АМ. Журналистика. «Современникъ» за январь и февраль 1866 г. // Голосъ. 1866. № 83. 24 марта.




ЖУРНАЛИСТИКА.

«Современникъ» за январь и февраль 1866 г.

Бывало, подписчики «Современника», получая январскую книжку журнала, развертывали ее съ твердою увѣренностью, что найдутъ въ ней, на первыхъ же страницахъ, новое произведеніе кого нибудь изъ капитальныхъ представителей нашей литературы. Редакція, повидимому, считала очень важнымъ помѣщеніе въ первой книжкѣ такихъ крупныхъ новостей, и, конечно, понимая, что для большинства читателей онѣ гораздо важнѣе всѣхъ ея тенденцій, смотрѣла сквозь пальцы на слабую связь этихъ показныхъ произведеній съ общимъ направленіемъ журнала. И конечно, даже самые сильные поклонники его доктринъ не жаловались на этотъ обычай, а масса, безъ сомнѣнія, положительно была имъ довольна. Мы откровенно сознаемся, что принадлежали, въ этомъ случаѣ, къ массѣ, и всегда сочувствовали январскому уклоненію «Современника», въ пользу несовсѣмъ подходившихъ къ его направленію сочиненій капитальныхъ русскихъ писателей. И теперь мы раскрыли первую книжку его съ надеждою встрѣтить какую нибудь важную литературную новость — но ошиблись. Мы ждали второй книжки, думая, что, можетъ быть, на этотъ разъ новость случайно опоздала; но и тутъ, точно такъ же, наши ожиданія не сбылись. «Современникъ», очевидно, отказался отъ своего прежняго обычая, и времена «Кузьмы Захарьича Минина» и «Сна на Волгѣ» прошли, какъ пріятный сонъ.

На этотъ разъ январскою новостью «Современника» читатели его принуждены будутъ признать развѣ небольшой разсказъ Щедрина, «Завѣщаніе моимъ дѣтямъ». Это, впрочемъ, одинъ изъ тѣхъ маленькихъ разсказовъ, которые всегда удавались автору «Губернскихъ Очерковъ». Здѣсь, по поводу одного капитана Пафнутьева, ведетъ онъ рѣчь, отъ лица составителя завѣщанія, вообще о «провинціалахъ-Пафнутьевыхъ», толкующихъ о своихъ «якобы правахъ». Съ обычнымъ своимъ тяжеловато-меткимъ юморомъ, авторъ характеризуетъ этихъ современныхъ Пафнутьевыхъ, которые еще такъ недавно покоились безмятежно на своихъ «якобы правахъ». «Встанешь ты утромъ — разсуждали они — умываться тебѣ подаетъ меньшій братъ твой! Захотѣлъ чаю — чай подаетъ меньшій братъ твой! Пришло время спать — постелю стелетъ меньшій братъ твой! Одѣваетъ и раздѣваетъ меньшій братъ твой». Завѣщатель основательно совѣтуетъ Пафнутьевымъ отложить въ сторону всякій духъ гордости, и не предаваться строптивости, потому что то и другое пагубно для нихъ же. «Не далѣе, какъ вчера — пишетъ онъ — читалъ я съ женою повѣсть о многострадальномъ Iовѣ… ахъ, какая это книга! прочти ты ее, Пафнутьевъ!.. Результатомъ этого чтенія было то, что мы вдругъ какъ бы помолодѣли. Откуда взялась бодрость, надежда, увѣренность: даже о чаѣ забыли! Ты видишь, мой другъ, говорила жена: — если стада отнимаются, то они же и опять посылаются; если рабы разбѣгаются, то они же и опять возвращаются. Стòитъ только подождать. — Стòитъ только подождать, повторилъ я, въ сладкой задумчивости. — И затѣмъ остальной весь вечеръ были веселы, а за 




ужиномъ даже вспомнили одного веселаго сосѣда, который всякій разъ, какъ чтò-нибудь ѣсть, предлагаетъ себѣ вопросъ: а ну, Петръ Петровъ, отвѣчай: подлинно ли ты галантиръ или битое мясо ѣшь? И самъ же отвечаетъ: нѣтъ, не галантиръ и не битое мясо ѣшь, а ѣшь ты, Петръ Петровъ, послѣднее свое выкупное, свидѣтельство!.. И еще утѣшили насъ съ женою вотъ что: Пафнутьевъ нашъ хоть о правахъ и толкуетъ, однако, коли есть въ надеждѣ рубль серебра стибрить, такъ онъ тоже малый не промахъ… Хвалю!»

Читатели съ удовольствіемъ прочтутъ этотъ юмористическій очеркъ.

Но, конечно, подписчики «Современника», такъ же, какъ и мы, разрѣжутъ прежде всего въ этихъ книжкахъ листы, на которомъ помѣщены двѣ сатиры г. Некрасова: «Кому на Руси жить хорошо» и «Балетъ». Кажется даже, первая изъ нихъ и напечатана въ главѣ январской книжки, въ качествѣ тѣхъ капитальныхъ произведеній, о которыхъ мы сейчасъ говорили. Но оказывается, что это только прологъ къ разсказу, гдѣ заданъ одинъ вопросъ о томъ, кому на Руси хорошо жить, а отвѣта на этотъ вопросъ пока еще нѣтъ. Чтò касается сатиры «Балетъ», то она не лучше и не хуже другихъ стихотвореній г. Некрасова въ этомъ родѣ: мѣстами утомительныя длинноты, мѣстами — бойкій стихъ или меткая черта изъ жизни. Дѣло въ томъ, что, въ какомъ-то балетѣ, одна изъ петербургскихъ танцовщицъ явилась въ русской крестьянской пляскѣ, и поэтъ говоритъ по этому случаю:

Танцуй же ты «Дѣву Дуная»,

Но въ покоѣ оставь мужика!

Въ мерзлыхъ лапоткахъ, въ шубѣ нагольной,

Весь заиндевѣвъ, самъ за себя

Въ эту пору онъ пляшетъ довольно.

Зиму дома сидѣть не любя.

Подстрекаемый лютымъ морозомъ,

Совершая дневной переходъ,

Пляшетъ онъ за скрыпучимъ обозомъ,

Пляшетъ онъ — даже пѣсни поетъ!...

А то есть и такіе обозы —

(Вотъ бы Роллеръ намъ ихъ показалъ!)

Въ эти дни, когда крѣпки морозы

И народъ уже рекрутовъ сдалъ,

На Руси, на проселкахъ пустынныхъ

Много тянется поѣздовъ длинныхъ…

Кромѣ этого, въ отдѣлѣ бельлетристики помѣщены еще: «Мѣщанскій день», этнографическій очеркъ Приволжскаго, и «Нравы Растеряевой Улицы», Глѣба Успенскаго. Очерки эти принадлежатъ къ тому же роду бельлетристики, какъ и разсказы гг. Левитова, Слѣпцова, Зиновьева и другихъ нашихъ литературныхъ дагеротипистовъ. Здѣсь попадаются вѣрно схваченныя особенности изъ нашей дѣйствительности, и, въ то же время, видно полное отсутствіе всякаго художественнаго творчества. Отдѣльные случаи подмѣчены иногда удачно, разговоры записаны точно; но все это не связано ровно никакою идеею. Видали вы ширмочки, изъ наклеенныхъ на бумагу или на тафту цвѣтныхъ вырѣзанныхъ фигуръ и рисунковъ, собранныхъ, какъ попало — гдѣ пейзажикъ, гдѣ головка, гдѣ цвѣтокъ или дерево? На сколько такіе сборные, лѣпные рисунки можно назвать картинами, на столько же и всѣ эти очерки могутъ быть названы литературными произведеніями. Романъ г. Рѣшетникова, «Горнорабочіе», въ которомъ описывается бытъ рабочихъ на горныхъ уральскихъ заводахъ, представляетъ болѣе интереса въ томъ, отношеніи, что затрогиваетъ среду малоизвѣстную въ нашемъ обществѣ. О самомъ содержаніи романа, мы, пока, не говоримъ, потому что въ этихъ двухъ книжкахъ онъ еще не конченъ.

Какъ будто для того, чтобъ показать, съ какимъ удовольствіемъ, послѣ дагеротипно-карикатурныхъ очерковъ, читаются истино-художественныя произведенія, редакція напечатала въ февральской книжкѣ разсказы Диккенса: «Рецепты доктора Мериголда». Вы отдыхаете на нихъ, точно какъ въ картинной лавкѣ, посреди хлама лубочныхъ малеваній и грубыхъ карикатуръ, встрѣтили неожиданно картину великаго мастера. Это тоже мелкіе очерки изъ англійской жизни; въ нихъ, на ряду съ лицами свѣтлыми и симпатичными, являются негодяи, мошенники, чудаки; но все это сквозь призму таланта очищается и проникается мыслью. Тутъ вы ясно видите, какая огромная разница между голою дѣйствительностью и художественною правдою. У Диккенса, можетъ быть, меньше дагеротипной копировки, чѣмъ у нашихъ разскащиковъ, но всѣ его лица и сцены полны движенія и жизни, всѣ его картины несравненно ближе къ природѣ, чѣмъ изделія нашихъ литературныхъ фотографовъ. Удивительно, кàкъ эти господа, при своей наблюдательности, не замѣтятъ, по-крайней-мѣрѣ, того, въ чемъ состоятъ пріемы талантливыхъ разскащиковъ. Или, и въ образцахъ литературы, какъ въ жизни, они умѣютъ подмѣчать только темныя стороны? Кажется, такъ.

Другая статья, которую можно принять за обличеніе отъ «Современника» нашихъ отечественныхъ писателей — это «Письма изъ Англіи» Луи Блана. Какъ французъ и соціалистъ, онъ относится къ современному англійскому обществу сатирически и въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ враждебно. Но, посмотрите, сколько въ этомъ знанія, ума, такта, остроумія, приличія! Какая разница между нашими отечественными нигилистами, которые съ плеча рубятъ свои выходки о европейскомъ обществѣ и побурсацки «загибаютъ салазки» Пальмерстону, Кавуру, наукѣ, искуству, поэзіи! Въ письмахъ Луи Блана не азартъ недоучившагося школьника, который кричитъ съ чужаго голоса, а замѣтки человѣка, глубоко изучившаго англійское общество съ той точки зрѣнія, какую онъ выработалъ долгою мыслью, и обширнымъ самостоятельнымъ изученіемъ историческихъ и соціальныхъ вопросовъ нашего вѣка. Нельзя не желать, чтобъ «Современникъ», въ поученіе своимъ бельлетристамъ и публицистамъ, почаще печаталъ статьи, подобныя «Рецептамъ», Диккенса и «Письмамъ», Луи Блана. Безъ сомнѣнія, и читатели за это будутъ ему очень благодарны.

Изъ статей серьёзнаго содержанія въ этихъ книжкахъ можно указать на монографію А. Пятковскаго: «Русская журналистика при Александрѣ I». Нельзя сказать, чтобъ предметъ этотъ былъ у насъ совершенно новый, или г. Пятковскій открылъ бы въ немъ чтò-нибудь еще неизвѣстное; но онъ удачно сгруппировалъ факты, выбралъ изъ журнальной массы примѣры, хорошо подходящіе къ дѣлу, и все это изложилъ довольно живо. Авторъ предпослалъ своему этюду довольно полное вступленіе, въ которомъ разсматриваетъ начало и успѣхи періодической печати въ Россіи, со временъ Петра I до царствованія Александра I. Журналистика въ Россіи, какъ и многое другое, обязана своимъ происхожденіемъ Петру. Послѣ того, какъ онъ завелъ регулярную армію, флотъ, инженерныя и морскія училища, ему нельзя было не замѣтить, что Европа богата не одними внѣшними плодами цивилизаціи, не одною техническою стороною знанія: въ ней рождалась и крѣпла другая сила — общественное мнѣніе, руководимое политическою печатью. Эту силу понялъ Петръ I, и спѣшилъ ею воспользоваться. Печатный станокъ, выпускавшій до него почти исключительно книги богословскаго содержанія, да полусвѣтскія, полудуховныя произведенія кіевской учености, при немъ началъ помогать дѣлу преобразованія, распространеніемъ научныхъ свѣдѣній и политическихъ взглядовъ, приспособленныхъ къ дѣлу реформы. При Петрѣ появились первыя «русскія вѣдомости». Но печать его времени была только случайнымъ òрганомъ государственной власти и даже не обнаруживала попытокъ уклониться отъ своего офиціальнаго характера. Извѣстно, что первый нумеръ «курантовъ», или вѣдомостей, появившійся въ Москвѣ, 2-го января 1703 года, былъ первенцомъ русской журналистики. Съ этого времени изданіе вѣдомостей безъ перерыва продолжалось до 1728 года. Въ нихъ печатались и свѣдѣнія изъ Россіи, составлявшіяся на мѣстѣ, и извѣстія о другихъ государствахъ, почерпавшіяся изъ иностранныхъ газетъ. Петръ иногда самъ отмѣчалъ статьи для перевода. Почти съ увѣренностью первымъ редакторомъ перваго нашего журнала можно назвать Петра: по его указанію, конечно, составились первые нумера курантовъ. Вмѣстѣ съ темъ, на него слѣдуетъ указать, какъ и на перваго цензора въ Россіи, по-крайней-мѣрѣ, по статьямъ, или, лучше сказать, замѣткамъ политическаго содержанія. Въ руководствѣ, данномъ барону Гюйсену, который былъ посланъ за границу, для склоненія европейскихъ журналистовъ въ пользу русскаго правительства, говорилось, чтобъ онъ старался убѣждать ученыхъ «писать статьи къ прославленію Россіи». Въ домашнемъ же журналѣ объ этомъ, конечно, заботился самъ государь. Съ 1728 года «Вѣдомости» поступили въ распоряженіе академіи наукъ, и редакторомъ ихъ сдѣлался извѣстный Миллеръ. Его «Историческія Примѣчанія», въ которыхъ помѣщались замѣтки изъ англійского «Зрителя» и другихъ иностранныхъ изданій, можно считать зародышемъ нашихъ литературныхъ журналовъ. Впрочемъ, первымъ изданіемъ чисто-литературно-журнальнаго характера, съ ясно-обозначеннымъ уже сатирическимъ направленіемъ, была «Трудолюбивая Пчела», Сумарокова, явившаяся въ 1759 г. Г. Пятковскій, говоря объ этомъ изданіи, не замѣтилъ, что въ послѣднихъ его книжкахъ является уже и начало полемики. Чтò касается второй половины статьи, гдѣ разсматривается русская журналистика при Александрѣ I, то вся она посвящена обзору дѣятельности Карамзина, котораго авторъ справедливо считаетъ первымъ русскимъ журналистомъ, въ настоящемъ смыслѣ слòва. Въ этомъ отдѣлѣ монографіи г. Пятковскаго читатели найдутъ нѣсколько любопытныхъ выдержекъ и замѣчаній.

Не такова статья по тому же предмету г. Грыцько «Очерки исторіи русской литературы по современнымъ изслѣдованіямъ». Это сводъ тѣхъ, частью нелѣпыхъ, частью эксцентричныхъ мнѣній, какими обыкновенно отличались теоретическія воззрѣнія «Современника», породившія въ другихъ отрицаніе искуства и поэзіи. Авторъ этихъ «современныхъ изслѣдованій» дѣлитъ нашу новую литературу на три періода: реторическій — до Карамзина, художественный — съ Карамзина до конца эпохи Пушкина, и періодъ «зрѣлаго возраста», т. е. новѣйшее время. Эта послѣдняя литература, по мнѣнію г. Грыцько, очень далеко ушла отъ ближайшей къ намъ литературы сороковыхъ годовъ, а «Пушкинъ во всю жизнь не доросъ до представленія, что только тѣ слова поэта могутъ быть названы достойными его дѣлами, которыя имѣютъ цѣлью дѣйствительное дѣло жизни». Но если Пушкинъ былъ недорослемъ нашей литературы, то кого же, спросятъ читатели, считаетъ авторъ представителями современнаго «зрѣлаго возраста»? Кто же эти корифеи новой поэзіи, задающіеся цѣлями жизненнаго дѣла? Очевидно, это не Тургеневъ, не Майковъ, не Писемскій, не Островскій, которые, по понятіямъ составителя современныхъ изслѣдованій, не принадлежатъ къ періоду зрѣлаго возраста. Вѣроятно, авторъ разумѣетъ поэтовъ и бельлетристовъ, украшающихъ своими произведеніями новейшія книжки «Современника». Тутъ и въ самомъ дѣлѣ искуства нѣтъ ни на грошъ, но зато всѣ эти господа, по-крайней-мѣрѣ, въ воображеніи, трудятся надъ дѣйствительнымъ дѣломъ жизни. Хорошо бы, еслибъ г. Грыцько разобралъ, съ своей точки зрѣнія, какую-нибудь другую, напримѣръ, англійскую литературу. У бѣдныхъ англичанъ, кажется, еще и не наступалъ періодъ «зрѣлаго возраста»; по-крайней-мѣрѣ, Диккенсъ, очевидно, относится къ категоріи недорослей.

Обращаемся къ критическому отдѣлу «Современника». Здѣсь на первомъ планѣ встрѣчаемъ мы обширную статью «О современной русской драмѣ по поводу трагедіи графа Толстаго: «Смерть Iоанна Грознаго», или, лучше сказать, о пьесѣ «Смерть Iоанна Грознаго», подъ предлогомъ характеристики современной русской драмы. Въ статьѣ этой подробно трактуется о томъ, чтò такое трагическое и чтò такое трагедія, почему то и другое возможно только тамъ, гдѣ дѣйствіе, поражая насъ ужасомъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, внушаетъ намъ сильное участіе къ его герою, и гдѣ самое злодѣяніе его представляется намъ не иначе, какъ результатомъ охватившей всего человѣка пассіи. Далѣе объясняется, что судьба героя трагедіи должна быть также трагическая, и что онъ не умираетъ обыкновенно своею смертью, или, по-крайней-мѣрѣ, платится за славу быть трагическимъ героемъ самыми сильными страданіями. Все это давно извѣстно, и, бòльшею частью, справедливо. Но, вслѣдъ затѣмъ, критикъ, разбирая, на основаніи этихъ законовъ, пьесу графа Толстаго, доказываетъ, что избранный имъ герой вовсе не трагическое лицо, потому что не возбуждаетъ въ насъ ни состраданія, ни того ужаса, какой можетъ быть элементомъ трагедіи, а потому и драма, представляющая смерть Iоанна Грознаго, лишена всякаго значенія. Доводы, довольно искусно прибранные въ подтвержденіе этого положенія, могутъ показаться инымъ доказательными и, можетъ быть, убѣдитъ читателей «Современника», что въ пьесѣ графа Толстаго, дѣйствительно, нѣтъ никакого значенія. Но здѣсь ошибка будетъ въ томъ, что пьесу вовсе не слѣдуетъ, какъ сдѣлалъ критикъ, считать трагедіею. «Смерть Iоанна Грознаго» — не чтò иное, какъ драматическая хроника, въ родѣ тѣхъ историческихъ драмъ Шекспира, въ которыхъ поэтъ замкнулъ цѣлый періодъ англійской исторіи. Отдѣльно взятыя, хроники Шекспира, точно также, не подойдутъ подъ условія теоріи, которую критикъ кладетъ въ основаніе трагедіи; но, разсматривая ихъ въ общей связи, никто не откажетъ имъ въ высокомъ драматическомъ интересѣ. Къ пьесѣ графа Толстаго слѣдовало отнестись тоже не какъ къ трагедіи, но какъ къ отдѣльному эпизоду нашей исторіи поданному въ формѣ драматической хроники и въ связи съ дальнѣйшими судьбами Годунова и Самозванца, представляетъ особый драматическій интересъ. Такимъ образомъ вся эта критическая статья представляется не больше, какъ искусно составленнымъ <1 нрзб. — Ред.>.

Другая статья, въ отдѣлѣ «Журналистика» о первой части романа Ѳ. Достоевскаго «Преступленіе и наказаніе», отличается ужасно предвзятою мыслью, во чтò бы ни стало <1 нрзб. — Ред.> автора. И, представьте, какія для этого придуманы средства! Въ романѣ студентъ въ обстоятельствахъ, пагубно дѣйствующихъ на сердце и разсудокъ, дѣлается злодѣемъ и убиваетъ старуху-ростовщицу. Чтò, спрашивается это доказываетъ? Кажется то, что <1 нрзб. — Ред.> были и бываютъ во всякомъ званіи, <1 нрзб. — Ред.> степени образованности, въ кругу <...>лыхъ и передовыхъ, въ зрѣломъ <1 нрзб. — Ред.> молодёжи. Но знаете ли, чтò нашелъ <1 нрзб. — Ред.> критикъ «Современника»? Онъ сказалъ что г. Достоевскій задумалъ свой романъ отъ озлобленія «на движеніе послѣднихъ лѣтъ, отъ недовольства молодымъ поколѣнiемъ съ цѣлью «обвинить цѣлую корпорацiю<2 нрзб.— Ред.> юношей въ повальномъ покушеніи на убiйство съ грабежомъ». Мы не шутимъ, критикъ увѣряетъ въ этомъ. Чтò же это такое? Смѣятся надъ такимъ отзывомъ нельзя, потому ужъ слишкомъ безсовѣстенъ. И авторъ <1 нрзб. — Ред.>ныхъ строкъ, и редакція, допустившая его въ журналѣ, не могли, конечно, не <1 нрзб. — Ред.> значеніи. Изъ романа Достоевскаго можно было вывести подобное нелѣ<1 нрзб. — Ред.> съ такою же справедливостью, <1 нрзб. — Ред.> кто, по разсказу доктора Мер<1 нрзб. — Ред.>, который задумалъ отравить и ограбить комисіонера — вздумалъ вывести <1 нрзб. — Ред.> Диккенсъ имѣлъ здѣсь въ виду <1 нрзб. — Ред.> племя евреевъ въ повальномъ <1 нрзб. — Ред.> грабежъ и убійство. Въ нашей журналистике до такихъ циническихъ нелѣпостей не доходило еще…

Вообще, въ критическихъ отзывахъ «Современника» видимо все приносится по какимъ-то личнымъ симпатіямъ и антипатiямъ — для нихъ попирается и правда, и <1 нрзб. — Ред.>. Ужь не зрѣлый ли это возрастъ критики которая, можетъ быть, съ Бѣлинскимъ въ періодъ несовершеннолѣтія, а теперь <1 нрзб. — Ред.> и задалась цѣлями дѣйствительнаго <1 нрзб. — Ред.> подъ перомъ неумытыхъ судей, <2 нрзб. — Ред.> въ «Современникѣ»? А вѣдь это <1 нрзб. — Ред.> пожалуй, считаютъ свое писаніе дѣломъ серьознымъ и почтеннымъ!