<Ковнеръ А. Г.> Литературные и общественные курьезы. Взятіе Хивы. Новое отношеніе редактора къ сотруднику. Народная драма: «Пить до дна — не видать добра». Какъ хорошо быть акціонеромъ! Зловѣщіе слухи. Сродни ли Петербургъ Вѣнѣ? Отецъ и дочь. Старушка, занимающаяся «непозволительнымъ врачеваніемъ». Г. Эдуаръ Гоппе въ роли германскаго канцлера // Голосъ. 1873. № 170. 21 iюня.

ЛИТЕРАТУРНЫЕ И ОБЩЕСТВЕННЫЕ КУРЬЕЗЫ.

Взятіе Хивы. — Новое отношеніе редактора къ сотруднику. — Народная драма: «Пить до дна – не видать добра». — Какъ хорошо быть акціонеромъ! — Зловѣщіе слухи. — Сродни ли Петербургъ Вѣнѣ? — Отецъ и дочь. — Старушка, занимающаяся «непозволительнымъ врачеваніемъ». — Г. Эдуаръ Гоппе въ роли германскаго канцлера.

— Слышали новость? Читали телеграму? Каково? А еще говорятъ, дисциплина въ войскахъ упала! Да пусть говорятъ, а мы степи-то прошли, и хана не взяли только потому, что убѣжалъ. Нѣтъ-съ! Чтὸ ни говори, а подвигъ, геройство великое одолѣть степь… Да вы читали ли телеграму-то?..

Такъ, въ воскресенье, ничего больше и не было слышно, кромѣ новости о Хивѣ, вѣсть о взятіи которой переходила изъ устъ въ уста и до того заняла всѣхъ, что никто даже не вспомнилъ о гуляньѣ въ Лѣнемъ Саду, и садъ былъ пустъ. Даже намозолила уши эта новость, и это въ одинъ только день! Чтὸ жь будетъ дальше, когда придутъ подробности? Ну, да и новость, признаюсь, не очень новая: ее можно было предвидѣть еще въ мартѣ, когда выступилъ въ походъ первый отрядъ. Конечно, найдутся и такіе, которые припишутъ успѣхи хивинской экспедиціи послѣднимъ реформамъ военнаго вѣдомства; но я не вѣрю никакимъ реформамъ. Если Хива и взята, то войсками, до которыхъ не коснулось еще тлетворное вліяніе реформъ. Вѣдь, дисциплина только и сохранилась еще въ воинахъ — ташкентцахъ, благодаря тысячамъ верстъ, отдѣляющимъ ихъ отъ зданія со львами на Адмиралтейской, противъ Исакіевской! Преувеличивать можно, конечно, все — вонъ и Талбери отказался уже отъ своихъ мнѣній; но я твердъ во взглядахъ, которые почерпнулъ изъ участвующей газетки, и очень сожалѣю, что «совершившійся фактъ» не позволяетъ ей полемничать. То-то наговорила бы! А теперь, воля ваша, неловко. Какъ-то не идетъ ратовать противъ «великаго подвига», принижать его значеніе, когда, въ то же время, всѣ перефразируютъ суворовскій стихъ и уже въ воскресенье, у Арбаза, слышалось:

«Слава Богу, слава намъ!

Хива взята, и мы тамъ!»

Мы тѣмъ болѣе можемъ радоваться этому, что «мы не тамъ», что никакихъ трудностей похода мы не переносили, не шли, въ полномъ вооруженіи, по колѣна въ снѣгу, не пеклись на 50° жарѣ, не проходили жгучими песками. Какъ же намъ-то не радоваться! Еслибъ насъ спросили до начала похода, стὸитъ ли завоевывать Хиву, мы, можетъ быть, сказали бы, что лучше оставить хивинскаго хана въ покоѣ, а исправить сибирскую дорогу, по которой не безъ опасности ѣдетъ даже «самъ (!) начальникъ Пермской Губерніи». Но теперь, когда фактъ совершился, когда

«Хива взята, и мы тамъ»,

отчего же намъ и не радоваться? Въ самомъ непродолжительномъ времени появятся у насъ новые «дѣятели — хивинцы», какъ народились еще такъ недавно въ изобиліи «дѣятели — ташкентцы». Въ чомъ будетъ заключаться ихъ дѣятельность — пока неизвѣстно: но что «хивинская» дѣятельность откроется и что ея поприще будетъ такъ же широко, какъ и «ташкентское» — въ этомъ нельзя сомнѣваться… Это такъ же несомнѣнно, какъ то, что найдутся у насъ и такіе романисты, которые напишутъ романы подъ заглавіемъ: «На еще болѣе далекихъ окраинахъ», и станутъ описывать «хивинскія» картины съ натуры, въ которыхъ будутъ фигюрировать ужь не «мертвыя головы», а разлагающіеся трупы. И это уже выигрышъ не малый, и это уже выгода отъ успѣховъ хивинской экспедиціи! А то мы теперь рѣшительно не знаемъ, чтὸ писать, кого описывать, и если, хоть изрѣдка, появится «геніальное произведеніе», то мы узнаёмъ о немъ только по рекомендаціи его самимъ авторомъ въ качествѣ такового, или по указаніямъ редактора того журнала, въ которомъ геніальное произведеніе появилось. У насъ, просто, утратилось чутьё къ геніальному въ литературѣ, и я очень радъ подобнымъ указаніямъ — по крайней мѣрѣ, знаешь, что произведеніе, которое собираешься чиать, «геніальное произведеніе», что написано оно «несомнѣннымъ талантомъ», человѣкомъ «богатымъ психологическимъ знаніемъ» и т. д. въ этомъ же родѣ.

Въ журналѣ-газетѣ «Гражданинъ» появилось «серьёзное произведеніе», драма, подъ названіемъ: «Пить до дна — не видать добра», комедія въ пяти дѣйствіяхъ изъ народнаго быта (фабричнаго), г. Кишенскаго:

«Серьёзнѣе ничего, по крайней мѣрѣ, не появилось въ нашей литературѣ за послѣднее и, можетъ быть, довольно длинное время… Драма г. Кишенскаго написана для народнаго театра, и написана съ знаніемъ дѣла, съ отчотностью и съ несомнѣннымъ талантомъ, а это главное, особенно теперь, когда почти не является новыхъ талантовъ. Рѣдко, чтὸ читалъ я сильнѣе и трагичнѣе финала четвертаго акта. Нашъ поэтъ (т. е. г. Кишенскій) богатъ психологическимъ знаніемъ народа. Не говорю, что тутъ (т. е. въ драмѣ) совсѣмъ нѣтъ ошибокъ; но въ этомъ произведеніи такъ много истинныхъ достоинствъ, что ошибки эти почти ничтожны. Я увѣренъ, что не ошибаюсь въ твердыхъ достоинствахъ этого серьёзнаго произведенія».

Читатель, конечно, догадался уже, что выписанное мною не мое: предательскія ковычки и несносный петитъ выдали меня! Мнѣ очень жаль, что это говорю не я, а г. Достоевскій, тотъ самый г. Достоевскій, который состоитъ редакторомъ журнала-газеты «Гражданинъ», помѣстившаго на своихъ страницахъ комедію «Пить до дна — не видать добра!» Кàкъ и слѣдуетъ, это говорится въ томъ же нумерѣ «Гражданина», въ которомъ помѣщаются три послѣдніе акта этого произведенія… Радуюсь той искренности, съ какою г. Достоевскій росписывается на десяти страницахъ и расхваливаетъ своего же сотрудника — это напоминаетъ мнѣ тотъ случай, когда редакторъ-Достоевскій расхваливалъ Достоевскаго-писателя и называлъ романъ «Бѣсы» «капитальнымъ произведеніемъ». Для меня дороже взятія Хивы тотъ фактъ, что г. Достоевскій, вѣрующій въ обновляющую силу народа, вдругъ сталъ жалѣть, что «прежній міръ, прежній порядокъ — очень худой, но все же порядокъ — отошолъ безвозвратно». Кого же не развеселитъ такая, напримѣръ, тирада:

«И странное дѣло: мрачныя нравственныя стороны прежняго порядка, эгоизмъ, цинизмъ, рабство, разъединеніе, продажничество нетолько не отошли съ уничтоженіемъ крѣпостного права, но какъ бы усилились, развились и умножились; тогда какъ изъ хорошихъ нравственныхъ сторонъ прежняго быта, которыя все же были, почти ничего не осталось».

Нѣтъ, какъ хотите, а г. Достоевскій сталъ писать «много лучше» теперь, какъ поступилъ на службу «Гражданину», чѣмъ писалъ прежде! Говорятъ, что въ сосѣдствѣ съ княземъ Мещерскимъ не то еще заговоришь; указываютъ на то, что заговорилъ же г. Достоевскій объ очистительномъ свойствѣ каторги и объ излишнемъ великодушіи присяжныхъ; но ставить это въ вину г. Достоевскому никто, конечно, не рѣшится. Чтὸ хорошо, тὸ хорошо, даже и въ «Гражданинѣ»; поэтому, хороша и драма г. Кишенскаго.

Дѣйствіе происходитъ на фабрикѣ. Хозяинъ «штрафы пишетъ не знамо за чтὸ, да провизію отпускаетъ гнилую, да за рублевый чай беретъ два съ полтиной, за ворота не пущаетъ, штобъ провизію у него брали, да штобъ разврату болѣ было»; словомъ, хозяинъ одинъ изъ тѣхъ кулаковъ, которыхъ на Руси немало и которые сознательно, систематически и совершенно хладнокровно грабятъ народъ. Сынокъ кулака — развратный пьяница; съ помощью разнаго «народа», онъ споилъ молодую дѣвушку какимъ-то зельемъ и лишилъ ее невинности, а Ивана, жениха ея, съ помощью пьянаго «міра», отдалъ въ солдаты. Вотъ фабула всей драмы. Савелій Кузьмичъ, фабрикантъ, узнавъ о безчинствахъ сына, Силантія, громитъ его всенародно:

«Такъ вотъ какъ счоты-то сводишь! Ты што надѣлалъ, тварь ехидная? за што сгубилъ ты, окаянный, парня съ дѣвкой? вѣдь ты, паршивый, убивство-было причинилъ.

Силантій (на колѣняхъ). Я, тятенька, заплачỳ!

Савелій Кузьмичъ. Чѣмъ? да тутъ денегъ не возьмутъ! тутъ мало нашихъ тысячъ! Вѣдь тебя, собаку, утопить въ тѣхъ слезахъ, што черезъ тебя прольются! Ты надъ народомъ потѣшаться! Честь дѣвичью губить? да ты кто? Дѣдъ твой землю, вѣдь, пахалъ, а я-то въ подпаскахъ былъ! Черезъ ково мы въ люди-то попали? Вѣдь ихъ кровью да трудами! Слушай, заплачỳ я тебѣ! Клянусь Николаемъ чудотворцомъ, въ солдаты отдамъ тебя! Женилъ бы тебя на ней, да она и теперь за тебя, обносокъ, не пойдетъ! ты изведешь ее, вѣдь ты Каинъ, душегубъ (Машѣ и Ивану)! На колѣняхъ прощенья молилъ бы, да не поможетъ! Глядѣть на васъ сердце разрывается, совѣсть душитъ! Иди окаянный! (тащитъ Силантія вонъ)».

Неужели можно еще говорить, что въ устахъ фабриканта, выжимающаго послѣдній сокъ изъ народа, подобная тирада неестественна? Кто больше «потѣшается надъ народомъ»: отецъ, кормящій этотъ «народъ» гнилою пищею, развращающій его систематически водкою, или сынокъ, который «честь дѣвичью губитъ»? Черезъ кого больше проливаются слёзы: черезъ сына, сгубившаго одного только «парня» и одну только «дѣвку», или черезъ отца, губящаго на фабрикѣ «парней и дѣвокъ» массами? «На пагубу ребятъ своихъ мы туда отдаемъ! Есть ли хоша одна дѣвка безъ распутства, одинъ парень не пьяница — на фабрикахъ-то?» восклицаетъ одинъ изъ героевъ комедіи… Нѣтъ, чтὸ ни говорите, а предварительныя рекомендаціи редакторами произведеній своихъ сотрудниковъ вещь хорошая: знаешь, по крайней мѣрѣ, кàкъ смотрѣть на произведеніе. И, опять же, для писателя этотъ обычай не можетъ быть непріятенъ: кому не лестно сразу попасть въ геніи и серьёзные писатели, а кто же изъ редакторовъ не считаетъ статей своего изданія «серьёзными произведеніями»?

Теперь у меня двѣ задачи: добиться похвалы г. Достоевскаго и заручиться акціями петербургскаго частнаго комерческаго банка. Не думайте, впрочемъ, чтобъ я хотѣлъ играть этими акціями на биржѣ или чтобъ я такъ высоко ставилъ эти «бумажныя цѣнности». Охъ, не вѣрю я этимъ «бумажнымъ» цѣнностямъ! Сгубятъ онѣ насъ и осрамятъ на весь міръ, какъ осрамили Вѣну! Не вѣрю я акціямъ разныхъ гремящихъ на всю Россію банковъ, въ томъ числѣ и частнаго комерческаго: если акціи его поднялись, впродолженіи двухъ дней, съ 251 руб. до 280 руб., это еще не доказываетъ, чтобъ на нихъ былъ дѣйствительно большой спросъ. Ничто не гарантируетъ, что эти самыя акціи не понизятся завтра до 225, до 200 и такъ далѣе по этому склону. Я хотѣлъ бы считаться акціонеромъ частнаго комерческаго банка единственно для того, чтобъ быть соучастникомъ тѣхъ «курьёзовъ», которые разъигрываются въ его правленіи, и знать всѣ закулисныя тайны этого учрежденія. Правда, большинство акціонеровъ частнаго комерческаго банка (какъ, впрочемъ, и всѣхъ другихъ банковъ) мало вѣдаетъ, чтὸ творится въ его операціяхъ; нетолько закулисныя тайны неизвѣстны акціонерамъ, но и самыя обыденныя предпріятія его знакомы имъ, должно быть, больше по слухамъ, чѣмъ по отчотамъ; но я, какъ человѣкъ въ высшей степени самолюбивый, льщу себѣ увѣренностью, что, имѣй я нѣсколько акцій этого счастливаго банка, меня выбрали бы въ директоры, а тогда много для меня выяснилось бы… Очень можетъ быть, что, попрошествіи нѣкотораго времени, я также вынужденъ былъ бы выйти въ отставку, но я, по крайней мѣрѣ, успѣлъ бы запастись достаточнымъ количествомъ «курьёзовъ», чтобъ подѣлиться ими съ читателемъ. Теперь же приходится ходить вокругъ да около и только ощупью, изъ газетныхъ извѣстій, узнавать, чтὸ творится въ этомъ счастливомъ банкѣ. А творится въ немъ дѣйствительно что-то замѣчательное. Въ нѣсколько дней акціи упали до 255 р.; директоры: Тюрстигъ, Громме, Блессигъ, недавно выбранные общимъ собраніемъ, вышли въ отставку; государственный банкъ прислалъ въ комерческій 3,000,000 рублей, а акціонеры ничего не знаютъ, не знаютъ даже, слѣдуютъ ли банку эти три мильйона, или это временная ссуда, чтобъ поддержать банкъ отъ паденія, которое было бы непріятно многимъ и многимъ. Уставъ, правда, предоставляетъ акціонерамъ созывать общее собраніе, когда встрѣчается недоразумѣніе, и требовать отчота у правленія, но акціонеры комерческаго банка молчатъ себѣ да помалчиваютъ и оставляютъ все на волю божію… Право, счастливое правленіе, счастливые акціонеры!

Не успѣли смолкнуть слухи о частномъ комерческомъ банкѣ, какъ другіе, болѣе зловѣщаго характера слухи стали распространяться о международномъ банкѣ, который, будто бы, въ силу закона тяготѣнія, скользитъ внизъ и которому даже государственный банкъ не подаетъ руки помощи… Быстрому стремленію международнаго банка по этому склону обязательно способствуетъ, какъ говорятъ, одинъ извѣстный желѣзнодорожный строитель, который, якобы, долженъ ему ничтожную сумму — всего лишь 7,000,000 рублей и который, несмотря на свою всероссійскую славу и широкую россійскую натуру, не въ состояніи, будто бы, уплатить международному банку эту мелочь. Вѣрить или не вѣрить этимъ слухамъ? Не хотѣлось бы вѣрить, чтобъ банкъ сдѣлалъ такой промахъ и отдалъ въ однѣ руки, одному желѣзнодорожному строителю 

7,000,000 рублей; не хотѣлось бы вѣрить, чтобъ желѣзнодорожный тузъ, строющій и теперь разныя дороги, желалъ бы изъ-за семи мильйоновъ похоронить свою всероссійскую славу; но, будучи свидѣтелями вѣнскаго Krach᾽a, на которомъ провалились финансовые тузы не чета нашимъ, поневолѣ не считаешь невѣроятными слухи и о международномъ банкѣ… Акціонеры же молчатъ и надѣются на милость божью. Они сидятъ у бушующаго моря биржевой спекуляціи и ждутъ тихой, ясной, но, тѣмъ не менѣе, искуственной погоды, которую создадутъ на нѣкоторое время наши финансовые геніи. Болѣе дальновидные изъ нихъ воспользуются благопріятнымъ моментомъ и какъ-нибудь спустятъ свои «бумажныя» драгоцѣнности; остальные же, составляющіе большинство, вылетятъ, какъ говорится на биржевомъ жаргонѣ, въ трубу и, подобно дыму, улетучатся въ воздухѣ…

Подобные уроки, однако, не помѣшаютъ финансовымъ геніямъ создать новые банки и найти новую массу акціонеровъ. Весь курьёзъ биржевой игры въ томъ именно и состоитъ, что всевозможные тяжолые уроки и удары пропадаютъ для игроковъ совершенно даромъ. Какъ всякая азартная игра, биржевая спекуляція имѣетъ своихъ спеціалистовъ и пижоновъ. Спеціалисты, въ свою очередь, подраздѣляются на крупныхъ и мелкихъ. Крупные рѣдко попадаются и, направляя отчасти ходъ биржевыхъ событій, держатъ ухо востро; мелкіе же, рискуя всѣмъ своимъ состояніемъ, лопаются, правда, во время экстраординарнаго Krach᾽a, какъ мыльные пузыри, но скоро опять поднимаютъ голову, выкарабкиваются на болѣе твердую почву и такимъ образомъ дѣйствуютъ и спекулируютъ до новаго Krach᾽a. Другое дѣло — пижоны. Гоняясь за легкою наживой, желая разбогатѣть разомъ, но не зная тайныхъ махинацій биржевой игры, они плывутъ по теченію и подвергаются разнымъ случайностямъ, не подозрѣвая даже, что ими играютъ, какъ пѣшками, и что они составляютъ мертвый матерьялъ, изъ котораго биржевые художники лѣпятъ чтò угодно.

Кто же правъ и кто виноватъ? Разумѣется, виноваты пижоны и правы спеціалисты. На то и щука въ морѣ, чтобъ карась не дремалъ… Почему не стричь овечекъ, когда онѣ безгласны и даютъ себя стричь съ нѣкоторою даже предупредительностью? Почему не учреждать всевозможныхъ бынковъ, когда находятся довѣрчивые люди, сулящіе имъ всѣ свои заработки, когда есть услужливыя газеты, которыя восхваляютъ каждый новорожденный банкъ, какъ маякъ спасенія, когда есть нужные и услужливые люди, которые знаютъ, гдѣ раки зимуютъ, и которые умѣютъ ловко пользоваться чужими слабостями? Почему не прекратить платежей хоть бы въ семь мильйоновъ рублей, когда каждый финансовый тузъ знаетъ, что за такую бездѣлицу его не будутъ сажать въ долговое отдѣленіе и что онъ ничего даже не потеряетъ въ общественномъ мнѣніи? Къ этому слѣдуетъ прибавить еще и лестную для насъ надежду, что Петербургъ скоро превратится въ веселую и пикантную Вѣну. А кто же этому не порадуется? Радуюсь и я, потому, вопервыхъ, что въ веселомъ городѣ веселѣе живется, и, вовторыхъ, въ биржевыхъ созданіяхъ, въ нашъ вѣкъ, болѣе всего курьёзовъ; а я, грѣшный человѣкъ, люблю курьёзы…

Сверхъ финансовыхъ курьёзовъ, Петербургъ напоминаетъ Вѣну и своею «общественною распущенностью», какъ громилъ недавно одинъ витія нашъ Петрополь. Извѣстно, что Вѣна изобилуетъ хорошенькими женщинами и преступленіями. Хорошенькихъ женщинъ у насъ, правда, чрезвычайно мало; но преступленій совершенно достаточно, и въ этомъ отношеніи намъ жаловаться нèчего. Пятнадцатилѣтняя дѣвушка заявляетъ въ участкѣ, что родной отецъ растлилъ ее еще годъ назадъ, и въ теченіи этого времени продолжаетъ жить съ ней вопреки ея желанію. Объ этомъ преступленіи знаетъ и родная мать несчастной; мать протестуетъ, но отецъ-мужъ бьётъ ее до такой степени, что она «два раза вынуждена была лечиться отъ побоевъ». Я знаю, что пасажи растлѣнія дочерей могутъ совершаться и въ Вѣнѣ. Люди вездѣ какъ бы стараются доказать свое происхожденіе отъ животнаго и подчасъ совершаютъ такіе подвиги, на которые не всякій и звѣрь рѣшится. Растлѣніе родителями своихъ дѣтей — преступленіе извѣстное и никого больше не удивляетъ. Но врядъ ли гдѣ-нибудь оно совершается при подобной обстановкѣ, какъ въ рассказанномъ случаѣ. Можно допустить мысль объ изнасилованіи 14-тилѣтней дочери, если преступникъ находится подъ вліяніемъ страсти, т. е. тогда, когда онъ больше не человѣкъ, а животное, или еще хуже животнаго; но всякое воображеніе отказывается вѣрить, чтобъ звѣрь-отецъ продолжалъ свое звѣрство въ теченіи цѣлаго года, чтобъ свидѣтелемъ этого звѣрства была родная мать и чтобъ, наконецъ, ни дочь, ни мать не могли найти защиты противъ преступника, отъ котораго, кажется, первый встрѣчный городовой могъ бы ихъ избавить. Такая зависимость жены отъ мужа, при которой жена не смѣетъ протестовать даже противъ такого вопіющаго преступленія, какъ кровосмѣшеніе, возможно только въ странѣ, гдѣ мужъ — все, а жена — ничто. Не стыдъ же, въ самомъ дѣлѣ, удержалъ несчастную жертву отъ протеста противъ отца; ее также, должно быть, не останавливало сожалѣніе къ нему, чтобъ онъ не попалъ подъ судъ. Не выдержала же она, наконецъ, и пошла искать правосудія! Ни то, ни другое не могло побудить и родную мать скрыть звѣрское преступленіе, продолжавшееся цѣлый годъ. Чтὸ же заставляло мать и дочь такъ долго хранить молчаніе и переносить такую нравственную и физическую пытку? Опять-таки, обычай, по которому отецъ есть глава, а остальные члены семьи — безсловесные члены. Этого-то обычая, этого-то склада ума и понятій, въѣвшагося въ организмъ каждаго члена семьи, нѣтъ въ другихъ странахъ, и, поэтому, наши преступленія имѣютъ свой характеристичный оттѣнокъ.

Есть у насъ, впрочемъ, преступленія, неотличающіяся «русскимъ духомъ» и никакимъ характеристическимъ оттѣнкомъ, а просто общечеловѣческія, если можно такъ выражаться. Читаю, напримѣръ, слѣдующее:

«Вечеромъ, 11-го іюня, дочь штабъ-лекаря пришла въ квартиру надворнаго совѣтника, въ домѣ № 161-й, по Фонтанкѣ, 2-го участка коломенской части, осталась переночевать и въ 2 часа ночи скоропостижно умерла. По вскрытіи тѣла умершей найденъ четырехмѣсячный младенецъ, но причину смерти врачъ опредѣлить не могъ, такъ какъ трупъ, несмотря на недавнюю смерть, уже сильно разложился, а потому младенецъ и желудочная внутренность отправлены во врачебное управленіе для химическаго изслѣдованія. Дознаніемъ обнаружено, что умершая, уходя изъ своей квартиры, сказала прислугѣ, что идетъ къ одной старушкѣ полечиться, а при осмотрѣ квартиры, гдѣ покойная умерла, найдены разные медикаменты домашняго приготовленія, и въ томъ числѣ мышьякъ, стрихнинъ и пригласительныя письма, свидѣтельствующія о занятіяхъ недозволеннымъ врачеваніемъ».

Это, по крайней мѣрѣ, поевропейски! Во всей Европѣ есть «старушки», которыя занимаются «недозволительнымъ врачеваніемъ»; почему не быть имъ и въ Петербургѣ? У насъ, правда, холодный климатъ, но сердцà у насъ горячія, и мы нуждаемся въ разныхъ «старушкахъ», пожалуй, еще больше, чѣмъ другіе… Удивляюсь только скромности нашей полицейской газеты, которая не объявила подробностей о почтенной старушкѣ; по крайней мѣрѣ, мы знали бы, кàкъ ее величать, куда адресоваться къ ней, чѣмъ жаловать. Любопытно намъ знать и того «надворнаго совѣтника», на квартирѣ котораго живетъ эта почтенная старушка, а между тѣмъ, извѣстіе полицейской газеты покрыто какою-то загадочностью. Врачъ, несмотря на вскрытіе тѣла умершей, причину смерти опредѣлить не могъ: трупъ, несмотря на недавнюю смерть, уже сильно, видите ли, разложился. Чтὸ же это за врачъ, который не можетъ опредѣлить причину смерти скоропостижно умершаго? Почему трупъ «сильно» разложился, когда смерть была только «недавняя»? Чтὸ это за опредѣленіе смерти — «недавняя»? Совсѣмъ новый родъ смерти — «недавняя смерть»; такъ и будемъ знать! Изъ полицейскаго извѣстія не видно, когда именно обнаружилась эта незагадочная смерть дочери штабъ-лекаря и сколько времени прошло отъ смерти до вскрытія тѣла. Какъ бы то ни было, всѣ признаки преступленія, причинившаго безвременную смерть молодой дѣвушки, не имѣютъ въ себѣ ничего необычайнаго, никакой характерной особенности, и въ этомъ именно весь трагизмъ его. Сопоставьте же это преступленіе съ предъидущимъ — выйдетъ нѣчто весьма любопытное. Тутъ родной отецъ растлѣваетъ свою дочь и въ теченіи года продолжаетъ преступную связь, на виду жены и матери, пока жертва не рѣшается на отчаянный для нея шагъ, на передачу преступнаго отца въ руки правосудія; а тамъ молодая дѣвушка, чтобъ скрыть плодъ своей любви, рѣшается отправиться къ «старушкѣ», занимающейся «недозволеннымъ врачеваніемъ». Одна дѣвушка, не щадя собственнаго стыда, бѣжитъ отъ преступленія и приноситъ въ жертву своего родного отца; другая —  боясь стыда и позора больше всего, бѣжитъ преступленію на встрѣчу и жертвуетъ ему своего собственнаго ребенка, рискуя при этомъ и своею жизнью. Въ одномъ случаѣ животная страсть довела человѣка до страшнѣйшаго преступленія — кровосмѣшенія и растлѣнія, въ другомъ — облагороженная любовь довела молодую дѣвушку до неменѣе страшнаго преступленія. Къ дочери штабъ-лекаря общественное мнѣніе относится, вѣроятно, съ сожалѣніемъ и состраданіемъ; оно готово было бы простить ей такъ-называемое паденіе, ея faux pas, лишь бы она не прибѣгала къ преступленію, которое покончило съ двумя жизнями; но это же общественное мнѣніе чрезвычайно строго, и совершенно справедливо, къ преступнику-отцу, посягнувшему на гнусное преступленіе. Въ результатѣ же вышло, что такъ сказать, меньшее преступленіе, въ силу давленія общественнаго мнѣнія, кончилось трагически и стὸило двумъ существамъ жизни; совершившій же болѣе тяжкое преступленіе убилъ нравственно свою дочь и подвергалъ ее пыткѣ впродолженіи года; однако, онъ живъ и здравъ.

Нетолько преступленія совершаются у насъ не какъ въ Европѣ, даже многіе наши курьёзы непохожи на европейскіе. Мало того: иностранцы, пріѣзжая въ Россію, чтобъ просвѣщать и осчастливливать насъ, вдругъ забываютъ свое европейское происхожденіе и позволяютъ себѣ такія выходки, за которыя въ Европѣ они подверглись бы публичному осмѣянію. Пріѣхалъ къ намъ нѣкій г. Эдуардъ Гоппе, основалъ типографію и сталъ именоваться съ недавняго времени «содержателемъ типографіи императорскихъ театровъ». Въ этомъ, конечно, нѣтъ ничего необыкновеннаго. Видно братецъ г. Гоппе издаетъ у насъ два разныхъ журнала и началъ-было издавать какую-то «<первая часть слова не отпечаталась – Ред.>леную библіотеку», я и этому не удивляюсь. Но вотъ г. Эдуарду Гоппе вздумалось печатать циркуляры и угрожать редакторамъ газетъ судомъ за что бы вы думали? – за то, что они печатаютъ публикаціи о зрѣлищахъ и увеселеніяхъ безъ его, Эдуарда Гоппе, разрѣшенія! Онъ предписываетъ редакторамъ печатать подобныя объявленія только въ сокращонномъ видѣ и то только испросивъ отъ него прежде письменное разрѣшеніе, безъ предъявленія котораго ни одна редакція не вправь принять подобнаго рода объявленія для напечатанія»… Все это было бы смѣшно, когда бы не было курьёзно.

«Санктпетербургскія Вѣдомости», посвятивъ этому «курьёзу» передовую статью, спрашиваютъ «можетъ ли быть общее право гражданъ предметомъ исключительнаго договора между каким-нибудь вѣдомствомъ и частнымъ лицомъ? Но почему академическая газета не задаетъ слѣдующаго вопроса: можетъ ли какое-нибудь вѣдомство заключить договоръ съ частнымъ лицомъ объ ограниченіи права гражданъ, дарованнымъ имъ высочайшимъ повелѣніемъ? Высочайше утвержденныя правила о печати 1865 года предоставляютъ всѣмъ газетамъ печатать разныя объявленія и рекламы, испрашивая на то годовое разрѣшенія полиціи; между тѣмъ, г. Гоппе заключаетъ контрактъ съ театральною дирекцiею объ ограниченіи этого рода права для другихъ и присвоеніи его только самому себѣ… Недаромъ не люблю я юристовъ: вонъ, выдумали, будто договоръ, заключенный двумя, не можетъ касаться правъ третьяго, а г. Гоппе доказалъ же, что можетъ… Конечно, г. Гоппе не доказалъ еще этого, да, вѣроятно, и не докажетъ: а смѣху онъ успѣлъ уже надѣлать много. И за то спасибо…