Максимовъ С. Несчастные. Изъ быта ссыльныхъ // Вѣстникъ Европы. 1868. № 6. С. 480-545.


<480>


НЕСЧАСТНЫЕ

(ИЗЪ БЫТА ССЫЛЬНЫХЪ.)

ІІРЕДИСЛОВІЕ.

Пока не произведены были коренныя преобразованія въ нашемъ судопроизводствѣ, вопросъ о мѣстахъ заключенія подсудимыхъ и осужденныхъ путался въ грудѣ другихъ рядовыхъ вопросовъ. Ради его, временами предпринимались кое-какія измѣненія, временами производились улучшенія, но все это не въ систематическомъ порядкѣ, не въ цѣломъ видѣ, а только частями; вообще же, вопросъ этотъ стоялъ весьма далеко назади, не смотря на то, что требовалъ самаго сосредоточеннаго вниманія. Тюремный быть, своимъ крайнимъ несовершенствомъ, настоятельно взывалъ о помощи и требовалъ коренной переработки.

Литература наша, какъ и всегда во всѣхъ жизненныхъ нашихъ вопросахъ, не оставалась и на этотъ разъ глухою и равнодушною къ тѣмъ воплямъ, которые ясно, но робко доносились изъ всѣхъ мѣстъ заточенія, со всѣхъ пунктовъ ссыльныхъ поселеній. Литература не прикидывалась слѣпою или не желающею вѣдать такія дѣла за недосугомъ и многосторонними сложными занятіями, при видѣ язвъ весьма остраго свойства и заразительныхъ признаковъ. Лѣтъ пять тому назадъ, вопросъ о ссыльныхъ и тюрьмахъ шевелилъ общественный интересъ, возбуждая вниманіе и участіе съ достаточною силою и настойчивостью при содѣйствіи литературныхъ трудовъ, разбросанныхъ почти во всѣхъ періодическихъ изданіяхъ того времени. Съ тѣхъ поръ, вопросъ о тюрьмахъ и ссыльныхъ оставался въ архивныхъ дѣлахъ, какъ будто бы и онъ изъ разряда тѣхъ, которые рѣшены окончательно и потому перестали занимать обѣ заинтересованныя стороны.


481


Съ перемѣною системы уголовнаго судопроизводства и преобразованіями въ нашей карательной системѣ, всѣ прежнія подозрѣнія должны исчезнуть сами собою. Теперь очевидна насущная и неизбывная надобность вести оба дѣла рука объ руку: съ измѣненіемъ карательной системы сдѣлалось священнымъ и неотложнымъ долгомъ коренное измѣненіе системы тюремъ и ссылки. Въ далекомъ и близкомъ прошедшемъ, для насъ довольно образцевъ для того, чтобы не дѣлать крупныхъ промаховъ и не утѣшаться наружнымъ блескомъ и лоскомъ того, что внутри прогнило насквозь, и — стало быть — никуда не годится.

Новая реформа, пущенная уже въ ходъ, не позволить теперь прнбѣгать къ поверхностнымъ измѣненіямъ изъ-за одного хвастовства и, для очистки совѣсти, вырабатывать только казовые концы: новымъ заплатамъ, хотя бы и изъ заграничныхъ матерій, на ветхомъ рубищѣ уже и не удержаться теперь. Судебная реформа слишкомъ глубоко внѣдряется въ нашу молодую, воспріимчивую и плодоносную почву, кореннымъ образомъ переработываетъ все ветхое зданіе старыхъ пріемовъ и порядковъ, и весь старый судъ; волчецамъ и терніямъ рости тутъ не мѣсто: они могутъ только глушить всходы и мѣшать росту молодыхъ побѣговъ. Система заключенія и ссылки только тогда не станетъ бить вкось и въ сторону, когда всѣми голосами начнетъ вторить здоровымъ и сильнымъ мотивамъ новаго и молодого двигателя и дѣятеля. На это у насъ имѣется много основаній для надеждъ; много данныхъ для того, чтобы не грѣшить больше противъ требованій духа времени и человѣколюбія.

Преобразованіе нашего уголовнаго судопроизводства сдѣлало необходимымъ пересмотръ уложенія о наказаніяхъ, которое съ одной стороны мѣшаетъ суду смягчать наказаніе нѣсколькими степенями (по вновь предоставленному ему праву), — съ другой, оставаясь при устарѣлыхъ взглядахъ и понятіяхъ, не всегда точно и прямо можетъ опредѣлить надлежащую мѣру наказанія и сознательно успокоиться на томъ, что такое-то наказаніе легче, другое тяжелѣе. Такъ, напримѣръ, въ силу благопріятно-сложившихся обстоятельствъ (о которыхъ мы подробно разскажемъ ниже) заключеніе въ арестантскихъ ротахъ гражданскаго вѣдомства сдѣлалось легче, чѣмъ заключеніе въ рабочихъ ротахъ военнаго вѣдомства; — между тѣмъ, первое заключеніе, по уложенію, полагается высшимъ исправительнымъ наказаніемъ. Точно также под лежитъ большому сомнѣнію и то, чтобы рудниковыя каторжныя работы, производимыя по требованіямъ и указаніямъ правильной науки, могли оставаться на прежнемъ суровомъ положенiи въ рукахъ людей, получающихъ гуманное образованіе въ


482


средѣ цивилизованнаго общества. Мы имѣемъ много данныхъ для того, чтобы видѣть гораздо большую тяжесть наказанія для тѣхъ преступниковъ, которыхъ судьба ввѣрена людямъ, менѣе умягченнымъ воспитаніемъ, и которыхъ трудъ и работа подчиняются не законамъ науки, а произволу. Сибирскія арестантскія роты и, между ними, Омская крѣпостная (нашедшая такого талантливаго бытописателя, каковъ авторъ «Мертваго Дома») являются въ несравненно болѣе суровой и болѣе грозной формѣ, чѣмъ, наприм., всѣ рудники, промыслы и заводы Нерчинскаго горнаго округа. Между тѣмъ, работы на рудникахъ и промыслахъ нерчинскихъ, управляемыхъ горными офицерами, назначаются для каторжныхъ 1-го разряда, а сибирскія арестантскія рабочія роты, дозираемыя военными офицерами, считаются во 2-мъ разрядѣ наравнѣ съ заводами, надзоръ за которыми ввѣряется гражданскимъ чиновникамъ. Мы уже не говоримъ о томъ, что въ послѣднее время система примѣненія труда ссыльныхъ на мѣстахъ изгнанія подвергалась сильнымъ измѣненіямъ, и трудъ направлялся совсѣмъ не въ ту сторону и шелъ не по тому назначенію, на которое надѣялся и указалъ судъ. Назначалась ссылка въ рудники въ то время, когда ни одинъ изъ нихъ не дѣйствовалъ по прежнимъ пріемамъ, а на большую половину они стояли залитые водой, — только на самую малую часть рудники разработывались по системѣ вольнонаемнаго труда свободными людьми, сибирскими старожилами. Самый способъ содержанія и обращенія съ ссыльно-каторжными въ послѣднее время измѣнился противъ прежняго, но не установился въ опредѣленную и желаемую форму: онъ быль смягченъ въ одно время и вдругъ снова началъ стремиться къ болѣе крутымъ и строгимъ мѣрамъ. Послѣдовательнаго, разъ выработаннаго и установленнаго взгляда на это дѣло не стало: отъ личнаго характера лицъ и отъ уровня ихъ міросозерцанія зависѣло то, на что силятся имѣть прямое и непосредственное вліяніе коренныя государственныя узаконенія.

Hѣтъ сомнѣнія въ томъ, что въ настоящее время достаточно смягчился взглядъ на преступленія и преступниковъ въ общемъ сознаніи всѣхъ заинтересованныхъ въ этомъ дѣлѣ. Особенно рельефно и законченно выясняется это въ наши дни въ рѣшеніяхъ присяжныхъ, въ ихъ взглядѣ на преступленія и на степени возмездія за нихъ, и мы думаемъ, что источникъ подобнаго явленія вытекаетъ непосредственно изъ народной почвы. Въ этомъ отношеніи выборные отъ общества не въ разладѣ съ нимъ.

Слово колодникъ, какъ эпитетъ ссыльнаго, исчезаетъ изъ народнаго употребленія, ослабѣвши въ своемъ значеніи, какъ извѣстно, съ тѣхъ самыхъ поръ, когда исчезло на Руси то орудіе


483


наказанія, которое дало свое имя всякому преступнику ссыльному и не ссыльному. Иноземное слово арестантъ — до сихъ поръ остается только въ казенныхъ бумагахъ и на языкѣ оффиціальныхъ лицъ; въ народъ оно не ушло. Народъ упорно стоить противъ этого названія, какъ упорно не соглашается всякаго ссыльнаго признать преступникомъ. И это слово онъ не приннмаетъ въ свой языкъ, не умѣя осмыслить его для себя въ своемъ мягкомъ сердцѣ. Всякаго преступника, идущаго въ тюрьму, въ ссылку, на поселеніе, на каторгу, нашъ народъ вездѣ (и въ Россіи и по Сибири) называетъ «несчастнымъ».

Насколько это слово вѣрно, и какъ видѣнъ въ томъ протестъ противъ отжившаго свой вѣкъ стараго суда, насколько его можно прнмѣнить къ русскимъ преступникамъ, насколько, наконецъ, оно имѣетъ права гражданства передъ всѣми другими, ему однозначущими — мы рѣшились объяснить то рядомъ разсказовъ.

Разсказы эти — плодъ личныхъ наблюденій надъ бытомъ ссыльныхъ въ Сибири, по нашей дорогѣ съ Амура. Наблюденіями этими мы хотѣли бы внести и свою посильную лепту въ число тѣхъ матеріаловъ, изъ которыхъ но частямъ начали созидать новое зданіе тюремной системы. Мы считаемъ это тѣмъ болѣе своевременнымъ, что нѣкоторыя казенныя учрежденія (морское и военное министерства) озаботились уже устройствомъ такихъ тюремъ, до которыхъ доработалась Европа, руководимая началами цивилизаціи и гуманности. Третье вѣдомство (министерство Внутр. Дѣлъ) успѣло уже собрать краткія свѣдѣнія о состояніи тюремнаго дѣла въ Россіи, но не произвело еще наблюденій надъ сибирскими тюрьмами и не провѣрило способа колонизаціи Сибирскаго края ссыльными преступниками. Этотъ-то именно пробѣлъ мы желали бы отчасти дополнить и, до нѣкоторой степени, принять участіе и въ загрунтовкѣ другого пробѣла: до с ихъ поръ изучалось, съ большею настойчивостію и вниманіемъ, тюремное дѣло только за границей. Наши домапшія дѣла оставались на заднемъ и дальнемъ планѣ, и порождаютъ вѣроятіе опасеній, что зданіе, сооружаемое на невѣдомой почвѣ, можетъ простоять только нѣкоторое время  и потомъ снова потребовать уже не ремонта, а коренной перестройки. Примѣръ подобной неудачи у всѣхъ насъ на памяти.

Еще Екатерина II прилагала не мало заботь къ тому, чтобы устройство мѣстъ заточенія производилось по началамъ христіанскаго человѣколюбія. Одинъ изъ ея указовъ предписываетъ, чтобы тюрьмы были расположены внѣ городовъ, на мѣстахъ здоровыхъ и открытыхъ, чтобы при каждой тюрьмѣ была больница, откуда арестантъ выходилъ бы не иначе, какъ по совершенномъ излеченіи, и проч., и проч. Законъ желаетъ, чтобы соблюдалось


484


строгое отдѣленіе мущинъ и женщинъ, признаетъ справедливость различать способы обращенія съ заподозрѣнными и обвиненными. Постановленіе это Екатерина разослала ко всѣмъ губернаторамъ съ приказаніемъ привести его въ исполненіе по всѣмъ подвѣдомымъ мѣстамъ. Но повиновеніе закону было пустымъ словомъ, а произволъ мелкихъ чиновниковъ могъ безразсудно воспротивиться высочайшей волѣ, и этотъ законъ оставленъ былъ безъ исполненiя: тюрьмы продолжали быть нездоровыми и находились подъ дурнымъ надзоромъ. Между тѣмъ исправленіе тюремъ производилось по указаніямъ знаменитаго друга человѣчества: самъ Джонъ Говардъ, изобрѣтатель пенитенціарныхъ тюремъ, лично осматривалъ наши тюрьмы (и даже умеръ въ Россіи, при посѣщеніи больиыхъ въ Херсонѣ, въ 1790 году).

Императоръ Александръ I, слѣдовавшій по стопамъ своей бабки, и успѣвшій придать сильное движеніе многимъ начинаніямъ во имя христіанской любви и благотворительности, поддерживалъ планы Екатерины и по отношенію къ тюремному дѣлу. Въ 1819 году, образовано было, подъ предсѣдательствомъ князя Голицына, особое благотворительное Общество съ исключительною цѣлію улучшить положеніе заключенныхъ. Работы Общества обнаружили добрыя намѣренія и повели къ широкому развитію основной мысли: къ повсемѣстному образованію попечительныхъ тюремныхъ комитетовъ, прожившихъ уже полвѣка и доставшихся въ наслѣдіе и нашимъ временамъ. Настоящее строгое время, преимущественно съ практическимъ дѣловымъ оттѣнкомъ, потребуетъ отъ нихъ новыхъ задачъ, и иной службы, сознательнѣе и прямѣе направленной къ цѣли. Нашему времени, послѣ извѣданныхъ неудачъ, уже не приводится удовлетворять себя призрачнымъ существованіемъ такого дѣла, которое непосредственно должно направляться къ опредѣленнымъ и практическимъ цѣлямъ. Теперь нельзя принимать за жизненный фактъ то учрежденіе, которое не съумѣло въ такой долгій срокъ выказать, при живучести, разумное проявленіе жизни. Теперь уже нельзя оправдаться тѣмъ, что въ Россіи, у русскихъ, не достаетъ единомыслія и согласнаго расположенія умовъ, которыя абсолютно необходимы для того, чтобы благопріятствовать успѣхамъ полезныхъ учреждений, и безъ. которыхъ лучшія начинанія слабѣютъ и не разработываются съ подобающимъ стараніемъ...

Повторять старыя ошибки можно только намѣренно, и несомнѣненъ успѣхъ въ такомъ случаѣ, когда будутъ добросовѣстно организованы правила для дѣйствій, и къ данной цѣли исправленія тюремнаго быта согласно направлены будутъ обѣ  дѣйствительныя силы, изъ которыхъ одна — благотворительность — громадна,


485


другая — сознательное состраданіе къ павшимъ въ порокъ и преступленiе — начинаетъ ясно обнаруживаться во всѣхъ слояхъ общества. Исключенія изъ общаго правила, уклоненія отъ коренныхъ свойствъ народнаго характера на столько стали теперь незначительны и мелки, что, намѣренно уступая имъ мѣсто въ последующих статьяхъ, мы увѣрены въ ихъ скоромъ исчезновеніи. Они поютъ уже свою лебединую пѣсню; они не что иное, какъ последній остатокъ старинной рутины, доставшійся въ наслѣдіе отъ прадѣдовъ, и разгуливающій по бѣлу-свѣту, безъ дозволенія общества, до перваго рѣшительнаго запрещенія. Надо только рѣшиться подумать, смѣло приступить и порѣшить съ нимъ разъ и навсегда.

Въ тѣ времена, когда древніе русскіе люди въ безсиліи умственномъ допытывались правды на дыбахъ, огнемъ, водой, вбиваніемъ подъ ногти гвоздей (для уразумѣнія подноготной) и встрясками, въ тѣ суровыя времена выродились суровыя отношенія къ людямъ, прегрѣшившимъ противу закона и общества, и лишеннымъ свободы. Въ старыхъ заветшавшихъ и загнившихъ архивахъ, мы находимъ имъ начало, а личныя наши наблюденія позволяютъ намъ видѣть ихъ конецъ въ широкомъ значеніи этого слова. Долговременная борьба мрака со свѣтомъ кончается, нравы умягчились; взгляды на страданія стали шире, и участіе къ страдальцамъ изъ пассивнаго чувства перешло въ сознательное.

Останавливаемся на преступникахъ и беремъ ихъ въ то время, когда они признаны таковыми по суду и, лишенные права жить на родинѣ, идутъ пріобрѣтать новую и знакомиться съ нею на правахъ подневольныхъ путниковъ, ссыльныхъ.

Но до нашихъ личныхъ наблюденій вспомнимъ однако про старое въ короткихъ словахъ, уже и потому, что матеріалы архивные по вопросу о препровождепіи ссыльныхъ замѣчательно скудны. Сильнѣе и характернѣе другихъ говорить за всѣхъ извѣстный историческій страдалецъ протопопъ Аввакумъ Петровичъ, — одинъ изъ энергическихъ дѣятелей во время смутъ, происшедшихъ по поводу исправленія церковныхъ книгъ при царѣ Алексѣѣ и патріархѣ Никонѣ. Извѣстія его тѣмъ и важны, что относятся къ тѣмъ первымъ временамъ, когда Сибирь укрѣпилась за Россіей въ достаточной мѣрѣ, до того, что правительство, уже считая ее своею, назначило ее мѣстомъ ссылки для преступниковъ. Значеніе всѣхъ тѣхъ отдаленныхъ украинъ, каковыми считались всѣ


486


мѣста, лежащія по сѣвернымъ и южнымъ окраинамъ московскаго государства по сю сторону Уральскаго хребта, начинало ухе ослабѣвать, и Сибирскія страны стали казаться болѣе удобными для ссыльныхъ людей, чѣмъ, напр., степныя мѣста нынѣшнихъ губерній: Тульской, Орловской, Тамбовской, и сѣверныя страны: пермскія, кольскія, устюжскія и другія.

Въ 1679 году, царь Федоръ указаль всѣхъ «воровъ, которые пойманы будутъ и которымъ за ихъ воровство доведется чинить  казнь: сѣчь руки и ноги, и тѣмъ ворамъ рукъ и ногъ и дву пальцевъ не сѣчь, а ссылать ихъ въ Сибирь на пашню, съ женами и дѣтьми, на вѣчное житье». Въ слѣдующемъ году, указъ этоть быль поясненъ, а новый указъ 1683 года указывалъ только, вмѣсто пальцевъ и рукъ, рѣзать уши. Это произошло при совмѣстномъ  царствованій двухъ братьевъ, Петра и Іоанна; но когда Петръ сдѣлался единовластнымъ правителемъ и быль увлеченъ желаніемъ закрѣпить границы своего государства, посредствомъ правильныхъ крѣпостей, — Сибирь утратила на нѣкоторое время свое значеніе: ссыльныхъ стали посылать въ Азовъ, въ Рогервикъ, на Терекъ и въ Петербургь, начинавшій выстраиваться. Въ концѣ своей жизни, Петръ снова началъ усиливать населеніе Сибири ссыльными, водворяя ихъ уже въ такихъ отдаленныхъ мѣстахъ, каковы были страны Охотскія и Нерчинскія (по тогдашнему Дауры). Въ 1722  году, окончательно и определенно указано было, какъ на ссыльный пунктъ, на эти Дауры, въ которые пролагалъ самую первую тропу, еще за 60 лѣтъ до того, ссыльный протопопъ Аввакумъ. Дорогъ туда не только въ то время, но и далеко потомъ еще не было: ходили обычными казачьими путями: или проложенными самою природою (т. е. по рѣкамъ), или цѣликомъ по лѣснымъ трущобамъ, подъ руководствомъ и по указаніямъ туземцевъ-инородцевъ. А такъ какъ Аввакуму съ товарищами довелось пробивать первыя тропы, то и было то дѣло«гораздо нудно».

Плывутъ ссыльные на дощаникахъ по рѣкамъ въ безопасныхъ тихихъ мѣстахъ — льетъ сверху дождь и обсыпаетъ снѣгомъ, a на плечахъ накинуты кафтанишки худые, течетъ вода по спинѣ и груди. Стѣснятъ рѣку горы высокія съ дебрями непроходимыми, утесъ каменный, что стѣна: «и поглядѣть, заломя голову» — мѣсто опасное: быстрая вода переворачиваетъ барку вверхъ боками и дномъ, надо умѣть не погибнуть. Разъ случилось такое горе съ Аввакумомъ: оторвало барку и помчало, «а я на ней, ползаю да самъ кричу (пишетъ онъ): «Владычице, помози! Упованіе, не утопи!» Иное ноги въ водѣ, а иное выползу наверхъ; гнало съ версту и больше; все размыло до крохи». Пороговъ по

 

487


сибирскимъ рѣкамъ много. Большая Тунгузка ими особенно богата, — тамъ ссыльныхъ высаживали, заставляли тянуть барки бичевою, а на шеѣ цѣпь желѣзная длинная, а ноги, обутыя въ дырявое измызганное отрепье, рѣжутся объ острые камни. «Не пренемогай наказаніемъ Господнимъ, ниже ослабѣй, отъ него обличаемъ. Его же любить Богъ, того наказуетъ» утѣшалъ себя Аввакумъ, но опять, заурядъ съ другими, попадалъ на новыя бѣды. Приходили къ волоку, надо было пѣшкомъ идти (волочиться), собственными руками дѣлать нарты для поклажи скарба, что оставлено на рукахъ (и книги, и одежда, и иная рухлядь были отняты). Придутъ на отдыхъ — опять не много радостей: «привезли въ Братскій-острогъ и въ тюрьму кинули, соломки дали. И сидель до Филипова поста, въ студеной башнѣ: что собачька на саломѣ лежу; коли накормятъ, коли нѣтъ.» Мышей много было, какъ во всѣхъ дикихъ непочатыхъ мѣстахъ, гдѣ еще не выжигалъ человѣкъ отъ вѣковъ залежной травы: «мышей я скуфьею билъ: и батожка не дадутъ дурачки. Все на брюхѣ лежаль; спина гнила. Блохъ да вшей было много». Перевели въ теплую избу: «и я тутъ жилъ съ аманатами грязными тунгусами и съ собаками скованъ зиму всю, а жена съ дѣтьми верстъ съ 20 была сослана отъ меня. Ее баба Ксенія мучила зиму ту всю: лаяла да укоряла. Сынъ Иванъ (не великъ былъ) прибрелъ ко мнѣ побывать послѣ Христова Рождества: Пашковъ Афанасій  велѣлъ кинуть въ студеную тюрьму, гдѣ я сидѣлъ: ночевалъ милой и замерзъ-было тутъ, а на утро опять велѣлъ къ матери протолкать: я его и не видалъ. Приволокся къ матери: руки и ноги отзнобилъ».

Ушли ссыльные за Байкалъ, доплелись степью до рѣки Шилки: по ней тянулись бичевою, и протопопъ лямку тянулъ. «Зѣло нуженъ ходъ ею былъ: и поѣсть было не-коли, нежели спать. Лѣто цѣлое мучились отъ водяныя тяготы. Люди изгибали, и у меня ноги и животъ сини были. Два лѣта бродили въ водахъ, а зимами черезъ волоки волочились». «Стало нечего ѣсть, люди начали съ голоду мереть и отъ работныя водяныя бродни. Рѣка (Ингода) мелкая, плоты тяжелые, приставы немилостивые, палки большія, батоги суковатыя, кнуты острые, пытки жестокія, — огонь да встряска, — люди голодные: лишь станутъ мучить, оно и умретъ». Промышлять никуда 


488


не отпускали; вымѣнялъ протопопъ на женину московскую однорядку 4 мѣшка ржи, съ тѣмъ и маялся два года, съ травою перебиваючись (травою хлѣбъ подспаривая): траву эту, вмѣстѣ съ кореньями, по полямъ копали, а зимою замѣняли все то сосновою корою, «а иное кобылятины Богъ дастъ». «И кости находили отъ волковъ пораженныхъ звѣрей, и что волкъ не доѣстъ, то мы доѣдимъ. А иные и самихъ озяблыхъ (замершихъ) ѣли волковъ и лисицъ: и что получать,—всякую скверну»... «Кто дастъ главѣ моей воду и источникъ слезь, даже оплачу бѣдную душу свою, юже азъ погубихъ житейскими сластьми? —вопрошаетъ протопопъ, кающійся въ томъ, что и самъ, грѣшный, волею и неволею сдѣлался причастникомъ «кобыльимъ и мертвечьимъ сквернымъ и птичьимъ мясамъ».

Такъ было съ Аввакумомъ ссыльнымъ. Но вотъ велѣно его вернуть въ Москву; бредетъ онъ въ обратную съ семействомъ своимъ: дали ему подъ ребятъ и подъ рухлядь двѣ «клячьки». Самъ съ женой пѣшкомъ идетъ, не смѣя отстать отъ людей, ибо инородцы смотрѣли на пришлецовъ враждебно и грозили опасностью. «Голодные и томные люди» идутъ по варварской странѣ пѣшкомъ и за лошадьми идти не поспѣваютъ: «протопопица бѣдная бредетъ — бредетъ да и повалится: скользко гораздо. Въ иную пору, бредучи, повалилась, а иной томный же человѣкъ на нее набрелъ, тутъ же и повалился: оба кричать, а встать не могутъ.

Мужикъ кричитъ:

«Матушка государыня, прости!»

А протопопица:

«Что ты, батько, меня задавилъ?

Я пришелъ. На меня бѣдная пѣняетъ, говоря:

Долго-ли мука сея, протопопъ будетъ?

И я говорю: — Марковна! до самыя смерти.

Она, вздохня, отвѣчала:

Добро, Петровичъ, ино еще побредемъ.»

Такого человѣка мудрено было сокрушить бѣдамъ! Сколько напастей не вскидывалось на него, — всѣ отлетали прочь, какъ отъ того самаго каменнаго утеса, о который едва не разбилась утлая ладья изгнанника, и ладью изломало всю, на ней «размыло все до крохи», а протопопъ, вышедъ изъ воды, смѣется въ то время, когда товарищи его плачутъ, «мокрое платье его по кустамъ развѣшивая». Когда воевода хочетъ бить его: «Ты-де надъ собою дѣлаешь за посмѣхъ»,—Аввакумъ хладнокровіемъ и кроткими отвѣтами претворяетъ гнѣвъ на милость: «И сталъ по мнѣ тужить». Когда другіе не его закала люди отъ такихъ мученій


489


бѣжали въ лѣса и въ другихъ мѣстахъ строили острожки и по наказамъ уже своихъ воеводъ, протопопь все переносилъ съ терпѣніемъ и хладнокровіемъ, каковыя не оставили его и на кострѣ, середи пламени. Воевода колотить eгo по щекамъ, по голове, сбиваетъ съ ногъ, ухватя за цѣпь лежачаго бьетъ по спинѣ три раза и, разболокши, по той же спинѣ даетъ 72 удара кнутомъ, Аввавумъ пощады не просить, но всякому удару противоставитъ молитву: «Господи Ісусе Христе, помогай мнѣ!» «Какъ били, такъ не больно съ молитвою-то». Выбилъ его воевода съ дощаника на дикой берегъ и съ цѣпью на шеѣ велѣлъ пѣшкомъ брести, — Аввавумъ на берегу варить товарищамъ кашу и кормить ихъ: и люди тѣ, глядя на него, плачутъ: «Жалѣютъ по мнѣ»! И вотъ, разсказывая другу (старцу Епифанію) о всѣхъ злоключеніяхъ, упавшихъ на его голову въ такомъ избыткѣ, сидя  въ новой земляной тюрьмѣ въ Россіи, — Аввакумъ шутливо смѣясь и не рисуясь, по поводу паденія жены на льду и ея малодушія, съумѣлъ обрисовать въ себѣ такого человѣка, съ которымъ не подъстать было бороться никакимъ вражьимъ силамъ, порождаемымъ ссылкою. Что же могли испытывать подъ ударами послѣднихъ тѣ, которымъ судьба привела идти вмѣстѣ съ нимъ и потомъ въ великомъ множествѣ слѣдомъ за  нимъ, — тѣ, которые, какъ и протопопица Настасья Марковна,. принадлежали къ категоріи людей рядовыхъ, обыкновенныхъ? Въ сибирскихъ тайгахъ безслѣдно заглохли ихъ стоны, но ясные признаки ихъ страданій не мудрено сослѣдить въ откровенной исповѣди того замѣчательнаго человѣка, котораго самъ царь Алексѣй Михайловичъ сойдя съ своего мѣста и приступя къ патріарху, упросилъ не растригать передъ ссылкой и потомъ, по возвращеніи изъ сибирской ссылки, велѣлъ поставить къ рукѣ, слова милостивыя говорилъ, велѣлъ поселить на монастырскомъ подворьи въ Кремлѣ и, ходя мимо двора, кланялся «низенько-таки, а самъ говорилъ: благослови-де меня и помолися о мнѣ; шапку въ иную пору, мурманку снималъ, изъ кареты бывало высунется, и всѣ бояре послѣ его челомъ да челомъ: протопопъ, благослови и помолися о насъ!» Надъ такимъ человѣкомъ воеводѣ Пашкову (изъ тѣхъ же кремлевскихъ бояръ), издѣваться уже не приводилось въ желаемой имъ мѣрѣ и во всю силу его строптиваго духа. А Пашковъ былъ сынъ своего вѣка, и «передъ сынами» этими проходили въ ссылку все черносошные люди, сидѣльцы тюремные, воры, на пыткахъ пытаные, смерды смердящіе. На жалость и состраданіе въ тѣ времена и такіе  люди надѣяться уже никакъ не могли.

Въ концѣ  XVII вѣка, когда и на Сибирь пало обязательство


     490


служить ссыльнымъ мѣстомъ для преступниковъ, значеніе этой страны не было еще такъ ясно опредѣлено, какъ въ наше время. Правительство еще не могло оставить прежнихъ привычекъ и колебалось между южными и сѣверными русскими —украинами, и даже въ 1699 году, солдатъ за торговлю виномъ, табакомъ и инымъ корчемнымъ питьемъ, послѣ нещаднаго битья на козлѣ, съ женами и дѣтьми ссылало либо въ Сибирь, либо на Терекъ.

Въ ХVІІ столѣтіи, для ссыльныхъ назначались сначала въ Сибири мѣста, ближайшія къ Россіи — страны пермскія и тобольскія, и еще въ 1696 году строили въ Верхотурьѣ дворъ со стоячимъ тыномъ для ссыльныхъ и велѣно въ немъ «поставить сколько избъ пристойно для жительства». Не смотря на то, что за 25 лѣтъ до этого событія, черезъ 12 лѣтъ послѣ Аввакума, прошли по проторенной имъ тропѣ въ дальнія мѣста Сибири другіе политическіе ссыльные: непокорные черкасы — запорожскіе мятежные люди, — отдаленныя мѣста Сибири получили окончательное назначеніе для ссыльныхъ позднѣе. Только въ 1722 году (10-го апрѣля), Петръ указалъ освобожденныхъ отъ каторжной работы (въ Россіи) и назначенныхъ къ ссылкѣ въ дальніе города Сибири «посылать съ женами и дѣтьми въ Дауры на серебряные заводы.» При Аннѣ Ивановнѣ (въ 1733 году), въ число ссыльныхъ пунктовъ включенъ былъ даже такой отдаленный, какъ Охотскъ.

Въ ХVIII  вѣкѣ, ссылка въ Сибирь стала принимать болѣе широкіе размѣры, и значеніе этапнаго пути стало увеличиваться, достигнувъ своего апогея въ царствованіе Анны Ивановны. Количество ссыльныхъ въ Сибирь возрасло. Понадобились новыя тюрьмы, новые способы препровожденія. Но перемѣнъ противъ стараго времени и противъ пріемовъ прошедшаго столѣтія не произошло никакихъ. По рѣкамъ везли ссьцьныхъ въ дырявыхъ стругахъ по-прежнему; по сухому пути волокли на канатахъ въ тяжелыхъ цѣпяхъ по-старинному, и также по старому


491


предварительно обезсиливали ссыльныхъ на дыбахъ, встрясками, битьемъ кнутами; вмѣсто клеймъ рвали ноздри, чтобы распознали въ толпѣ каторжнаго (отчего толпа и прозвала этихъ людей въ тѣ времена, за постоянное хрипѣнье — храпами, храпъ-маіорами). Въ очередяхъ для отправки партій не было никакого порядка: разъ (въ 1773 году) въ Казани накопили столько ссыльныхъ, что принуждены были на два года пріостановить ссылку въ Сибирь, и всю массу преступниковъ (900 человѣкъ каторжныхъ колодниковъ и больше 4-хъ тысячъ поселенцевъ) обратили назадъ въ крѣпости Россіи и на новыя линіи.

Въ ХVІІ столѣтіи, вѣдалъ ссыльныхъ Стрѣлецкій приказъ и посылалъ ихъ въ Сибирь съ нарочными посыльщиками, заковывалъ въ кандалы и ручныя желѣза, а недоставало кандаловъ — коваль въ ножныя желѣза, и заливалъ ихъ крѣпко накрѣпко, — и приказываль: «Убѣгутъ у тебя колодники или ты самъ, взявъ съ нихъ окупъ, отпустишь, — то воеводы будутъ бить тебя кнутомъ и сошлютъ самого, вмѣсто тѣхъ людей, которыхъ велъ ты, въ ссылку». Потеряетъ посыльщикъ кандалы, «править на немъ цѣну противъ покупки вдвое», и о томъ послать грамоты въ Вологду для тѣхъ, которые ссылались въ Сибирь, — въ Переяславль и Сѣвскъ для тѣхъ, которые назначались въ Кіевъ, — и въ Симбирскъ для ссыльныхъ на Терекъ. Подводы подъ больныхъ колодниковъ и подъ вещи состояли на обязанности крестьянъ тѣхъ мѣстностей, по которымъ шла арестантская дорога, не имѣвшая еще въ то время прозванія этапной.

Въ XVIII столѣтіи, вѣдалъ ссыльныхъ Сыскной приказъ; въ это столѣтіе успѣли привести въ опредѣленное положеніе обывательскую повинность: велѣли брать подводу до перваго яма, сбирая съ тамошнихъ жителей по очереди, чтобы уничтожить тягость, лежавшую на однихъ передъ другими и вызвавшую эту мѣру. «А какъ прибыли обывательскія въ ямъ, то отпускать ихъ безъ всякаго задержанія», чтобы не ѣздили на тѣхъ же лошадяхъ дальше (и сколько хотѣли) посыльщики. «3а уѣздные подводы на каждую лошадь прогоны — зимою по 1 деньгѣ и лѣтомъ 1 коп. на версту выдавать», чтобы не считали уже посыльщики собственнымъ прибыткомъ и достояніемъ то, что принадлежало по праву прилагавшимъ къ дѣлу трудъ и жертвовавшимъ для него временемъ и животиною. Кандалы и желѣза оставили для ссыльныхъ на прежнемъ положеніи, но придумали новую мѣру: для удержанія отъ побѣговъ сковывать преступниковъ въ кучу. Въ Новгородской губерніи, какой-то молодецъ изъ тюремщиковъ, по силѣ этого постановленія, съострилъ тѣмъ, что сковалъ смердовскаго погоста дьякона съ чужой женой по ногѣ, а


492


дьяконицу сковалъ, особо въ другой палатѣ и держалъ такъ недѣли съ двѣ: велѣно указомъ (1744 года 21-го сентября) отделять мужчинъ отъ женщинъ, ибо сіе «христiанскому благочестію противно и чинится беззаконно; подобныя дѣла могутъ быть соблазномъ и ко грѣху причиной». Но одно было на бумагѣ, — другое являлось на дѣлѣ. Борьба теоріи съ практикой и въ прошлый вѣкъ шла съ тѣмъ же усердіемъ, какъ и въ предъидущій, но неудачи примѣненія первой по второй повторялись съ одинаковымъ упорствомъ и постоянствомъ. Ихъ было много.

Еще въ началѣ прошлаго столѣтія, придумана была надобность въ составленіи статейныхъ списковъ преступленій съ обозначеніемъ: кто именно въ какомъ дѣлѣ судимъ былъ «и пытанъ ли, и что съ пытки показалъ на себя или на иныхъ на кого наговорилъ», — но въ 1755 г. понадобился новый указъ, предписывавшій отправлять въ Сибирь съ колодниками письменныя отношенія, обозначая въ послѣднихъ, за какія вины и къ какому наказанію кто изъ преступниковъ присужденъ. Въ декабрѣ 1802 года, настала новая надобность подкрѣпить это требованіе, а въ слѣдующемъ году (12-го января 1803) подтвердить его вновь; но все-таки въ 1819 году, при ревизіи Сибири Сперанскимъ, найдено, что партіи ссыльныхъ были отправляемы и препровождаемы въ Сибирь безъ малѣйшаго, порядка. «Управленіе не имѣло точныхъ, большею частью даже и никакихъ свѣдѣній о томъ, кто и за что именно сосланъ и къ какому роду и сроку ссылки приговоренъ, а составлявшіеся въ пограничныхъ мѣстахъ статейные списки смѣшивали въ одно и каторжныхъ, и поселенцевъ, и мужчинъ, и женщинъ, и взрослыхъ, и дѣтей. Дальнѣйшая судьба сосланныхъ находилась въ рукахъ смотрителей, и ихъ разбирали, по произволу, даже въ личныя услуги. Кто куда попалъ, тотъ тамъ и оставался, совершенно независимо отъ важныхъ различій, опредѣляемыхъ уголовными законами и основанными на нихъ приговорами. Въ Томске Сперанскій нашелъ подпоручика Козлинскаго, который, лечась отъ ранъ и болѣзни въ Перми, вдругь былъ схваченъ и препровожденъ сюда вмѣстѣ съ партіею ссыльныхъ. Разслѣдованіе по принятой отъ него просьбѣ доказало, что онъ действительно состоялъ на службѣ и не имѣлъ за собою никакой вины, но что дотолѣ не могъ заявить о своемъ бѣдственномъ положеніи, такъ какъ ссыльнымъ было запрещено подавать просьбы и вообще писать изъ Сибири. Открылось также множество нелѣпыхъ свѣдѣній, какъ напр, что такой-то сосланъ изъ «Шенгурской» губерніи


493


по запискѣ подъячаго, и все это происходило отъ того, что не было никакого контроля». Но были и крупныя злоупотребленія, на манеръ заявленнаго въ 1811 году тверским прокуроромъ Дребушемъ министру юстиціи (Ив. Ив. Дмитріеву): «Во время осмотра пересыльныхъ колодниковъ, одна женщина, назвавшаяся Крестиною Яковлевою объявила, что она, не будучи судима, ссылается въ Сибирь на поселеніе подъ чужимъ именемъ рижской уроженки Редоко-Янъ, что она ревельская уроженка, и зовутъ ее Крестиною Ловша Папстъ».  По справкамъ оказалось, что она представлена въ земскій судъ безъ документа; между тѣмъ въ чнслѣ подороженъ находилась одна на дворовую дѣвку Редоко-Янъ, но самой той дѣвки въ присылкѣ не оказалось, а потому Папстъ и приняли за нее.

Вмѣстѣ съ такими неурядицами унаслѣдовало нынѣшнее столѣтіе отъ прошлаго неоконченную и никакимъ мирнымъ соглашеніемъ не ослабленную войну съ ссыльными за право ходить въ Сибирь по-человѣчески и съ дороги не бѣгать въ лѣсъ на свои законы и полную волю. Вылазки обиженныхъ неправымъ судомъ и жестокимъ нарушеніемъ человѣческихъ правъ начались еще въ ХVІІ вѣкѣ, когда такихъ людей называли утеклецами, и смиряли ихъ тѣмъ, что рѣзали имъ уши. ХѴIII-ый вѣкъ придумалъ имъ рвать особыми щипцами ноздри, измыслилъ штемпеля для наложенія клеймъ на лобъ и обѣ щеки, положилъ водить ихъ на канатѣ. Ссыльные продолжали бѣгать; весь тотъ  вѣкъ прошелъ въ неудачной борьбѣ съ ними. Борьба эта особенно ожесточилась въ то время, когда произведено въ Сибири открытіе ссыльныхъ мѣстъ, и когда открылся болѣе правильный  этапный путь. Но на немъ росли колючки и тернія, и росли по мѣрѣ того, чѣмъ плотнѣе уколачивалась дорога: не было силы безъ ѣдкой и жгучей боли ходйть по нимъ. Волчцы и тернія не вырывали, не истребляли; приводилось либо искать въ сторонѣ новыя тропы, и остаткомъ силъ вырабатывать для себя какой-либо, болѣе подходящій выходъ. А такъ какъ всю вину въ томъ клали на самихъ утеклецовъ и ничего другого не видали и знать не хотѣли, то утеклецамъ этимъ стало еще горше, а слѣдомъ за тѣмъ и потому же исканія утеклецовъ сдѣлались сильнѣе и опредѣленнѣе. Въ такомъ видѣ нерѣшенныя дѣла достались и настоящему столѣтію, когда уже мудрено было сдѣлать что-нибудь положительное до тѣхъ поръ, пока сами непріятели не пошли на сдѣлку: отступились отъ протеста


494


противъ этапнаго пути, и продолжали протестовать только противъ тюрьмы. Изъ тюремъ бѣгство стало считаться за первое удовоіьствіе; побѣгами съ этаповъ ссыльные пріостановились. По крайней мѣрѣ въ такомъ видѣ является дѣло въ наши дни, въ серединѣ нынѣшняго столѣтія; въ началѣ его война была еще въ полномъ разгарѣ, но причины ея и тогда уже немного выяснились.

Сперанскій нашель, что «способъ пересылки преступников обрѣтается въ печальномъ состояніи». Отряжавшіеся срочно, по указу 12-го марта 1807 года, изъ Оренбургской губерніи, башкирцы и мещеряки гнали несчастныхъ какъ гуртъ, обижали ихъ, били и истязали, а смотрители съ своей стороны наживались на ихъ продовольствіи. «Этому печальному неустройству (говорить біографъ Сперанскаго) должны были положить конецъ новые уставы о ссыльныхъ и объ этапахъ». И дѣйствительно, въ уставѣ о ссыльныхъ указано, что если бѣжитъ ссыльный съ дороги,  — то для поимки его дается двѣ недѣли сроку; убѣгутъ двое — партіи не останавливать, не останавливать ея и въ такомъ случаѣ, когда бѣглецъ будетъ пойманъ. Побѣгъ принять, наравнѣ съ ослушаніемъ, за неважный поступокъ; внноватаго указано наказать въ полиціи, отмѣтить наказаніе въ статейномъ спискѣ и вести дальше. Но тѣмъ не менѣе рѣшительныя и сильныя мѣры коренной перестройки всего дѣла ссыльныхъ —  побѣговъ не остановили. И послѣ устава придумывались противъ этого зла всякія мѣры.

Думали уменьшить побѣги организаціей этапныхъ партій изъ меньшаго числа людей (60 вм. 100) на лѣтнее время, когда всего больше бѣгали арестанты; и для того, чтобы легче и сподручнѣе былъ надзоръ за ними, каторжныхъ не посылать многихъ вдругъ; стараться, чтобы партія приходила на этапъ до наступленія ночи, Противъ бѣглаго, который не сдается н угрожаетъ, начальник 


495


этапа получилъ право дѣйствовать оружіемъ; городничіе обязаны напоминать объ этомъ правѣ партіи.

Думали удержать отъ побѣговъ тѣмъ, что рѣшили арестантамъ брить половину головы, «возложивъ на обязанность этапныхъ командъ подбривать волосы, когда оные подростутъ» (указъ 14-го іюля 1825 г.). Министръ юстиціи кн. Лобановъ предложиль при всѣхъ этапныхъ командахъ завести легкіе желѣзные ручные прутья, по примѣру употребляемыхъ на этапахъ, ведущихъ въ Сибирь, и вызвалъ указъ о томъ, въ 1825 году, утвержденный императоромъ Александромъ I 19-го августа; но въ 1832 году (1-го марта) новый указъ отмѣнилъ прутъ по причинѣ его крайнихъ неудобствъ (о которыхъ будетъ сказано ниже) и замѣнилъ его цѣпью съ наручниками. Арестанты по поводу цѣпи пошли на уступку, и эта уступка составляетъ пріобрѣтеніе нашего времени и относится къ новой исторіи этаповъ, черты изъ которой мы также приводимъ дальше въ отдѣльномъ очеркѣ.

Чтобы покончить со старою исторіею этаповъ и заключить этотъ краткій очеркъ ея, мы должны упомянуть еще о томъ, что въ настоящемъ столѣтіи удалось искоренить еще одно зло и опять таки унаслѣдованное отъ прошлыхъ временъ. Уставъ о ссыльныхъ установилъ точный систематическій учетъ всѣмъ ссыльнымъ, и теперь ни одинъ изъ нихъ не можетъ быть выпущенъ изъ виду; мѣсто нахожденія каждаго изъ нихъ извѣстно существующему въ Тобольскѣ — по проекту Сперанскаго — Приказу о ссылъныхъ.

Приказъ — единственное учрежденіе въ цѣлой имперіи — вѣдаетъ ссыльныхъ при помощи и содѣйствіи шести экспедицій о ссыльныхъ, учрежденныхъ при каждомъ губернскомъ правленіи, начиная съ Казани и кончая Иркутскомъ. Въ казанской экспедицiи сходятся ссыльные съ цѣлой имперіи и еженедѣльно 


496


отправляются въ Пермь — единственный губернскій городъ до Тобольска и Приказа.  Казань принимаетъ, Пермь повѣряетъ; тутъ и тамъ обязаны «приводить въ порядокъ документы ссыльныхъ, снабжать ихъ продовольствіемъ и одеждой и распоряжаться о дальнѣйшемъ ихъ препровожденіи. Тобольскій приказъ обязанъ принимать и распредѣлять присылаемыхъ ссыльныхъ, вести имъ счетъ и алфавитъ и при этомъ не принимать ни одного человѣка, о которомъ не будетъ сообщенъ судомъ уголовный приговоръ, и доискиваться причинъ, почему тотъ, о комъ послѣдовало сообщеніе, не поступилъ въ Приказъ.»

Въ практическомъ примѣненіи весь этотъ, такъ-называемый уставъ о ссылъныхъ обставился такими предварительными подробностями: всякое судебное мѣсто въ Россіи, приговоривши преступника къ ссылкѣ въ Сибирь, увѣдомляетъ Тобольскій Приказъ. Приказъ вноситъ имя ссылаемаго, съ прочими доставленными объ немъ свѣдѣніями, въ особый списокъ. Списокъ этотъ носитъ на мѣстномъ оффиціальномъ языкѣ названіе «предварительнаго алфавита». По алфавиту этому Приказъ сожидаетъ прибытія преступника въ Тобольскъ или увѣдомленія о причинахъ, задержавшихъ его въ Россіи (т.  е. болѣзни или смерти, побѣга съ дороги, или назначенія въ крѣпостныя работы во внутреннихъ крѣпостяхъ имперіи, или же, наконецъ, задержки его въ здѣшнихъ тюрьмахъ по поводу вновь учиненнаго имъ преступленія и проч.). Когда преступникъ является въ Тобольскъ, Приказъ повѣряетъ его примѣты и вноситъ имя его въ другой списокъ, называемый «алфавитомъ распорядительнымъ». Въ алфавитѣ этомъ обозначается та изъ сибирскихъ губерній, въ которую назначенъ преступникъ; приказъ, при этомъ назначеніи, руководствуется особыми правилами и соображеніями. Затѣмъ онъ передаетъ ссыльныхъ въ вѣдѣніе сибирскихъ экспедицій (тобольской, томской, красноярской и иркутской), при такъ-называемыхъ статейныхъ спискахъ, гдѣ кратко обозначается преступленіе, указываются примѣты, лѣта, мѣсто родины, званіе, преступленіе и наказаніе. Четыре экспедиціи сибирскихъ губерній, назначивъ ссыльныхъ, по своимъ соображеніямъ въ округа и волости своихъ губерній, увѣдомляютъ объ этомъ Приказъ для внесенія новыхъ свѣдѣній въ «алфавитъ окончательный», а сами «за тѣмъ имѣютъ все остальное попеченіе о ссыльныхъ». Алфавитъ окончательный, для большаго удобства, ведется за каждый годъ отдѣльно и распредѣляетъ преступниковъ по мѣстамъ родины (по губерніямъ) и по родамъ преступленій. Теперь уже ни одинъ ссыльный не можетъ утеряться, какъ это бывало въ старину, до Сперанскаго: при настоящемъ порядкѣ и при той добросовѣстности, съ какими


497


ведутся списки, — о каждомъ изъ ссыльныхъ можетъ быть тотчасъ найдено въ привазѣ свѣдѣніе.

Нашему времени, счастливому благодѣтельными льготами и благотворными преобразованіями, достались на долю и въ дѣлѣ ссыльныхъ и тюремъ многія измѣненія къ лучшему противъ того, до чего не дошла, и не могла дойти устарѣвшая система Сперанскаго. Измѣненъ порядокъ распредѣленія ссыльныхъ по Сибири и положенъ задатокъ къ практически полезнымъ результатамъ; отчасти потрясенъ въ утлыхъ основаніяхъ своихъ прежній способъ этапнаго препровожденія ссыльныхъ, и уже объяснилось намѣреніе правительства основать новый, на твердыхъ основаніяхъ цивилизаціи и гуманности.

Прежде на волѣ Приказа о ссыльныхъ лежали назначенія ссыльныхъ въ ту или другую губернію Сибири, теперь предѣлы его власти и произвола приведены въ болѣе тѣсныя и опредѣленныя границы. Теперь Приказъ долженъ раздѣлять всѣхъ ссыльныхъ на четыре разряда: ссыльно-каторжныхъ, ссыльно-поселенцевъ, сосланныхъ на житье и переселенныхъ въ Сибирь въ порядкѣ административномъ.


498


Въ западной Сибири для ссыльно-каторжныхъ (кромѣ крѣпостей и Омска) нѣтъ теперь мѣста: всѣ проходятъ дальше, въ восточную; въ западной Сибири остаются ссыльно-поселенцы, поступающіе тамъ въ казенныя работы, чтобы не бродить бездѣльно по волостямъ (какъ это дѣлалось до сихъ поръ). Сосланные на житье оставлены на прежнихъ правилахъ, пока устройство сибирскихъ поселеній и центральныхъ тюремъ не приведено будетъ въ исполненіе. Переселенные въ порядкѣ административномъ получили право жить въ западной Сибири (исключительно, записываться въ городскія и сельскія сословія и, при хорошемъ образѣ жизни, получаютъ возможность возвратиться въ Россію (только не въ свою губернію и не въ сосѣднія съ нею).

Замѣна пѣшаго препровожденія арестантовъ перевозкою на паровозахъ, пароходахъ и на лошадяхъ постепенно вводилась въ теченіе 1865 и 1866 годовъ, а 27 января 1867 г., установлена даже должность главнаго инспектора, обязаннаго наблюдать за пересылкою арестантовъ и вводить общій, единообразный порядокъ въ дѣйствіяхъ. Для перевозки по желѣзнымъ дорогамъ отводятся арестантамъ особые вагоны, доставляющіе ихъ въ Нижній. Здѣсь, въ лѣтнее время, готовы, при буксирныхъ пароходахъ, особыя баржи (одна на 300, другая на 400 человѣкъ). Баржи эти представляютъ, въ уменьшенномъ размѣрѣ, подвижной пловучій этапъ, съ нѣкоторыми измѣненіяни и большими удобствами: для арестантовъ устроены внутри баржи три большія каюты. Надъ ними, на палубѣ, двѣ отдѣльныя рубки—носовая и кормовая. Въ носовой четыре каюты: для офицера, его канцеляріи, аптеки и лазарета; въ кормовой рубкѣ: кухня, каюта для нижнихъ чиновъ и карцеръ. Мѣсто между обѣими рубками забрано частой рѣшеткой изъ толстой проволоки и служить мѣстомъ для провѣтриванья трюмныхъ сидѣльцевъ. На такихъ баржахъ доставляютъ ихъ по Волгѣ и Камѣ въ Пермь разъ въ недѣлю; изъ Перми до Тюмени везутъ на троечныхъ подводахъ и отъ Тюмени до Томска (по Турѣ, Тоболу, Иртышу, Оби и Томи) опять плавятъ водой уже каждыя двѣ недѣли, партіями человѣкъ по 500, но въ баржахъ, уже не отличающихся здѣшними удобствами. На зимніе мѣсяцы, по всему главному этапному пути, отъ Нижняго на Тюмень и чрезъ Тобольскъ до Ачинска, учреждена перевозка въ повозкахъ, но за Ачинскомъ, за которымъ уже начинается такъ-называемая Восточная Сибирь,


499


продолжаетъ еще дѣйствовать старый способъ этаповъ, а съ нимъ и все остальное на старомъ же положеніи.

Нововведенія также не прямо попали въ цѣль — какъ и слѣдовало ожидать, и судя по способу пріемовъ, до искомой цѣли имъ придется еще блуждать и путаться. Особенною практичностью пріемовъ мы похвалиться не можемъ, искусствомъ дѣйствовать энергически и смѣло — точно также. Къ тому же, по силѣ моднаго обычая, охотнѣе изучаемъ положеніе извѣстнаго дѣла за границей и, увлекаемые безотлагательною надобностью улучшеній и измѣненій у себя, — стараемся иностранные способы внѣдрить прямо въ почву, рѣдко и поверхностно изслѣдуя ея составь. Большею частію встрѣчаемъ либо противодѣйствующія силы, либо такую крѣпость и затвердѣлость, которыя не поддаются орудіямъ иностраннаго изобрѣтенія и приспособленія, но требуютъ новыхъ и своеобразныхъ. Также точно и въ данномъ случаѣ успѣли съѣздить за границу, не въ первый разъ присмотрѣться къ тамошнимъ пріемамъ, но оглядѣться дома, поѣздить по своимъ, напр., сибирскимъ границамъ не успѣли. Къ тому же, въ Европѣ намъ и трудно найти полезныхъ указаній по части препровожденія ссыльныхъ. Тамъ вопросъ этотъ стоить иначе, потому что для большей части государствъ онъ не существуетъ вовсе, по недостатку колоній для ссыльныхъ; для двухъ (каковы Франція и Англія) онъ обставляется иными подробностями, для насъ неудобоисполнимыми и непримѣнимыми. Для насъ ссыльныя колоніи наши не за морями и не за океанами; воспользоваться кораблями своими для этого дѣла мы не можемъ, и пріемы Европы, выработанные при этомъ способѣ переправы ссыльныхъ, для насъ не могли бы послужить указаніемъ или примѣромъ. Баржи, приспособленныя къ Волгѣ и Камѣ, какъ продуктъ заграничныхъ наблюденій, даже и съ желѣзными сѣтками (несомнѣнно заграничной покупки), не составляетъ еще всего искомаго, не смотря на то, что. представляютъ полезную и пріятную новинку. Наши рѣки служатъ намъ только треть года; между рѣками залегли такія огромныя пространства для сухопутнаго путешествія, что подобныхъ нѣтъ уже ни въ Европѣ, ни въ Америкѣ. Передъ такими препятствіями не безъ причины остановились проекты побывавшихъ за границей: и въ то время, когда для Россіи на половину воспользовались кое-какими европейскими указаніями, — для Сибири вопросъ еще далеко не тронуть, оставаясь большею частію на прежнихъ положеніяхъ. Вотъ уже потребовалась отмѣна зимней перевозки, потому что и при ней «большая часть ссыльныхъ съ Кавказа, изъ южной и средней полосъ Россіи» страдаютъ


500


болѣзнями, и «такимъ образомъ разслабленныя натуры не несутъ съ собою задатковъ труда въ край, нуждающійся въ этомъ, а обращаются ему скорѣе въ тягость». Вредное вліяніе климатическихъ условій и суровость зимы, разрушительно дѣйствуя на здоровье большей части ссыльныхъ, вызываетъ неизбѣжную мѣру провожать арестантовъ только въ лѣтніе мѣсяцы. Когда остановились на мѣрахъ сухопутнаго передвиженія, — придумали фургонъ для 12 человѣкъ, послали его въ Иркутскъ для испытанія, пригласили въ число экспертовъ и самихъ арестантовъ, впрягли 4-хъ лошадей, поѣхали по каменной мостовой города, и ожидали блестящихъ успѣховъ, но — какъ часто случается у насъ — самыхъ простыхъ практическихъ соображеній не выяснили. На рисункѣ 12 человѣкъ умѣстились красиво, на практикѣ оказалось имъ тѣсно: надо было сидѣть — не шелохнуться: хуже вагоновъ 3-го класса московской желѣзной дороги, чуть не самое каторжное испытаніе для путниковъ на тысячи верстъ и на цѣлыя недѣли. Подъ скамьями можно было запихать только тѣ вещи, которыми снабжаетъ казна (и то не всѣ). Но главное: не находилось подрядчика на цѣны, предположенныя казною; самый экипажъ оказался на столько тяжелымъ, что на горѣ да въ грязь и десяти лошадямъ везти его не подъ силу. Такимъ образомъ настоящіе цѣнители-практики, арестанты и подрядчики, совершенно разошлись во мнѣніяхъ съ изобрѣтателями-теоретиками. Для насъ не важна исторія фургона — мы приглядѣлись къ цѣлымъ тысячамъ таковыхъ; поучителенъ для насъ первый шагъ иркутскаго начальства въ ту сторону, куда еще до сихъ поръ не ходили, гдѣ еще не справлялись, — въ сторону темную, мало изслѣдованную, презираемую, кинутую на произволъ судьбы и во мракъ невѣдѣнія. Можетъ быть здѣсь-то именно и откроются многія причины тому множеству ошибокъ и неудачъ, о которыхъ мы упомянули мимоходомъ и на пути — именно въ эту темную и неизвѣстную сторону. На нее указала намъ нѣкогда наша добрая воля и собственное желаніе, а теперь ведетъ насъ прямо туда и послѣдовательность самаго разсказа.

Русскій народъ назвалъ ссыльныхъ несчастными. Это названіе оставляемъ мы и за всѣми послѣдующими нашими разсказами, не имѣя пока никакихъ основаній для замѣны его новымъ заглавіемъ.

Вотъ эти несчастные, и прежде всего — въ дорогѣ.


501


I.

ВЪ ДОРОГѢ.

Милосердые наши батюшки,

Не забудьте насъ, невольниковъ,

Заключенныхъ, — Христа-ради! —

Пропитайте-ка, наши батюшки,

Пропитайте насъ, бѣдныхъ заключенныхъ!

Сожалѣйтеся, наши батюшки,

Сожалѣйтеся, наши матушки,

Заключенным, Христа-ради!

Mы сидимъ во неволюшкѣ —

Во неволюшкѣ: въ тюрьмахъ каменныхъ,

За решетками— за желѣзными,

За дверями — за дубовыми,

За замками — за висячими.

Распростились мы съ отцемъ, съ матерью,

Со всѣмъ родомъ своимъ — племенемъ.

«Изъ Милосердной».

Вотъ, въ какую простую форму сложилась, и какою нехитрою пѣсней сказалась просьба проходящихъ по сибирскимъ этапамь арестантовъ, — просьба, обращаемая обыкновенно къ сердоболію обитателей спопутнаго селенія. Немного въ этой пѣснѣ словъ, не особенно богата она содержаніемъ но слова ея не мимо идутъ, а содержаніе и складъ ея, и особенно напѣвъ, трогаютъ не одни только мягкія, настроенныя на благотвореніе сердца.

Я слышалъ эту пѣсню одинъ разъ въ жизни, но никогда не забуду того впечатлѣнія, какое оставила эта пѣсня въ моей, на тотъ разъ сильно утомленной памяти, въ моемъ усталомъ воображеніи, притупленномъ разнообразіемъ картинъ и пораженномъ неприглядностью и несовершенствомъ этихъ картинъ.

Не помню дня, числа и часа; помню свѣтлый апрѣльскій день, весенняя теплота котораго обязала меня отворить окно и смотрѣть на дешевыя, небогатыя содержаніемъ подробности дѣловой и однообразной жизни сибирской деревни. Созерцаніе такихъ картинъ далеко не ведетъ; отъ нихъ скоро отрываешься и скоро забываешь о нихъ, ради воспоминаній прошлаго, всегда готовыхъ къ услугамъ, всегда живыхъ и свѣжихъ, и чаще всего о родинѣ, которая тогда была для меня и далекою и отдаленною.


502


Такъ было со мною и на этотъ разъ, въ одной изъ самыхъ дальнихъ деревень Забайкальскаго края, у окна одного изъ ея утлыхъ н старыхъ домовъ, въ которомъ засадили меня весенняя распутица и бездорожица.

Я сидѣлъ и слушаль: и слышалъ на тотъ разъ отдаленные звуки какого-то, неопредѣленно-тоскливаго напѣва и строя. Звуки эти унесли воображеніе мое на Волгу, гдѣ, ломая путину и разламывая усталую и наболѣвшую грудь жесткой лямкой, бурлакъ тянетъ свою унылую пѣсню, подлаживая къ ней свой шагъ, пріурочивая свои разбитыя ноги. Сходство напѣва сибирской пѣсни съ волжской, бурлацкой, на первыхъ порахъ казалось мнѣ поразительнымъ. Но пѣсенные звуки становятся яснѣе и опредѣленнѣе, и досужее воображеніе мое спѣшитъ рисовать уже ивыя картины. Вотъ, думалось мнѣ, безжалостныя подруги расплели у невѣсты дѣвичыо косу, чтобы накрыть ея голову повоемъ; и вотъ она, невѣста эта, вспомнивъ скорую утрату всей своей дѣвичьей воли,

Что во нѣгѣ у матушки.

Во прохладѣ у братьецовъ,—

выливаетъ все свое горе въ пѣсенный плачь, у котораго готова только внѣшняя форма, но наружное проявленіе въ напѣвѣ всегда такое самобытное и сильное. Невѣста какъ-будто собрала въ груди все накипѣвшее горе и всѣ слезы, и какъ-будто въ послѣдній разъ въ жизни, рѣшилась вылить ихъ всѣ вдругъ, безъ оглядки, вслухъ всѣмъ, безъ стыда и срама. Напѣвъ нашей пѣсни въ такихъ случаяхъ обыкновенно бываетъ не менѣе тоскливый, и не менѣе щемить онъ сердце. На этотъ разъ онъ показался мнѣ схожимъ съ тѣмъ, который доносился до моего слуха съ улицы сибирской деревни. Но вотъ пѣсня послышалась еще ближе. Воображеніе поспѣшило подладить къ ея напѣву другія, новыя, но знакомыя и похожія картины, — и въ воспоминаніяхъ всталъ, какъ живой, сельскій погостъ: бѣдные и покривившіеся кресты, погнившая и обвалившаяся ограда, много могилъ на погостѣ. На одной могилѣ распластался, упавши на грудь, живой человѣкъ; изъ груди его несется стонъ, слышатся тѣ тоскливые тоны, какими богаты всѣ могильные плачи. Однообразны эти плачи въ содержаніи, одинаковы и въ напѣвѣ. Тоскливѣе напѣва этихъ плачей я не зналъ прежде и не чаялъ встрѣтить потомъ другихъ, которые были бы равномѣрно законченны, одинаково вѣрны своей цѣли и своему смыслу... Но когда изъ-за угла сибирской деревни показалась толпа арестантовъ съ верховыми казаками впереди, съ солдатами по бокамъ, и когда послышалась ихъ пѣсня, вся цѣликомъ, я забылъ о всяческихъ сравненіяхъ; я


503


бросилъ ихъ, какъ невѣрныя, далекія отъ образовъ, навѣянныхъ настоящею пѣснею. Тоны арестантской пѣсни сливались въ одинъ; переливы такъ были мелки, что ихъ почти нельзя было отличить и выдѣлить изъ цѣлаго. А въ этомъ цѣломъ слышался одинъ стонъ, и самая пѣсня эта показалась тогда сплошнымъ стономъ; но стоналъ на этотъ разъ не одинъ человѣкъ, — стонала цѣлая толпа. Словъ не было слышно (при всѣхъ моихъ напряженныхъ усиліяхъ я не могъ поймать ни единаго); слова и тоны слились въ одинъ гулъ; и.гулъ этотъ и стонъ щемили сердце до того, что становилось положительно жутко и неловко. Такъ и вѣяло отъ пѣсни сыростью рудниковыхъ подземельевъ, мракомъ тюремныхъ стѣнъ, свинцовою тяжестью всяческой каторги, гдѣ человѣку хуже и безотраднѣе, чѣмъ въ какихъ-либо другихъ отчужденныхъ мѣстахъ на всемъ бѣломъ свѣтѣ, на всемъ земномъ шарѣ!

Цѣлые дни потомъ преслѣдовали меня мучительные звуки арестантской пѣсни, и, возвратившись теперь къ ней воспоминаніями, я не могу указать иной, которая отличалась бы болѣе тоскливымъ напѣвомъ, и смѣю увѣрить, что ни одна русская пѣсня не пріурочена такъ къ выраженію внутренняго смысла въ напѣвѣ, ни одна изъ нихъ не бьетъ такъ прямо въ цѣль и въ самое сердце, какъ эта пѣсня, выстраданная арестантами въ тюрьмахъ и на этапахъ. На тотъ разъ кандальная партія осиливала послѣднюю сотню верстъ изъ долгаго и тяжелаго, семитысячнаго и годового пути своего. Ей оставалось идти уже немного верстъ, чтобы попасть прямо на каторгу.

Но пока колодники у насъ передъ глазами, мы отъ нихъ не отстанемъ. Мы послѣдуемъ за этой толпой, хотя она и движется вдоль улицы мучительно-медленнымъ шагомъ, едва волочить ноги; самый звукъ кандаловъ сталь какой-то тупой, и слышный и громкій потому только, что идущая партія ссыльно-каторжная, въ которой — такъ давно и всякому извѣстно — на каждыя ноги надеваются тяжелыя пятифунтовыя цѣпи. На этотъ разъ медленная поступь — преднамѣренная, ради сбора подаяній, и вышла она торжественною потому, что всякій арестантъ увлеченъ пѣниемъ и вводить въ артельную пѣсню свой разбитый голосъ, чтобы такимъ образомъ мольба была общею и конечнѣе била въ сердобольныя души слушателей.

И стоить на улицѣ сплошной стонъ отъ пѣсни, и бережно несетъ свою пѣсенную мольбу эта густая арестантская толпа, словно боится выронить изъ нея слово, сфальшивить тономъ, и поетъ усиленно-громко, словно обрадовалась случаю торжественно к окончательно высказать вслухъ всѣмъ свое неключимое горе.


 504


Задумались, цѣликомъ погруженные въ слухъ и вниманіе, и конные и пѣшіе: казаки и солдаты; задумались даже эти привычные люди, и задумались до того, что какъ-будто не видятъ и не хотятъ видѣть, какъ съ обѣихъ сторонъ отдѣляются изъ толпы арестанты, чтобы принять подаяніе. Пѣсня возъимѣла успѣхъ, достигла цѣли: подаянія до того щедры и часты, что принимающіе ихъ даже и шапку поднимать не успѣваютъ, и не поднимаютъ.

А между тѣмъ несетъ къ нимъ посильное подаяніе всякій. Несетъ и знакомая мнѣ старушка, у которой единственный сынъ погибъ на Амурѣ, которая отъ многихъ лѣтъ и многихъ несчастій вся ушла въ сердце и живетъ уже однимъ только сердобольемъ и говоритъ одними только вздохами. У ней нѣтъ (я это вѣрно знаю), нѣтъ никакихъ средствъ къ жизни, нѣтъ и силъ, но откуда взялись послѣднія, когда она заслышала на улицѣ эту «Милосердную», откуда взялись и деньги, когда бабушка моя очутилась на глазахъ проходящихъ. Даетъ бабушка деньги изъ скопленныхъ ею на саванъ и ладанъ; даетъ она эти деньги, даетъ, стыдится — и прячется, чтобъ не видали всѣ.

За бабушкой Анисьей (хотя и не костлявой, даже жирной рукой) даетъ свою обрядовую и условную милостыню торговый крестьянинъ, купецъ, вчера только успѣвшій оплесть довѣрчиваго казака на овсѣ и хлѣбѣ и давно уже отдавшій всѣ свои помыслы черствому и мертвящему дѣлу «наживанья» капитала. Несетъ онъ свое подаяніе — и оглядывается; даетъ — не хоронится.

Слѣдомъ за нимъ тащить свой грошъ или пятакъ бѣдный шилкинскій казакъ, у котораго на то время своего горя было много: и казенные наряды безъ отдыха и сроку, и домашнія невзгоды, которыя скопилъ на казачьи головы пресловутый, тяжелый Амуръ. Даетъ арестантамъ милостыню и малютка, посланная матерью, и сама мать изъ скопленныхъ на свѣчку Богу, изъ спрятанныхъ на черный день и на недобрый часъ.

И всѣмъ имъ въ отвѣтъ, пропоютъ ужо арестанты за деревней такую коротенькую, но сердечную благодарность:

Должны вѣчно Бога молить,

Что не забываете вы насъ,

Бѣдныхъ — несчастныхъ невольниковъ!

Этотъ конечный припѣвокъ и начальная пѣсня въ общемъ видѣ слывутъ подъ названіемъ «Милосердной». Слышится эта пѣсня въ одной только Сибири; но и тамъ она извѣстна была еще въ началѣ нынѣшняго столѣтія въ зачаточномъ состояніи— именно въ видѣ коротенького речитатива, на образецъ распѣвка


505


нищихъ и сборщиковъ подаяній на церкви: «Умилитесь, наши батюшки, до насъ бѣдныхъ невольниковъ, заключенныхъ Христа-ради». Словами этими просили милостыни вголосъ, т. е. кричали на распѣвъ, пока искусство досужихь не слило словъ въ пѣсню и не обязало извѣстнымъ, своеобразнымъ напѣвомъ. Въ Россіи этой пѣсни не поютъ (да здѣсь она и неизвѣстна) не потому, чтобы въ Россіи у арестантовъ отнято было право, обусловленное закономъ и освященное обычаемъ, — право просить къ недостающему казенному содержанію посильныхъ прибавокъ отъ доброхотныхъ дателей; но по Россіи «Милосердную» замѣняетъ бой въ барабань. Этотъ бой ведетъ къ той же цѣли и обезпеченъ тѣмъ же результатомъ, хотя — по сознанію арестантовъ — и съ меньшимъ успѣхомъ.

Дай-ка намъ (говорилъ мнѣ одинъ изъ бѣгло-каторжныхъ), дай-ка намъ эту «Милосердную» вдоль Россіи протянуть, дай-ка: мы бы сюда съ большими капиталами приходили. Барабань — не то...

Хуже? — спрашивалъ я.

Барабанъ — дѣло казенное: въ барабань солдатъ бьетъ. Не всякому это понятно, а у всякаго отъ бою этого тоска на сердцѣ. Всякому страшно, телячья шкура того не скажетъ, что языкъ человѣчій можетъ.

Вотъ что извѣстно о путешествіи арестантовъ съ мѣста родины до мѣстъ заточенія или изгнанія:

Арестанты, сбитые въ Москвѣ въ одну партію и довѣренные конвойному офицеру съ командою, выходятъ еженедельно, въ урочный день, изъ пересыльнаго тюремнаго замка.

Очутившись за тюремными воротами, на улицѣ, арестантская партія, на долгое время затѣмъ остается на виду народа, въ уличной толпѣ. Толпа эта знаетъ про ихъ горькую участь, знаетъ, что арестанты идутъ въ дальнюю и трудную дорогу, которая протянется на нѣсколько тысячъ верстъ, продолжится не одинъ годъ. Немного радостей сулитъ эта дальняя дорога, много горя обѣщаетъ она арестантамъ, тѣмъ болѣе, что пойдутъ они пѣшкомъ, въ кандалахъ, пойдутъ круглый годъ: и на лѣтней жарѣ, и на весеннихъ дождяхъ, и по грязи осенью, и на палящихъ зимнихъ морозахъ. Путь великъ, велико и злоключеніе, тѣмъ пуще и горче, что арестантская дорога идетъ прямо на каторгу, значеніе который въ понятіяхъ народной толпы равносильно значенію ада.

«Тамъ, — думаетъ народъ, — тамъ, гдѣ-то далеко, за Сибирью, взрыты крутыя, поднебесныя горы. Въ горахъ этихъ вырыты


506


ямы, глубиною въ самые глубокіе рѣчные и озерные омуты. Посадять въ эти ямы весь этотъ повинный народъ, посадятъ на всю жизнь, одинъ разъ, и никогда ужъ потомъ не вьнутъ, и не выпустятъ. И будутъ сидѣть они тамъ, божьихъ дней не распознавая, Господнихъ праздниковъ не вѣдая; будутъ сидѣть въ темноте и духотѣ подлѣ печей, жарко натопленныхъ, среди грудъ каменныхъ, на такихъ работахъ, у которыхъ нѣтъ ни конца, ни сроку, ни платы, ни отдыху. И изноетъ весь этотъ народъ въ скорбяхъ и печаляхъ, затѣмъ, что ужъ имъ и всякій выходъ заказанъ и родина отрѣзана, и милые сердцу отняты, да и яма на каторгѣ глубока — глубока, да и запечатана. Съ цѣпи не сорвешься: казна вездѣ найдетъ. Изъ песку веревочки не совьешь, а на чужой дальней сторонѣ помрешь: и кости по родинѣ заплачутъ. И помогъ бы такому неключимому горю, да силы мало. Вотъ вамъ, несчастные горе-горькіе злоключенники, моя слеза сиротская, да воздыханье тяжелое, да грошъ трудовой, кровный, авось и онъ вамъ пригодится. Пригодится хлѣбца прикупить, Богу свѣчку за свои мірскіе грѣхи поставить: онъ вамъ и путь управитъ и въ каторжной темной и глубокой ямѣ свѣту подастъ, силы пошлетъ и духъ вознесетъ. Прощайте, миленькіе! Вотъ вамъ и моя копѣйка нещербатая, чѣмъ богатъ  — тѣмъ и радъ»!

Собираетъ арестантская партія, идучи по Москвѣ, мірскія подаянія въ примѣтномъ обиліи, и отъ тѣхъ меньшихъ братій, у которыхъ сердечные порывы непосредственны и потому искренни, и у которыхъ заработная копѣйка только насущная, безъ залишка, самому крѣпко нужная. Порывы къ благотворенію въ этой толпѣ еще не приняли обыденной рутинной формы и еще не успѣли снизойти до обычая, который всегда предполагаетъ срокъ и мѣру. Порывъ толпы этой не ищетъ случайныхъ возбужденій: онъ ждетъ только напоминанья. Достаточно одного появленія арестантовъ на улицѣ, одного звука кандаловъ, чтобъ вызвать порывъ этотъ на дѣло, обратить его на безотлагательное  примѣненіе. Съ народной толпы сходить на арестантскую партію не роскошная дача, тутъ рубль копѣйки не подшибаетъ. Но тѣмъ не менѣе пожертвованія идутъ справа и слѣва, въ Москвѣ: на бѣдныхъ Бутыркахъ, и въ богатомъ купеческомъ Замоскворѣчьѣ; на торговой Таганкѣ и въ извощичьей Рогожской. Чѣмъ больше народу на улицахъ, чѣмъ больше благопріятствуетъ погода и время года скопленію народа на площадяхъ и рынкахъ, тѣмъ и подаянія обильнѣе и ощутительнѣе для арестантской артели. Но разобрать трудно, кто подаетъ больше: случайно лн попавшійся на улицу прохожій покупатель, или прикованный къ улицѣ, ради торговли и промысла, постоянный обитатель ея, изъ


507 


торговцевъ и барышниковъ, извощикъ, лавочникъ и проч. Едва ли въ этомъ отношеніи не всѣ благотворители равноправны и равносильны; едва ли существуетъ тутъ какая нибудь примѣтная разница.

Разницы этой должно искать въ другомъ разрядѣ благотворителей, и именно тѣхъ, которые кончили уже свое дѣло на улицѣ, которымъ улица посчастливила барышомъ и капиталомъ. Благотворители эти засѣли теперь въ болыпіе дома и ведутъ оттуда большія дѣла. Они тоже не лишены сочувствія къ арестантамъ, но, за дѣломъ и недосугомъ, ждуть сильныхъ возбужденій. Жизнь этихъ людей, принужденныхъ искать системы и порядка, проходить размѣреннымъ шагомъ, разбитая на дни и недѣли, гдѣ каждому «дневи довлѣетъ злоба его». Есть въ средѣ этихъ дней и такіе, которые по старому обычаю, по отцовскому завѣту, по сіучайностямъ житейскимъ, но опять-таки по предварительному и, преднамѣренному назначенію, посвящены дѣламъ благотворенія. Источникъ послѣдняго лежитъ въ томъ же чувствѣ и сердечномъ убѣжденіи, которое въ давнія времена застроило широкое раздолье русской земли монастырями и церквами, и снабдило тѣ и другія громкими звонами, драгоцѣнными вкладами, богатыми дачами. Родительскія субботы и радуницы, страстная недѣля, многіе господскіе и богородичные праздники, издавна обусловлены обязательною хлѣбною жертвою и денежнымъ подаяніемъ въ пользу страждущихъ, гонимыхъ и заключенныхъ, Христа-ради. Обычай этотъ, равно присущій и одинаково исповедуемый всѣмъ русскимъ купечествомъ ближнихъ и дальнихъ, большихъ и малыхъ городовъ, особенно святъ и любезенъ тому большинству его, которое, вмѣстѣ со старымъ обычаемъ, придерживается и старой вѣры. Если, съ одной стороны, сочувствіе къ несчастнымъ сильнѣе въ угнетенномъ, и вѣра въ ученіе, по смыслу котораго «рука дающаго не оскудѣваетъ», цѣлостнѣе и опредѣленнѣе въ старообрядцахъ, то съ другой стороны — зажиточная жизнь и матеріяльное довольство, сосредоточенныя въ раскольничьихъ общинахъ и семействахъ, достаточно объясняютъ намъ большія жертвованія въ тѣхъ городахъ и на тѣхъ улицахъ города Москвы, которыя, по преимуществу, обстроены домами купцовъ-старовѣровъ. «Одѣнемъ нагихъ — говорятъ они въ своей пословицѣ—обуемъ босыхъ, накормимъ алчныхъ, напоимъ жаждыхъ, проводимъ мертвыхъ: заслужимъ небесное царствіе»; «денежка-молитва, что острая бритва: всѣ грѣхи сбрѣетъ»; а потому «одной рукой собирай, а другой раздавай», ибо «кто сирыхъ питаетъ — того Богъ знаетъ», а «голаго взыскать: Богъ и въ окошко подастъ». Эти правила-пословицы дошли до насъ


508


отъ давнихъ временъ нашей исторіи, когда народъ нашь понятіе о ссыльныхъ и тюремныхъ сидѣльцахъ безразлично смѣшалъ съ понятіемъ о людяхъ несчастныхъ, достойныхъ состраданія. Въ одномъ изъ старинныхъ документовъ, характернѣе другихъ рисующемъ положеніе ссыльныхъ (относящемся къ концу ХVІІ вѣка) мы находимъ очевидное свидѣтельство тому, что нашъ народъ издавна обнаруживалъ готовность посильнымъ приношеніемъ и помощью усладить тяжелые дни жизни всякаго ссыльнаго.

Протопопъ Аввакумъ, одинъ изъ первыхъ и сильныхъ противниковъ Никона, находилъ и въ Сибири помощь, и отъ воеводской семьи, жены и снохи («пришлютъ кусокъ мясца, иногда колобокъ, иногда мучьки и овсеца»), и отъ воеводскаго прикащика («мучьки гривенокъ съ 30 даль, да коровку, да овечекъ съ 5—6, мясцо»). На Байкалѣ, незнакомые, встрѣчные русскіе люди, надѣлили пищей, сколько было надобно: «осетровъ съ 40 свѣжихъ привезли, говоря: вотъ, батюшко, на твою часть, Богъ, въ запорѣ, намъ даль': возьми себѣ всю»; починили ему лодку, зашили парусь, и на дорогу снабдили всякимъ запасомъ. Въ Москвѣ благодѣялъ самъ царь съ царицею и боярами (пожаловалъ царь 10 рублевъ денегъ; царица 10 рублевъ денегъ; Лука, духовникъ, 10 рублевъ же; Родіонъ Стрѣшневъ 10 рублевъ же; а Федоръ Ртищевъ, тотъ и 60 рублевъ казначею своему велѣль въ шапку мнѣ сунуть»).

Это участіе и эта помощь ссыльнымъ — совершенно неизвѣстные въ западной Европѣ — у насъ чувства исвонныя и родовыя,  Нѣтъ сомнѣнія въ томъ, что чувство благотворенія возросло и  укрѣпилось  въ народѣ именно въ то время, когда для ссылки назначили такую страшную даль, какова Сибирь, и для ссыльныхъ людей, такимъ образомъ, усложнили страданія, потребовавъ отъ нихъ большого запаса силъ и терпѣнія. Только при помощи этого благотворнаго участія, облеченнаго въ форму матеріальной помощи, могли наши ссыльные (и первые и позднѣйшіе) отчасти противостоять всѣмъ вражьимъ силамъ, исходящимъ въ одно время и изъ суровой природы и отъ жестокихъ людей. Въ примиреніи этихъ двухъ враждебныхъ и прямо-противорѣчивыхъ началъ (каковы общественное участіе съ одной стороны, и слишкомъ ревностное и черезъ-чуръ суровое исполненіе службы приставами съ другой), въ стараніи восполнять, избыткомъ участiя однихъ, крайній недостатокъ того же у другихъ: во всемъ этом провели большую часть своей изгнаннической жизни наши первыя ссыльные. Свой опытъ и свои пріемы они успѣли завѣщать и познѣйшимъ несчастнымъ. Обѣ силы, и враждебная и благодѣющая успѣли изжить долгіе годы и уцѣлѣть до нашихъ дней, въ том


509


цѣльномъ (хотя отчасти, можетъ быть, и въ измѣненномъ видѣ), что насъ уже особенно и не дивятъ денежныя пожертвованія, высланныя въ послѣднее время изъ-за тюремныхъ стѣнъ на помощь страдающихъ, внѣ ихъ, отъ голода.

Во всѣ времена нашей исторіи и въ особенности въ теченiе двухъ послѣднихъ столѣтій, правительству представлялась возможность крѣпко опираться, на добровольныя приношенія жертвователей и даже подчинять раздачу ихъ различнымъ узаконеніямъ. Такъ, напр., когда замѣчено было (въ 1767 г.), что подаянiе колодникамъ не выдается, а зачисляется въ кормовую дачу, — велѣно наблюдать, чтобы изъ подаянія въ руки каждаго колодника доходило не болѣе 3 коп. на день. Если затѣмъ явится остатокъ, то на него снабжать нужною одеждою. Не смотря однакожъ на это и на то, что по закону арестантъ не имѣетъ права имѣть при себѣ деньги (и для этого установлены обыски), не смотря на то, что давній опытъ указалъ на ненадежнаго посредника съ завистливымъ и алчнымъ окомъ, — жажда благотворительности не устаетъ, и не прекращается. Даже какъ будто возрастаетъ она по мѣрѣ того, какъ усложняются противодѣйствующія силы и неблагопріятныя причины.

Обусловливая свое религіозное чувство всякими подкрѣпляющими правилами, взятыми отъ св. писанія и изъ вѣковыхъ вѣрованій, жертвователи изъ торгующаго сословія Россіи, помимо урочныхъ, обязательныхъ дачъ, идуть на благотвореніе и въ другія времена, но не иначе, какъ возбужденные и вызванные какимъ-нибудь внѣшнимъ признакомъ, напоминаньемъ. Арестантсвая партія въ этихъ случаяхъ прибѣгаетъ, по волѣ и по дозволенію начальства, къ единственному, доступному имъ средству. Въ Россіи — это барабанный бой, производимый конвойнымъ барабанщикомъ; въ пути по Сибири — пѣніе «Милосердной», производимое всею путешествующею артелью арестантовъ. Въ Москвѣ, гдѣ, по сознанію всѣхъ ссыльныхъ, идутъ особенно обильныя и богатыя подаянія, эти вызовы тѣмъ болѣе необходимы, что маршрутъ идетъ стороною отъ тѣхъ улицъ, гдѣ по преимуществу сгруппировались домами тароватые богачи. Имена, отчества и фамиліи богачей-благотворителей помнятъ ссыльные и на каторгѣ. Вотъ что я слышалъ тамъ:

Въ нашей партіи на каждаго человѣка по тридцати рублей привелось, и все съ Москвы одной. Мы на первомъ этапѣ дуванъ дуванили (дѣлежъ дѣлали). Пр–въ да С–въ такія жертвы кладутъ, что вся партія дивится. Пр–въ въ Преображенскомъ далъ всѣмъ ситцу на рубахи, да по три рубля на брата, да въ


510


Богородскомъ наказалъ дать серпянки на штаны и по рублю денегъ.

Москва подавать любить: меньше десятирублевой рѣдко кто подаетъ. Именинникъ, который выпадетъ на этотъ день, — тотъ больше жертвуетъ.

Владиміръ-городъ (сказывали мнѣ другіе каторжные) всѣхъ городовъ хуже: подаяніе сходить малое. Вязники Владиміра лучше, но тоже не изъ щедрыхъ. Нижній Вязники перехвасталъ: на Нижнемъ Базарѣ жертва большая. И нѣту городовъ богаче и къ нашему брату арестанту сердобольнѣе, какъ Лысково село, Казань-городъ, Кунгуръ, Екатеринбургъ, Тюмень; а все отъ того, что въ городахъ этихъ старовѣровъ много живетъ. На подаянія они не скупятся....

Я вотъ (грѣшный человѣкъ!) хмѣлемъ еще зашибаюсь, а и то въ дорогѣ накопилъ ста два рублей и сюда принесъ: съ тѣмъ и жизнь свою каторжную началъ, а накопилъ бы и триста, кабы не зензюбель. Поселенцы каторжныхъ бережливѣй, такъ тѣ и по пятисотъ рублей накопляютъ.

Помимо этихъ доброхотныхъ подаяній и казенныхъ кормовыхъ копѣекъ, выдаваемыхъ арестантамъ на руки, партіи иныхъ стороннихъ доходовъ имѣютъ уже немного. Во время остановокъ по тюрьмамъ, они получаютъ иногда подаянія натурой, съѣстными припасами, но отъ этого все-таки артельному капиталу не прибавокъ, при всемъ желаніи и стараніи арестантовъ. Существуетъ для партій еще одинъ доходъ денежный, но доходъ этотъ, при крайней оригинальности и неожиданности своей, случайный и не всегда вѣрный и благонадежный.

Извѣстно, напр., что за нѣсколько верстъ до болыпихъ губернскихъ городовъ на встрѣчу партіи выѣзжаетъ бойкій на языкъ, ловкій и юркій въ движеніяхъ молодецъ, въ сибиркѣ и личныхъ сапогахъ, который обыкновенно оказывается прикащикомъ или повѣреннымъ того купца, который снимаетъ казенный подрядъ на поставку арестантамъ зимней одежды. Молодецъ этотъ обыкновенно находится въ короткихъ и дружескихъ отношеніяхъ съ партіоннымъ офицеромь и съ вѣдома его ведетъ такое дѣло, которое ему привычно и для арестантовъ выгодно. Онъ предлагаетъ арестантамъ продать ему имѣющееся на нихъ теплое платье, обыкновенно полушубки, полученные немного времени тому назадъ и въ недальномъ губернскомъ городѣ, при поступленіи въ пересыльную партію. Даетъ онъ немного, но даетъ наличныя деньги, и при этомъ беретъ даже и крѣпко подержанные полушубки, замѣняя ихъ тою рванью, которую привозить съ собою и изумляя только однимъ, именно, необыкновенною ловкостью


511


въ покупкѣ, умѣньемъ сойтись и убѣдить арестанта на сдѣлку, для него и для нихъ выгодную. Весь процессъ перекупки совершается въ какихъ-нибудь три или четыре часа, и притомъ не смотря на количество пересыльныхъ: обстоятельство, приводящее всѣхъ въ изумленіе. Выѣзжая на бойкомъ рысачкѣ, молодецъ этотъ успѣваетъ привезти и сдать купленныя вещи хозяину, хозяинъ отвезти и сдать податливому начальству прежде, чѣмъ оно успѣетъ осмотрѣть партію, прежде чемъ партія эта придетъ въ городъ. Дальше дѣло немудрое. Полушубки, подвернутые въ казну ловкимъ перекупнемъ, поступятъ опять на тѣ же плечи, съ которыхъ третьяго дня собраны, даже рѣдко исправленные, рѣдко измѣненные къ лучшему.

По крайности, обнашивать не приходится: меньше полушубокъ отшибаетъ той дрянью и запахомъ, безъ которыхъ ни романовскимъ, ни казанскимъ овчинамъ не жить,—думаютъ арестанты и остаются довольными.

Хоть и рискованное дѣло прикащикъ обдѣлалъ, а все же, я рубль на рубль нажилъ: и слава Богу! въ коммерціи нашей безъ этого нельзя, — думаетъ въ свою очередь плутоватый подрядчикъ, самодовольно разглаживая бороду и отпаривая животъ дешевымъ и привычнымъ чаемъ и всякими трактирными благодатями.

Къ казенному жалованью не лишнее придатокъ получить дѣтишкамъ на молочишко, — смекаютъ про себя третьи, и, довольные другь другомъ, ведутъ подобныя операціи уже не одинъ годъ и не въ одномъ мѣстѣ.

Ведутъ подобныя операціи съ полушубками и безъ огульнаго участія всѣхъ ссыльныхъ, предлагая принять артельному старосте въ большой кучѣ даже и такіе коротенькіе и узенькіе, что и на подростковъ — ребятъ не годятся. Вся суть дѣла на этотъ разъ заключается въ томъ, чтобы соблюсти форму, и записать вещи въ расходъ. У ссыльныхъ большею частію полушубки хорошіе, ибо обношены и не смердятъ: съ таковыми-то пожалуй ему и разставаться жалко, а полученные вновь арестанты имѣють право продать тутъ же; тотъ же подрядчикъ охотно ихъ купить, чтобы опять всучить ихъ въ тюремный цейхгаузъ.

Словомъ — довольны всѣ дважды, но разумѣется довольнѣе всѣхъ остаются арестанты, и потому, что видятъ заботливость


512


начальства (какова она ни на есть), и потому, главное, что имѣютъ капиталь въ размѣнной ходячей монетѣ. Она имъ нужна, нужна до зарѣзу и крайней безвыходной необходимости. Для арестантовъ по дорогѣ много соблазновъ: и предугаданныхъ, и неожиданныхъ. Одинъ этапный командиръ нѣкогда держалъ, напр., кабакъ (и поэтому этапъ его, помимо казеннаго, носить другое названіе — пьянаго) и разсчиталъ правильно; давая изъ личныхъ выгодъ возможную свободу партіи, онъ заставлялъ ее упиваться и пропиваться до нитки, до послѣдняго алтына. Арестанты тѣмъ охотнѣе дѣлали это, что вскорѣ за этапомъ пьянымъ выходилъ на дорогу новый богатый городъ Кунгуръ, щедрый на милостыню и подаянія. Тѣ и другіе пополняли истощенные капиталы, которые вскорѣ опять усиливались денежными дачами отъ старообрядцевъ въ Екатеринбургѣ и Тюмени.

Деньги, всесильныя, могущественныя, творящія чудеса, деньги освѣщаютъ этапный путь, богатый мракомъ, и спасаютъ арестантовъ отъ множества непредвидѣнныхъ злоключеній. Безъ денегъ и на этапахъ началась бы каторга; безъ нихъ тяжела бы стала путевая жизнь и подневольная и зависимая. Знаютъ это начальники — и берутъ, знаютъ это арестанты — и даютъ деньги за все, за что потребуютъ уже установившійся обычай и безпредѣльный, безграничный, безсовѣстный произволъ. Произволъ и обычай сдѣлали то, что этапная жизнь арестанта сцѣплена изъ разнаго рода и вида притѣсненій и вымогательствъ. Тутъ мы видимъ  цѣлую систему, которая за долгое время успѣла установиться и опредѣленно выясниться. Выяснилась она, по нашему крайнему разумѣнію, въ такой формулѣ: всякій человѣкъ по всяческому праву ищетъ свободы; но лишенный ея — еще сильнѣе и настойчивѣе. Отъ тебя зависитъ моя свобода. Полной свободы ты мнѣ дать не можешь; не въ твоихъ это силахъ, не въ твоемъ это правѣ; ты самъ мало свободенъ. Но ты человѣкъ тертый, бывалый, а потому смѣлый. Дашь себѣ немножко труда, и можешь удѣлить намъ частицу, кусочекъ этой свободы. Смѣлости и рѣшимости тебя не учить; а намъ все равно; мы съумѣемъ обмануть себя, не разъ обманутые въ жизни, и частицу твоего права и твоей свободы примемъ за цѣлое. Но ты не хочешь, отчасти не можешь, дать намъ этого даромъ. Ты просишь вознагражденія за ту рѣшимость, за ту жертву, которыми рискуешь ради меня: возьми! Возьми, сколько потребуешь, сколько это въ силахъ нашихъ! Но дай намъ подышать этой волей хоть на тотъ же пятакъ или грошъ, какими оцѣнилъ ты эту волю. Знаемъ, что мы обманываемъ себя; знаемъ, что завтра же придется намъ горько и слезно посмѣяться надъ собой, болѣзненно пожалѣть о 


513


затраченныхъ деньгахъ; попенять на себя за малодушіе: птичьяго-де молока захотѣли, но сегодня мы хотимъ забыть о кандалахъ и о заднихъ и переднихъ этапахъ. Сегодня мы только люди, имѣющіе деньги, а завтра, пожалуй, варнаки, чалдоны, храпы. Но сегодня мы пьемъ и пляшемъ во всю ивановскую, потому что добыли, на этотъ разъ, за деньги не покупное, завѣтное наше право.

Покупаютъ арестанты все; даже право на подаяніе не всегда достается имъ даромъ, и оно иногда требуетъ со стороны партіи денежной жертвы. Денежныя жертвы со стороны арестантовъ пойдутъ потомъ въ безконечность, но начало имъ все-таки въ самомъ началѣ пути.

Еще въ Москвѣ, тотчасъ по выходѣ партіи ссыльныхъ изъ пересыльнаго тюремнаго замка, бывалые этапные начальники спѣшили заявлять и объяснять тѣ начала, которыми будутъ руководствоваться они сами, а потомъ всѣ остальные товарищи ихъ, ближніе и дальніе этапные командиры.

Какими васъ, ребята, улицами вести ? — спрашиваль бывало свою партію опытный этапный.

Хорошими, ваше благородіе, — отвѣчали бывалые изъ арестантовъ.

Соблаговолите въ барабань бить, и прохладу дайте — прибавляли опытные изъ нихъ.

Прохлада 50 рублей стоитъ; барабань столько же. Стало, ровно сто на меня, да десять на ундеровъ, по рублю на рядовыхъ, согласны-ли? — говорилъ офицеръ.

Идетъ! — отвѣчали бывалые изъ арестантовъ, съ полною готовностью, когда на дворѣ праздникъ и не стояла глухая лѣтняя пора; и начинали торговаться, если на ихъ сторонѣ не было такихъ сильныхъ и благопріятныхъ условій.

Свѣжіе, мало опытные арестанты задумаются, удивятся такому риску, такой рѣшимости, зная, «что изъ казенной семитки такихъ денегъ не выкроишь, хоть всѣ иди въ складчину»; но не дойдутъ еще до заставы Рогожской, сомнѣнія ихъ разобьются. Партія пойдетъ медленнымъ, замѣчательно медленнымъ шагомъ, и пойдетъ притомъ не тѣми улицами, которыя ведутъ прямо въ Рогожскую заставу и по маршруту, но тѣми, которыя по преимуществу наполняются торгующимъ народомъ или обставлены домами купцовъ-благотворителей (имена этихъ благотворителей помнятъ ссыльные и на каторгѣ, а дома ихъ хорошо знаютъ и командиры и сами арестанты). Идетъ партія въ неизмѣнномъ, разъ нарисованномъ и навсегда установленномъ порядкѣ: впереди ссыльно-каторжные въ кандалахъ; въ срединѣ


514


cсыльно-поселенцы, безъ оковъ ножныхъ, но прикованные по рукамъ къ цѣпи почетверо; сзади ихъ, также прикованныя по рукамъ къ цѣпи идуть ссылаемыя на каторгу женщины; а въ хвостѣ неизбѣжный обозъ съ больными и багажемъ, съ женами и дѣтьми, слѣдующими за мужьями и отцами на поселеніе. По бокамъ, и, впереди, и сзади идутъ неизбѣжные конвойные солдаты, и ѣдутъ отрядные конвойные казаки. Смотрите на картину эту въ любую  среду (часа въ 4 пополудни), въ Петербургѣ, у Владимірской (хоть, напр., въ Кузнечномъ или Демидовомъ переулкахъ); послѣдите ее за Москвой, за Екатеринбургомъ; посмотрите на нее подъ Тобольскомъ; все одна и та же, разъ заказанная и нарисованная картина, только, можетъ быть, кое-когда, окажется пробѣлъ на мѣстѣ казаковъ. Въ этихъ картинахъ, со временъ Сперанскаго, замѣчательно постоянство и однообразіе.

Привычный, не разъ присмотрѣвшійся, усмотритъ, пожалуй, во всей этой форменности нѣкоторую фальшь и натянутость, которая стягивается и вытягивается во время прохода партіи городами, и распускается, развертывается свободнѣе и красивѣе за городомъ въ полѣ. Такъ, конечно, и должно быть. Разглядѣть не трудно, что эта подтянутая и поддѣльная форменность существуютъ только для Россіи и въ Россіи ; въ Сибири арестанты  идутъ вольнѣе и распущеннѣе. Тамъ за параднымъ порядкомъ не гонятся, чѣмъ премного обязываютъ арестантовъ, которые больше довольны дорогами сибирскими, чѣмъ русскими, и прибавляютъ:

До Тюмени идемъ, несемъ кандалы на помочахъ, а помочи надѣваемъ прямо на шею — по-россійски. И давятъ кандалы шею, давятъ плечи, а имъ и безъ того на ходу тяжело: все онѣ ноютъ. По Сибири несемъ кандалы на ремешкѣ, на поясу — по-сибирски легче!

По Сибири вольнѣе идемъ, легче и думаемъ. А думаемъ такъ: если, молъ, начальники къ тебѣ милостивѣй стали, значитъ въ свою сторону пришелъ; и если, молъ, не совсѣмъ она тутъ, то теперь уже близво.

Сибирь тѣмъ хороша, что врать не велитъ. Въ Расеѣ смиреніе напускай, — за угломъ дѣлай, что хочешь; въ Сибири 


515


иди какъ хочешь и каковъ ты есть, не притворяйся: не заставляютъ.

Въ Россіи думаютъ, что ты самый худой человѣкъ, коли «часы потерялъ, а цѣпочкой обзавелся», а въ Сибири знаютъ, что мы не хуже другихъ, не лучше другихъ! Живутъ и на волѣ люди хуже тебя, а идешь ты на канатѣ за тѣмъ только, что проще другихъ — глупѣе, говорить надо; значить — попался, хоронить концовъ не умѣлъ...

До Тобольска партіи идутъ въ полномъ составѣ, т. е. такъ же, какъ снимаются съ мѣстъ: женщины отъ мужчинъ не отделяются, давая такимъ образомъ возможность видѣть почасту на подводахъ, слѣдующихъ за партіей, мужчинъ и женщинъ, сидящими вмѣстѣ. Понимающіе дѣло знаютъ, что это — счастливыя четы любовниковъ, успѣвшихъ за долгую дорогу перемолвиться, и войти въ сношенія между собою и съ этапными. Съ послѣдними дія того, чтобы имѣть возможность пріобрѣсти право принанять за собственныя деньги лишную подводу. Любовнымъ изъясненіямъ не препятствуетъ при этомъ то, что почасту подвода нанимается въ складчину и стало-быть на однѣ сани садятся по двѣ и по три пары. По словамъ знающихъ людей, женщины-преступницы вырабатываютъ на этапахъ особое душевное свойство, которое мѣшаетъ имъ любить одного и служить на такой долгій срокъ, какой полагается для перехода партіи до Тобольска. Этапная любовница особенной охоты къ супружескимъ узамъ не показываетъ; она рѣдко остается вѣрною тому, кто первый подвелъ подъ ея преступное сердце мину и не много подольше любить развѣ только того, кто съ ловкостью соединяетъ важную и существенную доблесть. Доблесть эта для ссыльной женщины заключается въ бережливости, а послѣдняя обезпечиваетъ всегда туго-набитый денежный карманъ. Большинство женщинъ идетъ въ Сибирь за поджоги или за убійство дѣтей, а оба эти преступленiя вызываются ревностью и обнаруживаютъ въ ссыльной женщинѣ присутствіе пылкихъ страстей. Страсти эти съ одной стороны послужили къ погибели и ведутъ на каторгу, съ другой— изъ пересыльной женщины дѣлаютъ легкую добычу для аматёровъ. Любители эти—по большей части этапные солдаты — (на полуэтапахъ, напр., бабы — по уставу — ночуютъ въ солдатской караульнѣ), меньшая половина — товарищи-арестанты. Впрочемъ не рѣдки случаи и постоянства въ любви въ формѣ даже какъ будто гражданскаго брака въ тѣхъ случаяхъ, когда защемитъ женское сердце тотъ молодецъ, который сосланъ безъ срока на каторгу, а стало быть не имѣетъ права вступать въ бракъ раньше 11 лѣтъ. Тѣмъ не менѣе эти связи нельзя не считать въ числѣ


516


главныхъ причинъ, что съ этаповъ не бѣгутъ и крѣпко держится народъ обоего пола за невеселый канатъ.

Наблюдающіе за томскимъ острогомъ согласно свидѣтельствуютъ о томъ, что пересыльные арестанты, пользуясь удобствомъ  размѣщенія оконъ, выходящихъ на дворъ противъ бани, цѣлые часы простаиваютъ на одномъ мѣстѣ, любуясь издали на моющихся въ банѣ арестантокъ. Подкупъ для достиженія желаемой цѣли почти всегда дѣйствителенъ; иногда употребляется и насиліе. Въ тюремномъ острогѣ арестанты ловко прячутся за двери, чтобы выждать выхода женщинъ; женщины настойчиво лѣзугь къ мужчинамъ и артелями (человѣкъ въ 20) дѣлаютъ правильныя вылазки, особенно въ больницу. Одинъ фельдшеръ попробовалъ помѣшать; ему накинули на голову платокъ и долго щекотали его до тѣхъ поръ, пока ему не удалось вырваться, изъ весьма опаснаго для жизни его положенія, словомъ — пока онъ постыдно не бѣжалъ.

Этапы во всякомъ случаѣ представляютъ больше удобствъ для сближеній на случай любовныхъ интригь. Такъ объясняютъ и сами арестанты:

А не выгоритъ дѣло, — не удадутся хлопоты?

Тогда мы въ разбивку идемъ.

Что-жъ это значить?

Въ большомъ городу или на хорошемъ этапѣ къ лазарету пристроиваемся. Господа дохтура къ нашему брату жалостливы: отдыхать позволяютъ. А то, такъ и фелшаровъ покупаемъ: эти люди дешевые, на деньги слабые.

Ну, а дальше что?

Въ лазаретѣ ждешь — навѣдываешься, когда больше бабъ набралось, женская партія изъ Тобольска проходитъ. У смотрителя тюремнаго выпросишься, три рубля серебромъ подаришь ему успѣха-ради: онъ тебя къ женской партіи и припишетъ, на то законъ есть. И пойдешь съ бабами. Дорого это, да что дѣлать?! Фелшаръ, однако, дешевле смотрителя. Этотъ за четвертакъ на койку положить, за двугривенный выпустить.

Кто до женскаго полу охотникъ (разсказывали намъ многіе другіе арестанты), тому траты большія; тому денегъ надо много. Деньги ему надо на подводы; надо всякому солдату дать;


517


офицеру — статья особенная. Опять же на водку изведетъ онъ денегъ двойное, а не то и тройное количество. Смотрите-ка: во сколько ему дорога-то обойдется! А дорога дальняя, трудная. По Сибири дёнежныя подаянія меньше, все больше харчемъ да вздохами. Коли не скопилъ денегъ въ Россіи, въ Сибири не наживешь. Такъ и знай!

Въ Сибири наживаютъ деньги одни только майданщики (т. е. откупщики). Майданщику и баба другой стороной кажетъ: въ ней онъ пользу видитъ и по портняжному дѣлу. Во всякой рухляди каторжному большая нужда настоитъ.

Кто же шьетъ, когда въ партію не попадутъ бабы?

Пьянаго народу въ партіи всегда больше бываетъ, нечѣмъ трезвыхъ. Такихъ совсѣмъ почти нѣтъ. А пьетъ народъ, такъ и пропивается, а затѣмъ и забираетъ въ долгъ у майданщика и табакъ и водку. А забралъ, такъ и плати чѣмъ сможешь, кто какое ремесло съ собой унесъ: портной ты — иглой ковыряй; сапожникъ—дратву въ зубы, и все такое. Въ каждой партіи рѣдкій кто ремесла не знаётъ: и ужъ во всякой партіи по каждой части найдется доточникъ. Такъ это всѣ майданщики и разумѣютъ, и припасъ покупаютъ мастерамъ сами въ деревняхъ у крестьянъ. Оттого у майданщиковъ навсегда деньгамъ водь большой; майданщикъ первый богачъ въ свѣтѣ. Копѣйка у него сильная, да и та алтыннымъ гвоздемъ прибивается. Такіе ужъ и люди на это дѣло идутъ, особенные.

Въ Тобольскѣ ожидаетъ этапныя партіи тюрьма и въ ней отдыхъ. Тобольская тюрьма самая большая, самая просторная изъ всѣхъ существующих въ Россіи, по пути арестантовъ. Отдыхъ или пребываніе въ этой тюрьмѣ самое продолжительное изъ всего времени, назначаемаго для растаховъ (отдыховъ). Въ Тобольскѣ, какъ извѣстно, со времени учрежденія сибирскихъ губерній по проектамъ гр. Сперанскаго, существуетъ Приказъ о ссыльныхъ, учрежденный вмѣсто «Общаго по колодничьей части присутствія», бывшаго до 1823 года въ городѣ Тюмени. Приказъ занимается сортировкою всѣхъ ссыльныхъ по разрядамъ, назначаетъ опредѣлительно мѣста ссылки, провѣряетъ частные статейные списки и составляетъ новые. Употребляя на это значительное количество времени, Приказъ такимъ образомъ даетъ арестантамъ нѣкоторую возможность перевести духъ, придти въ сознаніе, сообразить прошедшiя и отчасти будущія


518                                                      


обстоятельства жизни. Тобольская тюрьма, однимъ словомъ, играеть весьма важную роль во всей этапной жизни арестантовъ. Знающіе люди примѣчаютъ, что арестанты выходятъ оттуда опытнѣе; артели ихъ устроиваются плотнѣе и прочнѣе. Тюрьма эта, богатая событіями разнаго рода и вида, дающая превосходный и  разнообразный дневникъ происшествій, является чѣмъ-то центральнымъ, какимъ-то высшимъ и важнымъ мѣстомъ, гдѣ apeстанту преподается всякая наука, дается всякое поученіе, столь  необходимыя для исключительнаго его положенія, для его новой  жизни, въ новой странѣ и при новыхъ условіяхъ быта. Рядомъ съ разбивкой по отдѣламъ, по разрядамъ, за тюрьмой идетъ все тотъ же порядокъ, какой былъ установленъ на прежнихъ этапахъ, но съ тою только разницею, что теперь порядокъ этоть имѣетъ уже опредѣленныя, законченныя формы и правила. Рядомъ съ правомъ Приказа назначать пересыльныхъ арестантовъ на разныя городскія работы, существуетъ побѣгъ и изъ тюрьмы и съ этихъ работъ. Вмѣстѣ со строгостью тюремнаго заключенія и надзора шло объ руку дѣланіе фальшивой серебряной монеты, составленіе фальшивыхъ видовъ, паспортовъ и печатей. Тюрьма тобольская, не смотря на то, что играетъ какъ-будто неопределенную роль, какъ мѣсто временного помѣщенія, какъ бы роль проходного, только постоялаго двора,—важна для проходящихъ партій главной стороной своей: коренной и самостоятельной наукой — наукой жизни въ ссылкѣ, на каторгѣ, на поселенiи, на тѣхъ же этапахъ. У тобольской тюрьмы своя исторія, оригинальная и поучительная исторія, могущая служить прототипомъ для всѣхъ россійскихъ тюремъ. Это — резервуаръ, куда стекаются всѣ нечистоты, скопившіяся во всѣхъ другихъ русскихъ тюрьмахъ. Ее и на каторгѣ разумѣютъ въ томъ же смыслѣ, какъ равумѣютъ Москву другіе города, торгующіе тѣмъ же товаромъ, по тѣмъ же самымъ пріемамъ и законамъ. Тобольская тюрьма сама даже нѣкогда исполняла роль каторжнаго мѣста и соблюдала въ своихъ стѣнахъ прикованныхъ на цѣпь, къ тачкѣ, и проч. (но объ ней скажемъ отдѣльно).

Въ тобольской тюрьмѣ арестантскія партіи дѣлятся на десятки, для каждаго десятка назначается особый начальникъ — десятскій; надъ всѣми десятскими —главнокомандующій староста, выбираемый всею партіею. Приказъ о ссыльныхъ утверждаетъ выборъ и затѣмъ уже ни одинъ этапный офицеръ не имѣетъ права смѣнить старосту, развѣ только пожелаетъ этого вся


519


путешествующая община арестантовъ. Староста этотъ обыкновенно собираетъ подаянія, когда несутъ таковыя по пути; онъ же ходить съ конвойнымъ по дворамъ тѣхъ селеній, гдѣ стоить этапъ и когда назначена въ немъ днёвка.

Изъ тобольской тюрьмы арестантъ идетъ богачемъ, съ запасомъ новыхъ свѣдѣній насчетъ своего общественнаго значенія и съ запасомъ новыхъ вещей насчетъ казеннаго интереса. Въ мѣшкѣ у него появляются двѣ рубахи, двое портовъ; на плечахъ новый армякъ изъ сѣраго сукна, съ единошерстнымъ родичемъ—штанами и на ногахъ бродни — не сапоги и не калоши — обувь сибирскаго изобрѣтенія и вкуса, простая, но недолговѣчная. На зимнее время движимое имущество его еще больше возрастаетъ  въ силу требованій суровой страны: на плечи — тулупъ, на руки варежки и голицы, на ноги суконныя  портянки, на голову треухъ — ту уродливую шапку на манеръ башлыка, которую любятъ въ дорогѣ, по глухимъ мѣстамъ Россіи, старики-попы и торгующіе крестьяне. Имущество это арестантъ можетъ уберечь, можетъ и продать кому угодно, — охотниковъ много: тотъ же конвойный солдатъ, свой братъ торговецъ-майданщикъ, крестьянинъ спопутной деревни и проч. Тулупъ идетъ не свыше двухъ рублей, но бываетъ и дешевле полтинника, цѣна бродней колеблется между трехгривеннымъ и двумя двугривенными, рукавицы (т. е. и шерстяныя варежки и кожаныя голицы вмѣстѣ) не свыше двугривеннаго. Продаютъ больше по частямъ, но можно и все разомъ, особенно если подойдетъ дорога подъ большой губернскій городъ. Тамъ разговоръ извѣстный: скажешь, что потерялъ, проелъ, товарищи украли; вьпорютъ за это непремѣнно, потому что арестанту безъ этого прожить невозможно, а новыми вещами снабдятъ также непремѣнно, потому что казнѣ безъ этого нѣтъ иного выхода, было бы нечего дѣлать. Одевка такимъ образомъ  производится въ каждомъ губернскомъ городѣ, а проматываніе вещей существуетъ во всей силѣ, не смотря на указы, изъ которыхъ первый изданъ быль еще въ 1808 году.

Тобольская тюрьма на этапный путь производить то вліяніе, что составу партій даетъ иное направленіе. До сихъ поръ шли по Россіи всѣ вмѣстѣ, отсюда пойдутъ отдѣльно: каторжные — своей партіей, посельская партія особо, женщины, по указу 1826 года, также въ своей, отдельной партіи. Потомъ, на дальнѣйшемъ пути, арестанты съумѣютъ эти партіи спутать и намеченный законнымъ уставомъ видь измѣнятъ по своему уставу, но въ Тобольскѣ объ сортировкѣ усердно хлопочутъ. Разъ въ недѣлю выходять оттуда либо кандальная, либо женская и потомъ посельская, либо такъ: первая кандальная; первая, вторая, третья


520


посельскія; потомъ женская; опять посельскія: четвертая, пятая; вторая кандальная и потомъ опять четыре-пять посельскихъ: одна за другою по-недѣльно. Идущіе въ кандалахъ идутъ вольно, отдѣльно; посельщиковъ по три, по четыре пары приковываютъ къ цѣпи въ наручникахъ по-двое. Наручникъ этотъ изобрѣтенъ командиромъ отд. корп. внутр. стражи, генераломъ Капцевичемъ, и былъ утвержденъ 1 марта 1832 года. Для него потребовалась цѣпь, — прежде ходили прикованными къ пруту. Прутъ оказался неудобнымъ: при ходьбѣ рука каждаго терлась объ его собственный наручникъ, который не всегда приходился по рувѣ. Высокіе люди тащили вверхъ малорослыхъ, а эти тянули руки высокихъ внизъ; слабые за сильными не поспѣвали. Отъ безпрестаннаго тренія, на рукахъ появлялись опухоли и раны; на прикрѣпленныя къ пруту руки нельзя было надѣвать рукавицъ. Холодъ отъ желѣза причинялъ ужасныя мученія, тѣмъ болѣе, что нельзя было дѣлать этими руками никакихъ движеній, чтобы согрѣться.  Унтеръ–офицеръ, сопровождающій партію, не имѣлъ права, во время пути, отворять замка, укрѣпленнаго на концѣ прута. Ключъ отъ замка хранился въ особомъ ящикѣ, за казенною печатью, изъ-подъ которой могъ быть вынуть только по прибытіи въ этапъ, гдѣ находился офицеръ. Слѣдовательно, если эаболѣвалъ одинъ изъ арестантовъ въ дорогѣ, то должно было всѣхъ вмѣстѣ сажать па повозку. На ночлегахъ арестанты не имѣли нужнаго покоя, ибо движенiе одного чувствовали всѣ прочіе, прикрѣпленные къ пруту. Каждый разъ, когда нужно было одному изъ нихъ выходить ночью на дворъ,—всѣ товарищи должны были его сопровождать. «Ужасъ и уныніе, — свидѣтельствуегь оффиціальный актъ, — замѣчаемые въ арестантахъ въ то время, когда дѣлались приготовленія прикрѣплять ихъ къ пруту, всеобщая радость и благодарность, возсылаемыя къ благодѣтельному начальству, когда отправляютъ ихъ порознь, въ кандалахъ, явно убѣдили въ томъ, что прутья для нихъ, безъ всякаго сравненія, отяготительнѣе кандаловъ». Прутья, просуществовавшія восемь лѣтъ (съ 1824 года), были замѣнены цѣпью различной длины (отъ 11 вершковъ до 1 1/2 аршина). На цѣпи теперь другое горе: бойкіе на ногу тянуть заднихъ тихоходовъ; остановится одинъ за нуждой — всѣ должны стоять и дожидаться, а сковываютъ иногда человѣкъ по восьми, по десяти. Но арестанты и этотъ способъ съумѣли, медленнымъ хожденіемъ (при чемъ нельзя распознать перваго виноватаго), до того обезобразить, что сами конвойные охотно перестаютъ примѣнять его. Они хорошо знаютъ, что надо пройти въ день до стоянки верстъ 30 и больше. Утромъ вышли, — надо ночевать на полуэтапѣ; опять день идти,


521


чтобы попасть на этапъ. Здѣсь дневка — дается отдыхъ (растахъ, по тамошнему). На третій день опять путь-дорога до ночевки на полуэтапѣ и дневки на этапѣ. А тамъ и пошла писать эта медленная путина, долговременная ночевка до мѣста назначения. Пойдемъ вслѣдъ за арестантами.

Выйдемъ изъ тобольской тюрьмы опять на свѣжій воздухъ, чтобы слѣдовать за арестантами снова вдоль этапнаго пути, у котораго конецъ еще не ближній и во всякомъ случаѣ дальше, чѣмъ для самаго дальняго преступника находится теперь мѣсто его родины. Вотъ что мы слышимъ:

На первомъ привалѣ за Тобольскомъ арестанты устроиваютъ въ средѣ своей отдѣльную и самостоятельную артель, которая имѣетъ такой же смыслъ, значеніе и важность, какія имѣютъ всяческія артели, успѣвшія поглотить въ себя все работающее населеніе, во всѣхъ углахъ и странахъ нашего отечества. Устраиваемая на первомъ привалѣ, арестантская артель существуетъ затѣмъ во все время этапнаго пути и существуете самостоятельно и отдельно отъ той, которая установлена и поощряется закономъ. Не уничтожая, даже не ослабляя смысла, и значенія той, которая сочиняется въ Тобольскѣ, по приказу чиновниковъ, эта новая артель въ то же время имѣетъ особенный, самобытный характеръ, съ которымъ плотнѣе и сильнѣе дружится путешествующій преступникъ. Она тоже не требуетъ особыхь нововведеніі, измѣненій и улучшеній; она тоже является  въ готовой формѣ, Богъ-вѣсть, когда придуманной, но до сихъ  поръ свято соблюдаемой. Арестанты такую артель любятъ и безъ  нея не только не ходятъ по этапамъ, но не живутъ и въ тюрьмахъ. Эта артель — жизнь и радость арестантской семьи, ея отрада и покой. Въ казенной артели полагается староста; въ арестантской — откупщики, майданщики: вотъ въ чемъ вся разница этихъ двухъ артелей, невидимому, ничтожная, но въ сущности огромная.

Образованію арестантской артели предшествуютъ торги, со всѣми признаками этого обычнаго вида коммерческихъ операцій. Торги производятся на отдѣльныя статьи: 1) содержаніе водки; 2) содержаніе картъ; 3) съѣстныхъ припасовъ; 4) одежныхъ вещей и проч. (иногда въ примѣчательной подробности). Къ торгамъ допускается всякій, безъ различія, но выигрываетъ только тоть конечно, у котораго потолще другихъ мошна, который самъ бывалъ въ передѣлахъ, и дѣло торговли ему и знакомое, и привычное. Это большею частью люди бережливые, скопидомы, у которыхъ замерзло въ сердцѣ всякое поползновеніе на соблазнъ;  для которыхъ и въ тюрьмѣ жизнь не безпорядочна, не разбита


522


отчаяніемъ, а несетъ тѣ же живыя струи и рисуется съ тѣми же, оттѣнками, какъ и жизнь на свободѣ. Бѣднякъ и разочарованный на такое дѣло не пойдутъ, но не выпустятъ его изъ своихъ рукъ тѣ, которые и на свободѣ маклачили торговлей, и по этапамъ съумѣли уберечь и припрятать кое-какую копѣйку.

Откупныя статьи поступаютъ по большей части въ однѣ-двои  руки, но если идетъ большая партія (напр, свыше ста человѣкъ), торги становятся дробными. Въ однѣ руки сдаютъ право на содержаніе картъ, костей, юлки и другихъ игорныхъ принадлежностей; въ другія руки поступаетъ торговля табакомъ, водкой и всѣми возбуждающими сластями и удовлетворяющими наслажденіями; въ третьи руки идетъ торговля харчемъ и доставка съѣстныхъ припасовъ. Дробность эта иногда бываетъ еще мельче, но во всякомъ случаѣ торги устанавливаются обыкновенно не на всю дорогу отъ Тобольска до каторги. Одни торги существуютъ до Томска, гдѣ впервые разбивается партія и на первомъ же этапѣ за Томскомъ устроиваются новые торги, до Красноярска; въ Красноярскѣ — до Иркутска; въ Иркутскѣ уже вплоть до Нерчинска. По Сибири ходятъ партіи человѣкъ въ 200 и болѣе. Заплативши артели нѣсколько рублей, а иногда и десятковъ рублей за право торговли, откупщики-майданщики обязаны yжe


523


имѣть все, по первому затребованію арестантской общины. Часть денегъ, полученныхъ съ откупщивовъ этихъ, дѣлится поровну между всѣми остальными; другая, меньшая, сдается на руки казеннаго старосты, который обязанъ, на правахъ казначея, блюсти эту сумму какъ зѣницу ока. На эти деньги староста, съ согласія цѣлой артели и съ ея разрѣшенія, покупаетъ всякія льготы у этапныхъ начальниковъ (офицера или унтеръ-офицера): право пропѣть «Милосердную» и собрать въ спопутной деревнѣ на артель деньги и съѣстные припасы, — право сходить въ баню на этапѣ, иногда выкупаться въ рѣкѣ, сбѣгать въ кабакъ откупщику или его подставному помощнику, — снять кандалы на честное варнацкое слово и принанять, сверхъ казенной, на артельныя деньги лишнюю подводу, куда садятся слабые и больные и складываются, снятыя для облегченія въ дорогѣ со всей партіи, кандалы ).

Гдѣ же нанимаются подводы?

Сами этапные лошадей держать: солдаты тѣмъ и живутъ. Живутъ тѣмъ же и господа офицеры.

Да справедливъ ли этотъ послѣдній сказъ?

На правду-то дѣло пойдетъ, такъ мы (арестанты) и отвѣтить не знаемъ какъ. Подъ Казанью былъ этапъ и прозывался пьянымъ; пьяный и былъ: тамъ спаивали всѣ партіи. Въ Енисейской губерніи другой такой этапъ стоялъ и офицеръ жилъ. У него было пять дочерей, а при нихъ онъ кабакъ содержалъ. Мы — люди гиблые, а душа въ насъ все та же: на всякую сласть соблазновъ не отняли и силушки не хватаетъ сладить съ духомъ.

Прислушайтесь:

«Вышли мы изъ Тобольскаго городу, и не отошли верстъ десяти — слышимъ: кричитъ этапный, который шелъ съ нами:

Староста!

Подбѣжалъ къ нему староста.

Спроси партію, по скольку даетъ за статейные списки?

Спросилъ староста партію; отвѣчаютъ:

Давай по пятаку съ рыла.

Мало, отвѣчаетъ. Пускай-де даютъ по гривнѣ! — и отослалъ старосту.     


      524                                                                                       


Тотъ къ артели.

Давай по восьми копѣекъ!

Не беретъ: безъ запросу-де.

Ну, чортъ съ нимъ, отсчитывай ему, по гривнѣ.

Развязали мошны, отсчитали деньги, передали старостѣ. Развернули намъ бумагу и вычитали каждому куды и какъ. А знаемъ: даромъ долженъ сдѣлать; даромъ доведетъ до тѣхъ мѣстъ, кому какое уготовано. Надо бы было намъ слышать это самое въ приказѣ. Тамъ не сказали, а тутъ зудъ беретъ: всякому впередъ знать о себѣ хочется. Всякому это лестно. Вотъ тугь первый соблазнъ. Приказъ сказывать долженъ, да захотѣлъ онъ, видно, помирволить офицеру: инъ быть дѣлу такъ! А бывало дѣло, и не одинъ разъ бывало такое дѣло. Этапный начальнивъ тоже человѣкъ бѣдный».

То ли бываетъ!!—говорили другіе ссыльные. И кто знаетъ, съ чего это; оттого ли, что такъ подобаетъ, или по какому по другому закону: мы не домекались, а слыхали не разъ, какъ звалъ офицеръ старосту и наказывалъ: «Староста! а что бы партіи-то этапнаго начальника яичками попотчивать». Приходилъ, староста въ партію, объявлялъ.

Можно!—сказывали и отбирали человѣкъ съ десять, самыхъ голосистыхъ. Пѣвуны эти шли по деревнѣ, пѣли заунывную «Милосердную»; на пѣсню выносили яйца, а изъ яицъ господинъ начальникъ яичницу себѣ стряпалъ и кушалъ въ полное свое удовольствіе.

Изъ дальнѣйшихъ разсказовъ и разспросовъ мы узнаемъ, что съ офицерами и другими провожатыми партія старается жить ладно и во всемъ имъ угождаетъ. Въ свою очередь и офицеръ, глазъ-на-глазъ поставленный съ преступниками, обязанъ мирволить и подлаживаться къ общему тону арестантской артели, чтобы не лопнуло звено въ казенной цѣпи и она бы не разсыпалась. Этапному офицеру сдѣлать это не трудно, потому что ему самому трудиться не надобно: до него все придумано, испробовано и подогнано въ самую мѣру. Онъ самъ искаль этого места и получилъ его въ награду за долгое терпѣнье, какъ древній русскій воевода, и съ тою же самою прямою цѣлью. Обманывать и обманываться тутъ не для чего: дѣло всѣму міру извѣстное. Малаго ребенка объ этомъ спросите — и тотъ съумѣетъ отвѣтить. Тутъ чѣмъ ни замазывай — подгрунтовка сейчасъ окажется, не тѣмъ, такъ другимъ краемъ. Инвалидныя мѣста въ недавнюю старину тѣмъ и славились, что лучше крѣпостной деревни были. Хороши были инвалидныя команды вообще, да и этапныя таковы же въ частности. Между тѣмъ, не трудно было


 525


распознать человѣку, что вотъ и еще житейская задача — влачить и ладить утлое житейское судно свое между ножемъ и артельнымъ полуштофомъ, между крупными ругательствами и десяткомъ яицъ за кротость нрава и уживчивость. Хорошенько  поглядишь дѣло — и видишь, что жизнь дарить только двѣ крайности: либо въ стремя ногой, либо въ пень головой; сегодня — деньги на приварокъ отъ артели, изъ доброхотныхъ подаяній,  если дано ей посильное послабленіе; завтра — всѣ въ лѣсъ убѣгутъ, если нажилъ человѣкъ крутой нравъ и натрудилъ сердце, а за то ему: лишеніе годового оклада жалованья, судъ, клейменая отставка.

Вотъ тѣ искусственныя крѣпы, какими спутываются набалованные бродяжествомъ и тюрьмой люди съ тѣми людьми, у которыхъ сердито сердце отъ житейскихъ неудачъ, а пожалуй и  отъ той же забалованности. Арестанты забываютъ на время пути по этапамъ свою бродячую повадку, приставники въ свою очередь  должны поступиться кое-какими изъ своихъ личныхъ правь. Въ  итогѣ у тѣхъ и другихъ выходить круговая порука, взаимное  обязательство жить между собою мирно и ладно. Отсюда замѣчательная случайность: арестанты съ этаповъ и съ этапной дороги почти никогда не бѣгуть. Бываютъ примѣры, но очень рѣдко, и тѣ выпадаютъ большею частію на Забайкалье, на мѣста, сосѣднія каторгамъ; а, кажется, чего бы легче и удобнѣе: у самой дороги такая лѣсная треща, что стоитъ вскочить въ нее — и собаками не сыщешь, особенно если не зимнее время, не лежитъ снѣгъ глубокими сугробами, а стоить весна-красна или лѣто жаркое, трава-мурава шелковая, а промежъ ней всякое коренье сладкое и ягоды рдяныя. Стоитъ, сговорившись всѣмъ, крикнуть «уру», чтобы вся партія разомъ схватилась съ мѣста и брызнула что вода изъ чана, въ разныя стороны: что тутъ  какихъ-нибудь 20 —30 конвойныхъ противу ста или полутораста предпринять могутъ? И на плечахъ-то у нихъ старыя кремневыя ружья съ осѣчкой! Да не въ томъ дѣло.

Бѣжать съ этапа невыгодно, — увѣряютъ бывалые арестанты. Да и артель наша такого дѣла не терпитъ. Умѣлые начальники такъ и сказываютъ: «Дѣлайте, братцы, чтб хотите, а мнѣ чтобы ни одного бѣглаго въ партіи не было. Урвется который — всю партію къ цѣпи прикую». А наложатъ цѣпь: для нашего брата ни въ которое время хорошо не бываетъ. Лѣтомъ, эта цѣпь суставы ломаетъ; зимой отъ цѣпи всѣ кости ноютъ. На нашей партіи одинъ разъ стряслось такое дѣло: наложили. На морозѣ цѣпь настыла, холоднѣе самаго морозу стала, и чего-чего мы на переходъ-оть этотъ не напримались! Мозгъ


526                           


въ костяхъ, кажись,  замерзать сталь, — таково было маетно и больно, и не въ людскую силу, и не въ лошадиную!...

«У насъ (говорили другіе ссыльные), изъ нашей партіи единожды бѣжалъ молодой да не бывалый — горяченькій. Іокнуло сердце и суставы затрещали прежде времени. Думали: цѣпи не минуемъ, а зима во всей силѣ. Собрались мы въ кучу, потолковали, померекали, пришли, къ начальнику:

Такъ молъ и такъ, ваше благородіе. А вы намъ сдѣлайте эту милость: пустите на поиски! Мы вамъ этого бѣглаго съищемъ, чтобы вамъ со счету не сбиваться и передъ начальствомъ своимъ не отвѣтствовать.

Ладно! — говорить.

Офицеръ былъ старый: свое дѣло зналъ, да зналъ онъ и нашего брата, чутокъ былъ на варнацкое слово.

Ступайте! — говорить; и конвойныхъ намъ не далъ. Пошли мы отъ своей артели; пошли на ея страхъ; сами изъ себя и сыщиковъ выбрали. Въ лѣсу сдѣлали облаву. Проходили ночь, много утра на другой день взяли. Въ полудень черезъ сутки сошлись, гдѣ сказано, и къ начальнику привели прибылого да новенькаго: бѣжалъ отъ насъ молодой парень лѣтъ восемнадцати, а наши ребята старика сгребли, лѣтъ пятидесяти. Старикъ — бродяга былъ, на бѣгахъ, а бродягъ въ сибирскихъ лѣсахъ, что пня: не искать стать.

Не того привели! — сказываетъ офицеръ.

А вамъ, молъ, ваше благородіе, не все равно?!

Подумалъ начальникъ; согласился принять этого. Былъ бы, значить, счетъ вѣренъ; а тамъ наводи справки, на чьемъ этапѣ смѣна сталась...

Ну, а старикъ? — спрашивалъ я.

Ломался, упирался на первыхъ порахъ: дѣло извѣстное. Мнѣ-де, слышь и погулять хочется, и кого-де вы еще мнѣ подставите: можетъ каторжнаго, можетъ безсрочнаго... и въ лѣсу-де мнѣ не въ примѣръ лучше, чѣмъ съ вами... Сказывалъ много: всѣмъ намъ слова его смѣшны даже сдѣлались.


                                                                                         527


Ты, моль, старь человѣкъ, а глупъ очень. Чортъ тебѣ мѣшаетъ въ Иркутскѣ сказаться: я-де не я, по ошибкѣ за другого въ списокъ включенъ. Тамъ начнутъ казенныя справки дѣлать, а ты сиди въ теплѣ. На морозѣ-то-молъ, дуракъ, хуже, да и не на всякій день харча промыслишь, а въ острогѣ казенный.

Подумаль старикъ, — сдаваться сталь. Сказываетъ:

Не осерчало бы начальство которое...

А тебѣ-молъ съ нимъ дѣтей крестить! Пущай серчаеть, пущай справляется: не что ему дѣлать, начальству-то твоему: вишь пожалѣлъ!... Ты думаешь, на спину-то тебѣ оно крестъ повѣситъ за то, что ты волкомъ-то по лѣсамъ бродилъ. Этаго, брать, баловства и въ Расеѣ не любятъ.

Старикъ опять подумалъ, а мы ему ото всей артели рубль серебромъ положили: согласился. И пошелъ этотъ старикъ съ нами. Послѣ станетъ сказываться непомнющимъ. Такъ его начальство и писать вездѣ и всегда станетъ.»

Обычай мѣняться именами, любовь ко псевдонимамъ, на этапахъ сильнѣе, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ каторжныхъ. Иногда за самое ничтожное вознагражденіе соглашается бобыль-поселенецъ сказаться каторжнымъ для этаповъ, чтобы объявиться потомъ поселенцомъ вблизи самой каторги, когда облагодѣтельствованный имъ, прикрытый его званіемъ каторжникъ остался далеко назади и гдѣ-либо въ волости воспользовался болѣе легкими и льготными правами посельщика. Обычая этого не остановило и строгое рѣшеніе закона, повелѣвающаго поселенца съ псевдонимомъ оставлять на каторжной работѣ 5 лѣтъ, а каторжному, по наказаніи на мѣстѣ стa ударами лозъ, къ двадцатилѣтнему сроку прибавлять еще пять лѣтъ. Обмѣнъ именами не прекратился и между поселенцами, не смотря на то, что обоимъ предстояло пробыть за то на заводской работѣ по два года.

Другой случай, переданный намъ очевидцемъ, поразительно доказываетъ отсутствіе въ арестантской партіи стремленій къ побѣгу и невозможность существованія такихъ стремленій при томъ плотномъ устройствѣ артели, въ какомъ неизбѣжно шествуетъ каждая партія.

Дѣло было около Тюмени. Партія состояла изъ трехъ сотъ человѣкъ. Пришла она. на полу-этапъ, всегда тѣсный и непомѣстительный. Арестанты пошли на денежную сдѣлку съ офицеромъ. Цѣлью сдѣлки было желаніе партіи идти слѣдующія лишнія версты, чтобы отдохнуть въ этапѣ, и отдохнуть подольше, съ зачетомъ выиграннаго времени. Офицеръ согласился. Партія пошла впередъ послѣ коротенькаго отдыха. Съ дороги, вопреки ожиданіямь, бѣжали трое. Офицеръ собралъ партію въ кругъ,


        528                                  


выбранился, выкорилъ всѣхъ, раскаялся въ своемъ довѣріи и крѣпко пригрозилъ. Партія почувствовала неловкость своего положенія и всю отвѣтственность приняла на себя. Тѣмъ же путемъ облавы, черезъ выбранныхъ доточниковъ-скороходовъ и бывалыхъ бродягъ, но также безъ конвойныхъ, добыли арестанты къ слѣдующему утру всѣхъ троихъ бѣглецовъ своихъ. Привели къ начальнику. Офицеръ возъимѣлъ желаніе наказать ихъ и, не встрѣтивъ со стороны товарищей противодѣйствія, даль каждому по сту розогъ.

Теперь позвольте намъ самимъ еще раздѣлаться съ ними, просила вся артель и, получивши согласіе, прибавила отъ себя каждому еще по пятисотъ розогъ, да такихъ горячихъ, что жестокость ихъ изумила самого, привычнаго къ тѣлеснымъ наказаніямъ, этапнаго офицера.

Третья партія въ жаркій іюльскій день соблазнилась на озеро холодное: искупаться захотѣла и, получивъ дозволеніе, сняла кандалы, разбрелась по берегу (партія была довольно большая), насладилась запретнымъ удовольствіемъ, на сборномъ пунктѣ явилась вся до послѣдняго человѣка. На Борщовскомъ хребтѣ (въ Забайкальѣ) отъ строгаго офицера изъ четвертой партіи бѣжало сразу 6 человѣкъ, и товарищи искать не ходили.

Но чѣмъ дальше въ лѣсъ, тѣмъ больше дровъ. Взаимныя отношенія арестантовъ и конвойныхъ примѣтно усложняются и каждая партія разскажетъ непремѣнно не одинъ случай вымогательствъ съ одной стороны, сильной и надзирающей, и не одинъ случай уступокъ со стороны слабой и подчиненной. Конвойные не упускаютъ ни малѣйшаго повода, чтобы сдѣлать съ арестантовъ поборъ, и изобрѣтательность ихъ въ этомъ отношеніи изумительна.

Въ большей части случаевъ придирки солдатъ носятъ какой-то отчаянный, злобный харавтеръ. Этапный солдатъ, получающій отъ казны около 3 руб. въ годъ, какъ будто хочетъ наградить себя за многотрудную службу свою и немудреный уходъ за арестантами крохами тѣхъ, за кѣмъ надзираетъ. Словно цѣлую жизнь онъ не ѣлъ и вотъ теперь, въ боязни умереть голодною смертію, хватаетъ зря, что попадется, не гнушается никакой скверной, не боится грѣха, что вотъ и нищаго сгребъ въ ослѣпленіи и изступленіи ума своего и деретъ съ его голыхъ плечъ послѣдній кошель. На практикѣ выходить такъ, что гдѣ солдаты линейные — тамъ и каторга, но гдѣ сибирскіе казаки (какъ напр. въ Восточной Сибири), тамъ и пѣсня другая. Казакъ не ѣлъ крупы, не жилъ въ вазармѣ, не получалъ въ приварокъ палки, а потому, умягчившись на мирныхъ деревенскихъ работахъ, на мягкомъ воздухѣ — нравомъ кротче и къ


                                                                                       529


арестантамъ жалостливѣе; на желанія ихъ повадливѣе и уступчивѣе. За казаками арестантамъ лучше. Послушайте — и судите.

Одна этапная партія кончаетъ въ Сибири дневку; рано поутру слышитъ обычную команду: «вставай!» На дворѣ четыре часа ночи; морозъ во всей силѣ утренника, а дѣло зимнее. Въ казармѣ этапной холодно до того, что у арестантовъ зубъ не попадаетъ на зубъ.

Началась суматоха: «въ дорогу собирайся!» Грохочетъ барабань обычный сказъ: «по возамъ!» Выходи на дворъ. Возней въ суматохѣ согрѣваются, по командѣ — собрались. Выведены на дворъ. Надо бы слушаться барабана, укладывать мѣшки на подводы и садиться больнымъ на возы; а тамъ барабанъ замолчалъ: раздается команда словесная: «полы мыть!»

Устали мы, изныли всѣ. Да и не наше дѣло.

Кто дрянилъ, тотъ и чистить: вездѣ это такъ. Мой полы— таково положеніе. 

Положенія такого не слыхали и не видали: смотри на стѣнѣ. Начальство притѣснять не велитъ. 

Это въ прошломъ году было сказано. Ныньче другой годъ идетъ и положенія потому новыя.

Гдѣ онѣ?

Приколотить не успѣли.

Покажи ихъ!

Въ другой разъ приходи, посмотришь.

И за тѣмъ унтеръ-офицеръ отбираетъ изъ партіи, вмѣсто обычной переклички, троихъ или четверыхъ самыхъ говорливыхъ. При этомъ смежныя ворота запираются; ружья беретъ конвой подъ прикладъ и дѣлаетъ цѣпь. Выбранные выводятся впередъ и получаютъ въ руки шайки съ холодной водой; вода дается холодною затѣмъ, чтобы мыть приводилось больше, чтобы партія стояла на холоду и неподвижно на одномъ мѣстѣ дольше. А комнатъ въ казармѣ пять-шесть, а грязи налипло за цѣлый годъ, если не больше: и не видать конца поломойной работѣ. Партіи придется ждать долго; иззябнетъ она вся, измерзнетъ; думаетъ и надумается. Ворота хоть заперли, подъ прикладъ взяли, но осталась лазейка, — зовутъ арестанты старосту.

Поди, староста, спроси: сколько положеній по новому закону. Чортъ съ ними!..

По грошу съ брата!

И конецъ дѣлу, и обычная по положенію стройка во фрунтъ въ двѣ шеренги; конвойные въ авангардѣ, арріергардѣ и съ боковъ. Барабань бьетъ генералъ-маршъ: выходи рядами, а тамъ ужъ иди какъ хочешь. На новомъ этапѣ опять порядокъ послѣ


530

                         

того, какъ разобрали котомки: опять фронтъ въ двѣ шеренги. На правомъ флангѣ — каторжные, въ центрѣ — поселенцы; на лѣвомъ флангѣ — бабы. На новомъ этапѣ опять поборы: «маршъ» къ нимъ на встрѣчу!

Новый видъ поборовъ столько обыкновененъ и общеупотребителенъ, что безъ него и не идти, кажется, арестантской партіи, пока существуютъ эти этапы и живутъ на этихъ этапахъ солдаты, и жестокіе, и сребролюбивые.

Партія желаетъ получить баню по положенію и по закону.

Баня въ починкѣ! — отвѣчаютъ имъ.

Въ починкѣ была, братцы, прежняя; тамъ указали на вашу.

Указъ не приказъ; да и мы на ту стать указать вамъ умѣемъ; нѣтъ у насъ бани; ступайте дальше — тамъ баня новая.

Да можетъ и она въ починкѣ. Законъ велитъ топить баню каждую субботу.

А по копѣйкѣ съ брата положите, такъ и наша поспѣетъ, какъ нибудь законопатимъ...

Почешутся арестанты, подумаютъ, да и велятъ старостѣ развязать мошну съ артельными деньгами, ибо знаютъ, что — по закону — могутъ ходить въ баню и мыть бѣлье, «но не иначе, какъ съ позволенія этапнаго начальника (!?)».

Но до сихъ поръ солдаты, а вотъ и настоящіе этапные начальники, по тѣмъ несомнѣннымъ даннымъ, которыя попадаются въ слѣдственныхъ дѣлахъ и оффиціяльныхъ бумагахъ разнаго рода.

Первый примѣръ:

Арестантъ, на спросѣ въ Томскѣ, показалъ, что у него одинъ этапный начальникъ взялъ въ займы 15 руб. сер. — и не отдалъ. Навели справки, написали батальонному командиру и получили отвѣтъ, что деньги съ офицера взысканы и отправлены по принадлежности къ мѣсту нахожденія кредитора.

Другой примѣръ оправданъ не однимъ десяткомъ случаевъ:

Во многихъ этапныхъ зданіяхъ пропадали казенныя вещи, большею частью желѣзныя, имѣющія передъ прочими болыпую цѣнность: дверныя петли и скобы, печныя заслонки и душники; а на одномъ этапѣ исчезли даже цѣликомъ новыя сосновыя двери. Наведены были справки; оказалось, что всѣ эти вещи проданы торговцамъ и продавали ихъ сами этапные командиры.

И нѣтъ никакихъ средствъ искоренить это зло!—говорили намъ люди знающіе, заинтересованные этимъ дѣломъ, какъ люди, ремонтирующіе этапныя зданія.


531


А подумать, пріискать! — было у насъ на умѣ, но знающе люди предупредили отвѣтомъ:

Придумать могли одно только: душники закладывать кирпичемъ; вмѣсто заслонокъ рогожу моченую вѣшать, а двери и безъ скобокъ живутъ...

Третій случай:

Въ Пермской губерніи, почтовымъ трактомъ отъ Екатеринбурга къ Москвѣ тянется небольшой обозъ съ чаемъ, съ пятью-шестью возчиками. Сзади партіи ѣдетъ на подводѣ въ одну лошадку офицеръ; по обыкновеннiю господинъ этотъ кричитъ арестантамъ: — Давайте по два рубля съ человѣка и дѣлайте, что хотите.

Состоялось согласіе; учинилась сдѣлка, отсчитаны деньги: арестанты бросились на возы всей партіей; сорвали нѣсколько цибиковъ (т. е. мѣстъ). Возчики сбѣжались въ кучу, бросились отбивать пограбленное, но конвой сдѣлалъ цѣпь — не пустиль. Награбленный чай въ сосѣднемъ городѣ сбытъ былъ темными путями черезъ надежныхъ людей; деньги получены натурой, разделены по ровну на каждаго человѣка. Затѣялось слѣдствіе, тянулось долго и много...

Таковы бывали начальники смирные, а бываютъ и сердитые:

Иной придетъ будить партію да увидитъ, что нашъ брать нѣженка распустился на ночь, чтобы слаще спать: кандалы съ ногъ спустилъ для легкости; подавай штрафныя деньги по положенію. А положеніе это онъ въ трубѣ углемъ пишетъ....

Бывало и вотъ что: у меня отъ морозу лицо опухло. Увидалъ это этапный офицеръ, въ рыло съѣздилъ.

Ты (говорить) клейма вытравляешь.

И не думалъ, ваше благородіе: морозь пошутилъ.

Затопалъ ногами, закричаль зычнымъ голосомъ:

Плетей подавай!

Дать мнѣ ему было нечего: вздулъ меня. Другой, денежный, откупился отъ такой же напасти. Саломъ бы гусинымъ смазать надо, и сало подъ рукой: всякій этапный солдатъ сало это на тотъ случай держитъ; а сунься — четвертакомъ за махонькій кусочикъ не отдѣлаешься. Не дашь: начальству подъ страхъ подведетъ; а дать — не изъ чего. По Сибири нашъ брать идетъ совсѣмъ безъ денегъ. Тамъ деньгами помогаютъ мало; больше живьемъ да харчами.

Четвертый случай:

Идетъ по этапамъ арестантъ бывалый и тертый, изъ бродягъ. Дорогой онь, по обыкновенію, крѣпко промотался; надо добыть денегъ покрупнѣе и побольше. Нехитрая штука въ займы взять


532

                               

у старосты или въ артели; мудреная штука взять деньги у офицера и взять безъ возврата. Попробовать надо: такого случая на этапахъ не слыхивали. Задумалъ арестантъ про себя и товарищамъ объ этомъ передалъ. Выслушали тѣ, посмѣялись: выдумка понравилась. Рѣшили всѣ стоять за одно, помогать ему, а на несчастный случай выручить. И пошло дѣло въ ходъ такимъ обравомъ: пускаетъ арестантъ между спутниками слухъ, что добыль онъ контрабандное золото въ порошкѣ, по случаю. Штука дорогая, да онъ, бѣдный заключенникъ, не стоить за цѣной, и продалъ бы съ радостію, да не кому; ходячее-де серебро для него лучше. Въ лавку снести — конвой не велитъ, а начальству своему онъ не прочь передать за все, за что ему будетъ угодно взять. Пошелъ этотъ слухъ отъ арестанта къ другому, дошелъ до конвойныхъ солдатъ, а изъ устъ солдатскихъ попалъ и въ офицерскія уши. Разгорѣлся офицеръ на легкую добычу; присталъ къ арестанту:

Продай!

Извольте!

Взялъ офицеръ золото, отнесъ къ серебряннику (дѣло было въ Томскѣ), показалъ мастеру:

Гдѣ взяли?

У арестанта.

Подумалъ серебрянникъ, смекнулъ — и отвѣтилъ:

Золото. Покупайте его, давайте что ни спросить.

А купишь его у меня?

Отчего не купить? Зайдите на обратномъ пути, когда проводите партію: теперь денегъ нѣтъ, да и свидѣтели близко, а тогда куплю.

Проводилъ офицеръ партію, пришелъ къ серебряннику. 

Ступайте, ваше благородіе, въ котельный рядъ: тамъ не возьмутъ ли?Порошокъ вашь — тертая сущая мѣдь, безъ обману. Золото бываетъ не такое.

Приводя всѣ эти частные случаи, объясняющіе взаимныя отношенія арестантовъ и провожатыхъ, мы брали ихъ въ томъ видѣ, въ какомъ они попадались намъ, и не составляемъ связной и общей картины, потому что не имѣли на то права. Право наше безсильно и потому еще, что приведенные примѣры частные: сегодня одинъ случай, — завтра другой. Одинъ за другой не отвѣчаетъ, одного за другимъ ни предвидѣть, ни ожидать невозможно. Каждый имѣетъ свой характеристическій оттѣнокъ, одинъ на другой не похожъ, и если нѣтъ крупныхъ противорѣчій и отрицаній, то потому, что мастера-художники одни и тѣ же, одной и той же школы. Для картины кладется все-таки одинъ


533


только грунтъ прочный, все другое для насъ мало опредѣлилось. Краски накладываются такой грубой кистью, что въ рисункѣ не ожидаешь ни изящества, ни полноты, ни законченности. Мастера, правда, умѣлые и досужіе, но, какъ владимірскіе богомазы, они на работѣ не спѣлись, въ пріемахъ не условились, идуть особнякомъ, на двѣ стѣны и смѣны: одинъ пишетъ лица, другой только одежду, «долишное». Работа раздвоилась. Одинъ пишетъ, что можетъ, другой — что хочетъ: нѣтъ, стало быть, ни лица, ни образа. Иногда вмѣшивается третій и тогда совсѣмъ уже нельзя распознать не только деталей, но и общаго въ картинѣ...

Записокъ пересылаемые арестанты не ведутъ, да и вести не могуть: бумага, перо  и чернила для преступника — плоды запрещенные. Отрывочные разсказы ведутъ къ одному — къ вѣрѣ на слухъ и къ такому заключенію, что только на взаимныхъ договорахъ и условіяхъ и можетъ существовать вся эта гниль и путаница отношеній. Пока существуетъ этапная система препровожденія ссыльныхъ въ томъ видѣ, въ какомъ она есть теперь — характеръ этихъ отношеній измѣниться не можетъ. Язва слишкомъ застарѣла для того, чтобы прочить ей благопріятный исходъ. Такія язвы медицина лечитъ только хирургическимъ ножемъ. Накладывать пластыри, дѣлать мѣстныя и поверхностныя перевязки — значить обманывать себя и больныхъ. Больные сами хорошо это знаютъ и въ выводахъ не затрудняются.

Какъ вы водку въ тюрьмѣ достаете? — спрашивалъ я одного изъ арестантовъ.

Штофъ водки стоитъ на волѣ 80 коп.; дамъ солдату 1 р. 60 к. — принесетъ.

Т. е. таковъ законъ, таково положеніе; иначе и быть не можетъ, иначе никогда и нигдѣ не бывало и не будетъ.

Арестантское дѣло такое (объясняли мнѣ другіе преступники): не согласенъ одинъ—другого попроси; этотъ заупрямился— третьяго попробуй. На четвертомъ не оборвешься, посчастливитъ: соблазнится четвертый. Такого и примѣра не запомнимъ, чтобы четыре солдата всѣ каменные были.

Только крѣпкая и давняя практика даетъ такіе смѣлые и рѣшительные выводы и заключенія.. Язва продолжаетъ гнить, а между тѣмъ болѣзни далеко еще до кризиса и до благопріятнаго исхода. Арестанты все-таки продолжаютъ говорить и думать свое.

Этапы старые, холодные: ихъ не починяютъ; солдаты на нихъ народъ перемытой, перетертой: ихъ и не смѣняютъ. Хорошихъ — говорить — въ Сибири найти никакъ не возможно. Нашему брату оттого не легче, тутъ нашъ брать поневолѣ чрезъ хлѣбъ калачь достаетъ, и много на это денегъ изводить.


534                               


Этапные себя соблюдаютъ, да и мы глядимъ въ оба, чтобы и наша кроха нигдѣ не пропадала. Рука руку моетъ: обѣ чисты бываютъ.

Ребята! — говорить одинъ офицеръ своей партіи. Мнѣ надо поспѣвать къ сроку по важному дѣлу. Пойдемте дальше на этапъ, безъ остановокъ, сразу. Дѣло небольшое: всего 12 верстъ.

Арестанты прошли уже пятнадцать верстъ; офицеръ не изобидѣлъ; смирный былъ человѣкъ. Пора стояла лѣтняя, время теплое. Посулилъ офицеръ накормить за это горячими щами на собственной счетъ; обѣщалъ достать мяса на этапѣ.

Ладно, братцы! Пойдемъ дальше. Ведите, ваше благородье!...

Зимнее время сулитъ другое и судить иначе. Между городами Нижнеудинскомъ и Красноярскомъ гдѣ-то сгорѣлъ этапъ (кажется, Камышедской). Сгорѣлъ онъ осенью, на зимніе холода; починить и поправить его не успѣли; а между тѣмъ на волъныя квартиры становить арестантовъ запрещено, подъ строжайшею отвѣтственностью. Вести ихъ дальше — силы не позволять: вмѣсто 25 верстъ придется сдѣлать 60 — пространство не въ силахъ человѣческихъ плечъ и ногъ. Чтб тутъ дѣлать? Одинъ командиръ надумалъ наскоро опростать уцѣлѣвшія отъ пожара этапныя конюшни. Арестанты помѣщеніемъ остались какъ будто довольны и безропотны, не смотря на то, что на дворѣ стояла глухая, морозная осень, которую въ Россіи свободно называютъ зимою. На покушеніе вести дальше, слѣдующая партія отвѣчала крикомъ, обѣщаніемъ употребить съ своей стороны насиліе, хотѣла разбѣжаться.

Человѣколюбіе и справедливость арестанты ободряють — наивно замѣчалъ мнѣ одинъ изъ этапныхъ.

Да кто ихъ не любить? — хотѣлъ я замѣтить ему; но, зная, что не всѣ знаютъ объ этихъ доблестяхъ и довѣряють имъ, — вписалъ въ дневникъ свой слѣдующія строки:

«Деревянные этапы и полу-этапы, за долгое стояніе со времени постройки своей, производившейся въ Сибири между 1824 и 1830 годами, пришли въ такую ветхость, что современный ремонтъ даетъ возможность исполняющимъ строительскія обязанности класть большія деньги въ карманъ и большія, но дешевыя заплаты на старыя и гнилыя прорѣхи. Дѣло, естественнымъ образомъ, отъ этого не выигрываетъ. Не тесомъ обшивать и потомъ проходиться по этой обшивкѣ казенной желтой или сѣрой краской, а выстроить вновь, и совсѣмъ уничтожить эти утлые, гнилые, холодные сараи. Вотъ прошла только одна недѣля послѣ того, какъ поправленные этапы сданы были ремонтеромъ пріемной коммисіи, я вижу десять этаповъ такихъ (вижу зимой), и во


 535

всѣхъ углахъ намело снѣгу, намерзли такъ называемые зайчики. Въ одномъ углу даже цѣлая груда снѣгу, сбитая вѣтромъ по всей длинѣ этапной казармы, подъ нарами. Не помѣшали вѣтру и досчатыя  заплаты; не помѣшали злу и надзоръ коммисіи и ревизія ея. Предатель-вѣтеръ выдаетъ дѣло въ наготѣ.

И другое горе: этапы противъ прежнихъ плановъ и соображений сдѣлались тѣсны, неспособны вмѣщать всего количества проходящнхъ арестантовъ. Въ пяти —  шести комнатахъ на этапахъ, въ трехъ на полу-этапахъ, приводится иногда помѣстить до 500 человѣкъ. Арестанты ложатся на полъ, чуть не другъ на друга, валятся подъ нары, гдѣ ихъ встрѣчаетъ сквозной, сырой и холодный вѣтеръ.

Во всякомъ случаѣ лежащимъ на нарахъ всегда такъ тѣсно, что они едва поворачиваются и полагаютъ обыкновеннымъ явленіемъ, если многіе, прицѣпившись на краю наръ, лежать поперекъ другихъ товарищей, прямо и непосредственно у нихъ на ногахъ. И вотъ отсюда новое злоупотребленіе въ ущербъ общаго арестантскаго интереса: бывалые и опытные изъ нихъ платятъ солдатамъ нѣсколько денегъ, чтобы ѣхать впередъ товарищей. Отъ 8 до 15 коп. съ человѣка платятъ за то, чтобы сѣсть на подводу и прибавляютъ четыре коп. съ человѣка, чтобы подшибить шаткую совѣсть инвалиднаго солдата, и уѣхать денежнымъ и желающимъ на этапъ впередъ другихъ. Здѣсь счастливые и занимаютъ мѣста лучшія, мѣста на печи, на нарахъ. Продѣлки подобнаго рода такъ часты и денежныя вымогательства со стороны солдатъ столь обыкновенны, что арестанты, не придавая имъ особеннаго значенія, смотрятъ на нихъ, какъ на дѣло законное, неизбѣжно фатальное. Услаждая себя потомъ въ разсказахъ объ этомъ всѣмъ желающимъ вѣдать, арестанты и тогда относятся къ прошлому со всѣмъ равнодушіемъ и безъ всякой озлобленности. Вообще требовательные на равноправность общую по идеѣ артельнаго устройства и нетерпѣливые, неуступчивые при поползновеніяхъ на привилегію, — арестанты въ этихъ случаяхъ отчасти измѣняютъ своимъ обычнымъ правиламъ. Только одни кандальные, т. е. ссылаемые на каторгу, остаются имъ неизмѣнно вѣрны. У этихъ право удобно поместиться въ казармѣ предоставляется тому, кто ловчѣе, кто шибче бѣгаетъ; принято за правило бросаться въ кандальную казарму опрометью тотчасъ


536


послѣ того, какъ перекликали ихъ по списку и произвели осмотръ (если не успѣли или не догадались откупиться): нѣтъ ли денегъ, трубокъ, ножей».

Я въ крѣпко — морозный день зашелъ въ одинъ спопутный этапъ за Томскомъ; часъ спустя послѣ того, какъ въ него вошла партія, и увидѣлъ безобразную картину безпорядочнаго размѣщенія арестантовъ, какъ овечьяго гурта, какъ стада: большая часть путешественниковъ толпилась около топившейся печи. Одинъ взгромоздился на уродливое громадное чудовище — печь и свѣсилъ свои ноги въ кандалахъ.

Пошелъ прочь! — ожесточенно и грозно закричалъ на него вошедшій вмѣстѣ со мною офицеръ, не этапный, но имѣвшій на подобное приказаніе нѣкоторое право.

Я изумился его смѣлости; пораженъ былъ его крикливостью, и рѣшился робко замѣтить ему свое простое:

Пусть погрѣется!

Помилуйте! — продолжать кричать офицеръ. Кандалами замазку обколачиваетъ, кирпичи обламываетъ, печь портить. Не успѣешь выбѣлить, опять замазывай.

Но здѣсь холодно, даже морозно.

Казармы старыя, обветшалыя! — замѣтилъ съ своей стороны этапный командиръ.

Не вѣрьте, ваше благородье! послышался иной голось изъ толпы, сзади. Печь-то они затопляютъ передъ тѣмъ, какъ партіи придти: вонъ и дрова не прогорѣли. Всю недѣлю этапъ холодный стоить: его въ два дня не протопишь.

Крикливый офицеръ опять закричалъ; силился оправить товарища по оружію; но рѣчь арестанта была выговорена. Его искали, но, за многолюдствомъ и тѣснотой толпы и ловкостью говоруна, его не нашли.

Зло этапнаго холода остается все-таки зломъ и живою струною, которая звучитъ при самомъ ничтожномъ уколѣ, при малѣйшемъ прикосновеніи къ ней. Звучитъ она одно, хотя и въ разныхъ тонахъ:

Стынешь, стынешь дорогой-то, а придешь — и согрѣться негдѣ! — замѣчали кроткіе. Умѣренные прибавляли къ тому слѣдующее:

Трубу закроемъ: угаръ такой, что головы на плечахъ не держишь. Случалось, другіе опивались этимъ угаромъ до смерти. Не закрыть трубы — зубъ не попадаетъ на зубъ; цыганскій потъ обезсилитъ.

Куда ни кинь — вездѣ клинъ, заключали озлобленные. Въ маленькихъ полу-этапахъ навалять народу въ казармѣ — не


537


протолкаешься. Окна двойныя, съ рѣшетками — не продохнешь. Есть въ дверяхъ окошечко: открыть бы! Такъ солдать снаружи защолкнулъ. «Отвори, молъ, служивый, — сдѣлай милость!» — Давай, слышь, грошь! — «Возьми, чортъ съ тобой!» Вотъ наше дѣло какое!

Заѣзжалъ я на этапы и теплой порой, въ весеннее время, и писалъ въ дневникъ на ту пору такія строки:

«Сазановскій этапъ (между Тобольскомъ и Тюменью).

Въ этапныхъ казармахъ, по случаю весенней бездорожицы и задержки на Иртышѣ, скопилось 230 человѣкъ арестантовъ. На небольшомъ и тѣсномъ этапномъ дворѣ, образуемомъ обыкновенно съ одной стороны арестантской казармой, съ другой — офицерскимъ флигелемъ, выходящимъ на улицу, и съ двухъ остальныхъ — острожными палами (бревенчатымъ тыномъ), на дворѣ этомъ происходиль рѣшительный базаръ. Кругомъ двора сидѣли бабы, дѣвки; дѣвчонки, солдаты; передъ каждымъ и каждой лежали разные продукты и товары: творогъ, молоко, квасъ, щи, каша, пироги. Какой-то солдать продаетъ всякую мелочь: мыло, пуговки, петельки, и сладкое: конфекты, изюмъ, пряники.

Кто это покупаетъ? спросилъ я солдата.

Поселенцы своимъ ребятенкамъ, да мало.

Вижу: одинъ бритый арестантикъ съ тузомъ на спинѣ, въ кандалахъ, несетъ ковшикъ съ квасомъ и шаньгу (колобокъ).

Сколько заплатилъ?

По три копѣйки серебромъ.

На крылечкѣ поселенецъ, съ семьею, — впятеромъ хлѣбаетъ молоко (на дворѣ стояли послѣдніе дни святой недѣли). Я спросилъ и его о цѣнѣ припасовъ.

Гривенникъ даль: вишь великіе дни идутъ, захотѣлось.

А получаетъ отъ казны только З 1/2 — 6 коп., а иногда и меньше, потому что количество кормовыхъ зависитъ отъ справочныхъ цѣнъ на хлѣбъ въ данной губерніи и хотя цѣны мѣняются въ теченіи года, но казенное положеніе на круглый годъ остается одно и тоже. Продавцы этого не принимаютъ въ разсчетъ и соображеніе; берутъ все, что вздумаютъ и что захотятъ. Контроля нѣтъ; наблюденій и не бывало. Продавцы эти (преимущественно женщины — жены тѣхъ же этапныхъ солдатъ; рѣдко деревенскія бабы, иногда сами солдаты, въ особенности отставные изъ этапныхъ), дѣйствуютъ огуломъ, шайкою, предварительно сговорившись, между собою, условившись : 50 коп. сер.


538                           


(по ихъ таксѣ) стоить l 1/2 фунта варенаго мяса неопредѣленнаго вида, сомнительной доброты; 25—35 коп. берутъ онѣ, эти бабы-торговки, за чашку щей, которые и названіе носятъ щей арестантскихъ, купоросныхъ, и слывуть вездѣ съ такимъ приговоромъ: «наши щи хоть кнутомъ хлещи: пузыря не вскочить и брюха не окормятъ». При покупкахъ подобнаго рода арестанты обыкновенно дѣлаютъ складчину, человѣка по два, по четыре вмѣстѣ и «хоть немножко да похлѣбаешь горяченькаго, а безъ того на сухомяткѣ просто бѣда!» — замѣчаютъ они и жалуются всегда на постоянную рѣзь въ желудкѣ, на продолжительную и сильную одышку и проч.

По Сибири однако все-таки харчъ подешевле, — толкуюгь другіе. По Пермской губерніи тоже сходныя цѣны; а вотъ по Казанской — просто приступу нѣтъ ни къ чему.

Отъ казны на этапъ (говорилъ мнѣ этапный офицеръ) ничего не полагается, кромѣ тепла и свѣчъ: но и свѣчи прежде клали на цѣлую ночь, а теперь только до зари, до зари только....

И послѣднія слова офицеръ старается громче выкричать, можетъ быть для пущаго внушенія арестантамъ, что вотъ-де я и стороннимъ людямъ тоже, что и вамъ сказываю; а можетъ быть, и оттого громко говорить этапный, что на дворѣ творится рѣшительный базарь, со всѣми признаками сходокъ подобнаго рода: крикомъ, шумомъ, гамомъ. Все это слилось, по обыкновенію, въ одинъ гулъ. Въ этапномъ базарѣ было только то особенное,  что звенѣли цѣпи, да покупатели были безъ шапокъ, съ бритыми  на половину головами и съ желтыми тузами на спинахъ.

Мы пошли по казармамъ. Ихъ было шесть, какъ и прежде, какъ несомнѣнно увидимъ и впереди, потому что ни въ чемь нѣтъ такого однообразія и постоянства, какъ въ устройствѣ этаповъ: изобразить одинъ, — значить всѣ описать.

Два дома: одинъ окнами на улицу для офицера и команды, другой внутри на дворѣ, окруженный частоколомъ, для арестантовъ. Посмотрѣть съ фасу: стоить желтенькій домикъ, въ серединѣ крылечко, съ боковъ примыкаетъ частоколъ; въ немъ также


539


по серединѣ широкія ворота: правыя на арестантскій дворъ, лѣвыя на конюшенный дворъ, отделенный отъ перваго частоколомъ. Войдешь крылечкомъ въ пролетъ сѣнёй въ сквозной коридоръ наружной казармы и знаешь: в правой половинѣ двѣ комнаты, изъ которыхъ ближнюю прокуриваютъ тютюномъ этапные солдаты, дальнюю — конвойные казаки. Въ лѣвой половинѣ двѣ комнаты для этапнаго офицера, завѣдующаго двумя ближними полуэтапами; тамъ же его прихожая и кухня. На этапѣ, кромѣ офицера, живетъ еще каморникъ-сторожъ и уже больше никого.

Войдемъ коридоромъ на дворъ: здѣсь арестантская казарма и совершенно такая же какъ первая, той же длины и того же плана, т. е. также она раздѣлена на двѣ половины и каждая половина на двѣ казармы: правая и лѣвая для идущихъ на поселеніе. Двѣ заднія казармы (правая и лѣвая) разделены поперечной стѣной на двѣ поменьше, изъ нихъ стало четыре маленькихъ: въ одной, направо — женщины, налѣво — запоздавшіе на этапъ поселенцы. Въ двухъ заднихъ помѣщаются кандальные, т. е. ссыльно-каторжные. Чтобы попасть къ нимъ, надо обойти кругомъ всей казармы и попадать дверями съ внутренняго фаса ея. Тамъ узнаешь, что правѣе арестантской казармы дворъ называется женскимъ, а домишко на немъ — баней.

Оглядимся въ казармѣ.

Въ одной и той-же помѣщены были и холостые и женатые поселенцы на общій соблазнъ. Ссыльно-каторжные отдѣлены; но отсюда въ Тобольскъ пойдутъ и тѣ и другіе и женщины, въ общей кучѣ, не дѣлясь, не дробясь, какъ шли они изъ Россіи.

Въ казармахъ поразиль насъ возмутительно-дурной запахъ, хотя на то время открыты были окна. Более тяжелымъ и съ трудомъ выносимымъ запахомъ отшибали тѣ казармы, въ которыхъ помѣщались женщины. Съ женщинами въ одной казармѣ жили дѣти.

Бѣдныя дѣти!—говориль мнѣ со вздохомъ ко всему привыкшій, ко многому въ жизни равнодушный эгапный офицеръ.

Зимой, продолжалъ онъ, на дѣтей смотрѣть страшно: коченѣлыя, испитыя, больныя, кашляютъ; многія кругомъ въ язвахъ; сыпь на всѣхъ....

Но еще не столько опасны язвы физическія, сколько тѣ, которыя упадаютъ на мягкое дѣтское сердце отъ сосѣдства съ такими взрослыми; впрочемъ не лучше участи дѣтской участь и взрослыхъ арестантовъ, которымъ путь до Тобольска тянется иногда около года. Лишенія и болѣзни неизбѣжны и встрѣчаютъ ихъ вездѣ, во всякое время года. Тобольская тюремная 


540


больница наполняется каждою зимою больными отмороженіемъ членовъ (pernio) до антонова огня; тюменскую и екатеринбургскую тюремныя больницы нашелъ я (въ апрѣлѣ прошлаго года) наполненными, до тѣсноты, больными тифозной горячкой. Арестанты обязаны идти 500 верстъ въ мѣсяцъ, не разбирая никакой погоды. Только двѣ распутицы, по поводу вскрытія и остановки рѣкъ (весенняя и осенняя), задерживаютъ проходящія партіи  въ тюрьмахъ и на этапахъ. На мой проѣздъ по тюменскому тракту на одномъ этапѣ скопилось 250, на другомъ 230; на третьемъ 280 человѣкъ. Въ Тобольской тюрьмѣ собралось до двухъ тысячъ; въ тюменскомъ острогѣ полторы тысячи.

Удивительно ли, что при такомъ накопленіи арестантовъ, такая духота въ казармахъ и такое зловоніе, когда стѣны успѣли прогнить цѣликомъ, когда большая часть зданій построена на мѣстахъ болотистыхъ, когда многіе этапы, въ половодье, очутятся стоящими на острову, залитые со всѣхъ сторонъ водой, когда эта вода на полъ-аршина въ глубину застаивается и промзгнетъ на самыхъ этапныхъ дворахъ, въ самыхъ этапныхъ зданіяхъ.

Въ особенности нестерпима казарменная духота н сильно зловоніе, когда арестанты, въ ненастную погоду, приходятъ всѣ мокрые. Ночью, когда ставятъ парашу — кадку ночную, казарменная атмосфера перестаетъ имѣть себѣ подобіе. По словамъ очевидца: «смрадъ отъ этой параши нестерпимый! И эти несчастные какъ будто стараются какъ можно болѣе выказать отвратительную сторону своего человѣчества. Они такъ сказать закаливаются здѣсь во всѣхъ порокахъ. Между ними всегда шумъ, крикъ, карты, кости, ссора, или пѣсни, пляска. Боже, какая пляска! Однимъ словомъ, тутъ истинное подобіе ада!»

Понятно, почему Тобольская тюрьма тяготится множеством больныхъ острыми болѣзнями; понятно, что въ такихъ случаяхъ и самая смертность увеличивается за недостаткомъ фельдшеровъ и лекарствъ. Къ чистотѣ и опрятности зданій приставники изъ 


541


солдатъ не пріучены. Большая часть изъ нихъ не живетъ при мѣстахъ. Солдаты присылаются женатыми, а потому на новомъ мѣстѣ спѣшатъ поскорѣе обзавестись собственнымъ домомъ и хозяйствомъ. Заплативши 15, 18, 20 рублей за цѣлую избу, солдатъ отдаетъ ей все свое свободное время и потомъ маклачить около арестантовъ торговлей и продаетъ имъ за 3 к. кринку молока, за три жареныхъ рыбки беретъ 6 коп.; за фунтъ хлѣба l 1/2 и копѣйку за небольшую чашку промзглаго, съ плѣсенью, квасу. Въ этомъ — всѣ отношенія приставниковъ къ проходящему люду, и затѣмъ все для себя и для собственнаго хозяйства. Семейнымъ солдатамъ положено отводить земли подъ поля и сѣнокосы, но военный человѣкъ на мирныя и кропотливыя занятія не идетъ, предпочитая имъ крохоборливыя, но настойчивыя вымогательства и поборы съ проходящихъ арестантовъ. Полей солдаты не пашутъ, хлѣба не сѣютъ; сѣнокосные луга отдаютъ въ кортомъ. Припомнимъ при этомъ, что каждый этапный солдатъ, исправляя казенную службу, долженъ пройти пѣшкомъ 100 верстъ въ недѣлю; въ годъ (50 недѣль) больше 5 тысячъ и во весь срокъ службы (отъ 15 — 20 лѣтъ) обязанъ обработать 75 — 100 тысячъ верстъ! О правильномъ и прочномъ хозяйствѣ тутъ нечего думать; много, если хозяйка солдата съумѣетъ обзавестись огородомъ, капусту съ котораго во щахъ продаетъ она потомъ дорогою цѣною тѣмъ же арестантамъ.

На одномъ полу-этапѣ встрѣтилъ я двухъ солдатъ-сторожей. Полу-этапъ былъ пустъ, хотя сосѣдніе этапы были биткомъ набиты. Одинъ изъ солдатъ былъ семейный, и такъ какъ вблизи не было селенія, то онъ помѣщался съ семьей на полу  этапѣ.


542


Въ комнатѣ его уютно и опрятно, на стѣнѣ виситъ конская сбруя.

Лошадку, — говорить, — держу. Двоихъ дѣтей кормить надо; въ работу лошадку пускаю, отдаю мужикамъ.

А что же, арестантовъ на ней не возишь?

Никакъ нѣтъ! Я около арестантовъ не поживляюсь, отвѣчалъ солдатъ на вопросъ мой и лгалъ. Лгалъ сколько потому, что селеніе было далеко, столько и потому, что чѣмъ же дѣтей кормить, чѣмъ же самому заниматься? Усталыя партіи нуждаются въ конныхъ подводахъ и особенно на вторую половину пути, и именно отъ полу-этапа. Да и кто же отъ денегъ прочь?..

Не совралъ солдатъ на этотъ разъ въ одномъ только, что и на этомъ полу-этапѣ бываетъ огромное стеченіе арестантовъ и что всю громадную массу ихъ поведутъ тѣ же 20 конвойныхъ (немного больше, немного меньше), наряжаемыхъ обыкновенно отъ этапа. Къ этому числу прибавятъ четырехъ казаковъ конныхъ, и на взаимномъ довѣріи, на взаимныхъ уступкахъ и одолженіяхъ, пойдеть огромная толпа преступниковъ съ такимъ ничтожнымъ числомъ конвойныхъ.

Дальше мы знаемъ, что дневки или растахи (черезъ два дня въ третій) мало помогаютъ дѣлу, мало подкрѣпляютъ силы путешественниковъ. Арестанты, пришедшіе въ Тобольскъ (почти всѣ до единаго), обыкновенно жалуются на общую слабость во всемъ организмѣ, на ломоту въ ногахъ, на сильное удушье. Ревматизмъ — такой частый и неизбѣжный гость, что почти получилъ названіе этапной болѣзни. Сверхъ того, у мужчинъ открываются грыжи, у женщинъ маточныя болѣзни. Понятно, отчего Приказъ о ссыльныхъ вынужденъ бываетъ большое число приходящихъ преступниковъ назначать въ разрядъ такъ называемыхъ неспособныхъ. Неспособные эти, составляя особый классъ людей въ составѣ сибирскаго населенія, не платятъ податей и повинностей, обременительны для обществъ, на большую половину бродятъ, и весь классъ людей этихъ действительно неспособный.

Самое направленіе этапнаго пути, Богъ вѣсть когда и кѣмъ намѣченнаго, въ настоящее время, при современныхъ требованіяхъ, не выдерживаетъ никакой критики. Намъ выставляютъ множество неудобствъ; высказываютъ замѣчательное количество справедливыхъ сѣтованій. Тратится лишнее число 


543


государственныхъ суммъ, лишнее количество человѣческихъ силъ, излишнее число верстъ и пространствъ. Въ старыя времена, когда ближайшiй сибирскій путь шелъ въ Тобольскъ, только на Вологду и черезъ Верхотурье, крюкъ для ссыльныхъ былъ конечно значительнее; но и теперь, когда повернули его на Пермь черезъ Екатеринбургъ, путь для ссыльныхъ не сдѣлался настоящимъ. Арестанты идуть далеко въ сторону отъ тѣхъ сибирскихъ трактовъ, которые проложила себѣ коммерція, всегда соблюдающая пространство и время, всегда намѣчающая короткіе и прямые пути вездѣ, гдѣ-бы то ни было, даже и въ нашей безпредѣльной и дикой Сибири. Арестанты не идутъ тамъ и почтовыми трактами, которые обыкновенно длиняѣе купеческихъ, но короче казеннаго этапнаго. Такъ, напр., съ Тюмени партіи преступниковъ, вмѣсто того, чтобы черезъ Барабинскую степь идти прямо на Томскъ, сворачиваютъ по старому преданію на Тобольскъ и идутъ прямо на сѣверъ, подвергаясь по зимамъ неблагопріятному, зловредному вліянію сѣверныхъ вѣтровъ и непогодь. Если эти непогоды упорно стоятъ долгое время (чтб случается очень часто), арестанты приносятъ въ Тобольскъ всѣ поголовно одышку, колотье въ груди, отмороженные носы, щеки, отвалившіеся пальцы. Изъ Тобольска партіи идутъ на Тару, совершая огромный новый излишекъ пространствъ, и идутъ въ тоже время по мѣстамъ мало населеннымъ, климатически и экономически неблагопріятнымъ. Одинъ Иртышъ партіи переходять нѣсколько разъ, безъ всякой нужды и какъ будто для однихъ только излишнихъ издержекъ на пути, какъ будто для того только, чтобы своими посѣщеніями поддержать быстро упадающую славу древняго и нѣкогда очень большого города Тобольска. Не говоримъ уже о множествѣ другихъ переправь черезъ другія рѣки, роскошь, которую можно бы легко обойти! Не говоримъ также о томъ излишкѣ переходовъ, которые, напр., принуждены дѣлать поселенцы, назначенные въ округа: Тюменскій, Ялуторовскій, Курганскій и Туринскій, и обязанные такимъ образомъ идти старымъ пройденнымъ путемъ назадъ изъ Тобольска, куда они ходили только ради одного Приказа о ссыльныхъ и оттого сдѣлали отъ 435 до 517 верстъ лишнихъ. Не говоримъ уже о неудобствахъ этапныхъ помѣщеній, о той мучительной трудности, съ какою сопряженъ неблагопріятный во всѣхъ случаяхъ образъ пѣшаго хожденія, и проч., проч. Не говоримъ мы обо всемъ этомъ потому, что во 1-хъ, много объ этомъ говорено въ недавнее время въ нашихъ періодическихъ изданіяхъ, а во 2-хъ и потому, что мы знаемъ о намѣреніи облегчить арестантамъ тяжесть этапнаго пути. Когда выяснится дѣло въ дальнѣйшихъ 


544


подробностяхъ, — нѣть сомнѣнія въ томъ, что значеніе Тобольска померкнегь передъ значеніемъ другого города, Тюмени, того камаго, изъ котораго — по проекту гр. Сперанскаго — перевели «по солодничьей части Присутствіе» въ Тобольскъ и переименовал его тамъ въ Приказъ о ссыльныхъ. Мы увѣрены въ одномъ, что настоящій способъ препровожденія ссыльныхъ безполезенъ и далеко не оправдываетъ тѣхъ ожиданій, которыя клали на него въ началѣ двадцатыхъ годовъ настоящаго столѣтія, когда совершалось, по проектамъ графа Сперанскаго, преобразованіе сибирскихъ губерній.

Возвратимся назадъ, къ тѣмъ же этапамъ, каковыхъ по одной Сибири считается 60, да при нихъ 64 полу-этапа.

Этапную жизнь собственно арестанты любятъ, хотя она и представляетъ цѣпь стѣсненій и вымогательствъ, и любятъ они ее потому, можетъ быть, что она какъ будто ближе къ свободной жизни, дорогой для всякаго человѣка. Съ этапами арестанты разстаются неохотно. Я видѣлъ ихъ наканунѣ каторги и могу свидѣтельствовать, что въ лицахъ, въ поступи, въ тонѣ «Милосердной» и видится, и чуется гнетущая тоска и отчаяніе. То и другое объясняется близостью мѣста, при одномъ воспоминаніи о которомъ у всякого сжимается сердце; не всякій съумѣетъ собрать силы и показаться наблюдателю сохранившимъ твердость духа, а тѣмъ болѣе храбрымъ въ поступкахъ и поступи. Арестанты приходятъ на каторгу безъ денегъ, рваные, голые, безъ надежды и безъ родины...

Медленно подвигается партія къ заводу, молчаливая, окруженная всяческою форменностью. Еще за нѣсколько верстъ надъ арестантскими головами уже прогремѣла команда: «приформиться!» — по которой всѣ должны быть по мѣстамъ, всѣ въ кандалахъ и при котомкахъ. Всѣ должны приготовиться какъ бы къ какому великому таинству.

Вотъ партія на мѣстѣ. Мѣстное начальство принимаетъ арестантовъ по списку.

Надо кандалы расковать! — говорить оно на томъ основанiи, что дорожныя кандалы возвращаются конвойнымъ; на каторгѣ надѣваютъ новыя.

Да ужъ завтра сдѣлаемъ это! сегодня не успѣемъ всѣхъ очистить и опять запаять, — замѣчаетъ пріемщикъ въ простотѣ сердца.

Расковать недолго! — объясняетъ этапный офицеръ, бывалый и много-смекающій, и просить:

Мнѣ очень нужно спѣшить назадъ: позвольте сейчасъ!

И въ радости сердца, что и еще одну партію сбылъ съ рукъ


           545 


благополучно и не лишился, за отсутствіемъ бѣглыхъ, годового жалованья въ награду (по положенію), этапный офицеръ велитъ партіи снимать кандалы и въ два-три часа очищаетъ всѣ ноги.

Мало-опытный горный офицеръ удивится, видя, что арестанты снимаютъ кандалы, какъ сапоги, но бывалый и догадливый знаетъ, что на всякіе замки существуютъ отмычки, и что чѣмъ больше стѣсненія и строгости, тѣмъ больше исканій противоборства, а рѣдкое исканіе у настойчивыхъ и сильныхъ людей не вѣнчается успѣхомъ. Къ тому же, арестантская партія дѣйствуетъ огуломъ, артелью. Въ ней сто головъ, сто умовъ.

Пришли рабочіе люди слабыми, болѣзненными, отвыкшими отъ труда, а нѣкоторые даже и вовсе къ нему неспособными; но — что всего важнѣе — большая часть изъ нихъ глубоко испорчены нравственно. Иные пришли сюда, за болѣзнями и остановками, на четвертый годъ по выходѣ изъ Россіи; но пришли во всеоружіи долгаго опыта Приспособляйте ихъ къ работѣ и доглядывайте: все это мастера, но на особую стать, все это такiе рабочіе, какихъ уже въ другихъ мѣстахъ не встрѣчается!

Въ тюрьмѣ и на каторгѣ преступники скажутся въ иныхъ находкахъ и изобрѣтеніяхъ, и тамъ съумѣютъ они перехитрить природнымъ умомъ то, что прилаживается умомъ искусственнымъ, поддерживается внѣшнею, грубою силою. На чьей сторонѣ окажется побѣда — мы увидимъ.

С. Максимовъ.

 (Продолженіе слѣдуетъ).

 Законъ ограничиваетъ число людей въ партіяхъ во внутреннихъ губерніяхъ oтъ 20 до 60 и въ сибирскихъ oт 50 до 60, 100 и болѣе. Между тѣмъ среднее число людей въ партіяхъ при ежеиедѣльной (50 разъ въ году) отправкѣ по этапамъ бываетъ:

Отъ Полтавы до Харькова . . . 30                       

» Харькова до Воронежа . . . 34

» Воронежа до Тамбова . . . . 40

» Тамбова до Пензы . . .  . . .  43

» Пензы до Симбирска  . . .  47

» Симбирска до Казани . . .  69

Въ Казани же присоединяется и московская партія (изъ ссыльныхъ окрестныхъ губ.), пополненная петербургскою (изъ арестантовъ финляндскихъ, остзейскихъ, литовскихъ, псковскихъ и олонецкихъ). Московская (соединенная) партія растетъ такъ

Отъ Москвы до Владиміра . . . 72

» Владиміра до Нижняго . . . 80

» Нижняго до Казани . .  . . .  85

Въ Казани такимъ образомъ собирается уже 154 арестанта; въ Дебесахъ (куда сходятся изъ Вятск., Волог., Костр., Оренб. и друг. губ.) число ссыльныхъ среднимъ счетомъ бываетъ  171.

Отъ Дебесъ до Перми . . . . . . 178

» Перми до Кунгура . . . . . .  182

»  Кунгура до Камышлова . 189

» Камышлова до Тюмени . .194

» Тюмени до Тобольска . . .  220