Константиновъ Н. <Леонтьевъ К. Н.> Грамотность и народность. Бѣглыя замѣтки. // Заря. 1870. Ноябрь. С. 187 – 208.
<187>
ГРАМОТНОСТЬ И НАРОДНОСТЬ.
Бѣглыя замѣтки.
I.
Много мы читали и слышали о безграмотности русскаго народа, и о томъ, что Россiя есть страна, гдѣ «варварство вооружено всѣми средствами цивилизацiи». Когда это пишутъ и говорятъ Англичане, Французы и Нѣмцы, мы остаемся равнодушными — или радуемся тому внутреннему ужасу за дальнее будущее Запада, которое трепещетъ подъ этими затверженными безъ смысла строками.
Къ несчастiю, подобное неосмысленное понятiе о Россiи и Русскихъ существуетъ и у тѣхъ народовъ, которыхъ связываютъ съ нами племенная близость, или вѣра и политическая исторiя. Случай заставилъ меня довольно долго прожить на Дунаѣ. Жизнь на берегахъ Дуная очень поучительна. Не говоря уже о близости такихъ крупныхъ нацiональныхъ и политическихъ единицъ, какъ Австрiя, Россiя, Турцiя, Сербiя, Молдавiя и Валахiя, — посѣщенiе одной такой области, какъ Добруджа, не можетъ пройти безслѣдно для внимательнаго человѣка.
Въ этой турецкой провинцiи живутъ подъ однимъ и тѣмъ же управленiемъ, на одной и той же почвѣ, подъ однимъ и тѣмъ же небомъ: Турки, Татары, Черкесы, Молдаване, Болгары, Греки, Цыгане, Евреи, нѣмецкiе колонисты и Русскiе нѣсколькихъ родовъ: Православные Малороссы (удалившiеся сюда отчасти изъ Сѣчи Запорожской, отчасти позднѣе во времена крѣпостнаго права), Великороссы-Старообрядцы (Липоване), Великороссы-Малакане и православные Великороссы. Если прибавить сюда и берега Молдавiи, которые такъ близки — Измаилъ, Галацъ, Вилково и т. д.,
188
то этнографическая картина станетъ еще богаче и въ молдавскихъ городахъ, сверхъ вышеисчисленныхъ русскихъ иновѣрцевъ, найдемъ еще и скопцевъ въ большомъ количествѣ. Между извозчиками напр., которые въ фаэтонахъ возятъ по Галацу, очень много скопцевъ. То же самое, какъ слышно, было до послѣдняго времени въ Яссахъ и Бухарестѣ.
Систематическое, сравнительное изученiе быта племенъ, населяющихъ берега нижняго Дуная, могло бы дать, я увѣренъ, заключительные результаты. Обстоятельства не позволили мнѣ этого сдѣлать, но я уже доволенъ и тѣмъ, что сама жизнь дала мнѣ безъ внимательнаго и правильнаго изслѣдованiя. Я дорожу особенно двумя добытыми результатами: живымъ нагляднымъ знакомствомъ съ русскимъ простолюдиномъ, перенесеннымъ на чужую почву, и еще знакомствомъ со взглядами нашихъ политическихъ друзей на насъ и на нашъ народъ.
Одинъ аѳинскiй Грекъ, весьма способный, образованный, и занимавшiй въ теченiи своей жизни должности не совсѣмъ ничтожныя, извѣстный сверхъ того своей всегдашней преданностью русской партiи въ Грецiи и русской политикѣ на Востокѣ, вступилъ однажды со мной въ разговоръ о нашей родинѣ вообще.
Онъ горячо жаловался на то, что «Россiя велика да не сердита,» ставилъ въ примѣръ намъ свою маленькую Грецiю, которая и въ barbe de l’Europe схватывается съ огромной Турцiей. (Этотъ разговоръ происходилъ въ 1868 году еще до несчастнаго исхода Критскихъ дѣлъ). Я защищалъ умѣренную русскую политику, доказывалъ ему, что самое безсилiе Грецiи есть въ извѣстномъ смыслѣ сила и что всякое несвоевременное движенiе наше вверяло бы и Грековъ въ неисчислимыя бѣдствiя. Онъ все стоялъ на своемъ и приписывалъ умѣренность нашей политики необразованности нашего народа. «Оттого, говоритъ онъ, Россiя и не сердита, что народъ пробудить трудно на жертвы, въ пользу идеи… Подите – пробудите русскаго мужика!»
Я не стану излагать здѣсь своихъ возраженiй, скажу только, что онъ измѣнилъ потомъ свои взгляды, и уѣзжая въ Аѳины благодарилъ меня за то, что я открылъ ему много, чего онъ и не подозрѣвалъ въ Россiи.
Немного погодя, послѣ первой моей бесѣды съ этимъ весьма просвѣщеннымъ грекомъ, я шелъ вечеромъ въ Галацѣ по площади, которая прилегаетъ прямо къ набережной Дуная. У самаго берега этого стоятъ постоянно, по договору, небольшiя военныя суда
189
великихъ державъ. Они всѣ стоятъ подрядъ; но экипажи живутъ особнякомъ, и каждый по своему. Поютъ матросы на всѣхъ судахъ, но чаще и лучше всѣхъ поютъ хоромъ наши.
Каждый вечеръ они поютъ то церковные стихи, то народныя грустныя пѣсни, то удалыя солдатскiя. На берегу около канонерской лодки «Чатыръ-Дагъ» — всегда въ это время собирается народъ послушать русскихъ. Сидѣлъ и я долго на камнѣ и слушалъ.
Совсѣмъ было ужь темно, когда я удалился; передо мной шли, разговаривая, два грека, простые матросы съ купеческихъ судовъ.
— Хорошо поютъ русскiе! — сказалъ одинъ.
— Только поютъ! — отвѣчалъ другой.
— Погоди, проснутся и они. — возразилъ первый.
— Дожидайся, чтобы они проснулись!..
Съ этими словами греки вошли въ переулокъ, а я пошелъ въ другую сторону и, когда вспомнилъ слова моего аѳинскаго друга, столь сходныя со словами матросовъ, мнѣ стало больно — не за русскихъ и за ихъ безграмотную простоту, а за грековъ, и за ихъ грамотныя незнанiя. — Я грековъ люблю и мнѣ жаль, что они, влачась во всѣхъ понятiяхъ за политически ненавистной имъ Европой, просмотрятъ и проглѣдятъ сами великую, назрѣвающую славяно-русскую культуру, которая одна только въ силахъ обновить европейскую исторiю.
Спустя нѣсколько времени, мнѣ случилось быть въ Измаилѣ и гулять по бульвару, на которомъ еще цѣлы полосатые русскiе столбы подъ фонарями.
Въ Измаилѣ все еще пахнетъ Россiей; пролетки и телеги съ дугами; рубашки на выпускъ, такъ же какъ и въ Тульчѣ; бюрократически-правильные казенные бульвары, гостиный дворъ, въ которомъ продаютъ и теперь русскiе купцы даже и кумачь красный… Посреди площади стоитъ около бульвара соборъ, выстроенный по плану, сходному съ планомъ калужскаго и другихъ губернскихъ соборовъ новѣйшей казенной постройки.
Въ соборѣ половина службы идетъ по русски, а половина по румынски; на колокольнѣ соборной звучатъ густые русскiе колокола…
Многiе изъ румынъ и грековъ, живущихъ въ Измаилѣ, говорили по русски…
О русскомъ управленiи многiе сохранили здѣсь недурную память…
Итакъ я гулялъ на бульварѣ; со мной ходило двое молодыхъ
190
людей; одинъ былъ грекъ полу-русскаго воспитанiя; другой — молдаванъ, полу-французскаго воспитанiя.
Не помню, который изъ нихъ началъ сравнивать Тульчу съ Измаиломъ и, вѣроятно желая угодить моему русскому чувству, сказалъ:
— Конечно — на каждомъ шагу видно, что Измаилъ былъ въ рукахъ просвѣщенной нацiи, а Тульча турецкiй городъ. Здѣсь — прямыя улицы, бульваръ правильный… и т. д.
Я отвѣчалъ ему на это: — Тульча нисколько не похожа на турецкiй городъ и это очень жаль; турецкiе города крайне живописны; Тульча похожа на новороссiйскiй уѣздный городокъ, безпорядочно построенный самимъ народомъ; и этимъ она лучше Измаила, въ которомъ Россiя являлась не столько народными, сколько казенными своими сторонами. Нѣтъ спора, — я самъ выросъ въ губернскомъ городѣ, и унылый видъ въ Измаилѣ какъ нельзя болѣе близокъ душѣ моей; — но это не мѣшаетъ мнѣ желать, чтобы русское начальство, когда ему впредь придется украшать или строить города, менѣе бы увлекалось геометрическими вкусами новѣйшей буржуазной Европы.
Молодые единовѣрцы наши не поняли меня и возражали со всѣмъ не на то.
Такимъ образомъ завязался разговоръ, который кончился такъ:
— Сознайтесь, сказалъ я молдавану: — что душѣ вашей ближе французы, чѣмъ русскiе; вы цѣните больше французскiй умъ и характеръ, чѣмъ нашъ; я не говорю о политическихъ отношенiяхъ… Это совсѣмъ другое…
Молдаванъ отвѣчалъ мнѣ на это искренно:
— Я сознаюсь вамъ, что я простолюдина французскаго ставлю выше русскаго мужика; но русскаго, равнаго образованiемъ съ французомъ — я цѣню и люблю больше и француза, и англичанина, и всякаго другаго европейца!..
Я тогда спросилъ у него: кто ему больше нравится ли русскiй: учитель или молодой чиновникъ новаго поколѣнiя, честный скромный, трудолюбивый, но безличный, живущiй послѣдними модными мыслями запада; человѣкъ, котораго по образу жизни по манерамъ, по разговору, одеждѣ, симпатiямъ — можно отнести къ буржуазiи всякаго народа, — или же…
Тутъ я указалъ молдавану на одного придунайскаго старообрядца, — старца въ высшей степени замѣчательнаго по личному своеобразному характеру своему, по политическому влiянiю и, наконецъ,
191
потому, что, вращаясь во всѣхъ возможныхъ слояхъ общества, вступая въ теченiи долгой своей жизни въ сношенiя съ людьми высшаго круга различныхъ нацiй, онъ остался вѣренъ своему русскому старообрядчеству во всемъ, начиная отъ рубашки на выпускъ и кончая отреченiемъ отъ табаку и чая.
Молдаванъ сказалъ, что онъ, конечно, предпочитаетъ перваго русскаго второму.
— Послѣ этого разговоръ между нами невозможенъ, отвѣчалъ я: — чтобы вы могли понять меня, вамъ надо забыть все что вы знали, какъ старался забыть Декартъ — и слушать меня долго и часто, увлекаясь не желанiемъ переспорить, а жаждой понять…
Молодые люди молча подивились моимъ претензiямъ и мы разстались.
Я разсказалъ о грекахъ и молдаванахъ; я могъ бы разсказать тоже о болгарахъ и, вѣроятно, о сербахъ, которыхъ впрочемъ я знаю меньше.
Всѣ единоплеменники и единовѣрцы наши цѣнятъ насъ на столько, на сколько мы европейцы: имъ и въ голову не приходитъ цѣнить въ насъ именно то, что въ насъ собственно русское.
Тѣ изъ нихъ, которые расположены политически къ намъ, цѣнятъ въ насъ: во 1-хъ православное или славянское государство съ миллiономъ штыковъ. Во 2-хъ по европейски образованныхъ свѣтскихъ людей, которые умѣнiемъ держать себя въ обществѣ, по словамъ самихъ европейцевъ, превосходятъ многихъ1. Въ 3-хъ наши военныя способности, ставя выше насъ въ этомъ (и не безъ основанiя) однихъ французовъ. Въ 4-хъ они цѣнятъ чрезвычайно высоко, въ одинъ голосъ съ европейцами, наши дипломатическiя способоности и дальновидную глубину нашей политики. (Правы ли они или нѣтъ, это другой вопросъ!).
Наконецъ они признаютъ все свободолюбiе и всю громадность реформъ, предпринятыхъ нынѣшнимъ правительствомъ нашимъ.
Но что такое нашъ народъ? что такое эта масса, этотъ океанъ, который они считаютъ безгласнымъ и безсмысленнымъ, потому что онъ чуждъ мелочнымъ и сухимъ демагогическимъ движенiямъ, — этого
192
они не знаютъ и не могутъ узнать, пока мы сами еще немногимъ въ этомъ отношенiи стоимъ выше ихъ.
Нѣкоторые изъ славянъ и грековъ, съ которыми я говорилъ объ этихъ предметахъ, считали меня какимъ то демократомъ; имъ это простительно; но какъ простить русскихъ, которые до сихъ поръ не понимаютъ, что здѣсь дѣло о народномъ, а не просто-народномъ.
Будь наше высшее общество своеобразнѣе нашего народа, надо было бы предпочесть его духъ, его обычаи, его идеалы, а не простонародныя.
Такiе примѣры есть въ исторiи. Парижанинъ болѣе французъ, чѣмъ хлѣбопашецъ французскiй. У хлѣбопашца французскаго серьезнаго, тяжелаго, упорнаго въ земляномъ трудѣ, больше сходства съ нѣмецкимъ хлѣбопашцемъ, чѣмъ у парижскаго франта и демагога съ нѣмецкимъ ученымъ (особенно прежнихъ временъ).
Лордъ англiйскiй (особенно прежнiй лордъ) какъ физiономiя, какъ типъ, какъ характеръ, быть можетъ болѣе олицетворялъ собою Англiю, чѣмъ англiйскiй матросъ; — или по крайней мѣрѣ столько же.
У насъ вышло на оборотъ. Это чувствуется всѣми.
Во время послѣдней восточной войны, въ одномъ изъ итальянскихъ городовъ, на карнавалѣ, выѣхала на площадь колесница съ комической группой, изображавшей борцовъ Восточнаго вопроса: турокъ былъ въ классической своей одеждѣ; англичанинъ, кажется, изображенъ былъ въ видѣ матроса; французъ (это я помню навѣрное) въ видѣ парижскаго франта, а «русскiй въ видѣ мужика».
Такъ писали тогда въ газетахъ.
II.
Изъ всѣхъ расположенныхъ къ намъ политически единоплеменниковъ и единовѣрцевъ нашихъ — чехи, мнѣ кажется, скорѣй другихъ могутъ понять и оцѣнить Россiю съ той точки зрѣнiя, на которую я лишь намекнулъ въ первой нашей главѣ.
Они это могутъ именно вслѣдствiе большей своей образованности, вслѣдствiе большаго пресыщенiя западничествомъ.
Европейская образованность другихъ политическихъ друзей нашихъ еще слишкомъ зелена, чтобы они были въ силахъ пресытиться однообразнымъ идеаломъ западной культуры. Они еще parvenus европеизма и не въ силахъ еще даже и теоретически подняться надъ нимъ…
193
Повторяю, это имъ извинительно; въ этомъ виноваты много и мы сами.
Къ несчастiю, и между чехами много есть людей пропитанныхъ, но не пресыщенныхъ европеизмомъ. Это видно по печатнымъ мнѣнiямъ нѣкоторыхъ изъ нихъ.
Къ тому же западная публицистика, упоенная вещественной силой совокупно взятаго запада, его механическими открытiями и распространенiями въ немъ мелкаго знанiя, (быть можетъ въ ущербъ высшему творчеству духа) — поетъ диѳирамбъ сама себѣ и своей мѣщанской почвѣ — не подозрѣвая, что душа убываетъ вокругъ нея, не замѣчая, что генiй жизни съ грустью собирается угасить свой факелъ…
Западная мысль поетъ на старые (когда то юные) мотивы диѳирамбы западу и съ презрѣнiемъ и ненавистью относится къ нашему народу.
Славяне слушаютъ это и мысль ихъ колеблется…
Еще не такъ давно въ одной изъ столькихъ враждебныхъ намъ газетъ, былъ представленъ краткiй отчетъ состоянiя грамотности въ русской армiи. Отчетъ этотъ былъ взятъ иностраннымъ писателемъ изъ нашихъ «Московскихъ Вѣдомостей» и заключалъ въ себѣ слѣдующее обращенiе къ чехамъ: «Самъ г. Катковъ сообщаетъ въ своей газетѣ, что грамотныхъ солдатъ въ русской армiи 5 на сто2! Что же можетъ быть общаго у чеховъ столь ученыхъ, столь образованныхъ и т. д. съ русскими? Чехи говорятъ, что они въ Россiи ищутъ лишь умственнаго вождя… Намъ кажется, что первое необходимое качество путеводителя есть способность ясно видѣть». Dans le royaum des aveugles les borgnes sont rois и д. д.»
Иностранный порицатель нашей безграмотности указываетъ на самого г. Каткова, т. е. на одного изъ самыхъ знаменитыхъ и влiятельныхъ русскихъ патрiотовъ…
Не знаю, чтò отвѣтилъ бы г. Катковъ на это, еслибы онъ обратилъ вниманiе на эту замѣтку. Можетъ быть и онъ, и многiе другiе находятъ лучшимъ отвѣчать презрительнымъ молчанiемъ на всѣ подобныя нападки. Русскiе привыкли къ нимъ; но я думаю, что не всегда эта метода хороша: молчанiе можетъ быть приписано смущенiю передъ горькою правдой.
Я не нахожу, что эта правда не горька. Да! Въ Россiи еще много безграмотныхъ людей; въ Россiи много еще того, чтò
194
зовутъ «варварствомъ». И это наше счастье, а не горе. Не ужасайтеся, прошу васъ; — я не хочу этимъ сказать, что просвѣщенiе не нужно; — я хочу сказать только, что нашъ безграмотный народъ болѣе чѣмъ мы хранитель народной физiономiи, безъ которой не можетъ создаться своеобразная цивилизацiя.
Я не хочу этимъ сказать, что народъ нашъ не надо учить грамотѣ, что его не слѣдуетъ просвѣщать; — я скажу только: наше счастье въ томъ, что мы находимся «im Werden», а не стоимъ на вершинѣ, какъ Англiя, у вершины, какъ нѣмцы и, тѣмъ болѣе, не начали еще спускаться внизъ, какъ французы.
Герценъ неразъ выражалъ какiя-то надежды на будущее французскаго работника; — и въ этомъ, какъ и во многомъ, онъ ошибался. Неразъ уже было замѣчено, что французскiй работникъ портится, черствѣетъ и пошлѣетъ, когда онъ дѣлается зажиточнымъ буржуа.
У самого Прудона вырвались слѣдующiя слова: — «la fortune loin d’urbanisez l’homme du peuple, ne sert le plus souvent qu’a mettre en relief sa grossiereté». (La Guerre et la Paix; т. 1 глава IV).
Итакъ, вообразимъ же себѣ, что самый, столь несбыточный во Францiи революцiонный и соцiальный идеалъ удался бы и пустилъ въ этой странѣ прочные корни; что крупная собственность была бы запрещена закономъ, какъ запрещены теперь рабство и убiйство. Чтò же бы вышло? Обновилась ли бы народная физiономiя француза? Ничуть; — она стерлась бы еще болѣе. Вмѣсто нѣсколькихъ сотенъ тысячъ богатыхъ буржуа, мы бы получили миллiоновъ сорокъ мелкихъ буржуа. По роду занятiй, по имени, по положенiю общественному, они были бы не буржуа; по уму, по нравамъ, по всему тому, чтò, помимо политическаго положенiя, составляетъ сумму качествъ живого лица и зовется его духовной физiономiей или характеромъ, — они были бы буржуа.
Личность у людей, сила живого своеобразiя была бы еще болѣе убита, чѣмъ теперь во Францiи.
Не таково положенiе наше!
Не обращаясь вспять, не упорствуя въ неподвижности, принимая все то, чтò обстоятельства вынуждаютъ насъ принять разумно, безъ торопливости деревенскаго «pazvenu», принимающаго мѣдь за золото, лишь бы мѣдь была въ модѣ у европейцевъ, мы можемъ, если поймемъ вполнѣ и сами себя и другихъ, не только сохранить свою народную физiономiю, но и довести ее до той степени
195
самобытности и блеска, въ которой стояли поочередно, въ разныя историческiя эпохи, всѣ великiя нацiи прошедшаго.
Замѣчательно, что въ послѣднѣе десятилѣтiе всякiй шагъ, который мы дѣлали по пути европеизма, — болѣе и болѣе приближалъ насъ къ нашему народному сознанiю. Безцвѣтная и безвкусная, но, видимо полезная (за неимѣнiемъ другого) вода всеобщаго просвѣщенiя, только подняла и укрѣпила русскiе всходы, поливая наши, намъ самимъ незнакомыя, поля. Чтобы это было яснѣе, я обращусь къ примѣрамъ. Ихъ множество.
Крѣпостное состоянiе и крѣпостное право въ Россiи было, конечно, явленiе весьма своеобразное. (Худо ли оно, хорошо ли было, не о томъ здѣсь рѣчь). Во всей западной Европѣ уже не было ничего подобнаго ко второй половинѣ 19-го вѣка. Казалось бы, что, уничтожая крѣпостную зависимость нашихъ крестьянъ, мы приблизились къ Европѣ… Съ одной стороны — да; съ другой — напротивъ, — отдалились. О нашей земской общинѣ до окончанiя Крымской войны, никто не думалъ. Помѣщики и чиновники видѣли ее безсознательно, не думая о ней. Литераторы, или вовсе не знали объ ней, или смѣялись надъ горстью славянофиловъ, «которые, Богъ знаетъ, о чемъ думаютъ и заботятся». Полемика журналовъ отъ 56 года до нашего времени, труды коммисiй по освобоженiю крестьянъ, — уяснили вопросъ «общины». Она стала краеугольнымъ камнемъ нашего земскаго и государственнаго быта; крестьяне довольны ею; — мы всѣ гордимся. Порицаютъ ее только немногiе, крайнiе «европеисты», которые не вѣрятъ въ возможность иной цивилизацiи, кромѣ германо-романской, — да тѣ землевладѣльцы, которые бы желали ввергнуть крестьянина въ нищету, чтобы онъ дешевле бралъ за работу и зависѣлъ бы отъ ихъ воли, какъ зависитъ въ Англiи фабричный работникъ отъ произвола жестокаго и грубаго буржуа.
Европейцы, чуя въ насъ для нихъ что то невѣдомое, приходятъ въ ужасъ; при видѣ этого грознаго, какъ они говорятъ, «соединенiя самодержавiя съ коммунизмомъ», который на западѣ есть кровавая революцiя, а у насъ монархiя и вѣра отцовъ.
Другой примѣръ — нашъ нигилизмъ. Нигилисты хотѣли бы, между прочимъ, чтобы Россiя была «plus européenne que l’Europe». То, что дома Чернышевскiй, Добролюбовъ, Писаревъ и другiе (все люди, безъ сомнѣнiя, крайне даровитые) облекали чрезвычайно ловко и свободно въ иносказательныя, то легкiя, то серьезныя
196
формы, Герценъ изъ за ограды Англiйскаго «habeas corpus» проповѣдывалъ на весь мiръ.
Людямъ этимъ недоставало истиннаго понятiя о нацiональности; имъ не претилъ европеизмъ, если онъ только проявлялся въ революцiонной формѣ.
Даже Герценъ, который гораздо выше по своему философскому воспитанiю, чѣмъ были его доморощенные и молодые помощники (ибо онъ развился въ 40 годахъ) и тотъ восхвалялъ, напр., французскаго работника, тогда какъ хорошему русскому — видъ французскаго блузника съ его заученными сентенцiями и дерзкими ухватками долженъ быть также скученъ, какъ видъ англiйскаго вига, или какого нибудь богатаго казеннаго ритора второй имперiи.
Итакъ, чтò же могло быть опаснѣе (не говорю уже для общественнаго порядка, — это извѣстно и осуждено давно давно), а для народной физiогномiи нашей, какъ подобныя стремленiя? Эти стремленiя желали бы привести народъ нашъ именно къ той самой крайней чертѣ европеизма, за которой нѣтъ ни государства, ни вѣры, ни церкви, ни народныхъ нравовъ, ни народнаго творчества. Они были такъ ограничены — Герценъ вслѣдствiе того, что уже слишкомъ устарѣлъ въ своихъ понятiяхъ, а его петербугскiе сотрудники были слишкомъ зелены и неазвиты, — они были такъ ограничены, что не были въ силахъ предпочесть разрушительному западному коммунизму нашъ реальный охранительный коммунизмъ3, который связанъ такими неразрывными узами любви и убѣжденiй съ царскимъ перстоломъ, такъ здраво мирится съ дворянствомъ и чинами и не стираетъ съ лица земли ни мелкую ни крупную собственность.
197
Итакъ чтò же могло быть опаснѣе такого направленiя для нашей народной физiогномiи?
И что жь? Въ то время, когда въ Петербургѣ издатели «Современника» восхищали страстную, но оторванную отъ народной почвы молодежь и изумляли провинцiаловъ, которые не могли постичь за что они все бранятъ и чего имъ хочется; въ то время, когда кроткiй Михайловъ печаталъ свои кровавыя прокламацiя, совѣтуя въ нихъ идти дальше французовъ временъ террора, и Бога звалъ «мечтой», въ Москвѣ являлись «Парусъ», «День» и «Русская Бесѣда». — Славянофилы изъ странныхъ и безполезныхъ мечтателей обратились въ людей-утѣшителей, въ людей «положительнаго идеала» посреди всеобщей моды отрицанiя; я говорю всеобщей, — потому что и «Русскiй Вѣстникъ» относился къ русской жизни столько же отрицательно, сколько Добролюбовъ и Чернышевскiй, хотя и съ другой точки зрѣнiя.
Славянофилы явились на защиту «народной святыни», на защиту церкви, общины, народныхъ нравовъ и преданiй. И множество людей помирились съ ихъ мечтами, за нѣкоторые практическiе ихъ выводы.
Въ то же время Кохановская печатала свои прекрасныя и пламенныя повѣсти; въ нихъ съ неслыханной до толѣ у насъ смѣлостью и жаромъ изображались старинные русскiе нравы, и не столько нравы простолюдина, сколько нравы деревенскихъ дворянъ, по многому, однако, близкихъ къ нацiональной почвѣ. Не былъ при этомъ забытъ и простолюдинъ. «Настасья Дмитрiевна и Кирилло Петровъ (мѣщанинъ и мѣщанка) на вѣки украсили нашу словесновть.
Въ этихъ повѣстяхъ европеизмъ только выносился мѣстами: ненависть къ нему дышала между строчками.
Въ самомъ Петербургѣ началъ тогда же выходить журналъ, «Время», который шелъ въ упоръ «Современнику». Въ немъ, пожалуй, положительное направленiе было еще шире, чѣмъ у славянофиловъ; въ немъ участвовалъ критикъ, до сихъ поръ у насъ не оцѣненный какъ слѣдуетъ, Апполлонъ Григорьевъ. Придетъ время, конечно, когда поймутъ, что мы должны гордиться имъ болѣе, чѣмъ Бѣлинскимъ, ибо если бы перевести Григорьева на одинъ изъ западныхъ языковъ и перевести Бѣлинскаго, то, безъ сомнѣнiя, Григорьевъ иностранцамъ показалася бы занимательнѣе, показался бы болѣе русскимъ, нежели Бѣлинскiй, который былъ ничто иное,
198
какъ высокоталантливый прилагатель европейскихъ идей къ нашей литературѣ.
Но «Время» хотя имѣло большой успѣхъ, только постепенно уясняло свою задачу, и скоро погубило себя одной умно написанной, но безтакно напечатанной статей4. Нигилизмъ Современника пробудилъ въ однихъ задремавшiя воспоминанiя о церкви, столь родной семейнымъ радостямъ дѣтства и молодости; въ другихъ чувство государственное; въ третьихъ ужасъ за семью и т. д. Современникъ и нигилизмъ, стремясь къ крайней всегражданственности, насильно возвращали насъ къ «почвѣ».
Наконецъ поднялась буря въ Польшѣ; полагая, что Россiя потрясена крестьянскимъ пораженiемъ и крестьянскимъ переворотомъ, надѣясь на нигилистовъ и раскольниковъ, Поляки хотѣли посягнуть на цѣлость нашего государства!
Недовольствуясь мечтой о свободѣ собственно польской земли, они надѣялись вырвать у насъ Бѣлоруссiю и Украйну…. Вы знаете, чтò было! Вы знаете, какой гнѣвъ, какой крикъ негодованiя пронесся по всей Россiи при чтенiи нотъ нашихъ непрошенныхъ наставниковъ…. Какой восторгъ привѣтствовалъ отвѣты князя Горчакова и адресы Царю со всѣхъ концовъ Державы.
Съ тѣхъ поръ всѣ стали нѣсколько болѣе славянофилы….
199
Ученiе это «въ раздробленномъ видѣ» прiобрѣло себѣ больше прежняго поклонниковъ. И если въ наше время трудно найдти славянофиловъ совершенно строгихъ и полныхъ, то и грубыхъ европеистовъ стало меньше.
Вотъ къ чему привела у насъ общечеловѣческая демагогiя…
Еще два примѣра. Земскiя учрежденiя наши сами по себѣ довольно своеобразны: въ нихъ мы опередили Англiю, доставивъ всѣмъ участiе въ хозяйственныхъ дѣлахъ губернiи и избѣжали грубой французской всеобщей подачи голосовъ, которая есть величайшая несправедливость въ мiрѣ. Но все-таки общая идея ихъ была къ намъ занесена съ Запада и вызвана освобожденiемъ крестьянъ. Это приложенiе западной идеи къ нашей жизни сблизило наше просвѣщенное сословiе съ простымъ народомъ: дворянство, на мигъ оторванное отъ него эмансипацiей, сошлось съ нимъ опять на основанiяхъ болѣе гуманныхъ и прочныхъ. Волей неволей, встрѣчаясь съ крестьянами въ собранiяхъ, оно должно стать болѣе русскимъ не только по государственному патрiотизму, въ чемъ не было никогда у насъ недостатка, но и вообще по духу и, Богъ дастъ, по нравамъ.
Примѣръ къ примѣру. Уже въ газетахъ смѣялись надъ дворянами, которые на земскихъ совѣщанiяхъ употребляютъ при крестьянахъ отвратительныя слова: демонстрацiя, солидарность, конституцiя…
Суды. Суды наши уже конечно, вовсе не своеобразны; они взяты цѣликомъ. Но въ судахъ являются люди всѣхъ сословiй и странъ нашей великой отчизны, всякаго воспитанiя; въ нихъ разсматриваются и судятся всевозможныя страсти, преступленiя, суевѣрiя, и всякiй согласится, что не всякое преступленiе низко и что многiя суевѣрiя трогательны и драгоцѣнны для народа.
Образованный классъ нашъ въ судахъ изучаетъ бытъ и страсти нашего народа. Онъ и здѣсь усилится болѣе понимать родное, хотя бы и въ грустныхъ его проявленiяхъ.
Вотъ вамъ любопытные образцы, взятые изъ газетъ:
Дѣло раскольника Куртина.
По словамъ Владимiрскаго корресподента газеты «Голосъ» въ мѣстной уголовной палатѣ производилось дѣло о нѣкоемъ Куртинѣ, раскольникѣ Спасова согласiя, заклавшемъ родного сына своего въ жертву… Спасово согласiе есть одинъ изъ толковъ
200
безпоповшинскихъ и самыхъ крайнихъ. Онъ иначе называется нѣтовшиною, потому что раскольники этого толка учили и учатъ доселѣ, что нѣтъ нынѣ въ мiрѣ ни православнаго священства, ни таинствъ, ни благодати, и желающимъ содержать старую вѣру остается только прибѣгать къ Спасу, который самъ вѣдаетъ, какъ спасти насъ бѣдныхъ. Раскольнику Спасова согласiя не остается такимъ образомъ ничего въ жизни; эта безнадежность приводитъ фанатиковъ часто къ самымъ ужаснымъ результатамъ. Вотъ содержанiе исторiи дѣтоубiйства, совершоннаго Куртинымъ. Вязниковскаго уѣзда, деревня Слабодищъ, крестьянинъ спасовецъ Михаилъ Ѳедоровъ Куртинъ (57 лѣтъ) зарѣзалъ роднаго сына своего, 7-ми лѣтняго мальчика, Григорiя, въ убѣжденiи, что это угодно Спасу. Подробности этого кроваваго процесса ужасны, но въ тоже время очень естественны въ спасовцѣ. Вотъ какъ разсказывалъ самъ Куртинъ на судѣ о своемъ дѣтоубiйствѣ: «Однажды ночью печаль моя о томъ, что всѣ люди должны погибнуть въ нынѣшнiя времена сдѣлалась такъ велика, что я не могъ уснуть ни на минуту и нѣсколько разъ вставалъ съ постели, затепливалъ свѣчи передъ иконами и молился со слезами на колѣняхъ о своемъ спасенiи и спасенiи семейства своего. Тутъ мнѣ пришла на умъ мысль спасти сына своего отъ погибели вѣчной, и такъ какъ сынъ мой Григорiй, единственное дѣтище, былъ очень рѣзовъ, веселъ и смышленъ не по лѣтамъ, то я, боясь, чтобъ онъ послѣ смерти моей не развратился въ вѣрѣ и не погибъ на вѣкъ въ геенѣ вѣчной, рѣшился его зарѣзать. Съ этою мыслью я вышелъ на зарѣ въ заднiя ворота и сталъ молиться на восходъ, прося у Спаса знаменiя, что если, помолившись, придетъ мнѣ снова мысль эта въ голову съ правой стороны, то я принесу сына въ жертву Богу, а если слѣва, то нѣтъ, потому что, по мнѣнiю нашему, помыслъ съ правой стороны — есть мысль отъ ангела, а съ лѣвой — отъ дьявола. По окончанiи длинной молитвы помыселъ этотъ пришелъ съ правой стороны, и я съ веселiемъ въ душѣ возвратился въ избу, гдѣ сынъ мой спалъ вмѣстѣ съ женою моею на конникѣ (родъ широкой лавки). Опасаясь препятствiй со стороны жены, я нарочно разбудилъ ее и послалъ за овчинами въ дер. Перво, а самъ, оставшись съ сыномъ, сказалъ ему: встань Гришенька! Надѣнь бѣлую рубаху, я на тебя полюбуюсь. Сынъ надѣлъ бѣлую рубаху и легъ на лавку въ переднiй уголъ. Куртинъ подложилъ ему его шубку въ головы и заворотивъ вдругъ подолъ рубашки, нанесъ ему нѣсколько ударовъ ножемъ въ животъ. Мальчикъ затрепеталъ и началъ биться, такъ что
201
постоянно натыкался на ножъ отца, отчего на животѣ его оказалось множество ранъ. Тогда отецъ, желая прекратить страданiя сына разомъ, распоролъ ему животъ сверху до низу… Мальчикъ потерялъ силу сопротивляться, но не умеръ въ тотъ же моментъ. Заря, занявшаяся на востокѣ, свѣтила дѣтоубiйцѣ въ окно при совершенiи преступленiя; — но когда сынъ былъ зарѣзанъ, то въ окнахъ вдругъ появились первые лучи восходящаго солнца и багровымъ свѣтомъ упали на лицо невинной жертвы. Куртинъ, по его словамъ, при этой случайности встрепенулся, руки его дрогнули, ножъ выпалъ изъ рукъ, и онъ упалъ передъ образомъ на колѣни съ молитвою, прося Бога принять милостиво новую жертву. «Когда я — говорилъ Куртинъ въ судѣ — стоялъ передъ образами на колѣняхъ и сынъ мой плавалъ въ крови, то вошла вдругъ въ избу возвратившаяся жена моя и, съ перваго взгляда узнавъ все случившееся, упала отъ страха на землю передъ мертвымъ сыномъ. Тогда я поднявшись съ пола, на которомъ стоялъ на колѣняхъ, сказалъ женѣ: «иди и объявляй обо всемъ старостѣ. Я сдѣлалъ праздникъ святымъ».
Дѣтоубiйца Куртинъ, заключенный въ острогъ, прежде рѣшенiя дѣла уморилъ себя голодом…
Дѣло казака Кувайцева.
Изъ Оренбурга. (Кор. Голоса) Въ одной изъ казацкихъ станицъ жилъ казакъ Войковъ; у него была жена-красавица, — старъ ли былъ, некрасивъ ли Войковъ, но только полюбился ей другой казакъ, Кувайцевъ. Кувайцевъ былъ женатъ и имѣлъ дѣтей, но жены своей онъ не любилъ, хотя она была женщина не старая и работящая, женился онъ на ней изъ жалости — сирота была круглая; до встрѣчи съ женою Войкова они жили душа въ душу. Разъ войсковой старшина, проѣзжая черезъ деревню, гдѣ жили Войковъ и Кувайцевъ, остановился у Войкова отдохнуть, старшинѣ стало скучно; услужливый Войковъ, ничего не подозрѣвавшiй о связи Кувайцева со своею женою, предложилъ позвать Кувайцева, который былъ извѣстенъ въ деревнѣ за потѣшника. Позвали Кувайцева: выпили водочки. Кувайцевъ посмѣшилъ компанiю, сказокъ насказалъ, и затѣмъ разошлись. Въ эту же ночь у Войкова изъ чулана, припертаго только чуть державшимся засовомъ, было похищено разное носильное платье, большею частiю принадлежавшее къ гардеробу жены. Кто укралъ искали и не нашли. Вскорѣ послѣ этого
202
жена Войкова умерла. Скученъ сталъ Кувайцевъ, не слыхать его лихихъ пѣсенъ, не рядится онъ въ шутовской костюмъ (г. докладчикъ показывалъ его публикѣ; Богъ знаетъ что такое: тутъ и бархатъ и золото, и кости, и все это перемѣшано самымъ затѣйливымъ образомъ) на потѣху села; — на жену и смотрѣть не хочетъ; только съ дѣтьми нѣженъ, ласкаетъ ихъ.
Прошло много времени послѣ этого, какъ вдругъ Кувайцевъ безъ всякой видимой причины, сталъ, по прежнему, веселъ и пѣсни запѣлъ. Утромъ какъ-то разъ жена Кувайцева, перестилая постель, находитъ подъ тюфякомъ отрубленные человѣческiе палецъ и руку; тутъ же и клокъ волосъ длинныхъ и маленькихъ курчавыхъ. Кожа руки высохла и набита была хлопкомъ и разною дрянью. Она эти палецъ, руку и волосы представила въ волостное правленiе. Началось дѣло. Кувайцева арестовали; сдѣлали обыскъ въ его домѣ и нашли тѣ вещи, которыя пропали у Войкова, кромѣ того нашли: печать, на которой было вырѣзано: «Оренбургское полицейское управленiе» и бумажку, на которой было написано (подлинное выраженiе докладчика) тоже, что и на печати; нашли много разныхъ книгъ, большею частiю духовныхъ, или же пѣсенники.
При допросѣ, Кувайцевъ, не отпираясь ни мало, показалъ: 1) что найденная рука, палецъ и волосы принадлежатъ умершей женѣ Войкова. Отыскали могилу — откопали и нашли трупъ Войковой, почти разложившiйся, съ отрубленною лѣвою рукою и безъ пальца на правой; волосы съ головы и другихъ мѣстъ были обрѣзаны. На Войковой не нашли тѣхъ одеждъ, въ которыхъ она была похоронена.
— Зачѣмъ ты сдѣлалъ это? спрашиваетъ Кувайцева судебный слѣдователь.
— Зачѣмъ? Тоска меня мучила, покоя не зналъ я; свѣтъ Божiй не милъ сталъ — что было дѣлать! Разъ цыгане селомъ проходили — одна цыганка, видя мою кручину, взялась вылѣчить меня: «ступай ты, говоритъ на могилу къ ней, отрой тѣло ея, отсѣки лѣвую руку и большой палецъ съ правой и обрѣжь волосы. На утренней и навечерней зарѣ выходи ты въ поле и отсѣченною рукою ея обчерти около себя кругъ, пальцемъ ея, съ другой руки, отчерти, а волосами въ это время обкуривайся». Я поблагодарилъ цыганку и сдѣлалъ, какъ она приказала. Ходилъ я три дня на заряхъ, и на четвертый все какъ рукой сняло. Развѣ иногда, и то рѣдко, грусть прошибала.
– А одежду зачѣмъ снялъ съ нея?
203
Нужно замѣтить, что одежда была такъ плоха, что не нее не польстился бы и нищiй.
— Такъ для памяти, — ужь больно мила была мнѣ, Войкова-то.
— Ты укралъ у Войкова изъ чулана платье?
— Я вещей Войкова не воровалъ. Ссора у насъ была разъ съ нею, — она мнѣ и говоритъ: — возьми ты все, что подарилъ мнѣ, не хочу я отъ тебя ничего, и указала мнѣ, что все это лежитъ въ чуланѣ. — Я тоже былъ въ сердцахъ не нее, и выходя отъ мужа — то ея, тронулъ запоръ у чулана, — онъ подался, я и забралъ тѣ вещи, которыя я же подарилъ. Воровства значитъ, здѣсь нѣтъ, свое взялъ.
— А какъ же у тебя очутились вещи, не только жены Войкова, но и самаго Войкова.
— Темно было тогда, я вещи-то бралъ, ну и торопился больно — впотьмахъ-то и захватилъ мужнины вещи.
— Чтò ты дѣлалъ съ печатью и какимъ образомъ она къ тебѣ попала?
— Чтò это за печать и чтò съ нею дѣлать можно было, — я не знаю, — нашелъ я ее въ Оренбургѣ, вотъ и все.
Пѣсенники, найденные у Кувайцева, почти всѣ съ поправками, прибавленiями и замѣтками, сдѣланными рукою Кувайцева, — нѣкоторыя пѣсни вовсе измѣнены, а другiя мѣстами. Въ поправкахъ и измѣненiяхъ видно грустное настроенiе Кувайцева. Предсѣдатель, докладывавшiй дѣло, прочелъ нѣкоторыя изъ этихъ поправокъ. Но вопросъ, зачѣмъ онъ дѣлалъ эти поправки? Кувайцевъ отвѣчалъ, что слова пѣсенъ часто не подходятъ подъ музыку, которую онъ сочинялъ, на эти пѣсни, ну онъ и имѣнялъ ихъ. Находясь въ тюрьмѣ, Кувайцевъ писалъ письма къ своимъ дѣтямъ; письма эти писаны стихами.
Мои милые орляточки.
По отцѣ своемъ стосковалися и т. д.
Во время своего заключенiя Кувайцевъ собирался бѣжать, для чего и приглашалъ, какъ видно изъ письма, отобраннаго у него въ тюрьмѣ, товарищей, — бѣжать хотѣлъ онъ на Кавказъ и говорилъ, что у него и оружiе заготовлено подъ поломъ. Нѣсколько ружейныхъ стволовъ и порохъ дѣйствительно найдены въ подпольѣ. При повальномъ обыскѣ о немъ отозвались одни съ пренебреженiемъ, какъ шутѣ, другiе сказали, что онъ плохой работникъ и казакъ и, что даже (?) онъ самъ бабье дѣло дѣлаетъ, т. е. бѣлье и платье себѣ шьетъ.
204
Предложены на рѣшенiе слѣдующiе вопросы:
1) Какъ смотрѣть на разрытiе могилы? Какъ на преступленiе, или какъ на суевѣрное безумство? и т. д.
Конечно, никто не станетъ оспаривать у суда права карать поступки, подобные поступкамъ Куратина и Кувайцева. Но, повысокому выраженiю московскихъ славянофиловъ, обыкновенный судъ, точно такъ же какъ и справедливая полицейская расправа, суть проявленiя лишь «правды внѣшней», и ни обыкновенный государственный судъ, ни даже судъ общественнаго мнѣнiя, ни полицейская расправа, не исчерпываютъ безконечныхъ правъ личнаго духа, до глубины котораго не всегда могутъ достигать общiя правила законовъ и общiя повальныя мнѣнiя людей.
Судья обязанъ карать поступки, нарущающiя общественный строй, но тамъ только сильна и плодоносна жизнь, гдѣ почва своеобразна и глубока даже въ незаконныхъ своихъ произведенiяхъ. Куратинъ и Кувайцевъ могутъ быть героями поэмы болѣе, чѣмъ самый честный и почтенный судья, осудившiй ихъ вполнѣ законно.
Въ Бельгiи, Голландiи, Швейцарiи, порядка и благочинiя быть можетъ болѣе чѣмъ въ средѣ другихъ болѣе крупныхъ политическихъ единицъ; въ нихъ невозможны, конечно, не только Куртины, но быть можетъ и Кувайцевы, но зато въ Бельгiи, Голландiи и Швейцарiи невозможны и великiе своеобразные поэты, и если бы Бельгiю и Швейцарiю завоевала бы Францiя, а Голландiю Германiя, человѣчество могло бы почувствовать лишь механическое потрясенiе, но не ощутило бы ни малѣйшей духовной утраты.5
Характеръ трагическаго въ жизни народа въ высшей степени важенъ. Иной характеръ имѣетъ трагическое въ благородныхъ ущельяхъ Черногорiи и Крита, — иной на Парижскомъ макъ-адамѣ!
Ужасно проявленiе вѣры въ преступленiи Куртина! Но ужасное или благотворное, — все же это проявленiе вѣры, вѣры, противъ которой XIX вѣкъ ведетъ холодную, правильную и безпощадную осаду! Куда обратится взоръ человѣка, полнаго ненависти къ инымъ бездушнымъ и сухимъ сторонамъ современнаго европейскаго прогресса? Куда, какъ не къ Россiи, гдѣ въ средѣ православiя еще возможны великiе святители, подобные Филарету, и гдѣ самый расколъ представляетъ не одни ужасныя, хотя и трогательныя въ
205
своемъ родѣ, явленiя, но и картины въ высшей степени утѣшительныя и почтенныя, подобныя слѣдующей, взятой тоже изъ газеты:
Духовный судъ у молокана.
Въ 51 № «Современныхъ извѣстiй» помѣщена интересная статья о наказанiяхъ, существующихъ у молоканъ за дурное обращенiе мужей съ женами; приводимъ изъ этой статьи слѣдующiй разсказъ: когда мужъ оскорбитъ жену свою словомъ, или ударитъ хотя слегка въ горячахъ, то жена въ первое же воскресенье, — если мужъ до сего времени не испроситъ у ней прощенiя, заявляетъ о семъ при молитвенномъ воскресномъ Богослуженiи совѣту, состоящему изъ лицъ самой глубокой древности, старше которыхъ нѣтъ на селѣ, которые публично, судотворенiемъ послѣ Богослуженiя разбираютъ обиду и на основанiи библiи рѣшаютъ этотъ вопросъ безапелляцiонно. При этомъ, если мужъ и жена не заявляютъ о разводѣ, они налагаютъ на виновнаго наказанiе церковное (гражданскихъ наказанiй у нихъ несуществуетъ). Лѣстница этихъ церковныхъ наказанiй довольно длинная. Виды наказанiй, между прочимъ, слѣдующiе: 1) торжественное извиненiе обидчика предъ обиженнымъ; 2) постъ на 10, 20, 30, 40 дней и на годъ; 3) роздаянiе милостыни бѣднымъ; 4) вкладъ на обезпеченiе вдовъ и сиротъ околодка; 5) покаянiе при богослуженiи предъ собранiемъ; 6) отлученiе отъ участiя при общественномъ богослуженiи въ продолженiи недѣли, мѣсяца, полугода и года (это наказанiе полагается за тяжкiя вины); 7) присутствованiе при богослуженiи общественномъ, но съ обязанностiю стоять, обратясь въ уголъ къ стѣнѣ, 8) лишенiе права на братское привѣтствiе на улицѣ при встрѣчахъ; 9) лишенiе права пѣть при богослуженiи и читать библiю и т. п. — Намъ удалось быть при одномъ общественномъ богослуженiи молоканъ, и слышать разбирательство жалобы молоканки на мужа, который обозвалъ ее словомъ браннымъ (бранное слово вообще у молоканъ рѣдкость); разбирательство производилъ церковный совѣтъ публично, предъ 300–400 человѣкъ, пришедшихъ на богослуженiе; состоялъ изъ убѣленныхъ сѣдинами старцевъ, изъ коихъ нѣкоторымъ было за 100 лѣтъ. По выслушанiи жалобы тотчасъ развернута была библiя (огромнаго формата, извѣстная у насъ подъ именемъ параллельной) и изъ нея прочитаны тексты объ отношенiяхъ мужа къ женѣ и жены къ мужу. «Мужъ, читалъ сѣдой какъ лунь членъ церковнаго совѣта, отдавай женѣ должное, подобно и жена мужу; жена не властна надъ своимъ теломъ, а мужъ, равно и мужъ не властенъ надъ своимъ тѣломъ, а жена. Внемлите сему, взывалъ
206
старикъ, не свои словеса говорю вамъ, а словеса библiи, вѣчныя и неизмѣнныя». Жены, дочери, парни, дѣти, бывшiе при богослуженiи, слушали внимательно слово наставленiя, произносимою старцемъ, коему было за плечами 96 лѣтъ. «Худое обращенiе мужа съ женой легко можетъ повести жену къ нарушенiю брачнаго союза, говорилъ другой членъ совѣта, такой же, какъ и первый, и тогда хотя жена не удетъ безъ вины предъ Господомъ Богомъ, но мужъ самъ первый даетъ отвѣтъ предъ Господомъ Богомъ за грѣхи жены, ибо ему было повелѣно любить жену свою, какъ Христосъ возлюбилъ церковь, а Христосъ самого себя предалъ за нее, чтобы освятить ее, очистить и представить ее себѣ славною церковiю, не имѣющею пятна или порока… А ты не только неисполняешь заповѣдей Бога, но и вводишь жену въ искушенiе. Не помилуетъ тебя Господь! Покайся, и по христiански и спроси у жены твоей прощенiе! Утѣшь насъ и не посрами наше общество истинныхъ христiанъ, котораго ты сдѣлался недостойнымъ!»
Признаемся, мы были поражены этой сценой разбирательства мужа и жены, а когда мужъ обнялся съ женою, поцѣловалъ ее публично, въ виду всего собранiя, и испросилъ у нее прощенiе въ своей винѣ, собранiя запѣло благодарственный Богу гимнъ, то были тронуты не шутя. — При подробныхъ распросахъ мы узнали, что ссоры мужа и жены у молоканъ до того рѣдки, что нѣкоторые, прожившiе весь вѣкъ свой не сказали другъ другу браннаго слова.
Согласитесь, что какъ въ 1-й высокотрагической картинѣ, такъ и во 2-й, траги-комической и грустной, и въ послѣдней утѣшительной нѣтъ, ничего избитаго и пошлаго. И въ той и въ другой и въ третьей слышится что-то новое и неслыханное, чувствуется присутствiе нетронутыхъ и самородныхъ силъ….
Наконецъ еще одинъ и послѣднiй примѣръ.
Чтò можетъ быть болѣе всегражданственнаго, какъ всемiрная промышленная выставка?
Однако чтò мы видимъ?
Русская изба, ея кружевныя убранства, созданныя простымъ топоромъ мужика, привлекли вниманiе иностранцевъ; всѣ хвалятъ одежду русскую, которую, конечно, для выставки постарались показать лицомъ (а это-то и есть развитiе своего; не въ томъ дѣло, чтобы быть просто-народнымъ, а въ томъ, чтобы быть народнымъ!).
Русскiй трактиръ Корещенка былъ всегда полонъ, русская кухня всѣмъ понравилась. Еще небольшой примѣръ того, чтò я зову народнымъ творчествомъ, развитiемъ своего; у насъ въ трактирахъ
207
нѣтъ обычая держать за конторками женщинъ…. Это обычай европейскiй. Чтобы картина русская была полнѣе, чтобы привлечь въ трактиръ еще болѣе иностранцевъ, г. Корещенко — принялъ этотъ чуждый обычай; но красавица его была не въ кринолинѣ и чепчикѣ; она была въ сарафанѣ и кокошникѣ.
Нацiональное своеобразiе не можетъ держаться однимъ охраненiемъ; обстоятельства вынуждаютъ нерѣдко принимать чтò-нибудь чужое для развитiя своего народнаго въ высшее нацiональное.
Послѣ всемiрной выставки появилась въ Россiи, между прочимъ, мода на разную деревянную утварь, расписанную золотомъ и красной краской. Къ сожалѣнiю надо замѣтить, что мода эта принялась оттого, что иностранцамъ понравилась на выставкѣ эта русская утварь; самимъ бы нашимъ и въ голову не пришло полюбить эти мужицкiя миски. Жалко это видѣть, — но что же дѣлать? Въ широкихъ государственныхъ, промышленныхъ и вообще нацiональныхъ вопросахъ — нельзя брать въ разсчетъ однѣ избранныя души; надо брать въ разсчетъ большинство людей, и потому надо радоваться всякому средству, хотя бы и мелкому, но наводящему на добрый путь.
Понятна заботливость правительства и хлопоты общества о новыхъ таможенныхъ уставахъ, и вообще понятно желанiе опредѣлить, чтò выгоднѣе той или другой нацiи — свобода ли ввоза, или покровительственная и запретительная система, но всѣ подобные вопросы принимаютъ иной видъ, — какъ только подумаешь, чтò было бы, если бы вкусы и потребности самого общества измѣнились?
Наклонности потребителя, его выборъ, его вкусъ — вотъ основа всего. Оставляя въ сторонѣ вопросы о томъ, чтò выгодно и невыгодно для производителей, о внѣшне-государственныхъ условiяхъ, при коихъ они своей дѣятельностью могутъ обогащать страну, — любопытно и плодотворно было бы не только научно разсмотрѣть исторiю развитiя нацiональныхъ вкусовъ и модъ, но и вести особую пропаганду для утвержденiя самобытныхъ вкусовъ у славянъ, столь падкихъ на чужое.
Возьмемъ примѣръ изъ сосѣдней страны. Въ Турцiи и христiане, и Мусульмане и Евреи носятъ фески. Вслѣдствiе дурныхъ распоряженiй турецкаго правительства большинство фесокъ ввозятся изъ Австрiи, вмѣсто того, чтобы производит ься въ самой Турцiи. Я слышалъ много жалобъ на это. Но положимъ, что турецкое правительство распорядилось бы иначе, и всѣ фески, потребляемыя турками и христiанами дѣлались бы въ Турцiи; фабрики фесокъ
208
достигли бы высокой степени богатства, и деньги были бы въ рукахъ турецкихъ подданныхъ. Но если бы въ тоже самое время христiане, движимые ненавистью ко всему, чтò имъ напоминаетъ Востокъ и рабство ихъ, и по слабому развитiю въ нихъ чувства изящнаго сбросили бы этотъ красивый головной уборъ, и если бы въ то же время молодое поколѣнiе влiятельныхъ турокъ надѣло бы безобразный европейскiй цилиндръ, дабы блеснуть свободолюбiемъ и европеизмомъ, — что бы сталось съ фабриками и къ чему привели бы всѣ правительственныя мѣры?... Теперь хоть часть фесокъ дѣлается въ Турцiи, а тогда бы никто не дѣлалъ ихъ и еще бы однимъ красивымъ и своеобразнымъ предметомъ стало бы меньше не свѣтѣ….
Отъ развитiя народнаго вкуса въ высшемъ русскомъ обществѣ, которое вездѣ славится тонкостью и изяществомъ своего общечеловѣческаго вкуса, зависитъ будущность не только русской, но вѣроятно и всей славянской промышленности.
Н. КОНСТАНТИНОВЪ.
(Окончанiе въ слѣдующемъ №).
1 Извѣстно, что французскiе свѣтскiе люди предпочитаютъ русскихъ дворянъ англичанамъ за большую живость и любезность; а англичане предпочитаютъ фрацузамъ — русскихъ свѣтскихъ людей за болѣе породистое такъ сказать, comme il faut, почти совершенно утраченное французами нашего времени.
2 Навѣрное цифры не помню.
3 Если я употребляю слово коммунизмъ, когда говорю о нашей общинности, то это лишь для уясненiя представленiя читающихъ. Русскiе легче понимаютъ дѣло, когда имъ говоришь привычнымъ для нихъ нерусскимъ словомъ, выражающимъ понятiе хотя и другое, чѣмъ соотвѣтственное ему русское, но все-таки родственное ему съ одной стороны. Если со словами коммунизмъ и соцiализмъ соединять представленiе о идеалѣ, азрушающемъ государство и собственность, то, конечно, между Louis Blan´омъ и нашимъ хлѣбопашцемъ ничего нѣтъ общаго. Но если говоря коммунизмъ и соцiализмъ соединять представленiе о идеалѣ, выработанномъ на западѣ извѣстной партiей, объ идеалѣ разрушающемъ государство и собственность, то, конечно, между Louis Blan`омъ и нашимъ хлѣбопашцемъ ничего нѣтъ общаго. Но если говоря коммунизмъ и соцiализмъ мы будемъ разумѣть только извѣстные способы владѣнiя землей и вознаграженiе за общiй трудъ, не исключающiй другого личнаго образа владѣнiя и заработка, то мы будемъ имѣть право сказать, что въ Россiи существуетъ коммунизмъ и соцiализмъ, и существуетъ не въ видѣ теорiи, а въ видѣ экономическаго явленiя.
4 Во «Времени» же была разъ высказана мысль, что Бѣлинскiй, если бы дожилъ до нашей эпохи, то бросилъ бы нагую положительность, которой онъ сталъ было поклоняться послѣднее время, и сдѣлался бы славянофиломъ. Мнѣ замѣчанiе это кажется вѣрнымъ. Какъ бы ни былъ уменъ и даже генiаленъ мыслитель, — онъ очень часто не предвидитъ крайнихъ послѣдствiй того ученiя, которому онъ служитъ; я тоже думаю, что такой пламенный эстетикъ, каковымъ былъ Бѣлинскiй, — обратился бы къ московскому духу при первомъ появленiи Добролюбова и Чернышевскаго. Все это такъ, но этого не случилось; Бѣлинскiй, также какъ и Григорьевъ, скончался не въ года упадка, а въ полной силѣ развитiя ума и таланта. Поэтому послѣднее слово ихъ особенно важно для опредѣленiя ихъ исторической роли Послѣднее слово Бѣлинскаго было: крайнiй европеизмъ и положительность. Таковъ онъ былъ въ статьяхъ «Современника» и особенно въ письмѣ своемъ къ Гоголю, съ которымъ знакома вся Россiя. Послѣднее слово (Апол. Григорьева было, напротивъ, народность и своеобразiе русской жизни. Незадолго до смерти своей, въ маленькой газеткѣ «Якорь», не имѣвшей успѣха, какъ и слѣдовало ожидать по нацiональной незрѣлости нашей публики, — онъ высказалъ мысль: «Все, чтò прекрасно въ книгѣ, прекрасно и въ жизни, и прекраснаго въ жизни не надо уничтожать;» въ частности онъ приложилъ эту мысль къ защитѣ юродивыхъ, столь поэтичныхъ въ точныхъ и реальныхъ описанiяхъ нашихъ романистовъ, — но имѣлъ въ виду развить ее и шире.
5 Самыя либеральныя учрежденiя этихъ странъ — въ смыслѣ поученiя вовсе не такъ нужны; для этого и безъ нихъ есть Англiя, Соединенные Штаты и даже новая Италiя.