Серафими. Современное обозрѣнiе. Журнальное обозрѣнiе. Новорожденные – «Гражданинъ» и «Азiятскiй Вѣстникъ»; живые – «Вѣстникъ Европы»; больные – «Заря»; мертвые – «Знанiе» // Дѣло. 1871. №11. С. 1-30.
<1>
СОВРЕМЕННОЕ ОБОЗРѢНIЕ.
—
ЖУРНАЛЬНОЕ ОБОЗРѢНIЕ.
Новорожденные – «Гражданинъ» и «Азiятскiй Вѣстникъ»; живые – «Вѣстникъ Европы»; больные – «Заря»; мертвые – «Знанiе».
На обширномъ кладбищѣ русской журналистики лежатъ сотни изданiй, погибшихъ преждевременной смертiю. Кладбище обширное, могилы никѣмъ неоплаканныя! Тут мы видимъ черные кресты и увядшiя иммортели надъ могилами изданiй, вполнѣ солидныхъ и благонамѣренныхъ, въ родѣ «Весельчака», «Эпохи» и «Ерунды», и могилы изданiй легкомысленныхъ, мальчишескихъ, въ родѣ газеты «Очерки» и другихъ въ Бозѣ почившихъ журналовъ, отъ которыхъ, по мнѣнiю г. Каткова, яко-бы пошло все зло земли русской. Старѣйшiй изъ нашихъ журналистовъ, штатстратъ Краевскiй, при взглядѣ на это кладбище, имѣетъ полное право поставить эпиграфомъ къ своей литературной автобiографiи слова полковника Скалозуба:
«Довольно счастливъ я въ товарищахъ моихъ:
Вакансiи какъ-разъ открыты, -
То старшихъ выключатъ иныхъ,
Другiе, смотришь, перебиты!...»
Эта великая смертность – не менѣе семидесяти могилъ за какiе-нибудь двѣнадцать лѣтъ – всего лучше доказываетъ, что наши перiодическiя изданiя страдаютъ сильнымъ худосочiемъ и вообще плохимъ здоровьемъ; многiя изъ нихъ одержимы постояннымъ страхомъ смерти. При такихъ обстоятельствахъ естественно встрѣчать съ радостью каждое новое свѣтило, восходящее на журнальномъ горизонтѣ и надѣяться узрѣть въ немъ «чаянiе Израиля».
2
Нынѣшнiй годъ былъ бѣденъ новыми журналами, еще бѣднѣе содержанiемъ ихъ, но honnis soit qui mal y pense… Не съ тѣмъ мы взялись за перо, чтобы говорить о худосочiи нашей журналистики, а съ тѣмъ, чтобы привѣтствовать новыя свѣтила, проводить съ почетомъ въ малѣ угасающiя и сказать доброе слово о тѣхъ, которыя озаряли нашъ темный путь за настоящiй годъ.
Изъ восходящихъ созвѣздiй, обѣщающихъ свѣтить намъ въ будущемъ году, хотя и заимствованнныхъ свѣтомъ отъ «Московскихъ Вѣдомостей», но все-же свѣтомъ новымъ, гражданскимъ, - первое место принадлежитъ «Гражданину».
Широкая и торная дорога лежитъ передъ «Гражданиномъ», какъ это видно изъ его обширной и велерѣчивой программы. «Гражданинъ» смѣло заявляетъ, что «цѣль его – ввести въ мiръ повременной печати новое начало» и совершенно реформировать уши – дѣло идетъ о реформѣ и «новыхъ началахъ», которыя дастъ Россiи г. Градовскiй. Вся дѣятельность «Гражданина» будетъ совершенно своеобразная и программа его до того интересна, что мы изложимъ ее по пунктамъ.
«Чтобы сдѣлаться руководительницею общества, перiодическая печать въ свое время должна была встать впереди русской жизни… Теперь пора иная. Предпринимая новое изданiе, мы становимся прямо и твердо посреди жизни русскаго государства». Слѣдовательно, г. Градовскiй не желаетъ «вести Россiю впередъ», какъ выражали о себѣ г. Катковъ, а намѣревется преспокойно усѣсться на самый пупъ русской земли и составить изъ себя нѣчто въ родѣ центральной планеты, вокругъ которой –
Свѣтилъ возженныхъ миллiоны
Въ неизмѣримости текутъ!...
Идея, поистинѣ, грандiозная! Только мы нѣсколько опасаемся, что г. Градовскому не удастся осуществить ее, и наши опасенiя основаны на слѣдующихъ, довольно основательныхъ, соображенiяхъ. Как извѣстно, г. Катковъ уже давно и торжественно отрекся отъ того, что онъ «ведетъ Россiю впередъ»; онъ постоянно заявлялъ и заявляетъ о себѣ, что также «стоитъ прямо и твердо посреди жизни русскаго государства», и онъ дѣйствительно возсѣдаетъ на самомъ пупѣ Россiи; поэтому мы думаемъ, что г. Градовскому вдвоемъ съ г. Катковымъ на одной и той-же точкѣ сидѣть будетъ тѣсновато, да врядъ-ли даже онъ сможетъ и
3
взобраться на нее, ибо всѣ попытки Краевскихъ, Трубниковыхъ, Кашпиревыхъ и др. помѣститься на упомянутомъ пупѣ оказались неудачными.
«Стоя посреди этой внутренней жизни», продолжаетъ г. Градовскiй, «мы будемъ въ состоянiи видѣть ея свѣтлыя и прекрасныя стороны отчетливѣе и ярче; мы увидимъ также, что слабыя ея соторны серьезнѣе и опаснѣе, чѣмъ мы вообще привыкли думать». Неизвѣстно, гдѣ «Гражданинъ» будетъ указывать опасность для отечества, - тамъ-ли, гдѣ видитъ ее Катковъ, или тамъ, гдѣ прозрѣваетъ ее духовными очами г. Аскоченскiй, но можно догадыаться, что, стоя «посреди русской жизни», г. Градовскiй будетъ бить направо и налѣво и, какъ онъ самъ выражается, «неизмѣнно твердо презирать все то, что похоже на заискиванье популярности или поклоненiе тому, что принято называть модными идеями». Ну, это и значитъ помѣститься въ самомъ центрѣ московской охранительной команды. Открещиваясь отъ модныхъ идей и отрекаясь отъ всѣхъ «литературно-политическихъ кружковъ или партiй», г. Градовскiй ни въ какихъ случаяхъ и ни въ какихъ вопросахъ другихъ авторитетовъ не будетъ признавать, кромѣ исторiи цивилизацiи всего образованнаго мiра и 10-ти столѣтiй нашей исторической жизни». Невозможно понять, что хочетъ сказать гражданинъ-Градовскiй и о какихъ это «другихъ авторитетахъ» говоритъ онъ, которые-бы не заключались въ исторiи цивилизацiи всего образованнаго мiра и въ десяти столѣтiяхъ нашей исторической жизни»; вѣдь даже всѣ «презираемыя» гражданиномъ-Градовскимъ «модныя идеи», всѣ, какiе угодно, авторитеты входятъ въ «исторiю цивилизацiи всего образованнаго мiра…» Рѣшившись не признавать никакихъ авторитетовъ, никакихъ «литературно-политическихъ партiй» и направленiй, давая въ своемъ журналѣ мѣсто «всякому серьезному мнѣнiю» и въ то-же время оставляя за собой право критиковать и опровергать эти мнѣнiя, гражданинъ-Градовскiй хочетъ доходить до всего своимъ умомъ и тутъ-же, въ программѣ, даетъ читателю понятiе о блистательномъ состоянiи своихъ умственныхъ способностей. Сказавъ, что цѣль «Гражданина» ввести въ мiръ журналистики новое начало – «независимость отъ литератуно-политическихъ кружковъ или партiй», что каждый вопросъ будетъ разсматриваться имъ независимо отъ предвзятыхъ мыслей кружковъ, г. Градовскiй развиваетъ эту мысль, между прочимъ, въ
4
слѣдующихъ строкахъ, которыя должны обезсмертить его имя, потому-что такой безсмыслицы никогда не бывало даже и въ русской журналистикѣ:
«Въ умственном мiрѣ Россiи есть отголоски каждаго образа мыслей, каждаго воззрѣнiя на жизненныя ея вопросы; но въ умственномъ мiрѣ Россiи нѣтъ безусловнаго имъ отголоска, нѣтъ того процесса, который интересы общiе приноситъ въ жертву интересамъ и предвзятымъ мыслямъ кружка». «Гражданинъ»-то, отрекающiйся отъ всѣхъ авторитетовъ и предвзятыхъ мыслей кружковъ или партiй, и восполнитъ такой недостатокъ, будетъ упомянутымъ «безусловнымъ отголоскомъ, который интересы общiе приноситъ въ жертву интересамъ и предвзятымъ мыслямъ кружка!...»
Въ довершенiе этой тирады, которая одна можетъ дать понятiе о предстоящей карьерѣ «Гражданина», онъ будетъ мѣнять сроки своихъ выходовъ и выходить то еженедѣльно, то рѣже, то листами, то книжками; лѣтомъ – въ одномъ форматѣ, зимой – въ другомъ, такъ-что гражданинъ-Градовскiй будетъ не только просвѣщать, но и развлекать разнообразными костюмами, сообразно разнымъ сезонамъ.
Другое свѣтило на горизонтѣ нашей журналистики уже свѣтитъ намъ, подъ созвѣздiемъ покойнаго Булгарина, съ прошлаго сентябяр. Это «Русскiй Мiръ», поднятый изъ могилы, въ которую его нѣкогда уложилъ г. Стелловскiй или Гiероглифовъ – это разберетъ только безпристрастное потомство. Воскресшiй «Русскiй Мiръ», украшаемый именемъ неизвѣстно откуда взявшагося г. Комарова, намѣревается воскресить собой только-что въ мирѣ почившую «Вѣсть» и повѣдать отечеству недосказанную чушь г. Скарятинымъ. Спѣшите, милые соотечественники, слушать и подписываться: г. Скарятинъ оживаетъ въ образѣ г. Комарова и собирается громить всякую «интригу» и «измѣну». Онъ также будетъ стоять «на стражѣ отечества», какъ катковскiй трiумвиратъ органовъ и только-что оперяющiйся «Гражданинъ». При такомъ богатствѣ охранительныхъ командъ нашей печати, мы можемъ спать еще спокойнѣе и крѣпче, чѣмъ спали до сихъ поръ. Чего-же намъ больше желать! Но какъ ни велика своимъ числомъ выставленная рать г. Каткова, все-же мы думаемъ, что она не такъ опасна, какъ считаютъ ее; и виноватъ въ этомъ никто иной, какъ предводитель ея, махавшiй своимъ рыцарскимъ мечомъ такъ долго по
5
воздуху, что никто больше не боится этого меча, никто больше не вѣритъ этому напускному пафосу ужаса и крика. Въ богатомъ арсеналѣ г. Каткова остались одни обломки стараго оружiя, которымъ онъ такъ удачно боролся съ созданными имъ-же самимъ призраками крамолы и измѣны. Откуда-же возьмутъ новаго оружiя новые воины? Съ какими еще призраками они намѣрены сражаться? Поживемъ – увидимъ!
Въ календарѣ катковскаго ликея на 1871-1872 года говорится: «Тѣлесное наказанiе должно быть исполняемо никакъ не служителемъ, но всегда тѣмъ учителемъ, въ глазахъ котораго совершенъ проступокъ… Въ Англiи право тѣлеснаго наказанiя принадлежитъ главному учителю, т. е. директору». Михаилъ Никифоровичъ, вы «главный учитель», «директоръ» всѣхъ этихъ Комаровыхъ, Трубниковыхъ, Градовскихъ. Отчего вы не пользуетесь по отношенiю къ нимъ тѣмъ «правомъ», которое вы предоставили себѣ въ стѣнахъ своего ликея? Вѣдь безъ дисциплины ваша разнокалиберная рать распустится и васъ-же самихъ, со всей вашей неувядаемой славой, покроетъ безславiемъ. Ничего, немножко можно наказать и тѣлесно.
Наконецъ, съ будущаго года готовится освѣщать насъ «Азiятскiй Вѣстникъ», столь-же извѣстнаго г. Пашино, какъ и г. Комаровъ. Это будетъ несомнѣнно звѣзда первой величины, потому-что настоящiй свѣтъ всегда изливался на насъ именно изъ Азiи, и потому мы, не будучи даже волхвами, можемъ предсказать блистательную судьбу этого нарождающагося младенца. Великая задача, которую беретъ на себя «Азiятскiй Вѣстникъ», состоитъ въ чемъ-то такомъ, чего не пойметъ ни один восточный магъ, ни одинъ европейскiй спиритъ – это соединенiе несоединяемыхъ предметовъ, что-то въ родѣ разрѣшенiя квадратуры въ кругѣ – слiянiя Азiй съ Европой, Востока съ Западомъ. Задача эта впрочемъ не новая въ нашей всеобъемлющей журналистикѣ; эту задачу разрѣшалъ нѣкогда «Свѣточъ» (царство небесное ему! Тоже изъ покойниковъ) и разрѣшалъ ее съ такимъ усердiемъ, что наконецъ издатель его принужденъ былъ даромъ посылать книжки своимъ подписчикамъ, чтобы они хоть безмездно поучались слiянiю
6
Европы съ Азiей. Подвигъ поистинѣ безпримѣрный и назидательный для всѣхъ, желающихъ слiять.
Но остановимся и подождемъ, когда подростутъ эти птенцы и оперятся во всю прелесть своего украшенiя; это только было привѣтствiемъ съ нашей стороны грядушимъ въ мiръ сѣятелямъ всякой ерунды и истины, всякаго плодотворнаго зерна и мякины.
—
Послѣ этогт привѣтствiя мы должны прочесть отходную «Зарѣ», умирающей отъ продолжительной и тяжкой болѣзни. Читатель, вѣроятно, помнитъ, что еще въ 1869 г. «Заря» помѣстила у себя подложное стихотворенiе Фета, съ акростихомъ «Заря Кашпирева умираетъ». Съ тѣхъ поръ положенiе больной значительно ухудшалось, и наконецъ, какъ недавно сообщали газеты, она осталась только при 700 подписчикахъ. А жаль эту протопопицу нашей журналистики! Когда и какое изданiе просвѣщало своихъ читателей солидными статьями, какъ «Влiянiе Сербiи и Афона на русскую литературу въ XIV и XV вѣкѣ» - И. Некрасова; «Греко-Болгарскiй церковный вопросъ» - Тесовскаго; «Коротенькое обозрѣнiе очерки русской исторiи до татаръ» М. Погодина, доказывающаго, что удѣльную Русь спасли только молитвы отшельниковъ (№1, стр. 281). Но учеными матерiями наша протопопица занималась только въ свободное время, котораго у нея было мало, - все по хозяйству хлопотала, при помощи своихъ почтенныхъ сотрудниковъ. Съ г-жей Кобяковой пекла она «Пряники» (повѣсть, №7), съ г. Блюммеромъ возилась «Около золота» (романъ), съ г. Шиповымъ постоянно бесѣдовала «О нашемъ экономическомъ положенiи», съ г-жей Кохановской плела «Лапти» (комедiя, №1) и т. д., и т. д. Главнымъ ея помощникомъ по хозяйству былъ Афонасiй Фетъ, знаменитый стихотворецъ, который теперь торгуетъ овсомъ и хлѣбомъ, раздаетъ голодающимъ крестьянамъ хлѣбъ подъ проценты (№6, стр. 15), служитъ мировымъ судьей, и ведетъ жизнь очень странную, - то вслѣдствiе отхода отъ него кухарки, онъ въ самозабвенiи и «неизвѣстно сколько времени стоитъ въ мучительномъ раздумьи передъ конюшней» (стр. 46), то ходитъ, неизвѣстно зачѣмъ, -
По гладкой пѣнѣ моря
Разутою, нетонущей ногой (№3, стр. 32).
7
Обширная корреспонденцiя г. Фета «Изъ Деревни» (№6) – это верхъ совершенства; такiя глубокомысленныя теорiи и блестящiя соображенiя рѣдко встрѣчаются дже и въ «Зарѣ», Фетъ доказываетъ, напр., что современное хозяйство помѣщиковъ вполнѣ рацiонально и такъ-же цѣлесообразно, какъ извѣстный поступокъ крыловскаго Тришки. «Тришка былъ правъ, говоря: - такъ я же не дуракъ, когда догадался, отрѣзавъ фалды и полы, починить кафтанъ», совершенно серьезно разсуждаетъ Фетъ. «Такъ поступаетъ всякое разумное хозяйство», т. е. по примѣру Крыловскаго Тришки (стр. 8)!.. Для развитiя народнаго богатства, «промысловъ и искуствъ», г. Фетъ считаетъ необходимымъ развитiе «тщеславiя» и роскоши, ибо «если всѣ откажутся отъ дорогихъ рыбъ, то что станутъ дѣлать рыбаки», вопрошаетъ нашъ политико-экономъ (стр. 18), и затѣмъ переходитъ къ апологiи народнаго пьянства, прозрвѣвая «въ водкѣ одного изъ капитальнѣйшихъ факторовъ нашего народнаго хозяйства» (стр. 24). Это нескрываемое удовольствiе доставляемое поэту зрѣлищемъ всероссiйскаго пьянства, заставляетъ нас предполагать, что и онъ, подобно другому, болѣе знаменитому поэту, избралъ уже себѣ благую часть, основавъ или винный заводъ, или по крайней мѣрѣ, небольшую торговлю «распивочно и на выносъ»… Главное средство къ поправленiю народнаго хозяйства г. Фетъ видитъ также въ уничтоженiи «какихъ-то мнимо-реальныхъ гимназiй» и въ классическомъ образованiи землевладѣльцевъ. «Ремесленники могутъ учиться чему нибудь и какъ нибудь, но люди, призванные везти народъ по всевозможнымъ путямъ преуспѣянiя, обязаны пройти школу высшаго (классическаго) образованiя». Блага классическаго образованiя г. Фетъ предполагаетъ распространить даже на богатыхъ крестьянъ, внуки которыхъ «силою вещей будутъ приведены на лекцiи Пинадара и философiи» (стр. 63). Ужь не замышляется-ли что-нибудь въ родѣ рекрутскаго набора для пополненiя катковскаго ликея крестьянскими дѣтьми, имѣющими обучаться на счетъ земства!..
Редакцiя «Зари», по всей вѣроятности, ставитъ публициста и политико-эконома Фета на ряду съ Миллемъ и другими первоклассными экономистами. Она любитъ возводить на пьедесталъ своихъ сотрудниковъ. Г. Данилевскiй, напр., авторъ забавной «Россiи и Европы» ничѣмъ не лучше Фета, а г. Страховъ, «слишкомъ
8
полный удивленiя и признательности къ его (г. Данилевскаго) новымъ откровенiямъ», сравниваетъ его и съ Гегелемъ, и съ Фихте, говоря въ то-же время, что «подобные перевороты (якобы оный учиненъ г. Данилевскимъ) совершили въ ботаникѣ Жюсье, въ зоологiи Кювье, а въ астрономiи Коперникъ, въ химiи Лавуазье и пр.» (№3, Библiографiя, стр. 9)!.. Вообще, наша журнальная протопопица самаго высокаго мнѣнiя о себѣ и своемъ семействѣ. «Будущее за нами», восклицаетъ она и рядомъ самыхъ потешныхъ аргументовъ доказываетъ, что западничество умираетъ, что публика и вмѣстѣ съ нею вся журналистика, даже «Вѣстникъ Европы», «Отечественныя Записки» и «Дѣло» болѣе или менѣе сворачиваютъ на славянофильскую дорогу и поступаютъ въ приходъ нашей протопопицы (№1, Критика, №2, Успѣхъ прогрессивной мысли). Изъ своихъ самыхъ забавныхъ комментарiевъ на сдѣланныя ею выдержки изъ западническихъ журналовъ «Заря» дѣлаетъ такое заключенiе: «мы убѣдились, къ полному удовольствiю нашему, что прогрессивная мысль, въ лицѣ лучшихъ своихъ представителей, совершила полное кругосвѣтное плаванiе и виднѣется нынѣ у тѣхъ самыхъ катковскихъ береговъ, отъ которыхъ десять лѣтъ тому назадъ она отчалила съ такою безграничною вѣрою въ свои силы» (стр. 366)! Но странно, почему-же это протопопица съ такимъ азартомъ нападаетъ на западниковъ и на тѣ журналы, которые, по ея-же словамъ, какъ заблудшiя овцы, постепенно возвращаются къ ней? Вѣдь это очень напоминаетъ прежнiе офицiальные отчеты объ обращенiи раскольниковъ, которые на самомъ-то дѣлѣ никогда и не думали дѣлать того, что имъ приписывали ихъ мнимые обратители!.. Ухаживающая на заднихъ лапкахъ передъ Катковымъ, «Заря» обвиняетъ западниковъ въ «интригѣ и измѣнѣ всѣмъ основанiямъ нравственности» (стр. 338); никто иной, какъ они, этотъ отпѣтый народъ, эти «ультра-либеральные западники» сѣютъ всякiя крамолы и измѣны и протопопица наша даетъ чувствовать, что именно она только и спасаетъ отечество. Но за что-же она такъ разгнѣвалась на западниковъ? Что ожесточило сердце этихъ невинныхъ стрижей покойнаго «Времени» и «Эпохи»? Увѣряемъ васъ, читатель, что тутъ вовсе дѣло идетъ не о спасенiи отечества, а о поддержанiи своего худосочнаго существованiя: когда стрихи пѣли во «Времени», то, благодаря случайному сотрудничеству «западниковъ», которыхъ они теперь обвиняютъ въ подстрекательствѣ на государственныя
9
преступленiя, благодаря сотрудничеству Помяловскаго, Щедрина, Щапова, и тому обстоятельству, что между самими стрижами были люди не безъ способностей, - они читались, а теперь, увы! другiя времена – другiя пѣсни! Стрижи чирикаютъ въ пустынѣ. И никто иной подорвалъ довѣрiе къ стрижамъ, какъ тѣ-же западники! Припоминая это время, «Заря» до сихъ поръ съ болѣзненными стонами восклицаетъ: «каково (тогда) было намъ, отцамъ и старшимъ братьямъ юнаго прогресса, когда справедливсть влекома была на пропятiе, когда каждый мальчуганъ считалъ обязанностью плюнуть нравственности въ лицо и ударить ее въ ланиту» (№2, стр. 331)! Но время это прошло безвозвратно, и вотъ поднимается ослиный ревъ, и не только въ прозѣ, но даже въ стихахъ московскаго рифмоплета Алмазова (№2, стр. 116-163). Алмазовъ воспѣваетъ публициста Пергамскаго:
Тотъ, предъ чьей нездѣшней силой,
Какъ предъ Тимуромъ и Атиллой,
Вся наша русская печать
Обречена была судьбою
Дрожать, склоняться въ прахъ главою
И пресмыкаться иль… молчать!
Этотъ длинный разсказъ ведется отъ лица самого Пергамскаго, который на каждой страницѣ похваляется тѣмъ, что онъ «мѣднолобый мозглякъ», «дуракъ», «невѣжа», что даже самая наружность у него «паскудная», что въ семинарiи, въ этомъ «разсадникѣ вождей юнаго поколѣнья, парнаса русскаго владыкъ», онъ ничему не учился и только напрактиковался въ риторикѣ. Какой-то глуповатый помѣщикъ обратилъ его въ соцiалиста, и Пергамскiй рѣшился воспользоваться тогдашнимъ общественнымъ движенiемъ, когда глупыя «просвирни», «взяточники», гимназисты, «плуты гуманнаго покроя», «либеральные писаря», «негодяи и мерзавцы», сдѣлавшiеся «передовыми гражданами», -
Либерализмомъ торговали
И торговали съ барышомъ
Пергамскiй занялся «хлѣбнымъ ремесломъ» радикала.
«Все предо мной затрепетало,
Съ набатомъ публика моя
Меня пророкомъ величала, -
И сталъ великъ и славенъ я.
10
Какой восторгъ и изступленье,
Какой фуроръ я произвелъ
На заднихъ лавкахъ нашихъ школъ –
Лѣнтяевъ грязныхъ ополченье
Передо мной склонилось ницъ: -
Я предрекалъ освобожденье
Отъ скуки строгао ученья,
Латыни, розогъ, единицъ!
Меня читали съ упоеньемъ
Всѣ дамы съ легкимъ поведеньемъ: -
Я ихъ торжественно прикрылъ
Щитомъ терпимости гуманной,
А узы брака объявилъ
Плодомъ теорiи туманной и т.д. и т.д. въ томъ же родѣ.
Мы затрудняемся, какъ назвать эту тупоумную брань, опоэтизированную какимъ-то мозглявымъ Тредьяковскимъ «Зари».
Читатель, конечно, помнитъ, как прихлопнутый Катковымъ въ 1863 г. Страховъ торжественно отрекся отъ своего либерализму и принесъ публичное покаянiе н папертяхъ «Русскаго Вѣстника». Съ тѣхъ поръ стрижи прiобрѣли благоволенiе московскаго премьера и, поступивъ къ нему въ услуженiе, посвятили всѣ свои мысли и чувства тому дѣлу, которымъ заправляетъ онъ. «Заря» просто молится на Каткова и читаетъ ему настоящiе акафисты, называя его «первымъ проводникомъ свободнаго слова», «охранителемъ нравственности и справедливости, защитою русской нацiональности, честнѣйшимъ изъ патрiотовъ, котораго если по временамъ и подкупалъ кто-нибудь, то ничѣмъ болѣе, какъ патрiотическими дѣйствiями». (№2, 316, 318, 331 и др.).
Но странно, что г. Катковъ ничѣмъ не награждаетъ такую усердную прислугу. Правда, неразумны, больно ужь неразумный эти питомцы катковскаго разсадника; на нихъ никакъ нельзя разсчитывать, что имъ взбредетъ на умъ сказать сегодня и взболтнуть завтра; такъ въ одной книжкѣ они поютъ панегирики классицизму и ликею, а въ другой помѣщаютъ каррикатуру на классиковъ (№7, «Учитель латинскаго языка»); но вы, Михаилъ Никифоровичъ, воспользовались-бы вышеупомянутымъ вашимъ «правомъ главнаго учителя, т. е. директора», наказали-бы ихъ, а
11
потомъ помиловали. И вамъ было-бы прiятно, и имъ не особенно больно.
Вотъ что не хорошо еще с ихъ стороны, что, служа вамъ, они въ то-же вемя подслуживаются другому барину, г. Краевскому, оправдывая и восхваляя его за то, что онъ продаетъ подписчикамъ идеи двухъ противоположныхъ направленiй, проводя въ публику посредствомъ «Отечественныхъ Записокъ» такiе принципы и мнѣнiя, которыя въ «Голосѣ» бранитъ, опровергаетъ, считаетъ ложными, вредными и даже опасными для отечества. «Подобнаго другого примѣра», говоритъ г. Страховъ, «не скоро долждется русская литература, и съ нашей стороны было-бы непростительно, если-бы мы не показали его высшаго значенiя». Это высшее значенiе и полное оправданiе продажи разныхъ идей подъ фирмою Краевскаго заключается въ томъ (слушайте, слушайте!), что «всѣ наши газеты болѣе или менѣе славянофильствуютъ; напротивъ всѣ наши толстые журналы западничаютъ… Издатель, слѣдящiй за вкусомъ публики, нашелъ, что газета будетъ преуспѣвать только въ томъ случаѣ, если приметъ славянофильское направленiе, и что, напротивъ, журналъ всего вѣрнѣе получитъ хорошую подписку, если приметъ западническiй цвѣтъ» (№1, критика, стр. 14). Вотъ вамъ и высшее значенiе и нравственное оправданiе того тожища, «котораго не скоро дождется русская литература».
Но не будемъ болѣе тревожить послѣднихъ минутъ умирающей. Отходи-же съ миромъ, протопопица, въ то мѣсто злачно, гдѣ витаютъ тѣни Магницкаго и Булгарина. Твои чада и домочадцы безъ прiюта не останутся: однихъ прiютятъ у себя Катковъ и Краевсiй, другихъ – Комаровъ, Градовскiй, Трубниковъ, третьи будутъ строчить въ Управахъ благочинiя, - и всѣхъ васъ опять соберетъ вкупѣ какой-нибудь новый Кашпиревъ. Впрочемъ, постарайтесь какъ-нибудь дожить до славнаго юбилея, на которомъ ваше мѣсто будетъ непослѣднимъ.
Намъ сообщаютъ изъ самыхъ достовѣрныхъ источниковъ, что при редакцiи «Московскихъ Вѣдомостей» составленъ подъ предсѣдательствомъ самого Каткова секретный комитетъ изъ гг. Погодина, Аскоченскаго, Гилярова-Платонова, Ѳ. Ливанова, Комарова, Страхова, Щебальскаго, Юркевича, Лѣскова-Стебницкаго и поэта Фета для устройства народно-славянофильскаго юбилея въ честь Магницкаго съ цѣлiю противодѣйствiя имѣющему быть въ
12
1872 г. двухсотлѣтнему западническому юбилею Петра Великаго. Упомянутый комитетъ началъ свою дѣятельность тѣмъ, что доказалъ, что великiй славянофилъ Магницкiй родился не въ 1778 г., какъ сообщаетъ Стурдза, а въ 1772 г., 23 апрѣля, въ 8 часовъ утра. Празднество откроется общимъ гимномъ присутствующихъ передъ бюстомъ Магницкаго; дирижировать хоромъ будетъ отставной вахмистръ, Сидоръ Фомичъ Брюхатовъ, возившiй Магницкаго въ 1812 г. на ссылку. Сидоръ Фомичъ, не смотря на свои 96 лѣтъ, еще совершенно бодръ и имѣетъ цѣлыми всѣ зубы на обѣихъ челюстяхъ, чему гг. члены комитета въ первом засѣданiи не мало дивились, а М. П. Погодинъ предложилъ выбрать его въ члены общества любителей россiйской словесности. Послѣ гимна профессоръ Юркевичъ скажетъ слово «О неизмѣнной преемственности тройственной формы представительства охранительно-народныхъ началъ въ русской исторiи XVIII и XIX столѣтiй». Въ этомъ словѣ, изъ котораго намъ доставлены подробныя выдержки, онъ доказываетъ, что злохудожная премудрость Запада всегда встрѣчла на Руси мощный отпоръ, который, по неисповѣдимой тайнѣ судебъ, всегда олицетворялся въ трехъ лицахъ. Такъ, въ XVIII вѣкѣ спасали отечество отъ западныхъ интригъ и лжеученiй смиренный «доноситель» и публицистъ Аврамовъ, доноситель и профессоръ Василiй Тредьяковскiй и просто «доноситель» Ванька Каинъ. Въ XIX вѣкѣ сiю миссiю съ блистательнымъ успѣхомъ выполняли: въ двадцатыхъ годахъ – Магницкiй, Руничъ и Фотiй, въ тридцатыхъ и сороковыхъ – Булгаринъ, Гречъ и Бурачекъ, въ шестидесятыхъ и семидесятыхъ – Катковъ, Леонтьевъ и Аскоченскiй. «Опытъ прошедшаго, говоритъ профессоръ, - несомнѣнно убѣждаетъ насъ, что и въ будущемъ Русь всегда будетъ подъ кровомъ спасительной трiады, служащей оплотомъ отъ тлетворныхъ дуновенiй смраднаго европейскаго духа; всегда – на берегахъ-ли Невы или Казанки, въ провинцiи-ли или-же въ одной изъ столицъ, -
На Арбатѣ-ли, на Мясницкой,
Будутъ жить во вѣкѣ вѣковъ
Фотiй, Руничъ и Магницiй,
Гречъ, Булгаринъ и Катковъ!
Духъ ихъ доблестный пойми-же,
Русь, и сердцемъ умились,
13
Скинь-ка шапку да пониже
Михаилу поклонись!...»
При сихъ заключительныхъ стихахъ профессора присутствующiе совершатъ семикратное земное поклоненiе Михаилу Каткову, который, въ качествѣ «главнаго учителя, т. е. директора», будетъ стоять на пьедесталѣ съ пучкомъ розогъ англiйскаго образца.
Затѣмъ присутствующiе выйдутъ во дворъ, куда черезъ профосовъ принесены будутъ по одному экземпляру каждой зловредной книги и каждаго измѣнническаго журнала, равно какъ и портреты живыхъ и умершихъ сочинителей, признанныхъ комитетомъ неблагонамѣренными. Книги, въ память и по примѣру Магницкаго, будутъ преданы всесожженiю при общемъ ликованiи присутствующихъ, а портреты будутъ высѣчены англiйскими розгами черезъ нарочито выбранныхъ для сего учителей ликея.
Перескочивъ единожды черезъ костеръ, присутствующiе возвратятся въ залу для возглашенiя здравицъ и вкушенiя отъ трапезы, по окончанiи которой профессоръ Юркевичъ предложитъ всѣмъ совокупно сдѣлать изъ высѣченныхъ портретовъ то «извѣстное употребленiе», какое онъ хотѣлъ сдѣлать когда-то на публичной лекцiи съ полученнымъ имъ непрiятнымъ письмомъ. – Какъ-же можетъ умереть «Заря», не дождавшись такого всемосковскаго торжества?
Но мы это и не желаемъ. Зачѣмъ умирать!? Пусть лучше живетъ и мается; это хуже всякой смерти.
Вышеупомянутое искуство продавать идеи двухъ противоположныхъ направленiй, будто бы изобрѣтенное маститымъ журналистомъ А. А. Краевскимъ, принесло свои сладкiе плоды. Держаться противоположныхъ направленiй и соединять въ одномъ лицѣ два служенiя и Богу и мамону сдѣлалось чѣмъ-то моднымъ, эпидемически-повальнымъ. Теперь стали гордиться, уже не тѣмъ, что извѣстныя убѣжденiя, извѣстная profession de foi, которыя неизмѣнно проводятся общественнымъ дѣятелемъ, достойны нашего уваженiя, а тѣмъ, чтобы умѣть подлаживаться подъ всѣ тоны, ко всѣмъ вкусамъ и желанiямъ, умѣть утверждть сегодня то, что вчера отрицалось, однимъ словомъ, угождать и нашимъ и вашимъ. Хотя эту способность русскаго человѣка открылъ еще Гоголь и одарилъ ею самаго гибкаго изъ людей – П. И. Чичикова, но никогда эта способность не проявлялась такъ ярко, не восхвалялась такъ торжественно, какъ въ наше время и въ нашей журналистикѣ. У насъ есть органы, соединяющiе въ себѣ и два, и три, и
14
четыре различныхъ направленiя, и безъ всякаго направленiя и наконецъ такiе, которые вмѣняютъ себѣ въ особенную заслугу измѣнять свои мнѣнiя, если не каждый день, то непремѣнно каждую неделю. Но никто съ такимъ успѣхомъ не разработываетъ этого искуства, этого savoir vivre, какъ «Вѣстникъ Европы», этотъ искуснѣйшiй изъ адвокатовъ, принимающiй на себя ходатайство по всѣмъ дѣламъ и по всѣмъ вопросамъ, какiе только представятся ему въ житейской практикѣ. Задавшись похвальною задачею – служить отцамъ и дѣтямъ, онъ служитъ и тѣмъ, и другимъ вѣрою и правдою. Въ одномъ и томъ же журналѣ участвуютъ у него и наставники дѣтей, и просвѣтители отцовъ, и либеральные и ретроградные, и раки и щуки. Развернувъ какую угодно книжку, вы можете случайно попасть на статью, съ честной, живою мыслью, достойною быть на страницахъ лучшаго прогрессивнаго журнала. Но большая часть книжекъ журнала наполняется статьями, иногда достойными украшать собою страницы «Зари», или же неимѣющими никакого направленiя, какъ, напр., «Обрывъ» Гончарова, «Записки отжившаго человѣка» (№8), «Большой бояринъ въ своемъ вотчинномъ хозяйствѣ XVII в. – Забѣлина; «Стукъ, стукъ, стукъ», студiя Тургенева, «Наблюденiя надъ историческою жизнью народовъ», Соловьева (№1); «Исторiя раскола у раскольниковъ», - Костомарова (№4), Сѣровъ и его опера «Юдифь» (№6); стихотворенiя гр. А. Толстаго (№3), приличныя гдѣ-нибудь въ «Русскомъ Вѣстникѣ», а не въ журналѣ, въ которомъ пишутъ Пыпинъ и Жуковскiй; «Очерки Востока» - Венюкова (№3 и 8), выдержки изъ дневника, веденнаго на о-вѣ Сахалинѣ въ 1854 г. генералъ-маiоромъ Буссе и панегирикъ послѣднему, якобы образцовому губернатору (№10) и т. д., и т. д. Люди всякаго чина, званiя, возраста и направленiя найдутъ въ «Вѣстникѣ Евроѣ» занимательное чтенiе для себя, - даже какой-нибудь, никогда ничего нечитавшiй амурскiй сослуживецъ покойнаго Буссе, и тотъ съ удовольствiемъ прочтетъ скучный и ни для кого, кромѣ сослуживцевъ, неинтересный дневникъ его. Такое служенiе всѣмъ вкусамъ, убѣжденiямъ и вѣтрамъ, какъ видно, ни сколько ни стѣсняетъ дѣйств. ст. совѣтн. Стасюлевича, ни его сотрудниковъ; журналъ, посвященный «драгоцѣнной для россiянъ памяти Николая Михайловича Карамзина», въ умныхъ статьяхъ г. Пыпина снимаетъ съ пьедестала своего идола и тѣмъ побуждаетъ г. Щебальскаго составить въ «Русскомъ Вѣстникѣ» извѣстный уже
15
докладъ об «измѣнѣ» г. Пыпина. Изъ перечисленныхъ и другихъ статей, писанныхъ исключительно для старичковъ и скучающихъ отъ нечего дѣлать отставныхъ чиновниковъ, интереснѣе всего довольно обширный бiографическiй очеркъ Жихарева – «П. Я. Чаадаевъ» (№7 и 9). Очеркъ этотъ интересненъ, впрочемъ, не по сообщаемымъ въ немъ свѣденiямъ и разъясненiямъ жизни и личности Чаадаева, а потому, что болтливость, спутанность мысли и всѣ литературные прiемы современника Чаадаева, г. Жихарева, таковы, что читая его статью, невольно думаешь, что передъ нами лежитъ въ свѣжей обложкѣ, съ монументальными украшенiями, покойный «Вѣстникъ Европы» 20-хъ годовъ. Хорошiй былъ человѣкъ, прекрасный былъ человѣкъ, честный был человѣкъ, передовой человѣкъ, идолъ всей Москвы – твердитъ о Чаадаевѣ г. Жихаревъ, и въ то-же время нисколько не выясняетъ, благодаря чему Чаадаевъ прiобрѣлъ такой авторитетъ. Мало этого; съ своими отзывами о честности и добродѣтеляхъ Чаадаева г. Жихаревъ нисколько не примиряетъ приводимыхъ имъ фактовъ, указывающихъ на крупные недостатки этой личности. Чаадаевъ, посланный въ Троппау съ донесенiемъ о такъ называемомъ «бунтѣ» семеновскаго полка, представилъ государю это дѣло не въ настоящемъ свѣтѣ, а такъ, какъ угодно было генералу Васильчикову. Это сильно повредило ему во мнѣнiи всѣхъ порядочныхъ людей; чтобы снова прiобрѣсти ихъ уваженiе, Чаадаевъ отказыается отъ флигель адъютанства, выходитъ, вопреки желанiю государя, въ отставку, не получаетъ вслѣдствiе того полковничьяго чина, и вплоть до смерти не перестаетъ жалѣть объ этомъ, «утверждая, что очень хорошо быть полковникомъ, потому, дескать, что полковникъ – un grade fort sonore» (№7, стр. 199-208). Будучи вполнѣ русскимъ бариномъ и большимъ мотомъ, Чаадаевъ «постоянно прибѣгалъ къ двумъ неблаговиднымъ выходкамъ: вопервыхъ онъ обвинялъ въ своей провинности все остальное человѣчество, кромѣ самого себя, при чемъ позволялъ себѣ даже клеветы; а во-вторыхъ посягалъ на чужую собственность въ томъ отношенiи, что чуть не насильно занималъ деньги, и никогда безъ неудовольствiй, ссоръ и жалобъ не возвращалъ ихъ» (№9, стр. 9-10). Наивный Жихаревъ говоритъ, что его «непомѣрный и почти чудовищный эгоизмъ былъ его единственнымъ недостаткомъ или порокомъ», но не даетъ не только понять, но и почувствовать, что могло-бы остаться изъ личности Чаадаева, если-бы отнялъ отъ него этотъ «чудовищный эгоизмъ»,
16
доводящiй его и до ложныхъ доносовъ, и до клеветъ на близкихъ ему людей, и до такихъ грязныхъ поступковъ, какъ присвоенiе чужихъ денегъ! Что Чаадаевъ избавилъ отъ бѣды своего прiятеля Пушкина, что онъ со всѣми былъ свѣтски-любезенъ – это еще не великiй гражданскiй подвигъ. Что Чаадаевъ былъ человѣкъ умный, образованный, съ оригинальными воззрѣнiями – это не подлежитъ сомнѣнiю. Но какимъ образомъ, этотъ человѣкъ – «чудовищный эгоистъ», замѣтьте, - могъ нравиться всѣмъ умнымъ людямъ и внушать любовь къ себѣ, какъ онъ могъ быть друженъ и съ Герценомъ, и съ славянофилами, и съ митрополитомъ Филаретомъ, и съ декабристами, и съ Блудовымъ – это до сихъ поръ остается тайною, которую г. Жихаревъ пытается объяснить то «свойствомъ магнетического притяженiя людей», то какой-то «религiей дружбы» (№7, стр. 179, 193). Намъ кажется, что Чаадаевъ могъ привлекать къ себѣ людей не своимъ сердцемъ, а своимъ блестящимъ умомъ и даромъ слова, доходившимъ подчасъ до напыщеннаго фразерства, которое въ то время особенно нравилось, какъ стихи Бенедиктова, картины Брюлова и трагическiя завыванiя Каратыгина. Западничество Чаадаева, соединенное съ самымъ смѣлымъ отрицанiемъ, его наклонность къ романтизму, его благоговѣнiе передъ европейской цивилизацiей, - все это вполнѣ гармонировало съ начинавшимся тогда умственнымъ движенiемъ передового русскаго общества, однимъ словомъ, это былъ Печоринъ, одѣтый въ костюмъ Евгенiя Онѣгина. Что-же касается массы москвичей, благоговѣвшихъ передъ Чаадаевымъ, какъ передъ пророкомъ, то г. Жихаревъ очень основательно объясняетъ это тѣмъ, что Москва не можетъ жить безъ авторитета. «Безъ авторитетовъ Москва никогда не живала и она жаловала въ нихъ, съ невѣроятной прихотливостью, иногда самыхъ замѣтныхъ и видныхъ людей въ Россiи, иногда самыхъ пустыхъ, ничтожныхъ и даже никуда негодныхъ; случалось, и даже часто случалось, что и глупорожденныхъ, блаженныхъ, полусумасшедшихъ или плутоватыхъ юродивыхъ, полубѣшеныхъ дураковъ и дуръ» (№9, стр. 16). Но подобныхъ мѣткихъ замѣчанiй у г. Жихарева не много; за то довольно забавныхъ разсказовъ въ родѣ слѣдующаго. У Чаадаева не было любовницъ, и поэтому «онъ стяжалъ репутацiю безсилiя». И вотъ Жихаревъ счелъ своею обязанностью изслѣдовать это обстоятельство. Онъ разспрашивалъ Чаадаева сначала намеками, потомъ «очень серьезно» присталъ къ нему и потребовалъ категорическаго
17
отвѣта: справедливъ или нѣтъ этот слухъ, собиралъ свѣденiя и при его жизни и послѣ его смерти, разспрашивалъ его сослуживцевъ и родственниковъ; «желая еще болѣе углубиться въ этотъ предметъ», подвергалъ ихъ передопросамъ, но къ своему величайшему сожалѣнiю, все-таки не узналъ, «правда или нѣтъ», что…. (№7, стр. 185)
Да, читатель, забавно, очень забавно пишутъ иногда въ «Вѣстникѣ Европы», въ отдѣлѣ, предназначенномъ для старческаго развлеченiя. За то въ другомъ отдѣлѣ, составляемомъ для живыхъ людей, встрѣчаются подчасъ интересныя вещи, таковы, напр., статьи о реальномъ образованiи заграницей, «Школа и Народное образованiе въ Америкѣ» Циммермана (№9), «Характеристика литературныхъ мнѣнiй отъ 20-хъ до 50-хъ годовъ» г. Пыпина (№5 и 9) и др.
Американцы такъ гордятся своимъ народнымъ образованiемъ, что для человѣка некомпетентнаго похвальбы ихъ могутъ показаться похожими на китайское самохвальство. Но «стоитъ только побывать въ Соединенныхъ Штатахъ, пожить нѣкоторое время въ городѣ, находящемся хотя-бы въ какомъ-нибудь удаленномъ захолустьѣ, и убѣдиться на самомъ дѣлѣ, что общiй уровень образованности жителей много выше того, какой встрѣчаемъ въ любомъ изъ городовъ Европы съ равнымъ по числу населенiемъ» (стр. 126). Въ Соединенныхъ Штатахъ расходы на народное образованiе огромны. Въ 1879 году, кромѣ денежныхъ суммъ, существовалъ еще капиталъ изъ пожертвованныхъ правительствомъ земель въ 130,000,000 руб. сер. Частныя суммы, расходуемыя на народное образованiе, почти равняются казеннымъ. Неудивительно послѣ этого, что на каждые 200 челоѣкъ всѣхъ жителей приходится 1 школа (стр. 137); въ каждомъ городѣ средней величины есть университетъ или высшая коллегiя, кромѣ 51 медицинской и 22 юридическихъ коллегiй, существовавшихъ въ штатахъ въ 1867 г. (стр. 165).
Въ 1867 г. въ 19 сѣверныхъ штатахъ было:
жителей 23,00,0000
общественныхъ учебныхъ заведенiй 108,000
наставниковъ 52,000
наставницъ 104,000
учениковъ обоего пола 5,300,000
18
Въ томъ-же году въ штатѣ Мичиганъ было:
жителей 900,000
общественныхъ школъ 4,744
наставниковъ 2,007
наставницъ 7,377
учащихся 243,161
годовой расходъ на школы 2,310.000 д. (стр. 137).
Главная общеобразовательная сила американской школы заключается въ физико-математическихъ и естественныхъ наукахъ (стр. 161-164). Отношенiя учителей и начальниковъ къ воспитанникамъ нисколько не напоминаютъ собою школьныхъ порядковъ Европы. Въ американской школѣ вы не услышите даже раздраженнаго учительскаго голоса, а не то что брани. Однажды въ Сан-Франциско учитель ударилъ по щекѣ четырнадцатилѣтняго учнеика. Газеты подняли объ этомъ шумъ на всѣ штаты. Городовой судъ присудилъ учителя въ тюрьму на нѣсколько мѣсяцевъ (стр. 145). «Предоставляя учащимся полную свободу въ отношенiи прiемовъ и обращенiя между собой, лишь-бы не нарушался ходъ ученiя; избѣгая всякихъ мелочныхъ, докучливыхъ требованiй и безцѣльной начальнической придирчивости въ своихъ отношенiяхъ къ дѣтямъ, наставники, безъ особенныхъ трудностей, исполняютъ должность излишнихъ надзирателей, не находя нужнымъ прибѣгать къ крутымъ мѣрамъ наказанiй. Если и случается примѣнять послѣднiя, то они никогда не носятъ на себѣ характера кары, а скорѣе предписываются какъ-бы самимъ свойствомъ проступка. Въ такомъ смыслѣ выразился также одинъ изъ инспекторовъ въ своей рѣчи, гдѣ онъ говоритъ между прочимъ: «Средства, предписываемыя учебнымъ совѣтомъ для устраненiя всякихъ унизительныхъ наказанiй, болѣе всего способствуютъ развитiю того истиннаго нравственнаго образованiя, которое достигается именно тѣмъ, что ученики по возможности ранѣе прiучаются къ самообладанiю. Поддерживать строгiй порядокъ кроткими мѣрами есть долгъ наставника, задача – достойная его званiя» (стр. 144-145).
При господствующей въ штатахъ полной свободѣ совѣсти, религiозное обученiе не входитъ въ школьную программу и во многiя школы запрещенъ даже входъ духовнымъ лицамъ какихъ-бы то ни было исповѣданiй.
Статьи г. Пыпина служатъ продолженiемъ его интересныхъ «Очерковъ Общественнаго Движенiя при Александрѣ I»
19
(Вѣстникъ Европы 1870 и 1871 гг., №2). Возникшая во вторую половину александравскаго царствованiя реакцiя европейскому образованiю и реформамъ въ европейскомъ духѣ опиралась главнымъ образомъ на идею народности, на то славянофильское ученiе, котораго держались Шишковъ, Растопчинъ, Магницкiй и которое въ наши дни эксплуатируютъ писаки «Москов. Вѣдом.», «Зари» и всѣ явные и тайные враги реформъ. Собственно въ литератуной славянофильской партiи это ученiе отличалось всегда наивною искренностью и крайнею неопредѣленностью понятiй и находило для себя твердую почву въ той невѣжественной массѣ, которая въ новой и прогрессивной мысли всегда расположена видѣть нарушенiе нацiональной святыни. Въ офицiальныхъ же сферахъ понятiе народности носило очень опредѣленный характеръ. «Подъ народностью понимали statu quo, который и хотѣли сдѣлать единственной существующей и допускаемой формой народной жизни. Эта форма была подробно опредѣлена и внѣ ея не допускались никакiя помышленiя и никакiя иныя проявленiя общественной жизни” (№5, стр. 253). Впослѣдствiи этотъ принципъ народности былъ положенъ въ основанiе всей правительственной системы и началъ проводиться въ жизнь съ такою настойчивостью и послѣдовательностью, какiя вовсе не были извѣстны при Александрѣ I. Энергичности дѣйствiй въ этомъ направленiи много содѣйствовала тогдашняя европейская реакцiя, охватившая всѣ государства послѣ раззорительныхъ войнъ, необыкновенной и напряженной «дѣятельности Францiи и реставрацiи стараго порядка вещей». Само собою разумѣется, что эта реакцiя прежде всего отразилась на образованiи.
Дѣло народнаго образованiя шло въ сущности въ тѣхъ-же формахъ, какiя были даны ему въ царствованiе Александра… Положенiе науки въ обществѣ оставалось и теперь столь-же непрочно, какъ прежде… Народное образованiе по-прежнему ограничивалось только верхними свободными сословiями, въ очень небольшой степени существовало для низшаго городского населенiя и вовсе не существовало для крестьянъ, т. е. именно для народа, для основы нацiи. Крѣпостное право продолжало дѣлать образованiе недоступнымъ для крѣпостного сословiя. Оно было недоступно и для цѣлой народной массы, - не только по матерiяльному положенiю этой массы, но и по принципу, который находилъ образованiе безполезнымъ и даже вреднымъ для низшихъ классовъ и который
20
втеченiи всего описываемаго перiода съ упорствомъ старался подавлять «необузданное стремленiе молодыхъ людей изъ низшихъ сословiй къ высшему образованiю, изъемлющему ихъ изъ первобытнаго состоянiя безъ пользы для государства». Этотъ принципъ дѣйствовалъ вполнѣ успѣшно. Положенiе университетовъ нѣсколько поправилось, сравнительно съ послѣдними годами александровскаго царствованiя, когда министромъ былъ сдѣланъ человѣкъ образованный – Уваровъ…
«Литература, взятая въ цѣломъ, не говоритъ о самыхъ капитальныхъ, насущныхъ вопросахъ жизни, о которыхъ уже говорило во времена импер. Александра не только общественное мнѣнiе образованнѣйшихъ круговъ, но отчасти даже и печать, какъ ни была она тогда непривычна къ подобнымъ предметамъ. Такъ литература ни словомъ не заикалась о политическихъ предметахъ, о внутреннихъ дѣлахъ, о необходимости реформъ въ учрежденiяхъ административныхъ и судебныхъ, о крестьянскомъ вопросѣ, однимъ словомъ, обо всемъ, что касалось государства и управленiя. Литература какъ-будто не подозрѣваетъ этихъ вопросовъ, не можетъ заявить, что желала-бы ими заниматься. Въ своихъ лучшихъ представителяхъ она вся ушла въ чистую художественность, стремилась къ отвлеченной философiи, ставила общiе нравственные вопросы. Публицистика, можно сказать, совершенно не сушествовала. Однакожъ, несмотря на то, что такимъ образомъ литература стояла внѣ собственно политическихъ и общественныхъ вопросовъ, въ ея философскомъ, историческомъ, поэтическомъ содержанiи сказывалась очень ясная общественная тенденцiя: ея отношенiе къ господствующимъ понятiямъ и порядкамъ было существенно отрицательное. Ея отвлеченныя представленiя, ея идеалы слишкомъ мало вязались съ той дѣйствительностью, какую представляла русская жизнь. Благодаря теоретическимъ изученiямъ и внутреннимъ инстинктамъ, для этой литературы открывались иныя перспективы, которымъ она не могла не отдать предпочтенiя: въ исторiи она начинала открывать народные элементы, которыхъ не видѣла и не признавала система, и которыхъ очевидно должна была предстоять своя будущность. Не примиряясь съ теоретическимъ смысломъ системы, эта литература еще меньше могла признать нормальност и цѣлесообразность ея практическихъ примѣненiй. Разъ получивши интересъ къ общечеловѣческимъ идеаламъ, познакомившись болѣе серьезно, чѣмъ то бывало прежде, съ содержанiемъ и исторiей
21
европейскаго просвѣщенiя, эта литература не могла не взглянуть съ болѣе широкой точки зрѣнiя и болѣе искренно на явленiя русской дѣйствительности. Ставя уже теперь вопросъ о народномъ благѣ и развитiи своимъ основнымъ интересомъ, литература, изъ своего теоретическаго удаленiя, больше и больше подходила къ народной жизни, которая и стала исходнымъ пунктомъ ея стремленiй: одни идеально возвеличивали народъ, думая въ этой философской, исторической и поэтической идеализацiи его котрыть пути его возрожденiя; другiе искали тѣхъ-же самыхъ путей въ критическомъ анализѣ дѣйствительности, въ сознанiи слабыхъ сторонъ народа въ его прошедшемъ и настоящемъ, находя въ этомъ сознанiи первый шагъ его дѣйствительнаго совершеннолѣтiя (стр. 350).
«Романтическая напыщенность, внѣшнiй блескъ и отсутствiе содержанiя, непониманiе дѣйствительности, отличающiя романтическую школы, любопытнымъ образомъ отражаются и въ тогдашнемъ искуствѣ, особенно въ томъ, которое болѣе замѣтнымъ образомъ было связано съ тенденцiями времени и хотѣло въ своей сферѣ служить имъ. Прославленныя тогда картины Брюлова представляютъ много общаго съ романтическимъ «размахомъ» Кукольника. Въ то время поставлено было нѣсколько памятниковъ знаменитымъ русскимъ людямъ, и эти памятники отличаются замѣчательной неестественностью и отсутствiемъ сознанiя мѣста, времени и народа: таковъ Ломоносовъ, поставленный подъ полярнымъ кругомъ въ античной наготѣ, едва прикрываемый какой-то мантiей; такова фигура Клiо, поставленная въ губернскомъ городѣ для изображенiя Карамзина. Натянутая торжественность и фальшивость этихъ произведенiй бросалась въ глаза даже иностранцамъ» (стр. 343).
Въ настоящее вемя «Вѣстникъ Европы» съ особеннымъ вниманiемъ занимается разработкой реальнаго образованiя, хотя этотъ вопросъ нисколько не вяжется съ общимъ характеромъ журнала, почти игнорирующаго положительное знанiе нашего времени и двѣ трети своего состава посвящающаго старичкамъ. И это такая-же случайность, какъ и все въ этому журналѣ, гдѣ рядомъ съ безцвѣтной и пустѣйшей статьей какого-нибудь г. Стороженки, вдругъ, ни съ того, ни съ сего печатается живая и яркая статья какого-нибудь анонимнаго автора; гдѣ можно встрѣтить такiя критическiя
22
рецензiи, которыя противорѣчатъ всему, что говорилось прежде и, что говорится въ той-же книжкѣ журнала. А между тѣмъ, и этотъ старчески-юношескiй органъ не избѣгалъ наѣздническихъ набѣговъ г. Каткова. Для московскаго Булгарина нѣтъ никакого дѣла до того, какъ примется его инсинуацiя мыслящей частью общества, но ему нужно дать своей инсинуацiи тотъ или другой практическиiй исходъ. Эта спекуляцiя въ инсинуацiи сдѣлалась такимъ обыкновеннымъ явленiемъ въ нашей журналистикѣ, что не знаешь, гдѣ лежитъ граница между свистомъ какого-нибудь воскреснаго гаера, въ родѣ Незнакомца, и журнальнымъ фискальствомъ какого-нибудь Стебницкаго. Все смѣшалось, все перепуталось въ этомъ хаосѣ бездарности, наемнаго сочинительства и жидовствующаго барышничества.
Въ заключенiе мы укажемъ на одну черту, которой мы вполнѣ симпатизируемъ въ «Вѣстникѣ Европы» и которая дѣлаетъ ему честь, при настоящемъ упадкѣ литературной совѣсти. Это безпристрастiе его критическихъ отзывовъ, это отсутствiе той мѣщанской concurrence de métier, которая такъ процвѣтаетъ въ лоскутныхъ рядахъ нашего литературнаго рынка. Въ то время какъ «Отечественныя Записки» часто умалчиваютъ въ своемъ критическомъ отдѣлѣ о появленiи книгъ, заслуживающихъ полнаго вниманiя публики, придерживаясь въ этомъ случаѣ извѣстной теорiи Карповича, что чѣмъ хуже моему сосѣду, тѣмъ лучше моей лавочкѣ, - «Вѣстникъ Европы» не оставляетъ безъ отзыва мало-мальски выдающееся явленiе, хотя-бы оно и расходилось съ интересами его редакцiи. Умѣть становиться выше личныхъ мелкихъ разсчетовъ въ сферѣ общественной дѣятельности – это значитъ понимать истинное назначенiе печатнаго слова. Духъ партiи, низводимый до мелкихъ интересовъ эгоистическаго кружка, уже не духъ партiи, а грубое отстаиванiе своихъ личныхъ цѣлей или кумовство. Публицистъ только тогда и имѣетъ право на наше вниманiе и уваженiе, когда онъ постоянно видитъ передъ собой общее дѣло, и въ пользу его жертвуетъ всѣми своими индивидуальными симпатiями и антипатiями. «Отечественныя Записки» ни однимъ словомъ не обмолвились, напримѣръ, о прекрасной книгѣ г. Пыпина: «Общественное движенiе при Александрѣ I», и ужь, конечно, промолчали о ней не потому, чтобы имъ мѣшало что-нибудь разобрать ее, а потому, что г. Пыпинъ, работавшiй нѣкогда съ гг. Щедринымъ и Елисѣевымъ, теперь не съ ними… Это мелочное чувство моихъ и твоихъ, эта
23
умственная ограниченность, это жалкое непониманiе закона солидарости, разъединяя нашу журналистику, обезсиливаетъ ее окончательно и изъ нѣкоторыхъ органовъ дѣлаетъ что-то въ родѣ домашней стирки бѣлья. И это особенно грустно въ то время, когда честная мысль и честный дѣятель тонутъ въ общемъ болотѣ инсинуацiй, клеветы и невѣжества. Мы съ презрѣнiемъ относимся къ какой-нибудь «Зарѣ» за ея литературныя нашептыванiя и подглядыванiя, но развѣ можно уважать того публициста, который игнорируетъ или унижаетъ репутацiю дѣятеля, полезнаго прогрессивной идеѣ своего поколѣнiя? Въ тѣхъ-же «Отечественныхъ Запискахъ» недавно былъ напечатанъ маленькiй библiографическiй отзывъ, о «Сочиненiяхъ» г. Шелгунова и предложенъ вопросъ: полезны-ли онѣ нашему обществу? Ужь, конечно, дѣятельность Краевскаго гораздо полезнѣе, чѣмъ Шелгунова и такiя сттьи какъ «Дарвинъ или Оффенбахъ», Михайловскiй или Марцинкевичъ, въ тысячу разъ болѣе необходимы намъ, чѣмъ статьи Шелгунова. Но по отношенiю къ г. Шелгунову, эта фарисействующая тактика еще понятна, потому-что онъ работалъ въ одномъ журналѣ съ Писаревымъ, о которомъ какой-то блаженный тѣхъ-же «Отечественныхъ Записокъ» отозвался, какъ о легкомысленномъ мальчишкѣ, но для насъ непонятно, какимъ образомъ «Отечественныя Записки», не насилуя своей совѣсти, могли отозваться о литературной дѣятельности г. Ю. Жуковскаго, не только какъ о безполезной и легкомысленной, но и вредной. (См. «Отечеств. Записки», №4, Лит. дѣят. Ю. Г. Жуковскаго, стр. 248). Вѣдь г. Жуковскiй работалъ съ тѣми-же лицами, которыя теперь лицедѣйствуютъ противъ него въ «Отечественныхъ Запискахъ»; мы знаемъ, что онъ былъ однимъ изъ первыхъ сотрудниковъ г. Некрасова и наполнялъ своими статьями чуть-ли не четвертую часть каждой книжки его журнала. Почему-же онъ тогда былъ не легкомысленъ и безвреденъ, а теперь канканирующiй философъ «Отечественныхъ Записокъ», г. Михайловскiй, подводитъ всю его дѣятельность къ итогу чистаго нуля? И это продѣлывается съ такимъ умиленiемъ въ искренности, съ такимъ христiанскимъ возведенiемъ очей горѣ, что краснокожiй, съѣдающiй своего врага изъ другого племени, отвернулся-бы отъ этого зрѣлища. «Вѣстникъ Европы» обходитъ всѣ эти дрязги, всю эту такъ называемую кружковую грязь, и за это можно просить ему многое множество его старческихъ немощей и грѣховъ.
24
Переходимъ къ журналамъ, просвѣщавшимъ насъ за 1871 г.
Было время, когда опредѣленное направленiе перiодическаго изданiя считалось первымъ условiемъ его жизни и влiянiя на читающую публику. Такъ и дѣйствовали всѣ лучшiе наши органы; у нихъ было то или другое мiросозерцанiе, котораго они строго держались и на высоту котораго ставили своихъ читателей. Это особенно важно у насъ, гдѣ сбивчивость понятiй и кое-какiя отрывочныя и непереработанныя знанiя доходятъ до настоящаго вавилонскаго столпотворенiя; ежедневно приходится слышать мнѣнiя, произносимыя однимъ и тѣмъ-же лицомъ, у котораго на плечахъ одинъ и тотъ-же мыслительный аппаратъ, но мнѣнiя до того противоположныя, что какъ-будто ихъ выражаютъ люди дiаметрально-различныхъ партiй и мiровоззрѣнiй. Нашъ либералъ обыкновенно начинаетъ прогрессивными идеями и оканчиваетъ ретроградными; какъ птица, онъ поетъ нѣсколько лѣтъ въ одномъ тонѣ и вдругъ, оставляя этотъ тонъ, переходитъ въ другой и также развязно и свободно продолжаетъ каркать чернымъ грачомъ, какъ онъ распѣвалъ прежде щегломъ или коноплянкой. Ко всѣмъ мнѣнiямъ онъ пристраивается съ одинаковой легкостiю и въ самыхъ разнообразныхъ кружкахъ орiентируется, какъ свой человѣкъ. Этимъ между прочимъ объясняется необыкновенная его способность уживаться со всевозможными понятiями, взглядами и убѣжденiями, - способность переходить изъ одного лагеря въ другой и говорить одно, а дѣлать другое. То-же самое происходитъ и въ журналистикѣ, особенно въ нашихъ безцвѣтныхъ и безсодержательныхъ газетахъ, гдѣ квартеты Крылова каждый день раздираютъ намъ уши, гдѣ верхнiе столбцы постоянно противорѣчатъ нижнимъ и разный сбродъ мыслишекъ выдается за цѣльную и строго-выдержанную идею. Въ этомъ отношенiе одинъ г. Краевскiй могъ-бы представить цѣлый списокъ направленiй, которыхъ онъ держался по понедѣльникамъ и оставлялъ ихъ по четвергамъ; то реалистъ, то классикъ, то западникъ, то славянофилъ, то сепаратистъ, то централизаторъх, этотъ журнальный эквилибристъ перепробовалъ всѣ направленiя и всѣмъ одинаково измѣнилъ. Что-же это доказываетъ? Доказываетъ отсутствiе всякихъ убѣжденiй и смутность понятiй того общества, которое весь этотъ сумбуръ принимаетъ за выраженiе идей и чувствъ своего времени. При такомъ хаосѣ мнѣнiй, обращающихся къ публикѣ, и хамелеонствѣ журнальныхъ строчилъ, гланымъ достоинствомъ перiодическаго изданiя должна быть
25
цѣльность его мiровоззрѣнiя и строго-выдержанный тонъ. Когда одна руководящая идея связываетъ всѣ отдѣльныя части, разнообразные факты и взгляды, тогда читатель легко становится на извѣстную точку зрѣнiе и выработываетъ себѣ тотъ или другой ясно-очерченный и сознательный образъ мыслей и чувствъ. Это уже не пузырь, надуваемый разными вѣтрами, а человѣкъ мыслящiй и убѣжденный. Въ какой-бы сферѣ общественной дѣятельности онъ ни вращаля, его идеи и поступки будутъ имѣть опредѣленный характеръ, его стремленiя ясны и онъ не станетъ говорить да тамъ, гдѣ нужно сказать нынѣ. Вы всегда знаете, съ кѣмъ имѣете дѣло, а это едва-ли не самое высшее достоинство общественнаго дѣятеля.
Наше время – время сумбурной, переметной журналистики. Этимъ подхалюзинскимъ качествомъ отличаются даже ученые органы, гдѣ холодное и всегда безпристрастное филистерство, казалось-бы, могло спасти ихъ отъ общаго интеллектуального упадка. Вотъ передъ нами журналъ «Знанiе», журналъ научный и критико-библiографическiй, издаваемый профессоромъ и трактующiй все о матерiяхъ высокихъ. Задача этого журнала состоитъ въ томъ, чтобы распространять въ обществѣ положительныя научныя знанiя – задача заслуживающая полнаго нашего сочувствiя. Никто, конечно, не нуждается больше насъ въ знанiи, какъ дѣйствительной общественной силѣ, и нигдѣ эта сила не можетъ найдти себѣ такого широкаго и полезнаго примѣненiя, какъ у насъ, гдѣ традицiя и рутина господствуютъ во всей своей прелести. И если-бы «Знанiе» понимало свою задачу и умѣло пользоваться богатыми матерiалами европейской науки для выполненiя своей программы, то оно могло-бы быть интереснымъ и строго-выдержаннымъ органомъ. Безцензурный выходъ его даетъ ему возможность располагать своими матерiалами болѣе свободно, чѣмъ это доступно подцензурному журналу; ничтожный объемъ его отъ 10-12 листовъ небольшого формата, сравнительно съ нашими толстыми журналами, - ставить редакцiю въ самое выгодное положенiе: работа ея значительно этимъ облегчается, особенно въ журналѣ, котораго двѣ трети наполнены только переводами. Наконецъ, за эти 10 и 12 листовъ, составляющихъ каждый №, редакцiя беретъ съ своихъ годовыхъ подписчиковъ 8 р. с., что по отношенiю, напримѣръ, къ «Отечественнымъ Запискамъ» составитъ почти вдвое дороже. При всѣхъ этихъ условiяхъ,
26
кажется, «Знанiе» могло-бы сдѣлаться журналомъ не только общедоступнымъ, но и дѣйствительно серьезнымъ и въ то-же время живымъ и развивающимъ. Но что-же это такое на самомъ дѣлѣ? Это самый жалкiй сборникъ разныхъ объѣдковъ, падающихъ отъ трапезы европейскаго ума, что-то въ родѣ минiатюрнаго лукошка, въ которое складываетъ всякiй что ему угодно, не спрашивая редактора, такъ-что онъ самъ иногда не знаетъ, что лежитъ и что творится въ его ученомъ лукошкѣ. Такъ, напримѣръ, на обложкѣ августовской книжки «Знанiя» онъ заявляетъ, - что «первая часть и главы второй части сочиненiя Дарвина (Происхожденiе человѣка), напечатаннаго въ его журналѣ, «переведены вполнѣ». Это онъ заявляетъ въ августѣ, а въ сентябрѣ уже оказывается, что та-же первая часть и главы второй – «переведены почти буквально.» Но и это не то. Въ предисловiи къ самому изданiю покупатель хлѣбниковскаго Дарвина уже оповѣщается, что только съ IV главы первой части начинается переводъ буквальный. Чему-же вѣрить? Тому-ли, что первая часть Дарвина переведена вполнѣ, или почти буквально, или только съ IV главы переводъ идетъ буквальный? А вотъ дескать – купите и провѣрьте сами; но, сколько намъ помнится, такихъ не любо-не-слушай, не печаталъ самъ Качъ о своихъ мельхiорахъ. Такимъ образомъ, остается предположить одно изъ двухъ: или г. Хлебниковъ хотѣлъ выдать своего обдерганнаго Дарвина за полный переводъ, или въ своей неподражаемой наивности онъ дѣйствительно не вѣдаетъ, что творится въ его «Знанiи».
Въ томъ-же журналѣ, гдѣ печатался переводъ Дарвина, мы встрѣчаемъ статью: «Реальныя основы мистическихъ явленiй» - статью, озадачивающую читателя не столько своимъ заглавiемъ, сколько содержанiемъ. Авторъ ищетъ реальныхъ основъ въ области мистическихъ вѣрованiй, т. е. тамъ, гдѣ ихъ нѣтъ и не можетъ быть. Реализмъ и мистицизмъ, какъ два дiаметрально-противоположныя начала, взаимно исключаютъ другъ друга, и мистицизмъ мыслимъ только до тѣхъ поръ, пока не прикоснулось къ нему реальное знанiе. Но такъ-какъ авторъ считаетъ египетскихъ жрецовъ «высокими научными авторитетами» (февраль, стр. 134), то не менѣе высокими учеными авторитетами ему слѣдуетъ признать маговъ, колдуновъ, всякаго рода фокусниковъ, и всѣхъ ихъ причислить къ категорiи реалистовъ. Поэтому г. Сумароковъ, авторъ недавно разобранной нами книжки («Дѣло», № 10): «Что такое
27
спиритизмъ и его явленiя?» имѣлъ полное право сослаться на журналъ «Знанiе» вмѣстѣ съ извѣстными спиритами нашего времени и такими юродивыми, какъ г. Мильченскiй. Но г. Сумароковъ искренно оплакиваетъ заблужденiя нашего вѣка, который допустилъ науку сдѣлаться слишкомъ реальною, а журналъ «Знанiе», напротивъ, ищетъ реальныхъ основъ въ верченiи столовъ, чревовѣщанiя, въ вызыванiи духовъ, загробныхъ тѣней и т. п. Впрочемъ такъ думаетъ не только «Знанiе», но и проповѣдникъ спиритизма въ Лейпцигѣ гр. Пронинскiй, который «логиченъ не только въ своемъ, но и въ нашемъ смыслѣ, - какъ рекомендуетъ его «Знанiе», - когда онъ требуетъ, чтобы спиритизмъ перестали называть мистицизмомъ» (стр. 146). И далѣе объясняется, почему оный Пронинскiй логиченъ. «Дѣйствительно, продолжаетъ философствовать «Знанiе», ученiе о физическомъ проявленiи духовъ представляется совершенно несомнѣннымъ, фактически доказаннымъ (вотъ тутъ-то и начинаются реальныя основы!) предметомъ глубочайшаго убѣжденiя; слѣдовательно, оно съ начала до конца лишено для него всего темнаго и неяснаго, вполнѣ сознано имъ и нисколько не носитъ въ себѣ таинственнаго, мистическаго характера» (ibid.). Что такое физическое проявленiе духовъ – это можетъ объяснить только великiй спиритъ Пронинскiй и не менѣе великiй авторъ «Реальныхъ основъ мистицизма»; что-же касается яснаго сознанiя того, что не подлежитъ никакому сознанiю, а есть дѣло или ловкаго шарлатанства, или наивнаго довѣрiя къ нему, то мы думаемъ, что и Иванъ Корейша, поплевывая въ батистовые платки московскихъ барынь и увѣряя ихъ, что онѣ уносятъ отъ него съ этими платками чудотворное средство противъ всякихъ болѣзней, также выдавалъ фокусы за глубочайшее убѣжденiе въ ихъ реальности.
Къ какимъ плачевнымъ результатамъ иногда доводитъ спиритизмъ «Знанiя» писателей его – это можно видѣть изъ двухъ статей г. Хлѣбникова: «Ученiе объ энергiи». Въ этихъ статьяхъ г. Хлѣбниковъ додумался своимъ умомъ до самыхъ энергическихъ совѣтовъ относительно рабочихъ. Дѣло въ томъ, что, по мнѣнiю редактора «Знанiя», рабочимъ, таскающимъ 10 часовъ въ день кули изъ амбаровъ на суда, не слѣдуетъ платить никакой задѣльной платы, потому-что этого требуетъ наука, - да, читатель, наука г. Хлѣбникова. Это обстоятельство до такой степени любопытно, что мы позволимъ себѣ познакомить нашихъ читателей съ познанiями
28
профессора физики г. Хлѣбникова. Говоря о механической работѣ, онъ опредѣляетъ ее соединенiемъ двухъ факторовъ, сопротивленiя и высоты, такъ-что высота составляетъ непремѣнное условiе того, чтобы считать работу механической, а такъ-какъ, по мнѣнiю г. Хлѣбникова, только такая работа имѣетъ право на вознагражденiе, то всякiй механическiй трудъ, совершаемый по горизонтальной плоскости, не долженъ оплачиваться. Если мужикъ пашетъ землю, то хотя онъ и преодолѣваетъ при этомъ сопротивленiе въ сцѣпленiи частицъ земли, но онъ движется по горизонтальной плоскости, стало быть не производитъ механической работы, а потому – какъ это прiятно слышать такому политико-эконому, какъ стихотворецъ Фетъ! – наука повелѣваетъ оставить его, не поэта Фета, а мужика безъ всякаго вознагражденiя. Вотъ если-бы онъ сталъ пахать землю снизу вверхъ, въ родѣ горы Мон-Блана или Жигулевскихъ горъ, то можно и вознаградить его. Открытiе этого новаго экономическаго закона для опредѣленiя труда и задѣльной платы, превосходяшее все, что только могли открыть Мальтусъ и Рикардо, измѣняетъ радикально весь соцiальный строй современныхъ обществъ. Такъ-какъ большая часть земледѣльческаго населенiя работаетъ на горизонтальной плоскости, а также по той-же плоскости таскаютъ разныя тяжести миллiоны поденьщиковъ, то ихъ можно предоставить голодной смерти, не давая имъ ни одной копейки за ихъ трудъ, непризнаваемый трудомъ г. Хлѣбниковымъ. Но, позвольте, нужно-ли вознаградить профессора, стоящаго на горизонтальной плоскости, т. е. на кафедрѣ, и испускающаго звуки по горизонтальному направленiю? По теорiи Хлѣбникова – не нужно. Но вѣдь это ужасно! Представьте, что военный министръ пожелаетъ примѣнить эту теорiю на практикѣ и профессорамъ медицинской академiи прикажетъ не выдавать больше жалованья на томъ законномъ основанiи, что они на лекцiяхъ испускаютъ звуки не вверхъ, а по горизонтальной плоскости. Да, это ужасно, но г. Хлѣбниковъ, изъ уваженiя къ своей наукѣ, долженъ согласиться, что это будетъ совершенно справедливо. Точно также будетъ справедливо вознаградить механическую работу каждаго, кто полѣзъ-бы на колокольню, чтобы полюбоваться окрестными видами, потому-что это дѣйствительный трудъ по опредѣленiю профессора физики.
Впрочемъ дѣло объясняется очень просто. Если-бы г. Хлѣбниковъ потрудился познакомиться хоть, напримѣръ, съ механикой
29
Вейсбаха, о существованiи которой ему, какъ видно, неизвѣстно, то въ головѣ редактора «Знанiя» все было-бы благополучно и никакой новой соцiальной реформы онъ не предложилъ-бы читателямъ своего ученаго журнала. У Вейсбаха на стр. 152, т. I г. Хлѣбниковъ прочиталъ-бы, что «механическая работа выражается проивзеденiемъ не «сопротивленiя на высоту» (это ваше собственное измышленiе), а «сопротивленiя или силы на путь, пройденный по направленiю этой силы». Слѣдовательно и профессоръ, испускающiй звуки по горизонтальному направленiю, хотя-бы въ этихъ звукахъ не было ничего, кромѣ бурчанiя, имѣетъ полное право на вознагражденiе. И это второй экономическiй законъ, открытый г. Хлѣбниковымъ. Онъ думаетъ, что количество задѣльной платы должно сообразоваться съ количествомъ механической работы. Это новое открытiе не менѣе важно, какъ и первое. До сихъ поръ экономическая наука принимала за критерiй оцѣнки труда его относительную полезность, и, сообразно этой нормѣ, если не на практикѣ, то въ теорiи опредѣляла задѣльную плату. Но, очевидно, критерiй этотъ никуда не годится, потому-что г. Хлѣбниковъ не согласенъ съ нимъ. Гораздо лучше принять за норму опредѣленiя задѣльной платы количество механической работы; тогда всѣ будутъ довольны и справедливость на землѣ восторжествуетъ. Танцоръ, натирающiй балетную сцену впродолженiи трехъ или четырехъ часовъ, долженъ получить гораздо большее вознагражденiе, чѣмъ Дарвинъ, простоявшiй только два часа надъ микроскопомъ, при изслѣдованiи какого-нибудь научнаго вопроса. Точно также носильщикъ, протащившiй на своихъ плечахъ какой-нибудь тяжелый грузъ изъ пятаго этажа внизъ, долженъ быть вознагражденъ гораздо хуже, чѣмъ модная барыня, сдѣлавшая въ день пятьдесятъ визитовъ. Но что-же дѣлать! Вѣдь это требуетъ ученое «Знанiе».
Вообще наука для «Знанiя» - это всеисцѣляющiй талисманъ, что-то въ родѣ жизненнаго эликсира средневѣковой магiи. Въ ст. «Русское естествознанiе и русская жизнь» редакцiя «Знанiя» высказываетъ свою profession de foi и всѣ надежды въ переустройствѣ нашей жизни возлагаетъ на науку. И хоть-бы тысячи лѣтъ потребовались для того, чтобы наука вступила на этотъ реформирующiй путь, - безъ нея, по мнѣнiю «Знанiя», нечего и думать объ улучшенiи настоящаго нашего положенiя. Но когда она придетъ, мы вдругъ перейдемъ въ обѣтованную землю, гдѣ
30
потекутъ медовыя рѣки въ кисельныхъ берегахъ; тогда не будетъ ни голода, ни болѣзней, ни интригъ и обмана, однимъ словомъ, наступитъ золотой вѣкъ для человѣчества. И все это совершится только потому, что всѣ мы будемъ также учены, какъ г. Хлѣбниковъ, всѣ превратимся въ академиковъ, профессоровъ, сочинителей, подобныхъ автору «Реальныхъ основъ» и т. д. Но чтобы приблизить эту благословенную эпоху, мы рекомендовали-бы редакцiи «Знанiя» издавать болѣе осмысленный журналъ и не брать за него такъ дорого. Вѣдь 8 р. за какой-то сборникъ полу-переводныхъ, полу-компилятивныхъ и, что хуже всего, самостоятельныхъ статей г. Хлѣбникова – безбожная цѣна. А главное – она несогласна съ собственной теорiей его, потому-что «Знанiе» не отличается ни высотой, ни количествомъ механическаго труда; такими тощенькими и жиденькими книжками можно было-бы двигать науку впередъ много-много рубля за три.
Вѣроятно, намъ еще придется поговорить о «Знанiи» болѣе обстоятельно, если оно не уморитъ со скуки своихъ читателей и само не умретъ съ ними; но теперь мы должны ограничиться только бѣглымъ очеркомъ. Все, что выработало рсское филистерство за послѣднее время, сносится въ «Знанiе». Холодомъ и бездушiемъ такъ и вѣетъ от него; самый тонъ изложенiя, докторальный, сухой и часто туманный, отталкиваетъ отъ этой профессорской говорильни. Есть хорошiя переводныя статьи, на обложкѣ стоятъ почтенныя имена, но все это не связывается ничѣмъ общимъ и хорошее исчезаетъ среди никуда негоднаго хлама. Болѣе сообразительная и опытная редакцiя могла-бы и изъ этого матерiала составить порядочный журналъ, но редакцiи въ «Знанiи» нѣтъ никакой. Иначе, переводъ Дарвина не вышелъ-бы въ такомъ жалкомъ и извращенномъ видѣ. Какъ мы замѣтили выше, редакцiи даже не было извѣстно, переводится-ли Дарвинъ вполнѣ и буквально или передается своими словами и въ сокращенiи. Наконецъ, если-бы г. Хлѣбниковъ занялся составленiемъ фельетоновъ, вмѣсто ученыхъ статей, а какой-то К., лепечущiй о соцiологiи, посвятилъ-бы свой талантъ хоть теорiи танцевъ, вмѣсто такихъ экономическихъ статей, какъ «Школа Керри», то «Знанiе» прiобрѣло-бы хоть нѣкоторую занимательность, ничего не проигравъ бы отъ этого въ своей основательности…
Серафими.
Прежде говорилось: «наказать плетьми или кнутомъ столькими-то ударами чрезъ палачей»; а нынѣ – у Каткова: «наказать розгами столькими-то ударами чрезъ учителей». Занятiе, значитъ, облагородилось!...
См., напримѣръ, нѣсколько отзывовъ объ этихъ и подобныхъ произведенiяхъ у Кюстина, Диксона, и проч.