Страховъ Н. Н. Взглядъ на нынѣшнюю литературу. // Заря. 1871. Отд. II. Кн. I. Январь. С. 1-32.
<1>
КРИТИКА.
ВЗГЛЯДЪ НА НЫНѢШНЮЮ ЛИТЕРАТУРУ.
«Будущее — за нами»! говоритъ въ своемъ письмѣ одинъ изъ сотрудниковъ «Зари», ревностно слѣдящій за литературой и чрезвычайно живо и глубоко сочувствующій направленію нашего журнала. И мы готовы съ полною вѣрою повторить вслѣдъ за нимъ: будущее за нами!
Мы вѣримъ въ будущность нашего литературнаго направленія не просто потому, что всякому человѣку свойственно питать вѣру въ свои мысли, если таковыя у него имѣются, но и потому, что нашу вѣру подкрѣпляетъ всестороннее разсмотрѣніе предмета. Это не слѣпая вѣра, которая вся погружена въ созерцаніе вѣруемыхъ вещей, и считаетъ чуть ли не грѣхомъ обращать вниманіе на что-либо постороннее и враждебное. Нѣтъ, мы принимаемъ во вниманiе всѣ направленiя нашей литературы, мы вникаемъ въ мнѣнія людей съ нами несогласныхъ, взвѣшиваемъ возраженія, которыя они намъ дѣлаютъ или могутъ сдѣлать. Мы стараемся, сколько возможно, слѣдить за ходомъ нашей журналистики, за появляющимися отдѣльно книгами и брошюрами, за постоянными измѣненіями взглядовъ людей пишущихъ и читающихъ. И вотъ изъ этихъ-то наблюденій мы выводимъ заключеніе, что будущность принадлежитъ той идеѣ, которой мы служимъ.
Вслѣдствіе нѣкотораго презрѣнія, возбуждаемаго русскою литературою, явленія ея рѣдко подвергаются серьезному вниманію, и кажутся обыкновенно чѣмъ-то блѣднымъ и вялымъ. Но мы, будучи волею и неволею погружены въ самый потокъ этихъ явленій, находимъ въ нихъ занимательность самой живой и непрерывной драмы. Попробуемъ передать людямъ постороннимъ тотъ интересъ,
2
который сами питаемъ, тѣ мысли и надежды, которыми сопровождается наша работа.
I.
Идея, которой служитъ «Заря» и которой мы предвѣщаемъ широкую будущность, есть идея славянофильская. Такъ слѣдуетъ ее назвать по терминологіи, давно установившейся въ нашей литературѣ. Но, говоря о будущности этой идеи, мы должны ставить строгое и ясное различіе между славянофильствомъ, какъ историческимъ явленіемъ, и между самою идеею, которою порождено это явленіе. Идея шире, богаче, плодотворнѣе своего проявленія. Не въ томъ наше дѣло, чтобы твердить и распространять уже высказанныя мнѣнія прежнихъ писателей, преимущественно передъ другими называемыхъ Славянофилами, а въ томъ, чтобы воодушевиться тою же мыслью, какая ихъ воодушевляла, и развивать эту мысль сколь возможно шире, дальше, полнѣе. Пусть наши взгляды приходятъ даже въ прямое противорѣчіе съ завѣдомо-славянофильскими мнѣніями: это значитъ, можетъ быть, что наши взгляды вѣрнѣе, что они ближе къ истинному духу славянофильства.
Для того, чтобы войти въ духъ славянофильства, нужны условія — не похожія на стѣсненіе и подчиненіе; нужно не просто питать въ себѣ русскіе инстинкты, но еще имѣть живое чувство нравственной свободы, живое отвращеніе отъ умственнаго рабства. Славянофильство не можетъ и не должно быть узкою школою, авторитетнымъ ученіемъ, уже потому, что оно само есть ничто иное, какъ протестъ противъ авторитета Европы, есть проповѣдь свободнаго развитія.
Тяжесть вещественнаго ига всѣмъ понятна; но не всѣ чувствуютъ тяжесть нравственнаго ига. Если бы Россія была подъ властью чужой народности, если бы насъ покорили Нѣмцы или Турки, то всякому понятно было бы наше стремленіе освободиться и зажить своею жизнью. Но то, что мы нравственно завоеваны и умственно покорены, — этого многіе вовсе не чувствуютъ и не замѣчаютъ. Оттого такъ рѣдко случается, что славянофильство понимается въ его истинномъ направленіи. Люди, неспособные стать на его точку зрѣнія, обыкновенно воображаютъ, что славянофильство есть какое-то самохвальство, самодовольство. Такъ, напрмѣръ, если послушать «Отечественныя Записки» или «Вѣстникъ Европы», то можно подумать, что «Заря» будто бы
3
проповѣдуетъ, что у насъ все прекрасно, что въ просвѣщеніи и всякомъ развитіи мы стоимъ наравнѣ съ Европою, или даже выше ея, и что потому намъ не слѣдуетъ брать с нея примѣръ, а скорѣе мы должны быть для нея образцомъ. Точно также, если кто вздумаетъ опровергать славянофиловъ, то сейчасъ принимается доказывать, что у насъ дурно то или другое, что мало школъ, вездѣ безпорядки, стѣсненіе печати и пр.
Всѣ такія рѣчи крайне легкомысленны, а теперь, когда такъ возрасла славянофильская литература, можно сказать и недобросовѣстны. Славянофилы не только не думаютъ восхвалять просвѣщеніе, благосостояніе и развитіе Россіи, но въ сущности смотрятъ на свое отечество гораздо мрачнѣе западниковъ. Они, какъ и западники, признаютъ, что Россія очень молода, очень неразвита, очень груба и бѣдна въ сравненіи съ блестящимъ состояніемъ Запада; но сверхъ того думаютъ, что и то развитіе и просвѣщеніе, которымъ въ нѣкоторой степени обладаетъ Россія, поражено неправильностію, имѣетъ болѣзненный, почти угрожающій смертью характеръ. Ни «Заря», ни другой какой органъ славянофильскаго направленія, никогда не скрывали отъ себя и отъ читателей темныхъ сторонъ нашего быта и нашей исторіи.
Славянофилы ищутъ средствъ не только противъ тѣхъ золъ, противъ которыхъ борются западники, но и противъ зла гораздо большаго, котораго западники вовсе не замѣчаютъ. Обыкновенно западники суть люди самодовольные, гордые своимъ просвѣщеніемъ, считающіе себя солью русской земли, тогда какъ славянофилы нерѣдко признавали и признаютъ себя страдающими тойже болѣзнью, которой поражено все общество и только дошедшими до сознанія этой болѣзни.
Славянофилы суть собственно самые крайніе вольнодумцы, которые возстали противъ существующаго порядка въ литературѣ, пошли противъ общаго потока, противъ мнѣній установившихся и ставшихъ закоренѣлыми предразсудками. Смѣлость западниковъ есть ничто передъ смѣлостію славянофиловъ. Западники плывутъ по вѣтру, идутъ куда идетъ толпа; славянофилы борются противъ теченія.
Свобода мысли, независимость отъ авторитетовъ есть одна изъ основныхъ чертъ славянофильства. Если западники плѣняются политическою, внѣшнею свободою, то славянофилы сверхъ того и болѣе того плѣнились свободою внутреннею, духовною независимостію. Разумѣется для этого стремленія къ внутренней
4
свободѣ требуется больше мужества, больше вѣры, любви и надежды, чѣмъ для обыкновенныхъ стремленій западниковъ, и вотъ гдѣ главное разногласіе, вотъ источникъ нескочаемыхъ пререканій между двумя партіями.
Чѣмъ мрачнѣе славянофилы смотрятъ на настоящее, чѣмъ больше зла видятъ во внѣшнихъ и современныхъ явленіяхъ русской жизни, тѣмъ живѣе надѣются они на будущее, тѣмъ крѣпче вѣрятъ въ внутренній духъ Россіи, не оставлявшій ее и въ самыя печальныя годины, способный вынести всѣ тяжкія болѣсти, которыми она страдаетъ. Западники, наоборотъ, отвергаютъ эту вѣру, осмѣиваютъ эти надежды потому, что, несмотря на свои непрерывныя жалобы, они въ сущности довольны собою, довольны настоящимъ, желали бы только укрѣпленія и развитія того состоянія, въ которомъ находится русская литература и русское общество. Чѣмъ сильнѣе недовольство славянофиловъ, тѣмъ выше ихъ вѣра и надежда, безъ которой недовольство перешло бы въ отчаяніе. И вотъ западники упрекаютъ славянофиловъ за обиліе вѣры и надежды, какъ будто это обиліе непремѣнно предполагаетъ розовыя мечты, примиреніе съ окружающимъ, и такъ далѣе. Въ сущности же западники гораздо болѣе расположены къ такому примиренію, ибо менѣе смѣлы мыслью, менѣе требовательны, имѣютъ идеалъ стоящій гораздо ниже славянофильскаго идеала.
Западники исповѣдуютъ свободу, а въ сущности они рабы европейскихъ понятій; они поклонники всякаго протеста и прогресса, а на самомъ дѣлѣ болѣе другихъ расположены къ довольству и консерватизму; они друзья смѣлыхъ и новыхъ мыслей, за исключеніемъ самой смѣлой и самой новой — славянофильства.
II.
Чтобы подтвердить эти замѣтки о славянофильствѣ, сошлемся на писателя, которымъ мы занимались въ послѣднее время, на Герцена. Для него славянофильство есть самое сильное движеніе русской мысли и представляетъ тотъ характеръ освобожденія отъ авторитета, о которомъ мы говорили. Въ статьѣ Америка и Сибирь Герценъ пишетъ:
«Будь мы какое нибудь несчастное племя безъ будущности, Кельты, Финны, если бы мы и пережили татарское иго, то сломились бы… подъ игомъ крѣпостнаго состоянія, чиновничьяго растлѣнія и не вынесли бы напора непріятельскаго. Но событія
5
обличаютъ зародышъ сильный и мощный. Не въ Петербургѣ — тамъ умирала старая Россія, маловѣрная, потерявшая голову при первой неудачѣ — нѣтъ, онъ двигался и заявилъ себя въ блиндажахъ Севастополя, на его стѣнахъ. Развѣ слабые народы дерутся такъ? — Николай умеръ и наступило утро ожиданій и пробужденія. Россія, уступившая въ неравномъ бою съ четырьмя союзниками, почувствовала себя вдвое здоровѣе, а Турціи тѣ же союзники такъ хорошо помогли, что она на ладонъ дышетъ».
«Война застала русскій умъ за крѣпкою думой. Событія европейскія, несмотря на всѣ уродливыя мѣры съ 1825 года, сильно отражались на черномъ фонѣ русской жизни. Іюльская революція и паденіе Бурбоновъ во Франціи, девятимѣсячная борьба съ возставшей Польшей….., наконецъ новое движеніе соціальной и философской литературы во Франціи и Германіи, эти послѣдніе энергическіе звуки западнаго разумѣнія, все это очень недаромъ проходило по той закраинѣ Россіи, которая была освѣщена».
«Но какая же живая самобытная мысль во всей этой подземной работѣ? Какое-то сумасшествіе овладѣваетъ людьми: вмѣсто того, чтобы прійти въ отчаяніе за себя, за Россію, русская мысль осмѣливается сомнѣваться въ Европѣ, ищетъ въ грубыхъ началахъ своей жизни элементовъ для будущаго, и, когда наконецъ событія, слѣдовавшія за 1848 годомъ, такъ ясно доказали, что европейскіе народы несостоятельны осуществить ту мысль экономическаго и государственнаго устройства, до которой дошла наука, — русская мысль начала нравственно освобождаться отъ авторитета».
«Замѣтимъ, что среди этого внутренняго развитія ударила крымская война, которая доказала въ свою очередь всю несостоятельность Россіи бороться противъ Европы. Ничего не могло быть больше на мѣстѣ. Нравственное освобожденіе отъ Европы было началомъ освобожденія отъ петербургской традиціи, основанной на подчиненіи всего русскаго всему иностранному и на мысли превосходства русскаго войска надъ всѣми въ мірѣ, сокрушенной неудачной войной. Начать вѣрить въ свою нравственную самобытность и перестать вѣрить въ грубую силу и превосходство своего кулака, — въ самомъ дѣлѣ начало премудрости».
«Пока мы только подражали Западу, мы не знали своей почвы подъ ногами. Такъ еще теперь найдутся помѣщики, съ завистію думающіе о каменистомъ грунтѣ Италіи, стоя на черноземѣ».
«Изъ сказаннаго никакъ не слѣдуетъ, чтобы намъ перестать учиться западной наукѣ, или выдумывать свою: во первыхъ наука
22
VII.
Попробуемъ войти въ частности. Мы найдемъ въ нихъ нѣкоторыя доказательства тому, что сказали.
Вѣстникъ Европы отъ начала и до нынѣ былъ журналъ западническій; редакціонный его отдѣлъ всегда соотвѣтствовалъ своимъ направленіемъ (если не достоинствомъ) названію журнала.
Никто не скажетъ однако же, чтобы этотъ журналъ обратилъ на себя вниманіе и поставилъ себя на ноги особенно искусною и горячею проповѣдью европейскихъ началъ. Напротивъ, извѣстно, что эта проповѣдь была здѣсь не очень горячая и не очень искусная; всѣмъ извѣстно, что ходъ и силу этому изданію дали совершенно иные элементы.
Сперва «Вѣстникъ Европы» былъ только журналъ исторіи, и разумѣется преимущественно занимался русскою исторіею. Редакторомъ журнала сверхъ г. Стасюлевича и впереди его былъ объявленъ г. Костомаровъ; его обширныя и интересныя статьи сперва составляли можно сказать все существенное содержаніе журнала. Но кромѣ того «Вѣстникъ Европы» пригласилъ къ себѣ всѣхъ, кто только у насъ занимается Русскою Исторіею или предметами къ ней близкими, и такимъ образомъ среди прочихъ именъ, украшавшихъ его страницы, появились также имена гг. Погодина, Ореста Миллера, А. Попова, Гильфердинга и пр.
И такъ вотъ чѣмъ положено было основаніе славы и могущества «Вѣстника Европы»; оно было положено общимъ интересомъ къ Русской Исторіи, а также трудами и именами нѣкоторыхъ славянофильскихъ писателей.
Но еще большее распространеніе и популярность получилъ этотъ журналъ благодаря участію двухъ знаменитыхъ романистовъ, Гончарова и Тургенева, съумѣвшихъ до сихъ поръ остаться чрезвычайно интересными для публики. Извѣстно однакоже, что эти романисты отнюдь не считаются нынѣ свѣтилами западничества. Напротивъ, молодое поколѣніе, которое по западнической теоріи прогресса есть истинный представитель идей своего времени, относится враждебно и къ г. Гончарову и къ г. Тургеневу. Дѣло дошло до того, что самъ «Вѣстникъ Европы» помѣстилъ у себя выходки (впрочемъ небольшія и не очень сильныя) противъ того и другаго изъ романистовъ, которымъ онъ обязанъ своимъ наибольшимъ успѣхомъ.
23
Эти замѣчанія мы дѣлаемъ для того, чтобы показать, что успѣхъ Вѣстника Европы отнюдь не можетъ быть истолковываемъ, какъ наращеніе западничества, какъ новое усиленіе и распространеніе этого направленія. Напротивъ, скорѣе можно сказать, что успѣхъ журнала пріобрѣтенъ элементами, несогласными съ западничествомъ и даже противоположными ему. Вѣстникъ Европы угодилъ на публику; но публика совмѣщаетъ въ себѣ слѣпые, разнородные и противоположные инстинкты; нужно различать, какіе изъ нихъ дѣйствуютъ и въ какой мѣрѣ.
Правда, что и западничество этого журнала должно было прійтись по вкусу публики; но отрадно то, что не оно было существенною и главною приманкою. Русская Исторія и русская художественная литература всегда были и будутъ областями, наиболѣе непокорными западничеству, наиболѣе внушающими своимъ дѣятелямъ вольнодумство относительно Европы и теплое отношеніе къ русской жизни. «Изученіе русской исторіи совращаетъ людей съ прямаго пути», говорилъ нѣкогда ревностный западникъ профессоръ Ешевскій, и западники должны помнить, что этотъ законъ непреложенъ теперь, какъ и прежде. Точно также художественная дѣятельность непремѣнно ведетъ къ ретроградству и къ сопротивленію россійскому прогрессу, какъ это доказалъ Тургеневъ Отцами и Дѣтьми, Гончаровъ Обрывомъ, Достоевскій Преступленіемъ и Наказаніемъ, Толстой Войною и Миромъ, Писемскій Взбаламученнымъ Моремъ, Лѣсковъ Некуда, Клюшниковъ Маревомъ, Леонтьевъ Въ Своемъ Краю и проч. Вотъ восемь очень крупныхъ и очень прямыхъ фактовъ, доказывающихъ, что наше словесное художество не ладитъ съ нашимъ западническимъ прогрессомъ. А сколько доказательствъ менѣе крупныхъ и менѣе прямыхъ, но столь же несомнѣнныхъ! Во всякомъ случаѣ, мы думаемъ, что чисто западническій журналъ не можетъ находить главную поддержку въ русской исторіи и русской художественной литературѣ.
Само западничество «Вѣстника Европы», существующее въ немъ помимо его главнаго содержанія, есть нѣчто весьма неопрѣделенное. Это скорѣе видимость, тонъ, внѣшнія формы и пріемы извѣстнаго направленія, чѣмъ его дѣйствительный смыслъ, дѣйствительное содержаніе. Самое сильное и поистинѣ блистательное
30
Вотъ въ какомъ смыслѣ онъ принимаетъ всяческія обличенія, всяческія жалостныя и мрачныя картины, а отнюдь не въ томъ, будто бы во всемъ виноваты власти.
Прибавимъ къ этому, что литература послѣдовательнаго отрицанія падаетъ все ниже и ниже въ разсужденіи силы мысли и художественнаго достоинства. Повѣстей «Дѣла» читать невозможно. Ученыя разсужденія, критика и публицистика представляютъ...... они представляютъ именно тѣ «вялыя, смутныя, безсильно-пространныя разглагольствія», на которыя жалуется одинъ изъ величайшихъ любителей русской журналистики, г. Тургеневъ. Очень мѣтко сказано, и мы не сомнѣваемся, что этотъ отзывъ касается всего больше «Дѣла», хотя и другія изданія не должны обольщать себя мыслію, что г. Тургеневъ не имѣлъ ихъ въ виду.
X.
Таково положеніе нашего западническаго лагеря. Мы указали лишь немногія черты, но если читателямъ дорогъ и важенъ вопросъ, о которомъ идетъ рѣчь, то они извинятъ неполноту картины и не посѣтуютъ на эти отрывочныя замѣтки. Ясно, что западничество разлагается и вырождается. Несостоятельность предъ событіями нашей политической исторіи, несостоятельность передъ явленіями нашей литературы (напр. передъ «Войною и Миромъ» гр. Л. Н. Толстого), рядъ уступокъ, сдѣланныхъ народному направленію, чувство внутренней непослѣдовательности, желаніе отодвинуть назадъ позицію всего лагеря и лукаво замаскировать это отступленіе, чувство отсутствія прочныхъ и ясныхъ идеаловъ, — всѣ эти черты несомнѣнно принадлежатъ нашему западничеству въ настоящую минуту. Серьезныхъ, значительныхъ западниковъ нѣтъ: они въ настоящее время невозможны.
И при всемъ этомъ западничество не только не близко къ паденію, а, напротивъ, наростаетъ съ каждымъ днемъ и никогда еще не было такъ могущественно, не захватывало собою такого множества умовъ. Оно составляетъ нашу привычку, нашъ предразсудокъ, наше старовѣрство, нашу рутину, нашу умственную и нравственную болѣзнь. Поэтому оно прекратится не скоро и будетъ жить и наростать даже при совершенномъ отсутствіи внутренней
31
силы. Но какое же плачевнѣйшее зрѣлище представляетъ въ силу этого литература! Грустно подумать, какою безвкусною и никуда негодною трухою питается обыкновенно наша публика, на какомъ жалкомъ чтеніи растутъ наши юноши и дѣвы! Книги въ родѣ Соціально-педагогическихъ условій умственнаго развитія русскаго народа, или Положенія рабочаго класса въ Россіи имѣютъ величайшій успѣхъ, читаются съ жадностію, признаются плодами великой мудрости и учености. Одно можетъ насъ утѣшить въ этомъ случаѣ: эта публика, составляющая тонкій поверхностный слой русскаго народа, слой вывѣтрившійся и все больше вывѣтривающійся отъ внѣшнихъ вліяній, сама подвергается этимъ вліяніямъ только на поверхности. Большею частію идеи, которыми она питается, сидятъ въ ней не глубоко и при первомъ толчкѣ вылетаютъ изъ нея съ изумительною легкостію. Подобной подвижности и легкости въ мысляхъ еще міръ не видалъ! Да и не можетъ рости глубоко то, что приносится извнѣ, что не имѣетъ крѣпкаго корня въ самыхъ душахъ и сердцахъ людей.
Главное вниманіе въ этой статьѣ было обращено на западничество. По разнымъ причинамъ мы мало сказали о современномъ состояніи славянофильства. Но контрастъ между успѣхами и развитіемъ этихъ двухъ направленій ясенъ и поразителенъ, отчасти уясняется и нашими замѣтками. Въ 1847 году (въ послѣдній годъ своей дѣятельности) Бѣлинскій писалъ: «можетъ быть, мы и дѣйствиетельно не совсѣмъ вѣрно излагали образъ мыслей славянофиловъ и приписывали имъ иногда такія мнѣнія, которыя имъ не принадлежатъ, и умалчивали о такихъ, которыя составляютъ основу ихъ ученія. Но ктоже въ этомъ виноватъ? Конечно не мы, а сами гг. славянофилы. До сихъ поръ ни одинъ изъ нихъ не потрудился изложить основныхъ началъ славянофильскаго ученія, показать, чѣмъ оно разнится отъ извѣстныхъ воззрѣній. Вмѣсто этого у нихъ одни
Намеки тонкіе на то,
Чего не вѣдаетъ никто.»
(Соч. Бѣлинскаго, т. XI. стр. 258.)
Въ этомъ отзывѣ Бѣлинскій былъ юридически совершенно правъ: на судѣ никому нельзя поставить въ вину, что онъ не отгадалъ чужихъ мыслей. Но критикъ, разумѣется, не долженъ бы оправдываться подобнымъ образомъ: на то онъ и критикъ, чтобы быть проницательнымъ и отгадывать дѣло даже по намекамъ. Во всякомъ
32
случаѣ изъ словъ правдиваго и умнаго Бѣлинскаго ясно то положеніе, въ которомъ было тогда славянофильство: оно существовало для читателей только въ намекахъ. Кто рѣшится сказать тоже самое теперь? Теперь слѣдовало бы измѣнить слова Бѣлинскаго такимъ образомъ:
«Многіе писатели потрудились изложить намъ основныя начала славянофильскаго ученія, показать, чѣмъ оно разнится отъ извѣстныхъ воззрѣній. Съ 1847 явилось столько книгъ и выходило столько періодическихъ изданій этого направленія, что смыслъ славянофильства для всѣхъ разумѣющихъ ясенъ, и ясно, что это направленіе сильное, многосодержательное, спокойно и широко развивающееся, имѣющее богатую будущность. Не смотря на то противоположный лагерь, то есть вся масса литературы, до сихъ поръ невѣрно излагаетъ образъ мыслей славянофиловъ, именно приписываетъ имъ такія мнѣнія, которыя имъ не принадлежатъ, и умалчиваетъ о такихъ, которыя составляютъ основу ихъ ученія. Съ юридической стороны подобное поведеніе литературы составляетъ непростительную и тяжкую вину, а съ литературной доказываетъ отсутствіе проницательности и великое оскуденіе критическаго пониманія».
Такъ сказалъ бы Бѣлинскій, какъ человѣкъ умный, честный, чуждавшійся всякаго журнальнаго лукавства и смотрѣвшій на свое литературное дѣло самымъ серьезнымъ образомъ.
Н. СТРАХОВЪ.
18 Янв.
С. В. Ешевскій, бiографическій очеркъ К. Бестужева-Рюмина. Москва. 1869. Стр. XXV.
См. соч. Тург. Изд. Салаевыхъ, т. I, стр. CII.