Кусковъ П. Нечто о нравственномъ элементе въ поэзіи. // Свѣточъ. 1862. № 5. С. 10-11.


10


<…> Во вce послѣднее время, по крайнему моему разумѣнію, самая дѣльная и полезная вещь, явившаяся въ нашей изящной литературѣ, это — «Записки изъ Мертваго Дома» Ѳ. М. Достоевскаго. Это сочиненіе можетъ служить краеугольнымъ камнемъ для всякаго разсужденія: тутъ душа человѣческая съ ея страстями, болѣзнями, радостями, печалями, желаніями. Но самый успѣхъ этого сочиненія не вызываетъ ему подражателей? — Чтобы г. Тургеневу написать свои мемуары, и мы поучились-бы у него. Для мемуара нужно столько-же таланта, сколько и для всякаго другаго изящнаго произведенія, если еще не больше, потому-что тутъ сверхь всего нужна искренность. Тутъ больше всего нужно отрѣчься отъ самого себя и быть къ самому себѣ посторонним, безпристрастнымъ и строгимъ. Не у всякаго есть эта страстная откровенность, эта страстная любовь къ ближнему, которая заставляетъ его отдать свое тѣло и кровь на пищу друзьямъ своимъ; но тотъ. кто не обладаетъ этою страстною откровенностью, врядъ-ли когда-нибудь и съумѣетъ какъ-бы то ни было насытить друзей своихъ. Но можно оставить самого себя въ покоѣ, какъ сдѣлалъ это Ѳ. М. Достоевскій, и разсказывать про другихъ, что видѣлъ и слышалъ. Только что знаешь, одно то и разсказывать. У меня до-сихъ-поръ вертится все въ головѣ «Акулькинъ мужъ» — одна изъ послѣднихъ главъ Мертваго Дома. Вотъ жизнь, вотъ настоящее ея значеніе. Но кромѣ того, на всѣ высказанный


11


мною выше мысли навело меня сочиненіе г. Эвальда: «Повесть о томъ, какъ я командовалъ ротой», напечатанное въ той-же самой книжкѣ «Отечественныхъ Записокъ», которая разжалобила меня своимь патріотизмомъ 1793 года. Эта повѣсть имѣеть характеръ разсказа, написаннаго авторомъ изъ собственной его жизни.

Кстати сказать два-три слова о дневникахъ. Я совершенно раздѣляю убѣжденіе Лермонтова, что «исторія души человеческой, хотя-бы самой мелкой души, едва-ли не любопытнее и не полезнее исторіи цѣлаго народа». Я вдвойнѣ согласенъ еще съ тѣмъ его убѣжденіемъ, что она особенно полезна и интересна тогда, когда она — «слѣдствіе наблюденій ума зрѣлаго надъ самимъ собою, и когда она писана безъ тщеславнаго желанія возбудить участіе или удивленіе». Но я совершенно не согласенъ, чтобы исповѣдь Руссо могла имѣть оттого недостатокъ, что онъ читал ее друзьямъ своимъ. Да для чего-же писать? Неужели можно писать для своего собственнаго удовольствія? Если можно только дѣлать это, то можно и воду толочь для препровожденія времени. Можетъ кто-нибудь подумать, что человѣкъ имѣетъ меньше причинъ рисоваться передъ собой, чѣмъ передъ другими. Но это совершенно ложно, и если Жанъ-Жакъ рисовался чѣмъ-нибудь въ своей исповѣди передъ своими друзьями, такъ это только развѣ своею откровенности, но настоящей, неподдельной, великой, и именно то, что онъ писалъ свою исповѣдь не для себя, а для общества, служило для него постоянною побудительного причиной—писать все, ничего не скрывая. <…>