Провинцiальное обозрѣнiе. Нѣкоторыя соображенія, прямо неотносящіеся къ провинцiи. Ксендзъ, солдатская дочь и мѣщанинъ. Что вышло, когда они столкнулись на жизненномъ пути. Кореспонденція, какъ матерьялъ для затрудняющихся бельлетристовъ. Еще сюжетъ на мотивъ извѣстнаго романса «Люби дитя, пока» и т. д. Два характера и одна задача. Третій характеръ изъ разныхъ и почтенныхъ. Еще мѣра по отношенію къ самарцамъ. Нѣсколько словъ о картахъ.  <1 нрзб. – Ред.> картъ въ Уфѣ. «Раздѣвалочка» въ Серпуховѣ. Вопросъ кореспондента. Мой отвѣтъ и къ нему поясненіе // Голосъ. 1873. № 297. 27 октября.

ПРОВИНЦIАЛЬНОЕ ОБОЗРѢНIЕ.

Нѣкоторыя соображенія, прямо неотносящіеся къ провинцiи. — Ксендзъ, солдатская дочь и мѣщанинъ. — Что вышло, когда они столкнулись на жизненномъ пути. — Кореспонденція, какъ матерьялъ для затрудняющихся бельлетристовъ. — Еще сюжетъ на мотивъ извѣстнаго романса «Люби дитя, пока» и т. д. — Два характера и одна задача. — Третій характеръ изъ разныхъ и почтенныхъ. — Еще мѣра по отношенію къ самарцамъ. — Нѣсколько словъ о картахъ. — <1 нрзб. – Ред.> картъ въ Уфѣ. — «Раздѣвалочка» въ Серпуховѣ. — Вопросъ кореспондента. — Мой отвѣтъ и къ нему поясненіе.

Я иногда немало удивляюсь авторамъ повѣстей, разсказовъ и театральныхъ пьесъ. Очевидно, трудъ, который прилагается ими къ воспроизведенію характеровъ и положеній въ ихъ твореніяхъ, таковъ, что можетъ быть безъ всякихъ натяжекъ сравненъ съ работой египетской, которая такъ доняла евреевъ, что они при всей своей способности увертываться отъ того, чтò имъ не нравится, подѣлать ничего не могли и бросились бѣжать изъ Египта. Читаешь иногда какой-нибудь разсказишка или повѣстушку, смотришь какую-нибудь пьеску — такъ и чувствуешь, кàкъ мучился авторъ, изображая героя, снабжая надлежащими качествами героиню, подъискивая raison d'etre и героя, и героини, а слѣдовательно, и всего произведенія. Работа тяжолая, послѣдствія ея грустныя, потому что выходитъ нѣчто черезчуръ выдуманное, черезчуръ искуственное, и если даже произведеніе попадаетъ на страницы журнала или подмостки театра, то его, въ большинствѣ случаевъ, не замѣчаетъ никто, а если кто и замѣтитъ, не похвалитъ: не похвалитъ читатель или писатель про себя, не похвалитъ рецензентъ во всеуслышаніе. Правда, у автора всегда находится утѣшеніе, что гдѣ-молъ имъ понимать! и при этомъ онъ, въ свою очередь, выбранитъ про себя тѣхъ, кто его бранилъ. Согласитесь, однако — вознагражденіе плохое! Даже та работа, отъ которой бѣжали евреи, вознаграждается лучше, потому что бѣглецы не разъ вспоминали о лукѣ и чеснокѣ, которымъ угощали ихъ эксплуататоры-египтяне, а подобному литератору, если онъ бѣжитъ отъ неблагодарнаго тяжолаго труда, даже ничѣмъ подобнымъ помянуть не представится достаточнаго основанія. Я сказалъ, что удивляюсь этимъ авторамъ, надѣюсь, сказалъ не безъ причины. Слѣдя за явленіями общественной жизни въ провинціи, нахожу тамъ столько матерьяла, что, приложа къ нему трудолюбивыя руки, которыя иногда такъ усердно работаютъ надъ обдѣлкою личныхъ измышленій, получилась бы возможность снабдить россійскую бельлетристику такимъ количествомъ произведеній «для легкаго чтенія», что любители его рѣшительно не имѣли бы причинъ жаловаться на упадокъ этой отрасли  отечественной литературы, какъ не безъ основанія дѣлаютъ они это теперь. И потомъ, все это, даже за неимѣніемъ другихъ достоинствъ, было бы жизненно и правдиво «выхвачено», какъ выражаются техники, изъ дѣйствительности, и до такой степени выхвачено, что для всякаго факта можно было бы указать ссылку на кореспонденцію, изъ которой онъ былъ заимствованъ.

И сколько характеровъ, сценъ, даже цѣлыхъ сюжетовъ, ужь не говорю намёковъ на нихъ, разсыпано по этимъ кореспонденціямъ!..

Напримѣръ, исторія съ почтеннымъ католическимъ священникомъ о. Корманомъ, который, по сущности своей, будучи обязанъ состоять въ безбрачіи, выкинулъ штуку, возможную для людей нетолько ни къ чему необязанныхъ, но никакихъ  обязательствъ непризнающихъ и поступающихъ такъ, какъ будто ни о какихъ обязанностяхъ и рѣчи быть не можетъ, съ тѣхъ поръ, какъ явилась возможность духовнаго пилигримства въ Парэ-ле-Моніаль и въ прочія мѣста, освящонныя очевиднымъ вмѣшательствомъ судьбы, въ дѣло спасенія папства, іезуитизма и всего, чтò само собою спасется съ нимъ.

Дѣло о католическомъ священникѣ, о. Корманѣ, разбиралось въ одескомъ окружномъ судѣ съ участіемъ присяжныхъ засѣдателей. Разсказъ о немъ можетъ служить сюжетцомъ для какого-нибудь досужаго автора, у котораго и охота есть, и досугъ налицо, и необходимый зудъ чувствуется, а канвы, необходимой для вышиванія цвѣтовъ фантазіи, не имѣется.

 Началось дѣло съ того, что, въ прошломъ году, весною, въ городѣ Николаевѣ, мѣщанина Соловьева жестоко избили. Въ избіеніи мѣщанина принималъ непосредственное участіе священникъ римскокатолической церкви въ Николаевѣ, о. Феликсъ Корманъ, и органистъ той же церкви, Новицкій. Избіенный заявилъ объ этомъ товарищу прокурора херсонскаго суда — и «возникло дѣло», вслѣдствіе котораго Корману пришлось сѣсть на ту скамью, которая изъ всѣхъ скамей можетъ считаться къ сидѣнью самою неудобною. Оказалось, что Соловьевъ былъ женатъ и до извѣстнаго времени былъ убѣжденъ, что женатъ на племянницѣ Кормана, дворянкѣ Аннѣ Андреевой Корманъ. Убѣжденіе его основывалось на словесныхъ увѣреніяхъ священника и на свидѣтельствѣ, выданномъ ей ксёндзомъ. При такихъ аргументахъ и при понятномъ желаніи мѣщанина сочетаться бракомъ съ дворянкою, свадьба устроилась легко. Новобрачные уѣхали въ деревню и болѣе полугода жили «такъ себѣ», какъ живутъ, обыкновенно, мужъ съ женой, превратившіеся изъ постороннихъ людей въ близкихъ не на основаніи исключительныхъ обстоятельствъ, а тоже «такъ себѣ». По прошествіи этого почти полугода, пріѣхалъ къ нимъ Корманъ и, въ качествѣ дяди, сталъ уговаривать ихъ переѣхать въ Николаевъ и поселиться у него въ домѣ. Соловьевъ и жена его переселились; но лучше бы имъ было не переселяться, потому что съ той злосчастной минуты пошолъ въ ихъ семьѣ дымъ коромысломъ. Скоро семья совсѣмъ перестала существовать для николаевскаго Жоржа Дандена, потому что онъ лишонъ былъ супружескихъ преимуществъ, въ полномъ составѣ перешедшихъ къ патеру Корману, и такъ какъ, при такихъ условіяхъ, сожительство Соловьева съ женой дѣлалось, по малой мѣрѣ, излишнимъ, то жена и переселилась къ своему «дядюшкѣ». Жоржъ Данденъ вознегодовалъ и отправился за объясненіями. Ему предлагали помириться съ женой, отписавъ ей половину своего дома, и когда тотъ не согласился, заговоривъ объ имѣющихся у него, будто бы, правахъ, то его избили. Потомъ поѣхалъ онъ въ Одесу, и тамъ узналъ, что всѣ эти невзгоды онъ терпитъ, увы! не черезъ дворянку. Даже и этого утѣшенія не осталось, потому что оказалось, что жена его отнюдь не Анна Андреевна Корманъ, а солдатская дочь Анна Шацкая, бывшая «первоначально прачкой и названа племянницей Кормана потому, что была его любовницей»; свидѣтельство же выдано ей подложное… Почтеннаго патера присудили къ ссылкѣ на житье въ Сибирь, гдѣ онъ, очевидно, пойметъ, что повелъ дѣло черезчуръ круто, и, вѣроятно, утѣшится, что его примѣръ окажется поучительнымъ для тѣхъ, которые, въ качествѣ обязательныхъ селибатеровъ, вздумаютъ воспользоваться его выдумкою, но позаботятся, вмѣстѣ, устранить и  нѣкоторыя неудобства, которыми почтенный патеръ пренебрегъ.

Прибавьте къ этому нѣсколько пикантныхъ подробностей — и, право, получится расказецъ, который въ любомъ журналѣ прочтется съ удовольствіемъ. Читатель посмѣется, а заставить его посмѣяться дѣло теперь мудреное: говорятъ, даже «послѣдняя страничка» въ «Гражданинѣ», именно съ этою цѣлью существующая, не достигаетъ цѣли: толкуютъ, что, будто бы, она неостроумна и что бòльшее число анекдотцовъ, будто бы, уже заѣзжено; а это, по крайней мѣрѣ, будетъ имѣть достоинство относительной свѣжести и пикантности. Главное — пикантности, и для нея тутъ просторъ полный; тутъ, безъ сомнѣнія, будетъ поводъ высказать нѣсколько остроумныхъ вещей, въ родѣ мнѣнія одного супруга, который сравнилъ свою жену съ Лѣтнимъ Садомъ, гдѣ всякому гулять можно. Такъ какъ это мнѣніе приведено, въ видѣ образчика остроумія, опять въ томъ же «Гражданинѣ», то и мѣсто для литературнаго произведенія, имѣющаго основаться на отношеніяхъ ксёндза къ солдатской дочери и ихъ обоихъ къ мѣщанину, имѣетъ даже для помѣщенія готовыя страницы въ «Гражданинѣ», òрганѣ, «себя уважающемъ».

Вотъ еще сюжетъ, правда, нѣсколько посерьёзнѣе. Но такъ какъ шутить многимъ ни надъ чѣмъ не заказано, то и онъ можетъ послужить для веселенькаго разсказца, способнаго потѣшить хмурящагося читателя.

Дѣло происходило въ Казани и заключалось въ слѣдующемъ: Нѣкто Б. задумалъ устроиться семейнымъ образомъ. Въ сущности, онъ этого не задумывалъ, но такъ могло показаться, потому что ему только понравилась дѣвушка, а многими родителями, какъ извѣстно, считается это совершенно достаточнымъ поводомъ для того, чтобъ начинать говорить о «благородныхъ намѣреніяхъ» молодого человѣка и принимать мѣры для ихъ осуществленія. Мѣра была принята въ данномъ случаѣ, однакожь, со стороны самого молодого человѣка. Онъ дѣлается женихомъ молодой дѣвушки, но при этомъ высказываетъ нѣсколько странное желаніе, чтобъ ни съ его стороны, ни со стороны невѣсты не было, при обрядѣ вѣнчанія, никого. Считался онъ женихомъ очень выгоднымъ, и потому родители рѣшили исполнить эту, хотя и непонятную, но для выгоднаго жениха позволительную прихоть. Въ день, назначенный для вѣнчанія, совсѣмъ снаряженная невѣста была отправлена въ церковь, въ сопровожденіи жениха и одного шафера. Вмѣсто церкви — разсказываетъ кореспондентъ — женихъ и невѣста отправились въ желтухинскіе нумера, откуда женихъ послалъ за священникомъ, предлагая ему сто рублей, съ тѣмъ, чтобъ тотъ обвѣнчалъ его безъ истребованія отъ него документовъ. Когда священникъ отказался и ушолъ, тогда женихъ началъ уговаривать невѣсту, чтобъ она согласилась жить съ нимъ безъ вѣнчанія въ церкви, пока онъ не достанетъ нужныхъ документовъ, доказывая ей возможность этого тѣмъ, что благословеніе родителей замѣняетъ вполнѣ обрядовую формальность, что они всегда повѣнчаться успѣютъ и что для его и для ея счастья необходимо согласиться съ нимъ, а по пріѣздѣ домой, объявить родителямъ, что они обвѣнчаны. Согласіе послѣдовало, но… счастья не послѣдовало, потому что у мнимаго супруга оказалась въ квартирѣ еще жена, и, притомъ, такая же, какъ и послѣдняя… Жалобы на обманъ заглушались побоями, и варварское обращеніе довело бѣдную беременную дѣвушку вызвать къ себѣ родителей, сознаться во всемъ и просить защиты. Кàкъ кончить — будетъ зависѣть отъ фантазіи автора, но сюжетъ положительно недурной, тѣмъ болѣе, что мотивы на тэму «взаимнаго счастья» высказываются и выслушиваются, можетъ быть, нѣсколько больше, нежели бы слѣдовало, въ средѣ, уважающей человѣческую личность и сознающей, чтò такое человѣческая жизнь, человѣческое горе, человѣческое страданіе…

Само собою разумѣется, я не могу сдѣлаться изъ «обозрѣвателя» поставщикомъ програмъ для разсказовъ, комедій и драмъ. Я только хочу указать на кореспонденціи, какъ на очень богатый матерьялъ, изъ котораго можно черпать, черпать и никогда не вычерпать все, чтò неутомимо изготовляетъ жизнь въ извѣстной средѣ, въ извѣстной обстановкѣ, при  извѣстныхъ обстоятельствахъ. А это «чтò» бываетъ иногда такого рода, что, созерцая его, приходится только разводить руками и произносить, можетъ быть, очень умное, но, во всякомъ случаѣ, очень неутѣшительное: «знаю, что ничего не знаю».

«Судъ приговорилъ — читаю я въ отчотѣ о засѣданіи рязанскаго окружного суда по дѣлу объ убіеніи купца Кузьмина — къ ссылкѣ въ каторжныя работы: Анну Тришину — на заводахъ безъ срока, а Василія Ромашкина — въ рудникахъ на 20 лѣтъ. Выслушавъ этотъ приговоръ, Тришина осталась спокойна: ни одинъ мускулъ на лицѣ ея не дрогнулъ»… Во время разбирательства она вела себя, какъ будто дѣло ея не касалось. «Жолтая, малорослая, крайне некрасивая и несимпатичная, она отличалась совершеннымъ спокойствіемъ и равнодушіемъ ко всему окружающему». А обвинялась она въ предумышленномъ убійствѣ, по предварительному уговору, съ цѣлью ограбленія; въ ея недалекомъ прошедшемъ была смерть мужа, въ которой подозрѣвали ее, и хотя судъ оправдалъ ее, но совѣсть невсегда успокоивается формальнымъ оправданіемъ, и при всемъ этомъ она оставалась спокойною: «знать не знаю, вѣдать не вѣдаю», «никакихъ денегъ не брала, дòма въ то время не была и никакихъ худыхъ дѣлъ не дѣлала»… Это она подтверждала въ виду показаній родного брата Ромашкина, сообщавшаго подробности, кàкъ Кузьминъ былъ убитъ; кàкъ добивалъ его Ромашкинъ сначала обухомъ, а когда топоръ свалился, то полѣномъ; кàкъ потомъ, съ сестрой, присутствовавшей при убіеніи, они взвалили трупъ на дровни и  свалили его въ творильную яму; кàкъ обмывали сани, кàкъ запачканное платье и бѣлье было положено въ горшокъ и поставлено въ печь парить. Все, все разсказано было до мельчайшихъ подробностей и, всетаки, «ни одинъ мускулъ не дрогнулъ».

Вотъ характеръ — и, мнѣ кажется, объясненіе возможности оставаться покойною при всемъ этомъ можетъ составить задачу, гораздо болѣе трудную, нежели навязываніе того логическаго теченія «просвѣщонной мысли», которое такъ искусно выполнилъ г. Ѳ. Достоевскій въ Раскольниковѣ. Что касается меня, сколько ни подбиралъ я обстоятельствъ, могущихъ сдѣлать мнѣ понятнымъ процесъ образованія такого характера, я ничего не могъ сдѣлать. Для меня онъ остался непонятенъ, какъ еслибъ я и не старался себѣ объяснить его. Поэты — люди не «яко же прочіе человѣцы»; когда они становятся у жертвенника апполонова, имъ открывается многое, чтò недоступно намъ, простымъ смертнымъ. Имъ я и даю этотъ характеръ: пусть, съ помощью «божественнаго дара», угадаютъ они путь его выработки, разумѣется, помимо того, чтò называется нигилизмомъ. При всемъ удобствѣ, который представляетъ этотъ нигилизмъ для объясненія всѣхъ отрицательныхъ явленій, 

онъ непримѣнимъ здѣсь: субъектъ — крестьянка, и никакихъ вліяній судомъ не обнаружено.

«А можетъ, и были; это еще ничего не значитъ, что судомъ не обнаружено», скажутъ находчивые поэты, и тогда матерьялъ получаетъ необыкновенную податливость къ обработкѣ. Но это не будетъ та обработка, въ которой мнѣ хотѣлось бы видѣть этотъ характеръ.

 Еще одинъ экземпляръ, способный очень сильно дѣйствовать на воображеніе, и у кого есть привычка думать, того онъ способенъ навести на вопросы, весьма трудно поддающіеся разрѣшенію. Вотъ въ какомъ видѣ пришлось мнѣ читать разсказъ объ этомъ чудовищномъ экземплярѣ. Въ Маріампольскомъ Уѣздѣ, Сувалкской Губерніи, жилъ зажиточный землевладѣлецъ. Выростивъ дѣтей, онъ обезпечилъ каждому изъ нихъ безбѣдное существованіе и доживалъ, со старухою, послѣдніе годы своей затянувшейся жизни въ маленькомъ, оставшемся отъ раздѣла имѣньицѣ. Одинъ изъ сыновей промоталъ получонное и явился къ отцу, требуя отъ него денегъ или то имѣніе, въ которомъ жилъ старикъ-отецъ со старухой-матерью. Денегъ у стариковъ не было, и они уговорили сына поселиться съ ними и подождать ихъ смерти, послѣ которой имѣніе и должно будетъ поступить къ нему. Сынъ согласился; но прошолъ годъ, два, три, четыре — не умираютъ старики. Ему надоѣло это. Онъ рѣшился покончить съ ними, и началъ съ отца. Однажды старикъ отправился въ лѣсъ; за нимъ, прихвативши ружье, отправился и сынъ. Подстерегши старика, онъ хотѣлъ выстрѣлить въ него, но сдѣлалась осѣчка; старикъ, ничего не подозрѣвая, повернулся и пошолъ на встрѣчу сыну. Послѣдовалъ опять выстрѣлъ и опять неудачно — пуля пролетѣла мимо. Тогда сынъ, бросившись на отца, сталъ бить его, и когда старикъ пришолъ совсѣмъ въ безчувственное состояніе, бросилъ его и отправился домой. Къ вечеру доставили въ усадьбу старика, на котораго случайно набрели охотники и узнали своего уважаемаго сосѣда. Старику было жаль губить сына, и онъ сказалъ, что на него напали и избили его разбойники. Бѣднякъ, казалось, все простилъ сыну; но физическое потрясеніе и нравственныя муки скоротали его жизнь: онъ скоро умеръ, и только послѣ исповѣди, готовый уже совсѣмъ испустить духъ; попросилъ къ себѣ жену и, прощаясь съ нею, разсказалъ все, причомъ умолялъ ее держать все въ тайнѣ и не мстить сыну. Старушка обѣщала и сдержала слово до той минуты, когда ей пришлось самой разставаться съ жизнью. Такъ какъ сынъ не выигралъ нечего, сбывши со свѣта старика-отца, потому что старушка сама взялась за управленіе имѣніемъ, то онъ рѣшилъ покончить съ нею, и покончилъ при такихъ обстоятельствахъ, которые едва вѣроятны. Онъ рѣшился застрѣлить ее въ собственной ея комнатѣ. Ночью, прошолъ онъ прямо въ спальню и напрямикъ объявилъ матери, что пришолъ покончить съ нею. Мать начала умолять его, просила сжалиться насъ нею, говорила, что она его любитъ, и по этой любви хранила страшную тайну отъ всѣхъ, не губила его. При этомъ, несчастная женщина ползала по полу и обливалась горючими слезами. Но сынъ пригласилъ ее только помолиться, если сочтетъ это нужнымъ, закурилъ сигару, и когда мать молилась послѣднею молитвой, стоялъ у окна и смотрѣлъ на нее, изрѣдка поторапливая кончить молитву. Наконецъ, онъ объявилъ, что пора, вынулъ пистолетъ и выстрѣлилъ почти въ упоръ — бѣдной старушки, какъ не бывало… Выстрѣлъ былъ услышанъ, прибѣжали, схватили, заключили, судили и приговорили къ каторжной работѣ на вѣчныя времена… Но не въ этомъ дѣло; я рѣшительно не умѣю себѣ представить, при какихъ обстоятельствахъ можетъ выработаться такой экземпляръ и есть ли здѣсь мѣсто логической послѣдовательности вліяній, рядъ которыхъ можетъ завершиться такою страшною законченностью въ характерѣ…

У меня подъ рукой есть еще одно отцеубійство. Сынъ убилъ отца, но не до смерти, и мать говорила, что лучше придушить его подушками. Мотивы: отецъ ссорился часто съ сыномъ и его женою, которая даже уходила нѣсколько разъ изъ дому — это для убійства; для удушенія — «чтобъ не мучился безъ толку, потому что помирать все же надо». Я не разсказываю подробностей, а то на нервнаго человѣка, которыхъ, безъ сомнѣнія, при теперешнемъ развитіи нервозности въ нашемъ обществѣ, и между читателями моими не оберешься: фёльетонъ мой должонъ и безъ того произвести непріятное впечатлѣніе.

Сворачивая съ уголовщины, иду за кореспондентомъ въ мирный уголокъ, гдѣ цвѣтетъ молодая семья, окружонная, полагаю, прелестными малютками, которыя оглашаютъ своими звонкими голосами скромную обитель добродѣтельнаго семьянина. Это тоже сюжетъ, но уже не для драмы, не для уголовнаго романа, а для повѣсти въ жанрѣ Фредерики Бремеръ, которой такъ хорошо знакомы радости «домашняго очага».

Пишутъ изъ Подольской губерніи про одно селеніе, и пишутъ слѣдующее:

Священникъ въ этомъ селѣ молодой, священнодѣйствуетъ шесть лѣтъ, получивъ этотъ приходъ въ приданое… Получилъ онъ приходъ и завелъ слѣдующіе порядки. Вопервыхъ, утверждена такса: за похороны взрослыхъ и за свадьбу платится не менѣе 2 руб.; за похороны малолѣтныхъ и крестины плата взимается отъ 30 коп.; за исповѣдь — со двора отъ 50 коп.; за молебны, при обходѣ, отъ 2 грошей и болѣе, съ прибавкой одного хлѣба или двухъ калачей. Обходы эти совершаются въ годъ не менѣе пяти разъ. Я полюбопытствовалъ — разсказываетъ кореспондентъ — куда дѣваетъ священникъ массу собираемыхъ имъ хлѣбовъ и калачей, и получилъ отвѣтъ, что сушитъ ихъ и кормитъ частью своихъ батраковъ, частью же скотъ. Кромѣ этого, крестьяне обязаны содержать въ порядкѣ домъ священника и службы, покрывать крыши и исправлять ихъ своею соломою. Но это еще не все, чѣмъ зиждется благоденствіе пастырской семьи. Главнымъ и существеннымъ доходомъ является земля, приписанная къ церкви и дающая изрядный доходецъ. Напримѣръ, нынѣшній годъ было собрано 600 корецъ одной пшеницы, которая, будучи продана евреямъ по 5 рублей и два злотыхъ, дала 3,000 руб. Главный интересъ заключается въ томъ, кàкъ обработывается эта земля. Пашетъ онъ (священникъ) землю, и для обсѣмененія употребляетъ, правда, свои сѣмена, но потомъ, домовитый іерей приспособилъ барщинное хозяйство и ведетъ его въ такомъ совершенствѣ, что, вѣроятно, ему позавидовалъ бы всякій помѣщикъ, еслибъ какому-нибудь помѣщику, на пространствѣ земли русской, была необходимость учиться этому дѣлу. Каждый хозяинъ долженъ отработать священнику два дня въ году; а какъ въ селеніи 166 душъ, то іерей располагаетъ 322 днями. Для равномѣрнаго отбыванія этой, нигдѣ въ законѣ неустановленной повинности, заведена книга, въ которую вносятся имена крестьянъ, отработавшихъ свои дни. Пріемъ къ призыву рабочихъ упрощенъ до крайней элементарности. Нужны работники — призывается церковный староста, которому и дается приказъ, кого изъ недоимщиковъ слѣдуетъ нарядить на работу. Какъ и всегда, однако, возникаютъ недоразумѣнія: явится вдругъ какой-нибудь, который запротестуетъ, отговариваясь своимъ дѣломъ; у «батюшки», на этотъ предметъ, существуетъ цѣлая система мѣръ, которыя, какъ и слѣдуетъ, раздѣляются на предупредительныя и карательныя. Первое дѣло — увѣщанія; не подѣйствуютъ они — слѣдуетъ угроза, въ случаѣ ослушанія, хоронить покойника въ теченіи сутокъ, хотя, по закону, онъ долженъ хоронить только на третій день. Несмотря на ея нелѣпость, мѣра эта дѣйствуетъ, и непокорный смиряется. Потомъ, къ продолжающему упорствовать примѣняются уже мѣры карательныя. Священникъ начинаетъ выжидать, когда у крестьянина явится къ нему нужда. Ждать, обыкновенно, долго не приходится, потому что у крестьянина часто выходятъ такія нужды, а обращаться къ чужому священнику онъ не можетъ. Вотъ и приходится, наконецъ, виновному сына обвѣнчать, ребёнка окрестить, и прочее въ этомъ родѣ. Тутъ священникъ начнетъ припоминать крестьянину его упорство, укажетъ ему на послушаніе, какъ на высшую добродѣтель, растолкуетъ все, и потомъ предложить за требу такое, что просителя отшатнетъ. Уйдетъ крестьянинъ; подумаетъ, опять придетъ и, проклиная свое упорство, заплатитъ то, чтò съ него спросили. «Два, три такіе примѣра — прибавляетъ кореспондентъ — и барщина получаетъ санкцію, признаётся какъ бы законною, исполняется безъ ропота, безъ сопротивленія, если не навсегда, то, по крайней мѣрѣ, на довольно долгое время». Семья благоденствуетъ и послѣдовательный, ровный характеръ священника можетъ быть воплощонъ въ героя повѣсти и нравственной, и поучительной. Такіе характеры весьма пригодны для отцовъ; мирно живущихъ среди своего семейства. Кара даже пополняетъ сходство съ ними, потому что какая же патріархальная семья можетъ обойтись безъ наказанія? Выдумываютъ это хитроумные педагоги, но изъ выдумокъ ихъ выходитъ вздоръ.

По поводу священника и крестьянъ Подольской Губерніи пришли мнѣ на память священники и крестьяне Самарской. Чтобъ помочь духовенству, которое стоитъ въ полной зависимости отъ положенія крестьянъ, епархіальнымъ архіереемъ открыта подписка; а чтобъ помочь крестьянамъ, все еще продолжаютъ предлагать «мѣры». Одинъ «членъ клуба» указалъ, по мòему, мѣру, въ высшей степени цѣлесообразную, при всей ея несложности. Онъ предлагаетъ завести въ клубахъ порядокъ, чтобъ всякій играющій, въ случаѣ выигрыша, отдавалъ 10% изъ выигрыша въ пользу несчастныхъ самарцовъ. Это гораздо остроумнѣе однодневнаго поста на еврейскій манеръ (о которомъ я говорилъ въ № 269-мъ «Голоса»), и нельзя не согласиться, что еслибъ члены нашихъ клубовъ условились завести такой обычай, то сборъ составилъ бы такую цифру, которую, пожалуй, не составить никакими другими способами, потому что капиталы, циркулирующіе между клубными игроками, должны быть весьма и весьма значительны. Не говорю уже объ игрѣ, такъ-сказать приватной, которая, конечно, обращаетъ капиталы еще болѣе крупные. Но о ней не можетъ быть рѣчи, хотя толкуютъ о ней и много. Что безъ картъ, въ провинціи, жить нельзя — это уже составило аксіому, которую не оспориваютъ; что прожить безъ нихъ трудно и въ столицахъ — это тоже не требуетъ никакихъ теоретическихъ доказательствъ, потому что если вы провели вечеръ внѣ дома и не наткнулись на карты, то этотъ вечеръ долженъ считаться исключеніемъ, которое уже должно быть объяснено какимъ-нибудь особеннымъ случаемъ. Хоть по «маленькой», хоть «для препровожденія времени», хоть «съ дамами», хоть «одинъ столикъ», но играющихъ вы всегда встрѣтите. Въ провинціи играютъ, какъ говорятъ, ожесточоннѣе, потому что, во всякомъ случаѣ, скука гложетъ сильнѣе, и одна кореспонденція указываетъ иногда такіе случаи въ этомъ направленіи, что только диву дашься.

Въ послѣднее время — пишутъ въ «Уфимскомъ Листкѣ» — появилось тамъ множество объявленій и извѣщеній отъ агентовъ различныхъ страховыхъ обществъ, съ такими заманчивыми рекламами, что не знаешь, гдѣ кончается ложь и начинается правда. Между этими агентами, которые неизвѣстно чтò дѣлаютъ, указывается на одного, «который въ зиму скопилъ у себя слишкомъ четыре тысячи розъигрышныхъ карточныхъ колодъ»… Одинъ! Судите же объ оборотахъ; а вѣдь какой, кажется, маленькій и захолустный городокъ эта Уфа…

Впрочемъ, на «игру» деньги всегда находятся. На карты и на лотереи всегда найдетъ деньги человѣкъ, если только его съумѣли заманить ими. Я лично знаю чиновника, который нà стѣну лѣзъ оттого, что его товарищъ выигралъ въ какой-то лотереѣ за рубль серебряный сервизъ въ нѣсколько сотъ рублей. Онъ клянетъ этого товарища за его выигрышъ, клянетъ свою надежду когда-нибудь что-нибудь выиграть, и, всетаки, послѣдній рубль, оторванный отъ нуждающейся семьи, всегда отдаетъ въ лотерею, и если кому захотѣлось бы пріобрѣсти колекціи лотерейныхъ билетовъ, то, конечно, у него найдутся они отъ всѣхъ разъигранныхъ и назначенныхъ къ выигрышу за послѣднія 8‒10 лѣтъ. Тогда льстила его надежда пріобрѣсти, теперь манитъ надежда возвратить истраченное и такъ до безконечности.

И самый бѣдный человѣкъ кàкъ легко отдаетъ свой грошь невещественное право надѣяться! Надо пожить въ мѣстѣ, гдѣ скопляется много народа, живущаго заработною платой, чтобъ своими глазами убѣдиться, какое зло эта игра. Я совершенно вѣрю серпуховскому кореспонденту, который указываетъ на развитіе игры въ средѣ мѣстнаго рабочаго населенія и называетъ ее «однимъ, изъ разорительныхъ бѣдствій города», «язвой, уносящей трудъ и потъ здѣшняго рабочаго класса». Во множествѣ трактировъ и харчевенъ — говоритъ онъ — болѣе двухъ лѣтъ производится, у всѣхъ на глазахъ, игра которою сами игроки прозвали «раздѣвалкой»… «Раздѣваютъ фабричнаго рабочаго, раздѣваютъ ремесленника; много произведено дѣлъ, и процвѣтаетъ «раздѣвалочка», дѣлаетъ свое немудреное дѣло…»

«Правильно ли это — спрашиваетъ кореспондентъ — показывать видъ, что неизвѣстно существованіе, когда оно прямо о себѣ заявляетъ?»

Неправильно, скажу я, и прибавлю: если не стараться дѣлать правильно, не будетъ ли <первая часть слова не отпечаталась – Ред.>чить это повторять постройку вавилонской башни, проектированной до небесъ? Не гордыня ли это будетъ? А?..