Журналистика. «Русское Слово» и «Современникъ» за ноябрь и декабрь 1865, «Русскiй Вѣстникъ» за январь 1866 г. // Голосъ. 1866. № 48. 17 февраля.

ЖУРНАЛИСТИКА.

«Русское Слово» и «Современникъ» за ноябрь и декабрь 1865,
«Русскiй Вѣстникъ» за январь 1866 г.

Въ послѣдніе два мѣсяца прошлаго года наши литературные журналы, при солидной толщинѣ своихъ книжекъ, отличались замѣтною бѣдностью содержанія и повальнымъ отсутствіемъ интереса. Получая объемистый томъ, читатель принимался съ любопытствомъ и на<1 нрзб. — Ред.>рю — и черезъ нѣсколько часовъ горько разочаровывался. Въ массѣ печатныхъ листовъ находилъ онъ переводы бездарныхъ романовъ Шат<1 нрзб. — Ред.>, или давно извѣстнаго всѣмъ сочиненія Гюго «Послѣдній день приговореннаго къ смерти», оригинальные разсказы и повѣсти съ по<1 нрзб. — Ред.>ими попытками на идеи и безъ всякихъ попытокъ на искуство, похожіе одни на другіе, <1 нрзб. — Ред.> нули одного шрифта, ученыя статьи и спекуляцiи съ покушеніями на распространеніе знаній и съ замѣтнымъ извращеніемъ <1 нрзб. — Ред.>. Направленіе нашихъ журналовъ не измѣнилось, но какъ будто поблѣднѣло, вы<1 нрзб. — Ред.>ось, состарѣлось. Бойкости, какою еще недавно любовались читатели въ передовыхъ òрганахъ молодой русской мысли — теперь совсѣмъ незамѣтно. Критика, нѣсколько мѣсяцевъ назадъ такая живая, полная праздничнаго разгула, какъ-то присмирѣла, притихла. Полемики, той животрепещущей, безпардонной полемики, какой восхищалась наша учащаяся молодёжь, теперь нѣтъ и въ поминѣ. Поле битвы, или, лучше сказать, арена литературныхъ гимнастическіхъ упражненій опустѣла; за интересными представленіями насталъ долгій антрактъ. Не правда ли, скучно вамъ, юные читатели, нашихъ передовыхъ журналовъ? Давно ли, кажется, любовались вы чудесными представленіями нашихъ литературныхъ Блонденовъ, Гайнсовъ и Девен<1 нрзб. — Реб.>овъ, которые доставляли вамъ столько пищи <1 нрзб. — Ред.> ловкостью, быстротою, дерзостью? Увы! За послѣдніе мѣсяцы ваши любимцы почти не показывались на аренѣ и только изрѣдка дарили намъ какою-нибудь миленькою, мелкою штучкою, вовсе не вступали въ то единоборство, которому бывало, такъ рукоплескали. Чтò дѣлать! Ваши любимцы, конечно, отдыхаютъ послѣ своего бе<1 нрзб. — Ред.>скаго представленія, собираются съ силами для будущихъ подвиговъ, для новыхъ спектаклей. Будьте же снисходительны къ нимъ: послѣ долгой борьбы — нуженъ отдыхъ. А вѣдь вы помните, какова борьба-то была? Вы не забыли, какой концертъ задали вамъ пѣвцы ваши? Всякому горлу нуженъ покой послѣ такой работы. Отдохнутъ, дайте срокъ, и опять примутся. Теперь они спятъ, оттого и книжки вялы, безцвѣтны, пусты.

Давно ли «Русское Слово» было такъ энергично и пылко, точно подвиги ламанчскаго рыцаря? Давно ли г. Писаревъ извѣщалъ краснорѣчиво русскихъ образованныхъ людей о томъ, что Пушкина слѣдуетъ сдать въ одинъ литературный архивъ въ Сумароковыми, Богдановичами и Херасковыми, что въ нашихъ университетахъ слѣдуетъ оставить одинъ только математическій факультетъ и въ немъ начинать преподаваніе съ диференціаловъ, а покончивать въ послѣднемъ курсѣ исторіею и географіею, что когда всѣ люди проникнутся убѣжденіями Лопуховыхъ и Рахметовыхъ, «тогда не будетъ ни бѣдныхъ, ни праздныхъ, ни филантроповъ, тогда дѣйствительно потекутъ молочныя рѣки въ кисельныхъ берегахъ». Давно ли г. Потанинъ, въ интересной повѣсти своей, отыскивалъ новаго человѣка и повѣдалъ русскимъ читателямъ, что «еслибъ мы могли только встать всему напротивъ, изъ этого непремѣнно выработался бы новый человѣкъ?» Давно ли г. Зайцевъ осязательно убѣждалъ нашу молодёжь въ окончательной негодности изящныхъ искуствъ, въ пошлости оперы, въ нелѣпости музыки и живописи, неспособныхъ къ реальной пропагандѣ? Давно ли г. Шелгуновъ показывалъ намъ прелести китайской цивилизаціи, великія блага, какими она осыпаетъ счастливыхъ жителей срединнаго царства, и чуть-чуть не заставилъ насъ всѣхъ въ честь ея закурить опіумъ? Давно ли незабвенный Н. В. Соколовъ обличалъ въ глупости и мошенничествѣ Д. С. Милля и съ такимъ рыцарскимъ приличіемъ бросалъ перчатку дерзкимъ людямъ, которые осмѣлились «настрочить на него шельмецкій пасквиль», т. е. не вѣрить въ плутовство Милля? Давно ли всѣ эти мирмидоны г. Благосвѣтлова, ратуя подъ его хоругвью, восхищали зрителей дружнымъ единствомъ дѣйствій, соревнованіемъ въ азартѣ и смѣлости, пылкимъ желаніемъ превзойти другъ друга въ выборѣ крѣпкихъ словъ и выраженій?... Все это было не дальше, какъ минувшею осенью. Но съ-тѣхъ-поръ совершились печальныя событія. Блистательное дѣло, устроенное на началахъ «экономической правды и журнальной чести», распалось въ минуту его осуществленія. Торжественное празднество чести и правды кончилось печальнымъ междоусобіемъ: оружіе, такъ побѣдоносно подвизавшееся въ борьбѣ съ противниками, обращено было на братскую грудь. Въ молодомъ ульѣ, отроившемся въ недавніе годы отъ «Современника», юные трутни возстали противъ своей новой матки. Гг. Писаревъ, Зайцевъ и Н. В. Соколовъ начали заявленіемъ, что экономическая честь и правда, изобрѣтенныя г. Благосвѣтловымъ, не что иное, будто бы, какъ несовсѣмъ честная ложь… Но мы не будемъ напоминать читателямъ этого пагубнаго междоусобія, такъ глубоко огорчившаго юныхъ читателей «Русскаго Слова» и почитателей его почтенныхъ доктринъ. Хотя послѣ того редакція и заявила, что юный Ахиллъ вновь помирился съ доблестнымъ Атридомъ, и читатели будутъ опять свидѣтелями подвиговъ г. Писарева на той аренѣ, гдѣ онъ до-этихъ-поръ подвизался; но, несмотря на это, всетаки литературныя игры въ послѣднихъ книжкахъ «Русскаго Слова» очень безцвѣтны и утомительны.

Кромѣ переводныхъ и компилятивныхъ статей, въ этихъ книжкахъ можно указать только на комедію С. Ѳедорова «Удочка», которая легко читается, хотя въ ея сюжетѣ и лицахъ нѣтъ ничего новаго. Читатели остановятся, можетъ быть, еще на статьѣ г. Щапова «Естествознаніе и народная экономія», хотя подстроенной на общій тонъ журнала, но чуждой его замашекъ и эксцентричности. Въ декабрской книжкѣ кончилось, наконецъ, и обширное изслѣдованіе В. М. Флоринскаго объ усовершенствованіи человѣческаго рода — статья очень замѣчательная по своей гуманной цѣли, проникнутой, очевидно, теплою любовью къ человѣчеству, благо котораго несомнѣнно крайне близко къ сердцу автора. Вотъ и все. Мы не говоримъ о повѣсти г. Бажика «Три семьи», потому что у насъ не достало терпѣнія прочитать ее, не говоримъ о критической статьѣ г. Шеллера, ни о «Сельскихъ картинахъ», г. Рагодина, оттого, что видимъ въ нихъ только слова и слова! Что касается «политики» г. Жака Лефреня, то она отличается прежнею самостоятельностью: какъ въ предыдущихъ книжкахъ отдѣлывались Англія и Пальмерстонъ, такъ здѣсь отдѣлываются Абрагамъ Линкольнъ и Соединенные Штаты. Слава Богу, что этотъ замѣчательный политикъ не послѣдовалъ пагубному примѣру гг. Зайцева и Н. В. Соколова и остался вѣренъ «Русскому Слову»! Такихъ политиковъ не вездѣ вѣдь найдешь. Но какъ бы ни было, а послѣднія книжки журнала всетаки блѣдны и крайне утомляютъ терпѣливаго читателя.

Обращаемся къ «Современнику». При полученіи этого объемистаго тома, который требуетъ не мало времени на одно разрѣзыванье листовъ, мы ожидали отъ него обильной и свѣжей пищи. И чтò же? Еслибъ журналъ задалъ себѣ трудъ — при возможно-бòльшемъ количествѣ печатныхъ листовъ дать возможно-мèньшее количество новаго и занимательнаго чтенія, то онъ не могъ бы выполнить этой задачи удачнѣе «Современника». Журнальнаго характера въ этомъ томѣ почти незамѣтно: это просто сборникъ статей и переводныхъ сочиненій, только для вида приправленный немного политическими и библіографическими замѣтками. Тутъ вы находите, вопервыхъ, сочиненіе В. Гюго «Послѣдній день приговореннаго къ смерти», переведенное пять лѣтъ назадъ, и притомъ гораздо лучше, М. Достоевскимъ. Почему редакція нашла нужнымъ снова переводить это сочиненіе въ настоящее время — остается ея тайною. Потомъ, въ этой книжкѣ помѣщена цѣлая половина романа Жоржа Занда «Compagnon du tour de France», который въ свое время пользовался нѣкоторымъ успѣхомъ во Франціи, но теперь не имѣетъ для насъ никакого значенія ни въ соціальномъ, ни въ эстетическомъ отношеніи. Здѣсь же напечатана комедія Шекспира «Усмиреніе своенравной», въ переводѣ А. Н. Островскаго, чтò было бы, конечно, пріятнымъ подаркомъ для читателей, еслибъ этотъ самый переводъ не явился, въ то же самое время, во второмъ томѣ изданія г. Гербеля. Собственно русская бельлетристика во всемъ этомъ массивномъ томѣ состоитъ изъ нѣсколькихъ страничекъ разсказа г. Якушкина, изъ посредственной повѣсти г-жи А. К–вой «Порченая» и разсказа г. Рѣшетникова «Похожденія бѣднаго провинціала въ столицѣ» — новой и порядочно скучной варіаціи на давно-избитую тему. Есть тутъ еще переводъ извѣстнаго ямба Огюста Барбье «Парижъ» — одно изъ безукоризненныхъ переложеній знаменитаго лирика на русскія вирши. И только? Дà, только, потому что во всѣхъ остальныхъ, собственно журнальныхъ статьяхъ самые вѣрные друзья не узнаютъ прежняго «Современника», не исключая и статьи г. Антоновича. Все это блѣдно, безцвѣтно. Тутъ нѣтъ ни малѣйшаго отзвучія той перестрѣлки, какою недавно еще обмѣнивался журналъ съ своимъ блуднымъ сыномъ, «Русскимъ Словомъ».

Думаютъ, что причина такого быстраго упадка нашихъ прогресивныхъ журналовъ въ томъ, что они вполнѣ уже высказались, договорились до послѣдняго слова, въ своихъ общественныхъ и литературныхъ воззрѣніяхъ, доиграли послѣднее дѣйствіе своей журнальной комедіи; что нашей публикѣ надоѣло, наконецъ, встрѣчать подъ рубрикою изящной словесности сухіе и мелочные отчеты о самыхъ обыденныхъ случаяхъ жизни, или безобразные вымыслы, притянутые за волосы къ какой-нибудь задорной идейкѣ; что читатели почувствовали отвращеніе къ этой нахальной полемикѣ, чуждой всякой руководящей идеѣ и полной однихъ грубыхъ личностей и ругательствъ. Полагаютъ, что та самая героическая борьба, въ которой такъ блистательно подвизались «Современникъ» и «Русское Слово», истощила силы бойцовъ и повела ихъ къ такому паденію. Но мы все еще готовы вѣрить, что это неокончательное успокоеніе, а отдыхъ и, можетъ быть, приготовленіе къ новымъ подвигамъ. Чтò за бѣда, если прелестныя идеи этихъ господъ окончательно износились, если даже недоучившаяся молодёжь начинаетъ отрезвляться отъ нихъ — все же этимъ господамъ нужно продолжать свои гимнастическія упражненія въ русской литературѣ. Мы ждемъ еще отъ нихъ не мало оригинальнаго и поучительнаго: можетъ быть, отдохнутъ, соберутся съ новыми силами и опять порадуютъ своихъ почитателей. 

Вотъ ноябрская книжка «Русскаго Вѣстника» была тоже очень пуста и неинтересна. Тамъ продолжались безконечныя «Воспоминанія», Вигеля, тянулся «Вопросъ о рабочихъ», г. де-Молинари, и продолжалась довольно тяжелая повѣсть г-жи Т–вой «Врагъ горами качаетъ». Въ этой книжкѣ замѣтно было также утомленіе, желаніе расквитаться поскорѣе съ истекающимъ годомъ, перейти къ новой дѣятельности. И вотъ, перешагнувъ чрезъ декабрь прямо въ новый годъ, «Русскій Вѣстникъ» явился съ январскою книжкою. О ней мы и намѣрены поговорить теперь съ читателями.

«Русскій Вѣстникъ», очевидно, держится давно извѣстнаго журнальнаго пріема на счетъ того, что первая книжка наступившаго года должна быть, такъ-сказать, образцовая, показная, казòвая. Дѣйствительно, январская книжка его составлена внимательно и представляетъ не мало статей, которыя читаются съ большемъ интересомъ.

Въ этой книжкѣ начался, вопервыхъ, новый романъ Ѳ. М. Достоевскаго «Преступленіе и наказаніе». Мы пока не будемъ распространяться объ этомъ сочиненіи, которое, повидимому, должно разбиться на нѣсколько мѣсяцевъ; замѣтимъ только, что романъ обѣщаетъ быть однимъ изъ капитальныхъ произведеній автора «Мертваго Дома». Страшное преступленіе, положенное въ основу этой повѣсти, разсказано съ такою потрясающею истиною, съ такими тонкими подробностями, что вы невольно переживаете перипетіи этой драмы, со всѣми ея психическими пружинами, переходите по изгибамъ сердца съ перваго зарожденія въ немъ преступной мысли до ея окончательнаго развитія. Здѣсь этотъ анализъ, который, по нашему мнѣнію, вредилъ нѣкоторымъ изъ прежнихъ сочиненій автора, является не только не лишнимъ, не только не утомляетъ васъ, но полнѣе, живѣе даетъ чувствовать силу драмы. Самая субъективность автора, отъ которой иногда страдали характеры его героевъ, здѣсь нисколько не вредитъ, потому что сосредоточивается на одномъ лицѣ и проникается художественною ясностью типа. Къ сожалѣнію, предѣлы газетной статьи не позволяютъ намъ сдѣлать выписки изъ романа, которая могла бы подкрѣпить нашъ отзывъ и дать читателямъ понятіе о томъ впечатлѣніи, какое производятъ эти страшныя сцены. Правда, тутъ есть мѣста, на которыя можно указать, какъ на нѣчто цѣлое — напримѣръ, сонъ Раскольникова наканунѣ задуманнаго имъ преступленія; но этотъ эпизодъ, одинъ изъ лучшихъ въ романѣ, занимаетъ не менѣе пяти страницъ, и мы не имѣемъ возможности выписать его вполнѣ, а брать изъ него отрывокъ или передавать въ сокращенномъ разсказѣ, значитъ лишить его значенія и силы, потому что тутъ нельзя убавить ни одной черты. Мы надѣемся поговорить о романѣ г. Достоевскаго, когда онъ будетъ конченъ.

Отрывокъ изъ «Записокъ С. Н. Глинки» хотя не такъ замѣчателенъ, какъ тотъ, который былъ напечатанъ въ прошломъ году въ одномъ изъ нашихъ журналовъ, но все же читается съ большимъ интересомъ. Авторъ разсказываетъ воспоминанія своего дѣтства, проведеннаго въ родной семьѣ, въ Смоленской Губерніи, и пріѣздъ въ Петербургъ, въ кадетскій корпусъ, куда онъ былъ 

опредѣленъ по волѣ императрицы Екатерины. Записки очень живо характеризуютъ послѣднее десятилѣтіе прошлаго вѣка, хотя, можно сказать, только съ свѣтлой стороны. Страницы, гдѣ авторъ разсказываетъ о томъ, какъ императрица останавливалась въ ихъ деревнѣ, отличаются тономъ почти идилическимъ. Но особенно любопытны замѣтки автора о его кадетской жизни и дѣятельности извѣстнаго И. И. Бецкаго, котораго значеніе въ исторіи русскаго образованія до-этихъ-поръ еще остается неоцѣненнымъ. Несмотря на всѣ несовершенства, тогдашнее корпусное воспитаніе, какъ видно изъ замѣтокъ автора, отличалось такими сторонами, которымъ мы и теперь можемъ позавидовать. Бецкій внесъ въ корпусное воспитаніе какой-то характеръ простоты, семейственности, равенства. Замѣчательно, что въ то время въ корпусѣ, на ряду съ дѣтьми первыхъ дворянскихъ фамилій, воспитывались дѣти мѣщанъ, назначаемые въ преподаватели. «Кто болѣе успѣвалъ въ нравственности и наукѣ (пишетъ авторъ), тотъ и получалъ награды. Сынъ мѣщанина шелъ на ряду съ графами и князьями, и по достоинству нерѣдко былъ впереди ихъ. Сближеніемъ сословій въ общемъ воспитаніи Бецкій, желалъ, такъ-сказать, породнить ихъ навсегда.» Разсказы Глинки о тогдашнемъ корпусномъ ученьѣ, о преподавателяхъ и начальникахъ очень любопытны. Приводимъ одинъ разсказъ его про инспектора, майора Фрамандье. «Однажды — говоритъ авторъ записокъ — когда нашъ іеродіаконъ объяснялъ намъ катихизисъ, онъ (инспекторъ) принесъ вольтерова Задига, переведеннаго Смирновымъ. «Прочитайте — сказалъ онъ іеродіакону — прочитайте имъ главу о пустынникѣ, въ которой Вольтеръ такъ разительно представилъ пути провидѣнія». Законоучитель началъ читать разсказъ о томъ, какъ Задигъ встрѣтился съ пустынникомъ, и обязался смотрѣть молча на все, чтò бъ тотъ ни дѣлалъ. И вотъ пустынникъ въ глазахъ его похитилъ у богача, угостившаго ихъ обѣдомъ, драгоцѣнный сосудъ, а потомъ отдалъ его скупцу, который едва накормилъ ихъ; затѣмъ онъ сжегъ домъ одного поселянина, который съ радушіемъ принялъ путниковъ, и, наконецъ, столкнулъ въ рѣку молодаго человѣка, бывшаго у нихъ проводникомъ. — «Чудовище!» — вскричалъ я, вскочивъ съ лавки (продолжаетъ авторъ). — «Не горячись, Глинка — возразилъ Фрамандье — не горячись, а послушай повѣсть!» Когда, вслѣдъ за тѣмъ, пустынникъ объясняетъ Задигу, что онъ взялъ сосудъ у богача и отдалъ скупцу, чтобъ одному дать урокъ противъ суетности, а другаго сдѣлать внимательнѣе къ будущимъ гостямъ, что домъ гостепріимнаго поселянина сжегъ онъ съ цѣлью открыть ему закопанный въ томъ мѣстѣ кладъ, а молодаго человѣка утопилъ потому, что въ книгѣ судебъ назначено ему было сдѣлаться убійцею — тогда Фрамандье, какъ только законоучитель кончилъ чтеніе, сказалъ кадетамъ такую рѣчь: «Господа! не забывайте никогда нынѣшней повѣсти. Во всемъ и всегда покоряйтесь провидѣнію. Храните честь, честность и благородство души, и вы будете счастливы внутреннимъ соблюденіемъ своей совѣсти».

Воспитатель, у котораго педагогическіе принципы состоятъ не въ живой идеѣ, одушевленной любовью къ дѣтямъ, а въ мертвой буквѣ рутинной догматики, пожалуй, пришолъ бы въ ужасъ, что монахъ-законоучитель, по указанію инспектора воспитательно-учебнаго заведенія, читаетъ съ каѳедры воспитанникамъ повѣсть Вольтера. Чтò сказалъ бы объ этомъ какой-нибудь Магницкій! А между тѣмъ, нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что французъ Фрамандье, чтеніемъ Вольтера во время урока катихизиса, не заронилъ ни въ одномъ сердце такихъ антирелигіозныхъ мыслей, какія могли внушать молодымъ людямъ пуритански-эксцентрическая набожность казанскаго маньяка. Кто читалъ сочиненіе г. Ѳеоктистова «Матеріалы для исторіи просвѣщенія въ Россіи», изданное въ прошломъ году, тотъ, конечно, не забылъ, какъ Магницкій, въ бытность свою попечителемъ казанскаго университета «очищалъ» студентскую библіотеку, какія давалъ инструкціи професорамъ, какъ украшалъ аудиторіи надписями «о ненадежности человѣческихъ умствованій», т. е. философіи. Безъ сомнѣнія, мѣры этого яраго поборника нравственности и благочестія вовсе не достигали своей цѣли, если дѣйствительно цѣлью его была нравственность и просвѣщеніе молодаго поколѣнія. Безтолковое употребленіе церковныхъ книгъ и текстовъ св. писанія вело, конечно, совсѣмъ къ инымъ результатамъ. Помѣщенная въ январской книжкѣ «Русскаго Вѣстника» статья г. Лажечникова, «Какъ я зналъ Магницкаго», можетъ служить дополненіемъ къ сочиненію г. Ѳеоктистова и представляетъ новые матеріалы, какъ для исторіи просвѣщенія въ Россіи, такъ и для опредѣленія личности незабвеннаго попечителя казанскаго университета.

Г. Лажечниковъ познакомился съ Магницкимъ въ то время, когда искалъ мѣста директора училищъ въ казанскомъ округѣ. Вотъ какъ онъ разсказываетъ о своемъ первомъ свиданіи съ попечителемъ, который жилъ тогда въ Петербургѣ. «Передо мною предсталъ человѣкъ высокаго роста, съ привлекательною наружностью, съ голубыми, умными глазами, съ привѣтливою рѣчью. Онъ выслушалъ мою просьбу, быстро разсмотрѣлъ мои бумаги, сдѣлалъ мнѣ нѣсколько вопросовъ о моихъ религіозныхъ убѣжденіяхъ (я былъ заранѣе предупрежденъ, что мнѣ предстоитъ этотъ искусъ, но не имѣлъ нужды лицемѣрить), проницательно посматривая на меня, и, какъ мнѣ казалось, прислушиваясь къ моему голосу, будто испытывалъ меня въ искренности моихъ отвѣтовъ, и, наконецъ, сказалъ мнѣ: «Признаюсь, ваша молодость нѣсколько смутила было меня, но рекомендація лицъ, мною уважаемыхъ, и ваши религіозныя правила, въ которыхъ не сомнѣваюсь, ручаются мнѣ, что вы будете руководить юношество по истинному пути, и потому извольте поскорѣе подавать просьбу. Разъ убѣжденный, я не люблю мѣшкать». Вслѣдъ затѣмъ г. Лажечниковъ былъ опредѣленъ директоромъ въ Пензу.

Въ то время былъ полный разгаръ дѣятельности для библейскихъ обществъ, и новый директоръ, по пріѣздѣ въ Пензу, долженъ былъ немедленно поступить въ члены мѣстнаго губернскаго отдѣла. Дѣятельность общества ограничивалась, однакожь, только формализмомъ. «Главная забота членовъ (говоритъ г. Лажечниковъ) состояла въ томъ, чтобъ продать, кому бы то ни было, какъ можно болѣе книгъ св. писанія. Во всѣхъ домахъ лежали на виду, въ простомъ кожаномъ или богатомъ переплетѣ, «Библія», въ которую иной изъ обладателей ея никогда не заглядывалъ; у кого не было такой выставки считался чуть-ли не еретикомъ. Первый грѣховодникъ, первый взяточникъ, погрязшая въ разныхъ интригахъ женщина, надѣвали на себя личину христіанскаго мисіонера… Заботы тогдашняго христіаннѣйшаго казанскаго университета, и, по примѣру его, подвѣдомыхъ ему гимназій, ознаменовались еще тѣмъ, что собирали со всего города нищую братію и угощали ее трапезою, за которою прислуживали ученики».

Изъ Пензы Лажечниковъ переведенъ былъ въ Казань, и здѣсь Магницкій поручилъ ему должность инспектора студентовъ. Въ разсказахъ его по этому предмету встрѣчаются страницы чрезвычайно любопытныя. Вотъ, напримѣръ, въ какомъ положеніи поставилъ Магницкій професоровъ университета: «За професорами наблюдали, чтобъ они не пили вина. Изъ числа ихъ нѣкоторые, весьма воздержные, но привыкшіе предъ обѣдомъ выпивать по рюмкѣ водки, въ свой адмиральскій часъ ставили у наружныхъ дверей на караулъ прислугу, чтобъ предупредить грозу нечаяннаго дозора. Такимъ образомъ, прислушиваясь къ малѣйшему стуку и безпрестанно оглядываясь, преступникъ дерзалъ ключемъ, привѣшеннымъ у пояса, отворять шкафъ, гдѣ въ секретной глубинѣ хранилось ужасное зелье. У одного изъ ученыхъ мужей, которому прописали вино въ микстурѣ, былъ директоромъ, внезапно посѣтившимъ его, запечатанъ сосудъ, вмѣщавшій въ себѣ запрещенное питье. Медикъ, осмѣлившійся прописать такое лекарство, равно какъ и паціентъ его, остались на замѣчаніи. Только одинъ доморощенный Боссюэтъ, настоящій революціонеръ противъ магометова кодекса, не являлся на лекціи по цѣлымъ недѣлямъ. На торжественныхъ университетскихъ обѣдахъ, и въ мое время, пили тосты не шампанскимъ, а медомъ». Понятно, къ какому лицемѣрію и безнравственности должны были вести эти безумныя мѣры. Источникомъ этого эксцентричнаго фанатизма было у Магницкаго не убѣжденіе и вѣра, а только служебный разсчетъ, безпокойное честолюбіе и желаніе играть замѣтную, выдающуюся роль.

Не такъ дѣйствовали люди, которымъ искренно были близки къ сердцу образованіе и польза отечества. Въ той же январской книжкѣ помѣщена статья г. Смирнова «Одинъ изъ питомцевъ Сперанскаго», представляющая новыя черты къ характеристикѣ этого государственнаго человѣка. Здѣсь разсказывается, какъ Сперанскій, по окончаніи своего историческаго обозрѣнія русскаго законодательства, представилъ императору Николаю необходимость образовать для Россіи искусныхъ законовѣдовъ, вслѣдствіе чего изъ петербургской и московскихъ духовныхъ академій вызваны были молодые люди для слушанія юридическаго курса въ петербургскомъ университетѣ и окончательнаго потомъ образованія заграницею. Въ числѣ этихъ молодыхъ людей былъ сынъ протопопа изъ Ярославской Губерніи, Василій Знаменскій, который, какъ въ бытность свою въ Петербургѣ, такъ и во время поѣздки заграницу, велъ переписку съ однимъ изъ друзей — и его-то письма служатъ матеріалами для характеристики Сперанскаго и показываютъ ясно, что не инквизиторскія преслѣдованія, не показное ханжество, не контроль за каждымъ шагомъ домашней жизни, не замѣна шампанскаго медомъ, а искренняя любовь и уваженіе къ наукѣ, понятіе о человѣческомъ достоинствѣ и свободѣ, могутъ принести существенную пользу и образовать людей истинно-нравственныхъ и полезныхъ. По пріѣздѣ въ Петербургъ, московскіе студенты были представлены Сперанскому. «Распросивъ насъ (пишетъ Знаменскій) объ академіи, мѣсторожденіи и проч., и услышавъ отъ Болугьянскаго, что мы трое уже оканчивали курсъ и надѣялись быть магистрами, онъ сказалъ значительно: «вы ничего не потеряете» и повторилъ это не одинъ разъ. Потомъ спросилъ: «кто изъ васъ не имѣлъ расположенія къ свѣтскому званію?» Я вызвался на этотъ вопросъ. «Успокойтесь — сказалъ онъ — потери не будетъ; можно и въ этомъ званіи быть внутренно монахомъ». Сперанскій былъ очень внимателенъ къ своимъ питомцамъ. Когда они были прикомандированы для занятій къ его канцеляріи, онъ бывалъ тамъ по два раза въ недѣлю и почти каждый разъ бесѣдовалъ съ молодыми людьми, назначилъ для занятій ихъ большую залу, садился съ ними за столъ, слушалъ, чтò они читаютъ, говорилъ съ ними полатыни, дарилъ имъ книги, помогалъ деньгами. Планъ занятій для молодыхъ людей былъ составленъ самимъ Сперанскимъ. Окончательный зкзаменъ длился нѣсколько дней и Сперанскій постоянно присутствовалъ на немъ, не для парада, но какъ дѣятельный экзаменаторъ, и постоянно предлагалъ вопросы по разнымъ предметамъ. Передъ отъѣздомъ за границу, студенты были приглашены имъ на обѣдъ, вмѣстѣ съ професорами, которыхъ они слушали въ университетѣ, и Знаменскій пишетъ, что они встрѣтили здѣсь не вельможу, не гордаго мецената, а ученаго человѣка и радушнаго хозяина. Сперанскій съ такимъ же вниманіемъ слѣдилъ за студентами и во время ихъ житья заграницею, и по возвращеніи въ Россію. По окончательномъ экзаменѣ въ Петербургѣ, Знаменскій назначенъ былъ професоромъ законовѣдѣнія въ кіевскій университетъ, но, къ несчастію, занемогъ воспаленіемъ легкихъ и умеръ въ январѣ 1835 года. Судя по его письмамъ и по отзывамъ знавшихъ его людей, наука потеряла въ немъ одного изъ даровитыхъ дѣятелей.

Статьи: «Варшавское Герцогство», Попова, «Дѣтство и юность Александра I», Богдановича, и «Записка Поццо-ди-Борго о польскомъ вопросѣ» тоже не лишены интереса. Что касается «Очерковъ нижегородской ярмарки», г. <1 нрзб. — Ред.>разова, то въ нихъ мы не нашли уже тѣхъ <1 нрзб. — Ред.>ныхъ, какими отличались прежнія статьи автора по этому предмету. Характеристика нравственной стороны нижегородскаго ярмарочнаго <1 нрзб. — Ред.>рища вышла поверхностна и далеко неудовлетворительна.

Въ заключеніе укажемъ на разборъ диссертацiи Петра Полеваго, писанной для полученія степени доктора русской словесности, на <1 нрзб. — Ред.> «Историческіе очерки средневѣковой драмы». Въ этомъ разборѣ г. Тихонравовъ доложилъ, что нашъ ученый докторантъ, изучавшій <1 нрзб. — Ред.> бы средневѣковую драму по источникамъ и не дѣлавшій въ своей книгѣ такихъ европѣйскихъ ученыхъ, каковы: Гаазе, Ганушъ, <1 нрзб. — Ред.> Фаллерслебенъ, самъ не знаетъ латинскихъ склоненій, не умѣетъ отличить родъ въ местоимѣніи, и, переводя съ латинскаго языка при помощи переводовъ обруганныхъ имъ ученыхъ, на каждомъ шагу дѣлаетъ грубѣйшія ошибки. Мы помнимъ первую, магистерскую дисертацію г. Полеваго «О древнѣйшихъ памятникахъ народной поэзіи германской и славянской». <1 нрзб. — Ред.> уже высказалъ онъ замѣчательную безцеремонность въ отзывахъ о трудахъ иностранныхъ ученыхъ и о значеніи своихъ собственныхъ работъ. А работы его состояли въ томъ, что онъ пересказалъ содержаніе нѣсколькихъ пѣсенъ Эдды, Нибелунговъ, Слова о полку Игоревѣ и дополнилъ это ученическими сужденіями о ихъ значеніи. Удостоенный за это степени магистра, г. Полевой въ благородномъ стремленіи къ докторству, пошелъ еще дальше въ своей безцеремонности. При незнаніи латинской граматики, неумѣніи склонять и спрягать, чтò требуется въ среднихъ классахъ гимназіи, онъ увѣряетъ, что трудился надъ предметомъ по источникамъ, да еще въ латинскихъ рукописяхъ, и въ то же время съ дерзостью, неразлучною при отсутствіи знанiй отдѣлываетъ ученыхъ, которые пользуются общимъ уваженіемъ въ Европѣ. Чтò же это, наконецъ, такое? Въ состояніи ли былъ бы <1 нрзб. — Ред.>ный магистръ выдержать экзаменъ въ Германіи въ пятый или шестой классъ гимназіи? И какое уваженіе къ наукѣ можетъ внушить слушателямъ подобный докторъ, если, чего добраго, сдѣлается професоромъ? Подобныя явленія показываютъ ясно, до какого низкаго уровня понизилась у насъ наука и какимъ смѣлымъ <1 нрзб. — Ред.>томъ отличается теперь невѣжество!