<Ковнеръ А. Г.> Литературные и общественные курьезы. Проектъ Графа Орлова-Давыдова. Невинная мистификація, вводившая въ заблужденіе учоныя редакціи и учоныхъ критиковъ. Кто лучше? Наивныя жалобы редакціи «Вѣстника Европы». Тамбовскій мировой судья. Кореспондентка «Гражданина» и курьёзныя «замѣтки» г. Достоевскаго. Новый способъ производства въ «учоные». // Голосъ. 1873. № 185. 6 iюля.




ЛИТЕРАТУРНЫЕ И ОБЩЕСТВЕННЫЕ КУРЬЕЗЫ.

Проектъ Графа Орлова-Давыдова. — Невинная мистификація, вводившая въ заблужденіе учоныя редакціи и учоныхъ критиковъ. — Кто лучше? — Наивныя жалобы редакціи «Вѣстника Европы». — Тамбовскій мировой судья. — Кореспондентка «Гражданина» и курьёзныя «замѣтки» г. Достоевскаго. — Новый способъ производства въ «учоные».

«Положеніе вещей у насъ подходитъ весьма «близко къ ослабленію, если не къ уничтоженію вовсе, семейной жизни. Нарушеніе законовъ «религіи входитъ въ обычаи рабочаго народа и «какъ бы оправдывается потребностями хозяйства»…

Читатель, вѣроятно, думаетъ, что выписанныя мною строки взяты изъ «Гражданина» и высказаны княземъ Мещерскимъ; на этотъ разъ онъ горько ошибается. Опасеніе за семейство и религію высказано на этотъ разъ либеральнымъ журналомъ, «Вѣстникомъ Европы», и я вижу въ этомъ обстоятельствѣ радостное для меня знаменіе времени. Идеи покойной «Вѣсти», проповѣдуемыя до сихъ поръ только «Русскимъ Міромъ» и «Гражданиномъ», нашли, наконецъ, горячаго защитника въ лицѣ графа В. Орлова-Давыдова, который напечаталъ въ «Вѣстникѣ Европы» утѣшительную для меня статью: «Земледѣліе и землевладѣніе» и доказываетъ, что «прежде (то-есть, до освобожденія крестьянъ) крестьяне располагали большимъ оборотнымъ капиталомъ въ видѣ скота. Въ настоящее время проживающее промысломъ населеніе сохранило прежній видъ благосостоянія и устройства, а хлѣбопашцы живутъ такъ же неопрятно и грязно, какъ прежде, при меньшемъ довольствѣ противъ прежняго». Итакъ, лагеря покойной «Вѣсти» и здравстующаго «Русскаго Міра» прибыло: «Вѣстникъ Европы», наконецъ, открылъ глаза и узналъ, откуда вѣтеръ дуетъ…Идея крупнаго землевладѣнія, такъ облюбленная послѣдователями «Вѣсти», составляетъ суть статьи графа Орлова-Давыдова, и онъ совѣтуетъ даже, «для того чтобъ спасать небольшія имѣнія отъ раздробленія», сдѣлать нѣкоторыя измѣненія въ «Сводѣ Законовъ» — другими словами: устроить у насъ, какъ въ Англіи, майораты. И прекрасно! Отчего не устроить и майоратовъ? Пусть устроиваитъ. Я первый порадуюсь этому: будетъ курьёзное явленіе… «Не подлежитъ сомнѣнію — говоритъ графъ Орловъ-Давыдовъ — что въ каждомъ государствѣ землевладѣніе должно являться удѣломъ самыхъ богатыхъ людей, и, наоборотъ, земледѣліе выпадаетъ на долю бѣднѣйшей части населенія». Съ достиженіемъ этого идеала, крупнымъ землевладѣльцамъ необходимо будетъ предоставить бòльшія политическія права; настоящій же порядокъ вещей ни къ чему не годится. «Отсутствію всякаго политическаго представительства помѣщика — жалуется графъ Орловъ-Давыдовъ — противопоставлялась возможность возвышаться и пріобрѣтать вѣсъ посредствомъ государственной службы. Мѣстное дворянство должно было все болѣе и болѣе падать нетолько въ средствахъ жизни, но и въ общественномъ мнѣніи, и самый почтенный отецъ семейства, недостигшій посредственнаго чина, бывалъ осмѣянъ, какъ недоросль, и оставался беззащитнымъ отъ притѣсненій полицейскихъ чиновниковъ».

Бѣдные почтенные отцы семейства! Всякій полицейскій чиновникъ обижаетъ ихъ, а они, беззащитные, должны молчать… На чтò это похоже? Какой-нибудь чиновникъ, можетъ быть, изъ мѣщанъ даже, возвышался и пріобрѣталъ вѣсъ «посредствомъ государственной службы», а помѣщики не имѣли никакого «политическаго представительства». И чтò такое государственная служба? Кому она оказываетъ услуги, какъ не тѣмъ же крестьянамъ и мѣщанишкамъ, которые составляютъ чуть не 99/100 населенія всего государства… Долженъ ли имѣть вѣсъ человѣкъ, работающій въ пользу людей, которыхъ некуда дѣвать? То ли дѣло крупный землевладѣлецъ! Онъ — человѣкъ избранный; ему, поэтому, подобаютъ всякій вѣсъ и значеніе и всякія «политическія представительства». Помѣщиковъ, сравнительно, такъ мало, что слѣдуетъ дорожить каждымъ изъ нихъ, а тутъ крестьянамъ предоставляютъ землю, полную свободу и даже нѣкоторую власть по избранію!

«У насъ придумали — приводитъ графъ Орловъ-Давыдовъ слова «извѣстнаго» (?) землевладѣльца, В. А. Краинскаго — составить общину, исключительно крестьянскую, съ избраніемъ однихъ крестьянъ начальниками этой общины, такъ что высшіе, болѣе образованные классы должны сноситься, по своимъ обыденнымъ нуждамъ, съ начальниками общины, невѣжественными и неспособными, по узкости своихъ понятій, возвыситься до равноправнаго охраненія интересовъ всѣхъ классовъ, живущихъ въ одной мѣстности. Такимъ образомъ, потеряна всякая нравственная и политическая цѣль поднять низшія сословія до уровня образованія высшихъ, а принята обратная система приниженія высшихъ до уровня невѣжества низшихъ классовъ»… «Скажемъ только, что у всѣхъ цивилизованныхъ народовъ правосудіе вручается лучшимъ, способнѣйшимъ людямъ, спеціально знакомымъ съ установленными въ государствѣ законами; въ Россіи придумали наоборотъ: безапеляціонный крестьянскій судъ, основанный на произволѣ безграматныхъ, невѣжественныхъ судей — явленіе безпримѣрное въ новѣйшей исторіи.

Возрадуйтесь же «Русскій Міръ», «Гражданинъ» и tutti quanti! Не вы одни теперь стоѝте за уничтоженіе крестьянскаго самоуправленія, но и «извѣстные» землевладѣльцы Краинскіе, публицисты графы Орловы-Давыдовы и, чтò всего для меня отраднѣе — либеральный òрганъ «Вѣстникъ Европы», обратившійся на путь истины. Правительство обвиняется въ «приниженіи высшихъ до уровня невѣжества низшихъ классовъ», крестьянскій судъ признаётся «безпримѣрнымъ явленіемъ въ новѣйшей исторіи»… Радость почтенныхъ òргановъ можетъ еще увеличиться тѣмъ обстоятельствомъ, что подъ опредѣленіемъ «крестьянскій судъ» можно разумѣть не одинъ только волостной, но и судъ присяжныхъ. Въ самомъ дѣлѣ, не случается ли сплошь дя рядомъ, что «безграматные, невѣжественные» крестьяне «безапеляціонно» судятъ благорожденныхъ землевладѣльцовъ? Вѣдь нѣвежественные крестьяне не щадятъ никого; даже осудили недавно князя Урусова за то только, что онъ «проучилъ» собственнаго сынка… Такихъ примѣровъ немало «въ новѣйшей исторіи» суда присяжныхъ, а это, какъ хотите, не должно быть больше терпимо…

Но положеніе несчастныхъ землевладѣльцовъ не ограничивается этими бѣдствіями. Крестьянскій надѣлъ, по словамъ графа Орлова-Давыдова, поглощаетъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ все бывшее помѣщичье имѣніе; число крупныхъ землевладѣльцовъ очень невелико, и, «правду сказать, ихъ положеніе, среди окружающихъ ихъ сельскихъ общинъ, вовсе непривлекательно»; они лишены почти всякой возможности оказывать своимъ присутствіемъ пользу мѣстному населенію; они не имѣютъ никакой власти и никакого вліянія на мѣстное управленіе; они остаются безсильными зрителями опустошительныхъ пожаровъ: помѣщики не имѣютъ права вмѣшательства ни въ какіе распоряженія для предупрежденія или прекращенія пожара; они, наконецъ, не имѣютъ никакого вліянія на народное воспитаніе, такъ какъ «направленіе обученія и утвержденіе программы преподаванія не зависятъ отъ помѣщика, а отъ земства».

Въ виду такого «ненормальнаго порядка вещей», графъ Орловъ-Давыдовъ предлагаетъ:

Ввести у насъ законодательнымъ порядкомъ майораты; предоставить какія-нибудь льготы помѣщикамъ пріобрѣтать участки земли, выкупленные крестьянами въ собственность, для того чтобъ увеличить свои имѣнія; предоставить бывшимъ помѣщикамъ правà на полученіе отъ крестьянъ, и при обязательномъ выкупѣ, дополнительнаго платежа до размѣра полной капитальной суммы, а если крестьяне не согласятся, то требовать отъ нихъ возвращенія надѣловъ; предоставить помѣщикамъ право, въ случаѣ накопленія недоимокъ, требовать отрѣзки отъ надѣла крестьянъ участка земли и передачи онаго въ полное свое распоряженіе; запретить крестьянамъ открывать питейныя заведенія на разстояніи одной версты отъ усадьбы помѣщика; разрѣшить, наконецъ, крестьянамъ, неуплатившимъ выкупной ссуды, продавать выкупныя земли прежнимъ своимъ помѣщикамъ съ переводомъ всего или части долга по выкупной ссудѣ.

Съ осуществленіемъ пожеланій графа Орлова-Давыдова, я увѣренъ, наступитъ, къ полному моему удовольствію, то блаженное царство крупныхъ землевладѣльцовъ, котораго такъ ожидала покойная «Вѣсть» и которое не приходилось по вкусу долгое время представителямъ пустозвонной либеральной печати, въ томъ числѣ и «Вѣстнику Европы». Теперь же, когда и этотъ журналъ обязательно предлагаетъ проекты крупныхъ землевладѣльцовъ, эти благодѣтели, можно надѣяться, окончательно упрочатъ счастіе страшно обѣднѣвшихъ, вслѣдствіе освобожденія, крестьянъ…

Превращеніе либеральныхъ òргановъ печати въ òрганы послѣдователей questiеns et désires покойной «Вѣсти», слава Богу, совершается у насъ такъ же легко, какъ и любая литературная мистификація. Нѣсколько времени назадъ, полковникъ Николай Ястржембскій чистосердечно сознался въ одной, далеко неблаговидной выходкѣ, которую онъ выкинулъ относительно Гоголя и своего пріятеля, М. М. Богоявленскаго, и которая ввела въ серьёзное заблужденіе критиковъ «Вѣстника Европы». Желая узнать отзывъ «журнала исторіи, политики, литературы» о мистификаціи г. Ястржембскаго, которая касалась публицистовъ «Вѣстника Европы» довольно близко, я съ нетерпѣніемъ ожидалъ появленія седьмой книжки этого журнала и ничего не говорилъ съ читателями по поводу означеннаго курьёза. Но, не найдя въ послѣдней, іюльской книжкѣ «Вѣстника» ни одного намёка относительно легкомысленной выходки г. Ястржембскаго, считаю нелишнимъ разсказать объ этой курьёзной исторіи. Дѣло въ томъ, что въ январской книжкѣ «Русской Старины» за 1872 годъ были напечатаны «варіанты» трехъ первыхъ главъ второй части «Мертвыхъ Душъ». Редакція «Русской Старины» при этомъ заявила, что варіанты переданы ей М. М. Богоявленскимъ, который получилъ ихъ отъ полковника Н. Я.–го, т. е. отъ Николая Ястржембскаго. Всѣ почти òрганы нашей печати заговорили объ этихъ «варіантахъ» и чрезвычайно заинтересовались ими. Имѣя ихъ въ виду, г. Чижовъ напечаталъ, въ іюньской книжкѣ «Вѣстника Европы», критическую статью, въ которой говоритъ, что Гоголь въ концѣ своей жизни отказывался отъ дикихъ идей, высказанныхъ имъ въ «Перепискѣ съ друзьями», и что эти «варіанты» написаны были Гоголемъ подъ вліяніемъ извѣстнаго письма къ нему Бѣлинскаго. Г. Пыпинъ же, въ своихъ очеркахъ «Характеристика литературныхъ мнѣній», говоря о Гоголѣ, высказываетъ слѣдующее по поводу «варіантовъ»: «Бѣлинскій нѣсколько разъ повторяетъ мысль о необходимости пробужденія въ народѣ чувства «человѣческаго достоинства», и Гоголь сообщаетъ теперь своему герою эту самую мысль, которой и не было признака въ прежнихъ редакціяхъ. Ему объяснились теперь хоть нѣкоторыя стороны новаго образа мыслей, къ которому онъ, вмѣстѣ съ петербургскими друзьями, относился прежде съ такимъ высокомѣріемъ и враждой». Но вотъ оказывается, что эти «варіанты» вовсе на принадлежатъ Гоголю, а составляютъ плодъ досужей фантазіи полковника Ястржембскаго! Какъ ни невѣроятенъ этотъ «пасажъ», но онъ — фактъ, и вотъ кàкъ разсказываетъ о немъ самъ г. Ястржембскій:

«У меня была рукопись 2-й части «Мертвыхъ Душъ», въ томъ видѣ, въ какомъ впослѣдствіи она напечатана, и я, недовольный этою 2-ю частью, передѣлалъ три первыя гавы ея и сообщилъ М. М. (т. е. г. Богоявленскому). Онъ прочолъ и объявилъ, «что это — не поддѣлка подъ Гоголя, а самъ Гоголь». Я увѣрялъ его въ противномъ; онъ стоялъ на своемъ и сказалъ, что я грѣшу тѣмъ, что, имѣя у себя такую драгоцѣнность (?!), не передаю ея печати. Я отвѣчалъ, что, дорожа именемъ Гоголя, я не осмѣлюсь никогда выдать за гоголевское то, что принадлежитъ чьему-то досужему перу.

— Такъ подарите мнѣ эту рукопись: я ее напечатаю.

— Подарить не могу, а списать копію можете; но съ условіемъ: никогда не печатать».

Прошло 13 лѣтъ, и «варіанты» полковника Ястржембскаго появились въ «Русской Старинѣ» подъ прикрытіемъ имени Гоголя. Казалось бы, что, видя такой произвольный, чтобъ не сказать болѣе, поступокъ г. Богоявленскаго, настоящій авторъ «варіантовъ» долженъ былъ сейчасъ же протестовать и заявить о мистификаціи публично. Но полковникъ, впродолженіи почти цѣлаго года, «удерживался, разсчитывая, что читающая публика сама увидитъ неловкость поддѣлки подъ Гоголя и оставить ее без вниманія»… Нетолько публика, однако, но и критики «Вѣстника Европы» не увидѣли «неловкости поддѣлки», и, основываясь на «варіантахъ», вывели изъ нихъ свои умозаключенія о личности Гоголя. Г. Ястржембскій больше не выдержалъ и написалъ письмо въ редакцію «Русской Старины», въ которомъ чистосердечно разсказывалъ о мистификаціи. Редакція не повѣрила автору «варіантовъ» и требовала доказательствъ. Г. Ястржембскій прислалъ доказательства; но редакція «Русской Старины», всетаки, не признала удобнымъ напечатать заявленія автора «варіантовъ». «Варіанты», такимъ образомъ, продолжали гулять подъ именемъ Гоголя, пока г. Ястржембскій не обратился въ редакцію «Санктпетербургскихъ Вѣдомостей» и не разъяснилъ всей этой исторіи… «Я раскаяваюсь въ моей неосторожной шуткѣ — говорить онъ — и оправдываю себя только тѣмъ, что я положительно увѣрялъ М. М., что варіанты не принадлежатъ Гоголю».

Этимъ, однако, курьёзъ не кончается. Редакторы-издатели, «Русской Старины», напечатали въ «Санктпетербургскихъ Вѣдомостяхъ» собственноручное письмо къ г. Богоявленскому автора «варіантовъ», въ которомъ г. Богоявленскій пишетъ: «Напечатаніе варіантовъ «Мертвыхъ Душъ» предоставляю вашему усмотрѣнію, но прошу васъ при изданіи не упоминать обо мнѣ. Хотя я получилъ этотъ списокъ отъ покойнаго Прокоповича въ сороковыхъ 




годахъ, но не вполнѣ увѣренъ, что это сочиненіе самого Гоголя, а вводить публику въ заблужденіе было бы грѣшно».

«Чтò же все это значитъ?» спрашиваю я словами редакторовъ «Русской Старины».

Это значитъ, что нѣтъ ничего легче, какъ поддѣлывать Гоголя, что люди образованные не могутъ найти различіе между мнимымъ и настоящимъ Гоголемъ и печатаютъ «поддѣлку» вмѣсто оригинала. Изъ всей этой курьёзной исторіи узнаёмъ мы дальше, что виновникъ мистификаціи ждетъ чуть не цѣлый годъ и не раскрываетъ истины, надѣясь, «что читающая публика сама увидитъ неловкость поддѣлки и оставитъ ее безъ вниманія». Критики распространеннаго журнала дѣлаютъ выводы на основаніи «шутки» и молчатъ, какъ будто не о нихъ идетъ рѣчь. Авторъ «шутки» публично раскаявается, но, въ то же время, утверждаетъ, что онъ выдалъ копію съ «шутки» и положительно увѣрялъ, что она не принадлежитъ Гоголю, между тѣмъ, какъ въ частномъ письмѣ онъ предоставляетъ печатаніе «собственныхъ» варіантовъ усмотрѣнію добраго знакомаго и говоритъ уже, что онъ только «невполнѣ увѣренъ, что это — сочиненіе Гоголя». Редакція же «Русской Старины», зная уже о мистификаціи, хранитъ молчаніе пока ея не обличилъ самъ авторъ «шутки»… Кто же изъ нихъ больше шутилъ с публикой: г. Ястржембскій ли, поддѣлывающій Гоголя; г. Богоявленскій ли, печатавшій эти «поддѣлки», хотя авторъ «варіантовъ», по заявленію самого г. Богоявленскаго, говоритъ, что онъ «невполнѣ увѣренъ, что это сочиненіе самого Гоголя, а вводить публику въ заблужденіе было бы грѣшно»; редакція ли «Русской Старины», молчавшая все это время и незаикавшаяся о «поддѣлкѣ», или, наконецъ, редакція «Вѣстника Европы», хранящая краснорѣчивое молчаніе и ничего неговорящая о ложныхъ выводахъ своихъ критиковъ?..

Впрочемъ, почтенная редакція «Вѣстника Европы» нетолько не заботится о ложныхъ выводахъ своихъ сотрудникòвъ, но и сама не чуждается ихъ и дѣлаетъ ихъ въ изобиліи. Кореспондентъ «Голоса» изъ Львова, живя въ Галичинѣ и видя всѣ притѣсненія, которымъ подвергаются тамъ русскіе, естественно, не можетъ относиться къ интересамъ своего народа съ тѣмъ прекраснодушіемъ, съ которымъ относится къ нему авторъ статей «Русскіе въ Галиціи», печатающихся въ «Вѣстникѣ Европы». Опровергая всѣ радужныя «мечтанія», этого автора цѣлымъ рядомъ фактическихъ доказательствъ притѣсненій галицко-русской народности со стороны галицкихъ поляковъ, кореспондентъ «Голоса» заподозрѣваетъ автора «Русскихъ въ Галиціи» въ польскомъ происхожденіи и тѣмъ объясняетъ его симпатіи къ галицко-польскимъ порядкамъ. Редакція «Вѣстника Европы» видитъ въ статьѣ львовскаго кореспондента «Голоса» доносъ, и съ пѣной у рта набрасывается на кореспондента! Она приписываетъ ему желаніе «пригласить кого слѣдуетъ, построже наблюдать за опасностью направленія «Вѣстника Европы», забывая, что принадлежность къ польской національности давно перестала быть преступною, и что симпатія къ польскому народу давно не считается уже опасностью, которую необходимо преслѣдовать репресивными мѣрами. Не опровергая ни одного изъ многочисленныхъ фактовъ, приведенныхъ нашимъ львовскимъ кореспондентомъ, редакція «Вѣстника Европы» сердится и ругается, чтò, конечно, доказываетъ только, что она неправа. «Противополагая, какъ печатному, такъ и всякому иному доносу, будто нашъ сотрудникъ есть украинофилъ, категорическое опроверженіе, мы — говоритъ редакція «Вѣстника Европы» — оставляемъ затѣмъ пять грязныхъ (?) столбцовъ, въ № 167-мъ «Голоса», безъ всякаго отвѣта, вслѣдствіе нѣкоторой брезгливости, обязательной для всѣхъ порядочныхъ людей». Но неужели почтенная редакція думаетъ этою неприличною выходкой опровергнуть громадное число фактовъ, приведенныхъ нашимъ кореспондентомъ и несомнѣнно доказывающихъ, что галицко-русская народность угнетена польскою администраціей? Не лучше ли было бы, еслибъ редакція «Вѣстника» потрудилась объяснить, почему высшая польская администрація въ Галичинѣ, узнавъ, что служащій человѣкъ поучаетъ газету «Слово», увольняетъ его безъ суда и расправы, или почему въ училищахъ преподается географія по такимъ учебникамъ, въ которыхъ говорится о Польшѣ, какъ о самостоятельномъ государствѣ съ границами по Днѣпръ, Балтійское и Чорное Моря? Но она не объяснитъ этого, потому что ругаться легче, чѣмъ опровергать факты, или корчитъ изъ себя угнетеннаго и жаловаться на доносы, о которыхъ никто и не думаетъ.

Мы, вообще, отличаемся прекраснодушіемъ и самомнѣніемъ. Если кто-нибудь съ нами не согласенъ, тотъ долженъ быть непремѣнно доносчикомъ, и мы всегда остаемся правыми, потому что судимъ-то, опять-таки, сами, а не другіе. Я увѣренъ, что тамбовскій мировой судья, обвинившій частнаго пристава въ самоуправствѣ за то, что тотъ вывелъ изъ театра купеческихъ сынковъ, растегнувшихся при всей публикѣ, также увѣренъ, что онъ правъ. Два богатые купеческіе сынка, по словамъ тамбовскаго кореспондента «Русскихъ Вѣдомостей», сидѣли въ театрѣ и во время представленія, въ присутствіи публики, растегнули на себѣ сюртуки, жилеты и панталоны, потому что «больно жарко было». Частный приставъ, присутствовавшій въ театрѣ, предложилъ купеческимъ сынкамъ застегнуться; но они отказались. Предержащая власть, не долго думая, взяла нѣсколько полицейскихъ солдатъ, вывела купеческихъ сынковъ изъ театра и, пригласивъ ихъ въ часть, составила тамъ протоколъ. Дѣло, разумѣется, дошло до мирового судьи. Мудрый судья не нашолъ въ поступкѣ купеческихъ сынковъ ничего неблагопристойнаго и призналъ ихъ невиновными. Въ этомъ, впрочемъ, еще нѣтъ ничего курьёзнаго. Считать что-либо приличнымъ или неприличнымъ — это, разумѣется, дѣло вкуса, и тамбовскій мировой судья имѣлъ, «по внутреннему убѣжденію», полное право оправдать купеческихъ сынковъ. Но онъ не удовлетворился этимъ: онъ, сверхъ того, постановилъ сообщить начальству частнаго пристава о самоуправствѣ послѣдняго. Частный приставъ, не признавая себя виновнымъ въ самоуправствѣ и находя, «по внутреннему убѣжденію», что растегиваться въ театрѣ вовсе неприлично, подалъ апеляціонный отзывъ въ мировой съѣздъ. Къ величайшему своему удивленію, онъ узнаётъ, что въ съѣздѣ предсѣдательствуетъ на этотъ разъ тотъ же самый мировой судья, который обвинилъ его въ самоуправствѣ! Нèчего говорить, что судья-предсѣдатель утверждаетъ свое собственное мудрое рѣшеніе. Приставъ же, разумѣется, всетаки, не убѣдился въ соломоновской мудрости и обжаловалъ рѣшеніе съѣзда въ сенатъ… Блаженная, право, провинція! Счастливые провинціалы! Когда имъ «больно жарко», они могутъ сидѣть на распашку въ театрѣ, и мировые судьи нетолько находятъ это совершенно естественнымъ, но даже обвиняютъ предержащую власть въ самоуправствѣ, если она протестуетъ, а тѣ самые судьи, которые произносятъ свои мудрыя рѣшенія, могутъ предсѣдательствовать въ томъ самомъ засѣданіи мирового съѣзда, въ которомъ разбираются жалобы на ихъ рѣшенія…

Почтенный редакторъ «Гражданина» также недалеко ушолъ отъ тамбовскаго мирового судьи. Такое прекраснодушіе, какъ у г. Достоевскаго, рѣдко встрѣчается у другихъ смертныхъ. Во всемъ-то онъ одинъ правъ, а вся остальная журналистика, которая съ замѣчательнымъ единодушіемъ сторонится отъ «Гражданина», «сама не знаетъ, чего желаетъ». Утверждаетъ ли онъ, что присяжные слишкомъ снисходительны — всѣ должны ему вѣрить; утверждаетъ ли онъ, что каторга желательна самимъ преступникамъ — всѣ опять должны ему вѣрить; увѣряетъ ли онъ, что г. Страховъ стоѝтъ «въ высотахъ и глубинахъ европейской мысли и неизмѣримо высоко надъ современнымъ состояніемъ нашей интелигенціи» — всѣ должны молча преклоняться передъ г. Страховымъ; говоритъ ли онъ диктаторски, что серьёзнѣе комедіи г. Каменскаго, печатавшейся въ «Гражданинѣ», «ничего, по крайней мѣрѣ, не появилось въ нашей литературѣ за послѣднее и, можетъ быть, довольно длинное время» — всѣ опять должны ему вѣрить нà-слово; утверждаетъ ли онъ, наконецъ, что среди учащихся женщинъ въ медицинской академіи «господствуетъ скверный духъ» и что «толку изъ нихъ не выйдетъ никакого» — всѣ, конечно, должны вѣрить ему, а не офиціальному заявленію професоровъ, что женщины-медики серьёзно относятся къ своему дѣлу и что изъ 80-ти слушательницъ 60 блистательно выдержали экзаменъ.

Въ послѣднемъ нумерѣ «Гражданина» напечатано письмо слушательницы «высшихъ женскихъ курсовъ» въ Москвѣ и двѣ «замѣтки» редактора. Ничего курьёзнѣе этого давно уже не было даже въ «Гражданинѣ». Кореспондентка начинаетъ съ того, что «дѣйствительно есть большая разница между Петербургомъ и Москвой». Она не хотѣла вѣрить «Гражданину», «чтобъ Петербургъ такъ былъ заражонъ ложью, такъ отрѣшонъ отъ здравыхъ коренныхъ началъ русской жизни», но, всетаки, повѣрила. Кореспондентка находитъ только, что дѣло высшаго женскаго образованія не пропало, такъ какъ въ Москвѣ оно привилось и принесло хорошіе результаты. Разсказываетъ она потомъ, кàкъ «высшіе женскіе курсы» шли превосходно въ Москвѣ и какъ професора, студентки вели себя отлично: посовѣтывали записывать чернилами, вмѣсто карандаша, и… чернила быстро совсѣмъ изгнали карандаши; выданы были на посѣщеніе лекціи именные билеты, и при повѣркѣ они были почти у всѣхъ… «Не правда ли — восторгается кореспондентка «Гражданина» — что при строгой дисциплинѣ мужскихъ учебныхъ заведеній, вы не укажете подобныхъ фактовъ?» Словомъ, все обстояло въ Москвѣ благополучно, только въ развратномъ Петербургѣ все идетъ вверхъ дномъ… Почтенный редакторъ замѣчаетъ, что онъ «съ величайшимъ удовольствіемъ помѣщаетъ въ «Гражданинѣ» письмо слушательницы московскихъ курсовъ», но всетаки, сомнѣвается, есть ли въ Москвѣ «здоровый воздухъ»… «Мы всегда готовы согласиться — говоритъ онъ — что Москва лучше, чѣмъ Петербургъ, но что она хороша абсолютно — это уже совсѣмъ другой вопросъ». Иными словами: я нисколько не отказываюсь отъ своихъ словъ, что между женщинами, обучающимися медицинѣ, «господствуетъ скверный духъ», но въ Москвѣ онъ не такой скверный, какъ въ Петербургѣ. Въ этомъ тонѣ идетъ вся первая замѣтка почтеннаго редактора; о томъ же, что и въ Петербургѣ, по офиціальнымъ свѣдѣніямъ, учоныя акушерки выдержали блистательно экзаменъ, разумѣется, ни слова… И стòитъ ли говорить о такой мелочи? Да и неловко отчасти сознаваться, что женщины, среди которыхъ «господствуетъ скверный духъ», блистательнымъ образомъ доказали, что изъ нихъ выйдетъ толкъ… Г. Достоевскій потому торжественно заявляетъ, что потерять «популярность» для него ничего не значитъ и что онъ дорожитъ лишь тѣмъ… но вотъ его собственныя слова:

«Мы дорожимъ лишь тѣмъ, что пользуемся нѣкоторою симпатіей нѣсколькихъ толковыхъ людей, которые въ наше время всеобщаго лакейства мысли, рѣшились смѣть

Свое сужденіе имѣть.

А надежды наши лишь въ томъ, что кругъ этихъ людей несомнѣнно и замѣтно увеличивается».

Что «кругъ людей», раздѣляющихъ идеи «Гражданина», увеличивается, въ этомъ я нисколько не сомнѣваюсь, но чтобъ люди эти были «толковые» и чтобъ у нихъ не было «лакейства мысли» — воля ваша, неповѣрю…

Вторая замѣтка г. Достоевскаго посвящена всѣмъ противникамъ «Гражданина» вообще и никому, собственно, въ отдѣльности. Не называя никого изъ противниковъ абсурдовъ «Гражданина» по имени, г. Достоевскій говоритъ: «Не понимаешь, изъ-за чего они такъ кривятъ душой, такъ сами себѣ противорѣчатъ, какая ихъ цѣль, чтò они преслѣдуютъ, гдѣ ихъ преданiе, въ чомъ ихъ будущее?» Но неужели г. Достоевскій такъ наивенъ и думаетъ, что публика удовлетворится этими общими, ничего незначащими фразами? Публика, чувствующая такую искреннюю антипатію къ òргану «толковыхъ людей», знаетъ очень хорошо, что подъ пустыми фразами скрывается просто безсиліе и недомысліе. Пусть г. Достоевскій отвѣтитъ категорически на слѣдующій вопросъ: правда ли, что если допросить «каждаго изъ професоровъ, то мы услышимъ отъ нихъ самые грустные отзывы о женщинахъ-студенткахъ»? Правда ли, что «духъ господствующій между ними — скверный духъ, и что толку изъ нихъ не выйдетъ никакого? Если г. Достоевскій будетъ имѣть смѣлость отвѣчать утвердительно на этотъ вопросъ и приведетъ къ тому несомнѣнныя доказательства, тогда я первый признàю, что онъ смѣетъ свое сужденіе имѣть» и что это «сужденіе» вѣрно и толково. Пока онъ этого не докажетъ дозволяется сомнѣваться въ симпатіи къ нему «толковыхъ» людей…

Въ заключеніе считаю нелишнимъ передать читателямъ простой способъ сдѣлаться «ученымъ», открытый недавно академикомъ г. Погодинымъ. Способъ этотъ состоитъ только въ томъ, чтобъ издать какую-нибудь рукопись, хотя бы и чужую, и продержать коректуру. Недавно нѣкій г. Поповъ издалъ «Завѣщаніе отеческое къ сыну, сочиненіе Ивана Посешкова». Г. Погодинъ называетъ это простое изданiе «прекраснымъ учонымъ трудомъ», «капитальнымъ (sіс) трудомъ» и восклицаетъ: «Понимающiе дѣло читатели могутъ судить, сколько труда потребовало переписать рукопись и продержать коректуру!» Итакъ, всѣ писари имѣютъ прекрасный почеркъ, и всѣ коректоры добросовѣстно исполняющіе свою обязанность будутъ считаться теперь «прекрасными учоными» и требовать отъ г. Погодина учоныхъ дипломатовъ. Очень пріятно!