Куль хлѣба и его похожденiя, разсказанныя С. Максимовымъ. Съ 105 картинками и рисунками. Спб. 1873 // Дѣло. 1873. № 4. С. 389-393.

<389>

Куль хлѣба и его похожденiя, разсказанныя С. Максимовымъ. Съ 105 картинками и рисунками. Спб. 1873.

Когда г. Максимовъ, при просвѣщенномъ содѣйствiи начальства, путешествовалъ по разнымъ странамъ любезнаго отечества и описывалъ свои странствованiя, то его многiе читали съ удовольствiемъ. Въ водянистыхъ и широковѣщательныхъ сочиненiяхъ его все-таки встрѣчалось кое-что новое и интересное. Но когда онъ усѣлся на мѣстѣ и сдѣлался редакторомъ «Полицейскихъ Вѣдомостей», то вмѣсто путешествiй по стогнамъ столицы, что совершенно подходило-бы къ его наклонностямъ и должностнымъ обязанностямъ, онъ началъ стряпать книжицы для просвѣщенiя меньшей братiи. Книжицы эти — нѣчто въ родѣ блиновъ съ постнымъ масломъ; во-первыхъ, онѣ также тонки и также неудобоваримы, какъ блины; во-вторыхъ, онѣ писаны въ томъ тонѣ, который въ семинарскихъ руководствахъ гомилетики носитъ техническое названiе «съ помазанiемъ». Мы достовѣрно не знаемъ, до какой степени успѣшно торговалъ г. Максимовъ въ калачномъ ряду нашей литературы этими, на постномъ маслѣ, блинами, но полагаемъ, что торговалъ съ прибылью. Ибо послѣ такой мелкой операцiи, какъ продажа блиновъ, онъ пускается уже въ болѣе крупные предпрiятiя и, намоловъ цѣлый «Куль хлѣба», вывезъ его на базаръ продавать мужичкамъ за 3 р. сер. Несомнѣнно, что мужички предпочтутъ купить за 3 рубля настоящаго хлѣба, а не съ максимовской литературной мельницы. Но авторъ

390

предвидѣлъ это обстоятельство и, посвятивъ свою книгу «милымъ дѣтямъ, Ванѣ и Сашѣ», далъ понять почтеннѣйшей публикѣ, что его «Куль» годится и для деревенскихъ мужиковъ и для городскихъ дѣтей. Для привлеченiя покупателей г. Максимовъ пришилъ къ «Кулю» не мало картинокъ и рисунковъ, снятыхъ хотя и съ порядочныхъ оригиналовъ, но выполненныхъ безобразно. Нѣкоторыя картинки, напр. Нижнiй Новгородъ и «Вѣетъ хлѣбъ», до того безобразны, что самъ авторъ счелъ необходимымъ подписывать подъ ними объясненiя въ такомъ родѣ: подъ изображенiемъ мужика съ лопатой: «вѣетъ хлѣбъ; сзади вѣяльщика хлѣбъ сложенъ скирдой», и т. д. Привлекая покупателей картинками, г. Максимовъ кромѣ того, старается прельстить ихъ своимъ острословiемъ и, какъ истый офень, уснащаетъ свою рѣчь шутовскими поговорками, прибаутками и самыми пошлыми словесными фокусами. «Батюшка-овесъ», «матушка-рожь», «хлѣбушко», «стелется по полю рожь колосистая» — подобными фразами испещрена каждая страница максимавскаго «Куля». Вотъ какъ, напр., крестьянская баба говоритъ у него мужу, передавая ему мѣшокъ подъ хлѣбъ: «вотъ тебѣ, мужъ, и отъ моихъ трудовъ праведныхъ на мѣшки и мое немудреное рукодѣлье! Теперь поѣзжай на мельницу. Заказывай муку на себя и на базаръ про людей чужихъ и невѣдомыхъ, про барскаго и купеческаго сына, про попа-батюшку и про нищую и неимущую братiю» (с. 171). Г. Максимовъ, вмѣстѣ со многими другими «друзьями народа», воображаетъ, что главное достоинство народаго писателя заключается въ поддѣлкѣ подъ простонародный языкъ и для того, чтобы понравиться мужику, стоитъ только заговорить съ нимъ тономъ офеня или наметавшагося въ прибауткахъ начетчика. Охъ ты, гой еси сударь-батюшка, Сергѣй Васильевичъ, Максимовъ сынъ! Много ты ѣздилъ, много хаживалъ по святой Руси, много говаривалъ съ мужиками деревенскими, а и все то тебѣ не въ прокъ пошло и не знаешь ты, какъ писать надо, чтобы научить ихъ уму разуму! Хотѣлъ быть народнымъ писателемъ да учителемъ, а вышелъ офенею, офенею да пустомелею!

Какъ ни многорѣчивъ г. Максимовъ, но ему все-таки не удалось-бы написать такой большой «Куль», если-бы онъ говорилъ исключительно о хлѣбѣ и его значенiи въ народной жизни. И вотъ онъ начинаетъ вмѣстѣ съ мукой набивать свой куль всякой

391

всячиной. Онъ описываетъ и родины, и крестины, и крестьянскiя свадьбы и похороны, разсказываетъ мужикамъ о простонародныхъ примѣтахъ, которыя, конечно, лучше его знаетъ каждая деревенская баба, ни къ селу, ни къ городу пишетъ нѣсколько страницъ объ островѣ Таити (стр. 81-86), сообщаетъ тому-же мужику, что въ февралѣ въ Персiи расцвѣтаютъ «fleurs d’orange» (стр. 73), хвастаетъ, что онъ «ѣдалъ самые вкусные сибирскiе пироги, какихъ рѣдко кому доведется ѣсть въ Россiи» (стр. 14), наполняетъ нѣсколько страницъ рисунками земледѣльческихъ машинъ, вовсе не объясняя устройства ихъ и только замѣчая, что онѣ по своей дороговизнѣ недоступны крестьянамъ, и т. д. Вотъ, напр., какими драгоцѣнными свѣденiями обогащаетъ мужика г. Максимовъ: «Вотъ за пестрой недѣлей прикатила и честная широкая масляница, — всемiрный праздникъ (!), самый веселый изо всѣхъ: на горахъ покататься, въ блинахъ поваляться. Блины — пшеничные, яшные, овсяные, гречневые, изъ прѣснаго и кислаго тѣста, изъ манной крупы, изъ творогу, блины съ лукомъ, съ яицами, со снѣтками, съ масломъ, со сметаной и т. д. Не станемъ уже говорить объ оладьяхъ и пышкахъ, которыя въ достаточныхъ семьяхъ замѣняютъ блины и помогаютъ имъ, какъ разнообразiе: гдѣ оладьи, тутъ и ладно, гдѣ блины, тамъ и мы. Безъ пирога не имянинникъ, безъ блиновъ не масляна».. Затѣмъ великiй постъ. «Съ перваго-же дня православная тюря, да какую хочешь кашу, да какой выберешь кисель… Киселемъ брюха не испортишь, для него всегда мѣсто… На выручку къ киселю саламата… Этой саламатой ливенцы орловскiе даже мостъ обломили, когда по горшку со двора вывезли новому воеводѣ» (стр. 17-18). Авторъ такъ восхищается всѣми этими саламатами, кулагами, толокномъ, вообще «хлѣбушкомъ», что, говоря почти объ исключительномъ питанiи русскаго народа преимущественно растительною и дурно обработанною пищею, онъ нетолько умалчиваетъ о вредѣ такого питанiя, но даже полагаетъ въ немъ источникъ какой-то исполинской силы русскаго мужика!.. Вообще онъ изображаетъ послѣдняго самыми розовыми, идиллическими красками. Вотъ, напримѣръ, какъ счастливые максимовскiе пейзане проводятъ зиму: «Старики завалились на печь, дѣвушки засвѣтили лучину, начали прясть; запѣли пѣсни; покатились съ горъ на саночкахъ; ребята въ снѣжки заиграли, потянулись долгiе вечера и длинныя сказки про

392

сильныхъ могучихъ богатырей. А тамъ веселыя святки и развеселая масляница. За то они и веселы, что есть запасы, есть чѣмъ полакомиться, приправить бесѣду яшной брагой или пивомъ» и т. д. (стр. 157). Вообще, «передъ народомъ нашимъ теперь полная возможность догонять и опережать на свободныхъ и широкихъ поляхъ нашей родины всѣ другiе народы» (стр. 56). Правда, что въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ жить плохо, но вѣдь изъ нихъ можно перейти въ другiя: «на св. Руси для рабочихъ людей дорога широкая, для каждаго найдется путь и пропитанiе: иди куда хочешь, въ какую угодно сторону» (стр. 33)!.. Если не хочется ѣсть хлѣба съ мякиной, лебедой или сосновой заболонью, то можно вѣдь и уйти куда нибудь, на Волгу, напримѣръ, бурлачить. Можно и не ходить, потому что, несмотря на мякину и лебеду, въ упомянутыхъ мѣстностяхъ все-таки найдется что нибудь вкусное. На сѣверѣ, напримѣръ, «гдѣ рожь не родится и ячмень съ трудомъ дозрѣваетъ, тѣмъ не менѣе выдуманы очень вкусныя лепешки и булочки, называемыя шанежками. Архангельцовъ за то и зовутъ шанежниками и дразнятъ прозвищемъ шаньга кислая. До того шаньги вкусны, что объ нихъ стосковались голландцы, прибывшiе по зову Петра Великаго на своихъ корабляхъ въ новую столицу Петербургъ вмѣсто Архангельска» (стр. 38). Вообще, народъ нетолько благоденствуетъ самъ, но еще кормитъ своимъ хлѣбомъ Европу, которая, по своей безнравственности, «за нашу хлѣбъ-соль бранится, клевещетъ на насъ, придумываетъ всякiя напраслины» (стр. 292). Читая все это, такъ и видишь передъ собой, во всей своей прелести, того прасола, который, продавая лошадь мужику, сначала началъ хвалить лошадь, потомъ жену мужика и наконецъ до того заврался, что расхвалилъ въ пухъ и себя, и всѣхъ своихъ родственниковъ.

Эхъ, г. Максимовъ, бросьте вы свое сочинительство для народа, и поступайте лучше въ «Гражданинъ». Г. Достоевскiй былъ не хуже васъ; и ужь если человѣкъ, въ которомъ Бѣлинскiй указывалъ чаянiе Израиля, если авторъ «Мертваго Дома», дописавшись до чортиковъ въ своемъ романѣ «Бѣсы», поступилъ въ страннопрiимный домъ кн. Мещерскаго, — то вамъ-то и подавно подобаетъ прiютиться тамъ-же. Въ настоящее время въ «Гражданинѣ» очень хорошо, несмотря на то, что у него

393

почти вовсе нѣтъ подписчиковъ. Гг. Мещерскiй и Достоевскiй удостоились такой чести, что

Ихъ самъ Аскоченскiй замѣтилъ

И, въ гробъ сходя, благословил!..

Называя себя и своихъ единомышленниковъ «убогими вѣщателями природы», редакторъ «Домашней Бесѣды» признаетъ ее вполнѣ солидарною съ «Гражданиномъ» и велегласно взываетъ къ нему: «Такъ давайте-же руку, почтенный «Гражданинъ», и пойдемте вмѣстѣ на дѣло и дѣланiе наше. Вы станете говорить въ гостяхъ, мы — дома». Тщитесь, г. Максимовъ, и новая компанiя Аскоченскаго, Мещерскаго и Достоевскаго прiютитъ васъ. Тогда вы будете признаны великимъ этнографомъ, подобно тому, какъ кн. Мещерскiй провозгласилъ несчастнаго г. Страхова величайшимъ современнымъ философомъ; тогда вы можете сами расхваливать въ «Гражданинѣ» свои произведенiя, какъ это безъ всякаго зазрѣнiя совѣсти дѣлаетъ г. Достоевскiй относительно своего романа «Бѣсы». Тогда вы будете, по крайней мѣрѣ, пристроены къ опредѣленному мѣсту и попадете въ пантеонъ, славный именами Булгарина, Бурачка, Каткова, Мещерскаго, Аскоченскаго и его преемника, Ѳ. Достоевскаго. Теперь-же какъ-то непрiятно смотрѣть на васъ, когда вы появляетесь въ литературѣ, услуживая и нашимъ и вашимъ… Пишите-ка, благословясь, сочиненiе «Куча сору», вмѣсто «Куля хлѣба», да и несите его въ «Гражданинъ». Сей счастливый супругъ «Домашней Бесѣды» приметъ съ радостiю и васъ самихъ, и вашу «Кучу»… Чѣмъ вы хуже г. Страхова, столь взысканнаго милостью кн. Мешерскаго!..