Z. Журналистика. «Исторія  Бисмарка», г. Полонскаго. Оцѣнка славянофильства г. Пыпинымъ. Два слова о «хроникѣ» Алексѣй Слободинъ, («Вѣстникъ Европы», декабрь). Г. Авсѣенко, самъ изъясняющій великое значеніе героя его романа. Споръ о норманизмѣ. Появленіе снова бѣсовъ въ «Русскомъ Вѣстникѣ» («Русскій Вѣстникъ», ноябрь) // Санктъ-Петербургскiя Вѣдомости. 1872. № 345. 16 декабря.

ЖУРНАЛИСТИКА.

«Исторія  Бисмарка», г. Полонскаго. — Оцѣнка славянофильства г. Пыпинымъ. — Два слова о «хроникѣ» Алексѣй Слободинъ, («Вѣстникъ Европы», декабрь). — Г. Авсѣенко, самъ изъясняющій великое значеніе героя его романа. — Споръ о норманизмѣ. — Появленіе снова бѣсовъ въ «Русскомъ Вѣстникѣ» («Русскій Вѣстникъ», ноябрь).

Въ декабрьской книжкѣ «Вѣстника Европы» обращаетъ на себя вниманіе статья г. Полонскаго: «Исторія Бисмарка, въ связи съ исторіей его страны». Всѣмъ извѣстно, что Бисмаркъ считается въ настоящее время величайшимъ человѣкомъ, подобно тому, какъ въ свое время считались таковыми Александръ Македонскій, Цесарь, Наполеонъ I. Всѣмъ извѣстно, что каждый великій человѣкъ является продуктомъ историческихъ условій своего времени и народа. Бисмаркъ, конечно, точно такой же продуктъ, и тѣ причины, которыя породили эту великую личность, изслѣдованы съ точностью нѣмецкими и иными біографами и историками князя Бисмарка. Г. Полонскій сообщаетъ, на основаніи этихъ изслѣдованій, «исторію» прусскаго государственнаго человѣка очень живо, съ приличнымъ освященіемъ и съ приличною основательностью. Г. Полонскій подробно объясняетъ сначала, что такое прусское юнкерство, какъ оно возникло, изъ какихъ элементовъ создалось, какое значеніе и какой характеръ оно имѣетъ. Юнкерство сложилось вслѣдствіе особеннаго положенія германскаго дворянства и особыхъ отношеній его къ правительственной власти.

«Германское дворянство — говоритъ авторъ — состоитъ изъ семействъ, которыхъ члены равноправцы». «Они всѣ — cadets; названіе Junker дается слугами безразлично всѣмъ молодымъ дворянчикамъ. Такимъ образомъ германское дворянство, при равноправности всѣхъ членовъ, неминуемо должно было сдѣлаться крайне многочисленнымъ; на той степени отдаленнаго родства, на которой въ Англіи утрачивается уже и самое понятіе о «благородствѣ происхожденія», такъ что потомокъ одной изъ боковыхъ линій королевскаго дома Стюартовъ дѣлается мясникомъ, — въ Германіи каждый отдаленный потомокъ младшей изъ самыхъ боковыхъ линій какого-нибудь графскаго дома, дѣйствительно имѣвшаго могущество въ  XV-мъ или  XVI-мъ столѣтіяхъ, — все еще графъ, такой же графъ, какъ и его праотецъ. Стало быть, какой бы онъ ни былъ бѣднякъ, онъ не можетъ быть прикащикомъ, ремесленникомъ, мастеромъ; значитъ — онъ долженъ служить. Вотъ откуда происходитъ въ Германіи то безчисленное служилое дворянство, которое запружаетъ собою іерархію военную и административную. Все это господа съ длиннѣйшими генеалогическими древами, которымъ нѣтъ иной каррьеры, какъ быть Lieutenant, или по меньшей мѣрѣ Auscultator или Referendarius.

«Если мы перейдемъ теперь въ частности къ дворянству прусскому, то увидимъ, что сама исторія, сдѣлавъ Пруссію государствомъ милитарнымъ и бюрократическимъ, по преимуществу, необходимо придала всему ея дворянству характеръ служилаго сословія, и, поглощая всѣ поколѣнія дворянства, почти въ полномъ его составѣ на службу, должна была неизбѣжно внести и въ самыя свойства прусскаго дворянскаго сословія характеръ бюрократической и въ особенности милитарной дисциплины, послѣдней въ особенности, потому именно, что милитаризмъ въ Пруссіи господствовалъ надъ всѣмъ остальнымъ, составлялъ самую сущность правительственнаго духа ея самое интимное, такъ сказать, содержаніе».

Можно сказать, поясняетъ авторъ далѣе, что всеобщая воинская повинность сообщила всѣмъ пруссакамъ нѣкоторую рѣзкость тона сравнительно съ другими нѣмцами. Новое время, конечно, значительно изгладило эти шероховатости, но не на столько, чтобъ дворянинъ-поручикъ въ душѣ уже совершенно отказался отъ нѣкотораго пренебреженія хотя бы къ самымъ свѣтиламъ  міра неофиціальнаго.

Охарактеризовавъ въ общемъ очеркѣ ту среду, то сословіе, изъ котораго вышелъ знаменитый прусскій государственный человѣкъ, г. Полонскій кратко повѣствуетъ объ его предкахъ. Про предковъ Бисмарка  нельзя сказать, чтобъ они отличались великими или даже намекающими на величіе качествами; они не обнаружили себя такими подвигами, которые бы имѣли выдающееся значеніе. Одинъ изъ предковъ отличался тѣмъ, что, вопреки своему потомку, былъ партикуляристомъ; другой служилъ въ русской службѣ и послѣ паденія Бирона  былъ сосланъ въ Сибирь. Больше о предкахъ ничего не имѣется. Впрочемъ, вотъ еще одно замѣчательное обстоятельство: нѣкоторые изъ предковъ великаго человѣка оказывали такое же нерасположеніе къ клерикаламъ, какое замѣчается въ ихъ знаменитомъ потомкѣ.

Разсказавъ о предкахъ, г. Полонскій переходитъ къ воспитанію Бисмарка въ родительскомъ домѣ. Объ умственномъ образованіи его заботилась отчасти его мать. Что касается отца,то онъ передалъ сыну только одно: страсть къ охотѣ, на которую онъ таскалъ мальчика каждый день. Поступивъ изъ родительскаго дома въ Гёттингенскій университетъ, Бисмаркъ, должно быть, не обнаружилъ особой любви къ научному труду, потому что — замѣчаетъ г. Полонскій — «объ его учебныхъ работахъ въ студенчествѣ біографы говорятъ мало». За то они много повѣствуютъ объ его дуэляхъ и затѣмъ о разныхъ подвигахъ послѣдующаго періода его жизни, въ который онъ получилъ отъ мирныхъ нѣмецкихъ филистеровъ наименованіе «бѣшенаго» Бисмарка. «Всѣ нѣмецкіе біографы — совершенно справедливо замѣчаетъ г. Полонскій — заботливо повторяютъ анекдоты о такого рода подвигахъ великаго человѣка; стало-быть, мы имѣемъ право предполагать, что они нравятся публикѣ. Это особенность всей саксонской расы, что, несмотря на ея высокую образованность, она высоко цѣнитъ физическую силу».

Въ остальныхъ главахъ своей статьи г. Полонскій излагаетъ дальнѣйшую исторію политической карьеры Бисмарка. Изложеніе автора, повторяемъ, очень живо, характеристики различныхъ моментовъ государственной дѣятельности Бисмарка сдѣланы отчетливо и мѣтко. Вообще статья написана прекрасно и представляетъ въ нашей литературѣ едва-ли не лучшую біографію прусскаго великаго человѣка.

Г. Пыпинъ продолжаетъ свои «Характеристики» въ декабрьской книжкѣ «Вѣстника». Въ настоящемъ этюдѣ авторъ заканчиваетъ очеркъ дѣятельности и значенія въ нашемъ общественномъ развитіи славянофиловъ «перваго періода». Въ концѣ этюда почтенный авторъ дѣлаетъ общую оцѣнку славянофильству, очень вѣрную и очень безпристрастную, признавая за нимъ большую историческую заслугу въ дѣлѣ развитія русскаго общества.

Но за всѣмъ тѣмъ заслуга славянофиловъ вовсе не такъ велика, какъ выставляютъ они сами и ихъ послѣдователи и поклонники. Они вовсе не были преобразователями нашей внутренней жизни и науки, а только усилили въ значительной степени интересъ къ народности и разъяснили многіе частные вопросы нашей исторической и бытовой жизни. На этомъ поприщѣ они имѣли предшественниковъ и сотоварищей, принадлежавшихъ отнюдь не къ ихъ ученію, и работали только наравнѣ съ другими, не болѣе. Въ художественной литературѣ народность была внесена помимо славянофиловъ Пушкинымъ, Гоголемъ и писателями его школы.

Въ послѣднее время, прибавляетъ ко всему изложенному г. Пыпинъ, славянофильство начало терять свой первоначальный, нѣсколько исключительный характеръ, и партія славянофиловъ, повидимому, стала увеличиваться: къ ея рядамъ примкнули кой-какіе элементы новѣйшей формации нашего общественнаго развитія. Но это численное увеличеніе славянофильской партіи отнюдь не означаетъ увеличенія ея внутренней силы, отнюдь не служитъ въ ея пользу. Напротивъ, новѣйшіе союзники только вредятъ первоначальному значенію «чистаго» славянофильства. Эти союзники, не имѣя ни таланта, ни прочнаго убѣжденія первыхъ почитателей ученія, разносятъ всякій вздоръ о какихъ-то невѣдомыхъ «народныхъ началахъ», да кромѣ того прибавляяютъ къ этому вздору тотъ хвастливый квасной патріотизмъ, который довольствуется фразами о нашемъ несомнѣнномъ грядущемъ торжествѣ надъ Европой и истребленіемъ кулебякъ и щей съ братьями-словянами. Съ другой стороны, славянофиламъ по нѣкоторымъ предметамъ пришлось говорить въ одинъ тонъ съ «Московскими Вѣдомостями». Въ этихъ «неблагополучныхъ союзахъ» г. Пыпинъ винитъ тѣ самонадѣянныя односторонности славянофильства, которыя, къ сожалѣнію, принадлежатъ къ самой сущности славянофильской школы.

Я до-сихъ-поръ ничего не говорилъ читателямъ о «семейной хроникѣ»: «Алексѣй Слободинъ», печатаемый вотъ уже въ нѣсколькихъ книжкахъ «Вѣстника». Среди современной беллетристики, все болѣе и болѣе принимающей легкій характеръ, эта правдивая и не лишенная внутренняго интереса хроника представляетъ, во всякомъ случаѣ, достойную вниманія вещь. Я постараюсь обратиться къ ней въ слѣдующемъ обозрѣніи, а теперь отъ «Вестника Европы» перейду къ ноябрьской книжкѣ «Русскаго Вѣстника».

Я уже достаточно говорилъ въ предшествовавшихъ обозрѣніяхъ о романѣ г. Авсѣенка: «Изъ-за благъ земныхъ» и о героѣ этого романа Ильяшевѣ, который отличается наклонностями къ обниманію дамъ за талію и похищенію чужой собственности. Въ ноябрьской книжкѣ «Вѣстника» этотъ Ильяшевъ приведенъ авторомъ къ цѣли его стремленій — законному браку съ какой-то богатой княжной. Казалось бы, довольно и этого для г. Авсѣенка: не всякій смертный достигаетъ такого «земнаго блага», какого достигъ его герой. Однако, какъ это оказывается, г. Авсѣенко не только надѣлилъ своего героя всѣми благами, но даже желаетъ его рекомендовать читателямъ, какъ говорится, «съ отличной стороны». Въ концѣ романа, г. Авсѣенко отъ своего лица говоритъ слѣдующее:

«Авторъ опасается, что читатель съ суровымъ негодованѣемъ отнесется къ человѣческому типу, показанному ему въ лицѣ Ильяшева, и не подаритъ его ни снисхожденіемъ, ни сочувствіемъ, что онъ со строгостью моралиста спроситъ: зачѣмъ показали ему эту жизнь, эту натуру, наполненную порочными поползновеніями, уступками совѣсти, узко-матеріальными стремленіями; зачѣмъ эта жизнь, эта натура при паденіи занавѣса остаются торжествующими, вопреки доброму старому правилу, предписывающему выводить въ послѣднемъ актѣ торжествующую добродѣтель и наказанный порокъ? 

Авторъ можетъ сказать въ свое оправданіе лишь то, что онъ старался держаться какъ можно ближе къ истинѣ. Не указывать обществу его пороки, не возвѣщеть ему новую мораль и новыя откровенія было нашею задачей; нѣтъ, мы только хотѣли взять больное общество какъ оно есть, не выдумывая изъ головы собственныхъ героевъ и не ощупывая насильственною (?) рукой скрытыхъ язвъ. Если это больное общество, эта полу-зараженная жизнь обнаружила кое-гдѣ на страницахъ нашего повѣствованія свои недуги — мы не предпринимали къ тому никакихъ усилій. Мы старались только уловить общій духъ времени, отразить тонъ, обобщить ходячія стремленія. Нашъ герой, смѣемъ думать, есть въ тоже время герой нашего времени, представитель той чуждой всякихъ идеаловъ массы, которая стоитъ надъ нами и нечувствительно, но упорно давитъ на насъ».

Что скажете вы объ этой выходкѣ, читатель? Г. Авсѣенко «смѣетъ думать», что его герой «есть въ то же время герой нашего времени». Каково вамъ это покажется? Хорошо наше время, если шалопаи, въ родѣ Ильяшева, съ склонностью къ обниманію встрѣчныхъ дамъ и взыманію платковъ изъ кармановъ, есть его герои! Хорошо наше время, если такіе романисты, какъ г. Авсѣенко, сами развязно указываютъ на великое значеніе «человѣческаго типа», созданнаго ихъ пигмейскимъ творчествомъ! Хорошо наше время, если подобные скромные аттестаты героямъ, выдаваемые отъ авторовъ, печатаются во всеобщее свѣдѣніе! Не знаешь, что подумать про такую выходку: высшая-ли это степень авторской смѣлости, или просто крайняя наивность? За кого же, наконецъ, считаютъ публику эти кропатели беллетристическихъ эпопей, разсказывающіе похожденія грязненькихъ душенокъ? Неужели они думаютъ, что имъ достаточно настрочить три части вздора, чтобъ увѣрить публику въ томъ, что этотъ вздоръ отражаетъ «общій тонъ» и «стремленія времени?» Еслибъ это было такъ, еслибъ «человѣческіе типы», въ родѣ Ильяшева, были героями нашего времени, а авторы, въ родѣ г. Авсѣенка, представителями новѣйшаго художественнаго творчества, то, право, читатель, не стоило бы на этомъ свѣтѣ жить, и тѣмъ паче читать романы. По счастію, какъ ни прискорбно наше время, какъ ни печальны его настоящіе герои, какъ ни жалка его художественная литература, во всякомъ случаѣ, и первые, и вторые, и третьи не подойдутъ подъ уровень творчества г. Авсѣенка и подъ мораль героевъ его скудной фантазіи.

Всего смѣшнѣе, читатель, слѣдующее: эти пигмеи праздной беллетристики, эти романисты, смыслящіе ровно на столько, чтобъ умѣть изобразить клубничные подвиги героя и похищеніе платковъ, — эти господа являются суровыми моралистами. Наше время — растлѣнное время, вопіетъ г. Авсѣенко въ своемъ послѣсловіи къ роману: «Мы отрицаемъ не только идеалы, но даже и тѣ элементарныя силы — науку, искусство, семью — которыя связываютъ человѣческое общество въ одухотворенный организмъ». Спросите г. Авсѣенко, кто отрицаетъ науку, искусство, семью? Онъ вамъ ничего не отвѣтитъ на этотъ вопросъ, ибо слышалъ объ этомъ со стороны можетъ быть, читалъ въ «Гражданинѣ» или «Московскихъ Вѣдомостяхъ», а въ сущности хорошенько самъ не знаетъ кто. Даже его пошлый Ильяшевъ, его излюбленный «человѣческій типъ» не отрицаетъ ничего подобнаго, ибо науки онъ никакой не знаетъ, искусства не понимаетъ, а каррьеру свою кончаетъ законнымъ бракомъ, стало быть намѣреніемъ завести семью. Если кто отрицаетъ всѣ эти вещи, то развѣ только самъ г. Авсѣенко. Относительно науки онъ до такой степени беззаботенъ, что не замѣчаетъ ея колоссальныхъ успѣховъ въ настоящее время: это доказывается увѣреніемъ объ отрицаніи науки въ наши дни. Относительно искусства онъ до такой степени неуважителенъ, что считаетъ кукольныхъ героевъ своего романа творческими типами. Относительно семьи онъ до такой степени небреженъ, что героиню, торгующую отъ живаго мужа своими прелестями, выставляетъ личностью, достойною сочувстія… Ахъ, г. Авсѣенко! Вмѣсто того, чтобъ читать мораль обществу объ его отрицательныхъ качествахъ, прочли бы вы мораль самому себѣ за свое легкомысленное сочинительство и за развязное, чтобъ не сказать больше, возвеличеніе своихъ героевъ и своего произведенія.

Г. Иловайскій вновь является съ новыми доказательствами противъ норманизма и норманистовъ. Въ настоящей статьѣ почтенный ученый вооружается противъ полемики г. Погодина. Подобно г. Костомарову, заявившему недавно, что ученый споръ съ маститымъ московскимъ норманистомъ невозможенъ, г. Иловайскій заявляетъ то же самое. Полемическая тактика достоуважаемаго г. Погодина, говоритъ г. Иловайскій, состоитъ въ слѣдующемъ: онъ ни на чемъ внимательно не остановится, выставитъ рядъ голословныхъ доводовъ, возьметъ у противника тамъ и сямъ отдѣльныя фразы, перепутаетъ его доказательства; напустивъ такимъ образомъ туману, прибавитъ ко всему нѣсколько нравоучительныхъ (да еще ультра-патріотическихъ — скажу я отъ себя) возгласовъ и — дѣло въ шляпѣ. Несмотря, однакоже, на такіе пріемы полемики г. Погодина, г. Йловайскій добросовѣстно разбираетъ всѣ его норманскія ухищренія и добросовѣстно и обстоятельно опровергаетъ ихъ.

Небезъинтересны въ той же книжкѣ «Вѣстника», по своей безъискусственной простотѣ, нѣкоторые изъ «Разсказовъ о двѣнадцатомъ годѣ», записанные и собранные неизвѣстнымъ лицомъ. Въ такихъ разсказахъ очевидцевъ весь драматизмъ великаго историческаго событія является гораздо ярче, чѣмъ въ напыщенныхъ описаніяхъ иныхъ историковъ, изъ книгъ которыхъ публика до-сихъ-поръ по преимуществу получала свои свѣдѣнія.

Г. Достоевскій, послѣ долгаго промежутка, вновь пустилъ своихъ «Бѣсовъ» въ «Русскій Вѣстникъ». Несмотря на всю фантасмогоричность этого романа, несмотря на всю болѣзненность творчества даровитаго автора, все-таки приходится сказать, что «Бѣсы» — едва-ли не лучшій романъ за настоящій годъ. Среди множества эпизодовъ, наполненныхъ страннымъ сочинительствомъ, среди хаоса внѣшняго содержанія романа, въ «Бѣсахъ» встрѣчаются страницы, исполненныя живой правды, встрѣчаются лица, созданные почти художественно. Таковы, напримѣръ, фигуры: Степана Петровича Верховенскаго, идеалиста сороковыхъ годовъ, и губернатора Лембке. Разные современные геніи буржуазной беллетристики — всѣ эти гг. Стебницкіе, Маркевичи, Авсѣенки, Боборыкины, Ахшарумовы, — никогда не создадутъ такихъ типовъ, при всемъ ихъ усердіи и при всей ихъ ловкости. Въ слѣдующей книжкѣ «Вѣстника» обѣщано окончаніе «Бѣсовъ» и, по прочтеніи его, я постараюсь возвратиться къ этому роману.

Z.