Константиновъ Н. <Леонтьевъ К. Н.> Грамотность и народность. Бѣглыя замѣтки. // Заря. 1870. Декабрь. С. 288–303.
<288>
ГРАМОТНОСТЬ И НАРОДНОСТЬ.
(Бѣглыя замѣтки).1
III.
Теперь, когда мы на ясныхъ примѣрахъ показали, что съ 1856 года и до сихъ поръ все, что, казалось, должно бы насъ приблизить къ Западной Европѣ, отдаляло насъ отъ нея и служило къ большему нашему обращенiю внутрь себя самихъ, – мы можемъ сказать, что всѣми этими результатами мы обязаны нашему простому Великорусскому народу и, до извѣстной степени, его безграмотности.
Удаленный отъ высшаго сословiя, нисколько не сходный съ нимъ ни въ обычаяхъ, ни въ одеждѣ, ни въ интересахъ, страдавшiй нерѣдко отъ самовластiя помѣщиковъ и неправосудiя чиновныхъ властей, народъ нашъ встрѣчался съ европеизорованнымъ дворяниномъ, какъ соотечественникомъ, только на полѣ битвы и въ православной церкви2.
Нравы дворянства и чиновничества смягчались постепенно подъ влiянiемъ идей (конечно гуманныхъ), выработанныхъ западнымъ просвѣщенiемъ; уже задолго до 1861 года обращенiе съ нисшими стало лучше; но оно еще было недостаточно хорошо и зависимость была еще слишкомъ велика, чтобы народъ могъ чувствовать себя не чуждымъ этому европеизорованному фрако-сюртучному мiру, прощать ему его иноземныя формы.
Жалокъ тотъ историкъ, который не умѣетъ видѣть, что въ безконечной сложности и глубинѣ всемiрной жизни извѣстное зло нерѣдко глубокими корнями связано съ извѣстнымъ добромъ!
Разъединенiе сословiй въ Россiи было велико; вражды
289
систематической, какъ на западѣ, между ними не было; но, повторяю, разъединенiе ихъ было такъ велико, что Бѣлинскiй (въ 1847 или 1846 г., въ Петербургскомъ Сборникѣ) выражался, на сколько помню, такъ: — «если у насъ собрать въ одну комнату художника, купца, писателя, чиновника, военнаго и свѣтскаго человѣка, то они не найдутъ о чемъ между собой говорить».
Если такое отчужденiе существовало не только между тѣми слоями народа, которые были опредѣлены въ нашемъ Сводѣ «Законами о Состоянiяхъ», но и между людями одного состоянiя (напр. чиновникомъ и художникомъ, чиновникомъ-дворяниномъ и военнымъ — дворяниномъ), то на какомъ же отдаленiи должны были стоять другъ отъ друга, напримѣръ, земледѣлецъ и знатный петербургской бюрократъ?
Нѣтъ спора, Церковь и Государство и, отчасти, помѣщичье право, заставлявшее многихъ дворянъ жить въ деревнѣ, поддерживали связь, — но эта связь въ обыденной жизни была не такъ замѣтна, какъ отчужденiе.
Что это происходило не отъ одной разницы правъ и не отъ одного преобладанiя сильныхъ надъ слабыми, — на это доказательствъ много. Купецъ первой гильдiи и миллiонеръ конечно имѣлъ больше, по крайней мѣрѣ, фактическихъ правъ сравнительно съ своимъ рабочимъ, чѣмъ какой нибудь бѣдный чиновникъ или учитель — дворянинъ. Однако народъ на купца, который не носилъ фрака, содержалъ посты и строилъ церкви, смотрѣлъ болѣе какъ на своего человѣка, чѣмъ на такого чиновника или учителя, какiе бы добрые и честные и бѣдные люди они ни были. Здѣсь не было какъ во Францiи антагонизма между бѣдностью и богатствомъ (и не могло быть по самой сложности нашего устройства); здѣсь былъ антагонизмъ между европеизмомъ и народностью.
Гуманность тутъ не помогала. Гоголь, Тургеневъ и другiе вѣрно изображали, какъ холодно принималъ нашъ народъ неловкое добродушiе европеизорованныхъ дворянъ прогрессистовъ.
Солдаты и тѣ нерѣдко звали «бабой» и не любили начальника мягкаго и предпочитали ему «молодца» суроваго, грубаго, но въ прiемахъ, въ рѣчахъ, въ обычаяхъ котораго дышало русское начало.
И такъ если не брать въ разсчетъ переходные оттѣнки, а только однѣ рѣзкiя крайности, то вообще можно было раздѣлить русское общество на двѣ половины: одну народную, которая ничего кромѣ своего русскаго незнала, и другую космополитическую, которая своего русскаго почти вовсе не знала.
290
Это зло, при помощи нашихъ нынѣшнихъ преобразованiй, принесло безцѣнные плоды, и мы теперь можемъ обратиться къ нему почти съ исторической благодарностью, какъ обращается путникъ къ покинутому морю, которое, не смотря на бурю, опасности, страданiя, принесло его, однако, къ родному берегу.
Законное отдѣленiе «Состоянiй» и бытовое различiе слоевъ внесло въ нашу слишкомъ простую и несложную Славяно-русскую жизнь ту сложность и то разнообразiе, безъ которыхъ не возможно цивилизованно т. е. развитое своеобразiе, безъ которыхъ не мыслима полная и широкая жизнь, достойная великаго народа.
Истина этой послѣдней моей мысли доказывается исторiей какъ нельзя поразительнѣе. Какъ бы ни были въ подробностяхъ своего строя и своей жизни различны другъ отъ друга: древнiй Египетъ, древняя Грецiя и Римъ, прежнiе Францiя, Германiя и Англiя, Италiя среднихъ вѣковъ, Мусульманскiя государства, достойныя вниманiя историка; — всѣ они имѣли одну общую черту: — они были сложны, и въ нацiональныхъ предѣлахъ ихъ кипѣло болѣе или менѣе глубокое разнообразiе.
Сверхъ этого вообще необходимаго для истинной цивилизацiи условiя, прежнее сословное отдаленiе сознательной части нашего общества отъ наивной его части принесло ту пользу, что сохранило простой народъ въ бòльшей неприкосновенности.
Считая дворянъ и чиновниковъ почти не русскими за ихъ иноземныя формы, народъ и не думалъ подражать имъ и, упорно сохраняя свое, глядѣлъ на насъ нерѣдко съ презрѣнiемъ.
Европеизмъ Петра Великаго, Екатерины II и Александра I-го утончилъ нервы Россiи; народъ въ удаленiи своемъ сохранилъ намъ то полносочiе, которымъ мы можемъ изумить весь мiръ, если съумѣемъ имъ воспользоваться.
Сначала, въ Московскiй перiодъ нашей исторiи, намъ мѣшали развиваться излишняя простота и однообразiе нашей жизни и недостатокъ общей сознательности. — Потомъ, въ тотъ перiодъ (до 1856 года), который можно назвать чисто-петербургскимъ, — намъ посвоему мѣшало развиваться излишнее разъединенiе — несходство людей между собою. Только теперь, когда различные слои нашего общества еще хранятъ свою физiогномiю, а стѣны, начавшiя уже подъ конецъ безплодно тѣснить ихъ, рушились по мановенiю Державной руки — мы можемъ выработать съ теченiемъ времени что-либо мiровое свое.
Европеизлированная часть нашего народа уже усвоила себѣ
291
всѣ высшiе (философскiе) и нисшiе (временно-практическiе) плоды всемiрнаго сознанiя, — а народъ еще хранитъ въ столь многомъ свято свое родное (какъ бы грубо оно ни было, это не бѣда), и облегченiе общихъ идей въ родныя формы можетъ принести и уже во многомъ принесло — богатую жатву.
Даже отвлеченныя общiя идеи, какого бы они ни были порядка: — философскаго, художественно-творческаго или просто жизненно практическаго, проходя сквозь народныя, мѣстныя формы, могутъ прiобрѣсти ту степень новизны и оригинальности, которая современемъ можетъ обновить несомнѣнно старѣющiй мiръ.
Тотъ народъ наилучше служитъ всемiрной цивилизацiи, который свое нацiональное доводитъ до высшихъ предѣловъ развитiя; ибо одними и тѣми же идеями, какъ бы ни казались они современникамъ хорошими и спасительными, человѣчество постоянно жить не можетъ.
IV.
Я скажу заблаговременно мое общее заключенiе; ибо я знаю, что взглядъ мой на это такъ уклоняется отъ принимаемыхъ нынѣ болѣе или менѣе всѣми взглядовъ, и любовь къ смѣлости и своеобразiю мысли такъ остыла въ наше время, что я боюсь заставлять ждать читателей до конца.
Мое общее заключенiе не абсолютное противъ грамотности, а противъ грамотности поспѣшной и обязательной. И это я говорю не съ точки зрѣнiя свободы: развитiе не всегда сопутствуетъ свободѣ, — а съ точки зрѣнiя народнаго своеобразiя, безъ котораго, по моему, великому народу не стоитъ и жить.
Надобно, чтобы образованная часть русскаго народа (такъ называемое общество) приступила бы къ обязательному, (т. е. болѣе или менѣе насильственному) просвѣщенiю необразованной части его только тогда, когда она сама (т. е. образованная часть) будетъ зрѣлѣе. Обязательная грамотность у насъ тогда только принесетъ хорошiе плоды, когда помѣщики, чиновники, учителя, т. е. люди англо-французскаго воспитанiя сдѣлаются всѣ еще болѣе славянофилами, нежели оня сдѣлались подъ влiянiемъ нигилизма, Польскаго мятежа и европейской злобы. Если такъ — то какъ же я сказалъ вначалѣ статьи, что мы всѣ стали нѣсколько болѣе славянофилы, чѣмъ прежде? Да, я сказалъ: — нѣсколько болѣе;
292
но это еще очень мало, это ничтожно въ сравненiи съ тѣмъ, что могло-бы быть.
Чистыхъ, строгихъ Славянофиловъ, въ которыхъ были бы совокуплены всѣ элементы, составляющiе полную картину Московскаго Славянофильства, у насъ очень мало: — но нѣтъ сомнѣнiя что ученiе это, въ раздробленномъ видѣ сдѣлало у насъ значительные успѣхи въ послѣднiе 10 лѣтъ.
Но этого не достаточно. Если и въ раздробленномъ видѣ славянизмъ или руссизмъ нѣсколько болѣе прежняго разлились по нашему обществу, то это, какъ уже выше было доказано, благодаря тому, что корни у насъ свои. — Если-же не доросшее до полнаго Руссизма общество примется мѣнять не кстати самые корни эти, то уже тогда «безцвѣтная вода» всемiрнаго сознанiя будетъ поливать не нацiональные всходы, а космополитическiе, и Россiя будетъ столько же отличаться отъ другихъ Европейскихъ государствъ, насколько напр. Голландiя отличается отъ Бельгiи. Но мы желали-бы, чтобы Россiя ото-всей Западной Европы отличалась на столько на сколько Греко-Римскiй мiръ отличался отъ азiатскихъ и африканскихъ государствъ древней исторiи.
Слабый неуспѣхъ «Дня», «Русской бесѣды», «Времени», «Эпохи» и «Якоря» сравнительно съ другими болѣе космополитическими изданiями доказалъ, между прочимъ, что даже и теоретическое наше общество еще не доросло до настоящаго Руссизма, не говоря уже о практическихъ его прiемахъ. Надо, чтобы за народъ умѣли взяться; надо, чтобы намъ не испортили эту роскошную почву, прикасаясь къ которой мы сами всякiй разъ чувствуемъ въ себѣ новыя силы.
У насъ уже были гигантскiе примѣры изъ другаго разряда дѣлъ въ подтвержденiе моего мнѣнiя. Если не ошибаюсь, въ «Днѣ» было разъ замѣчено, что крѣпостное право хотя и было великое зло, но чтобы быть исторически справедливамъ, нужно прибавить, что оно послужило для «земской общины» предохранительнымъ колпакомъ отъ посягательства просвѣщенной бюрократiи.
Дѣйствительно, значительная часть помѣщиковъ была, лѣтъ 50–40 тому назадъ, немногимъ ученѣе собственныхъ крѣпостныхъ; другая думала лишь объ увеселенiяхъ и военной службѣ; третья, болѣе солидная, о практическихъ пользахъ своихъ. На ту часть земли, которая по указу 1861 года досталась нынѣ крестьянской общинѣ, всякiй изъ дворянъ смотрѣлъ какъ на свою неотъемленную
293
собственность и никому, конечно, не было и нужды раздавать крестьянамъ участки въ личное владѣнiе.
Случись тогда разрѣшенiе крестьянскаго вопроса, — народъ нашъ или былъ бы свободнымъ пролетарiемъ, или владѣлъ бы мелкой собственностью, которая быстро стала бы переходить въ руки ловкихъ людей, особенно при нѣкоторыхъ кочевыхъ наклонностяхъ русскаго селянина. (Впрочемъ эти кочевыя наклонности ему до сихъ поръ очень полезны въ другихъ отношенiяхъ).
Въ то время государственные люди наши еще не выучились искать спасенiя въ чемъ-либо незападномъ; высшее общество стыдилось всего своего; Славянофиловъ еще не было; не писали Хомяковъ, Аксаковъ, Кирѣевскiе. Нигилистовъ также еще не было; а нигилисты, помимо косвенной неоцѣненной пользы, которую они принесли, возбудивъ противъ своего крайняго космополитизма государственное и нацiональное противодѣйствiе, принесли еще и прямую пользу, поддерживая учрежденiе земской общины; конечно они ожидали не того, что случилось; всѣ почти они были люди очень молодые и въ практической жизни неопытные; они спѣшили только опередить коммунизмомъ Европу на пути ея же мечтанiй; они не предвидѣли, что земская община будетъ у насъ въ высшей степени охранительнымъ началомъ и предупредитъ развитiе буйнаго пролетарiата; ибо въ ней коммунизмъ существуетъ уже «de facto», а не въ видѣ идеала, къ коему слѣдуетъ рваться, ломая преграды.
На самомъ Западѣ тогда еще толковъ о соцiализмѣ, о нищетѣ рабочихъ не было; не было еще страха экономическихъ революцiй.
Теперь же когда въ 1861 году былъ изданъ указъ объ освобожденiи крестьянъ, общество наше было зрѣло и этотъ переворотъ совершился на мудрыхъ основанiяхъ, изученiе которыхъ только болѣе заставляетъ дивиться глубинѣ и широтѣ задуманнаго и исполненнаго плана. — И такъ въ 1861 году общество наше было зрѣло для эмансипацiи, — но для обученiя народа, повторяю, мнѣ кажется, оно еще не достаточно подготовлено; — какъ-то страшно поручить ему святыню народнаго духа, — страшно дать ему волю обработывать самую почву нашу, измѣнять самые корни наши.
Говоря «общество» я не разумѣю только людей независимыхъ, не служащихъ, не противополагаю «общество» «государству»: я говорю и объ учителяхъ-чиновникахъ, или лучше сказать о цѣлой системѣ ученiя, будетъ ли это обученiе въ рукахъ вольныхъ
294
воскресныхъ школъ, или въ рукахъ священниковъ, или въ рукахъ учителей, содержимыхъ казною. Если бы дѣло шло только о томъ, чтобы обучить людей географiи, или ариѳметикѣ, или о томъ, чтобы поддерживать въ нихъ общiя понятiя моральности, честности и т. п., то конечно все русское общество служащее и неслужащее зрѣло для этого.
Если бы даже дѣло шло только объ обще-европейскомъ прогрессѣ, то нѣтъ наивысшихъ его проявленiй, которые намъ не были бы доступны и легки въ видѣ простаго подражанiя. Но тутъ дѣло идетъ о предметѣ, который для насъ, Славянъ, долженъ быть если не дороже, то покрайней мѣрѣ не дешевле общей нравственности и общей науки. И зачѣмъ робкiя уступки! Предметъ этотъ — нацiональное своеобразiе, безъ котораго можно быть большимъ, огромнымъ государствомъ, но нельзя быть великой нацiей. Предметъ этотъ долженъ быть намъ дороже всего… Почему-же? А потому, что общая нравственность и общая наука не уйдутъ отъ насъ; а нацiональное своеобразiе легко можетъ уйдти у Славянъ въ XIX вѣкѣ!
Здѣсь не мѣсто доказывать, почему нацiональное своеобразiе можетъ быть не только средствомъ, но и цѣлью само-себѣ; это повлекло бы насъ далеко.
Къ тому же я увѣренъ, что многiе поймутъ меня теперь и съ полуслова.
Тѣхъ-же, которые не согласятся, что нацiональность можетъ быть, а у Славянъ и должна быть пока сама себѣ цѣлью, я попрошу согласиться хотя съ тѣмъ, что грамотность уже сама себѣ цѣлью никакъ не можетъ быть…
Всякiй согласится, что она есть лишь средство.
Всѣ сторонники грамотности смотрятъ на нее съ этой точки зрѣнiя. Одни надѣются укрѣпить въ народѣ чувство религiозное и нравственное; надѣются сдѣлать народъ болѣе мягкимъ въ домашнихъ нравахъ его, болѣе благочиннымъ и добропорядочнымъ; другiе напротивъ, подъ разными благовидными предлогами, имѣютъ въ виду рано или поздно всучить простолюдину Бюхнера или революцiонныя книги.
Но никто не довольствуется тою мыслью, что народъ будетъ умѣть читать и писать и знать четыре правила ариѳметики.
Сраженiе при Садовѣ, гдѣ грамотные присскiе солдаты разбили безграмотныхъ Австрiйскихъ солдатъ, дало новое орудiе въ руки защитниковъ грамотности «a tout prix».
295
Конечно поклонники реализма, которымъ особенно хотѣлось бы объевропеить нашъ народъ, радуются этому примѣру больше другихъ; забываютъ одно изъ основныхъ правилъ науки весьма реальной — медицины, которая говоритъ: «post hoc» незначитъ «proter hoc». Битва двухъ большихъ армiй есть явленiе такое громадное и сложное: здѣсь въ теченiи нѣсколькихъ часовъ рѣшаются историческiя судьбы двухъ государствъ или народовъ и, если послѣдствiя такихъ битвъ неисчислимы, то и причины ихъ, конечно, очень сложны. Никто не станетъ отрицать, что талантъ генерала, способъ вооруженiя, усталость или свѣжесть и сытость грамотныхъ или безграмотныхъ солдатъ, позицiя, наконецъ, самые ничтожныя случайныя причины рѣшаютъ судьбу битвъ. Извѣстно, что мы въ Крыму проиграли сраженiе при Черной рѣчкѣ отъ пустыхъ недоразумѣнiй между начальниками; подъ Ватерлоо растолстѣвшiй Наполеонъ оказался болѣе нерѣшительнымъ и медленнымъ, чѣмъ сухой Блюхеръ; и самая битва при Садовѣ имѣла бы, вѣроятно, иной исходъ, еслибы вторая Прусская армiя не подоспѣла около полудня. Все это извѣстно и ясно; но публицистика думаетъ о цѣляхъ, а не объ истинѣ: это ея неизбѣжный порокъ; видѣть можно по разнымъ сторонамъ въ одно время, — но идти и вести другихъ можно только въ одну сторону, — одна же сторона никогда не изчерпываетъ предмета.
И такъ военный вопросъ не рѣшаетъ въ пользу грамотности.
Посмотримъ, что скажетъ вопросъ о нравственномъ и домашнемъ благочинiи, о трудолюбiи и т. п. вещахъ. Нѣтъ спора, нашъ Великороссъ по природѣ «виверъ». Пламенная религiозность его сочетается, какъ у Итальянца, нерѣдко съ большимъ женолюбiемъ и любовью къ кутежу. (Въ характерѣ русскаго простолюдина есть нѣчто до сяхъ поръ для насъ самихъ неуловимое и необъяснимое, нѣчто крайне сложное, заставившее, напр., Тургенева сказать въ одномъ изъ своихъ романовъ: «русскiй мужикъ есть тотъ таинственный незнакомецъ, о которомъ говоритъ г-жа Радклифъ»).
Какъ бы то ни было, православный и безграмотный русскiй земледѣлецъ любитъ «жить» какъ парижскiй грамотный работникъ; а Православный и безграмотный Болгаринъ обстоятеленъ, экономенъ и аккуратенъ, какъ грамотный нѣмецкiй крестьянинъ. Безграмотный русскiй крестьянинъ охотно почитаетъ власти, подобно грамотному Нѣмцу и безграмотному Болгарину. А Грекъ, и городской
296
и деревенскiй, и грамотный и безграмотный одинаково сдерживается съ трудомъ, подобно городскому французу.
Въ Добруджѣ, недавно умерли двое стариковъ — одинъ сельскiй Болгарiнъ; другой тульчинскiй рыбакъ старообрядецъ. Оба были въ высшей степени замѣчательны — какъ представители одинъ — сухой Болгарской, другой — широкой Великорусской натуры. Къ несчастiю, я забылъ ихъ имена; — но если бы кто нибудь усомнился въ истинѣ моихъ словъ, то я могъ бы сейчасъ же навести справки и представить самые имена этихъ своеобразныхъ Славянъ.
Оба были для простолюдиновъ очень богаты.
Болгарину было подъ 80 или даже подъ 90 лѣтъ. Онъ безвыѣздно жилъ въ своемъ селенiи. Работалъ самъ безъ устали; при немъ жила огромная семья его. У него было нѣсколько сыновей: всѣ женаты, конечно; съ дѣтьми и сиротами; старшiе изъ сыновей сами уже были сѣдые старики; но и эти сѣдые старики повиновались ему какъ дѣти. Ни одного пiастра, заработаннаго ими, не смѣли они скрыть отъ своего патрiарха или израсходовать безъ спроса. Денегъ было въ семьѣ много; большая часть зарывалась въ землю, чтобы не добрались до нихъ Турецкiе чиновники. Не смотря на всю зажиточность свою, огромная семья эта по буднямъ питалась только лукомъ и чернымъ хлѣбомъ; а баранину ѣля по праздникамъ.
Старообрядецъ нашъ жилъ иначе; онъ былъ бездѣтенъ, но у него былъ семейный братъ. Братъ этотъ постоянно жаловался, что старикъ даритъ и помогаетъ ему мало; но старообрядецъ предпочиталъ товарищей роднѣ.
У него была большая рыбачья артель. Къ зимѣ рыбная ловля кончалась и огромные заработки свои старый Великороссъ распредѣлялъ по своему. Разсчитывалъ рыбаковъ, отпускалъ тѣхъ, кто не хотѣлъ съ нимъ остаться; давалъ что нибудь брату; закупалъ провизiю, водки и вина на цѣлую артель и содержалъ всю молодежь, которая оставалась при немъ на всю зиму безъ обязательной работы. Съ товарищами этими здоровый старикъ кутилъ и веселился до весны, проживалъ всѣ деньги и снова весной принимался съ ними за трудъ. Такъ провелъ онъ всю свою долгую жизнь, возражая на жалобы брата, что «онъ любитъ своихъ ребятъ»! Часто видали стараго рыбака въ хохлацкомъ кварталѣ Тульчи; онъ садился посреди улицы на землѣ, обставлялъ себя виномъ и лакомствами и восклицалъ:
297
— Хохлушки! идите веселить меня!
Молодые Малороссiянки, которыя хотя и строже нравами своихъ сѣверныхъ соотечественницъ, но пошутить и повеселиться любятъ, сбѣгались къ сѣдому коммунисту, пѣли и плясали около него, и цѣловали губы, щеки, которыя онъ имъ подставлялъ.
Все это, замѣтить кстати (и весьма кстати!), не мѣшало ему быть строгимъ исполнителемъ своего церковнаго устава.
Любопытно также прибавить, что про рыбака старообрядца мнѣ съ восторгомъ разсказывалъ старый польскiй шляхтичь эмигрантъ 36 года; а про скупаго хлѣбопашца Болгарина съ уваженiемъ сказывалъ Грекъ-купецъ.
И Греки и Болгары по духу домащней жизни своей одинаково буржуа, одинаково расположены къ къ тому, что сами же Нѣмцы обозвали Филистерствомъ.
Тогда какъ размашистые рыцарскiе вкусы польскаго шляхтича ближе подходятъ къ казачьей «по своему» соцiалистической ширинѣ Великоросса.
Я не хочу этимъ унизить Болгаръ и черезъ мѣру возвысить Великороссовъ. Я скажу только, что Болгары коренные сельскiе по духу своему менѣе своеобразны, чѣмъ простые Великороссы. Они болѣе послѣднихъ похожи на всякихъ другихъ селянъ.
Солидныя и скромныя качества отличающiе Болгарской народъ, могутъ доставить ему прекрасную въ своемъ родѣ роль въ Славянскомъ мiрѣ, столь разнообразномъ и богатомъ формами.
Но «творческiй» генiй (особенно въ наше столь неблагопрiятное для свѣжаго творчества время) можетъ сойти на главу только такого народа, который и разнохарактеренъ въ самыхъ нѣдрахъ своихъ и во всецѣлости наиболѣе на другихъ не похожъ. Таковъ именно нашъ Великорусскiй великiй и чудный океанъ!
Быть можетъ мнѣ бы возразилъ кто нибудь, что русскiе (и особенно настоящiе Москали) именно вслѣдствiе того, что они разгульны и слишкомъ расположены быть «Питерщиками», мало расположены къ капитализацiи, а капитализацiя нужна.
На это я приведу два примѣра: одинъ изъ Малороссiи, другой изъ Великорусской среды:
«Въ Биржевыхъ Вѣдомостяхъ разсказываютъ слѣдующее происшествiе, бывшее недавно въ Полтавѣ. Въ тамошнее Казначейство явились одѣтые по простонародному крестьяне — мужъ и жена. У обоихъ полы отдулись отъ какой-то ноши. Мужъ обратился къ
298
чиновнику съ вопросомъ: можно ли ему обмѣнить кредитные билеты стараго образца на новые?
— А сколько ихъ у тебя? спрашиваетъ чиновникъ.
— Якъ вамъ сказать?... право, я и самъ не знаю.
Чиновникъ улыбнулся.
— Три, пять, десять рублей спрашиваетъ онъ.
— Да, нѣтъ, больше. Мы съ женою цѣлый день считали, да не сосчитали…
При этомъ изъ подъ полы оба показали кипы асчигнацiй. Естественно явилось подозрѣнiе относительно прiобрѣтенiя владѣльцами такой суммы. Ихъ задержали и сочли деньги оказалось 86 тысячъ.
— Откуда у васъ деньги?
— Прадѣдъ складывалъ, складывалъ дѣдъ, и мы складывали, было отвѣтомъ.
По произведенному дознанiю, подозрѣнiя на нихъ не оправдались и, крестьянину обмѣняли деньги.
Тогда они вновь являются въ Казначейство.
— А золото мѣняете, добродiю?
— Мѣняемъ. Сколько его у васъ?
— Коробочки двѣ…
Живутъ эти крестьяне въ простой хатѣ и неграмотны».
Но скажутъ мнѣ: «это очень не хорошо»; надо чтобы деньги не лежали, какъ у этаго хохла или у стараго Болгарскаго патрiарха; надо, чтобы они шли въ оборотъ. Когда бы эти люди были грамотны, они поняли бы свою ошибку.
Но въ отвѣтъ на эти слова я возьму въ руки новый фактъ и стукну имъ тѣхъ бѣдныхъ русскихъ, которые не въ силахъ мнѣ сочувствовать.
Въ Тульчѣ живетъ и теперь одинъ старообрядецъ Ф. Н — въ. Онъ грамоты не знаетъ; умѣетъ писать только цифры для своихъ счетовъ. Онъ не только самъ не куритъ, и не пьетъ чая и носитъ рубашку на выпускъ; но до того твердъ въ своемъ уставѣ, что бывая часто въ трактирахъ и кофейняхъ для угощенiя людей разныхъ вѣръ и нацiй, заключающихъ съ нимъ торговыя сдѣлки, онъ, угощая ихъ, не прикасается самъ ни къ чему. Даже вина, и водки, которыя старообрядствомъ не преслѣдуются, онъ никогда не пьетъ. Онъ не любитъ никого приглашать къ себѣ; ибо, пригласивъ, надо угощать, а угостивъ, надо разбить, выбросить или продать посуду, оскверненную иновѣрцами (хотя бы и православными).
299
Онъ имѣетъ нѣсколько сотъ тысячъ пiастровъ капитала въ постоянномъ оборотѣ, нѣсколько домовъ; изъ нихъ одинъ большой на берегу Дуная отдается постоянно въ наемъ людямъ со средствами: консуламъ, агентамъ торговыхъ компанiй и т. п. Самъ онъ съ семьей своей, съ красавицей женой и красавицей дочерью и сыномъ, живетъ въ небольшомъ домикѣ, съ воротами русскаго фасона, и украсилъ премило бѣлыя стѣны этаго дома широкой синей съ коричневымъ шахматной полосой, на половинѣ высоты.
Онъ очень честенъ и несмотря на суровость своего религiознаго удаленiя отъ иновѣрцевъ — слыветъ добрымъ человѣкомъ. По многимъ сдѣлкамъ своимъ онъ росписокъ не дастъ, постояльцы, когда платятъ ему за домъ не требуютъ съ него росписки въ полученiи; ему вѣрятъ и такъ. Сверхъ всего этого онъ одинъ изъ первыхъ въ Тульчѣ, гдѣ столько предпрiимчивыхъ разноплеменныхъ людей, — задумалъ выписать изъ Англiи паровую машину для большей мукомольной мельницы и вѣроятно богатство его послѣ этого утроится, если дѣло это кончится успѣшно.
Одинъ весьма ученый, образованный и во всѣхъ отношенiяхъ способный далматъ, чиновникъ Австрiйской службы, съ которымъ я былъ знакомъ всегда съ изумленiемъ и удовольствiемъ смотрѣлъ на Ф. Н –въ.
— Ce qui me plait surtout et ce que j’admire en lui, говорилъ онъ мнѣ: c’es qu’il ne se soucie gûere de devenir bou geois; malgré sa richesse li preférе rester paysau ou cosaque…
Вотъ и эта черта Великорусская.
Болгаринъ или Грекъ какъ завелъ бакалейную или галантерейную лавочку и выучился грамотѣ, такъ сейчасъ и снялъ восточную одежду, всегда или величавую или изящную, купилъ у жида на углу неуклюжiй сюртукъ и панталоны такого фасона, какого никогда и не носили въ Европѣ, и въ дешевомъ галстухѣ, а то и безъ галстуха, съ грязными ногтями — пошелъ себѣ дѣлать съ тяжкой супругой своей визиты l’européenne; европейскiе визиты, — въ которыхъ блескъ разговора состоитъ въ слѣдующемъ: Какъ ваше здоровье? — Очень хорошо! А ваше какъ здоровье? Очень хорошо! А ваше? благодарю васъ. Что вы подѣлываете? «Кланяюсь вамъ». А вы что подѣлываете? кланяюсь вамъ. А супруга ваша что дѣлаетъ? Кланяется вамъ.
Нѣтъ! Великороссъ можетъ все, что можетъ другой славянинъ; но онъ сверхъ того способенъ на многое, на что ни другой славянинъ, ни Грекъ или Французъ и др. Европейцы не способны!
300
Возьмемъ хоть опять того гуляку старообрядца, о которомъ я говорилъ въ началѣ этого примѣчанiя. Болгаринъ или Сербъ если склоненъ къ сластолюбiю и женолюбiю, то изъ него скорѣе выйдетъ лицемѣра въ родѣ «Iacque Ferrand» въ Парижскихъ тайнахъ, чѣмъ «Лихачь-Кудрявичь» Кольцова.
Я съ ужасомъ слыхалъ на востокѣ отъ 18–20 лѣтнихъ, едва обученныхъ грамотѣ мальчиковъ такiе слова:
— Надо есть дома постное для слугъ и простаго народа; а потихоньку отъ нихъ отчего же не ѣсть скоромное. Какой же образованный человѣкъ можетъ выносить постное кушанье? Это въ пору желудку рабочаго человѣка!
На востокѣ въ грамотномъ сословiи нѣтъ идеализма личнаго, ни религiознаго, ни философскаго, ни поэтическаго.
Развить и возобновить его на востокѣ могутъ только Русскiе, когда у нихъ самихъ пройдетъ нынѣшнее утилитарное опьяненiе.
И такъ, судя по этимъ краткимъ и спѣшно изложеннымъ примѣрамъ и по множеству другихъ, можно сказать, что грамотность сопутствуетъ всевозможнымъ нравственнымъ качествамъ какъ изъ круга семейной, такъ и государственной жизни.
Теперь обратимся къ уму.
Неужели мы смѣшаемъ грамотность съ развитiемъ ума и талантовъ?
Кто же это сдѣлаетъ? Грамотность можетъ отчасти способствовать ихъ развитiю, какъ и развитiю нравственныхъ свойствъ; но этому развитiю способствуютъ и тысячи другихъ обстоятельствъ помимо грамотности.
Русскiй мужикъ очень развитъ, — особенно въ нѣкоторыхъ губернiяхъ. Онъ уменъ, тонокъ, предпрiимчивъ; въ немъ много поэтическаго и музыкальнаго чувства; мѣстами онъ неопрятенъ; но мѣстами очень чистъ и всегда молодецъ. Онъ умѣетъ изворачиваться въ такихъ обстоятельствахъ, въ которыхъ растеряются грамотные, но тупые французскiе, или нѣмецкiе поселяне.
Г. Катковъ, который всегда былъ приверженцемъ Европы (не въ смыслѣ политическомъ, конечно, а въ смыслѣ культурнаго примѣра), печатая въ «Русскомъ Вѣстникѣ» статьи о французскихъ крестьянахъ, — сдѣлалъ выноску о томъ, что нашъ крестьянинъ гораздо смышленнѣе и живѣе французскаго; грамотнаго нѣмецкаго нечего и сравнивать: онъ гораздо тупѣе.
Герцену надо отдать хоть одну справедливость; онъ тоже
301
говоритъ про русскаго мужика, «онъ необразованъ, но онъ развитъ».
Почему-же, за немногимъ исключенiемъ, у насъ люди всѣхъ ученiй почти безсознательно съ любовью обращаются къ нашему простолюдину? Неужели только изъ демократической гуманности? Нѣтъ, здѣсь есть другое… Всякiй членъ, оторванный быстрымъ и сначала насильственнымъ европейскимъ воспитанiемъ нашего общества, понимаетъ, что въ нашемъ простомъ народѣ отчасти скрытъ, отчасти уже ясенъ нашъ нацiональный характеръ.
И дѣйствительно въ гармоническомъ сочетанiи нашихъ общеевропейскихъ сознательныхъ началъ съ нашими стихiйными простонародными началами лежитъ спасенiе нашего народнаго своеобразiя. Принимая Европейское, надо употреблять всѣ усилiя, чтобы переработывать его въ себѣ такъ, какъ переработываетъ пчела сокъ цвѣтовъ въ несуществующiй внѣ ея тѣла воскъ.
Для всякой живой цивилизацiи столько-же необходимы начала наивныя, какъ и сознательныя. Безъ наивныхъ элементовъ жизни, развѣ возможны были бы Кольцовъ и Шевченко? Въ области чистой логики и математики нѣтъ ничего нацiональнаго и поэтому ничего живаго; живое сложно и туманно.
Сложныя обстоятельства въ жизни великихъ народовъ, неподдающiяся чистому разсчету, — разнообразiе страстей, степени родовъ воспитанiя влiяютъ не только на развитiе живыхъ и полныхъ характеровъ въ самой жизни, но и на искуство и на мышленiе и даже на науку. Въ одномъ изъ нашихъ русскихъ журналовъ было сказано, что всѣ произведенiя искуства и мысли, которыя прiобрѣли мiровое значенiе потому именно и стали мiровыми, что они были въ высшей степени нацiональны.
Поэтому здѣсь слѣдуетъ такой родъ доводовъ:
Если мы допустимъ, что великому народу не стоитъ жить только въ видѣ большаго государства, и что ему должно имѣть хотя сколько нибудь свою культуру, то изъ этого будетъ ясно, что надо самой жизни быть своеобразной.
Если же жизнь должна быть своеобразна, — а своеобразiе сохранилось въ нашемъ народѣ, лучше чѣмъ въ нашемъ высшемъ и ученомъ обществѣ, то надо дорожить этимъ своеобразiемъ и не обращаться съ нимъ торопливо, дабы не погубить своей исторической физiономiи, не утратить историческихъ правъ на жизнь и духовный перевѣсъ надъ другими.
И такъ мы возвратились къ тому, откуда пошли.
302
Я думаю, что даже и теперь спѣшить съ просвѣщенiемъ народа a l’europiénne еще нѣтъ нужды.
Европейцы обращаются съ укорами къ Чехамъ, какъ къ самымъ ученымъ изъ югозападныхъ славянъ, чехи могутъ отвѣтить имъ такъ много на это, что трудно рѣшить, который отвѣтъ предпочтительнѣе, — Чехи тоже могутъ быть разнаго мнѣнiя и отвѣчать различно.
Во 1-хъ они могутъ отвѣчать такъ: «югозападные славяне говорятъ, что ищутъ въ Россiи духовнаго возждя, они говорятъ не объ безграмотномъ народѣ, а объ русскомъ образованномъ обществѣ, которое вы сами признаете неуступающимъ никому въ развитости». — Это отвѣтъ l’europiénne.
Вотъ другой отвѣтъ, — тоже довольно обычный: «Просвѣщенiе, или цивилизацiя отъ русскаго народа не уйдетъ; они немного запоздали; но уже принимаются всѣ мѣры; если Россiя въ 10 лѣтъ съумѣла совершить великiя реформы въ экономическомъ, судебномъ и административномъ строѣ и т. д., не проливъ ни капли крови, то что-же значитъ вопросъ обязательной грамотности? Россiя достигнетъ этого скоро».
3-й родъ отвѣта менѣе европейскiй: — «Мы, Чехи, правда давнѣе европейски воспитаны, чѣмъ Русскiе; даже идея Славянства принадлежитъ первымъ намъ; въ этомъ есть и хорошое и дурное; мы раньше русскихъ созрѣли въ области науки и чужая наука раньше, чѣмъ русскихъ довела насъ до того, что мы стали любить и искать свое. Но у русскихъ есть качество неоцѣненное, которое нами утрачено: у нихъ и въ простомъ народѣ и въ обществѣ больше своеобразiя, чѣмъ у насъ. У насъ сильнѣе и зрѣлѣе порывъ, у нихъ есть начала.
Мы, Чехи, знаемъ, что русскiй народъ бесграмотенъ, но мы радуемся, что онъ опоздалъ; ибо, удаленный отъ Европы и своего просвѣщеннаго общества, онъ сохранилъ и создалъ бездну своего и, мы должны относиться къ нему съ тѣмъ же чувствомъ смиренiя, съ которымъ относится лучшая и наиболѣе сознательная часть русскаго общества къ своему простонародью.
Мы не думаемъ, чтобы грамотность была во всякомъ случаѣ губительною для русскихъ своеобразныхъ началъ. Нѣтъ, мы думаемъ, что при хорошемъ способѣ обученiя можно возвысить такъ каждой нацiональной струи и укрѣпить эти струны надолю, но надо, чтобы прiемъ былъ ловокъ и задуманъ глубоко. Русскiе обязаны не только для себя, но и для всѣхъ насъ сохранить свою
303
физiономiю и даже стараться создать новое русское или славянское изъ данныхъ имъ свыше началъ».
Есть и еще одинъ отвѣтъ краткiй и простой:
— «Вы, французы, грозите Славянамъ Казаками? Въ какомъ это смыслѣ? Въ политическомъ мы вамъ не вѣримъ и не боимся этого; а если только въ смыслѣ духовнаго влiянiя, такъ мы вамъ скажемъ, что для насъ прiятнѣе походить на казаковъ, чѣмъ на французовъ».
Это уже былъ бы чисто Славянскiй-молодецкiй отвѣтъ!
Н. КОНСТАНТИНОВЪ.
1 Окончанiе. См. Заря. 1870 г. № 11.
2 Не говорю уже о раскольникахъ.