Ш. С. <Шевыревъ С.> Петербургскiй сборникъ, изданный Н. Некрасовымъ. Окончанiе // Москвитянинъ. 1846. № 3. С. 176-188.
<176>
КРИТИКА.
Петербургскiй Сборникъ, изданный Н. Некрасовымъ.
(Окончанiе.)
Въ замѣчательной статьѣ: о характерѣ народности въ древнемъ и новѣйшемъ искусствѣ, Г. Никитенко поднимаетъ вопросъ современный: о народномъ и человѣческомъ въ искусствѣ. Всѣ болѣе или менѣе согласны въ томъ, что и та и другая стихiя въ немъ необходимы - и противъ основной мысли Автора ктоже возстанетъ? - но опредѣлитъ отношенiе человѣческаго къ народному: - вотъ задача, которую трудно разрѣшитъ въ разсужденiи и которая, конечно, полнѣе разрѣшается въ жизни самаго искусства. Авторъ какъ будто бы хочетъ въ наше время, говоря его же словами, ограничить народное въ какихъто его притязанiяхъ на исключительность и выяснить идею народности, для ея собственнаго блага; но намъ кажется, что онъ сражается противъ призрака, созданнаго его воображенiемъ. Пускай онъ взглянетъ на все оригинальное, окружающее его статью - и тутъ увидитъ онъ, какъ тѣсно понимается идея народности и безъ его старанiй ее ограничить, что разумѣютъ подъ именемъ Русскаго, сколько малодушнаго презрѣнiя ко всему народному и гордаго самообожанiя своей маленькой человѣческой личности таится во всемъ томъ, что льется на бумагу изъ подъ перьевъ современныхъ, наиболѣе дѣйствующихъ въ нашей литературѣ. Не туда, какъ намъ кажется, направляетъ Авторъ стрѣлы своей науки.
177
Мы позволимъ себѣ не согласиться съ приложенiемъ основной мысли Автора къ его наблюденiямъ надъ образцами Греческой и Итальянской поэзiи. Онъ видитъ въ Греческомъ искусствѣ единственное вполнѣ народное искусство, дошедшее до исключительности и бывшее возможнымъ только в древнемъ языческомъ мiрѣ. «Первая эпопея древняго мiра, (?) говоритъ онъ, явилась въ Грецiи - и чѣмъ она была для каждаго изъ Грековъ? Грецiей, сосредоточенной въ извѣстномъ пространствѣ времени и мѣста, Грецiей въ чистѣйшемъ внутреннемъ ея значенiи»….
Не понимаемъ, во первыхъ, почему Авторъ исключилъ начальными словами всѣ эпопеи Востока изъ поэзiи древняго мiра, и Рамаяна и Магабхарата, которыя древнѣе Илiады и Одиссеи, для него не существуютъ? Это односторонность греческая, позволительная только для Грека и условленная его временемъ. Скажемъ противъ нея словами самаго же Автора: «Для насъ нѣтъ варваровъ, какъ для Грековъ; все человѣческое для насъ священно, гдѣ бы и у кого бы оно ни встрѣтилось.» Исключая мiръ Востока изъ мiра древней эпопеи, Авторъ, или не признаётъ въ его народахъ человѣческаго, или самъ становится Грекомъ; но иу Грековъ значенiе слова; варваръ, въ ненавистномъ и презрительномъ смыслѣ всего грубаго и неблагороднаго, нечеловѣческаго, получило начало свое только послѣ Персидскихъ войнъ, а прежде это слово означало не иное что, какъ человѣка, не по гречески говорящаго.
Далѣе, вопросъ о всемiрной красотѣ самой эпопеи Греческой разрѣшается не тѣмъ, что въ ней есть народнаго, а тѣмъ, что въ ней человѣческаго. Не только намъ и вообще не Грекамъ, но даже и самимъ Грекамъ, Илiада и Одиссея не по стольку прекрасны, по скольку въ нихъ Грецiя, а по скольку въ этой Грецiи своей они разрѣшили загадку человѣческаго. Авторъ готовъ почти сказать объ эпопеѣ, какъ и обо всемъ искусствѣ
178
Греческомъ, что въ нихъ все народное, все Греческое. Можно, по нашему мнѣнiю, совершенно перевернуть положенiе и спросить: что въ нихъ Греческаго? не все ли человѣческое? Тѣмъ только и разрѣшается событiе, почему искусство Грецiи перешло во всемiрное и идеалъ Греческой красоты признанъ всемiрнымъ. Никакая сила народности не могла бы возвести его на такую степень.
Также позволимъ мы себѣ не согласиться съ другимъ мнѣнiемъ Автора объ эпопеѣ Итальянской, когда онъ говоритъ: «Первая эпопея христiанскаго мiра родилась въ Италiи. Но чтожь Итальянскаго въ этой безсмертной эпопеѣ, объемлющей всю судьбу, всю вѣчную будущность новаго, искупленнаго человѣка?» - Въ этой эпопеѣ вся поэтическая сторона и всѣ краски жизни Итальянскiя, и только въ Италiи могутъ быть понятны. Это вполнѣ народное произведенiе. Италiя - «не капля въ этомъ океанѣ жизни», какъ выражается Авторъ, а она все. Это не исключаетъ нисколько обще-человѣческаго ея значенiя, потому что оно есть въ самой Италiи, какъ и во всякой землѣ, во всякомъ народѣ, особливо съ тѣхъ поръ, какъ Хрiстiянство навело свѣтъ своей всемiрной мысли на всѣ племена и народы.
Вотъ то основное положенiе, въ которомъ мы рознимся съ Авторомъ. Онъ, кажется, думаетъ, что народность противорѣчитъ Хрiстiянству и передъ нимъ исчезаетъ. Мы видимъ совершенно противное. Со временемъ Хрiстiянства только, освящена была всякая народность, и во всякой признано человѣческое, и нанесенъ ударъ исключительной человѣчности (или гуманности) Грековъ, и разбито совершенно въ прахъ однообразiе Римское, вредившее всякой народности. Духъ Святой сошелъ на Апостоловъ въ видѣ огненныхъ языковъ всего мiра: тѣмъ была признана и освящена всякая народность, какъ явленiе Божественное, и вмѣстѣ указана возможность для всѣхъ единства Божественно-человѣческаго въ Духѣ.
Хрiстiянское искусство только могло быть всемiрнымъ и допуститъ въ свою сферу всѣ другiя народности.
179
Оно совершило это, не смотря на исключительность Римской Церкви, въ государственномъ направленiи которой ко внѣшнему единству отозвалась вновь односторонность языческаго Рима, вредная всему народному. Римская Церковь, правда, допускаетъ языки всего мiра, но она содержитъ ихъ только въ своей пропагандѣ, какъ орудiя для распространенiя своего патрiархата, а не признаётъ ихъ въ прямомъ общенiи народа съ Богомъ, не признаётъ ихъ передъ алтаремъ во время схожденiя Духа въ таинствѣ жизни. Вотъ почему Римская Церковь была вредна всякой народности. Эта же исключительность сказалась и въ странѣ, которая есть средоточiе цивилизацiи материка Европейскаго, въ странѣ, которая въ язычествѣ всѣхъ болѣе покорилась влiянiю однообразiя Римскаго, а во времена Хрiстiянскiя также всѣхъ болѣе подкрѣпляла односторонность Римской Церкви. Францiя была вредна въ литературѣ всѣмъ народностямъ, какъ Церковь Римская въ религiи, въ политикѣ и въ жизни. Во Францiи самой, идея народа въ язычествѣ искажена была Римскою цивилизацiей, въ Хрiстiянскiе времена Римскою Церковью. Англiя, когда еще была Британiею, всѣхъ сильнѣе противилась Римскому вторженiю и уровню, и отстояла тогда еще народное. Въ эпоху Хрiстiянскую, она также защищала его и противъ Римской Церкви. Вотъ почему Англiя выше сознавала народное, чѣмъ Францiя, его легкомысленно уступившая, и Англiя сознанiемъ своей народности, хотя и гордымъ, много полезна была сознанiю народному, особенно въ литературѣ, другихъ племенъ. Германiя послѣдовала за нею. Шекспиръ, объясненный и вновь открытый Нѣмцами, содействовалъ къ признанiю народныхъ началъ повсюду въ жизни и въ поэзiи. Такъ Англiйская народность, сознанная Нѣмцами, открыла источникъ для народности всеобщей. За Нѣмцами слѣдуемъ мы. Какое наше мѣсто въ отношенiи къ сознанiю народности? По моему мнѣнiю, оно такъ опредѣляется.
180
Англичане крѣпко сознаютъ свою народность - и въ этомъ сознанiи ея заключается имъ уже возможность сознавать и другiя. Вотъ тайна, откуда вышелъ Шекспиръ, но у Шекспира, вы все таки сквозь Англичанъ, какъ выразился Гёте, видите всѣ древнiе и новые народы мiра.
Нѣмцы сознаютъ народность, но отвлеченно, въ другихъ народахъ, а никакъ не могли и не могутъ достигнуть сознанiя своей собственной народности въ жизни. Вотъ почему они, вообще говоря, такъ легко отрекаются отъ своей народности въ пользу всякой чужой, которую они (надобно отдать имъ честь) глубоко уважаютъ. Это народъ паразитнаго свойства, если можно такъ выразиться. Вотъ почему они могли понять Шекспира и преклоняться передъ нимъ.
Наше дѣло иное, и Англiйское и Нѣмецкое, а вмѣстѣ съ тѣмъ и не Англiйское и не Нѣмецкое. Народъ нашъ крѣпко и цѣльно сознаетъ свою народность, также крѣпко, какъ каждый Англичанинъ сознаетъ лично свою въ самомъ себѣ; но не льзя того же сказать о каждомъ Русскомъ. Русскiя единицы не такъ крѣпки въ сознанiи народности, какъ Англiйскiя; даже напротивъ. Они легко отрекаются отъ народности, но все таки не такъ какъ Нѣмцы. Въ существѣ своемъ, безсознательно, они все остаются Русскими, что бы ни дѣлали, какъ бы ни просились въ Нѣмцы, какъ бы ни напяливали на себя Французовъ или кого другаго; но въ разумномъ сознанiи своемъ они легко измѣняются - и въ образѣ мыслей мы нигдѣ не найдемъ такого всемiрнаго разнообразiя народныхъ оттѣнковъ какъ между своими. Это къ добру. Вотъ почему мы нацiя всемiрная, народъ всенародный, языкъ многоязычный. Наша народность не обидна ничьей - и уживается со всѣми, потому что она таится въ цѣлой массѣ народа и постольку въ каждомъ изъ насъ, поскольку каждый изъ насъ безсознательно принадлежитъ къ массѣ; но она не простирается на личности, на
181
единицы, какъ Англiйская, - и вотъ почему эти единицы служатъ полезными посредниками для самаго народа въ сообщенiи его со всѣми народностями мiра. Первою такою великой единицей былъ Петръ Великiй, родоначальникъ всѣхъ тѣхъ Русскихъ лицъ, которыя, оставаясь вполнѣ Русскими, сознанiемъ разумнымъ отрекались отъ Русскаго въ пользу всемiрнаго у другихъ народовъ и усвоивали его нашему Отечеству. Иному Русскому, хоть и непрiятно бы показалось сознать, что онъ на лицѣ своемъ несетъ тяготу Нѣмецкой ноши, но все таки служенiе его въ целомъ необходимо - и оправданiе ему мы готовы изречь отъ лица всего народа, который черезъ мнимыхъ своихъ отщепенцевъ сносится отвлеченною мыслiю со всѣми народами мiра.
Но въ наукѣ и въ литературѣ, гдѣ дѣйствiе мысли возвышается по мѣрѣ того, какъ возводится она до полнаго сознанiя, тогда мы достигнемъ всемiрности, которой теперь жаждемъ и сознательно и безсознательно, когда сознаемъ свою собственную народность. Лучшее доказательство тому Пушкинъ. Первый онъ, въ Поэзiи, созналъ вполнѣ народное, и, первый, онъ открылъ намъ дверь ко всемiрному искусству. Борись Годуновъ и другiя его народныя произведенiя привели его къ возможности написать Моцарта и Салiери, Каменнаго гостя, Импровизатора, подражанiя Данту и другiя, въ которыхъ зачиналось его новое поприще. Гоголь также не могъ бы написать Рима, не сознавая Русской народности. Вотъ зародыши того, чего ждать надобно! Вотъ намеки на наше будущее!
Потому всѣ тѣ, которые не ограничиваютъ, а какъ можно болѣе раскрываютъ идею народнаго и шире сознаютъ ее, всѣ тѣ и содѣствуютъ развитiю всемiрности въ нашемъ искусствѣ. Тѣ же напротивъ, которые хотятъ съузить мысль народную и замѣнить эту мысль живую какою-то мертвою отвлеченностью гуманною или общечеловѣческою, всѣ тѣ отдаляютъ счастливое, желанное время.
Начните съ того, что признайте въ каждомъ народномъ непремѣнно человѣческое, и не отвлекайте
182
послѣдняго отъ перваго, потому что общее непремѣнно по логическому закону содержится въ частномъ. Вѣдь въ частномъ жизнь, а общее ваше, отъ котораго вы отправляетесь, безжизненно.
Вы говорите: я прежде человѣкъ, а потомъ Русскiй, - да развѣ Русскiй по вашему мнѣнiю не человѣкъ? Сколько самолюбивой личной гордости заключается въ вашихъ словахъ! Когда нибудь вамъ дорого окупится этотъ софизмъ, если вы отъ него не откажетесь! Вмѣсто того, чтобы повторять и плодить эту фразу, которую, первый, сказалъ давнымъ давно Карамзинъ да и отрекся отъ нея, искупивъ ея грѣхъ Исторiею Государства Россiйскаго, - старайтесь быть истинно-Русскимъ - и повѣрьте, что вы тогда только не уроните въ грязь и человѣка.
__________
Нельзя не удивляться тому, съ какимъ искусствомъ въ своихъ Мысляхъ и Замѣткахъ о Русской Литературѣ, Г. Бѣлинскiй находитъ средство, конечно, въ 999-й разъ повторить то, что было имъ говорено уже, съ прибавленiемъ кой чего новаго, въ чемъ мы съ необыкновеннымъ удовольствiемъ могли поклониться и своимъ знакомымъ, на примѣръ мысли о литературѣ, какъ орудiи у насъ къ соединенiю всѣхъ сословiй.
Г. Бѣлинскiй принадлежитъ, безъ сомнѣнiя, къ числу замѣчательныхъ дѣятелей въ Русской современной словесности. Онъ представляетъ значительный плодъ нашего журнальнаго образованiя: Телеграфъ, Телескопъ и Молва были его Геттингеномъ, Iеною и Берлиномъ. Въ нихъ онъ созрѣлъ для того, чтобы воздвигнуть новый журнальный университетъ, и совершилъ это со славою и съ самымъ блистательнымъ, неоспоримымъ успѣхомъ. Онъ внесъ въ критику нашу - народную стихiю, которой до него еще не бывало: эту стихiю можно назвать Удальствомъ. Это удалый молодецъ современной Русской критики. Онъ принялъ на себя тяжкую и великую задачу: онъ пытался сдвигать съ пьедесталовъ всѣ наши
183
литературныя славы, котрыя до тѣхъ поръ стояли во всеобщемъ, безприкословноиъ уваженiи: Ломоносова, Державина, Карамзина и другихъ. Должно согласиться, что не нужно было большой смѣлости, чтобы отважиться на такую попытку, потому что писатели наши не были ограждены ничѣмъ отъ нея кромѣ идеи каждаго и заслугъ; но нужна была рѣшимость своей личности. Главные представители Русской словесности въ ново-европейскомъ перiодѣ нашей жизни были, можно сказать, первыми двигателями человѣческой мысли въ Русскомъ словѣ, по разнымъ отраслямъ образованiя. Не даромъ увѣнчаны они отъ всей земли доброю славою: сошедшись изъ всѣхъ сословiй и отъ всѣхъ концевъ Русскаго Царства, они составили у насъ единственно возможную аристократiю - вельможество мысли и слова. Первому изъ нихъ, Ломоносову, самъ народъ воздвигнулъ памятникъ пословицей: уменъ какъ Ломоносовъ.
И такъ потребна была не столько смѣлость, сколько личная рѣшимость, чтобы подойти безтрепетно къ этимъ монументальнымъ людямъ и начать, въ глазахъ всей публики, ихъ же трудами образованной и приготовленной къ чтенiю, удалую пробу надъ ихъ гранитными пьедесталами, - на примѣръ, назвать Ломоносова только великимъ характеромъ, а всю остальную его дѣятельность, которою созданы наука, Русскiй стихъ и языкъ новаго перiода, огласить именемъ риторики; окричать Карамзина устарѣлымъ, - а объ исполинскомъ трудѣ его, которому мы еще не видимъ другаго подобнаго, сказать: Россiя до Петра была младенцемъ, а кто же пишетъ Исторiю младенца? - Все это подвиги Г. Бѣлинскаго, заслуги несомнѣнныя, принесшiя ту великую пользу, что теперь многiе дѣятели науки обратили пристальнѣе ученыя наблюденiя свои на все то, что совершенно было у насъ славными создателями нашего Русскаго слова.
У Г. Бѣлинскаго есть нѣсколько темъ постояныхъ, на которыя онъ разъигрываетъ безконечныя варiацiи въ своихъ критикахъ, при чемъ не льзя не
184
удивляться разнообразiю его таланта. Первая тема, напримѣръ - нѣтъ Русской литературы, вторая тема - есть Русская литература, третья тема - Русская литература младенецъ-Алкидъ (чѣмъ она, видно, сходствуетъ съ древнею Русью), четвертая тема - у Ломоносова одна риторика въ словесности, пятая - Державинъ генiй, но не поэтъ, шестая - Карамзинъ устарѣлъ для насъ, седьмая - Пушкинъ начинаетъ старѣть, осьмая - намъ нужны болѣе таланты чѣмъ генiи и особенно нужна бельлетристика…. Есть еще и другiя. На любую изъ этихъ темъ Г. Бѣлинскiй сей часъ же готовъ написать статью, какую вамъ угодно, и такъ какъ эти темы безпрерывно повторяются, то въ этомъ смыслѣ Г. Бѣлинскаго можно назвать настоящимъ органомъ современной критики.
Иногда Г. Бѣлинскiй всѣ свои любимыя темы соединяетъ въ одно критическое попури. Статья, напечатанныя въ Петербургскомъ Сборникѣ, принадлежитъ именно къ этому роду. Но должно сказать, что многiе рѣзкiе мотивы здѣсь уже очень смягчены. Г. Бѣлинскiй какъ будто самъ сознаётъ свои прежнiя ошибки. Онъ уже такъ выражается, что объ нашей литературѣ всего легче говорить крайностями, т.е. или доказывать, что она не уступаетъ въ богатствѣ и зрѣлости ни одной европейской литературѣ, - или доказывать, что у насъ вовсе нѣтъ литературы. Она признаетъ Ломоносова генiальнымъ человѣкомъ, а Фонъ-Визина даже и генiальнымъ поэтомъ. Онъ признаетъ и Кантемира оригинальнымъ писателемъ, предметомъ удивленiя для современниковъ, которые видѣли въ немъ генiя, и уваженiя для потомства, - а прежде тотъ же Г. Бѣлинскiй говорилъ, что едва ли современники и читали Кантемира, что онъ прошелъ незамѣченнымъ…. Судя по всему этому мы заключаемъ, что Г.Бѣлинскiй начинаетъ знакомиться ближе съ Русскою литературою - и подаетъ надежды на то, что онъ скоро будетъ ужь съ уваженiемъ смотрѣть на тѣ монументальныя лица, пьедесталы которыхъ расшатать такъ напрасно онъ до сихъ поръ пытался.
185
Поражаютъ еще читателя двѣ странныя заботы въ статьѣ Г. Бѣлинскаго. Первая забота его о томъ, чтобы пришло для Россiи время производить поэтовъ всемiрнаго значенiя. Но покамѣстъ оно не пришло, онъ очень много заботится о созданiи бельлетристики, потому что публикѣ нечего читать. Вотъ разгадка и Петербургскому Сборнику. На произведенiяхъ этой бельлетристики можетъ покамѣстъ отдыхать наша публика, утѣшаясь съ одной стороны сладкой надеждою, что когда нибудь явятся у насъ поэты всемiрнаго значенiя, а съ другой впадая въ такое отчаянное раздумье: да откуда же явятся они, если такъ часто будутъ выходить Петербургскiе Сборники?
__________
Середи этой будто-изящной Словесности, а правильнѣе бельлетристики, какъ-то тѣсно становится Шекспировой драмѣ - Макбету, переведенному Г. Кронебергомъ. Переводъ мѣстами имѣетъ большое достоинство. Г. Кронебергъ довольно хорошо владѣетъ стихомъ. Но не льзя еще назвать этого перевода художественнымъ: на переводчика не сошла еще мысль Шекспирова, а для того чтобы сошла она, путь изученiя великъ. Мы видимъ, однако, значительную надежду въ переводѣ Г. Кронеберга.
__________
По случаю разбора Петербургскаго Сборника, считаемъ не лишнимъ схватить нѣкоторыя общiя черты нашей современной литературы въ той ея части, которая наиболѣе теперь дѣйствуетъ и изъ среды которой явился Петербургскiй Сборникъ.
Первая черта ея - копированiе дѣствительности, одинъ изъ самыхъ рѣзкихъ признаковъ жалкаго ея упадка въ художественномъ отношенiи. Всегда, когда искусство человѣческое теряетъ даръ Божiй, а слѣдовательно и душу, всегда оно съ отчаянiя пускается въ бельлетристику, которой такъ жажадетъ Г. Бѣлинскiй, и съ
186
жеманною скукой размалевываетъ окружающую его дѣствительность. Такова дѣятельность Словесности нашего времени. Что бы она ни рисовала намъ, помѣщиковъ ли, игроковъ ли, сцены ли домашней жизни, увеселенiя ли другихъ народовъ, - вездѣ отзывается каждое слово ея внутреннею пустотою. Пуста не жизнь, которую она изображаетъ; нѣтъ пустой жизни для свободнаго, всеобъемлющаго и все наполняющаго своей мыслiю искусства; таже самая жизнь не казалась пустою у Пушкина и не кажется такою у Гоголя. Нѣтъ, пусто искусство, которое за нее берется; обезмыслена словесность и лишена всякой жизни.
Она сама чувствуетъ пустоту свою, истощенiе совершенное мысли и должна спасться въ постороннихъ тенденцiяхъ. Не имѣя своихъ, она беретъ ихъ изъ чужи, на прокатъ, для своего обихода. Но замѣчательно, какъ всѣ эти тенденцiи искажаются въ ея понятiяхъ.
На первомъ планѣ у нея тенденцiя филантропическая. На западѣ эта тенденцiя есть предупредительная у ступка класса завоевателя массамъ завоеваннаго народа, требующимъ своего; есть стремленiе (похвальное, изъ какого бы источника оно ни проистекало) сблизиться съ самымъ низшимъ сословiемъ, вызываемое и силою времени, и можетъ быть, высшею потребностiю, чего дай Боже! У насъ совсѣмъ не то. Никогда еще литература не объявляла такой брезгливости ко всему народному, какъ теперь; никогда еще не прикидывалась она такою чопорною аристократкою; никогда еще такъ не клеветала на народъ, отнимая у него все, и понятiе о Вѣрѣ, и человѣческiя чувства; никогда еще такъ гордо не навязывалась въ его наставницы, какъ въ настоящую минуту. Одно только сословiе она взяла подъ свое особое покровительство - и рѣшилась признать въ немъ человѣчество: сословiе канцеляристовъ. Тутъ могли участвовать и собственные ея виды, потому что это сословiе почти единственный мраморъ для ея произведенiй. Не такъ Колумбъ обрадовался Америкѣ, какъ наша современная литература
187
открытiю той мысли, что канцелярскiй чиновникъ также человѣкъ. До сихъ поръ она такъ будто въ этомъ сомнѣвалась. Вся филантропическая ея тенденцiя, которую переняла она у запада и которая тамъ простирается на народъ, у нашей литературы сосредоточилась въ мiрѣ чиновничествомъ, - и отрицая человѣчество въ Русскомъ народѣ и предоставляя себѣ еще въ будущемъ развить идею гуманную въ этой сферѣ, она признала человѣчество въ чиновникѣ - и съ тѣмъ вмѣстѣ рѣшила, что весь Русскiй народъ долженъ пройти черезъ это горнило очеловѣченiя: мысль очень сильно выраженная въ сѣверномъ журналѣ, самомъ дѣятельномъ органѣ современныхъ мнѣнiй.
Другая тенденцiя дѣятельнѣйшей литературы Русской есть тенденцiя соцiабельная.Соцiабельность понимаетъ она не какъ силу соединяющую, - напротивъ, какъ силу разъединяющую литераторовъ на партiи. Партiи для нея необходимость. Сила же соединяющая литераторовъ въ партiю не сила мысли, но сила денегъ. Не мнѣнiя свои, литературы вкладываютъ въ капиталъ партiи, но свои акцiи.
Третья тенденцiя, будто бы повыше соцiабельной, основанной на торговомъ прибыткѣ, есть теденцiя цивилизирующая (la tendance civilisatrice). Никогда еще, ни подъ перомъ Ломоносова, ни подъ перомъ Державина, ни Карамзина, ни Пушкина, литература наша не объявляла такихъ гордыхъ притязанiй на цивилизированiе всей Россiи, какъ теперь. Но въ чемъ полагаетъ она эту цивилизацiю? Много, много обширныхъ плановъ она имѣетъ въ виду при этомъ: вотъ нѣкоторые: изгнать употреленiе кваса на Рускихъ балахъ и замѣнитъ его шампанскимъ, бургонскимъ и absinthe; уничтожить изюмъ, крендельки, орѣхи, казачковъ; завести опрятные кабинеты у Русскихъ помѣщиковъ; разослать мебель Гамбса на всю Россiю; ввести кухню доктора Пуфа на всѣ очаги Россiи; послать Русскихъ нянекъ къ Парижскимъ, чтобы научились обхожденiю съ дѣтьми и опрятности;
188
одѣтъ всѣхъ трактирныхъ половыхъ гарсонами Парижскими и вмѣсто Филекъ и Васекъ называть ихъ безъ имени просто: гарсонъ; возбудить въ Русскомъ мужикѣ пытливость посредствомъ такихъ вопросовъ, какъ напримѣръ: что такое быкъ? - наконецъ научить Русскаго мужика и креститься и молиться, потому что набожные предки его жили, вотъ скоро минетъ и 1000 лѣтъ, въ Хрiстовой вѣрѣ и будтобы не научили его тому. Вотъ гордыя притязанiя литературы современной!
Вотъ тенденцiи, которыми занята она, - а между тѣмъ, отъ чего же она такъ низко упала, какъ никогда еще не падала?
Причина проста. Отъ того, что никогда еще она такъ не отторгала себя отъ живой народной мысли, какъ въ эту минуту; никогда еще она не принимала такого ограниченнаго характера какой-то почти провинцiальной мѣстности. Вся эта литература есть послѣднiй осколокъ отъ тѣхъ крайностей отреченiя отъ всего Русскаго, къ которымъ могдло привести Петрово преобразованiе, въ самыхъ рѣзкихъ своихъ порывахъ, отринутыхъ послѣ и самимъ Петромъ Великимъ. Тутъ жизни нѣтъ, а одна только внѣшняя форма, одна блестящая шелуха: ей отпасть, а не расти, Зародышь живаго будущаго конечно не въ ней, и хотя она много издаетъ и печатаетъ, но она болѣе суетлива, чѣмъ дѣятельна. Дѣятельность живетъ въ мысли, а мысль новая выработывается въ тишинѣ труда безмолвнаго, а не въ суетѣ бельлетристическаго празднословiя.
Можетъ быть, слово мое рѣзко и обидно для многихъ, но за то искренно. - Что дѣлать? Надобно же, хотя изрѣдка, подавать его. Знаю что возбудитъ оно многихъ противниковъ; мнѣ не въ первый разъ встрѣчать ихъ. Но если оно найдетъ отголосокъ хотя въ немногихъ, то сказанное не будетъ потеряно.
С. Шевыревъ.
__________