W. <Вильде М. Г.> Литература и жизнь. Сыщики отъ литературы. «Русскiй Вѣстникъ» и «Московскiя Вѣдомости». Ливреи различной окраски. Чиновничество професора Любимова. «Трилогiя на трилогiю». «Пасквиль на казенныя деньги». Кореспонденты московскаго юродства. По поводу глупаго дѣла и «Вѣстника Европы». // Голосъ. 1873. № 218. 9 августа.




ЛИТЕРАТУРА И ЖИЗНЬ.

Сыщики отъ литературы. — «Русскiй Вѣстникъ» и «Московскiя Вѣдомости». — Ливреи различной окраски. — Чиновничество професора Любимова. — «Трилогiя на трилогiю». — «Пасквиль на казенныя деньги». — Кореспонденты московскаго юродства. — По поводу глупаго дѣла и «Вѣстника Европы».

Признаюсь, не особенно завидна участь изслѣдователя современной общественной жизни, насколько она проявляется въ журнальной литературѣ. Вмѣсто интересныхъ и поучительныхъ фактовъ, приходится отмѣчать или курьёзы, ни въ какомъ случаѣ непоучительные, или же вовсе не интересную грязь, которая по временамъ всплываетъ на поверхности «взбаламученнаго» журнальнаго мира. Вопросъ о томъ, какими общественными или стихiйными причинами вызывается такое явленiе — вопросъ совершенно праздный: разрѣшенiе его, ни въ какомъ случаѣ, не устраняетъ подобныхъ явленiй и во многихъ отношенiяхъ неудобенъ въ виду нашихъ «сыщиковъ отъ литературы». Молчать о подобныхъ явленiяхъ не приходится — они затрогиваютъ иногда общественные интересы первой важности; громить ихъ и напоминать о литературныхъ и всякихъ иныхъ приличiяхъ значитъ напрасно тратить слова, которыя оказались бы гласомъ вопiющаго въ пустынѣ; остается только отмѣчать такого рода явленiя и заносить ихъ въ хронику общественной жизни съ различными коментарiями, насколько они возможны.

Читатели, конечно, не забыли еще полемики, возбужденной по поводу пересмотра университетскаго устава и, вѣроятно, помнятъ «мнѣнiе» г. Любимова. Ни самый вопросъ о пересмотрѣ университетскаго устава, ни мнѣнiе г. Любимова, какъ професора, не могли остаться незамѣченными, такъ какъ близко касались одного изъ самыхъ важныхъ вопросовъ нашей общественной жизни. Неизвѣстно, чтò собственно заставило приступить къ пересмотру университетскаго устава 1863 года, лишь надняхъ пережившаго свое первое десятилѣтiе. Но мы очень хорошо помнимъ, что даже въ цвѣтущiе дни московскаго юродства ни «Московскiя Вѣдомости», ни «Русскiй Вѣстникъ», слѣдящiе посвоему за внутреннею безопасностью отечества, не находили въ этомъ уставѣ ничего угрожающаго, и лишь недавно, вдругъ, почему-то они стали обличать это въ подрывѣ «основъ». Понятно, что этотъ вопросъ возбудилъ въ обществѣ различные толки. Одни относили этотъ пересмотръ, какъ говоритъ авторъ исторiи этого вопроса, къ какой-то <1 нрзб. – Ред.>ости», въ силу которой, вмѣстѣ со старымъ, обличается и новое; другiе приписывали его отсутствiю у насъ вообще твердаго преданiя внутренней политики, отъ чего всякъ молодецъ строитъ на свой образецъ; третьи, наконецъ, готовы были приписать это непечатнымъ соображенiямъ и стороннимъ указанiямъ. Университеты, какъ и слѣдовало ожидать, отнеслись сочувственно къ дѣйствующему уставу и высказались за сохраненiе его основъ, причомъ указывали на возможность измѣненiя нѣкоторыхъ второстепенныхъ и неважныхъ пунктовъ. Но въ вопросѣ объ университетахъ нельзя обойтись безъ общественнаго мнѣнiя; никакое другое учрежденiе не связано такъ тѣсно съ общественною жизнью, какъ университеты. И вотъ ревнители и сторонники пересмотра затѣяли журнальный походъ противъ университетскаго устава. Военныя дѣйствiя открылъ г. Любимовъ, «случайно ли, или по страстной авторской любви къ самому себѣ, или же по данному знаку — не знаемъ того навѣрное». Споръ вышелъ жаркiй и не въ пользу г. Любимова. Съ своимъ «мнѣнiемъ» онъ остался одинъ, вся же остальная печать высказалась рѣшительно противъ пересмотра. Не въ уставѣ, а въ скудости учоныхъ средствъ и силъ видѣло общественное мнѣнiе причину неудовлетворительности университетскаго дѣла; противъ существенныхъ основъ устава оно и не думало возставать, потому что безъ этихъ основъ не могло и вообразить себѣ самого университета; оно считаетъ новый университетскiй уставъ ровесникомъ, близнецомъ и освобожденiю крестьянъ, и новымъ судамъ, и законамъ о печати — всему, чтò отмѣчено живымъ духомъ реформъ послѣдняго времени.

Несмотря на рѣшительно высказавшееся общественное мнѣнiе, сторонники пересмотра продолжаютъ, однако, попрежнему дѣйствовать и не унываютъ, пренебрегая, какъ всегда, общественнымъ мнѣнiемъ. Этимъ упорствомъ, конечно, объясняется, что недавно въ первой книжкѣ «Чтенiй въ обществѣ исторiи и древностей» появился обширный очеркъ борьбы за сохраненiе дѣйствующаго нынѣ устава русскихъ университетовъ подъ названiемъ: «Трилогiя на трилогiю». Эта-то статья и возбудила величайшее негодованiе «Московскихъ Вѣдомостей». Онѣ немедленно озаботились получить письмо по поводу этой статьи и помѣстили его подъ заглавiемъ «Пасквиль на казенныя деньги», сопровождая это письмо-пасквиль нѣсколькими краткими, но крайне энергическими выраженiями. Чтò же могло вызвать негодованiе «Московскихъ Вѣдомостей»? Мы съ большимъ вниманiемъ прочли «Трилогiю на трилогiю» и нашли въ ней весьма обстоятельный и довольно талантливый историческiй очеркъ всей этой, по правдѣ сказать, неособенно красивой полемики.

Г. Любимовъ стяжалъ себѣ въ этомъ спорѣ весьма некрасивую извѣстность. Въ своей первой статьѣ, упоминая, что она есть, въ то же время, его мнѣнiе, читанное въ совѣтѣ московскаго университета, онъ, однако, не договорилъ, что это мнѣнiе было единогласно забалотировано совѣтомъ. Не зная этого, иной читатель подумалъ бы, что такъ-де судятъ и мыслятъ въ университетѣ, а тамъ вѣдь лучше свое дѣло знаютъ. Это — для незнакомыхъ съ универитетскими отзывами; а для знакомыхъ съ ними, мнѣнiе г. Любимова не поскупилось и на голословное обвиненiе, называя эти отзывы «произвольными, теоретическими построенiями, порожденными болѣе или менѣе случайными отношенiями мысли къ предмету, обыкновенно подъ влiянiемъ симпатiй или антипатiй, отчасти собственныхъ, отчасти чужихъ, къ какимъ желается приноровиться!» «Такимъ способомъ — заключаетъ онъ свою выходку противъ университетскихъ мнѣнiй — получается обилiе трудовъ фантазiи, но не устраняются неудобства, какъ мнѣнiй въ халатѣ, такъ и мнѣнiй въ ливреѣ различной окраски».

Не посчастливилось, однако, професору это лакейское остроумiе. Для «пущей» важности, онъ одного себя только и выдѣляетъ изъ среды университетскихъ мыслителей, торжественно увѣряя, что приступаетъ къ дѣлу въ качествѣ «наблюдателя безъ предвзятой системы». Послѣдствiя не оправдали этого безпристрастнаго наблюдателя, и поднявшiйся противъ него общественный голосъ отнесъ его мнѣнiе именно къ числу мнѣнiй въ ливреѣ всѣмъ извѣстной окраски, тѣмъ болѣе, что оно явилось въ «Московскихъ Вѣдомостяхъ». По мнѣнiю професора г. Любимова, купно съ «бывшими професорами» гг. Катковымъ и Леонтьевымъ, университетскiй уставъ 1863 года есть порожденiе лже-либерализма, мечтавшаго объ опозицiи и революцiи и растлѣвшаго нашу народную жизнь, на чтò «Московскiя Вѣдомости» въ свое время доносили по поводу журналистики, системы общественнаго образованiя, присяжныхъ повѣренныхъ въ политическихъ процесахъ, нѣкоторыхъ судебныхъ рѣшенiй и проч. и проч. По ихъ мнѣнiю, университеты — это настоящiя «республики»: въ ихъ уставы прiютились понятiя, которыя берегла, какъ святыню, развращонная общественная нравственность. Эти вредныя понятiя: колегiальное рѣшенiе, закрытая подача голосовъ, выборное право и правительственное невмѣшательство — вотъ настоящiй корень зла! На эту курьёзную мысль печать возражала очень резонно, что въ такомъ случаѣ не одни  университеты являются республиками; крестьянскiя волости, уѣздныя земства, городскiя общества — тѣ же республики съ такими же правами самоуправленiя, и, несмотря на это, недавно еще г. Любимовъ и редакцiя, составившая съ нимъ лигу и ополченiе, горячо стояли за эти республики. Но даже если стать на точку зрѣнiя г. Любимова и редакцiи, все это — чистѣйшая ложь, потому что та незначительная доля университетскаго самоуправленiя, которая была дана уставомъ, не устраняетъ вмѣшательства власти. Уставъ предоставляетъ министру возможность своимъ одобренiемъ или неодобренiемъ направлять дѣятельность совѣта, допускать или отвергать представителей университетской корпорацiи, ректора и декановъ, утверждать или неутверждать избираемыхъ  преподавателей, назначать отъ себя, по прошествiи года, въ штатъ, или во всякое время сверхъ штата, преподавателей на незанятую каөедру.

«Нѣтъ университета — говоритъ, между прочимъ, авторъ «Трилогiи на трилогiю» — который въ послѣднiе годы не могъ бы указать на прямое или косвенное вмѣшательство министерства. Достаточно напомнить отмѣну весьма важной статьи устава, по которой оставленiе професора на должности обусловливалось не менѣе, какъ двумя-тремя голосами въ его пользу. Замѣна двухъ третей простымъ большинствомъ повела за собою значительныя послѣдствiя, которыя, однако, не во всѣхъ университетахъ принимали одинаковое направленiе. Такъ, напримѣръ, когда въ другихъ университетахъ многiе професора, забалотированные двумя третями, вступили опять въ должность послѣ удачной для нихъ перебалотировки простымъ большинствомъ, въ московскомъ университетѣ это было допущено только для одного, и то перепросившагося професора; относительно другихъ, которыхъ желало большинство совѣта, было дано знать подъ рукой, что, если они будутъ избраны, то выборъ ихъ не будетъ утвержденъ. Это сподручное сообщенiе основывалось на томъ-де, что разъ забалотированный въ одномъ и томъ же университетѣ не можетъ уже балотироваться въ немъ, между тѣмъ какъ въ другихъ университетахъ нѣкоторые забалотированные въ тѣхъ же университетахъ были допущены вновь къ балотировкѣ и выбалотированы. Еще больше: въ самомъ московскомъ университетѣ, которому одному только и было прислано упомянутое сообщенiе, и то довѣрительно (конфиденцiально), перепросившiйся професоръ былъ передъ тѣмъ уже дважды забалотированъ въ этомъ же самомъ университетѣ, при существованiи закона двухъ третей, и, однако, третья балотировка его, по закону абсолютнаго большинства голосовъ, была допущена. «На какомъ основанiи?» спросятъ насъ. Про то вѣдаетъ тотъ, кому вѣдать дано. Разумѣется, такое полутаинственное вмѣшательство сверху, вызванное извѣстнымъ, какъ онъ выражался не разъ, всѣмъ ревнителемъ интересовъ университета, не могло не поразить членовъ совѣта, и одинъ изъ нихъ, когда это состоялось, невольно вскричалъ: «Вотъ вамъ и абсолютное большинство!» Стало быть, и при условiи выбора можно имѣть влiянiе на составъ преподавателей: и это ли еще не вмѣшательство въ университетскiя дѣла?..»

Но г. Любимовъ, попрежнему, стоѝтъ на томъ, что уставъ 1863 года ввелъ нигилизмъ въ отправленiе власти. Дался, право, имъ этотъ нигилизмъ! вездѣ-то они его отъискиваютъ, точно люди въ бѣлой горячкѣ, которыхъ всюду преслѣдуютъ чортики! Къ этой страсти сыщика отъ литературы, у враговъ устава 1863 года присоединяется еще страсть къ канцелярскому чиновничеству. Г. Любимовъ, напримѣръ, въ своей полемикѣ является человѣкомъ, для котораго слово «начальство» составляетъ альфу и омегу его умственнаго кругозора. Онъ никакъ не можетъ сообразить, что въ тѣхъ обществахъ, которымъ дано самоуправленiе, само общество постановляетъ приговоры и въ извѣстныхъ случаяхъ возводить ихъ на утвержденiе высшей власти. Онъ, какъ чиновникъ, думаетъ только объ офицiальной отвѣтственности и забываетъ другую, нравственную отвѣтственность, чтò и напоминаетъ ему авторъ «Трилогiи на трилогiю». «Дурного професора, говоритъ онъ, нельзя привлечь къ отвѣтственности, какъ чиновника, но онъ повиненъ нравственной отвѣтственностью передъ обществомъ. Не вдаваясь въ подробную оцѣнку професорской дѣятельности, можно спросить г. Любимова: какое значенiе имѣетъ професоръ, который слышитъ отъ своего товарища, что «онъ только скользитъ по верхушкамъ своей науки»? Какое нравственное влiянiе можетъ имѣть професоръ, упрямо и неразумно коснѣющiй въ своихъ заблужденiяхъ или, чтò хуже, умышленно проводящiй ложныя мнѣнiя, недостойныя представителя науки? Можетъ ли увѣрить въ своей преданности наукѣ професоръ, который, нахватавши для мелкихъ выгодъ множество постороннихъ дѣлъ: и публицистику, и педагогiю, и бухгалтерiю, не сталъ бы ходить на лекцiи, ограничившись пятью-шестью чтенiями впродолженiи всего академическаго года?»

Никто не вѣрилъ, чтобъ г. Любимовъ занимался всѣми этими нелѣпостями безкорыстно, какъ занимаются искуствомъ для искуства; всѣ сознавали, что должна быть какая нибудь особая причина, которую онъ тщательно скрываетъ, надѣвая на себя маску чиновничьей благонамѣренности, въ достаточной степени разоблачонную, впрочемъ, нашею печатью. Теперь, по «Трилогiи» оказывается, что все это — не болѣе, какъ проба мощенiя дорожки въ университетъ для одряхлѣвшихъ и износившихся силъ, которыхъ другiе уже не признаютъ и отметаютъ и которыя сами, сознавая свое безсилiе, или свое корыстное направленiе, боятся совѣтскихъ выборовъ съ закрытою подачей голосовъ. Эти силы не прочь остаться подольше въ университетѣ, откуда имъ грозитъ изгнанiе, или вновь вторгнуться въ университетъ, откуда ихъ съ неслыханнымъ до тѣхъ поръ позоромъ извергли… Онѣ мечтаютъ заправлять судьбами учрежденiя, куда за ними, пожалуй, вступятъ и другiе, для которыхъ и нужно приготовить, какъ можно поглаже, путь безъ скàчекъ съ препятствiями… Какъ видно, цѣль преслѣдуется издалека съ твердостью и ловкостью, достойными лучшаго дѣла… Такъ хлопочетъ г. Любимовъ собственно для себя и для своихъ сподвижниковъ… Не къ свободѣ преподаванiя и не къ развитiю самодѣятельности стремятся они. Еслибъ ихъ мечтанiя осуществились, то университетъ очутился бы въ власти той самой одряхлѣвшей силы, которая, въ своей неудачѣ продолжать преподавательскiя занятiя въ университетѣ, испытала на себѣ всѣ неудобства административнаго невмѣшательства, выборнаго начала, колегiальности рѣшенiя, закрытаго голосованiя. «Этимъ господамъ мерещится университетъ не съ своимъ самоуправленiемъ, а та обѣтованная пора, когда русскiе университеты могли бы превратиться въ московскiй, харьковскiй, казанскiй, одескiй департаменты министерства народнаго просвѣщенiя, гдѣ ректоръ занималъ бы должность директора департамента, професора были бы начальниками отдѣленiй, доценты — столоначальниками, все по назначенiю начальства…», а «Московскiя Вѣдомости» сдѣлались бы офицiальнымъ òрганомъ этихъ департаментовъ… Не правда ли, остроумное и стройное зданiе?

Зато, во всей этой печальной исторiи нельзя не отдать нѣкоторой справедливости г. Любимову и редакцiи «Московскихъ Вѣдомостей»: они преслѣдуютъ дѣло, начатое ими, такъ блистательно, съ храбростью и смѣлостью поистинѣ поразительными. Для достиженiя этой цѣли, они не брезгаютъ никакими средствами. Мы уже видѣли, что они стараются скрыть истину, прикидываются даже невѣждами, чтò даже не къ лицу учонымъ издателямъ. Сверхъ того, они откровенны, до такой степени откровенны, что напоминаютъ собою… циниковъ; они отступаютъ отъ высказанныхъ ими прежде мнѣнiй, дiаметрально противоположныхъ тѣмъ, которыя теперь проповѣдуютъ. Все это подробно и необыкновенно тщательно указано въ «Трилогiи на трилогiю». Читатели «Трилогiи» ясно увидятъ, какъ г. Любимовъ и редакцiя проповѣдывали прежде, что «самоуправленiе есть благо», а теперь, нисколько не краснѣя, утверждаютъ также беззастѣнчиво, что «чиновничество есть благо»… Постоянное шатанiе изъ стороны въ сторону, постоянное отсутствiе опредѣленнаго взгляда на одинъ и тотъ же предметъ — настоящее московское юродство! Эти люди, взявшiеся побороть русскiй университетъ, не заслуживаютъ вѣры; ихъ намёки несправедливы, ихъ стремленiя себялюбивы, «потому что таково свойство личнаго разсчота — кружиться по вѣтру и, при разныхъ обстоятельствахъ, имѣть въ виду лишь собственныя выгоды». А цѣль одна: возможность професуры, участiя въ производствѣ экзаменовъ для преподавателей, въ избранiи лицъ, поступившихъ или назначенныхъ, за негодностью, въ сломку. Одна и та же редакцiя, одно и то же изданiе, одинъ и тотъ же союзъ людей, стоящихъ внѣ университета, сегодня говоритъ одно, завтра — другое; сегодня — бранитъ, завтра — хвалитъ, сегодня — проситъ, завтра – отвергаетъ… Такой образъ дѣйствiй, очевидно, непонятенъ для здраваго смысла; понять его могутъ только одни фанатики. Когда фанатизмъ, при счастливомъ стеченiи обстоятельствъ, достигаетъ осуществленiя своихъ цѣлей, тогда становится на его мѣсто разсчотъ, старающiйся поддержать осуществленную идею въ ея фанатической исключительности. «Московскимъ Вѣдомостямъ», фанатически проводившимъ свою идею  народнаго образованiя, говорятъ, что, пожалуй, онѣ хватили черезъ край, указываютъ на непрiязненную имъ общественную среду, а онѣ продолжаютъ твердить: «Все это — вздоръ: мы знать ничего не хотимъ» и указываютъ на единственный, по ихъ мнѣнiю, радикальный способъ леченiя — розги. Но намъ кажется, что самой редакцiи предварительно слѣдовало бы излечиться отъ пагубной привычки къ легкомыслiю. Авторъ «Трилогiи на трилогiю» указываетъ даже на лекарство. «Древнiе языки —  говоритъ онъ — рекомендуемъ имъ для того, чтобъ они не мѣняли легкомысленно, какъ «недисциплированные юноши», по нѣсколько разъ 




своихъ взглядовъ на одинъ и тотъ же предметъ… Древнiе писатели, и преимущественно ораторы, такъ тщательно и строго логично выработывавшiе свои рѣчи изъ уваженiя къ мыслительной способности своихъ слушателей, предохранять ихъ и отъ потчиванiя читателей плохими переводами изъ латинскихъ историковъ (какъ это случилось недавно) и еще болѣе плохими на этотъ счотъ и легкомысленными объясненiями въ родѣ того, что плохой переводъ изъ Тита Ливiя помѣщонъ, какъ «вставка», мимоходомъ…»

Но едва ли эти совѣты пойдутъ впрокъ редакторамъ «Московскихъ Вѣдомостей». Если судить по нѣкоторымъ признакамъ, они не отстанутъ ни отъ своего легкомыслiя мѣнять свои мнѣнiя, когда понадобится, ни отъ своей привычки недобросовѣстно относиться къ общественному дѣлу. Это они доказали надняхъ. «Трилогiя на трилогiю», какъ легко сообразить, весьма и весьма непонравилась редакцiи «Московскихъ Вѣдомостей», и она поспѣшила отразить неотразимые доводы, но чѣмъ?.. То, чтò придумала редакцiя, поистинѣ достойно всяческаго вниманiя и поученiя. Она позаботилась получить письмо по поводу «Пасквиля на казенныя деньги», въ которомъ услужливый кореспондентъ говоритъ, между прочимъ:

«Я знаю, что издатели «Московскихъ Вѣдомостей» слишкомъ привыкли къ расточаемымъ противъ нихъ ругательствамъ (еще бы!!) и клеветамъ, чтобъ обратить вниманiе на произведенiе, пополняющее колекцiю и являющее собою союзъ празднаго озлобленiя безъ смысла и причины, съ косолапымъ самодурствомъ (чтò бы это могло значить?). Къ ругательствамъ, клеветамъ и выдумкамъ успѣлъ, полагаю, привыкнутъ и г. Любимовъ (полагать надо!)»…

Кореспондентъ, по всей вѣроятности, и не обратилъ бы вниманiя на произведенiе, но встрѣтилось, видите ли, особое обстоятельство.

«Пасквиль этотъ появился не въ частномъ какомъ-нибудь изданiи, гдѣ редакторъ дѣйствуетъ по собственному усмотрѣнiю (какой канцелярскiй слогъ; даже въ эпистолярномъ и пасквильномъ родѣ эти московскiе юродивые не могутъ отдѣлаться отъ писарскихъ ухватокъ и чиновничества!).. Пасквиль самой низшей пробы помѣщонъ въ изданiи почтеннаго учонаго общества, носящаго титулъ императорскаго, находящагося подъ предсѣдательствомъ графа С. Г. Строганова; печатается на казенныя деньги, назначенныя на изданiе спецiальныхъ трудовъ по части исторiи и древностей… Мало того: подъ видомъ полемики съ «Московскими Вѣдомостями» онъ печатаетъ выходки противъ вѣдомства, при которомъ состоитъ общество и отъ котораго оно получаетъ субсидiи, и, наконецъ, дѣлаетъ почтенное учоное собранiе участникомъ въ безчестной агитацiи противъ учебной реформы»…

Какъ вамъ нравится письмо этого кореспондента? Не правда ли, оно — единственный перлъ въ своемъ родѣ и обнаруживаетъ въ авторѣ наклонности сыщика въ замѣчательной степени?.. Но не думайте, чтобъ эти наклонности обнаружились только въ сообщенiи кому слѣдуетъ того, кàкъ молъ употребляются казенныя деньги; эта страсть управителя гласной кассы ссудъ пополняется, сверхъ того, высшею способностью къ производству слѣдствiя и полицейскихъ дознанiй. Ему мало было указать на растрату казенныхъ денегъ, онъ еще спрашиваетъ себя: кто бы могъ написать этотъ пасквиль на казенныя деньги? Кто такой этотъ Муцiй Сцевола, подписавшiйся подъ «Трилогiей на трилогiю…»? И кореспондентъ торжественно заявляетъ, что ея полицейское дознанiе увѣнчалось полнымъ успѣхомъ. «Я полюбопытствовалъ — говоритъ онъ — развѣдать объ авторѣ пасквиля. Мнѣ сказали, что этотъ Кай Муцiй Сцевола есть нѣкто г. Майковъ…» И онъ продолжаетъ свое полицейское дознанiе: распрашиваетъ бiографiю г. Майкова, его поступки, поведенiе… Настоящiй сыщикъ! «Московскiя Вѣдомости» нетолько не устыдились помѣстить у себя такое письмо, но даже, съ своей стороны, отъ редакцiи, спрашиваютъ:

«Прежде всего, имѣетъ ли право общество любителей исторiи и древностей россiйскихъ разсматривать въ своихъ засѣданiяхъ вопросы, невходящiе въ установленную програму его занятiй?... Можетъ ли это общество, пользующėеся извѣстными правами, субсидiями и титуломъ императорскаго, произноситъ сужденiя о характерѣ живущихъ лицъ, о ихъ дѣйствiяхъ и мнѣнiяхъ или обсуждать законодательные вопросы и мѣры правительства?... Если въ самомъ принципѣ слѣдуетъ признать это неправильнымъ и незаконнымъ, то чтò сказать объ обществѣ, которое, подъ видомъ учоныхъ трудовъ, издаетъ пасквили, авторы коихъ могутъ быть уличены въ клеветѣ и посажены въ тюрьму!»…

Тюрьма — послѣднее слово редакцiи «Московскихъ Вѣдомостей» противъ всѣхъ нападокъ, дѣлаемыхъ противъ нее; таковъ ея послѣднiй, внушительный аргументъ. Надѣюсь, что теперь читатели вполнѣ познакомились съ манерой «Московскихъ Вѣдомостей» вести полемику. Не былъ ли я правъ, говоря о грязи нѣкоторыхъ ὸргановъ нашей отечественной журналистики?

Впрочемъ, редакцiи «Московскихъ Вѣдомостей» мы принуждены замѣтить, что и полицейское дознанiе ихъ кореспондента, и всѣ ихъ прокурорскiя намѣренiя по части тюремъ и сообщенiй куда слѣдуетъ на этотъ разъ совершенно безполезны и не могутъ съ успѣхомъ примѣниться на практикѣ… Вопервыхъ, статья «Трилогiя на трилогiю» — не пасквиль: въ этомъ легко убѣдиться всякому, кто возьметъ на себя трудъ прочитатъ ее. Эта статья даже не полемическая, а просто «историческiй очеркъ изъ современной жизни русскаго университета». По той важности, какую имѣютъ въ жизни народовъ высшiя учебныя и учоныя учрежденiя, всякiй, посвящающiй себя изученiю событiй, обязанъ внимательно слѣдить за судьбой ихъ, отличая всѣ перемѣны, происходящiя въ нихъ къ лучшему или къ худшему. Тѣмъ болѣе это обязательно для общества, которое содержится на общественный счотъ и которое имѣетъ цѣлью изученiе русской исторiи. Или, можетъ быть, редакцiя «Московскихъ Вѣдомостей» полагаетъ, что современная жизнь и ихъ общественная дѣятельность не подлежатъ разсмотрѣнiю и суду исторiи? Можетъ быть, она полагаетъ, что историческое общество имѣетъ право заниматься исторiей только глубокой древности, напримѣръ, домонгольскаго перiода?... Но историческое общество имѣло также и другiя причины высказать свой взглядъ на предстоящiй пересмотръ университетскаго устава. Для историческаго общества процвѣтанiе университета, возможное только при самобытной жизни, есть и его процвѣтанiе, тѣмъ болѣе, что общество исторiи и древностей россiйскихъ, какъ это должно быть доподлинно извѣстно редакцiи, состоитъ при московскомъ университетѣ и при немъ получило свое существованiе. Кàкъ же ему не заботиться о процвѣтанiи университета и не высказать своего взгляда на дѣло первой для него важности? Или, можетъ быть, «Московскiя Вѣдомости» полагаютъ, что члены общества не могутъ «смѣть свое сужденiе имѣть»? Неужели же, напримѣръ, г. Бодянскiй, дѣлаясь секретаремъ общества, тѣмъ самымъ положилъ зарокъ отказаться отъ своихъ мнѣнiй и убѣжденiй?..

Но довольно о «Московскихъ Вѣдомостяхъ» и г. Любимовѣ, à la longue, эти господа могутъ порядочно надоѣсть. Къ тому же, мы въ долгу еще передъ «Вѣстникомъ Европы».

Кто не помнитъ свѣжаго еще дѣла о поддѣлкѣ Гоголя, которая обнаружилась въ самый разгаръ нынѣшняго лѣта и дала пищу нашей журналистикѣ, изнывавшей отъ жаровъ и оскудѣнiя мыслей. «Голосъ» въ свое время заявилъ объ этой поддѣлкѣ, выразивъ удивленiе, что «Вѣстникъ Европы» ни единымъ словомъ не промолвился о ней въ своей iюльской книжкѣ. На этотъ разъ, «Вѣстникъ Европы» приноситъ намъ отвѣтъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, пространное изложенiе всего хода дѣла. Изъ этой исторiи «Вѣстникъ Европы» дѣлаетъ вопросъ о поддѣлкѣ, а г. Ястржембскiй — виновникъ всей кутерьмы — какое-то тёмное дѣло. Я позволю себѣ назвать его просто глупымъ дѣломъ, особенно послѣ объясненiй «Вѣстника Европы», которыя до такой степени запутали все это дѣло, что въ настоящую минуту и распутать-то его удовлетворительно нельзя.

Какъ извѣстно, насчотъ третьяго варьянта второй части «Мертвыхъ Душъ» не было никакого сомнѣнiя. «Русская Старина», г. Чижовъ, авторъ «Характеристикъ»— всѣ признали Гоголя въ этомъ отрывкѣ и не сомнѣвались, что отрывокъ написанъ имъ самимъ. «Русская Старина» выразила мнѣнiе, что, хотя изданные ею отрывки и незначительны по объему, «но въ нихъ искрится неподражаемый, умершiй съ Гоголемъ юморъ, поразительная меткость выраженiя и художественное воспроизведенiе лицъ, мѣстностей, всего, до чего только касалась кисть генiальнаго мастера». Г. Чижовъ (въ «Вѣстникѣ Европы») обратилъ вниманiе на нѣкоторыя частности, которыя показались ему довольно знаменательными, потому что несомнѣнно касались отношенiй Гоголя къ Бѣлинскому; авторъ «Характеристикъ», указавъ на мнѣнiе г. Чижова, сказалъ объ отрывкѣ также нѣсколько словъ… Но вотъ является нѣкто г. Ястржембскiй и, мучимый угрызенiемъ совѣсти, сознаётся печатно, что отрывокъ — поддѣлка, сдѣланная имъ лично. Чтòжъ? Грѣхъ да бѣда на кого не живетъ! Посмѣялись надъ критиками — и концы въ воду. Такъ нѣтъ же. «Русская Старина» обидѣлась на кого-то, вмѣсто того, чтобъ обижаться на себя, и напечатала пространное объясненiе. Потомъ появилось не менѣе пространное объясненiе «Вѣстника Европы». Изъ всего этого оказывается, что темное дѣло еще болѣе тёмно, потому что обстоятельства дѣла усложнились и заставляютъ сомнѣваться въ искренности сознанiй г. Ястржембскаго. Дѣйствительно, нѣкоторая темнота въ дѣлѣ замѣчается. Прошло полтора года со дня появленiя въ печати варьянта, и только по прошествiи этого срока г. Ястржембскiй напечаталъ письмо, въ которомъ сознаётся въ поддѣлкѣ Гоголя. Онъ разсказываетъ, что былъ «поражонъ» появленiемъ въ печати записокъ, сообщонныхъ имъ г. Богоявленскому, тринадцать лѣтъ назадъ, подъ условiемъ, что онѣ никогда не будутъ напечатаны. Впослѣдствiи оказалось, что г. Ястржембскiй собрался написать въ редакцiю «Русской Старины» по тому же дѣлу только 31-го октября прошлаго года, а редакцiя «Русской Старины» только въ февралѣ 1873 года просила его сообщить, на чомъ основано его «предположенiе». Тогда г. Ястржембскiй съ полною откровенностью написалъ въ редакцiю письмо и вмѣстѣ выслалъ свою рукопись варьянтовъ. Но редакторъ «Русской Старины» медлилъ печатанiемъ письма, а между тѣмъ г. Ястржембскiй увидѣлъ, что въ «Характеристикахъ» вновь упомянуто о третьемъ варьянтѣ. Поэтому, онъ и обратился, наконецъ, съ письмомъ въ «Санктпетербургскiя Вѣдомости», «желая положить конецъ этой прискорбной мистификацiи и вывести изъ заблужденiя читающую публику».

По поводу этого письма пошли, разумѣется, объясненiя, заявленiя и оправданiя. Г. Богоявленскiй заявилъ письмо г. Ястржембскаго, отъ 14-го февраля 1861 года, изъ Могилева, въ которомъ находится слѣдующее: «Напечатанiе варьянтовъ «Мертвыхъ душъ» предоставляю вашему усмотрѣнiю, но прошу васъ при изданiи не упоминать обо мнѣ. Хотя я и получилъ этотъ списокъ отъ покойнаго Прокоповича въ сороковыхъ годахъ, но не вполнѣ увѣренъ, что это сочиненiе самого Гоголя, а вводить публику въ заблужденiе было бы грѣшно…» Чтò же это значитъ? спрашиваютъ издатели «Русской Старины». Въ 1859 году онъ шутитъ, предоставляя своему глубоко уважаемому знакомому свою предполагаемую поддѣлку любимаго автора… Въ 1861 году, когда шуткѣ пора бы кончиться, онъ предоставляетъ «усмотрѣнiю» того же «дорогого знакомаго» напечатать эту поддѣлку, какъ произведенiе Гоголя… Въ 1873 году, онъ печатно обвиняетъ г. Богоявленскаго въ опрометчивости, называя тотъ же списокъ, который, будто бы, получилъ отъ Прокоповича, поддѣлкою, а себя авторомъ ея…

Наконецъ, 7-го iюля, г. Ястржембскiй напечаталъ свое послѣднее письмо въ отвѣтъ на статью «Русской Старины» и намѣревается въ немъ «разъяснить, по возможности, это тёмное дѣло». Жаль только, что это тёмное дѣло, всетаки, не разъясняется письмомъ. Въ сущности, онъ сознаётся, что далъ разрѣшенiе печатать варьянты. «Я полагалъ — прибавляетъ онъ — что сказаннаго будетъ достаточно для удержанiя М. М. (г. Богоявленскаго) отъ напечатанiя варьянтовъ, и что, если онъ и рѣшится на это, то непремѣнно заявитъ, что есть сомнѣнiе: Гоголь ли это писалъ, или нѣтъ»… И, послѣ пространнаго разъясненiя, такъ заканчиваетъ письмо: «Однимъ словомъ, я, а не кто другой, писалъ варьянты, напечатанные въ «Русской Старинѣ». На этомъ я стою твердо…»

Какъ видитъ читатель, дѣло это — дѣйствительно тёмное и принимаетъ размѣры какой-то чудовищной нелѣпости, въ которой ничего сообразить нельзя. Редакцiи «Вѣстника Европы» все это кажется до такой степени тёмнымъ, что она придумала новое объясненiе… Но какое вы бы думали? Она увѣрена, что г. Ястржембскiй никогда не поддѣлывалъ Гоголя, что отрывки дѣйствительно принадлежатъ Гоголю, и что «за г. Ястржембскимъ можно, пока, признать не славу поддѣлки Гоголя, а ловкость въ поддѣлкѣ подъ поддѣлку».

Собственно говоря, противъ такого объясненiя мы ничего не имѣемъ: его такъ же можно допустить, какъ и всякое другое, но только намъ кажется, что «Вѣстникъ Европы» какъ-то слишкомъ горячо принялся за объясненiя, можетъ быть, чувствуя косвеннымъ образомъ потребность выгородить себя изъ всей этой кутерьмы, тѣмъ болѣе, что его обвиняли (и «Голосъ», между прочимъ) въ слишкомъ большой  медленности печатать объясненiе по поводу этой поддѣлки. На это обвиненiе «Вѣстникъ Европы» въ настоящую минуту отвѣчаетъ, что iюльская книжка журнала была уже совсѣмъ отпечатана (26-го iюня), когда именно этотъ курьёзъ только-что появился въ газетахъ, и что, поэтому, редакцiя не имѣла физической возможности сдѣлать даже и намёкъ. Прекрасно; но только редакцiя ошибается: курьёзъ появился не 26-го iюня, а 20-го, какъ это сама редакцiя говоритъ въ другомъ мѣстѣ (стр. 832-я), а съ 20-го она имѣла физическую возможность печатно объясниться. Времени было вполнѣ достаточно. Если же отвѣта не послѣдовало, то только потому, что, какъ теперь заявляетъ редакцiя, «Вѣстникъ Европы» не могъ же говорить о дѣлѣ, недождавшись отвѣта съ другой стороны (т. е. со стороны «Русской Старины» и г. Богоявленскаго): «это всегда бываетъ необходимо для оцѣнки факта, а въ настоящемъ случаѣ было необходимо особенно потому, что, какъ мы видѣли, г. Я‒скiй, несмотря на полную откровенность и на всю истину, допустилъ въ своемъ разсказѣ нѣсколько прискорбныхъ неточностей, а отвѣтъ другой стороны явился только 28-го iюня, когда iюльская книжка «Вѣстника Европы» должна была уже находиться въ цензурѣ…»

Хорошо. Только и это оправданiе, смѣемъ думать, несовсѣмъ искренно. На страницѣ <1 нрзб. – Ред.> говорится просто, что редакцiя не могла отвѣчать за неимѣнiемъ времени, а на страницѣ 832-й, по поводу того же обвиненiя, сдѣланнаго «Голосомъ», оказывается, что, въ сущности время было, но редакцiя, всетаки, не отвѣчала, придерживаясь латинской поговорки: audiatur et altera pars. Кàкъ же такъ: было время и его не было?! Странная система оправданiя! Собственно противъ правила: audiatur et altera pars мы ничего не имѣемъ; но почему же, въ такомъ случаѣ, почтенная редакцiя и на этотъ разъ не послѣдовала ему? Вѣдь вопросъ о поддѣлкѣ Гоголя, всетаки, не оконченъ: послѣдняго слова сказать еще нельзя; всѣ «объясненiя» по признанію самаго «Вѣстника Европы», запутали до такой степени дѣло, что необходимы дальнѣйшiе заявленiя, объясненiя, разоблаченiя <1 нрзб. – Ред.> На послѣднее письмо г. Ястржембскаго г. Богоявленскiй, какъ извѣстно, еще не отвѣчалъ, а по мнѣнiю редакцiи, въ настоящемъ своемъ фазисѣ дѣло можетъ быть разъяснено только г. Богоявленскимъ. Словомъ, отвѣтъ «Вѣстника Европы» на замѣчаніе «Голоса» можно резюмировать такъ и было время объясниться, и не было: мы вотъ придерживаемся правила не говорить о дѣлѣ, не дождавшись отвѣта и другой стороны, что мы и сдѣлали въ iюлѣ, но чего не находимъ нужнымъ дѣлать въ августѣ… Хорошъ отвѣтъ нечего сказать!..

Такою же силой и логикой отличаются и другiе отвѣты редакцiи по другимъ вопросамъ, которыхъ набралось-таки порядочно. Имъ «Вѣстникъ Европы» посвящаетъ даже цѣлую статью подъ заглавiемъ: «Одинъ отвѣтъ на всѣ вопросы»… Я думаю, что редакцiя гораздо удачнѣе могла бы назвать свою статью: «Семь бѣдъ — одинъ отвѣтъ»: это заглавiе было бы ближе къ истинѣ.

Возвращаясь, однакожь, къ тёмному дѣлу мы замѣтимъ въ заключенiе, что итоги его въ настоящую минуту слѣдующiе: г. Я‒iй твердо стоѝтъ на поддѣлкѣ Гоголя, приписывая эту поддѣлку себѣ, хотя можетъ быть это — не болѣе, какъ «прискорбное недоразумѣнiе»: «Русская Старина» твердо стоѝтъ на томъ, что не могла ошибиться, и негодуетъ на «прискорбную мистификацiю»; «Вѣстникъ Европы» твердо полагаетъ, что это — поддѣлка подъ поддѣлку; мы же позволимъ себѣ твердо полагать (до тѣхъ поръ, пока намъ не докажутъ противнаго), что все это дѣло — весьма глупое дѣло, въ которомъ шутка-утка и мистификацiя играютъ первенствующую роль.

W.