выражала другихъ чувствiй, не говорила другимъ языкомъ; сохраняя небрежность свою, столь свойственную людямъ огорченнымъ, она старалась болѣе трогать сердце, чѣмъ нравиться; искала болѣе состраданiя, нежели удивленiя. Она удержала сей характеръ и  въ жалобахъ любовниковъ и въ радостныхъ ихъ пѣснопѣнiяхъ; ея мысли были всегда живы, чувствiя нѣжны, выраженiя просты.

Обыкновенно думаютъ, что для сочиненiя Елегiи довольно быть страстнымъ, и что съ одною любовiю, безъ науки и дарованiй, можно писать прекрасныя Елегiи! — И Сумароковъ сказалъ:

Коль хочешь ты писать, такъ прежде ты влюбись.

Такое мнѣнiе на томъ только основывается, что сами стихотворцы въ Елегическихъ творенiяхъ своихъ не къ Аполлону и не къ Каллiопѣ обращались, а единственно къ владычицамъ ихъ сердецъ¹⁵⁾; но если бы они не имѣли другой Музы, другаго Аполлона, кромѣ своихъ любимицъ, то безъ сомнѣнiя не достигли бы до того совершенства, которое прiобрѣло имъ похвалу всѣхъ вѣковъ. Одна страсть произведетъ нѣсколько смѣлыхъ и натуральныхъ мыслей; но сiи мысли, будучи или не на своемъ мѣстѣ, или неприлично выражены, могутъ много потерять своей цѣны. Страсть раждаетъ чувствiя; но искуству предоставлено объяснить ихъ и присовокупить красоты выраженiя.

Сiе не то значитъ, чтобы искуство нужно было для приведенiя въ порядокъ мыслей въ Елегiи, и чтобы она требовала рѣчи непрерывной; нѣтъ, ея свойство не принимаетъ методы Геометрической: постепенная точность въ изображенiи чувствованiй не можетъ быть прилична людямъ, исполненнымъ скорби или радости (ибо сiи только страсти служатъ предметомъ Елегiи); но искуство нужно въ ней для содѣланiя въ мысляхъ нѣкотораго беспорядка, столь сообразнаго съ натурою, и однимъ только славнымъ писателямъ извѣстнаго. Тибуллъ въ этомъ превосходенъ; его Елегiи исполнены замысловатыхъ отступленiй; онъ принимается за свой предметъ, оставляетъ его и снова принимается.  Ежели, на примѣръ,¹⁶⁾ изображаетъ онъ зло отъ войны происходящее; то, приписавъ всѣ ненавистныя имена изобрѣтшему кованiе мечей, непосредственно присовокупляетъ, что причиною войны и всѣхъ народныхъ раздоровъ есть скупость, любостяжанiе; потомъ завидуетъ счастiю тѣхъ, кои жили въ спокойное царствованiе Сатурна; наконецъ, какъ бы увидѣвъ въ рукахъ врага обращенное на него смертоносное орудiе, онъ умоляетъ боговъ отвратить отъ него сiю опасность. Послѣ новаго отступленiя, гдѣ хвалитъ воздержанiе первобытныхъ человѣковъ, опять начинаетъ негодовать на войну, описываетъ адъ, низвергаетъ въ оный любителей раздоровъ, и оканчиваетъ прославленiемъ мира и спокойствiя. — Иногда же сей поэтъ, жалуясь на болѣзнь¹⁷⁾, удерживающую его въ чуждой землѣ и препятствующую сопутствовать Мессалѣ, начинаетъ вдругъ сожалѣть о златомъ вѣкѣ, въ которомъ никакое зло не было извѣстно, потомъ возвращается къ своей болѣзни и проситъ Юпитера объ излѣченiи; послѣ сего описываетъ Елисейскiя поля, куда должна провожать его сама Венера, ежели Парка прерветъ нить жизни его; наконецъ, почувствовавъ въ сердцѣ надежду, утѣшаетъ себя тою мыслiю, что боги, всегда милостивые къ любовникамъ, позволятъ ему еще увидѣть Делiю, которая по разлукѣ съ нимъ не имѣетъ ни малѣйшаго спокойствiя.

Могъ ли бы какой другой стихотворецъ, будучи въ описываемомъ Тибулломъ положенiи, изобрѣсти и соединить такъ удачно столь разнородныя между собою мысли, и наконецъ, такъ сказать, сосредоточить ихъ въ ощущенiи, наиболѣе занимающемъ его сердце? — При всемъ томъ у него видна только натура, а искуства, какого требовали показанныя отступленiя, совсѣмъ непримѣтно.

Всякая принужденность противна свойствамъ Елегiи. Принужденность съ печалью не можетъ быть вмѣстѣ и способна только отвратить, а не возбудить состраданiе. — Сомнительно, чтобы нашъ извѣстный писатель Г. Николевъ могъ кого нибудь привести въ жалость слѣдующими стихами въ написанной имъ Елегiи:

Лишаюсь силъ моихъ отъ вздоховъ и тоски;

Ужъ смѣшанъ съ кровiю токъ слезныя рѣки,

Котору извлекла изъ глазъ моихъ разлука.¹⁸⁾

Рѣка, смѣшанная съ кровiю и протекшая изъ глазъ отъ разлуки, а далѣе въ томъ же сочиненiи уподобленiе рока змiю, который вселилъ въ него адъ, вселя любовь, который наполнилъ кровь его горечью и пр. не могутъ почтены быть мыслями, произшедшими прямо отъ чувствъ сердечныхъ. — Французъ Депортъ еще страннѣе написалъ въ одной своей Елегiи: «небо доставило мнѣ случай увидѣть тебя (говоритъ онъ своей любовницѣ) для того только, чтобы вдругъ поразить меня всѣми своими стрѣлами; однакожъ, казалося, что оно чувствовало приготовляемое мнѣ бѣдствiе, ибо въ тотъ несчастный день, когда явилась ты столь прелестною, безпрестанно шелъ дождь.» Потомъ присовокупляетъ сiе разсужденiе:

Soit qu’il le fist d’ennuy de ma perte proсhaine,

Soit qu’il portas le deuil de ma mort inhumaine.

Desportes El. 2.

т: е.

Оно сдѣлало сiе или отъ горести, что приближается моя погибель, или надѣло трауръ по несчастной моей кончинѣ. — Жаль, что Депортъ не выдумалъ еще какой нибудь причины!

Сумароковъ справедливо сказалъ:

Противнѣе всего Елегiи притворство,

И хладно въ ней всегда безъ страсти стихотворство.

Разсужденiя могутъ быть приличны Елегiи, но только тѣ, кои какъ будто сами отъ себя раждаются; чрезъ сiю легкость онѣ болѣе кажутся чувствами, нежели разсужденiями. Такъ Тибуллъ, описывая прекрасную долину и сказавъ, что въ ней родился Амуръ и научился стрѣлять изъ лука, присовокупляетъ съ обыкновенною ему простотою:

Hei mihi! quam doctas nunc habet ille manus!

т. е.

Какую мѣткую Амуръ имѣетъ руку!

Lib. II. El. I.

Елегiя не любитъ мыслей изысканныхъ, ни тѣхъ, кои только замысловаты. Сiи послѣднiя могутъ быть приличны другому роду поэзiи; а тамъ, гдѣ требуется одного чувства, остроумiе не должно имѣть мѣста. Когда Проперцiй призвалъ тѣни Каллимаха и Филетаса, то онъ не спрашивалъ у нихъ, какимъ образомъ внушили имъ Музы громкiе стихи, а требовалъ только, чтобъ они сказали ему, гдѣ нашли простоту, свойственную Елегiи. — Lib. III. El. I.

Изображенiя похоронъ совершенно приличествуютъ свойству Елегiи. Древнiе очень часто представляли собственную свою кончину и даже учреждали иногда обрядъ погребенiя, а иногда оканчивали свои Елегiи надгробною себѣ надписью. Тибуллъ, сказавъ, что не можетъ пережить потери Нееры¹⁹⁾, которая была уже съ нимъ обручена, и которую похитилъ его соперникъ, тотчасъ устроиваетъ свои похороны. Онъ желаетъ, чтобы Неера, съ распущенными волосами плакала передъ его костромъ; чтобы непремѣнно она была вмѣстѣ съ своею матерью; чтобы обѣ, надѣвъ черныя платья, собрали его прахъ, оросили бы оный виномъ и молокомъ и сокрыли бы въ мраморной урнѣ съ драгоцѣннѣйшими благовонiями; онъ сочиняетъ еще надгробную надпись, показывающую, что причина смерти его послѣдовала отъ потери Нееры:

Ligdamus hic situs est, dolor huic et cura Neerae

Conjugis ereptae, causa perire fuit.

Предметы веселые имѣютъ въ Елегiи особенную свою прiятность, когда противополагаются состоянiю поэта, или представляемыхъ имъ лицъ. — Петрарка, лишась Лауры своей, писалъ:

Zephiro torna: e’l bel tempo rimena

E i fiori, e l’herbe sua dolce famiglia.....

Ridono i prati, e’l ciel si rasserena;

L’aria e l’acqua e la terra é d’amor piena;

Ogni animal d’amar si riconsiglia.

Ma per me, lasso! tornano i piЭ gravi

Sospiri.....

то есть:

Зефиръ возвращается! благодатное время приводитъ и цвѣты и траву, любезныхъ ему сотоварищей. Луга смѣются и небо яснѣетъ. Воздухъ, вода и земля исполнены любовiю, къ которой стремится и всякое животное. Но для меня, увы! возвращаются мои мучительныя стенанiя......

Какой натуральный и горестный переходъ! — Впрочемъ сей родъ описанiя долженъ быть употребляемъ съ великою осторожностiю: Елегiя не столько требуетъ изображенiя прiятныхъ предметовъ, сколько выраженiя нѣжныхъ чувствъ.

И такъ, дабы собрать вмѣстѣ всѣ помѣщенныя здѣсь изслѣдованiя, скажемъ, что Елегiя одолжена происхожденiемъ своимъ причитанiю при похоронахъ, и что соединясь потомъ съ любовною страстiю, стала быть употребляема любовниками для изображенiй скорби и радости; что она требуетъ мыслей нѣжныхъ и натуральныхъ, выраженiй простыхъ и непринужденныхъ, описанiй плачевныхъ и удаленныхъ отъ всякой напыщенности.

_____

Елегiю раздѣляютъ на Треническую и Еротическую^*). Треническая описываетъ печаль, болѣзнь, и всякое несчастливое приключенiе; Еротическая занимается одною только любовiю, и всѣми отъ любви происходящими слѣдствiями.

_____

Древнiе употребляли въ Елегiяхъ стихъ Екзаметръ вмѣстѣ съ Пентаметромъ, что можно видѣть въ приведенныхъ выше Латинскихъ примѣрахъ, и таковыя двустишiя назывались собственно Елегическими стихами. На Русскомъ языкѣ пишутся Елегiи по большей части шестистопными Ямбическими стихами, однакожъ сiе не должно быть правиломъ непремѣннымъ: въ Елегiи всякой размѣръ употребленъ быть можетъ.

_____

Въ примѣръ Елегiи предлагаемъ читателямъ переводъ Г. Батюшкова Тибулловой Елегiи:

Напрасно осыпалъ я жертвенникъ цвѣтами,

Напрасно фимiамъ курилъ предъ алтарями;

Напрасно: — Делiи еще съ Тибулломъ нѣтъ.

Безсмертны! слышали вы скромный мой обѣтъ!

Молилъ ли васъ когда о почестяхъ и златѣ?

Желалъ ли обитать во мраморной палатѣ?

Къ чему мнѣ пажитей обширная земля,

Златыми класами вѣнчанныя поля,

И стадо кобылицъ, рабами охраненно?

О бѣдности молилъ, съ тобою раздѣленной!

Молилъ, чтобъ смерть меня застала, при тебѣ,

Хоть нища, но съ тобой!... къ чему желать себѣ

Богатства Азiи, или воловъ дебелыхъ?

Уже ли болѣе мы дней сочтемъ веселыхъ

Въ садахъ и въ храминахъ, гдѣ дивный рядъ столповъ

Изсѣченъ хитростью наемныхъ пришлецовъ;

Гдѣ все одинъ Порфиръ, Тенера и Кариста,

Помосты мраморны и урны злата чиста;

Луга пространные, гдѣ силою трудовъ,

Легла священна тѣнь отъ кедровыхъ лѣсовъ?

Къ чему Эритрскiя жемчужины безцѣнны

И волны Тирскiя, багрянцемъ напоенны?

Въ богатствѣ ль счастiе? въ немъ призракъ, тщетный видъ!

Мудрецъ отъ Ларъ своихъ за златомъ не бѣжитъ;

Колѣнъ предъ случаемъ во вѣкъ не преклоняетъ,

И въ хижинѣ своей съ фортуной обитаетъ!

И бѣдность, Делiя, мнѣ дорога съ тобой!

Тотъ кровъ соломенной чту крышей золотой,

Подъ коимъ сопряженъ любовiю съ тобою,

Сто кратъ благословенъ!.... но если предо мною

Безсмертные вѣсовъ судьбы не преклонятъ:

Утѣшитъ ли тогда Тибулла пышный градъ?

Ахъ! нѣтъ! — и золото блестящаго Пактола,

И громкой славы шумъ, и самый блескъ престола

Безъ Делiи — ничто, а съ ней и куща — храмъ,

Безвѣстность, нищета завидны небесамъ!

О дочь Сатурнова! услышь мое моленье!

И ты, любови мать! когда же Паркъ сужденье,

Когда суровыхъ сестръ противно вретено,

И Делiей владѣть Тибуллу не дано;

Пускай теперь сойду во области Плутона,

Гдѣ блата топкiя и воды Ахерона

Широкой цѣпiю вкругъ ада облежатъ,

Гдѣ безпробуднымъ сномъ печальны тѣни спятъ.

Вотъ еще два отрывка изъ подражанiй Тибулловымъ Елегiямъ:

....Я о родительскомъ богатствѣ не тужу;

Безпечно дней моихъ остатокъ провожу;

Работаю, смѣюсь, иль съ Музами играю,

Или подъ тѣнiю древесной отдыхаю,

Которая меня прохладою даритъ,

Сквозь солнца иногда дождь мѣлкой чуть шумитъ:

Я слушаю его, по малу погружаюсь

Въ забвенiе, и сномъ прiятнымъ наслаждаюсь;

Иль въ мрачну, бурну ночь, въ обътiяхъ драгой,

Не слышу и грозы, гремящей надо мной.

Вотъ сердца моего желанья и утѣхи!

Пускай Месаллѣ льстятъ оружiя успѣхи,

Одержанныя имъ побѣды на войнѣ;

Пускай, подъ лаврами, на гордомъ онъ конѣ,

Съ полками плѣнниковъ, при плескахъ въ Римъ вступаетъ

И славы своея лучами поражаетъ!

А я... пускай отъ всѣхъ остануся забвенъ!

Пусть скажутъ обо мнѣ, что робкимъ я рожденъ;

Но Делiи во вѣкъ не огорчу разлукой;

Одна ея слеза была бъ мнѣ тяжкой мукой.

Прочь слава! не хочу жить въ будущихъ вѣкахъ;

Пребудь лишь ты въ моихъ, о Делiя, глазахъ:

Съ тобой и дика степь Тибуллу будетъ раемъ!

Съ тобою онъ готовъ быть зноемъ пожигаемъ

И ночи на сырой землѣ препровождать.

Ахъ! можетъ ли покой и одръ богатый дать

Тому, кто одинокъ, а съ пламенной душою?

О Делiя! я жизнь лишь чувствую тобою;

Одинъ твой на меня умильный, страстный взглядъ

Безцѣннѣй всѣхъ честей, трiумфовъ и наградъ!

Но все пройдетъ... увы! и Делiи не станетъ;

Быть можетъ.... нѣтъ! пускай твой прежде другъ увянетъ,

Пускай, когда чреда отжить ему придетъ,

Еще онъ на тебя взоръ томный возведетъ,

Еще, готовяся на вѣчную разлуку,

Дрожащею рукой сожметъ твою онъ руку,

Вздохнетъ.... и на твоей груди испуститъ духъ.

О Делiя! душа души моей и другъ!

Ужель на мой костеръ ни слезки не уронишь?

Нѣтъ! сердце у тебя не каменно: ты стонешь,

Рыдаешь, Делiя! — и нѣжныя сердца

Желаютъ моему подобнаго конца... и проч.

Дмитрiевъ.

Месалла! безъ меня ты мчишься по волнамъ

Съ орлами Римскими къ восточнымъ берегамъ;

А я, въ Феакiи оставленный друзьями,

Ихъ заклинаю всѣмъ, и дружбой и богами,

Тибулла не забыть въ далекой сторонѣ. —

Здѣсь Парка блѣдная конецъ готовитъ мнѣ,

Здѣсь жизнь мою прерветъ безжалостной рукою......

Неумолимая! Нѣтъ матери со мною!

Кто будетъ принимать мой пепелъ отъ костра?

Кто будетъ безъ тебя, о милая сестра,

За гробомъ слѣдовать въ одеждѣ погребальной,

И мѵро изливать надъ урною печальной?

Нѣтъ друга моего, нѣтъ Делiи со мной. —

Она и въ самый часъ разлуки роковой,

Обряды тайные и чары совершала:

Въ священномъ ужасѣ безсмертныхъ вопрошала;

И жребiй счастливый намъ отрокъ вынималъ.

Что пользы отъ того? часъ гибельный насталъ

И снова Делiя печальна и уныла,

Слезами полный взоръ невольно обратила

На дальный путь. Я самъ лишенный скорбью силъ,

Утѣшься, Делiи сквозь слезы говорилъ;

Утѣшься! и еще съ невольнымъ трепетаньемъ

Печальную лобзалъ послѣднимъ лобызаньемъ.

Казалось, нѣкiй богъ меня остановлялъ:

То воронъ мнѣ бѣду внезапно предвѣщалъ,

То въ день, отцу боговъ, Сатурну посвященной,

Я слышалъ громъ глухой за рощей отдаленной.

О вы, которые умѣете любить,

Страшитеся любовь разлукой прогнѣвить!.... и пр.

Единственный мой богъ и сердца властелинъ

Я былъ твоимъ жрецомъ, Киприды милый сынъ!

До гроба я носилъ твои оковы нѣжны,

И ты, Амуръ, меня въ жилища безмятежны,

Въ Элизiй приведешь таинственной стезей,

Туда, гдѣ вѣчный Май межь рощей и полей,

Гдѣ разцвѣтаетъ Нардъ и Киннамоны лозы

И воздухъ напоенъ благоуханьемъ розы,

Тамъ слышно пѣнье птицъ и шумъ бiющихъ водъ;

Тамъ дѣвы юныя сплетяся въ хороводъ

Мелькаютъ межь древесъ, какъ легки привидѣнья;

И тотъ, кого постигъ, въ минуту упоенья,

Въ объятiяхъ любви неумолимый рокъ,

Тотъ носитъ на челѣ изъ свѣжихъ миртъ вѣнокъ.

А тамъ, внутри земли, во пропастяхъ ужасныхъ,

Жилище вѣчное преступниковъ несчастныхъ,

Тамъ рѣки пламенны сверкаютъ по пескамъ,

Мегера страшная и Тизифона тамъ.... и пр.

Пусть тамъ страдаетъ тотъ, кто рушилъ нашъ покой

И разлучилъ меня, о Делiя, съ тобой!... и пр.

Батюшковъ.