Страховъ Н. Н. Критика. Послѣднiя произведенiя Тургенева. // Заря. 1871. Февраль. Кн. 2. С. 1–3, 30–31.

<1>

КРИТИКА.

ПОСЛѢДНIЯ ПРОИЗВЕДЕНIЯ ТУРГЕНЕВА.

ПРИЗРАКИ. Фантазiя. 1863.

ДОВОЛЬНО. Отрывокъ изъ записокъ умершаго художника. 1864.

СОБАКА. 1866.

ДЫМЪ. 1867.

ИСТОРIЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА. 1867.

БРИГАДИРЪ. 1867.

НЕСЧАСТНАЯ. 1868. (См. сочиненiя И. С. Тургенева. Ч. V и VI. Москва 1869).

СТРАННАЯ ИСТОРIЯ. Разсказъ. (Вѣстн. Европы 1869, янв.)

СТЕПНОЙ КОРОЛЬ ЛИРЪ. (Вѣстн. Европы 1870, окт.)

СТУКЪ, СТУКЪ, СТУКЪ! Студiя. (Вѣстн. Европы 1871, янв.).

I.

Литературная судьба г. Тургенева очень интересна. Въ его дѣятельности случилось нѣкоторое событiе, переворотъ, переломъ, катаклизмъ….. словомъ, нежданно-негаданно (какъ это всегда бываетъ) упалъ на него такъ сказать ударъ судьбы, и Тургеневъ повидимому утратилъ въ одно время и влiянiе на читателей и прежнюю творческую силу. Его нынче всѣ бранятъ, никто имъ недоволенъ, всѣ удивляются наперерывъ слабости его послѣднихъ произведенiй. И дѣйствительно въ этихъ произведенiяхъ нѣтъ прежней силы, нѣтъ прежней значительности.

Что же случилось? Дѣло, кажется, такое, что о немъ стоитъ подумать. Наша литература вѣдь не пустякъ. Она нынче процвѣтаетъ въ полномъ смыслѣ этого слова; она процвѣтаетъ, ширится и развертывается, тогда какъ, напримѣръ, литература французская, нѣмецкая, англiйская — или падаютъ, или находятся въ застоѣ.

2

Мы говоримъ здѣсь разумѣется о литературѣ въ тѣсномъ смыслѣ, то есть о художественной словесности. Какъ бы строго мы ни стали судить о нашихъ художникахъ слова (а мы, русскiе, всегда расположены строго судить о самихъ себѣ), нельзя не согласиться, что у насъ не мало хорошихъ писателей, что они много сдѣлали, много дѣлаютъ теперь и много обѣщаютъ въ будущемъ. Европейскiе критики, нѣмцы и англичане, находятъ, что наши писатели по силѣ и мастерству своего художества не уступаютъ никакимъ европейскимъ. А что сказали бы эти критики, если бы они могли понять внутреннюю задачу русскихъ писателей, ту задачу, которая составляетъ душу нашей литературы и разрѣшается ею съ такимъ напряженiемъ и успѣхомъ, съ такою глубокою и неутомимою серьезностiю! У насъ нѣтъ установившихся, окрѣпшихъ формъ и воззрѣнiй; у насъ все растетъ, все вновь складывается. Большею частiю наши писатели даже не останавливаются въ своемъ развитiи, а продолжаютъ дѣлать все новые и новые шаги до тѣхъ поръ пока пишутъ. Такъ Тургеневъ выросъ безмѣрно въ сравненiи съ тѣмъ, чего ожидалъ отъ него Бѣлинскiй. Такъ Левъ Толстой поднимался еще правильнѣе и неуклоннѣе, и взошолъ еще выше. Такъ Достоевскiй, не смотря на колебанiя, все еще продолжаетъ подыматься, и для русскаго критика ясно, что, напримѣръ, въ повѣсти «Вѣчный мужъ» этотъ писатель, работающiй такъ давно, сдѣлалъ новый шагъ въ развитiи своихъ идей. Этихъ примѣровъ довольно. Въ силу этого непрерывнаго роста — наша литература теперь уже не та, что была пять лѣтъ назадъ; она растетъ быстро, какъ сказочный богатырь. Уловить душу этого развитiя, его движущую силу, — вотъ задача нашей критики; этой критикѣ есть надъ чѣмъ поработать — предметъ ея достигъ огромной значительности, даже европейской славы (если ужь непремѣнно нужно мнѣнiе Европы), а важность его непонятна только тому, кто не имѣетъ достаточно смысла, чтобы интересоваться духовнымъ развитiемъ своего народа.

И такъ въ нашей процвѣтающей литературѣ случился фактъ самыхъ крупныхъ размѣровъ. Писатель, безспорно занимавшiй долгое время первое мѣсто, любимецъ всего общества и молодого поколѣнiя, вдругъ подвергся гоненiю журналистики и публики. Это подѣйствовало на него такъ, что онъ повидимому потерялъ свою прежнюю силу, и хотя продолжаетъ писать, но очевидно понизилъ свой голосъ. Вотъ уже девять лѣтъ, какъ дѣло находится въ такомъ положенiи. Казалось бы смыслъ его давно долженъ быть ясенъ, а между тѣмъ едва ли это такъ.

3

Вотъ, между прочимъ, свидѣтельство, какое трудное и жестокое дѣло наша литература. Тургеневъ не первый лишается внезапно благоволенiя нашей капризной публики; нѣчто подобное и даже въ гораздо большихъ размѣрахъ случилось съ Пушкинымъ, Гоголемъ, Герценомъ…… Изслѣдованiе этихъ случаевъ весьма любопытно, можетъ дать нѣкоторыя откровенiя относительно нашего духовнаго роста, умственнаго склада нашего общества. Есть очевидно какая-то странная зыбкость, какая-то неустойчивость и лихорадочность въ развитiи нашего общества и нашей литературы. Обыкновенно дѣло идетъ такъ, что писатели перерастаютъ своихъ читателей. Они нравятся толпѣ и бываютъ ея любимцами пока не вполнѣ обнаружили себя, не достигли своего высшаго развитiя. Пока толпа можетъ понимать ихъ по своему, можетъ находить въ нихъ пищу для своихъ нравственныхъ вкусовъ, она ихъ превозноситъ и балуетъ. Но когда понемногу оказывается, что идолъ совсѣмъ не то думаетъ и не туда смотритъ, куда хотѣлось бы толпѣ, она безжалостно, какъ истинная толпа, свергаетъ свое божество и топчетъ его въ грязь. Вотъ жестокая игра, безпрестанно повторяющаяся въ нашей литературѣ и приносящая столько страданiй нашимъ писателямъ. Толпа обыкновенно увѣряетъ, что писатели отстаютъ отъ ея движенiя, что будто они остаются назади, а она впереди; но этому трудно повѣрить и вообще, судя по обыкновеннымъ свойствамъ толпы, и въ частности, по свойству и подробностямъ тѣхъ случаевъ, о которыхъ мы говоримъ. Люди понимаютъ только то, что имъ нравится; для всего остального они слѣпы и глухи. По этому мы мало расположены довѣрять пониманiю толпы и въ случаѣ недоразумѣнiя и разногласiя заранѣе становимся на сторону писателей.

II.

Относительно Тургенева можно впрочемъ замѣтить, что онъ и самъ виноватъ. Едвали бы онъ подвергся такимъ жестокимъ и долгимъ нападенiямъ, если бы онъ самъ не старался всячески дразнить общественное мнѣнiе, дерзко касаться его любимыхъ идей и вкусовъ, дотрогиваться до самыхъ больныхъ и чувствительныхъ мѣстъ. Эта опасная игра не прошла Тургеневу даромъ, но онъ долженъ сознаться, что со своей стороны онъ подвергалъ терпѣнiе общества значительному испытанiю. Какъ будто онъ не <…>

30

художника то, чтò Аполлонъ Григорьевъ назвалъ бы борьбою съ хищнымъ типомъ; вездѣ мысль объ идеальныхъ, мощныхъ и изящныхъ проявленiяхъ души и о контрастѣ этихъ проявленiй съ русскою жизнью. Чужiе идеалы, идеалы хищной жизни, сильныхъ страстей, романическихъ событiй носятся передъ художникомъ и онъ примѣриваетъ ихъ къ нашей дѣйствительности, повидимому такой блѣдной и чуждой красоты.

Напряжонный, безмѣрно-чуткiй и раздражительный идеализмъ слышится намъ у Тургенева, и онъ-то придаетъ его реальнымъ картинамъ колоритъ отталкивающiй, выражающiй и возбуждающiй брезгливость къ ихъ дѣйствующимъ лицамъ. Сквозь видимую мiру брезгливость незримое мiру сочувствiе…. Скажемъ прямо: у Тургенева все вѣрно русской жизни и однако же постоянно чувствуется въ этой вѣрности односторонность, неполнота изображенiя. Въ Дымѣ присутствуетъ по крайней мѣрѣ Татьяна Шустова, которая должна насъ утѣшить за нашихъ Иринъ. Но въ другихъ вещахъ не видать даже издали этого свѣта, горящаго подъ спудомъ русской дѣйствительности.

Что же? Ужели мы станемъ упрекать въ этомъ нашего художника? Ни мало не думаемъ; мы хотѣли только указать на борьбу и работу, совершающуюся въ его душѣ. Дадимъ ему свободу духа и слова, и будемъ пользоваться тѣмъ, чтò онъ намъ даетъ. Работаетъ онъ съ достойной всякаго уваженiя добросовѣстностiю. Мастерство его разсказовъ безъукоризненно. Въ нихъ нѣтъ ни единой невѣрной черты, ни единаго лишняго слова. Публика бранитъ Тургенева, но читаетъ его по прежнему съ жадностiю, по прежнему не пропускаетъ ни одной его страницы. На него устремлены полныя ожиданiя очи. Его  потому и бранятъ, что онъ какъ будто обманываетъ ожиданiя; но ожидать все таки не перестаютъ. И какъ знать? Душевный процессъ, совершающiйся въ художникѣ, можетъ разрѣшиться новымъ наплывомъ бодрости и творчества.

Самый идеализмъ Тургенева намъ очень по душѣ. Пусть онъ развитъ и подогрѣтъ созданiями чужого художества, мечтами и формами иной, не нашей жизни; намъ всетаки слышится въ немъ родное, русское свойство. Мы, русскiе, кажется носимъ въ себѣ задатки идеализма необычайно-высокаго, такъ сказалъ нѣжнаго. Отъ этого зависитъ наша впечатлительность, наша отзывчивость на всякiе идеалы, и вмѣстѣ наша вѣчная неудовлетворенность и своимъ и чужимъ, своимъ даже преимущественно и всего сильнѣе. Въ самой первой молодости бываетъ у людей нѣчто подобное,

31

нѣкоторое чувство отвращенiя ко всему и даже къ себѣ (Вспомните Наташу въ «Войнѣ и Мирѣ», когда она скучаетъ на праздникахъ въ селѣ Отрадномъ). Такъ и мы, юный народъ на сценѣ мiра, часто бываемъ расположены отворачиваться отъ того, съ чѣмъ связаны однакоже всѣми нервами нашей души. Это — время идеаловъ сходящихъ сверху, идеаловъ на воздухѣ, передъ которыми меркнетъ и является безобразною всякая дѣйствительность.

Въ силу подобнаго идеализма Тургеневъ скептически отнесся къ нашимъ партiямъ. Тотъ же идеализмъ составляетъ душу его послѣднихъ произведенiй.

Н. СТРАХОВЪ.

16 Февраля.