Провинцiальное обозрѣнiе. // Голосъ. 1873. № 186. 7 (19) iюля.
ПРОВИНЦIАЛЬНОЕ ОБОЗРѢНIЕ.
−−−−−
Въ теченiи этой недѣли, я лично обозрѣвалъ состоящую въ моемъ вѣдѣнiи россiйскую провинцiю, oтъ Москвы до Моршанска, и воть, прежде всего, результатъ этого обозрѣнiя.
Вопервыхъ, хлѣба по всей дорогѣ отъ Москвы до Моршанска превосходные, а стало быть, и цѣны на хлѣбъ будуть для потребителей также превосходныя; вовторыхъ, постройка желѣзной дороги отъ Моршанска на Сызрань такъ шибко идетъ впередъ, что въ концѣ iюля будуть готовы всѣ земляныя работы, а въ сентябрѣ и рельсы будутъ заложены. Моршанскъ – городъ большой и богатый, но порядка въ немъ нѣть: нечисто, не освѣщено; дома плохи; одна или двѣ школы на весь городъ въ 20,000 жителей и чуть не въ каждомъ домѣ кабакъ. Особенность Моршанска составляють: его вѣтряныя мельницы, которыхъ нѣсколько сотенъ и которыя придаютъ городу оригинальный видъ, и «Sneider ϴеофилактовъ». Я не имѣлъ удовольствiя познакомиться съ господиномъ Schneider’омъ ϴеофилактовымъ, но вывѣска его несомнѣнно свидѣтельствуетъ о нѣмецкихъ симпатiяхъ жителей города; иначе, г. ϴеофилактовъ не обозначилъ бы именно понѣмецки свою професiю.
Быть въ Римѣ и не видѣть папы—нехорошо, а слѣдовательно, быть въ Моршанскѣ и не видѣть дома – гдѣ жилъ знаменитый Максимъ Плотицынъ, тоже нехорошо. Нехорошо, главнымъ образомъ, потому, что г. Плотицынъ сдѣлалъ Моршанскъ общеизвѣстнымъ; Москва извѣстна калачами, Калуга тѣстомъ, Кашира – г. Аверкiевымъ, а Моршанскъ - Плотицынымъ. И потому я видѣлъ домъ г. Плотицына. Описывать его нечего: домъ какъ домъ, а видѣть, всетаки, нужно, хоть бы ужъ потому, что изъ этого дома много денегъ повынесено. Разсказы о томъ, что будто плотицынскiя деньги вывезены въ Австрiю – чистѣйшiй вздоръ: всѣ онѣ остались въ Моршанскѣ. Плотицынъ, какъ только сняли арестъ съ его капиталовъ, роздалъ ихъ на храненiе моршанцамъ, <нрзб> моршанцы изъ храненiя сдѣлали даренiя, и въ силу этого, самому г. Плотицыну, извѣстному жухру и бонвивану, теперь плохо въ <нрзб>. Что самъ г. Плотицынъ былъ такой же <нрзб>, какъ и шахъ персидскiй – лучше всего разсказывается указанiями на одалискъ его, которыхъ въ Моршанскѣ и въ окрестностяхъ считаютъ дестяками и которыя очень недурны: этотъ скопческiй Брайтэмъ Юнгъ былъ въ этомъ дѣлѣ тоже, какъ говорится, не дуракъ. Деньги, которыя Плотицынъ не успѣлъ раздать (700,000 рублей), достались его родственникамъ, которые едва ли не будутъ сѣтовать, что приняли это наследство, такъ какъ взысканiя по плотицынскимъ векселямъ и роспискамъ, какъ говорятъ, поступаютъ къ наслѣдникамъ en gros. Всѣ эти документы, или, если не всѣ, то большая часть, какъ разсказываютъ, такого происхожденiя: составился синедрiонъ изъ разныхъ проходимцовъ на эксплуатацiю этого наслѣдства, каковой синедрiонъ и посылаетъ своихъ членовъ въ место ссылки Плотицына, и тамъ, за тысячу, напримѣръ, наличныхъ, получаютъ отъ Плотицына вексель въ 10,000 р., такъ какъ ему что ни взять - все хорошо: съ родственниками своими онъ не знался и они не скопцы.
Теперь о самомъ Моршанскѣ. Онъ извѣстенъ нетолько по плотицынской исторiи, но и по своей громадной хлѣбной торговлѣ на мильйоны рублей, а также и по своимъ мельницамъ, число которыхъ, повторяю, велико и обильно, но порядка въ нихъ тоже нѣтъ: всѣ эти мельницы вѣтряные – стало быть, допотопныя. Изъ громаднаго числа мельницесодержателей, только одинъ г. Котельниковъ, молодой хозяинъ, устроилъ у себя прекрасную и обширную, новѣйшей системы механическую мельницу, превосходныя произведенiя которой мнѣ удалось видѣть. Всѣ моршанскiе мельники хулятъ эту мельницу, что, впрочемь очѣнь понятно, и даже, если угодно, логично: г. Котельниковъ своею мельницею убьетъ всѣ эти вѣтряныя и водяныя временъ очаковскихъ и т. д. Досадно, конечно, гг. моршанцамъ и то, что г. Котельниковъ, человѣкъ очень молодой еще, опередилъ ихъ, «человѣковъ», по большей части, очень немолодыхъ.
Видъ города изъ вокзала желѣзной дороги очень характеренъ, недуренъ, хотя, конечно, далеко уступаетъ виду Москвы или Венецiи, съ которою, впрочемъ, имѣетъ большое сходство и весной и осенью, въ чомъ никакъ нельзя винить моршанское начальство, которое замѣчу кстати, очень внимательно и заботливо: но одинъ въ полѣ не воинъ, а моршанскiе жители всѣ побывали въ Италiи и воспоминанiе о «царицѣ морей» имъ, очевидно, прiятно.
Моршанско-рязанская дорога была бы даже очень хорошая дорога, еслибъ служащiе на ней не были шутники, еслибъ она ходила пошибче и еслибъ вагоны ея были почище, т. е. не такъ засалены и безъ блохъ. Впрочемъ, и безъ блохъ въ лѣтнее время почти даже неудобно: привычка.
Что господа служащiе на дорогѣ – шутники, видно изъ следующаго остроумнаго представленiя, устроеннаго г. начальникомъ станцiи: я npiѣхалъ изъ Москвы въ Моршанскъ въ 2 часа; къ 5-ти я уже былъ снова въ вокзалѣ, чтобъ ехать въ обратный путь. Голодный, я распорядился, чтобъ мне подали скорѣе поѣсть чего-нибудь. Подали; гляжу на часы – осталось 20 минутъ до отхода поѣзда, и я тороплюсь изо всѣхъ силъ. Вдругъ тревога: безпрерывный звонъ во всѣ станцiонные колокола; прислуга бѣгаетъ какъ угорѣлая; съ двумя барынями за столомъ чуть обморокъ не делается. Что такое? Пожаръ, думаю; нужно бѣжать. Бѣгу, бѣгу, и вижу невообразимую суету: всѣ, сломя голову, летятъ, кричатъ, спрашиваютъ, и никто ничего не знаетъ. Я туда-сюда, а колокола все гудятъ – ничего неизвѣстно! Попадается кто-то изъ служащихъ. «Батюшка, что такое?.. скажите ради Бога!» Служащiй хохочетъ и отвѣтствуетъ: «Не безпокойтесь; это такъ; это ничего-съ... шутка!» По моему, очень характерно; тѣмъ не менѣе, я уѣхалъ.
Къ моему огорченiю, мнѣ очень часто случается ѣздить по этой дороге, и я, въ виду будущихъ поѣздокъ, хочу записать на страницахъ «Голоса» слѣдующую жалобу на станцiи «Саран». Это очень невѣжливая станцiя по отношенiю къ пасажирамъ. Подойдетъ къ ней поѣздъ – она его сейчасъ съ глазъ долой: отсылаете его весь, со всемъ живымъ персоналомъ, въ немъ содержимомъ, или къ водокачкѣ, или за дровами, а пассажиры, неуспѣвшiе выйти во время минутной остановки, должны бываютъ шествовать пѣшкомъ чуть не полверсты къ станцiи, иногда подъ дождемъ и всегда по грязи. Отодвиганье это – любезность начальника станцiи къ своимъ подчиненнымъ: онъ не хочетъ заставлять ихъ ради проѣзжающихъ трудиться отцѣплять локомотивъ отъ поѣзда. Я два раза записывалъ жалобу на это отодвиганье, но совершенно безполезно: первая жалоба была мною записана 21-го марта и, по вывѣшеннымъ правиламъ, я бы долженъ былъ получить отвѣтъ чрезъ двѣ недѣли, но и до сихъ поръ его не имѣю. Въ последнiй разъ, когда я ѣхалъ изъ Моршанска, въ поѣзде находился «самъ» управляющiй дорогою, и вопросъ, отодвинутъ ли поездъ къ водокачкѣ при управляющемъ доргою, очень интересовалъ меня. Оказалось, не отодвинули. Изъ этого я заключилъ, что отодвиганье это незаконно, и я принесъ вторую жалобу г. управляющему дорогою, который сейчасъ же благосклонно вошолъ въ разсмотрѣнiе ея и обѣщалъ о последующемъ по оной почтить меня увѣдомленiемъ. Увѣдомленiя еще не получалъ.
Въ Рязани, куда поѣздъ приходить въ 4 часа утра, случился очень пикантный казусъ вполнѣ современнаго свойства: молодая женщина, еврейка, очень прилично одѣтая, громко взывала къ публикѣ, прося ея заступничества. Дело было вотъ въ чомъ. Въ вагонѣ 3-го класса, гдѣ она ѣхала, было нѣсколько iерусалимскихъ дворянъ изъ Волынской Губернiи, а также и дворянокъ; всѣ они напустились на еврейку за то, что она носить не парикъ, а свои волосы, и съ самаго начала дороги начали къ ней привязываться; ночью, когда она легла заснуть, одинъ изъ сихъ Ицекъ, позволилъ себѣ съ нею очень неприличную выходку, которая и довела бѣдную женщину до слёзъ и до жалобъ. По настоянiю публики, былъ составленъ жандармомъ актъ, и потомъ явился на сцену оскорбитель. Хитрый Ицка, Шмуль (Измаилъ), или Сруль (Iзраель) – не знаю, видя, что публика не въ шутку расходилась и думая замять дело, началъ такую рѣчь держать: «Господа, да развѣ это жидовка? Это лошадь: гриву носить». - «Какое вамъ до этого дѣло?» отвѣчали ему изъ публики. - «Обидно, господа, очень обидно: какъ это, зидовка на зида лаетъ! Пускай идетъ заловаться — ее раббинъ вонъ прогонитъ». — «Да она къ мировому пойдетъ, а не къ раббину»:—«А сто съ мировой? Больсе ста не дадутъ; дальсе Сибири не сослютъ. Вотъ сто я сказу, господа: были у лѣсу нѣсколько вулковъ; они взяли себѣ собацку на воспитанье, выуцили ее какъ лаить, какъ кому хвостъ ставить, какъ уси дерзать; выуцилась собадка и стала на вулкувъ лаить; они ее схапали и говорятъ: сто зе ты, собацка, робись? а собацка «гамъ! гамъ!» Такъ и эта зидовка. Нехай идее къ рабинку онъ за гриву ее проклянетъ!» - «Не пойду я къ вашему раббину», заговорила обиженная; «я его знать не хочу; я въ Россiи родилась, жила, и съ вами ничего общаго не имѣю; носила и буду носить свои волосы, и пойду жаловаться не къ раббину, а къ мировому». - «Ай, грѣхъ какой! раббина не хоцетъ знать! Кагала не боится! ай-вай-миръ! Къ мировому—и-и какой зе страхъ! Не боюсь я мирового – ни-ни: больсе ста не дадутъ, дальсе Сибири не услютъ!»
Обиженную отъ этихъ сценъ пересадили во второй классъ; она сидѣла у окна и на каждой станцiи все сонмище евреевъ проходило мимо ея окна и посылало ей и словами и жестами разныя любезности.
Но пусть себѣ ѣдетъ злополучная еврейка, и да защититъ ее отъ мести кагальнаго суда мировой христiанскiй судъ, а мы съ вами, читатель, обратимте взоры на другiе, гораздо болѣе улыбающiеся предметы.
Я, напримѣръ, не могъ даже предполагать о существованiи высшаго свѣтскаго учебнаго заведенiя, столь спецiально приспособленнаго для образованiя людей духовнаго званiя, какъ ярославскiй демидовскiй лицей. Это для меня была полнѣйшая неожиданность. Разсматривалъ я надняхъ четвертую книгу «Временника демидовскаго юридическаго лицея» и увидѣлъ въ ней, между прочимъ, въ высшей степени интересныя данныя, опредѣляющiя, такъ сказать, сословное значенiе ярославскаго лицея; данныя эти я и считаю нелишнимъ сообщить читателю. Помоему, для неспецiалиста въ юриспруденцiи, самая интересная часть книги — это различные «списки студентовъ», изъ которыхъ легко усматривастся, что демидовскiй лицей призванъ къ исключительному насажденiю юридическаго образованiя въ средѣ молодыхъ людей духовнаго происхожденiя; въ этомъ смыслѣ онъ можетъ быть названъ учрежденiемъ дважды спецiальнымъ. Изъ «списка студентовъ юридическаго лицея 2-го курса, къ концу 1871—1872 учебнаго года», видно, что всѣ казенные стипендiаты, въ числѣ 16, были получены путемъ семинарской подготовки: 11 въ семинарiи ярославской, 1 въ тульской, 1 въ рязанской, 1 въ калужской, 1 въ могилевской и 1 во владимiрской. Между своекоштными, элементъ духовный тоже преобладаетъ безусловно: изъ 51 студента, 33 воспитанника духовныхъ семинарiй, 1 изъ духовной академiи, 5 изъ уневерситетовъ, 12 изъ гимназiй, 3 стипендiата ярославскаго дворянства несеминаристы и 1 стипедiатъ г. Болдырева, тоже не семинаристъ. «Списокъ студентовъ перваго курса къ концу 1871 - 1872 года» тоже подтверждаетъ мое мнѣнiе о спецiальномъ назначенiи заведенiя. Четыре казенные стипендiата — всѣ духовнаго званiя: трое – сыновья священниковъ и одинъ сынъ дьякона. Между 59-ю своекоштными – 49 семинаристовъ. Изъ списка «вновь поступившихъ въ 1872 - 73 академическомъ году» видно, что на 1-й курсъ поступило казеннокоштными 3 изъ воспитанниковъ семинарiи и изъ нихъ же своекоштными 65, что составляеть, въ числѣ 78-ми всѣхъ поступившихъ, замѣтное и весьма характерное большинство.
Данныя весьма интересныя, особенно если сопоставить ихъ съ цифрами же, которыя представляются вѣдомостями нашихъ медицинскихъ факультетов прежнихъ лѣтъ, бывшимъ педагогическимъ институтомъ, нынѣшнимъ филологическимъ и историко-филологическими факультетами, приготовляющими насадителей классицизма на родной почвѣ. Семейства нашихъ священниковъ, дьяконовъ, дьячковъ и пономарей, всегда, въ лицѣ своего юнаго потомства, являлись поставщиками слушателей туда, откуда должны были выходить дѣятели того направленiя, въ которомъ заявлялась временемъ извѣстная потребность. Это весьма характерная черта нашей русской жизни, и потому, слѣдя за тѣмъ, куда эмигрировали изъ своихъ семинарiй «студенты», можно было съ вѣроятностью заключать, въ какой спецiальности наше отечество нуждается въ данное время по преимуществу. Теперь, очевидно, запросъ на юристовъ, и вотъ оказывается, что никогда такой наклонности къ правовѣдѣнiю не чувствовалось въ стѣнахь ceминарiй, какъ теперь: дошло дѣло до того, что цѣлое высшее заведенiе, съ полнымъ комплектомъ професоровъ, можетъ существовать исключительно семинаристами – явленiе, если хотите, очень утѣшительное, но, во всякомъ случаѣ, оригинальное настолько, что я счолъ нелишнимъ указать на него, тѣмъ болѣе, что и ярославскiй лицей – заведенiе провинцiальное и поставщики слушателей для его аудиторiй, можетъ быть, самые типичные изъ обитателей подлежащей моему вѣдѣнiю провинцiи.
Но пока дѣти, отражая на себѣ вѣянiе времени, устремляются по направленiю, опредѣляемому этимъ вѣянiемъ, отцы живутъ себѣ по своимъ мирнымъ закоулкамх, нимало не заботясь о какихъ бы то ни было вѣянiяхъ.
Пишутъ, напримѣръ, изъ Гроды, что тамъ, несмотря на правительственныя мѣры по отношенiю къ народному образованiю, встрѣчается нетолько апатiя со стороны многихъ низшихъ свѣтскихъ властей, но и «непонятное противодѣйствiе въ лицѣ нѣкоторыхъ членовъ мѣстнаго православнаго духовенства, вслѣдствiе чего, немотря на учрежденiе народныхъ училищъ, русская граматность развивается туго». «Чему васъ тамъ учатъ въ школѣ – все это чепуха: къ чему вамъ гармата? бесѣдуютъ нѣкоторые священники, поучая прихожанъ во храмѣ, и гонятъ школяровъ, если они, по собственной охотѣ, соберутся пѣть на клиросѣ. Еслибъ это было самодурство, то, пожалуй, на поученiе такого рода можно было бы смотрѣть, какъ на частное выраженiе этого свойственнаго намъ и довольно распространеннаго выраженiя самоуваженiя; но кореспонденцiя указываетъ самый мотивъ, которымъ обусловливаются такого рода поученiя. Боятся, видите ли, почтенные отцы, что граматный крестьянинъ менѣе будетъ расположенъ къ церкви и менѣе будетъ заботься о поддержкѣ приходскаго духовенства. Пожалуй, съ ихъ точки зрѣнiя, они и правы, потому что, при развитiи «просвѣщенiя», даже въ самыхъ зачаточныхъ формахъ, нѣкоторыя подпорки, сумма которыхъ и составляетъ «поддержку», не могутъ уже приниматься въ разсчотъ при сооруженiи зданiя пастырскаго благоденствiя. Такiя вещи будутъ, пожалуй, и немыслимы, и даже, при самомъ лучшемъ исходѣ, придется замѣнить ихъ другими.
Нужно крестьянину жениться. «Огласили», какъ это водится, и все приготовили къ свадьбѣ. Прiѣхали къ вѣнцу. Сейчас священникъ и огорошиваетъ молодыхъ: «а знаете молитвы «Отче нашъ», «Вѣрую», «Богородицу» и «десять заповѣдей»? – «Отче нашъ», да «Вѣрую», да «Богородицу» кое-какъ знаемъ, а ужъ «заповѣди» не взыщи, батюшка», отвѣчаютъ желающiе вѣнчаться. – «Ну, вѣнчать ни подъ какимъ видомъ невозможно». – «Да, вѣдь, мы о «заповѣдяхъ» и не слыхивали ни отъ кого; молитвамъ кое-какъ у отца да матери выучились, а заповѣди-то откуда намъ было взять?» возражаютъ претенденты на супружеское счастье. – «Никакъ невозможно» удостовѣряетъ «батюшка»: «церковный уставъ воспрещаетъ. Какъ бы не уставъ, такъ мнѣ ничего – повѣнчалъ бы». Претенденты недоумѣваютъ и за разрѣшенiемъ недоумѣнiя обращаются къ тому же «батюшкѣ». – «Да какъ же тутъ быть? Приготовились, гостей назвали, потратились». –«Незнаю, какъ тутъ вашему горю помочь, потому уставъ больно строгъ насчотъ заповѣдей... Разаѣ вотъ что: дадите ли мнѣ обѣщанiе, что черезъ двѣ недѣли выучитесь этимъ завповѣдямъ?» - «Выучимся, выучимся», радостно отвѣчаютъ ему. – «Только вотъ что: безъ залога я повѣрить вамъ не могу!..» За этимъ, съ того, кто позажиточнѣе, назначается 30 руб., кто побѣднѣе – 10 руб., въ обезпеченiе. Такъ какъ, съ одной стороны, исходъ этотъ одинъ только и есть, а съ другой – непреоборимымъ препятствiемъ вѣнчаться является церковный уставъ, то женихъ съ невѣстой соглашаются, дается подписка выучиться черезъ двѣ недѣли заповѣдямъ и вручается залогъ... Послѣ вѣнчанiя начинаются заботы практической жизни; среди ихъ забывается о данномъ обѣщанiи – и беззаботныя супруги наказываются потерею залога.
Поди тамъ, выдумывай еще что-нибудь, когда всѣ будутъ знать заповѣди! Выходитъ просто одно изъ проявленiй знаменитой теорiи учонаго англичанина, и «отцы», о которыхъ пишетъ гродненскiй кореспондентъ, очевидно, тутъ не при чомъ.
А то ведетъ отецъ духовный войну со старухой вдовой-попадьей. Невтерпёжъ стало старухѣ, и понесла она свое горе-горькое къ мировому: «Безъ всякаго съ моей стороны повода ругаетъ онъ меня въ глаза и за глаза самыми непотребными словами; не позволяетъ мнѣ въ церковь ходить, потому, будто бы, что видѣть меня не можетъ; ходить общественною дорогою мнѣ не позволяетъ, ни даже провезти что-нибудь, такъ что купленныя дрова я должна сваливать за селомъ, и ужъ на себѣ гумномъ перетаскивать къ своему дому. Жаловалась и благочинному; въ отместку за то, онъ, о. N, цѣлую ночь работалъ у моего крыльца, страшную яму вырылъ кругомъ его, а вырытою землей завалилъ крыльцо, чтобъ, значитъ, мнѣ совсѣмъ ходу изъ дому не было, или, попавъ въ яму, расшиблась бы о набросанные имъ туда каменья... Боюсь теперь, что онъ ворвется ко мнѣ ночью и задушитъ меня». Мировой судья убѣдился въ справделивости изложенныхъ въ жалобѣ дѣянiй почтеннаго iерея, но сдѣлать ничего не могъ, потому что оба лица принадлежатъ къ духовному званiю и не подсудны мировой юстицiи. Этого ужъ никакой теорiей не объяснишь, и еслибъ понятiе о самодурствѣ не было у насъ доводено до крайнихъ предѣловъ ясности, то осталось бы только развести руками и воскликнуть: чудеса же на свѣтѣ бываютъ!
Любопытно, и даже любопытнѣе всего, какъ относятся къ этому прихожане и не приходитъ ли по временамъ въ ихъ беззащитныя головы, что «батюшка» ихъ «не въ себѣ», или же они только посмѣиваются и, подмигивая другъ другу при видѣ стычекъ, подшучиваютъ, а при случаѣ, ради потѣхи, какъ говрится, стравливаютъ соперниковъ.
- Какъ это они, братцы мои, грозятъ нонеча – страсть! сообщаетъ одинъ прихожанинъ другому.
- Какую этто штуку попъ-то удралъ! говоритъ одинъ.
- Какую еще? съ любопытствомъ спрашиваетъ другой.
- Взялъ попадью-то и окопалъ... ни къ ней, ни отъ нея!..
- Что ты?
Идутъ смотрѣть, и громко смѣются надъ затѣей своего пастыря.
Чего другого нѣтъ, а право, должно быть, весело жить прихожанамъ съ тѣмъ пастыремъ, о которомъ пишетъ г. Белюстинъ изъ Калязина.
Впрочемъ, должно быть чѣмъ-нибудь и доняла же его попадья, донимаемая имъ теперь въ свою очередь. Она теперь, можетъ быть, и сама сообразитъ этого, а очевидно, чѣмъ-нибудь она ему насолила. Можетъ быть, она и не чувствуетъ за собой грѣха никакого, а на самомъ дѣлѣ iерею пришлось перенести отъ нея такое оскорбленiе, какого онъ вѣкъ не забудетъ, тѣмъ болѣе, что неподсудность мировому судьѣ вполнѣ обезпечиваетъ эту остроту его памяти. А чувствительность къ оскорбленiю есть дѣло чисто субъективное, и для оскорбляющихся рѣшительно «законъ не писанъ».
Вонъ оскорбился какой-то генералъ Платоновъ; что вы съ нимъ подѣлаете!
«М. г. Павелъ Филиповичъ – пишетъ онъ таганрогскому городскому головѣ – Письмо ваше, отъ 8-го iюня сего года, о назначенiи меня комисаромъ на случай появленiя холеры для наблюденiя за чистотой помойныхъ ямъ и другихъ во дворахъ нечистотъ, я получилъ, на которое отвѣтствую, что таганрогская управа не имѣетъ права назначать шестидесятилѣтнихъ генераловъ на подобныя должности, и если управа не уважаетъ чиновъ, заслуженныхъ многолѣтней государственной службой, то правительство уважитъ лѣта и поддержитъ наше званiе. Съ удивленiемъ о неделикатности управы остаюсь преданнымъ вамъ Е. Платоновъ».
Дѣло въ томъ, что «генералъ» посмотрѣлъ на «ямы» именно такъ, какъ на этотъ низменный предметъ онъ привыкъ смотрѣть въ долгiя годы своей службы на военномъ или гражданскомъ поприщѣ, и потому оскорбился, хотя, очевидно, у управы не было ни малѣйшаго намѣренiя оскорблять его. Напротивъ, какъ видно изъ ея письма, написаннаго въ отвѣтъ на только-что приведенное, она потому именно его и назначила, что, по ея мнѣнiю, онъ былъ одинъ изъ тѣхъ людей, «отъ которыхъ, по воспитанiю и общественному положенiю, она могла ожидать наиболѣе здравомыслящаго отношенiя къ предохранительнымъ мѣрамъ, которыя однѣ могутъ спасти городъ отъ бѣдствiй эпидемiи».
Управа извинилась; не знаю, удовлетворился ли оскорбленный генералъ извиненiемъ. Съ своей же стороны, я рѣшительно на сторонѣ того, что онъ имѣлъ поводы оскорбляться, потому что многiя взгляды, въ томъ числѣ и на помойныя ямы, составляютъ продуктъ новаго времени и ассимилированiе ихъ до непризнаванiя ихъ странности – дѣло весьма трудное для человѣка, живущаго воспоминанiями. Новые понятiя, правда, воплотились въ новыя, даже благозвучныя слова: «комисаръ для наблюденiя за чистотою помойныхъ ямъ и другихъ во дворахъ нечистотъ», замѣнился очень благозвучнымъ титуломъ «члена городской санитарной комисiи»; но слова не въ состоянiи измѣнять ощущенiй, возбуждаемыхъ сущностью понятiй: для того, чтобъ мириться съ новыми словами, приходится, по крайней мѣрѣ, индифферентно относиться къ понятiямъ, а тутъ иной разъ такiя понятiя попадаются, о которыхъ безъ отвращенiя и подумать нельзя. «Санитарная комисiя», какъ сочетанiе звуковъ, конечно, совсѣмъ не въ состоянiи шокировать даже требовательное ухо; но, если принять во вниманiе суть занятiй этой комисiи, получится уже нѣчто иное. Генералъ и назвалъ ихъ прямымъ именемъ: «наблюденiемъ за чисткой помойныхъ ямъ и другихъ во дворахъ нечистотъ», и всякiй пойметъ, что эта кличка даже и не на одно «требовательное» ухо способно дѣйствовать непрiятно. Пока онъ служилъ и, такимъ образомъ, жилъ въ офицiальномъ мiрѣ своей дѣловой обстановки, выработывая свои понятiя о чести и своихъ общественныхъ обязанностяхъ, общество тоже жило и тоже выработывало, подъ влiянiемъ нѣсколько пробудившагося сознанiя, взгляды на свои потребности и на отношенiе своихъ членовъ къ удовлетворенiю этихъ потребностей. Открывши даже свои полусонные глаза, оно не могло не увидѣть почти на первомъ планѣ, что бороться, напримѣръ, съ холерною эпидемiей путемъ офицiальныхъ совѣтовъ обитателямъ, чтобъ они не ѣли плодовъ, не пили квасу, не выходили на воздухъ съ тощимъ желудкомъ (какъ это было еще въ прошломъ году преподаваемо) – дѣло не цѣлосообразное, а наука гигiены подсказала тутъ, что есть способъ, болѣе существенныя, могущiе сказать болѣе высокiя услуги, нежели самое энергичное уничтоженiе на базарахъ плодовъ и всего, въ чомъ мы привыкли видѣть зло; что лихорадки и тифы замѣчательно слабѣли тамъ, гдѣ люди дѣйствовали сообразно указанiямъ гигiены; явился «санитарный вопросъ», для котораго ничего нельзя было сдѣлать путемъ однихъ «распоряженiй». Для того, чтобъ подвинуть его, пришлось обратиться къ лучшимъ силамъ общества, потому что, при всей своей важности, онъ имѣлъ противъ себя предразсудокъ и привычку игнорировать санитарныя условiя, и естественную борьбу съ установившимися взглядами въ большинствѣ, должно было начать меньшинство. Таганрогская управа, между другими, взглянула на дѣло именно такъ, взглянула съ своей точки зрѣнiя справедливо, и встрѣтила отпоръ, выразившийся въ прямо высказанномъ желанiи обратиться за защитою къ правительству, которое заставитъ-де «уважать лѣта и поддерживать наше званiе».
Повторяю, я совершенно понимаю оскорбленiе, чувствуемое г. Платоновымъ. Конечно, ему въ его чинѣ военнаго генерала, и въ голову бы не пришло поручить даже порядочному <нрзб> наблюденiе за «чисткой помойныхъ ямъ», <нрзб> менѣе въ чинѣ гражданскаго генерала поручилъ бы он это дѣло какому-нибудь маленькому чиновнику своей, можетъ быть, очень <нрзб>-кой канцелярiи. Но с какого же чина <нрзб> можно было бы признать удобнымъ <нрзб> выборъ лицъ въ санитарныя комисiи. А между тѣмъ, въ необходимости этихъ комиciй всѣ согласны и отсутсвiе ихъ сказывается <нрзб>-кими неудобствами, от которыхъ, если и неодинаково, то все же приходится терпѣть людямъ даже и съ порядочнымъ чиномъ. Этотъ вопросъ, надъ которымъ могутъ задуматься всѣ, начиная съ г. Платонова и кончая многими другими генералами, раздѣляющими его взглядъ.
Понятное явленiе представляетъ собою генералъ Платоновъ, но все же явленiе, надъ которымъ нельзя весело смѣяться, что называется, во весь ротъ, хотя нельзя и насмѣхаться и шутить, потому что, очевидно, ему приходится выслушивать рѣчи на непонятномъ ему языкѣ, звуки котораго еще такъ недавно начали <нрзб>-шать нашу родную, пространную провинцiю.
Великое дѣло «точка зрѣнiя», и такъ какъ на ней устанавливаешься путемъ многихъ <нрзб>-нiй, то подборъ этихъ влiянiй и обуславливаетъ ее. Кто на какой точкѣ сталъ, да еще если солидно на ней установился, тому обыкновенно сходить съ нея невсегда легко, и, во всякомъ случаѣ, неудобно. Охъ ужъ эти «точки зрѣнiя», особенно когда имъ, какъ у насъ, приходится доработываться, въ большинствѣ случаевъ, подъ влiянiемъ обстоятельствъ, чисто случайныхъ.
Я незнаю, правъ или неправъ кореспондентъ изъ Звенигорода, разсказывающiй послѣ <нрзб> засѣдавшаго тамъ отдѣленiя окружного суда, но, во всякомъ случаѣ, понимаю возможность такихъ послѣдствiй и не нахожу въ нихъ ничего невѣроятнаго. Судились два крестьянина за нанесенiе побоевъ своимъ жонамъ, отъ каковыхъ побоевъ эти жоны умерли. Одинъ изъ судившихся «человѣкъ весьма дурной нравственности», постоянно ссорился и бранился съ женою, причомъ та грозила ему открытiемъ какихъ-то неблагородныхъ его поступковъ. Озлобленный Терептьевъ покончилъ съ своею обличительницей, заручившись ея безмолвiемъ навѣки. Другой въ привычку взялъ бить свою несчастную жену и билъ ее при всякомъ удобномъ случаѣ. О масляницѣ блины не по вкусу пришлись взыскательному супругу – и жена такъ на мѣстѣ и осталась. Дѣла, въ томъ и другомъ случаѣ, кончились трехмѣсячнымъ заключенiемъ.
Конечно, дѣло не въ приговорахъ, и я не въ состоянiи договориться до того, до чего договорился «Гражданинъ» въ своемъ восторженномъ признанiи очистительныхъ, поучительныхъ и совершенстующихъ свойствъ каторги; но гдѣ влiянiя, могущiя реагировать на взгляды, къ сожалѣнiю, такъ распростаненные въ большинствѣ – взгляды, согласно которымъ положенiе женщины-жены дѣлается иногда цѣлымъ рядомъ безвыходныхъ страданiй и, не говорю уже нравственныхъ, но и физическихъ мукъ? Гдѣ то слово, которое въ состоянiи растолковать то, что само собой не приходитъ въ голову «тёмнаго» человѣка, и именно въ силу этой «темноты» способную къ самымъ необузданнымъ побужденiямъ? Ихъ-то и нѣтъ, и я не знаю, во многихъ ли мѣстахъ найдутся люди, которые постараются разубѣдить, что дѣлать такiе выводы, какiе приводитъ звенигородскiй кореспондентъ, какъ «слѣдствiе» судебныхъ приговоровъ, дѣло ни съ чѣмъ несообразное. «Нонѣ можно жонъ бить до смерти», говорили многiе: «коли надоѣла – пришибешь ее, тебя на три мѣсяца на казенные хлѣбы, а потомъ опять пиркомъ да свадебку». – «Какъ ихъ судить-то больно строго!» недоумѣвалъ присяжный засѣдатель, когда ему намекнули на то, что убивать жену дѣло несовсѣмъ подходящее; «нельзя больно-то строго судить, потому послѣ того всѣ наши жоны задурятъ, тогда и не моги ихъ колотить; а вѣдь дай имъ потачку – онѣ насъ самихъ колотить станутъ. Опять же говорили, что «нечаянно пришибли»: однова-де треснулъ!»
На мотивъ о межличныхъ отношенiяхъ можно было бы затянуть длинную-длинную пѣсню, но пѣсня эта, которую пѣли и часто поютъ, скользитъ по верху, и трудно ожидать, чтобъ нашлось много людей, которые убѣдительнымъ речетативомъ разсказывали бы ее группамъ слушателей, разбросанныхъ по широкому лицу земли русской, путемъ школъ, проповѣди и примѣра.
А то несется эта пѣсня по верху; внизу же, тамъ, куда не доходятъ ея смягчающiе, умиротворяющiе звуки, часто совсѣмъ не обращая на нее даже вниманiя, разъигрываются страшныя драмы, о которыхъ разскажетъ развѣ только досужiй кореспондентъ, да, быть можетъ, память сохранится въ архивѣ того окружного суда, въ округѣ котораго суждено было разъиграться той или другой изъ нихъ. Вотъ два-три примѣра.
Разнесли газеты слухъ о самоотравленiи урядника Анохина сулемою; отравился онъ изъ опасенiя, что связь его съ девятнадцатилѣнею дочерью, длившаяся шесть лѣтъ, выйдетъ наружу. Частные слухи долги ходили, да мать боялась повѣрить этимъ слухамъ, а дочь боялась сознаться въ справедливости ихъ – грозенъ былъ, видно, урядникъ!
Павловскiй, крестьянинъ Бердичевскаго Уѣзда, въ теченiи пятилѣтняго супружескаго сожительства, билъ жену и вообще обращался съ нею крайне жестоко. Поссорился онъ с нею вечеромъ, отколотилъ ее, а ночью, когда она легла на печкѣ, преспокойно стащилъ ее на землю, накинулъ на шею веревку и хотѣлъ повѣсить на крюкѣ, вбитомъ для ребячьей люльки. Дѣло стало за тѣмъ, что несчастная вырвалась и убѣжала.
Крестьянинъ деревни Великоколья, Новоржевскаго Уѣзда, Псковской Губернiи, кутилъ въ кабакѣ двѣ недѣли, возвратился домой, наконецъ, и началъ требовать отъ жены денегъ. Когда жена начала отказывать, онъ принялся ее бить, отколотилъ, забралъ всю домашнюю рухлядишку и отправился въ кабакъ. Подумала-подумала избитая и ограбленная женщина, и такою, видно, безысходною тоскою пахнуло на нее въ эту тяжолую минуту, что она затворила за мужемъ дверь, надѣла петлю и покончила-было съ собою... Да не дали: увидѣла сосѣдняя дѣвушка, фельдшера нелегкая принесла, и возвратили къ жизни, какъ выразился кореспондентъ, несчастную жену, уже другой разъ надѣвавшую себѣ петлю изъ-за пьянаго, буйнаго мужа.
«Волынскiя Губернскiя Вѣдомости» передаютъ недавно получонный слухъ, что одинъ мѣщанинъ уличался въ изнасилованiи двухъ своихъ дочекъ: какъ исполнится 12 лѣтъ, такъ этотъ мѣщанинъ и примѣнялъ свое влiянiе и власть; но дочери боялись огласить его дѣйствiя, и три года это составляло секретъ отца и двухъ несчастныхъ дѣвочекъ-дочекъ.
Изъ Вольска, Саратовской Губернiи, пишутъ, что крестьянинъ Красавинъ жилъ своею женою въ постоянномъ несогласiи, о чомъ извѣстно было всему селу и его офицiальному представителю, къ котрому прибѣгала двадцатидвухлѣтняя Марѳа, измученная тяжкими побоями, напуганная страшными угрозами. «Пустое дѣло – кто ихъ разберетъ!» говорило село, и не обращало никакого вниманiя на жалобы злосчастной бабы: «Угодишь на нихъ, на бабъ, нешто!» Однажды Красавинъ былъ съ женою въ полѣ. Обработали; мужъ почему-то вздумалъ ужинать въ полѣ, и, свосѣмъ уже собравшись домой, порѣшилъ, чтобъ жена сварила ему галушекъ тутъ же. Жена возразила, указывая на разныя неудобства. Мужъ повторилъ требованiе, жена поробовала возражать... Взбѣшонный новымъ возраженiемъ, мужъ бросился за ней съ кнутомъ, и когда та пустилась бѣжать, онъ закричалъ ей: «помни, ныньче твой послѣднiй вечеръ!» Женщина прибѣжаоа домой, со слезами умоляла сосѣдей не оставлять ея, если мужъ задумаетъ сдѣлать съ ней что-нибудь неладное, и, предупредивъ ихъ, стала робко ждать его прибытiя. Пришолъ мужъ, но пришолъ такой ласковый, такой веселый, любезный, что весь страхъ соскочилъ съ довѣрчивой Марѳы. Веселая стряпала она ужинъ, веселая ѣла его, веселая и спать легла; но вдругъ вскочила, какъ ужаленная змеею, отъ страшной боли въ нижней части живота. Она бросилась къ водѣ, но отъ нея боль такъ усилилась, что несчастная женщина потеряла сознанiе. Мстительный мужикъ, озлобленный противорѣчiемъ, затаилъ злобу и угостилъ несчастную женщину негашоною известью. Страдалицу отправили въ больницу; фельдшеръ говоритъ, правда, что баба безнадежна больна; но чего ждать ей въ будущемъ? Есть ли тамъ надежда?
И даже во всѣхъ этихъ случаяхъ, несмотря на то, что всѣ они годятся для драмъ и трагедiй, fatum ихъ не исключительно водка, которая по основному убѣжденiю «Гражданина», все связала, заполонила, направила и погубила.
Можетъ быть, водка и стала потому фатумомъ, что на нее смотрятъ, какъ на фатумъ, съ которымъ бороться немыслимо простымъ смертнымъ, по поводу котораго можно только пищать, дѣлать гримасы и закрывать глаза на все остальное. Думалъ ли когда-нибудь редакторъ «Гражданина», что мы съ нимъ, такъ громко вопiющiе противъ водки и всякихъ аномалiй, можетъ быть, и не въ состоянiи были бы вопить противъ нихъ, еслибъ обстоятельства не сложились такъ, что мы съ нимъ имѣемъ ясное понятiе и о другихъ, кромѣ водки, радостяхъ, дѣлающихъ для насъ возможнымъ сознательный отдыхъ; о другихъ взглядахъ, допускающихъ для насъ различенiе нормальнаго отъ ненормальнаго, обусловливающихъ дѣятельность, въ силу которой мы съ нимъ оставляемъ за собою право на названiе людей благовоспитанныхъ?
А то водка, водка да водка, и къ ней въ придачу – недостаточно энергическое примѣненiе очистительныхъ свойствъ каторжныхъ работъ!..
Разсказываю два случая, которые при оговоркѣ «a bon entendeur – demi-mot», пожалуй будутъ у мѣста.
Покупали себе крестьяне Чигиринскаго Уѣзда, изъ села Боровицъ, фольговые образки. Иконы эти ставились въ переднемъ углу и, какъ выражается кореспондентъ, удовлетворяли, болѣе или менѣе, народное религiозное чувство. Вдругъ цѣлая исторiя по поводу этихъ фольговыхъ образковъ! Иконки эти уничтожаются самымъ ревностнымъ образомъ, и крестьяне ни за что на свѣтѣ не хотятъ болѣе имѣть у себя этихъ образковъ. Дѣло вышло по слѣдующему поводу. Разнесся слухъ, что въ одномъ селенiи освящалъ священникъ принесенную крестьяниномъ фольговую иконку; по прочтенiи молитвы, хотѣлъ-было онъ окропить образокъ святой водой, какъ вдругъ стекло иконки лоплуно, фольга начала сама собою загибаться, явился тщательно изображонный на фольгѣ дьяволъ, на сторонѣ, противоположной изображенiю святыхъ, и надпись, гласящая, понятно, отъ лица дьявола: «поклонись мнѣ семь лѣтъ – и будешь мой». Священникъ, «будто бы», сказалъ крестьянину, что его икона не годится. Пошолъ дымъ коромысломъ, и легенда о стецовской иконѣ, невыдержавщей освященiя, получила очень широкое распространенiе. По этому поводу, въ Чигиринѣ, мѣстное духовенство ревностно потребовало у своихъ прихожанъ, чтобъ они запасались удостовѣренiемъ въ годности этихъ фольговыхъ иконокъ, и «говорятъ», будто въ Чигиринѣ найдено такихъ дьявольскихъ изображенiй около пяти. Въ чигирнскомъ монастырѣ теперь ни одной такой иконы не отъищешь, а крестьяне и крестьянки убѣждены вполнѣ, что это иконки «негодящiя». Молва пошла дальше, что эти иконки нарисованы одинмъ изъ обыкновенныхъ способовъ: всѣ убѣждены, что онѣ нарисованы адскою силой, взятой изъ «челюстей пекла», и покрашены не простою краской, а кровью дьявола.
«Умеръ у насъ пожилой крестьянинъ», пишутъ изъ села Дѣднова. «Чтя память своего усопшаго, захотѣли родные похоронить покойника въ оградѣ и обратились къ священнику, который и договрился доставить имъ это удовольствiе за 6 руб., причомъ желавшiе «почтить», но, очевидно, достаточныхъ средствъ неимѣвшiе, просили отца iерея сейчас получить съ нихъ только 2 руб., а остальные 4 руб. пообождать. Священникъ пообѣщалъ, но обѣщанiя своего не исполнилъ, и когда кончилъ обрядъ отпѣванiя надъ принесеннымъ покойникомъ, то безъ церемонiи объявилъ, что если они ему всѣхъ денегъ сейчасъ не отдадутъ, то онъ хоронить имъ ихъ родственника не дастъ... Подумали, подумали мужички, и рѣшили домой покойника не носитъ, а поставить его передъ окнами священника: «что хочетъ, молъ, то и дѣлаетъ». Поставили и ушли. Чтоб отстать отъ столь неуважительныхъ прихожанъ, священникъ позвалъ какого-то другого священника – самъ не пошолъ – и поручилъ ему совершить погребенiе въ «уготованномъ мѣстѣ». И не рады ужъ были желавшiе «почтить». Оказывается, что за погребенiе тѣла въ этомъ селѣ взимается въ пользу церкви 1 руб., который и получаетъ староста, а потомъ священники прибавляютъ въ свою пользу, «какъ рука ляжетъ», и если ужъ очень родственники «запечалуются» по поводу высокой платы, то iереи утѣшаютъ ихъ тѣмъ, что могила-де могилой, а главное дѣло, душѣ отъ того больше облегченiя будетъ, потому что въ этотъ же счотъ четыре обѣдни отслужится безплатно, да сверхъ того, совершится безплатный сорокоустъ.
Ну, разумѣется, и полегче станетъ, какъ про этакую благодать услышишь.
Совсмъ и не замѣтилъ, какъ дописалъ «Провинцiальное обозрѣнiе» до конца. И ни одного факта общественной важности! Все какъ-то набралось изъ отрывочныхъ фактовъ, безъ связныхъ обобщенiй. Скажу откровенно, оно и не могло выйти иначе, потому что, садясь писать, я не имѣлъ въ виду никакого «плана». Я на это имѣю свои причины; но такъ какъ до причинъ, которыя бываютъ у нашего брата фёльетониста, нѣтъ никакого дѣла читателю, то я и прошу у него извиненiя.
Въ слѣдующiй разъ, я отнесусь къ дѣлу солиднѣе; даже отъ нынѣшняго обозрѣнiя, въ той кучѣ газетъ, которая лежитъ предо мною, осталось много матерьяла...
Кстати изъ этой кучи маленькое note bene для «Одескаго Вѣстника». Почтенный «органъ» интересовъ Южнаго Края, сколько мнѣ кажется, надняхъ немножко согрѣшилъ, допустивъ на своихъ столбцахъ излишнюю скромность. Въ № 130-мъ у него напечатана кореспонденцiя о послѣднемъ таврическомъ губернскомъ земскомъ собранiи. Въ качествѣ интересующагося земскою дѣятельностью во всѣхъ ея проявленiяхъ, я началъ читать кореспонденцiю, и, къ моему крайнему удивленiю, встрѣчаю кореспонденцiю, знакомую мнѣ по «Голосу». При перепечаткѣ кореспонденцiй слѣдуетъ, полагаю, обозначать источникъ, откуда они берутся. И потомъ вообще, что будемъ дѣлать мы, подвизающiеся въ столичныхъ газетахъ, когда, желая знать, какъ о томъ или другомъ вопросѣ мѣстной жизни отзовутся представители мѣстныхъ интересовъ, мы будемъ встрѣчаться съ тѣмъ, что напечатано у насъ же?
Ну да, это вольному воля, а обозначать источникъ, всетаки, слѣдутетъ.