Москва и Москвичи. Записки Богдана Ильича Бельскаго. Издаваемыя М. Н. Загоскинымъ // Отечественныя Записки. Учено-литературный журналъ, издаваемый Андреемъ Краевскимъ. 1848. Т. LIX (59). Отд. VI. С. 40-43.

224) Москва и Москвичи. Записки Богдана Ильича Бельскаго. Издаваемыя М. Н. Загоскинымъ. Выходъ третiй. Москва. Въ университетской тип. 1848. Въ 12-ю д. л. 338. стр.

Въ третiй разъ является передъ нами Богданъ Ильичъ — и хоть бы на волосъ измѣнился онъ противъ прежняго! Какимъ онъ былъ при первомъ знакомствѣ, такимъ, вѣроятно, останется и при двадцать-первомъ посѣщенiи, если только, къ счастiю русской литературы, удостоитъ онъ насъ такимъ количествомъ визитовъ. Хоть бы постарѣлъ онъ немного — нѣтъ! онъ непостарѣлъ нисколько — можетъ быть, отъ того, что и въ первое свиданiе съ нами былъ уже довольно-старъ. Богъ знаетъ, какъ это дѣлается, а между-тѣмъ это такъ: фактъ замѣчательный, который самъ себя рекомендуетъ всѣмъ людямъ, нежелающимъ старѣть, всѣмъ молодымъ старикамъ или всѣмъ старымъ юношамъ. — Другой фактъ, не менѣе замѣчательный, относится не къ особѣБогдана Ильича, а къ его имени и отчеству. Во всѣ три раза, какъ мы его видѣли, никакъ не могли мы назвать его по фамилiи, а всегда называли (и будемъ называть) по имени и отчеству. Такъ идетъ къ нему — Богданъ Ильичъ! и такъ нейдетъ къ нему: — господинъ Бѣльскiй! O monsieur Бѣльскомъ и говорить нечего... Всѣ ли испытывали подобное ощущенiе, мы утвердительно сказать не беремся: по-крайней-мѣрѣ, отвѣчаемъ за себя искренно, что намъ чрезвычайно-ловко говорить: «здравствуйте, Богданъ Ильичъ!», «до свиданiя, Богданъ Ильичъ!» и какъ-то языкъ не поварачивается произнести: «Прощайте, г-нъ Бѣльскiй!», «здорова ли супруга ваша, господинъ Бѣльскiй?».. Но мы позабыли, что Богданъ Ильичъ не женатъ.

Впрочемъ, это хорошо — не то хорошо, что онъ не женатъ, а то, что онъ сохранилъ свое первоначальное обличiе. Чрезъ малѣйшую перемѣну онъ утратилъ бы свою оригинальность, которая именно и заключается въ постоянствѣ физiономiи, потерялъ бы свою свѣжесть — то-есть, свѣжесть старости. Да и намъ бы отъ этого не было легче: пришлось бы три раза знакомиться съ однимъ и тѣмъ же человѣкомъ. То ли дѣло однажды навсегда составить себѣ о человѣкѣ постоянное мнѣнiе? Скажите: Богданъ Ильичъ — и вы все сказали.

ПРи такомъ постоянствѣ Богдана Ильича, разумѣется, и записки его постоянны, то-есть интересны по-прежнему. Это, большею частiю, разсказы случаевъ, по поводу которыхъ Богданъ Ильичъ высказываетъ свое мнѣнiе, или, вѣрнѣе сказать, логическiй

выводъ. Каждый случай есть не что иное, какъ посылка: изъ нея выводится заключене. Что важнѣе въ мысли Богдана Ильича: случай, или логическiй выводъ — объ этомъ пусть онъ самъ судитъ. Наша обязанность замѣтить только, что его записки могли бы, на самомъ достаточномъ основанiи, назваться «Собранiемъ случаевъ» или «Собранiемъ логическихъ выводовъ».

Имѣя въ виду преимущественно языкъ, какъ орудiе литературы, мы обратимъ вниманiе на одну статью изъ записокъ Богдана Ильича. Это также случай или логическiй выводъ, названный «Письмомъ изъ Арзамаса».

У Богдана Ильича есть прiятель въ Арзамасѣ, Андрей Яковлевичъ, который, читая разныя книги, и преимущественно журналы, выписывалъ употребленныя въ нихъ иностранныя слова. Такъ-какъ онъ не совсѣмъ понималъ значенiе этихъ словъ, то и отнесся съ покорнѣйшей просьбой къ Богдану Ильичу объяснить ихъ. Богданъ Ильичъ переводитъ ихъ всѣна отечественный языкъ, при чемъ, разумѣется, достается тѣмъ, которые пользуются иностранными словами — по нуждѣ или безъ нужды, объ этомъ не говоритъ письмо изъ Арзамаса.

Дѣло давно извѣстное, успѣвшее наскучить читателямъ. Есть правдолюбы, которые въ каждомъ фёльетонѣ кричатъ противъ порчи русскаго языка, и тутъ же кстати его портятъ, доказывая справедливость пословицы: чему посмѣешься, тому и поработаешь. Вмѣсто того, чтобъ рѣшить, какимъ началомъ должно руководствоваться при заимствованiи словъ изъ иностранныхъ языковъ, и потомъ подвергнуть критическому разсмотрѣнiю введенныя иностранныя слова, фёльетонъ и «выводы» берутъ десятокъ выраженiй, случайно или неслучайно имъ попавшихся, смотрятъ на нихъ Богъ-знаетъ съ какой точки и потомъ преспокойно считаютъ правымъ свое воззрѣнiе, лишенное всякой ученой основы.

Вотъ, на-примѣръ, Богданъ Ильичъ нападаетъ на слова: «тенденцiя, субстанцiя, цивилизацiя, гуманность, юмористика, меркантильная индустрiя, ирритацiя и беллетристика». Смѣшно стоять за нѣкоторыя изъ этихъ словъ, на-пр. за «меркантильную индустрiю» и «ирритацiю», которыя, вѣроятно, сказаны кѣмъ-нибудь въ шутку; но объ остальныхъ мы имѣемъ честь побесѣдовать съ Богданомъ Ильичемъ.

Начнемъ съ субстанцiи. Богданъ Ильичъ ставитъ подлѣ него въ скобкахъ: substance, и восклицаетъ: «Что за необходимость употреблять непремѣнно французское слово, понятное только для тѣхъ, которые знаютъ этотъ языкъ»? Отсюда видно, что Богданъ Ильичъ, въ жару негодованiя, считаетъ слово субстанцiя французскимъ. Намъ до-сихъ-поръ казалось, что оно чисто-на-чисто латинское и что изъ латинскаго языка перешло во французскiй. Не одни Французы, но и изъ латинскаго языка перешло во французскiй. Не одни Французы, но и Нѣмцы, и Англичане, и Итальянцы, и другiе народы употребляютъ это слово въ сочиненiяхъ философскихъ для означенiя особеннаго понятiя. Другими словами: это техническiй терминъ, имѣющiй опредѣленное значенiе въ наукѣ. Онъ можетъ входить и въ обыкновенную житейскую рѣчь, но тогда теряетъ свое научное значенiе или принимаетъ по-крайней-мѣрѣ другой оттѣнокъ. — Чѣмъ же замѣняетъ «субстанцiю» Богданъ Ильичъ? «Слово отъ слова русскимъ сущность». Вотъ его неотразимое доказательство: «даже въ обѣихъ грамматикахъ, русской и французской, часть рѣчи, называемая по-русски имя существительное, а по французски le nom substantif, происходитъ отъ одного и того же корня». Но существительное происходитъ не отъ слова сущность, а отъ слова существо; слѣдовательно, по мнѣнiю Богдана Ильича, существо и сущность рѣшительно одно и то же! Слѣдовательно я могу сказать безразлично: такой-то есть существо и онъ же есть сущность.

И будто я не могу сказать: сущность такого-то, какъ существа органическаго, состоитъ въ томъ-то и томъ-то?.. Видите ли, богданъ Ильичъ, какъ легко запутаться при переводѣ словъ съ одного языка на другой?.. Вы считаете субстанцiю французскимъ словомъ: да будетъ по вашей фантазiи. Развернемъ же хорошiй французскiй лексиконъ и узнаемъ значенiе этого слова: «Substance — être qui subsiste par lui même; toute sorle de maliere; ce qu’il y a de meilleur, de précis en quelque chose» Видите ли? три значенiя въ одномъ словѣ! Сообразно первому, вы найдете въ нѣкоторыхъ философскихъ сочиненiяхъ такую фразу: Богъ есть первоначальная субстанцiя; сообразно второму, мы выражаемся я люблю существенное (а не фантастическое); сообразно третьему, имѣемъ право сказать: сущность этого предмета, этого дѣла. Итакъ, ваша сущность соотвѣтствуетъ одному значенiю, а вы ее ставите на трехъ мѣстахъ! Хоть бы выписали вы то выраженiе, въ которомъ вставлено слово субстанцiя. Тогда бы можно было судить о справедливости или несправедливости его употребленiя. А то вы взяли одно только отдѣльное слово, какъ-будто есть возможность понять въ этомъ случаѣ положительный его смыслъ!

О словѣ «гуманный» Богданъ Ильичъ разсуждаетъ такъ: «я думаю, что въ этомъ словѣ не всякiй Французъ узнаетъ свое humanité, тѣмъ болѣе, что при передѣлкѣ на русскiе нравы оно получило смыслъ гораздо обширнѣйшiй». Конечно, не всякiй. Если Французъ понимаетъ значенiе и хорошо слышитъ звуки словъ humanité и гуманность, то онъ тотчасъ увидитъ, что слово гуманность произошло отъ гуманный (humanus), точно такъ же, какъ наивность, сантиментальность произошла отъ словъ наивный, сантиментальный. «Гуманность, продолжаетъ Богданъ Ильичъ, можно перевести русскимъ словомъ человѣчность». Почему жь не человѣчественность? Вѣдь французское слово humanité, къ которому вы адресуетесь, имѣетъ два значенiя, какъ и русское «человѣчество» la nature humaine (человѣческое естество, человѣчество) и les homes en general (родъ человѣческiй, человѣчество). При переложенiи иностранныхъ словъ на отчественныя, необходимо принимать въ соображенiе, кромѣ смысла, и условiя благозвучiя. Вмѣсто «дiаметра, радiуса, мизантропа», употребляйте, если угодно, поперечникъ, полупоперечникъ, человѣконенавистникъ — да лучше ли отъ этого будетъ книгамъ и людямъ? Притомъ же, если вы перевели намъ гуманность, то покорнѣйше просимъ васъ перевести ужь кстати гуманный и гуманистъ — слова, употребляемыя также въ извѣстномъ значенiи.

Слова юмористъ и юмористика Богданъ Ильичъ переводитъ балагуромъ и балагурствомъ — вѣроятно, къ великому удивленiю всѣхъ юмористовъ вообще и Гоголя въ особенности, попавшаго въ балагуры. Въ основанiе своего перевода, Богданъ Ильичъ беретъ англiйскiй лексиконъ, который называетъ юморъ особенною способностью показывать все въ потѣшномъ, смѣшномъ и шутовскомъ видѣ. Не лучше ли было бы обратиться прямо къ Гоголю, опредѣляющему юморъ гораздо глубже и вѣрнѣе: «способностью смотрѣть на предметы сквозь зримый мiру смѣхъ и незримыя мiру слезы». Нѣтъ нужды, что опредѣленiе заимствованное: это не мѣшаетъ ему быть не вѣрнымъ. Богдану Ильичу не нравится, сверхъ-того, слово юмористика. Почему же? потому-что сочиненiе написанное въ духѣ разгульныхъ пѣсенъ, никто не называетъ удалистикой? Прекрасное доказательство слово юмористика составлено, по типу другихъ иностранныхъ словъ: «<????>стика», «стилистика», «статистика», изъ извѣстныхъ прилагательныхъ и на основанiи извѣстныхъ правилъ производства. Зачѣмъ зашла сюда <????>стика? Развѣ прилагательное <????> имѣетъ одинакое окончанiе съ тѣми

словами, отъ которыхъ произошли юмористика, стилистика, и проч.? Воля ваша, Богданъ Ильичъ, а вы немножко сбились!

Потомъ Богданъ Ильичъ смѣется надъ беллетристикой. Зачѣмъ оно, когда у насъ есть изящная словесность. Точь въ-точь замѣняющая это слово: ибо belles letters и изящная словесность одно и тоже? Изъ такого разсужденiя очевидно, что Богданъ Ильичъ опирается на корень слова, на первоначальное его значенiе, совершенно забывъ другой законъ, тоже господствующiй въ языкѣ, именно: удаленiе словъ отъ первоначальнаго значенiя, ихъ измѣненiя. Въ какiя бы смѣшныя исторiи попалъ Богданъ Ильичъ, еслибъ вздумалъ держаться начальнаго смысла словъ! Не-уже-ли ему это не извѣстно? Примѣры передъ глазами. Сантиментальный значитъ чувствительный, исполненный чувства. Шиллеръ, желая положить различiе между древноею и новою поэзiею, называетъ первую — наивною, вторую — сантиментальною. Но извольте теперь сказать въ стихотворенiяхъ извѣстнаго поэта, отъ Жуковскаго: они сантиментальныя — что выйдетъ: похвала или порицанiе? Можете о нихъ сказать, что они исполнены чувства — и съ вами никто не будетъ спорить. Такъ и беллетристика: назовите записки Богдана Ильича изящною словесностью — и всѣ улыбнутся. Скажите, что это произведенiе беллетристики — всѣ подумаютъ: ну, да, отъ-чегожь? Пожалуй! Первоначальное значенiе иногда до того измѣняется, что вы и со свѣчкой не съищете его въ словѣ.И я воображаю, какъ самъ Богданъ Ильичъ удивится, прочитавъ гдѣ-нибудь: землеописательное положенiе земли, вмѣсто: географическое положенiе земли, хотя географiя слово-въ-слово значитъ землеописанiе.ш

Въ защиту словъ тенденцiя и филантропiя воспользуемся авторитетомъ — С. П. Шевыревымъ. Въ разборѣ романа Достоевскаго: Бѣдные Люди, сей ученый, извѣстный своимъ пуризмомъ, употребилъ именно эти два слова: филантропическая тенденцiя. Что сказать послѣ этого? Умолкните, Богданъ Ильичъ!

Наконецъ, имѣетъ ли право Богданъ Ильичъ быть судьею языка? какъ онъ самъ пишетъ? Конечно, слогъ его гладокъ и чистъ, но не вездѣ правиленъ. На стр. 82, съ ужасомъ читаемъ: «я вмѣсто козлинаго молока, буду пить шампанское!» Ай, ай, козлиное молоко! куда жь дѣвалась русская пословица: отъ козла ни шерсти, ни молока? Впрочемъ, эта ошибища Богдана Ильича можетъ объясниться тревогой, причиненной ему козломъ во время визита Буркину. У страха глаза велики, и Богдану Ильичу могло показаться, что у козла, кромѣ роговъ, есть и молоко.