Библіографія и журналистика. Февральскiя книжки «Русскаго Вѣстника» и «Бесѣды» // Голосъ. 1871. № 82. 23 марта.

БИБЛИОГРАФIЯ И ЖУРНАЛИСТИКА

Февральскія книжки «Русскаго Вѣстника» и «Бесѣды».

Въ послѣдней книжкѣ «Русскаго Вѣстника» прежде всего обращаетъ на себя вниманіе письмо въ редакцію изъ-заграницы, въ которомъ мы находимъ, хотя далеко неудовлетворительный, но, при всемъ томъ, очень любопытный обзоръ  «Сборника посмертныхъ статей А. И. Герцена». Несмотря на краткость извлеченій, сдѣланныхъ авторомъ письма изъ этой интересной книги, видно, что она представляетъ немало замѣчательныхъ фактовъ какъ для характеристики пресловутой русской эмиграціи, такъ и для пониманiя личности самого покойнаго Герцена. <1 нрзб. – Ред.> теперь статьи его писаны были, какъ <1 нрзб. – Ред.> лѣтъ за десять, и даже больше, до его кончины. Но почему же онъ такъ долго хранилъ ихъ въ портфёли и не рѣшился напечатать при своей жизни? Это объясняется, какъ содержанiемъ самыхъ статей, такъ и  положеніемъ ихъ автора заграницей. При своемъ умѣ, Герценъ не могъ не понимать всей пустоты и ничтожества этихъ жалкихъ людей, которые сами не знали, чего они хотятъ, зачѣмъ бѣгутъ изъ отечества и какой дѣятельности ищутъ за ее предѣлами. Очевидно, что онъ тяготился этими господами, надоѣдашими ему, какъ пошлыми заявленіями сочувствія къ его идеямъ, такъ и разсчотамъ на его карманъ. Этотъ «революцiонный хоръ» раздражалъ его и пошлостью ихъ мелкихъ, ребяческихъ затѣй, и нахальствомъ средствъ, къ какимъ постоянно прибѣгалъ для того, чтобъ эксплуатировать его. И вотъ въ горькія минуты, озлобленія на этихъ <1 нрзб. – Ред.>шихся нигилистовъ», Герценъ набрасываетъ ихъ характеристики, живыя, мѣткія, полные ироніи и грусти; но по опасенію ли остаться совершенно уединеннымъ, или отъ недостатка рѣшимости высказать горькую правду всѣмъ этимъ  людямъ, онъ при жизни не печаталъ этихъ замѣтокъ. И едва ли можно обвинять за это, зная всю тягость его положенія заграницей, въ добровольномъ удаленіи отъ <1 нрзб. – Ред.>. Характеристика русской эмиграціи, что можно судить по отрывкамъ, приведеннымъ въ письмѣ, написана Герценомъ съ его обыкновеннымъ талантомъ и остроуміемъ. Какъ ни живы его прежніе очерки европейскихъ революціонеровъ, Мадзини, Кошута, Ворцеля, Мицкевича, но портреты нашихъ русскихъ заграничныхъ «дѣятелей» еще болѣе характерны и любопытны. Смѣшныя, жалкія, грубыя и отвратительныя особенности этихъ выходцовъ подмѣчены съ большимъ искуствомъ. Вотъ какъ Герценъ рисуетъ эту русскую молодёжь, которая думала найти въ немъ коновода для своего кружкà:

«Сначала новые гости оживили насъ разсказами о петербургскомъ движеніи, о процесахъ и преслѣдованіяхъ, объ университетскихъ и литературныхъ партіяхъ; потомъ, когда все это было передано съ тою скоростью, съ которою торопятся въ этихъ случаяхъ все сообщить, наступили паузы, гіатусы; бесѣды наши сдѣлались скучны, однообразны… Неужели, думалъ я, это въ самомъ дѣлѣ старость, разводящая два поколѣнія — холодъ, вносимый лѣтами, усталью, испытаніями?  Какъ бы то ни было, я чувствовалъ, что, съ появленіемъ новыхъ людей, горизонтъ нашъ не расширялся, а съузился; діаметръ разговоровъ сталъ короче; иной разъ нѐчего было сказать другъ другу… Наукой и дѣлами они занимались мало, даже мало читали и не слѣдили правильно за газетами… Бòльшею частью они не имѣли той выправки, которую даетъ воспитаніе, и той выдержки, которая пріобрѣтается научными знаніями. Они торопились въ первомъ задорѣ освобожденія сбросить съ себя всѣ условныя формы и оттолкнуть всѣ каучуковыя подушки, мѣшающія жосткимъ столкновеніямъ. Это затрудняло всѣ простѣйшія отношенія съ ними. Снимая все дò послѣдняго клочка, наши enfants terribles гордо явились какъ мать родила; а родила-то она ихъ плохо, вовсе не простыми, дебелыми парнями, а наслѣдниками дурной и нездоровой жизни низшихъ петербургскихъ слоевъ. Вмѣсто атлетическихъ мышцъ и юной наготы, обнаруживались печальные слѣды наслѣдственнаго худосочья, слѣды застарѣлыхъ язвъ и разнаго рода колодокъ и ошейниковъ»…

Не правда ли, кàкъ въ иронически-печальномъ очеркѣ живо характеризуются эти господа, знакомые всѣмъ, кто мало-мальски присматривался къ извѣстнымъ кружкàмъ нашихъ недоучекъ «протестантовъ».? Но Герценъ не останавливается еще на этомъ при характеристикѣ русскихъ эмигрантовъ, этихъ «Собакевичей и Ноздревыхъ нигилизма». Мы позволимъ себѣ привести еще нѣсколько строкъ, которыми онъ заканчиваетъ мастерскую характеристику этого типа.

«Сбрасывая съ себя всѣ покровы — говоритъ онъ — самые отчаянные стали щеголять въ костюмѣ гоголевскаго Пѣтуха, и, притомъ, не сохраняя позы Венеры медицейской. Нагота не скрыла, а раскрыла, кто они. Она раскрыла, что ихъ систематическая неотесанность, ихъ грубая и дерзкая рѣчь не имѣютъ ничего общаго съ неоскорбительною и простодушною грубостью крестьянина и очень много съ пріемами подъяческаго круга, торговаго прилавка и лакейской помѣщичьяго дома… Бить въ рожу по первому возраженію, если не кулакомъ, то ругательнымъ словомъ, называть С. Милля ракальей, забывая всю службу его, развѣ это не барская замашка, которая «стараго Гаврилу, за измятое жабо, хлещетъ въ усъ да въ рыло?» Самая проказа взятокъ уцѣлѣла въ вымогательствѣ денегъ нахрапомъ, съ пристрастіемъ и угрозами, подъ предлогомъ общихъ дѣлъ, въ поползновеніи кормиться насчотъ службы и мстить кляузами и клеветами за отказъ».

Нельзя не согласиться, что характеристика совершенно вѣрна. Намъ кажется только, что, указывая на сходство этихъ господъ съ представителями торговаго прилавка и лакейской, Герценъ позабылъ указать на еще болѣе тѣсное родство ихъ съ героями старой бурсы, съ которыми такъ хорошо познакомилъ насъ покойный Помяловскій. Большинство этихъ «шершавыхъ представителей новаго поколѣнія», которые подъ конецъ такъ опротивѣли Герцену, были не кто иные, какъ тѣ же Гороблагодатскіе, Такди и Шестіухіе-Чабри, привыкшіе «загибать другъ другу салазки», подносить «горячихъ съ пылу» и производить «простыя и вселенскія <1 нрзб. – Ред.>». Эти-то милые юноши, вскормленные на механической долбнѣ схоластичнаго вздора, не знакомые съ самыми обыкновенными условіями общественныхъ приличій, подъ вліяніемъ навыворотъ понятаго ими либерализма, образовали кучку тѣхъ «Ноздревыхъ и Собакевичей нигилизма», которые принялись «загибать салазки» нетолько С. Миллю, но Шекспиру, Пушкину, самому Герцену, искуству, поэзіи — всему, чего они не въ силахъ были понять при своемъ жалкосхоластическомъ образованіи и отсутствіи всякаго воспитанія. Понятно, кàкъ невыносимо тяжело было положеніе Герцена въ кружкѣ подобныхъ людей, съ которыми онъ принужденъ былъ сходиться. Презирая въ душѣ эту пошлую и грубую среду, онъ, однакожь, не могъ совершенно отрѣшиться отъ нея, несмотря на то, что вполнѣ понималъ всю нравственную немощность этого кружкà и сознавалъ, что сношеніе съ нимъ не приноситъ ни малѣйшей пользы ни ему, ни другимъ. Но, онъ съ такою же строгостью отнесся и къ самому себѣ, съ какою относился къ другимъ. Вотъ какое признаніе вырвалось у него изъ сердца при взглядѣ на свою дѣятельность:

«Какимъ образом, откуда взялась у меня эта уступчивость съ ропотомъ, эта слабость съ мятежомъ и протестомъ? Съ одной стороны, увѣренность, что поступать надо такъ, съ другой — готовность поступать иначе. Эта шаткость, эта поспѣшность, dieses Hoegernde, надѣлали въ моей жизни бездну вреда и не оставили даже слабую утѣху въ сознаніи ошибки невольной; я дѣлалъ промахи à-contre сoeur; вся отрицательная сторона была у меня передъ глазами… Сколькими несчастіями было бы меньше въ моей жизни, сколькими ударами,  еслибъ я имѣлъ, во всѣхъ важныхъ случаяхъ, силу слушаться самого себя! Меня упрекали въ увлекающемся характерѣ: увлекался я; но это не составляетъ главнаго. Отдаваясь по впечатлительности, я тотчасъ останавливался: мысль, рефлекція и наблюдательность всегда почти брали верхъ въ теоріи, но не на практикѣ. Тутъ и лежитъ вся трудность задачи, почему я давалъ себя вести nolens-volens. Причиною быстрой сговорчивости былъ ложный стыдъ, а иногда и лучшія побужденія любви, дружбы, снисхожденія; но почему же все это побѣждало логику?»

Послѣ этой откровенной исповѣди едва ли кто-нибудь, кромѣ людей, принадлежащихъ къ описанному Герценомъ лагерю, рѣшится бросить камень въ человѣка, который очень часто ошибался и увлекался, но вмѣсте съ тѣмъ, и созналъ свои увлеченія и ошибки. 

Въ статьѣ: «Воздухоплаваніе во время осады Парижа» представлено много любопытныхъ данныхъ по предмету, который въ недавнее время обращалъ на себя общее вниманіе. Когда столица Франціи, съ ея полутора-мильойннымъ населеніемъ, отдѣлена была отъ всего остального міра неразрываемымъ кольцомъ непріятельскихъ армій и вынуждена была для передачи извѣстій прибѣгнуть къ голубиной почтѣ и воздушнымъ шарамъ, многимъ приходила мысль: не удастся ли французской изобрѣтательности, подстрекаемой настоятельною нуждой, сдѣлать новыя открытія въ дѣлѣ воздухоплаванія. Надежды эти казались несовсѣмъ несбыточными при видѣ тѣхъ усилій, какія употребляло парижское правительство на усовершенствованія по этому предмету. Къ сожаленію, надежды эти оправдались въ самой незначительной степени. При всѣхъ усиліяхъ, наукѣ не удалось ни овладѣть правильнымъ полетомъ воздушнаго шара, ни создать какого-нибудь новаго апарата для воздухоплаванія: аэростатъ остался тѣмъ же, чѣмъ былъ, а опыты надъ новыми снарядами для надземныхъ передвиженій не привели ни къ какимъ удовлетворительнымъ результатамъ. Несмотря на то, свѣдѣнія о дѣлѣ воздухоплаванія въ Парижѣ, во время осады города, не лишены интереса. Какъ скоро Парижъ былъ герметически запертъ германскими войсками и всякая возможность обыкновенныхъ сообщеній исчезла, французское правительство занялось фабрикаціей воздушных шаровъ — вопервыхъ, для отправленія депешъ и почты, а вовторыхъ, для наблюденія надъ движеніями непріятеля. Съ этой цѣлью были устроены двѣ мастерскія на станціяхъ желѣзныхъ дорогъ — одна на сѣверной, а другая — на орлеанской. На первой приготовлялись шары изъ бѣлаго коленкора, на второй — изъ крашенаго. Обѣ мастерскія работали подъ надзоромъ почтовой администраціи. Работа была ручная и машинная, и занимались ею преимущественно женщины. При достаточномъ количествѣ рабочихъ и инструментовъ, мастерскія могли приготовлять по одному аэростату въ день, но отправлялись аэростаты, ожнакожь, не ежедневно. Съ 23-го сентября, когда выпущенъ былъ первый шаръ почтовой администраціи, до конца ноября отправлено было изъ Парижа тридцать аэростатовъ, и въ каждомъ было, среднимъ числомъ, два пасажира, отъ 200 до 300 килограмовъ депешъ и по нѣсколько паръ голубей въ клѣткахъ. Наибòльшее пространство, которое они пролетали, рѣдко превышало 200 километровъ. Извѣстны только три дальніе полета: одинъ шаръ, выпущенный изъ Парижа, опустился за Мецомъ, другой в Голандіи, а третій чудеснымъ образомъ достигъ даже Христіаніи, въ Норвегіи. Судьба половины вылетѣвшихъ аэростатовъ неизвѣстна: нѣкоторые попались въ руки прусаковъ, а иные, вѣроятно, погибли. Сначала аэростаты выпускались изъ Парижа днемъ, но такъ какъ они подвергались непріятельскимъ выстрѣламъ, а самихъ аэронавтовъ графъ Бисмаркъ преслѣдовалъ какъ шпіоновъ, то впослѣдствіи начали отправлять шары ночью и въ величайшей тайнѣ, причомъ, конечно, вмѣсто опасности преслѣдованія, представлялась другая опасность ночного спуска на землю, вообще и днемъ затруднительнаго. Кромѣ почтовыхъ аэростатовъ, во время осады Парижа употреблялись еще шары для военныхъ наблюденій. Извѣстно, что подобные опыты бывали и прежде. Въ первый разъ рекогносцировочный шаръ явился въ сраженіи при Флерюсѣ въ 1794 году, и послѣ того въ Мёдонѣ основана была школа аэронавтовъ, а при французской арміи сформированъ особый отрядъ военныхъ воздухоплавателей, такъ что шары слѣдовали вмѣстѣ съ другими частями войскъ. Но, по неудовлетворительности результатовъ, учрежденіе это держалось не долго. Въ 1812 году и у насъ, въ Москвѣ, 

дѣлались опыты надъ военнымъ шаромъ, и также безъ послѣдствій. Только въ сраженіи при Сольферино, да въ послѣдней американской войнѣ военные балоны принесли нѣкоторую пользу. Такіе аэростаты спускаются обыкновенно на канатахъ, наматывающихся на вороты. Рекогносцировки съ нихъ должны совершаться быстро, потому что если воздухъ хотя нѣсколько колеблется, то балонъ начинаетъ вертѣться вокругъ самого себя, и нетолько подзорной трубки, но и простого бинокля нельзя употребить въ дѣло. А какъ наблюденія приходится производить вблизи непріятеля, то шары подвергаются еще бòльшей опасности, чѣмъ свободные аэростаты. Поэтому, рекогносцировочные шары и во время осады Парижа принесли мало пользы. Остается прибавить, что, впродолженіи всей осады, парижское правительство было постоянно осаждаемо проектами со стороны изобрѣтателей разнаго рода воздушныхъ судовъ. Нѣкоторые изъ этихъ изобрѣтеній подвергались практичесикмъ опытамъ: на Итальянскомъ Бульварѣ одно время видѣнъ былъ снарядъ г. Вера, въ формѣ рыбы, снабжонный винтомъ и парусомъ; въ другомъ мѣстѣ происходили опыты надъ воздушнымъ судномъ Дюпюи-де-Лома, устроеннымъ также въ видѣ рыбы, внутри которой помѣщается наполненный воздухомъ шаръ, представляющій собою какъ бы плавательный пузырь. Но до сихъ поръ, сколько извѣстно, всѣ эти попытки къ дальнѣйшему усовершенствованію воздухоплаванія почти не подвинули впередъ дѣла. 

Кромѣ продолженія романовъ Н. С. Лѣскова «На ножахъ» и Ѳ. М. Достоевскаго «Бѣсы», въ февральской книжкѣ «Русскаго Вѣстника» помѣщонъ разсказъ Г. П. Данилевскаго «Лейб-кампанецъ», составляющій продолженіе семейныхъ преданій автора, съ которыми онъ уже познакомилъ читателей, въ прошломъ году, въ интересномъ эпизодѣ подъ заглавіемъ «Разсказъ прабабушки». Новый эпизодъ не менѣе любопытенъ по своимъ подробностямъ, и очень живо характеризуетъ такъ мало еще обработанную у насъ эпоху второй половины прошлаго столѣтія. Извѣстно, что солдаты такъ называемой лейб-кампаніи способствовали воцаренію императрицы Елисаветы Петровны, за чтò впослѣдствіи были осыпаны ея милостями, возведены въ дворянское достоинство и получили помѣстья. Съ однимъ изъ такихъ солдатъ-помѣщиковъ, поселившемся въ Азовской или нынѣшней Екатеринославской Губерніи, знакомитъ насъ авторъ въ своемъ разсказѣ, основанномъ на семейной хроникѣ своего прадѣдушки. Здѣсь, съ одной стороны, довольно характерно представляется край, который въ то время только-что начиналъ заселяться, а съ другой стороны, живо рисуется и самая эпоха. Особенно интересенъ разсказъ лейб-кампанца объ арестѣ регентши Анны Леопольдовны и младенца-императора Iоанна, характерно переданный языкомъ той эпохи.

_______________________________

Вторая книжка «Бесѣды» составлена такъ же разнообразно и, вмѣстѣ съ тѣмъ, послѣдовательно, какъ и первая. Журналъ, очевидно, обѣщаетъ быть не простымъ сборникомъ статей, а органомъ извѣстнаго направленія. 

Въ этой книжкѣ помѣщено окончаніе первой части романа А. Ѳ. Писемскаго «Въ водоворотѣ». Романъ, какъ мы уже говорили, отличается несомнѣннымъ интересомъ, хотя въ немъ и начинаютъ уже встрѣчаться подробности того щекотливаго свойства, которыми авторъ любитъ уснащать свои произведенія, считая эту пикантною приправою новѣйшей бельлетристики. По нашему крайнему разумѣнію отсутствіе такихъ игривыхъ подробностей не повредило бы художественной цѣлости романа, тѣмъ болѣе, что онѣ приводятся авторомъ безъ всякой надобности, нисколько не подвигаютъ дѣйствія и не пополняютъ характеристики лицъ. Это больше ничего, какъ щегольство тѣмъ букетомъ клубничнаго свойства, который нравится только извѣстнаго рода читателямъ. Къ чему, напримѣръ, слѣдующій разсказъ, сообщаемый одною барыней весьма порядочной женщинѣ и аристократкѣ про молодую дѣвушку. «Разъ она идетъ и встрѣчаетъ знакомаго ей студента съ узелкомъ, и  этакая-то хорошенькая, прелестная собой, спрашиваетъ его: «Куда вы идете?» «В баню», говоритъ. «Ну такъ, говоритъ, и я съ вами!» Пошла съ нимъ въ нумеръ и вымылась, и не то что между ними что-нибудь дурное произошло — ничего!.. такъ только, чтобъ показать, что стыдиться мужчинъ не слѣдуетъ». И этотъ скромный и очевидно утрированный случай измышленъ почтеннымъ авторомъ положительно безъ всякой надобности, потому что совсѣмъ не вяжется съ дѣйствіемъ и ничего не прибавляетъ къ характеристикѣ лица, и безъ того довольно рельефной. 

«Разсказы изъ жизни южно-русскаго народа» Боголюбцева представляютъ нелишонные занимательности очерки изъ малороссійскаго быта и обнаруживаютъ въ авторѣ основательное знакомство съ краемъ и наблюдательность. 

По отдѣлу серьёзнаго чтенія замѣчательна вторая статья Педагога: «Народное образованіе въ Россіи». При отчотѣ о первой книжкѣ «Бесѣды» мы познакомили уже читателей съ началомъ этого, во многихъ отношеніяхъ замѣчательнаго и дѣльнаго труда. Показавъ несостоятельность господствовавшихъ у насъ системъ народнаго образованія и безплодность различныхъ экспериментовъ по этой части, авторъ высказываетъ теперь свои мысли относительно того, на какихъ началахъ должна быть поставлена наша народная «школа». Онъ исходитъ изъ того положенія, что вездѣ, гдѣ только образованіе принялось прочно и достигло хорошихъ результатовъ, оно возникало изъ народной почвы, и, слѣдовательно, не можетъ быть пересажено изъ одной страны въ другую и привито отъ одного народа къ другому. Школа вездѣ есть продуктъ народной жизни и индивидуальныхъ особенностей характера народа и его нравственныхъ силъ. Въ самомъ дѣлѣ, разсматривая народное образованіе въ связи со всѣмъ строемъ общественной жизни, всякій согласится, что образованіе бываетъ всегда естественнымъ продуктомъ жизни. Американская школа отличается тою же свободою, практичностью, отсутствіемъ регламентаціи и формализма, какія лежатъ въ основѣ всѣхъ учрежденій, всего жизненаго строя великой республики. Это чисто національное явленіе, неразрывно связанное съ жизнью народа. Англійское образованіе точно также есть плодъ исторической жизни націи, неразрывно связанный съ ея преданіями и непримѣнимый ни къ какой другой странѣ. Знаменитое selfgovernment, составляющее основную черту всей общественной жизни и организаціи Англіи, проникаетъ во все англійское образованіе, и понятно, кàкъ непрактичны поползновенія господъ, воображающихъ, что это образованіе можно примѣнить къ какой-нибудь другой народности. Говоритъ объ административно-полицейской организаціи и казарменной дисциплинѣ школъ во Франціи не стòитъ: мы видимъ наглядно, къ чему привела несчастную страну централизація народнаго образованія и безпрестанная ломка въ ея системахъ. Остается нѣмецкая школа. У нашихъ педагоговъ почему-то сложилось мнѣніе, будто германское образованіе, менѣе чѣмъ какое-нибудь другое, отличается исключительностью и имѣетъ, будто бы, характеръ общечеловѣческій. На самомъ дѣлѣ это вовсе несправедливо. Нѣмецкая школа есть чистый и раціональный продуктъ протестанства и германской культуры; она воспитываетъ не человѣка вообще, а нѣмца, и слѣдовательно, настолько же примѣнима къ другимъ народамъ, насколько возможно для нихъ сдѣлаться нѣмцами. Та система, методичность и рефлексія, которыя нѣмцы умудрились примѣнить даже къ бомбардированію Парижа, лежитъ въ основѣ ихъ школы и проникаетъ всѣ ея нити, вслѣдствіе чего она, болѣе чѣмъ всякая другая, есть произведеніе глубоко-нацiональное. Возможенъ ли, напримѣръ, гдѣ-нибудь, кромѣ Германіи, урокъ порядочности, который приводитъ въ своей статьѣ Педагогъ? «Какъ порядочное дитя поступаетъ съ своимъ платьемъ? спрашиваетъ учитель-нѣмецъ. Порядочное дитя, отвѣчаетъ ученикъ, кладетъ свое платье на опредѣленное мѣсто. — А въ какомъ порядкѣ? — Порядочное дитя кладетъ свое платье въ томъ порядкѣ, въ какомъ оно раздѣвалось. — Чѣмъ же полезна эта привычка? — Эта привычка тѣмъ полезна, что дозволяетъ скоро одѣваться. — На чтò утромъ тратитъ много времени безпорядочное дитя? — Безпорядочное дитя тратитъ много времени на одѣванье. — Почему? — Потому, что оно долго ищетъ своихъ вещей. — А какое дитя можетъ въ потьмахъ сыскать свои вещи? — Порядочное дитя можетъ отыскать свои вещи въ потьмахъ. — А въ какомъ случаѣ иногда бываетъ нужно скоро и хорошо одѣться въ потьмахъ? — Когда произойдетъ пожаръ въ домѣ, нужно быстро одѣться. — И кто тогда скорѣе будетъ одѣтъ? — Кто свои вещи положилъ въ порядкѣ, тотъ скорѣе другихъ будетъ готовъ. — А кто же въ этомъ случаѣ подвергается опасности? — Кто своихъ вещей не можетъ скоро найти, тотъ подвергается опасности». Понятно, въ какой степени подобный урокъ порядочности долженъ показаться смѣшнымъ и противнымъ всѣмъ дѣтямъ, кромѣ нѣмцовъ, которые, по словамъ ихъ же сатирика Гофмана фон-Фаллерслебена, задались идеаломъ такого рода:

Будемъ духомъ погружаться

Въ море знанья, въ размышленье;

Будемъ думать, вѣчно думать — 

Это нѣмца украшенье!

Размышлять обязанъ нѣмецъ

Постоянно, повсемѣстно;

Чтò бы съ нимъ ни приключилось, 

Онъ свой долгъ исполнитъ честно;

Для него отрадой, счастьемъ,

Безпредѣльнымъ утѣшеньемъ

Служитъ мысль одна: «я также

Занимаюсь размышленьемъ».

Понятно, что, основанная на такихъ идеалахъ, нѣмецкая школа можетъ развиться самостоятельно только въ Германіи. Вотъ почему не принялись у насъ, между прочимъ, и пресловутые сады Фребеля. Итакъ, школѣ остается искать для себя основъ только въ народной жизни, присматриваться къ ея духу и характеру. Педагогъ, развивая высказанныя здѣсь мысли, приходитъ къ слѣдующимъ заключеніямъ: а) всякое чуждое заимствованіе системы народнаго образованія не можетъ быть огранически связано съ народною жизнью; b) истинное народное образованіе не можетъ не быть индивидуальнымъ. И хотя германскую систему принято считать универсальною, общечеловѣческою, но, въ сущности она чисто народная, именно нѣмецкая: с) у каждаго народа должно быть свое образованіе, ему принадлежащее и имъ выработанное, и d) только такая школа можетъ быть въ тѣсной связи со всѣми проявленіями народной жизни, со всѣми ея институтами и функціями. 

Статья И. Аксакова: «Вопросъ о свободѣ совѣсти» представляетъ развитіе тѣхъ идей относительно терпимости въ дѣлахъ вѣры, которые не разъ уже высказывались въ сочиненіяхъ. Хомякова и другихъ представителей литературной партіи, занимавшейся обработкой этого предмета. Задавшись вопросомъ: кàкъ и почему свобода убѣжденія можетъ быть единственнымъ орудіемъ для достиженiя духовнаго единства церкви, авторъ въ настоящей статьѣ опредѣляетъ преимущественно, чтò слѣдуетъ разумѣть подъ свободой совѣсти съ юридической, соціальной и религіозной точки зренiя. Вмѣстѣ с тѣмъ, г. Аксаковъ представляетъ  взглядъ и на исторію развитія этого вопроса, показывая, чрезъ какіе фазисы проходилъ онъ въ понятіяхъ государственной  власти, ученiяхъ  церкви православной, католической и протестантской. Эта статья составляетъ только начала труда: далѣе авторъ обѣщаетъ опредѣлить настоящее положеніе вопроса о свободѣ религіозной совѣсти въ средѣ западнаго края указать на положеніе, какое занимаетъ этотъ вопросъ у насъ, въ Россіи.

Мы не имѣемъ возможности разбирать всѣхъ статей «Бесѣды», хотя между ними есть ещо нѣсколько замѣчательныхъ. Таковы статьи: «О государственномъ земскомъ сборѣ», Кошелева, «О прускихъ податяхъ», его же; «Воспоминанiя объ А. Н. Сѣровѣ», А. И. Веселовскаго. Прибавимъ еще, что какъ внутреннее, такъ и политическое обозрѣніе журнала составляются очень внимательно и вполнѣ соотвѣтствуютъ общему его направленію.