Адмирари Нилъ. <Панютинъ Л. К.> Листокъ. Прежніе и нынѣшніе выборы. Сословій нѣтъ, а есть разряды. 18,000 избирателей. Новый предлогъ опасенія. Состоится ли проектированный союзъ? Литературныя пертурбаціи. Мохнатые люди. // Голосъ. 1873. № 21. 21 января.

ЛИСТОКЪ.

Прежніе и нынѣшніе выборы. — Сословій нѣтъ, а есть разряды. — 18,000 избирателей. — Новый предлогъ опасенія. — Состоится ли проектированный союзъ? — Литературныя пертурбаціи. — Мохнатые люди.

Въ жизни цивилизованныхъ обществъ весьма важную роль играетъ актъ, называемый выборами. Въ древности, выборы служили основой существовавшаго порядка даже въ Россіи, но впослѣдствіи, какъ извѣстно, чиновникъ, мало-помалу, вытѣснилъ выборнаго человѣка, и когда начали приводиться въ исполненіе земскія учрежденія, древнее слово «земство» показалось намъ совершеннымъ неологизмомъ.

Были у насъ, правда, и до этого въ ходу разные выборы: изъ нихъ особенно славились нѣкогда дворянскіе. Чрезъ каждые три года, въ губернскій городъ наѣзжало множество страннаго вида экипажей, наполненныхъ перинами, мѣшками съ сухарями и разными сушеньями, бочьками съ солеными грибами и румяными деревѣнскими барышнями съ сильнымъ желаніемъ выйти замужъ.

Выборы начинались обыкновенно завтракомъ у губернскаго предводителя, на который приглашались всѣ уѣздные предводители и «великодушные» избиратели. Тутъ собственно и рѣшаютъ главные вопросы распредѣленія ролей, тутъ же дворянство организовало такъ-называемыя «партіи».

— Вы за кого, Петръ Петровичъ? спрашивалъ уѣздный предводитель уѣзднаго Креза, дѣйствовавшаго «за себя и по довѣренности».

— Да, конечно, за прежняго, отвѣчаетъ уже успѣвшій побагровѣть Петръ Петровичъ. — Чтò жъ! завтракъ, грѣхъ жаловаться, хоть куда; особенно эта икра — и гдѣ только онъ ее выкапываетъ!

— Дѣло, видите, тутъ вовсе не въ икрѣ, а въ томъ, что онъ приходится тестемъ предсѣдателю гражданской палаты, а Глотаевъ, который подалъ на васъ искъ въ 150,000, закадычный другъ предсѣдателя: такъ вамъ это обстоятельство, полагаю, и не мѣшало бы принять къ свѣдѣнію.

— Ахъ, канальство! Дѣло-то и впрямь неладно.

— То-то же! такъ вотъ вамъ съ вашими друзьями и не мѣшало бы подумать о замѣнѣ нынѣшняго болѣе подходящимъ.

— Да чего жь лучше? Балотируйтесь вы.

— Нѣтъ, эта должность мнѣ не по карману; а вотъ Семенъ Семенычъ, я думаю, съ удовольствіемъ займетъ высокій пòстъ представителя благороднаго сословія нашей губерніи.

— Чтò жь, и Семенъ Семенычъ хорошій человѣкъ!

— Человѣкъ, который горой стоѝтъ за права дворянства.

Въ другомъ углу залы шла «агитація» въ противоположномъ направленіи.

— Вы слышали, эта старая лиса Вертляевъ агитируетъ въ пользу Семена Семеныча. Надѣюсь, вы положите налѣво?

— Безъ сомнѣнія! (всторону) Дà, держи карманъ.

— Господа! раздается трубный гласъ губернскаго предводителя. — Прежде, чѣмъ оставить постъ, который я, благодаря лестному для меня довѣрію вашему, занималъ до сихъ поръ, считаю священнымъ долгомъ поблагодарить васъ, господъ дворянъ Трущобской Губерніи, за то искреннее содѣйствіе, которое я постоянно встрѣчалъ въ вашей средѣ при исполненіи моей, далеко нелегкой въ настоящее время обязанности. Смѣю надѣяться, что я, насколько позволяли мои способности, выполнилъ все, чтò можно было по справедливости требовать при нынѣшнихъ обстоятельствахъ.

— Правда! правда! Очень вамъ благодарны!

— Въ заключеніе, предложу вамъ, господа, не откладывая дѣла въ долгій ящикъ, тутъ же обсудить, кого вы считаете наиболѣе достойнымъ занять губернскія должности, списокъ которыхъ вамъ представитъ мой секретарь. Надѣюсь, что каждый изъ уѣздныхъ предводителей приметъ ту же систему относительно кандидатовъ въ должности уѣздныхъ; это необходимо, чтобъ намъ въ собраніи не дѣйствовать зря и устранить возможность нежелательныхъ избраній.

Но, несмотря на этотъ мудрый совѣтъ, результаты балотировки нерѣдко повергали въ изумленіе все благородное сословіе. Случалось, что лицо, почти единогласно назначаемое въ кандидаты, «прокатывалось на вороныхъ», а господинъ, которому дворянство хотѣло отмстить забалотировкой, получалъ громадное большинство. И происходило это вовсе не потому, чтобъ съ шарами дѣлались какіе-нибудь неблаговидные фокусы, а потому, что многіе, заранѣе увѣренные въ избраніи балотируемаго кандидата, клали ему чорный шаръ, чтобъ уравнять шансы другихъ кандидатовъ, которыхъ боялись обидѣть забалотировкой. Мнѣ памятенъ даже случай, когда изъ трехъ кандидатовъ въ уѣздные предводители, предложенныхъ почти единогласно, всѣ трое были забалотированы къ величайшему изумленію самихъ балотировавшихъ. Послѣдствіемъ было то, что на эту должность долго никто не соглашался балотироваться.

Насколько серьёзны были прежніе дворянскіе выборы, очень хорошо извѣстно всѣмъ, имѣвшимъ дѣла въ прежнихъ присутственныхъ мѣстахъ; со времени же судебной реформы, дворянскіе выборы сдѣлались чѣмъ-то такимъ, чему трудно подобрать и названіе. Глубокое убѣжденіе въ ихъ несоотвѣтствіи съ нынѣшнимъ гражданскимъ устройствомъ проникло въ среду самого дворянства, такъ что эти сословные выборы утратили теперь прежній блескъ. Consumatum est!

О прежнихъ городскихъ выборахъ и говорить нèчего. Прежнимъ головамъ немалого труда стòило собрать для выборовъ погрязшее въ торговые разсчоты мѣстное купечество и пріискать желающихъ подписывать разные журналы да протоколы или, за неграматностью, прилагать къ нимъ накопченныя на свѣчкѣ печати. Вся сила была тогда въ секретаряхъ, никогда непринадлежавшихъ къ купеческому сословію; они ворочали магистратами и ратушами, кàкъ хотѣли, и все ихъ дорого цѣнимое купечествомъ искуство состояло въ «отписываньи». Секретарь, умѣвшій отписываться, могъ смѣло драть съ живого и мертваго. За ловкаго секретаря держались обѣими руками и головы, и купеческое сословіе, которому одному было предоставлено — конечно, номинально — городское управленіе, всецѣло зависѣвшее, въ сущности, отъ полицеймейстеровъ, городничихъ и губернаторовъ.

— Грабитъ-то онъ точно грабитъ, говорили объ этихъ дѣльцахъ брадатые граждане: — да больно ужь ловко отписывается, каналья! Какую пакость ни сочинимъ, безпремѣнно выручитъ; такой человѣкъ нашему брату какъ есть подходящій. 

Опытъ сословныхъ думъ, какъ извѣстно, оказался неудачнымъ. Слишкомъ сложный механизмъ этого нынѣ отмѣненнаго учрежденія хотя былъ несомнѣнно шагомъ впередъ, сравнительно съ прежнимъ безобразнымъ устройствомъ городского управленія, но результаты его оказались далеко не блистательны. Новое «Городовое Положеніе» должно, поэтому, составить совершенную эпоху въ городскомъ управленіи. Теперь раздѣленіе на сословія совершенно отмѣнено, но, взамѣнъ его, придуманы «разряды», представляющіе нѣчто въ родѣ извѣстной табели о рангахъ. Совершенно бѣдные горожане приравнены къ «неимѣющимъ чина», приказчики и имъ подобные къ «титулярнымъ совѣтникамъ» и вообще къ мелкому чиновничеству. Лицъ второго разряда можно уподобить всей массѣ чиновничества отъ колежскаго асесора до дѣйствительнаго статскаго совѣтника, а лицъ 1-го разряда — «особамъ первыхъ четырехъ классовъ».

Такое дѣленіе придумано, вѣроятно, для бòльшаго удобства самаго производства выборовъ. Но и оно едва ли вполнѣ достигнетъ цѣли. Когда производились въ петербургской думѣ выборы по первому разряду, въ залѣ было очень просторно. При выборахъ по 2-му разряду было то же не тѣсно, а чтò будетъ, если соберутся избиратели 3-го разряда! Да и сколько надо времени, чтобъ пробалотировать сразу около 1,500 кандидатовъ! По всей вѣроятности, первые городскіе выборы по этой системѣ будутъ и послѣдними. Смѣю думать, что дѣленіе на избирательные округи было бы несравненно удобнѣе нынѣшняго дѣленія на разряды.

Хорошо еще, что на святой Руси индійско-феодальная система кастъ никакъ не могла укорениться, а то, при нынѣшнемъ дѣленіи избирателей на разряды, самый многочисленный 3-й разрядъ, болѣе чѣмъ на половину состоящій изъ приказчиковъ, могъ бы съиграть съ нами прекурьёзную штуку, избравъ въ думу, примѣромъ сказать, хоть старшимъ приказчичьяго клуба, который, вмѣсто нынѣшняго чисто картежно-танцовальнаго значенія, получилъ бы тогда значеніе политико-административное. Но, судя потому, чтò происходило на выборахъ по 1-му и 2-му разрядамъ, наши «Граждане», блѣднѣющіе при одномъ словѣ «демократія», могутъ спать спокойно. Избиратели, видимо, стараются выбирать въ гласные дѣловыхъ людей, мало обращая вниманія на то, къ какому разряду они принадлежатъ, и всетаки, нельзя поручиться, что наши такъ-называемые охранители не увидятъ въ результатахъ перваго опыта нашего городского самоуправленія чего-нибудь опаснаго для существованія государства, какого-нибудь «краснаго призрака» въ приказчичьей чуйкѣ или гидры объ 18,000 головахъ. Наши блудливые охранители пугливы, вѣдь, какъ зайцы.

Вѣроятно, такое крупное событіе, какъ первый дебютъ на ненавистномъ нашимъ охранителямъ театрѣ «Буффъ» каскадной пѣвицы Силли подастъ имъ новый поводъ метнуть громами въ деревянный театръ, сосѣдство котораго съ строющимся памятникомъ Екатеринѣ II дало случай смѣшному Демосѳену «Гражданина» разразиться уморительной филиппикой противъ каскадныхъ пѣвицъ. Пѣвица Силли, дѣйствительно, имѣетъ много общаго съ коварнымъ царемъ Македоніи, противъ козней котораго предупреждалъ древній Демосѳенъ своихъ легкомысленныхъ согражданъ. Какъ Филиппъ, замышляя покореніе Греціи, угождалъ ей разными играми, такъ и мамзель Силли, замысливъ совращеніе насъ съ пути истиннаго, будетъ соблазнять насъ пѣніемъ сирены. Несмотря на ея непримиримую вражду съ геролынтейнскою Шнейдеръ, доходившую чуть ли не до рукопашной, цѣль ихъ одна и та же: обѣ онѣ, очевидно, замышляютъ, подобно Филиппу, уловить насъ въ свои сѣти, преимущественно дѣйствуя на слухъ и зрѣніе. Вся разница въ томъ, что Филиппъ тратилъ собственныя деньги на подкупы лучшихъ людей Греціи и соблазнительныя для греческаго народа зрѣлища, тогда какъ Силли и Шнейдеръ, совращая насъ на путь погибели, въ то же время, помышляютъ о взиманіи съ насъ тяжкой дани. Обрекая самихъ насъ на жертву, онѣ, сверхъ того, потребуютъ отъ насъ разныхъ жертвоприношеній, въ видѣ діадемъ, брошей, браслетовъ и… множества государственныхъ кредитныхъ билетовъ сторублеваго достоинства. Опасность эта тѣмъ болѣе неминуема, что новая дебютантка театра «Буффъ», по словамъ слышавшихъ ее, создала какой-то особенный жанръ, чтò-то среднее между ухорствомъ Шнейдеръ и цѣломудреннымъ сладострастіемъ Кадуджи. Признаюсь откровенно, еслибъ не смерть Наполеона III, заставляющая меня до сихъ поръ воздерживаться отъ участія въ общественныхъ увеселеніяхъ, я непремѣнно явился 

бы на первый дебютъ мамзель Силли. Не потому, чтобъ меня обуревало желаніе узрѣть новую особенность каскаднаго жанра, а единственно, затѣмъ, чтобъ собственными глазами измѣрить глубину пропасти, въ которую хотятъ низвергнуть петербургское народонаселеніе французскія пѣвицы — задача неособенно трудная, если правы наши охранители, увѣряющіе, что жители Петербурга и безъ того заражены нетолько безвѣріемъ, но и «безнародностью», новой язвой, впервые подмѣченной нашими шутами охранителями, въ лагерѣ которыхъ скоро будетъ подписанъ между двумя фракціями наступательный и оборонительный трактатъ, долженствующій значительно усилить охранительные элементы въ Россіи.

Дѣло въ томъ, что редакторъ «Домашней Бесѣды» дружески протягиваетъ руку редактору «Гражданина», чтобъ биться вмѣстѣ за одни и тѣ же принципы. Дѣлая первый шагъ къ сближенію, В. И. Аскоченскій совершенно справедливо замѣчаетъ князю Мещерскому, что онъ въ дѣлѣ охраненія нисколько не желаетъ, подобно Исаву, продать за чечевичную похлёбку свое право первородства Iакову «Гражданина». Г. Аскоченскій вполнѣ соглашается съ княземъ Мещерскимъ, увѣряющимъ, что «пропаганда безвѣрія, безначалія, безнравственности и безнародности(?) начинаетъ изъ Петербурга переходить въ Россію (а самъ-то Петербургъ гдѣ же находится?) и изъ поверхности общества въ глубь народа»; но ему очень ненравится, чтò говоритъ князь Мещерскій далѣе: «Вотъ этотъ-то фактъ и составляетъ сущность той опасности, противъ которой всякій честный русскій бороться долженъ изъ всѣхъ силъ и до послѣдней крайности. Органомъ этихъ-то разбросанныхъ по всей Россіи и стоящихъ одиноко честныхъ (?) русскихъ бойцовъ и является «Гражданинъ». Такъ возвѣщаетъ на всю Россію первый теноръ этого журнала. Но такое самовосхваленіе сильно задѣло за живое честолюбиваго редактора «Домашней Бесѣды».

— Нѣтъ, подумалъ онъ — надо осадить его сіятельство, очень ужь зазнается. «Стало быть — ядовито замѣчаетъ редакторъ «Домашней Бесѣды» — до появленія «Гражданина» въ 1872 году не было ни одного òргана, безбоязненно и смѣло обличавшаго все то, чтò замѣтилъ князь Мещерскій только теперь въ нашемъ обществѣ? Обидно! Очень обидно! А чтò же дѣлала, какую, какъ не эту, задачу исполняла «Домашняя Бесѣда» въ теченіи (легко сказать) пятнадцатилѣтняго своего существованія?» 

Затѣмъ, припомнивъ князю Мещерскому то время, когда о «Гражданинѣ» еще не было ни слуху, ни духу, «когда въ честь «богини разума» и у насъ, какъ одно время во Франціи, совершались, будто бы, всякаго рода оргіи», въ это страшное время «нехвастаясь, можемъ сказать — говоритъ г. Аскоченскій — что мы одни, рѣшительно одни, съ пращею Давида, выступили на тогдашнихъ Голіаѳовъ сумасброднаго прогреса».

Нельзя не пожалѣть, что, для красоты слога, редакторъ «Домашней Бесѣды» хвастается пущенною, будто бы, имъ въ ходъ пращей Давида, когда всѣмъ извѣстно, что онъ дѣйствовалъ ослиною челюстью Сампсона, и не противъ Голіаѳовъ, изъ которыхъ одинъ только и извѣстенъ, а противъ филистимлянъ, повидимому, несовершенно истребленныхъ іудейскимъ Бовою. Извѣстно также, что редакторъ «Домашней Бесѣды», подобно Сампсону, не разъ утолялъ жажду изъ зуба той же челюсти, которая въ рукахъ его была такимъ смертоноснымъ орудіемъ. Правда, мы не слыхали, чтобъ г. Аскоченскій уносилъ на своихъ плечахъ городскіе ворота, но всѣмъ извѣстно, что онъ, въ своемъ журналѣ, еженедѣльно вываливаетъ изъ мѣшка различныя брошенныя вещи, выносимыя имъ изъ города на собственныхъ плечахъ. 

Перечисливъ всѣ свои дѣянія на поприщѣ борьбы съ «сумасброднымъ прогресомъ» еще до появленія «Гражданина» и тѣмъ неопровержимо доказавъ свое первенство, г. Аскоченскій продолжаетъ: «Мы отъ души порадовались, встрѣтивъ въ «Гражданинѣ» сподвижника себѣ и готовы были привѣтствовать его, еслибъ онъ, страха ради іудейска, не сторонился отъ насъ».

Скромно назвавъ себя и своихъ единомышленниковъ «убогими вѣщателями евангельской правды», г. Аскоченскій сравниваетъ претерпѣнныя имъ за свои убѣжденія невзгоды съ тѣми, которыя «испытывали подвижники при началѣ труднаго своего дѣланія, или сказочные богатыри, которыхъ вражья сила старалась не допускать къ завѣтному кладу». Теперь этотъ подвижникъ и богатырь нежданно встрѣчаетъ себѣ сотоварища и восклицаетъ въ порывѣ восторга: «Такъ давайте же руку почтенный «Гражданинъ» и пойдемте вмѣстѣ на дѣло и дѣланіе наше, даже до вечера (?). Вы станете говорить въ гостяхъ, а мы — дома».

Ну-съ, что вы скажете на это предложеніе, почтеннѣйшій г. Достоевскій, неожиданно очутившiйся въ компаніи князя Мещерскаго и г. Аскоченскаго? Неужели вы отвергнете протягиваемую вамъ руку? Неужели станете отрицаться отъ солидарности съ принципами «Домашней Бесѣды»? Неужели откажетесь говорить въ гостяхъ то, о чомъ она бесѣдуетъ дома? Не думайте «страха ради іудейска» отдѣлаться молчаніемъ. Молчаніе ваше будетъ принято за знакъ согласія. Вамъ нельзя отговориться неопытностью — вы очень хорошо знали, чтò дѣлали, измышляя своихъ «Бѣсовъ» и заключая союзъ съ публицистами «Гражданина». Вы сами разверзли свои объятія редактору «Домашней Бесѣды»; спѣшите же облобызать протянутую руку, указавшую вамъ направленіе, слѣдуя по которому, вы вступили въ борьбу съ «сумасброднымъ прогресомъ». Вы, г. Достоевскій, не могли не знать, что вашъ новый коллега по «Гражданину» и редакторъ «Домашней Бесѣды» — одного поля ягода; обнимая одного, вы не можете, не впавъ въ явное противорѣчіе съ самимъ собою, оттолкнуть другого. Да и брезгливость въ этомъ случаѣ была бы совершенно неумѣстна. Вѣрьте мнѣ: редакторъ «Домашней Бесѣды» стоѝтъ неизмѣримо выше всѣхъ публицистовъ вашего «Гражданина». Вы съ княземъ издаете свой журналъ въ убытокъ, а г. Аскоченскій сразу поставилъ свой журналикъ на ноги, и, притомъ, въ то время, когда на враговъ прогреса смотрѣли, какъ на дурныхъ гражданъ, а не теперь, когда ихъ по головкѣ гладятъ. Tempora mutantur! Теперь прогресисты очутились совершенно въ томъ же положеніи, въ какомъ, двѣнадцать лѣтъ назадъ, находились люди, исповѣдовавшіе ученіе «Домашней Бесѣды» и «Вѣсти». Да, притомъ, у г. Аскоченскаго есть своего рода остроуміе и юморъ, которыхъ незамѣтно ни въ одномъ изъ дѣятелей «Гражданина». Такъ этакимъ-то союзникомъ, воля ваша, не приходится брезгать…

Сейчасъ ходилъ смотрѣть мохнатаго человѣка и его не менѣе мохнатаго сына — на видъ сущее звѣрьё, а въ сущности, очень добрыя созданія. Неловко мнѣ было разспрашивать этихъ дѣйствительно удивительныхъ феноменовъ, какимъ образомъ получили они такую непривлекательную наружность. Да признаться, я и несовсѣмъ довѣряю разсказамъ людей, показывающихъ себя, какъ курьёзъ. Думаю, однакожь, что человѣкъ не можетъ родиться такимъ звѣроподобнымъ, какимъ иногда дѣлается впослѣдствіи. Въ нравственной сферѣ, по крайней мѣрѣ, эти превращенія никогда не совершаются сразу. Человѣкъ сначала колеблется, куда ему идти: направо или налѣво? Внутренній голосъ совѣтуетъ ему идти путемъ чести и добра, не соблазняясь благами міра сего. Потомъ, путникъ начинаетъ замѣчать, что путь истинный, въ то же время, и путь тернистый, тогда какъ идущіе по другому направленію, если съумѣютъ угомонить докучливую совѣсть, доходятъ до могилы безъ особенныхъ непріятностей, и чѣмъ гдѣ ниже стоятъ фонды истины и добра, тѣмъ чаще тамъ уклоненія въ сторону.

Не заносясь высоко въ сферу отвлечонной морали, постараемся прослѣдить литературную карьеру писателя, орбита котораго значительно уклонилась отъ первоначальнаго направленія. Рѣдко случается, чтобъ человѣкъ сразу попалъ на тотъ путь, которымъ онъ будетъ идти впослѣдствіи. Юность обыкновенно увлекается высокими идеалами, и юное сердце всегда доступно поэтическому чувству. Извѣстно, что даже гг. Аскоченскій и князь Мещерскій нѣкогда писали стихи. Если первые шаги юноши на литературномъ поприщѣ встрѣчены сочувственно, писатель пойдетъ по избранному пути. Но бѣда, если безжалостная критика свирѣпо накинется на дебютанта, снѣдаемаго честолюбіемъ: изъ него выйдетъ или Байронъ, или князь Мещерскій. Писатель, сразу огорошенный критикой, сосредоточивается въ себѣ самомъ, и искра божественнаго огня, прежде чѣмъ окончательно потухнуть, выжжетъ въ его сердцѣ все, чѣмъ нѣкогда оно такъ дорожило. Я вполнѣ увѣренъ, что еслибъ первые, истинно художественные, хотя и незрѣлые поэтическіе опыты покойнаго Щербины были встрѣчены не грубыми, совершенно незаслуженными насмѣшками, а словомъ сочувствія, онъ никогда бы не кончилъ такъ, какъ кончилъ. Г. Фетъ тоже, пока на него не кинулась критика, писалъ о «треляхъ соловья», и только послѣ литературнаго растерзанія сталъ прислушиваться къ гусиному гоготанью. Я самъ былъ друженъ съ однимъ поэтомъ, котораго критика сперва вознесла до небесъ, потомъ подняла на смѣхъ за нѣсколько неудачныхъ стиховъ. Это до того огорчило бѣднягу, что онъ надолго покинулъ отечество, а по возвращеніи сдѣлался чиновникомъ, въ обязанности котораго вовсе не входитъ поощреніе литературы. Даже на тѣхъ писателей, извѣстность которыхъ настолько упрочена, что ея не въ силахъ поколебать никакая критика, безсмысленная травля, бывшая недавно въ такомъ ходу, произвела самое пагубное вліяніе. Зная истинный источникъ незаслуженныхъ нападокъ, талантливые писатели, въ свою очередь, накинулись на ихъ хулителей и, увлекаясь полемикой, понесли такую чушь, за которую ихъ, дѣйствительно, хвалить невозможно. Не у всѣхъ, какъ г. Тургенева, достало мужества остановиться вò время: большинство образовало изъ себя какую-то сыскно-полицейскую шайку и, за невозможностью преслѣдовать дѣйствительныхъ преступниковъ, стало измышлять такихъ неестественныхъ злодѣевъ, читая описанія которыхъ трудно удержаться отъ смѣха.

Къ счастью, публика настолько еще сохранила здраваго смысла, что равнодушно отворачивается отъ этой сыскно-полицейской стряпни, кѣмъ бы она ни была ей подносима. Воображаю, въ какое недоумѣніе будетъ поставленъ будущій историкъ, когда, перерывъ всѣ архивы, онъ, изъ желанія дополнить свои свѣдѣнія о нашей эпохѣ, заглянетъ въ современную намъ бельлетристику. Изъ офиціальныхъ и другихъ, вполнѣ достовѣрныхъ источниковъ онъ узнаетъ, что никогда въ русскомъ обществѣ не было такого единодушія, такого искренняго желанія содѣйствовать, по мѣрѣ силъ, благимъ предначертаніямъ правительства; а изъ современныхъ намъ романовъ и нѣкоторыхъ юродствующихъ журнальцовъ, напротивъ, узнàетъ, что въ наше время Россію раздирали на части какія-то страшныя чудовища, въ борьбѣ съ которыми оказывалась безсильною сама власть предержащая, тогда какъ намъ, современникамъ, очень хорошо извѣстно, что никакихъ чудовищь, благодаря Бога, нѣтъ на святой Руси, и что если порой рождаются у насъ уроды, въ родѣ мохнатыхъ людей, то публика бѣжитъ смотрѣть на нихъ, какъ на великую рѣдкость. Къ чему жь сбивать съ толку потомство небылицами, выдаваемыми за портреты, списанные съ натуры?

Нилъ Адмирари.