Капустинъ С. По поводу романа г. Достоевскаго: «Преступленiе и наказанiе» // Женскій вѣстникъ. 1867. № 7. С. 1-15.

<1>

СОВРЕМЕННОЕ ОБОЗРѢНIЕ.

КРИТИКА И БИБЛIОГРАФIЯ.

ПО ПОВОДУ РОМАНА Г. ДОСТОЕВСКАГО:

«ПРЕСТУПЛЕНIЕ И НАКАЗАНIЕ».

(Статья вторая и послѣдняя).

Не казалось ли вамъ, читатели, когда вы пробѣгали романъ г. Достоевскаго, что Раскольниковъ похожъ на сумасшедшаго, или, по крайней мѣрѣ, на маніака? Не казалось ли вамъ это въ особенности на тѣхъ страницахъ, гдѣ авторъ, или укладывалъ его, какъ больного физически, въ постель, или касаясь описанiя его наружности, надѣлялъ его такими признаками, при которыхъ у насъ обыкновененъ вопросъ: не боленъ-ли онъ? Не казалось-ли это вамъ наконецъ тамъ, гдѣ Раскольниковъ творилъ явныя несообразности съ здравымъ смысломъ, гдѣ подозрительность его доходила до nec plus ultra, гдѣ онъ иногда въ простомъ какомъ-либо словѣ слышалъ намекъ на себя, какъ на преступника, гдѣ индивидуальныя представленiя его, мысли его, — казались ему не мыслями только, а совершающимися внѣ его событiями, и гдѣ онъ бредъ своего воображенiя принималъ за дѣйствительность? О многихъ изъ этихъ обстоятельствъ мы говорили въ предъидущей статьѣ, но анализъ ихъ

2

приводилъ насъ къ тому заключенiю, что всѣ самыя несообразныя дѣйствiя Раскольникова были логичны, послѣдовательны, не сумасшедши; несообразность, или неразумность ихъ, по отношенiю къ практической жизни, объяснялась нами только, какъ слѣдствiе жизни Раскольникова подъ ежеминутнымъ влiянiемъ страха; встрѣчая его блѣднымъ, изнуреннымъ, раздражительнымъ, подозрительнымъ до неразумности, разсѣяннымъ до забвенiя о первыхъ потребностяхъ жизни, мы не рѣшались ни разу заподозрить его въ поврежденiи его умственныхъ способностей. Но если мы возьмемъ вдругъ въ цѣломъ всѣ обстоятельства жизни Раскольникова съ того времени, когда крутыя, безъисходныя обстоятельства его несчастной жизни начинаютъ складывать въ его головѣ преступное намѣренiе, то у насъ невольно является такая мысль: надобно сойти съ ума, чтобы, при всемъ сознанiи необходимости теорiи: «цѣль оправдываетъ средства» — не понять того, что въ данномъ случаѣ средство такъ дурно и такъ негодно, что чрезъ него не достигнешь цѣли, и что средство таково по существу своему, что должно лишить всякаго безъ исключенiя блага земного. Это мы и видѣли на самомъ дѣлѣ у Раскольникова, зажившаго съ минуты совершенiя преступленiя самою несчастною жизнiю, разрушающею всякую возможность быть счастливымъ въ какомъ бы то ни было смыслѣ. И такъ, не сумасшедшiй ли въ самомъ дѣлѣ былъ Раскольниковъ? Но мы видѣли уже съ одной стороны, что онъ въ дѣйствiяхъ своихъ былъ иногда почти генiаленъ, что они выходили неразумны или, скорѣе, непрактичны только потому, что сопровождались влiянiями страха и тайны. Если бы мозгъ его былъ поврежденъ, то этой генiальности мы не могли бы замѣчать, а скорѣе встрѣчали бы постоянную непослѣдовательность, нелогичность, непостоянство, неправильность въ ходѣ мыслей; а между тѣмъ съ начала и до конца книги видимъ слѣдованiе ихъ по одному закону, по такому-же, по какому идетъ всякое логическое мышленiе. Мы видѣли, что дѣйствiе страха и тайны вводятъ въ его мысли излишенiе затрудняющiе факты, и безпрестанно уклоняютъ теченiе мысли въ сторону, но вездѣ онъ это дѣлаетъ по тѣмъ же расчетамъ, по которымъ сдѣлалъ-бы и каждый изъ насъ, если бы какой либо невидимый непрiятель или загородилъ бы намъ нашу прямую дорогу несокрушимой засадой, или бы разбилъ эту дорогу на нѣсколько расходящихся путей. И такъ — Раскольниковъ сумасшедшiй и

3

генiальный въ одно и тоже время! Какъ мы выйдемъ изъ этой дилеммы? Вѣрно и то, вѣрно и другое, но вѣдь на самомъ дѣлѣ это абсурдъ, на самомъ дѣлѣ должно быть или то, или другое! Выхода изъ этого абсурда нѣтъ, пока мы не уяснили себѣ хорошо понятiя, заключающагося подъ словомъ сумасшедшiй, а потому и займемся сначала опредѣленьемъ: что должно считать сумасшествiемъ. А для этого мы переберемъ нѣсколько примѣровъ изъ такихъ людскихъ сужденiй и заключенiй, которыя обыкновенно признаются за ложныя, неправильныя, глупыя и проч., но отнюдь не за ненормальныя, и посмотримъ потомъ, къ которымъ изъ нихъ будетъ больше идти названiе сумасшедшее сужденiе.

Назовемъ-ли мы, напримѣръ, сумасшедшимъ китайца, который говоритъ, что солнечное затмѣнiе есть приближенiе къ нему дракона, желающаго его пожрать? Нѣтъ, мы знаемъ, что такое странное заключенiе происходитъ единственно только отъ того, что китайцу его дѣдушки и бабушки надавали совершенно неправильныхъ понятiй о солнцѣ и увѣрили въ дѣйствительномъ существованiи какого-то дракона, враждуюшаго съ солнцемъ, и китаецъ, видя во время яснаго полудня внезапное изчезновенiе солнца, объясняетъ это заслоненiемъ солнца дракономъ. Заключенiи нелѣпое, но оно выводится правильнымъ процессомъ мышленiя.

Или бываетъ такъ: одинъ человѣкъ, смотря на два предмета разныхъ цвѣтовъ, говоритъ, что здѣсь цвѣта красный и голубой; другой, смотря на эти же самые цвѣта отзывается, что они оба синяго цвѣта, между тѣмъ 10, 100, 1000 человѣкъ подтверждаютъ, что цвѣта разные. Слѣдуетъ ли здѣсь заключить, что второй наблюдатель не нормально судитъ?

Физика и физiологiя намъ говорятъ, что есть люди съ такимъ устройствомъ зрѣнiя, что оно у нихъ не можетъ различать нѣкоторыхъ цвѣтовъ. Имѣя это въ виду, мы, если только намъ этотъ человѣкъ извѣстенъ за правильно судящаго въ другихъ предметахъ, смѣло можемъ уже заключить, что въ зрѣнiи его есть недостатокъ, лишающiй его возможности ощущать въ означенныхъ предметахъ ихъ различные цвѣта, т. е. ихъ различныя качества; слѣдовательно онъ судитъ не по одинаковымъ съ другими людями фактамъ, хотя самый процессъ его сужденiя остается у него нормаленъ. Но иногда одинъ и тотъ же человѣкъ, при различныхъ состоянiяхъ своего организма, можетъ дѣлать разныя заключенiя о какомъ либо одномъ и томъ же предметѣ, изъ

4

которыхъ одно будетъ совершенно правильное, другое совершенно ложное. Такъ въ одно время извѣстный субъектъ, услышавъ шутку на его счетъ его товарища, непридаетъ ей никакого значенiя; въ другое онъ въ той-же шуткѣ, сказанной тѣмъ же лицомъ, видитъ нѣчто для себя обидное.

Подобнаго рода неправильныя, повидимому, заключенiя, обыкновенно называемыя заключенiями, сдѣланными подъ влiянiемъ какого либо сильнаго впечатлѣнiя или страстей, и замѣчаются на каждомъ шагу, въ особенности у людей мало развитыхъ, т. е. не обладающихъ способностiю сдерживать свои увлеченiя и не имѣюшихъ привычки во всякое время, при всякихъ обстоятельствахъ, вызывать весь нужный запасъ фактовъ для обсужденiя даннаго предмета. Психологiя нашего народа окрестила подобныя явленiя психической жизни выраженiемъ: «человѣкъ заднимъ умомъ крѣпокъ,» т. е. догадается, какъ сдѣлать нужно дѣло, или какъ понять нужно данное явленiе, не вдругъ, а спустя, и иногда даже долгое время спустя. Однако человѣка, крѣпкаго заднимъ умомъ, никто не назоветъ сумасшедшимъ.

Посмотримъ теперь на процессъ мышленiя людей, которыхъ уже положительно называютъ лишенными ума и общество, и законъ, и наука. Каждому читателю, вѣроятно, приходилось много и читать и слышать объ этихъ изъ ряду вонъ выходящихъ субъектахъ. Всякая оригинальность всегда обращаетъ на себя больше вниманiя, нежели вещи обыкновенныя, а потому каждый изъ насъ обладаетъ значительнымъ количествомъ свѣдѣнiй изъ жизни умалишенныхъ. Слѣдовательно мы можемъ начать здѣсь прямо съ анализа вамъ и мнѣ знакомыхъ фактовъ.

Съ перваго общаго обзора всей группы извѣстныхъ намъ фактовъ о сумасшедшихъ мы замѣчаемъ, что ихъ можно раздѣлить на двѣ очень рѣзкiя части: къ первой — отнести всѣхъ тѣхъ субъектовъ, о сумасшествiи которыхъ вы заключите только послѣ достаточнаго вслушиванiя въ ихъ рѣчи или вглядыванья въ ихъ дѣйствiя; ко второй — тѣхъ, которыхъ съ первыхъ словъ рѣчи, или съ перваго обозрѣнiя ихъ наружности и дѣйствiй заподозрите въ неимѣнiи здраваго разсудка.

Займемся первою частiю. При первомъ обзорѣ существъ этого рода мы дѣйствительно видимъ въ нихъ что-то неладное; напр. смотря на общую залу или садъ въ какомъ либо изъ приiютовъ умалишенныхъ, мы

5

замѣчаемъ часто странность ихъ костюмовъ, неумѣстность нѣкоторыхъ дѣйствiй и словъ. Но чуть только мы вмѣшаемся въ толпу и начнемъ занимать вниманiе наше частностями, то мы большею частiю встрѣтимъ здѣсь обыкновенные, людскiе толки о политикѣ, наукѣ, искуствѣ, объ обыденныхъ предметахъ жизни и слышимъ по всѣмъ этимъ предметамъ иногда даже очень умныя рѣчи. Гдѣ-же тутъ сумасшедшiе — непремѣнно мы зададимъ себѣ вопросъ? Тутъ только собранiе очень разнообразныхъ и своеобразныхъ типовъ изъ разныхъ классовъ нашего общества. Но вскорѣ глаза ваши раскрываются и видятъ истину, видятъ, что имѣютъ дѣло съ не совсѣмъ обыкновенными людьми. Обратите вниманiе на то: какъ, когда и почему приходитъ къ вамъ этотъ послѣднiй выводъ. И вы увидите, что это слѣдуетъ только послѣ того момента, когда вы, переставъ уже слушать разсказъ какого нибудь субъекта, напр. о чудовищной злобѣ и алчности его родныхъ, интриговавшихъ заключить его въ домъ умалишенныхъ съ тѣмъ, чтобы захватить его имѣнiе, — сообразите факты этого разсказа, съ запасомъ вашихъ собственныхъ знанiй изъ міра практики и науки. Тогда только, вспомнивъ, что есть законъ, который имѣнiе умалишеннаго, до самой его смерти, не отдаетъ никому изъ его наслѣдниковъ, вы увидите, что дѣло здѣсь не ладно. А если вы не знаете этого закона, то рискуете вполнѣ довѣриться разсказу и признать разсказчика невинно страдающею жертвой. Наконецъ, если даже вы обратите его вниманiе на этотъ законъ, то онъ выслушаетъ васъ, и тотчасъ начнетъ снова разсказъ о тѣхъ хитростяхъ, которыя употребляли его родные, чтобъ обходить разные законы, мѣшающiе садить здороваго человѣка въ домъ умалишенныхъ. Вы ему замѣчаете, что приведеннаго вами закона обойти невозможно, онъ опять хватается съ какою то страстiю за обхожденiе его родными законовъ и вообще за интриги ихъ и т. п.

Или вотъ другой субъектъ: онъ разсказываетъ вамъ, что изобрѣлъ подводную лодку, и подробно и толково передаетъ вамъ устройство очень остроумнаго и сложнаго ея механизма; вы замѣчаете только обширныя въ немъ знанiя математики, техники, механики — и съ перваго взгляда ставите его изобрѣтенiе въ разрядъ генiальныхъ открытiй. Но переставъ слушать и обративъ вниманiе на дѣйствительное приложенiе механизма подводной лодки къ практикѣ, вы натыкаетесь на ошеломляющiй васъ

6

вопросъ: какъ же эту лодку можно будетъ погрузить въ воду? И обращаетесь за разрѣшенiемъ его къ изобрѣтателю? И что же вы слышите отъ него въ отвѣтъ; онъ начинаетъ вамъ разсказывать устройство и движенiе рулевого прибора, потомъ переходитъ къ разнымъ частностямъ, а за тѣмъ говоритъ, говоритъ, но все говоритъ о томъ-же, о чемъ говорилъ вамъ и преждѣ, т. е. объ устройствѣ разныхъ частныхъ механизмовъ и приборовъ машины.

Но вотъ еще одинъ примѣръ, по грубости и рѣзкости своей очень доступный для анализа: одинъ выпущенный въ отставку послѣ 25 лѣтней службы солдатъ началъ принимать себя за генерала. Первоначальные припадки такой болѣзни были очень не рѣзки, мало продолжительны и замѣтны извнѣ только по отрывочнымъ рѣчамъ его объ этомъ предметѣ. Но со временемъ начали исподволь появлятся въ дѣйствiяхъ его болѣе рѣзкiе признаки помѣшательства. Такъ онъ началъ собирать около себя разные генеральскiе доспѣхи, на плечахъ его появились эполеты, за тѣмъ грудь начала убираться орденами, явилась за тѣмъ звѣзда, а въ рѣчахъ уже открытое заявленiе о томъ, что онъ-де есть его превосходительство; далѣе, походка, жесты, тонъ голоса, образъ рѣчи начали мѣняться у него и принимать типическiй древне-генеральскiй оттѣнокъ. Наконецъ Егоръ Ивановичь (такъ звали этого солдата) прямо и рѣшительно взялъ на себя право: распекать всѣхъ съ нимъ встрѣчающихся за безпорядки, требовать отъ всѣхъ неуклонной субординацiи, рапортованiя о благополучiи, угрожать гауптвахтами, палками и тому подобными мѣрами исправленiя, ходячими въ время его долговременной службы. Сперва онъ былъ только просто генералъ, распекающiй и повелѣвающiй, но потомъ дѣло пошло дальше, оказалось, что онъ уже генералъ надъ генералами, командующiй шестью корпусами съ соотвѣтственною и широкою властiю, а наконецъ онъ оказался въ одно время не только генераломъ, но и королемъ. Городъ, в которомъ Егоръ Ивановичь совершалъ съ собою подобныя превращенiя, былъ небольшимъ по объему и количеству жителей, но сосредоточивалъ въ себѣ все мѣстное военное и гражданское управленiе краемъ. Поэтому большихъ, среднихъ и маленькихъ начальниковъ было въ немъ довольно. Егоръ Ивановичь всѣхъ ихъ призналъ подчиненными себѣ; выходя каждое утро во всей парадной своей формѣ изъ дому, онъ совершалъ обозрѣнiе улицъ и площадей, и тутъ часто вы

7

могли слышать, какъ онъ, стоя, напримѣръ, передъ снѣжною кучею, сердитымъ голосомъ требовалъ подать ему сейчасъ полицiймейстера, съ котораго онъ хочетъ взыскать за безпорядки и заморить его на гауптвахтѣ. Порой онъ бѣснующимся голосомъ выкрикивалъ обѣщанiя смѣнить и корпусного командира за упущенiя по службѣ; а отъ проходящаго мимо солдата непремѣнно требовалъ фронта, и если его слушались, то онъ сейчасъ-же возводилъ въ чины, награждалъ орденами и т. д. Кромѣ того, онъ считалъ непремѣннымъ своимъ долгомъ ежедневно дѣлать распоряженiя о назначенiи дежурныхъ по казармамъ, по лагерямъ, по городу, по крѣпости, по острогамъ.

Кажется, въ этомъ-то сумасшедшемъ, грубомъ и неграмотномъ солдатѣ, вообразившемъ себя генераломъ, мы должны были бы встрѣтить яркiя признаки непослѣдовательности на каждомъ шагу, противурѣчивости въ каждомъ сужденiи и дѣйствiи, но напротивъ въ общей картинѣ его помѣшательства мы видимъ стройность, послѣдовательность и вѣрность ея общей идеѣ; и если мы вздумаемъ поставить себя на точку зрѣнiя солдата прошлаго десятилѣтiя, и съ этой точки зрѣнiя взглянуть на единственно доступные его созерцанiю факты окружающей его жизненной обстановки, то намъ будетъ очень понятно, что онъ верхомъ благополучiя человѣческаго будетъ считать генеральскую власть, будетъ любить эту власть и стремиться къ ней. И Егоръ Ивановичь, задолго еще до признанiя его сумасшедшимъ, былъ влюбленъ въ генеральскую жизнь, или, говоря иначе, въ идеи, сложенныя изъ представленiй этой жизни, а когда начала подходить старость, т. е. утрачиваться способность рѣзко ощущать и воспринимать какiя-либо новыя ежедневно сближающiя насъ съ дѣйствительностiю, явленiя, то и оставалось только устремлять физiологическую жизнь мозга на старыя уже жившiя въ немъ представленiя. Проведите теперь аналогiю между нимъ и мальчикомъ, играющимъ въ генералы. Мальчикъ надѣлъ на себя каску, или просто свертѣлъ изъ бумаги что-то похожее на каску, привѣсилъ къ боку палочку за мѣсто шпаги, увѣшалъ себя другими атрибутами генеральскаго чина, и ходитъ и командуетъ около воображаемаго имъ войска. Собственно говоря, тутъ дѣятельность какъ его, такъ и Егора Ивановича, состоитъ въ комбинацiи извѣстныхъ мыслей на извѣстную тэму. Почему мальчику пришло въ голову мыслить и наслаждаться на эту

8

тэму? Вѣроятно потому, что глаза мальчика еще пока не видѣли ничего болѣе блестящаго, чѣмъ строй солдатъ, красиво одѣтыхъ, съ блестящими ружьями, двигающихся стройно и ловко подъ музыку и громкую команду генерала. Явное дѣло, что для мальчика эта картинка не сравнится съ прелестями линейки, пера, старухи няньки и прочихъ принадлежностей обыденной домашней жизни. И такъ, и мальчикъ и Егоръ Иванычь любятъ представлять себя генералами, потому что это ихъ самыя блестящiя и полныя мысли. Но мальчикъ, играя въ генералы, въ тоже время сознаетъ, что онъ въ самомъ дѣлѣ не генералъ, Егоръ-же Иванычь напротивъ воображаетъ себя настоящимъ генераломъ. Мальчикъ собственное свое я отдѣляетъ отъ своего дѣйствiя: отъ игры въ генералы, у Егора Иваныча этого не бываетъ. Разберемъ, какимъ образомъ происходитъ это отдѣленiе я у мальчика. Понятiе я есть совокупность разныхъ живущихъ въ человѣкѣ понятiй. Все, что знаетъ человѣкъ о внѣшнемъ мiрѣ и о самомъ себѣ — все это, взятое въ цѣломъ, составитъ я. Такимъ образомъ я, какъ совокупность отдѣльныхъ понятiй, представленiй, ощущенiй, заключаетъ уже въ самомъ себѣ способность сравнивать каждую отдѣльную свою составную часть съ другою, т. е. отдѣлять извѣстную группу своихъ понятiй и разсматривать ее по сравненiю съ другой, или другими группами. Изъ этого видно, что чѣмъ съ большимъ числомъ фактовъ сравнивается извѣстное отдѣльное понятiе, тѣмъ большую опредѣлительность получаетъ сравниваемый — обсуждаемый фактъ, или, говоря иначе, тѣмъ правильнѣе получается выводъ, и на оборотъ, чѣмъ съ меньшимъ числомъ фактовъ сравниваемъ мы какое нибудь отдѣльное явленiе, тѣмъ слабѣе будетъ и представленiе наше о немъ. Мальчикъ, играющiй въ генералы, сравнивая свое представленiе о генералѣ со всѣми другими фактами своего наблюденiя, а именно съ тѣмъ, что онъ еще мальчикъ, что онъ бѣгаетъ въ своемъ саду, что въ квартирѣ его есть отецъ, мать, что его заставляютъ учить уроки, и проч. и проч. онъ заключаетъ о томъ, что онъ на самомъ дѣлѣ не генералъ, а извѣстное нѣчто, называемое мальчикомъ. И дѣйствительно представленiе себя генераломъ у него есть ничто иное, какъ, извѣстная группа воспоминанiй о видѣнной живой картинѣ, — мечта, отдѣляемая имъ сознательно отъ дѣйствительности. Отнимите у мальчика всѣ понятiя, способствующiя отдѣленiю его мечты отъ дѣйствительности,

9

что тогда должно быть? У него не будетъ фактовъ, съ которыми бы онъ могъ сравнить группу представленiй заключающуюся въ мечтѣ, она одна останется полною владѣтельницею его мозговой полости и онъ ни о чемъ больше не въ состоянiи будетъ думать, какъ только о томъ, что онъ генералъ. Такъ случилось у Егора Иванович и двухъ помѣщенныхъ выше его субъектовъ. У Егора Ивановича, какъ у неграмотнаго солдата, жившего 25 лѣтъ въ одностороннемъ кругу казармы, въ односторонней однообразной дѣятельности солдата прежняго времени, набирались, во все продолженiе жизни, только въ высшей степени однообразныя представленiя на одну тэму, и вся его мозговая полость (выражаясь языкомъ нагляднымъ) загромоздилась ими; главная дѣятельность его мышленiя, значитъ, пошла работать постоянно на означенную тэму, и представленiя, въ нея входящiя, дѣлались яснѣе, тверже, за то должны были сглаживаться и блѣднѣть остальныя. А тутъ подошла старость, т. е. потеря способности хорошо видѣть, слышать, осязать, обнять и различать вкусы, и слѣдовательно ясно воспринимать внѣшнiя впечатлѣнiя, или прiобрѣтать новые факты, новыя знанiя. Съ механикомъ, изобрѣтавшимъ подводную лодку, вышло тоже самое, только съ другимъ оттѣнкомъ, именно: онъ такъ много лѣтъ упражнялъ свою голову на изобрѣтенiе частностей своего механизма и на различныя комбинацiи изъ этихъ частностей, что представленiя о нихъ у него образовались самыя яркiя, сравнительно съ другими; онъ столько лѣтъ, каждый прiобрѣтаемый фактъ изъ разныхъ знанiй, старался подчинять основной своей идеѣ, т. е. извлекать изъ него все для своей машины, что наконецъ у него образовалась сильнѣйшная привычка наклонять все, что ни встрѣтится, къ своему спецiальному дѣлу, а слѣдовательно и обращаться къ этому дѣлу поминутно. А привычка дѣло великое въ человѣческомъ организмѣ. Если вы станете каждый день преимущественно работать молотомъ, то туда будетъ устремляться ежедневно большiй притокъ крови, число клѣтокъ, заключающихся въ мускулахъ, будетъ увеличиваться, увеличится слѣдовательно въ рукѣ и количество жизни.

Такъ и у механика, хотя и будутъ обитать въ головѣ другiя понятiя изъ сферы другихъ знанiй, но они утратятъ съ теченiемъ времени способность становиться на роль главныхъ господствующихъ понятiй, потому что эту роль постоянно будетъ играть понятiе о механизмѣ лодки.

10

Такимъ образомъ упадетъ способность: стаивть понятiе о лодкѣ въ объектъ, а другiя понятiя въ субъектъ; и въ концѣ концевъ — по результату получится тоже, что и у солдата, т. е. невозможность другими понятiями опредѣлить то понятiе, которое разрослось въ головѣ, насчетъ другихъ, или въ непропорцiональномъ другимъ размѣрѣ. Разница же здѣсь въ причинахъ невозможности; у одного это невозможно потому, что у него нѣтъ почти никакихъ другихъ понятiй, у другого потому, что прiобрѣтено усиленное и невольное (роковое, — помимо воли,) стремленiе: всякое новое представленiе или понятiе разсматривать только по отношению къ idee fixe. Если это послѣднее стремленiе не доросло еще до крайней степени, то обыкновенно вы съ этого рода человѣкомъ можете на время потолковать о чемъ угодно и найдете его очень умнымъ и многостороннимъ, но бойтесь чѣмъ нибудь коснуться его спецiальности; а такъ какъ соприкасающихся сторонъ, обыкновенно, у двухъ разныхъ предметовъ всегда бываетъ много, то и оборотъ вашего собесѣдника къ своей спецiальности скоро совершается самъ собою, — въ силу привычки или преобладающаго стремленiя сосредоточивать свое я на одной тэмѣ. И онъ заговоритъ о ней.

Если вамъ, читатели, приходилося часто встрѣчаться съ такъ называемыми ипохондриками, т. е. больными извѣстнымъ разстройствомъ не головы, а печенiи и пищеварительныхъ органовъ, то вы, вѣроятно, въ большей части случаевъ, замѣчали, что они, будучи умны во всемъ, высказываютъ однако очень невѣрныя заключенiя, относительно состоянiя своего собственнаго здоровья. Одинъ изъ нихъ увѣряетъ, что у него повреждено сердце, другой доказываетъ, что у него настоящая чахотка, третiй жалуется на приливы крови къ головѣ и принимаетъ всевозможныя мѣры противу удара. Вы слышите, какъ медики ручаются имъ головой, что у нихъ все обстоитъ благополучно, но разувѣренiя пропадаютъ даромъ. Больные спорятъ съ медиками и очень тонко подводятъ доказательства дѣйствительности своихъ болѣзней; иногда авторитетъ медика дѣйствуетъ и больной какъ будто убѣждается въ своей глупости. Но кончился споръ, уѣхалъ медикъ и снова начинается старая пѣсня. Здѣсь причина всему этому лежитъ въ постоянномъ страданiи извѣстнаго органа, страданiе это постоянно даетъ о себѣ знать больному; сознанiе его постоянно получаетъ, такимъ образомъ, свѣдѣнiе о томъ, что въ немъ

11

что-то неладно, но что такое именно въ немъ происходитъ, онъ представить себѣ ясно не можетъ. При застоѣ напр. воротной вены — (геморой) — человѣкъ не чувствуетъ ни какой особенной боли и не можетъ догадаться самъ о причинѣ какого-то особенно непрiятнаго расположенiя своего духа и тупости въ отправленiи умственныхъ способностей. Между тѣмъ, вся бѣда здѣсь происходитъ отъ застоя и вслѣдствiе этого отъ ненормальнаго протока крови. И вотъ, если эти припадки повторяются часто, бываютъ продолжительны, и если въ это время какой либо внѣшнiй толчекъ, напримѣръ слова дурного лекаря, наведутъ больного на мысль, что вся бѣда его происходитъ отъ болѣзни сердца, или полнокровiя, или гнiенiя легкихъ — (гемороедальные припадки такъ разнообразны, что отъ невнимательнаго медика часто можно рисковать получить весьма невѣрное опредѣленiе болѣзни), то, разъ представивъ себѣ опасность, больной начинаетъ задумываться, трусить и лечиться. Между тѣмъ, ощущенiе непрiятнаго состоянiя отъ болѣзни продолжаетъ постоянно дѣйствовать на движенiе всѣхъ его сужденiй къ идеѣ, положимъ, о чахоткѣ. Слѣдовательно, главная умственная дѣятельность его будетъ состоять изъ жизни подъ влiянiемъ означенной идеи, говоря иначе, идея эта будетъ разростаться въ головѣ на счетъ другихъ. Явится, значитъ, аналогичное, въ этомъ случаѣ, состоянiе съ состоянiемъ Егора Ивановича, воображающаго себя генераломъ и механика, изобрѣвшаго подводную лодку.

Еще одинъ фактъ, читатели. Кто бы вы не были, но каждому изъ васъ, вѣроятно, случалось встрѣчать людей, называемыхъ спецiалистами почему бы то ни было, по наукѣ, ремеслу и вообще занятiямъ, и вы, вѣроятно, замѣчали, что при всякомъ общечеловѣческомъ съ ними разговорѣ, вы отъ всякаго служителя отдѣльной специiальности всегда замѣтите объясненiя общечеловѣческихъ предметовъ съ помощiю выраженiй и словъ, взятыхъ изъ круга его спецiальности. Даже, если сѣвши за обѣдъ съ вами, шутить онъ начнетъ, то и шуточки его на половину будутъ заимствованы изъ круга тѣхъ предметовъ, среди которыхъ онъ вращается; если, напр., начнете вы играть съ какимъ нибудь спецiалистомъ въ достославный преферансъ, то названiя картъ, ходовъ, промаховъ противниковъ, и прочiе карточные казусы, будутъ сопровождаться непремѣнно словами изъ его спецiальныхъ занятiй.

Опять, значитъ, и въ этихъ случаяхъ есть нѣкоторая аналогiя съ

12

Егоромъ Иванычемъ и съ механикомъ, съ разницею только въ степени помѣщенiя своего я въ извѣстный спецiальный кругъ понятiй; у Егора Иваныча все его я въ идеѣ о его генеральствѣ, у разныхъ-же спецiалистовъ не все, а большая часть ихъ я состоитъ изъ представленiй, относящихся къ ихъ спецiальности. Но дайте спецiалисту возможность сдѣлаться спецiалистомъ до крайности, и тогда, съ теченiемъ времени, при внимательномъ наблюденiи его, вы откроете у него, непремѣнно, тѣ-же особенности, какiе мы замѣтили у изобрѣтателя подводной лодки и Егора Иваныча.

Послѣ всего сказаннаго, намъ остается задать вопросъ: есть ли означенное состоянiе мозга у всѣхъ перебранныхъ нами типовъ такое состоянiе, которое можно назвать патологическимъ, въ тѣсномъ смыслѣ этого слова, т. е. гдѣ неправильность выводовъ при сужденiи объ извѣстныхъ обстоятельствахъ зависитъ отъ болѣзненнаго измѣненiя или перерожденiя самаго мозга? Отвѣчать на это мы должны въ отрицтельномъ смыслѣ, собственно уже потому, что при разборѣ процесса мышленiя означенныхъ личностей, мы не нашли въ ходѣ его какихъ либо уклоненiй отъ тѣхъ основныхъ законовъ, по которымъ идутъ эти процессы въ головахъ, призннныхъ нами совершенно нормальными.

Но мы замѣтимъ здѣсь только, что мы еще не знаемъ того: какiя послѣдствiя должно имѣть на здоровую голову слишкомъ долговременное сосредоточиванiе всей умственной жизни на одной односторонней идеѣ, или, такъ сказать, слишкомъ долгое занятiе какимъ либо крайне спецiальнымъ предметомъ? Что послѣдствiемъ этимъ бываетъ глупость, или тупость, въ этомъ съ нами согласится всякiй, — но согласятся ли съ нами, что глупость и тупость есть уже болѣзненное состоянiе мозга?

Мы не вдадимся здѣсь въ разборъ этого вопроса, какъ излишняго для той цѣли, съ которою мы приступили къ статьѣ. Намъ надобно только узнать: проходила ли разбираемая нами жизнь Раскольникова подъ влiянiемъ болѣзненнаго состоянiя его мозга, — или же здоровая организацiя его не была еще потрясена, а странныя порою дѣйствiя его, происходили отъ другихъ причинъ. Мы доискались разрѣшенiя по этому предмету, т. е. узнали, что мозгъ Раскольникова былъ здоровъ на столько, на сколько онъ здоровъ у многихъ очень умныхъ и разумныхъ мiра сего,

13

а знать о томъ, что будетъ впередъ съ этимъ мозгомъ, намъ пока нѣтъ никакой надобности.

И такъ, мы опять пришли къ поставленной выше задачѣ: считать ли Раскольникова сумасшедшимъ? Мы нашли, что онъ просто крайнiй спецiалистъ, поставившiй себѣ задачею: скрывать слѣды своихъ дѣйствiй, не захотѣвшiй знать ни о чемъ больше, упустившiй изъ виду, что цѣль эта не достижима собственно потому, что она обусловливаетъ жизнь и дѣятельность ненормальную, несвойственную человѣческой природѣ. Жизнь, подъ постояннымъ дѣйствiемъ страха и тайны, ненавистна человѣку потому, что они прямо влiяютъ на разрушенiя каждаго шага въ жизни, заставляя въ одно и тоже время преслѣдовать двѣ цѣли: главную и побочную, и парализируя нормальное отправленiе сердца, а слѣдовательно и мозга.

Мы видѣли, что понятiе о цѣли, къ которой шелъ Раскольниковъ, было неразлучно съ тайною каждаго его дѣйствiя для достиженiя этой цѣли и страхомъ за обнаруженiе его предъ обществомъ. Мы видѣли, какъ такое состоянiе мало по малу повлекло за собою неестественную трату силъ на борьбу, послѣдствiемъ чего возникла въ немъ и выросла до громадныхъ размѣровъ отвычка отъ разносторонней живой жизни, и привычка каждый встрѣчающiйся новый фактъ или вовсе игнорировать, почти не замѣчать, или замѣтивъ, наклонять его подъ свою главную идею. Мы видимъ, какъ это привело Раскольникова въ нравственную тюрьму, т. е. уединило его ото всего живущаго; окружающiй разностороннiй мiръ сталъ безразличенъ для него; и какъ отъ окончательной погибели его въ этомъ болотѣ спасли молодые его годы, обусловливающiе сильную жизненность инстинктовъ. Эти инстинкты подсказали ему во время средство спасенiя: объявленiе себя убiйцею; будь это старикъ, онъ сошелъ бы съ ума, или убилъ бы себя, но жажда жизни въ молодомъ Раскольниковѣ не могла еще угаснуть. Напрасно Раскольниковъ называлъ себя еще до объявленiя себя убiйцею подлецомъ за то, что онъ не утопился, напрасно клеймилъ онъ себя этимъ же позорнымъ именемъ, находясь уже въ каторгѣ за то, что сознался въ преступленiи; напрасно онъ признавалъ себя тряпкою, а не человѣкомъ за то, что не смогъ отрѣшиться совершенно отъ рутиннаго, по его мнѣнiю, воззрѣнiя общества на убiйство вредной и злой старухи

14

какъ на преступленiе, и дозволилъ себѣ тяготиться и мучиться совершеннымъ имъ дѣломъ? Говоримъ напрасно, потому что имѣемъ въ виду общее правило: каждый крайнiй спецiалистъ уже самъ есть по существу своему рутинеръ; крайнiй спецiалистъ и не можетъ быть по существу своему не рутинеромъ, такъ какъ, заладивъ одно, т. е. ставъ на извѣстную точку зрѣнiя о какомъ либо предметѣ, онъ уже потомъ, благодаря неразумному обращенiю со всѣми своими прежними и вновь прiобрѣтаемыми знанiями, и утратя способность прiобрѣтать и понимать новыя, онъ не можетъ уже стать впослѣдствiи критикомъ правильности своей точки зрѣнiя на извѣстный предметъ, критикомъ своей идеи, точно также какъ генеральствующiй отставной солдатъ не можетъ уже ни чѣмъ провѣрить того, что генералъ-ли онъ въ самомъ-дѣлѣ. Рутинеръ поступаетъ такимъ же образомъ. Разъ ему скажутъ, или укажутъ, или самъ увидитъ, «что вотъ-де этому такъ быть слѣдуетъ»  и онъ всю жизнь свою не думаетъ уже никогда обратиться къ разсужденiю о томъ, что дѣйствительно-ли этому такъ и слѣдуетъ быть. И Раскольниковъ, разъ додумавшись до того, что если Наполеонъ лилъ потоки человѣческой крови для завоевательных цѣлей, то ему, Раскольникову, можно разъ пролить кровь одного дурного человѣка для разныхъ благихъ цѣлей. Онъ не далъ себѣ достаточнаго труда и времени провѣрить себя хорошо, провѣрить съ помощiю расширенiя своихъ знанiй; или, сказать вѣрнѣе, обстоятельства его жизни, — бѣдность, истощенiе силъ отъ бѣдности, потеря уроковъ, невозможность продолжать учиться, не отъ него, конечно, зависѣвшая, — помѣшали ему сдѣлать это. Эти обстоятельства обусловили роковымъ образомъ его крайнiй спецiализмъ, его рутинизмъ. И онъ, современемъ, всѣ вышеизложенныя обвиненiя себя въ трусости, подлости — высказывалъ чисто какъ рутинеръ, онъ вѣдь не размышлялъ о томъ, почему утопить себя есть добродѣтель, а жить при данныхъ обстоятельствахъ — подлость?

Если бы онъ относился къ этому не какъ рутинеръ, то онъ долженъ былъ-бы прежде всего обратить вниманiе на то: откуда зашли ему въ голову понятiя о томъ, что жертвовать своей жизнью для спасенiя своей чести предъ обществомъ — честно, что довести себя до отпуляющаго страданiя каторги изъ за желанiя жить — подло?

А возможность рѣшенiя этихъ задачъ въ болѣе или менѣе

15

приблизительномъ къ истинѣ видѣ, всегда была, если бы только, говорю, онъ задалъ бы себѣ эти задачи.

Инстинкты всякаго молодого организма, желанiе врожденное, признаваемое новѣйшею наукою за роковое, неизбѣжное, — это желанiе жизни. Значитъ не какая либо подлость, а инстинктивное желанiе жизни заставило его не топиться, а добровольно пойти въ каторгу, и тамъ страдать, но жить до тѣхъ поръ, пока или обстоятельства доведутъ до сумасшествiя полнаго, или до другого исхода, который очень остроумно придумалъ г. Достоевскiй.

Исходъ этотъ читатели прочтутъ въ послѣдней главѣ романа, гдѣ г. Достоевскiй, заставивъ Раскольникова прохворать нѣсколько мѣсяцевъ на мѣстѣ его каторги, при чемъ организмъ его переработался подъ влiянiемъ сильной болѣзни, вывелъ его, выздоровливающаго весною, въ зелень, на берегъ рѣки, и тамъ подводитъ къ нему сильно привязанную къ нему и много служившую ему, притомъ, хорошенькую женщину. Раскольниковъ въ этотъ моментъ перестаетъ уже быть глухъ къ ней. Такимъ образомъ, послѣ долгихъ лѣтъ жизни съ исключительно-однообразными представленiями, теперь, при отсутствiи уже страха за дальнѣйшую болѣе худшую судьбу, пробуждаются въ немъ думы не на одну прежнюю тэму. Трудно конечно найти на практикѣ такое стеченiе обстоятельствъ для вывода изъ нравственной тюрьмы, но теоретически все это справедливо. Любовь, какъ она не опошлена и практикою, и разными умозрительными системами, какъ не уронено всѣмъ этимъ ея значенiе, все таки, продолжаетъ оставаться однимъ изъ главнѣйшихъ возбудителей жизни, не только человѣка, но и вообще каждаго живого существа. 

С. Капустинъ.