<Ковнеръ А. Г.> Литературные и общественные курьезы. Политическая мудрость народныхъ поговорокъ. Благодѣтельное дѣйствіе «самохвальства». Самохвальство «Русскаго Міра». Г. Лѣсковъ равняется Жуковскому, Пушкину и Гоголю, вмѣстѣ взятымъ. «Гражданинъ», производящій своихъ сотрудниковъ въ первые учоные міра сего. Басня г. Достоевскаго. «Бѣсы», восхваляемые ихъ творцомъ. Курьезные свойства героевъ «бѣсовъ». Князь-гражданинъ предъ мировымъ судьей. Тѣлодвиженіе г-жи Филиппо. Дозволяется ли бѣднымъ людямъ болѣть по праздникамъ? Оригинальное «ходатайство». Ходатай по дѣламъ и прачка. Составляютъ ли дѣти реализованный капиталъ? Котъ-мурлыка, замѣщающій г. Тургенева.  Кто авторъ романа «Кто виноватъ?» // Голосъ. 1873. № 18. 18 января.

ЛИТЕРАТУРНЫЕ И ОБЩЕСТВЕННЫЕ КУРЬЕЗЫ

«Политическая мудрость народныхъ поговорокъ. — Благодѣтельное дѣйствіе «самохвальства». — Самохвальство «Русскаго Міра». — Г. Лѣсковъ равняется Жуковскому, Пушкину и Гоголю, вмѣстѣ взятымъ. — «Гражданинъ», производящій своихъ сотрудниковъ въ первые учоные міра сего. — Басня г. Достоевскаго. — «Бѣсы», восхваляемые ихъ творцомъ. — Курьезные свойства героевъ «бѣсовъ». — Князь-гражданинъ предъ мировымъ судьей. — Тѣлодвиженіе г-жи Филиппо. — Дозволяется ли бѣднымъ людямъ болѣть по праздникамъ? — Оригинальное «ходатайство». — Ходатай по дѣламъ и прачка. — Составляютъ ли дѣти реализованный капиталъ? — Котъ-мурлыка, замѣщающій г. Тургенева. — Кто авторъ романа «Кто виноватъ?»

«Не любо – не слушай, а лгать не мѣшай!» Чтò стало бы съ нами, еслибъ намъ мѣшали лгать? Куда мы дѣвались бы съ нашимъ самомнѣніемъ? На чтò намъ пригодилась бы извѣстная наша теорія «закидыванія шапками»? Возможно ли было бы намъ мечтать о возобновленіи Европы «русскою цивилизаціей»? Могли ли бы не ставить на пьедесталъ каждаго «излюбленнаго» нами человѣка и провозглашать его «міровымъ» геніемъ? Смотрѣли ли бы мы сверху внизъ на европейскихъ учоныхъ, признающихъ за женщинами полныя права на высшее образованіе и на равное съ нами участіе въ государственной и общественной жизни?.. То ли дѣло теперь, когда лгать намъ никто не мѣшаетъ! Каждый «излюбленный» человѣкъ признается нами «перломъ созданія»; русскую цивилизацію мы желаемъ распространить нетолько на Бухару, но и на сосѣднюю Германію; на женщинъ мы смотримъ, какъ на поэтическихъ, сантиментальныхъ… самокъ, которыя созданы только для нашей потѣхи и наслажденія, а самихъ себя мы, разумѣется, считаемъ «солью соли» земли. Это самохваленіе, впрочемъ, очень полезно съ одной стороны; мы, по крайней мѣрѣ, не теряемъ присутствiя духа и нескоро поддаемся нашимъ противникамъ. На что, въ самомъ дѣлѣ, было бы похоже, еслибъ, вмѣстѣ съ Европой, мы считали себя «варварами» и предавались самобичеванію?.. Отъ самобичеванія мы нетолько ничего не выиграли бы, но Европа воспользовалась бы имъ для пущаго загребанія въ свои руки нашихъ «несметныхъ» богатствъ. Европа, разумѣется, сама желаетъ, чтобъ мы продолжали считать себя варварами, и тогда ей легче будетъ эксплуатировать насъ. Мы, поэтому, очень хорошо дѣлаемъ, что стараемся высвободить себя изъ пеленокъ и жить своимъ умомъ. Но отъ «варваровъ» до «всемірныхъ геніевъ» — слишкомъ высока лѣстница, и врядъ ли возможно сдѣлать безнаказанно шагъ съ низшей ея ступеньки прямо на верхнюю. Учиться вчера азбукѣ у Европы, а сегодня сдѣлаться ея учителемъ; вчера заимствовать у нея элементарныя свѣдѣнія, необходимыя для ежедневнаго обихода, а сегодня уже возобновить ее нашею доморощенною цивилизаціей — вотъ это-то и составляетъ смѣшную сторону нашего самовосхваленія… Правда, никто намъ не мѣшаетъ лгать, сколько душѣ угодно, но все же нужно и мѣру знать: а вѣдь наши «русскіе лгуны», въ своемъ самохвальствѣ, превосходятъ всякую мѣру…

Я уже разъ обратилъ вниманіе читателя на самохвальный тонъ «Русскаго Міра» и на панегирики, которые онъ постоянно поётъ самому себѣ и своимъ сотрудникамъ. Панегирики эти продолжаютъ акуратно являться и теперь в этой газетѣ, а въ послѣднее время почти не проходитъ нумера, въ которомъ не было бы «похвальнаго слова» тому или другому «уважаемому» сотруднику этой облечонной въ военный мундиръ «Вѣсти». То объявляется ко всеобщему свѣдѣнію, что романъ Вс. Крестовскаго «Панургово Стадо» прочитанъ «всею Россіей», то говорится съ паѳосомъ, что новый романъ г. Стебницкаго «Блудящіе Огни» есть «самое удачное произведеніе даровитаго романиста»; то провозглашается съ тѣмъ же паѳосомъ, что праздничный разсказъ того же г. Стебницкаго «Запечатлѣнный Ангелъ», который появится въ первой книжкѣ «Русскаго Вѣстника» за нынѣшній годъ, «читается по рукописи съ живымъ и непривычнымъ для нашего времени сочувствіемъ» … И дался же этотъ г. Лѣсковъ-Стебницкій своему патрону «Русскому Міру»! Газетка доходитъ до того, что ставитъ своего протежè на ряду съ Жуковскимъ, Пушкинымъ, Гоголемъ… Одинъ г. Лѣсковъ равняется Жуковскому, Пушкину и Гоголю, вмѣстѣ взятымъ!.. Прежде, жалуется «Русскій Міръ», представители литературы были приняты въ высшихъ сферахъ и протежируемы ими; въ недавнее прошлое время высшія сферы не хотѣли имѣть ничего общаго съ представителями нашей литературы; теперь же, благодаря г. Лѣскову-Стебницкому, времена перемѣнились опять къ лучшему. «Тѣмъ съ большимъ удовольствіемъ можемъ мы заявить» — торжественно говоритъ «Руссскій Міръ» и не менѣе торжественно заявляетъ — «что въ настоящее время для художественной литературы какъ будто снова возникаетъ благопріятная пора. Началомъ этого движенія мы обязаны роману даровитаго писателя г. Лѣскова». Неужели г. Лѣсковъ не краснѣетъ, читая подобныя медвѣжьи услуги «Русскаго Міра»? Неужели онъ думаетъ, что найдется хоть одинъ человѣкъ, который приметъ оды, воспѣваемыя ему «Русскимъ Міромъ», за чистую монету? Кто не видитъ въ этихъ навязчивыхъ и приторныхъ похвалахъ романамъ г. Лѣскова очень мелкой и прозаической спекуляціи со стороны редакціи, уступающей своимъ подписчикамъ «знаменитый» романъ рублемъ ниже номинальной цѣны? Ужь не самъ ли г. Лѣсковъ-Стебницкій, сотрудникъ «Русскаго Міра», строчитъ всѣ эти панегирики «даровитому романисту»? Быть не можетъ!

Почтенный «Гражданинъ», умѣвшій въ такое короткое время заслужить такую шутовскую извѣстность, еще больше и искреннѣе придерживается пословицы «не любо не слушай…» и пр. Если «Русскій Міръ» ставитъ своихъ сотрудниковъ выше всего, что было и есть въ Россiи, то «Гражданинъ» считаетъ своихъ сотрудниковъ первыми учоными въ Европѣ… Издалъ г. Страховъ, сотрудникъ «Гражданина», книгу подъ названіемъ: «Міръ, какъ цѣлое», какъ же не похвалить своего «излюбленнаго» человѣчка? И вотъ почтенный «Гражданинъ» спѣшитъ заявить, что «г. Страховъ стоитъ въ высотахъ (?) и глубинахъ европейской мысли, слѣдовательно (?) неизмѣримо высоко надъ современнымъ состояніемъ нашей интелигенціи». Я допускаю, что г. Страховъ могъ высказать въ своей книгѣ нѣсколько давно извѣстныхъ истинъ, что, отличаясь постоянно необыкновенною туманностью въ своихъ философскихъ «воззрѣніяхъ», г. Страховъ, на этотъ разъ, успѣлъ ясно и понятно передать несколько оригинальныхъ мыслей, далеко, впрочемъ, неновыхъ для Европы, но утверждать безапеляціонно, что г. Страховъ стоитъ въ какихъ-то никому непонятныхъ «высотахъ и глубинахъ европейской мысли», и что «слѣдовательно (почему это слѣдовательно — одному «Гражданину» вѣдомо…) г. Страховъ стоитъ неизмѣримо высоко надъ современнымъ состояніемъ нашей интелигенціи» — значитъ, говорить завѣдомую ложь. Кто же не знаетъ г. Страхова? Рецензентъ «Гражданина» не удовлетворяется, однако, этимъ: «пишущій эти строки — говоритъ онъ дальше — не можетъ назвать ни одной европейской книги, которая, въ общедоступной мыслящимъ людямъ формѣ, превосходила бы, по высотѣ кругозора, книгу г. Страхова». Очень можетъ быть, что «Гражданинъ» и его сподвижники дѣйствительно не встрѣтили въ Европѣ учонаго, равнаго г. Страхову — это, разумѣется, дѣлаетъ только честь ихъ основательному и широкому знакомству съ европейскою наукой и съ европейскими учоными, но хвастать здѣсь нèчѣмъ. Оно, конечно, гораздо легче создать своего божка, преклоняться передъ нимъ и желать, чтобъ вся Европа сдѣлала то же самое, чѣмъ сознаться въ своемъ умственномъ убожествѣ и учиться уму-разуму у этой самой Европы; но въ этомъ-то именно и вся комическая сторона нашего самовосхваленія… И въ чомъ собственно великая премудрость книги г. Страхова, которая оставила за собою всю Европу? «Высоты и глубины» книги г. Страхова, по словамъ «Гражданина», состоятъ въ томъ великомъ открытіи, что «естествознаніе есть только переходъ къ наукѣ о духѣ»! «Это великое слово — восклицаетъ рецензентъ «Гражданина» — подъ которымъ подпишутся величайшіе умы европейской образованности!» Мы должны гордиться передъ всею Европой, утверждаетъ онъ далѣе, что такой учоный народился у насъ, въ Россіи, что г. Страховъ есть коренной русскій, что онъ магистръ зоологіи, и т. д. и т. д. Дà, мы, дѣйствительно, должны гордиться, но не тѣмъ, что у насъ родился первый учоный въ мірѣ — Европа, чего добраго, можетъ еще не согласиться съ этимъ — а тѣмъ, что въ лицѣ «Гражданина» у насъ существуетъ первый сатирикъ въ Европѣ… Въ сатирѣ, я увѣренъ, «Гражданину» уступитъ вся Европа.

Поговорка «не любо не слушай» такъ въѣлась въ нравы «Гражданина», что никакая перемѣна въ редакціи ему ужь не помогаетъ. Можно было разсчитывать, что съ вступленіемъ въ редакцію «Гражданина» г. Достоевскаго, человѣка опытнаго и талантливаго, «Гражданинъ» будетъ «знать мѣру» своимъ завираніямъ; но мы горько ошиблись. Самъ г. Достоевскій, заразившись атмосферой «Гражданина», поспѣшилъ, прежде всего, погладить самого себя по головкѣ; затѣмъ, онъ обругалъ нетолько своихъ будущихъ противниковъ, но и антагонистовъ своего собрата по редакціи, князя Мещерскаго. Въ первомъ же нумерѣ «Гражданина» за нынѣшній годъ, новый редакторъ называетъ свой, только-что оконченный романъ «Бѣсы» — «капитальнымъ произведеніемъ» въ русской литературѣ, своего собрата по «Гражданину», князя Мещерскаго, иронически обзываетъ «львомъ», а всѣхъ другихъ нашихъ публицистовъ, издѣвающихся надъ «львомъ», просто «свиньями».

Свинья вызвала льва на дуэль, повѣствуетъ г. Достоевскій; левъ, разумѣется, гордо принялъ вызовъ, но свинья струсила. Чтобъ избавиться отъ бѣды, свинья предъ дуэлью испачкалась такъ, что левъ, придя на назначенное мѣсто, презрительно отъ нея отвернулся, и гордо удалился. «Струсилъ!» рѣшила свинья. Смыслъ этой басни, кажется, ясенъ для каждаго. Гордый левъ — это никто иной, какъ князь Мещерскій, а свинья — вся русская литература, вызвавшая доблестного князя на дуэль. Вотъ чтò значитъ меценатство! Едва только князь Мещерскій успѣлъ выхлопотать для г. Достоевскаго редакторство, какъ г. Достоевскій поспѣшилъ отблагодарить своего патрона публично, величая его львомъ, а его противниковъ — свиньями… Къ несчастью, для князя Мещерскаго самъ «признательный» редакторъ не слишкомъ высокаго мнѣнія о «Гражданинѣ» и его вліяніи на публику. «Я сильно подозрѣваю — говоритъ г. Достоевскій — что «Гражданину» еще долго придется говорить самому съ собою и издаваться для собственнаго удовольствія». Послѣ такого собственнаго признанія со стороны новаго редактора, басню г. Достоевскаго мы можемъ легко объяснить басней дѣдушки Крылова: «Лисица и виноградъ». Еще бы всей русской публикѣ и всѣмъ литераторамъ не быть «свиньями», когда они слышать не хотятъ пустозвонныхъ проповѣдей князя Мещерскаго и врядъ ли будутъ читать бредъ г. Достоевскаго!. А ужь о вызовѣ на литературную дуэль князя Мещерскаго никто и не подумаетъ. Не стòитъ-де онъ этого!

Признавая свой романъ «Бѣсы» «капитальнымъ произведеніемъ», г. Достоевскій окончательно разошолся со мной… Не отрицая въ этомъ романѣ нѣсколько вполнѣ удачныхъ типовъ и много истинно художественныхъ страницъ, я, однако, считалъ его больше «курьёзомъ», чѣмъ романомъ въ настоящемъ смыслѣ этого слова; а тутъ вдругъ самъ авторъ признаетъ его «капитальнымъ произведеніемъ»! Однакожь, я остаюсь при своемъ мнѣніи, и вотъ на какомъ основаніи. Не говорю объ основной идеѣ романа — осмѣяніе и безъ того смѣшныхъ нашихъ доморощенныхъ революціонеровъ — недостойно художественнаго воспроизведенія; не говорю также о томъ, что истинный художникъ не возьметъ для своего «капитального произведенія» цѣликомъ изъ стенографическихъ отчетовъ готовыхъ героевъ и готовыхъ рѣчей. Этого мало: г. Достоевскій беретъ готовыхъ, живыхъ людей, превращаетъ ихъ въ идіотовъ и маньяковъ и заставляетъ ихъ бредить на яву. Онъ не объясняетъ причины, двигающей ихъ неопытными головами и толкающей ихъ на безуміе и погибель, а просто издѣвается надъ своими героями и заставляетъ ихъ рѣзать и вѣшать другъ друга безъ всякаго на то основанія. Главный «курьёзъ» романа состоитъ въ томъ, что всѣ почти герои его или съ ума сходятъ или просто идіотствуютъ, или рѣжутъ другъ друга, или, наконецъ, сами стрѣляются и вѣшаются. Есть въ романѣ герой губернаторъ — онъ съ ума сходитъ; есть тамъ еще одинъ герой, отставной професоръ сороковыхъ годовъ — онъ также сходитъ съ ума и умираетъ; главный герой, сынъ отставного профессора — сводитъ всѣхъ съ ума и убиваетъ безъ всякой причины одного полуидіота и другого полнаго идіота; другой главный герой — женится на идіоткѣ и ни съ того, ни съ сего вѣшается; идіотка-жена и братъ ея идіотъ — зарѣзаны каторжникомъ, который, въ свою очередь, найденъ убитымъ на большой дорогѣ; прекрасная героиня романа — нѣсколько разъ сходитъ съ ума, а затѣмъ, убита народомъ; къ одному герою, послѣ трехлѣтней разлуки, пріѣзжаетъ жена и рожаетъ ему, черезъ нѣсколько часовъ по пріѣздѣ, ребёнка, который вмѣстѣ съ матерью, нѣсколько дней спустя, умираетъ; въ городъ, гдѣ совершаютъ свои подвиги «бѣсы», прiѣзжаютъ «знаменитый» литераторъ и не менѣе «знаменитый» агитаторъ — и обѣ съ ума сходятъ. Словомъ, чтò ни герой, то съумашедшій, убійца, самоубійца. И романъ, изобилующій подобными героями, признается «капитальнымъ произведеніемъ»! Нѣтъ, какъ хотите, а мнѣ кажется, что г. Достоевскій трудился исключительно для меня, чтобъ я могъ внести въ свои «литературные курьёзы» однимъ курьёзомъ больше… 

Не потрудился ли также исключительно для меня князь Мещерскій, явившись самолично къ мировому судьѣ, вызвавшему его въ качествѣ отвѣтчика по иску какого-то г. Сальникова, который жаловался, что «Гражданинъ» недостаточно оцѣнилъ литературный трудъ его, Сальникова? И дѣйствительно, съ какой стати было князю явиться въ камерѣ мирового судьи въ качествѣ отвѣтчика, когда онъ, какъ всѣмъ 

извѣстно, не состоитъ ни редакторомъ, ни издателемъ «Гражданина»? Почему неудовлетворенные сотрудники жалуются на князя Мещерскаго и оставляютъ въ покоѣ законнаго отвѣтственнаго редактора-издателя? Впрочемъ, процесъ г. Сальникова съ княземъ Мещерскимъ такъ интересенъ самъ по себѣ, что я оставляю безъ отвѣта выставленные мною вопросы. Гдѣ и когда бы ни явился князь Мещерскій на публичной аренѣ, онъ всегда доставляетъ обильный матерьялъ для моихъ «курьёзовъ». Не курьёзъ ли, въ самомъ дѣлѣ, что князь Мещерскій выбралъ экспертомъ для оцѣнки литературнаго труда г. Сальникова, редактора журнала «Досугъ и Дѣло», г. Погоскаго? Почему это г. Погоскій такой компетентный судья въ дѣлѣ оцѣнки литературныхъ произведеній? Конечно, потому только, что журналъ «Досугъ и Дѣло» никогда не печаталъ ни одного справедливаго отзыва о «Гражданинѣ»? Что княземъ Мещерскімъ, при его выборѣ, руководила не корыстная цѣль, а дружелюбное отношеніе къ нему журнала «Досугъ и Дѣло», доказывается тѣмъ обстоятельствомъ, что онъ на отрѣзъ отказался отъ экспертизы моего собрата по «Голосу», Нила Адмирари, избраннаго г. Сальниковымъ, потому только, что тотъ, будто, ругаетъ его въ каждомъ своемъ воскресномъ фёльетонѣ. О, доблесный князь, можно ли такъ легкомысленно выдавать себя головой! Вы неоднократно заявляли, какъ въ своихъ передовыхъ статьяхъ, такъ и черезъ своихъ фёльетонистовъ, что не обращаете никакого вниманія на брань, которою осыпàетъ васъ русская печать, а тутъ вдругъ открыто говорите передъ судомъ, что не хотите имѣть судьей человѣка, смѣющагося надъ вашимъ «Гражданиномъ». Еслибъ вы были искренни, еслибъ вы дѣйствительно отличались тѣми христіанскими добродѣтелями, которыя вы отрицаете во всемъ петербургскомъ обществѣ, вы, напротивъ, съ большимъ удовольствіемъ должны были бы принять предложеніе г. Сальникова. Вы этимъ доказали бы свое рыцарское великодушіе, которымъ такъ часто хвастаете; вы имѣли бы удобный случай убѣдить вашихъ «многочисленныхъ» почитателей, что хотите «дѣла», а не слова; вы, наконецъ, много выиграли бы въ глазахъ вашихъ противниковъ, которые увидѣли бы, что вы чужды мелкаго самолюбія и личныхъ разсчотовъ, о чомъ вы сами такъ часто говорили. Вы пропустили такой удобный случай — пеняйте же на себя и не будьте въ претензіи, если русское общество не принимаетъ вашихъ гремучихъ рѣчей за чистую монету и не вѣритъ вашей искренности…

Отъ процеса князя Мещерскаго къ процесу г-жи Филиппо одинъ только шагъ. Всѣ почитатели царицы каскаднаго міра театра Берга въ отчаяніи отъ этого «событія». Дѣло въ томъ, что хранительницѣ нашихъ добрыхъ нравовъ непонравились нѣкоторыя «тѣлодвиженія» г-жи Филиппо и, усмотрѣвъ въ нихъ нарушеніе общественной благопристойности, она привлекла ее, на основаніи не помню уже какихъ статей, къ суду. Хранительницѣ нашихъ добрыхъ нравовъ казалось недостаточнымъ запретить г-жѣ Филиппо воспѣвать «L᾽Amour», что приводило уже въ отчаяніе всѣхъ посѣтителей театра Берга, и теперь она посягаетъ уже на свободу «тѣлодвиженія» и привлекаетъ къ суду любимыхъ публикой артистокъ… Но если мы станемъ запрещать «тѣлодвиженія», то придется закрыть нетолько театръ Берга, Буффъ, Орфеумъ, но и нашъ «народный» александринскій театръ, который безъ «тѣлодвиженія» все равно, что тѣло безъ души… «Тѣлодвиженіе» составляетъ душу современныхъ театровъ, современнаго общества, современной литературы; а тутъ мнятъ запретить это самое «тѣлодвиженіе». Это нетолько несообразно съ нашими современными нравами, но и нисколько непрактично… Запретите «тѣлодвиженіе» въ театрахъ — они опустѣютъ, какъ земскія собранія. Не говоримъ уже, что репресивныя мѣры противъ «тѣлодвиженія» не только не облагородятъ нашихъ добрыхъ нравовъ, но оно, какъ и всякій запрещонный плодъ, станетъ намъ еще милѣе, еще желательнѣе… Къ счастью для Филиппо и для ея «многочисленныхъ» почитателей, мировой судья оставилъ жалобу охранительницы нашихъ добрыхъ нравовъ безъ послѣдствій; но это только по оплошности обвинительной власти, не указавшей мѣстожительства обвиняемой; дѣло же, по существу, еще не кончено, и блюстительница нашихъ нравовъ, вѣроятно, не остановится на полдорогѣ, и «порокъ» будетъ наказанъ… По крайней мѣрѣ, начальство поставитъ на своемъ, и принципъ будетъ спасенъ.

Не знаю только, кàкъ согласовать начальственный принципъ съ природой человѣка, повинующейся только своимъ законамъ? Что дѣлать больному человѣку по праздничнымъ днямъ, когда врачующее начальство вовсе не приказываетъ болѣть? Является больной въ праздничный день въ одну «безплатную» больницу — его толкаютъ въ шею; является онъ въ другую — передъ его носомъ захлопываютъ двери; еле-еле дотащился онъ до третьей — его заставляютъ ждать нѣсколько часовъ сряду, пока врачующее начальство удостоитъ его своимъ взглядомъ. Врачующее начальство, послѣ многихъ мучительныхъ часовъ ожиданія, всетаки, не является, и больной человѣкъ, прибѣгающій къ общественной благотворительности, долженъ воротиться въ убогій свой уголокъ, разумѣется, въ гораздо худшемъ состояніи, чѣмъ онъ вышелъ оттуда. Нѣтъ, бѣдному человѣку никогда не слѣдуетъ болѣть, а по праздникамъ и подавно! Въ то время, когда больной странствуетъ по больницамъ, врачующее начальство дѣлаетъ визиты своимъ мало- и многоуважаемымъ знакомымъ, отъ которыхъ можно выпросить какую-нибудь приличную милостыню для себя, не рискуя, притомъ, попасть за это на скамью подсудимыхъ…

Но пусть голодный человѣкъ протянетъ руку за милостыней, его сейчасъ потащутъ въ участокъ, оттуда къ мировому, а отъ мирового въ тюрьму. Къ несчастью для общественнаго благочинія, тюрьма не пугаетъ больше бѣдняковъ, и если они заявляютъ неудовольствіе на приговоры мировыхъ судей, то единственно на то, что судьи приговариваютъ ихъ къ слишкомъ короткому сроку тюремнаго заключенія. Такъ именно жаловался нѣкій бѣднякъ г. Н-въ, въ мировомъ съѣздѣ, на мирового судью, приговорившаго его къ тюремному заключенію «на одинъ только» мѣсяцъ. «Ужь помышлялъ я не разъ о самоубійствѣ — повѣствовалъ въ мировомъ съѣздѣ нищій Н-въ: кончить, значитъ, съ самимъ съ собою, но воли-то не хватаетъ… Комитетъ о призрѣніи нищихъ выдалъ разъ рубль серебра и пятьдесятъ копеекъ; но много-ль разживешься на эти деньги въ Петербургѣ? Ужь вы, ваше благородіе, соблаговолите и припрячьте въ тюрьму годика хоть на два; по крайности съ голоду не околѣешь, да великаго грѣха надъ собой не сотворишь…» Ихъ благородіе, можетъ быть, снизошло бы къ просьбѣ г. Н-ва, но г. прокуроръ, руководствуясь тѣмъ, что тюрьма не богоугодное заведеніе, полагалъ Н-ву въ «ходатайствѣ» отказать. Мировый съѣздъ, соглашаясь съ мнѣніемъ обвинительной власти, постановилъ: просьбу г. Н-ва оставить безъ послѣдствій. Чтò же теперь придется дѣлать Н-ву? Не остается ли ему единственное, хотя незаконное, противоестественное, но никакому закону неповинующееся средство «сотворить надъ собою грѣхъ»? И послѣ такихъ «пасажей», мы еще удивляемся, что у насъ завелась «мода» на самоубійства! Правда, есть такіе субъекты, которые и въ самой тюрьмѣ желаютъ наложить на себя руки, какъ тотъ отставной поручикъ, который три раза уже покушался на самоубійство; но здѣсь, по крайней мѣрѣ, сомнѣваются въ нормальномъ состояніи его умственныхъ способностей. Люди же въ здравомъ умѣ никогда не рѣшатся кончить свою жизнь смертью, имѣя готовый столъ и квартиру, готовое платье и преисправную прислугу, слѣдящую за каждымъ движеніемъ «жильца» и неусыпно заботящуюся о сохраненіи его здравымъ и невредимымъ. Не будетъ ли цѣлесообразнѣе, если комитетъ о призрѣніи нищіхъ сольется съ комитетомъ о тюрьмахъ и предоставитъ послѣднему заботиться о бѣдныхъ, желающихъ «совершить надъ собою грѣхъ»? Мнѣ кажется, долговое отдѣленіе могло бы служить, съ гораздо большею пользой для общества и государства, пристанищемъ для нищихъ, неимѣющихъ крова и мёрзнущихъ на улицѣ, чѣмъ для несостоятельныхъ должниковъ, имѣющихъ, большею частью, «готовый столъ и домъ» у себя дома и приносящихъ кредиторамъ только непроизводительныя затраты. Кàкъ ни непріятно многимъ нашимъ жуирамъ очутиться въ Тарасовкѣ, но опытъ доказалъ давно, что долговое отдѣленіе нисколько не достигаетъ своей цѣли: истинный «дѣлецъ», нежелающій платить долговъ, всегда найдетъ средство избѣгать Тарасовки; дѣйствительно же несостоятельный должникъ даромъ только будетъ томиться въ долговомъ отдѣленіи и, кромѣ матерьяльнаго убытка, ничего не принесетъ кредитору. Во многихъ европейскихъ государствахъ личное задержаніе за долги давно отмѣнено — оно будетъ отмѣнено, раньше или позже, и у насъ. То ли дѣло, еслибъ долговое отдѣленіе предоставили нищимъ! по крайней мѣрѣ, число противоестественныхъ покушеній уменьшилось бы значительно… 

Не хотѣлъ, напримѣръ, нѣкій г. Бакъ, ходатай по дѣламъ и «стоящій всегда за законъ», платить прачкѣ 18 руб., и не платилъ. Несчастная прачка добилась исполнительнаго листа, но у «стоящаго всегда за законъ» г. Бака никакого имущества не оказалось, и еслибъ не особенно счастливый случай, прачка не увидѣла бы своего долга, какъ своихъ ушей… Дѣйствіе происходитъ въ мировомъ съѣздѣ. Ходатай по дѣламъ, незаплатившій прачкѣ 18 р., щегольски одѣтъ: у него золотые часы и золотая цѣпочка. Къ нему подходитъ судебный приставъ и приглашаетъ его въ отдѣльную комнату. Ничего не подозрѣвая, г. Бакъ беззаботно слѣдуетъ за исполнителемъ закона. «Не угодно ли вамъ будетъ заплатить 18 рублей?» вѣжливо спрашиваетъ исполнитель закона. — «Кому это?» наивно спрашиваетъ ходатай по дѣламъ. — «Вотъ этой прачкѣ». — «А! Но у меня нѣтъ никакого имущества… Вы были у меня дома и сами убѣдились… Чтò же вамъ отъ меня угодно?..» — «Не угодно ли вамъ будетъ вручить мнѣ эти часы, которые на васъ?» хладнокровно говоритъ исполнитель закона. — «Какъ, часы?» восклицаетъ ходатай, застегиваясь на всякій случай: «вы не имѣете никакого права… Я всегда стою за законъ… Законъ прежде всего… Вы должны явиться ко мнѣ на домъ. Тутъ не мѣсто»… — «Напрасно вы застегиваете сюртукъ», хладнокровно говоритъ судебный приставъ: «вы или заплатите деньги, или отдадите часы… Законъ именно повелѣваетъ мнѣ взыскать съ васъ, гдѣ бы вы ни были». —«Нѣтъ, я не позволю… Вы нарушаете законъ… Я всегда стою за законъ… Вы не имѣете права…» горячится г. Бакъ и хочетъ удалиться. Но исполнитель закона останавливаетъ его и внушительно указываетъ на очутившагося тутъ вдругъ городового. Стоящій за законъ ходатай по дѣламъ все еще артачится (чтобъ не уронить себя), но повинуется. Часы и цѣпочка очутились уже у прачки, и храбрый «ходатай» просилъ только, чтобъ ему воротили цѣпочку, такъ какъ одни часы могутъ удовлетворить прачку. Прачка снизошла къ просьбѣ г. Бака и великодушно отдала ему цѣпочку… Итакъ, не подвернись этотъ несчастный для г. Бака случай, нашъ «ходатай по дѣламъ» продолжалъ бы щеголять въ золотыхъ часахъ и золотой цѣпочкѣ, а несчастная прачка, работавшая не одну недѣлю на «стоящаго всегда за законъ», такъ и не получила бы своихъ денегъ! Для этихъ ли господъ существуетъ долговое отдѣленіе?..

Долговое отдѣленіе, вѣроятно, также не страшно для такихъ должниковъ, которые хотятъ платить свои долги своими собственными дѣтьми. Къ мировому судьѣ являются два крестьянина. Истецъ ищетъ съ отвѣтчика 105 рублей, слѣдующихъ ему за воспитаніе, впродолженіи четырехъ лѣтъ, мальчика, сына отвѣтчика. Не имѣя чѣмъ уплатить, отвѣтчикъ прямо говорилъ: пусть совсѣмъ возьметъ мальчика, а денегъ у меня нѣтъ. — «Но у меня самого пять человѣкъ дѣтей, которыхъ кормить нечѣмъ», возражалъ истецъ. Мировой судья, невстрѣчавшійся еще ни разу въ своей практикѣ съ такимъ чрезвычайнымъ случаемъ, былъ въ недоумѣніи. Онъ, однако, рѣшилъ, что отецъ обязанъ уплатить требуемыя отъ него деньги не живымъ матерьяломъ, неимѣющимъ уже на рынкѣ никакой цѣны, а кредитными бумажками. Крестьяне вышли изъ камеры мирового судьи, почосывая затылки, и я увѣренъ, что истецъ не запряталъ отвѣтчика въ Тарасовку. Я увѣренъ даже, что истецъ, имѣющій пятерыхъ дѣтей, которыхъ кормить нечѣмъ, принялъ опять къ себѣ мальчика несостоятельнаго должника и не отдалъ его отцу, желавшему уплатить имъ свой долгъ. Тамъ, гдѣ пять человѣкъ не умираютъ съ голоду, не умретъ и шестой, вѣроятно, думалъ истецъ и оставилъ все на волю божію.

На волю божію, должно быть, оставила также редакція «Недѣли» своихъ читателей, которымъ она обѣщала новую повѣсть г. Тургенева, но обѣщанія своего не исполнила. Вмѣсто повѣсти г. Тургенева, на первыхъ страницахъ «Недѣли» мурлыкаетъ какой-то котъ. Я не говорю, чтобъ читатели «Недѣли» были за это въ претензіи. Иная повѣсть г. Тургенева ничѣмъ не отличается отъ мурлыканья кота, а иная «сказка» кота-мурлыки не уступитъ въ смыслѣ и содержаніи любой повѣсти г. Тургенева. Но зачѣмъ обѣщать? Зачѣмъ хвастаться тѣмъ, чего нѣтъ? Не одобряю! Не одобряю я и г. Достоевскаго, предложившаго мнѣ слѣдующій курьёзъ въ послѣднемъ нумерѣ «Гражданина»:

Этотъ смѣхотворный журналъ въ одной статейкѣ говоритъ о невозможныхъ «Вспоминаніяхъ» г. Бурнашева, которыми наполняются многіе наши журналы и газеты и которыя, по словамъ «Гражданина», отличаются страшными нелѣпостями, анахронизмами и безсовѣстною ложью. Въ этомъ, конечно, нѣтъ ничего новаго, и мы уже давно измѣнили поговорку «лжотъ, какъ календарь» на «лжотъ, какъ Бурнашевъ». Но въ томъ же нумерѣ «Гражданина» печатается продолженіе «Дневника писателя» самого редактора, г. Достоевскаго, гдѣ встрѣчаются такія же нелѣпости, какъ и въ «Вспоминаніяхъ» Бурнашева, все перезабывшаго. Такъ, между прочимъ, г. Достоевскій приписываетъ Чернышевскому «знаменитый» романъ: «Кто виноватъ?». Нехорошо, г. Достоевскій! Говоря о себѣ и о чрезвычайно щекотливыхъ предметахъ, вамъ слѣдовало бы быть болѣе точнымъ и внимательнымъ, тѣмъ болѣе, что воспоминанія о подобныхъ людяхъ еще свѣжи въ нашей памяти. Вамъ, конечно, есть чтò вспомнить, и чѣмъ болѣе вы будете вспоминать, тѣмъ болѣе мы будемъ вамъ благодарны, но Бога ради не идите по стопамъ г. Бурнашева; оставьте ему ложь — она его по праву…