Адмирари Нилъ. <Панютинъ Л. К.> Листокъ. На чьей сторонѣ истина. Новая опасность, угрожающая Россіи, открытая стражемъ земли русской. Мѣры, предлагаемыя къ устраненію этой опасности. Какъ добиться смысла въ противорѣчiяхъ нашей жизни. Удобства для самозванства. Странный бракъ // Голосъ. 1873. № 312. 11 ноября.

ЛИСТОКЪ.

На чьей сторонѣ истина. — Новая опасность, угрожающая Россіи, открытая стражемъ земли русской. — Мѣры, предлагаемыя къ устраненію этой опасности. — Какъ добиться смысла въ противорѣчiяхъ нашей жизни. — Удобства для самозванства. — Странный бракъ.

Я получилъ изъ провинціи, отъ знакомаго, два письма разныхъ лицъ объ одномъ и томъ-же предметѣ, при слѣдующей запискѣ:

«Изъ прилагаемыхъ писемъ можете сдѣлать какое вамъ угодно употребленіе; лишь нипишите мнѣ съ полною откровенностью, на чьей сторонѣ правда».

Вотъ, въ сокращеніи, содержаніе перваго письма:

«Прости, дорогой мой Петька, что не написалъ къ тебѣ тотчасъ по пріѣздѣ въ достославную россійскую столицу, но… отсюда вижу, какъ ты хмуришь брови при этомъ «но»… но для писанія наобходимы, кромѣ бумаги, пера и чернилъ, еще такая доза трезвости, при которой возможно вожденіе перомъ по бумагѣ, а именно ею-то я и не обладалъ по пріѣздѣ въ Петербургъ.

Въ Москвѣ сѣлъ я въ вагонъ, въ которомъ сидѣлъ, всего-на-все, одинъ пасажиръ. Мы, какъ водится, окинули другъ друга испытующимъ взглядомъ. Онъ мнѣ сразу понравился и я ему тоже. Слово-за-слово, сошлись довольно близко. Тутъ дѣльный разговоръ зашолъ про водевиль, точнѣе говоря, про оперетку «La fille de madame Angot», отъ которой мой компаньйонъ, видѣвшій ее еще въ Парижѣ, былъ положительно въ восторгѣ. Я откровенно сознался, что впервые слышу объ этомъ удивительномъ произведеніи. Онъ похвалилъ меня за откровенность и, узнавъ, что я никогда не бывалъ въ Петербургѣ, любезно предложилъ мнѣ показать все, чтò есть тамъ замѣчательнаго…

Не такими я воображалъ себѣ петербуржцовъ. Вмѣсто всякой сухости и накрахмаленности, мой новый знакомецъ Хорьковъ, и другъ, его баронъ Шутбергъ фон-Глюпенау, пересѣвшій въ нашъ вагонъ въ Клину, оба кровные петербуржца, оказались милѣйшими малыми. Они, какъ братья, заботились обо мнѣ въ дорогѣ и надавали мнѣ, съ свойственною однимъ петербуржцамъ деликатностью, великое множество весьма полезныхъ совѣтовъ, кàкъ дѣйствовать постоличному въ извѣстныхъ обстоятельствахъ. Такъ, напримѣръ, когда я предложилъ имъ выпить водки и закусить селедкой, какъ принято въ нашихъ палестинахъ, они вѣжливо отклонили это предложениіе, сказавъ, что водку хорошо пить передъ самымъ обѣдомъ, тогда какъ «фин-шампань» дожно пить во всякое время.

— Чтòжь, говорю, я и отъ шампанскаго не прочь. Человѣкъ, принеси бутылку фин-шампаня.

Они переглянулись между собою.

— Три рюмки! поправилъ меня баронъ Шутбергъ фон-Глюпенау — да захвати и лимончику съ сахаромъ.

Представь же мое удивленіе, когда передо мной, вмѣсто клико или редереру, предстали рюмки съ довольно тёмною жидкостью, напиминающею вкусомъ нашу кизлярку! Съ удовольствіемъ отвѣдалъ я этого ошеломительнаго напитка и предложилъ повторить — согласились. Потомъ еще и еще. Въ Бологовѣ насъ не могли добудиться и мы только въ Малой Вишерѣ вырвались изъ объятій Морфея. Всѣ мы были голодны, какъ самарцы, и томились жаждою, какъ солдаты въ хивинской степи, а потому съ жадностью накинулись на подогрѣтыя желѣзнодорожныя яства и елисеевскіе вина. Выпивъ по чашкѣ мутнаго бульйона, мы принялись за рябчиковъ, напоминавшихъ вкусомъ мочалку, облитую саломъ. При этомъ баронъ, тяжко вздохнувъ, выпилъ залпомъ стаканъ редереру.

— Печальна жизнь, сказалъ онъ съ чисто нѣмецкимъ глубокомысліемъ, отирая губы салфеткой: — печальна жизнь человѣка, который принужденъ довольствоваться такою пищей: но еще печальнѣе становится на душѣ, когда вспомнишь, что въ настоющую минуту цѣлыя сотни тысячъ нашихъ голодающихъ мѐньшихъ братій принуждены питаться такими же неудобоваримыми яствами.

Я рѣшился замѣтить добродушному барону, что наши мужики, питаясь и въ урожайные годы одними щами съ чорнымъ хлѣбомъ, ѣдятъ мясное лишь по большимъ праздникамъ. Это нѣсколько удивило барона. Его голубые глаза подернулись слезою, и самъ онъ, поникнувъ головой, погрузился въ мрачныя думы. Намъ немалаго труда стòило вывести его изъ этой задумчивости, разстроившей его до того, что мы съ Хорьковымъ принуждены были вести его подъ руки, хотя и у самихъ насъ ноги были не особенно тверды въ колѣняхъ.

Въ Любани намъ было особенно весело. Пили брудершафтъ, цаловались — больше ничего не помню. Въ Петербургѣ кондукторъ насъ едва вытащилъ изъ вагона. Когда же баронъ далъ ему за труды синенькую, кондукторъ былъ такъ любезенъ, что помогъ намъ нетолько получить багажъ, но и усѣсться въ карету.

Добрый баронъ, замѣтивъ мою немощность и безпомощность, пріютилъ меня на ночь въ своей квартирѣ. Баронъ, повидимому, обладаетъ большими познаніями въ медицинѣ, потому что, замѣтивъ мои страданія, сейчасъ же далъ мнѣ принять внутрь рюмку цѣлительнаго рижскаго бальзама. Это меня успокоило, и я заснулъ сномъ невинности.

Утромъ я былъ совершенно здоровъ, если не считать болѣзнью легкой головной боли. Но и тутъ медицинскія познанія барона явились мнѣ на помощь. Онъ заставилъ меня выпить бутылку какой-то шипучей минеральной воды, и я совершенно оправился.

Послѣ чаю, я, по совѣту барона, переѣхалъ въ гостиницу «Бель-Вю». Въ два часа баронъ вмѣстѣ съ Хорьковымъ заѣхалъ за мной въ коляскѣ и предложилъ показать мнѣ Петербургъ. Городъ, доложу тебѣ, удивительный. Домà — одинъ другого лучше. Высокіе, красивые и плотно прижатые другъ къ другу. На встрѣчу намъ попалось нѣсколько изящныхъ дамъ, какъ и мы, катавшихся въ открытыхъ коляскахъ; но, представь себѣ, пріятели объяснили мнѣ, что это, ни болѣе ни менѣе, какъ простыя… поздѣшнему кокотки, то-есть, попросту сказать (тутъ нѣсколько словъ написано очень неразборчиво). Вотъ она цивилизація-то! Професія у насъ всѣми презираемая, здѣсь, какъ объяснилъ мнѣ баронъ, пользуется большимъ почотомъ.

И пользуется имъ по праву сказалъ онъ: — потому что эти дамы — предохранительный клапанъ, безъ котораго паровой котелъ нашей нравственности давно бы лопнулъ.

Баронъ вообще большой острякъ и пофранцузски говоритъ восхитительно.

Въ 4 часа пополудни, я началъ жаловаться на голодъ. Пріятели предложили мнѣ позавтракать (по здѣшнему пофриштикать), и мы заѣхали къ Осетрову. Тамъ я въ первый разъ ѣлъ устрицы, которыя, сказать правду, мнѣ не очень понравились. Завтракъ нашъ затянулся до поздней ночи. Чтò было дальше — не помню.

На другой день обѣдали у Дюссо. Кормятъ великолѣпно, только, чортъ возьми, дорогонько… Чтò было дальше — не помню.

Вчера мы всѣ трое дали слово вести себя скромнѣе. За обѣдомъ у Бореля пили умѣренно и потомъ отправились въ театръ Буффъ смотрѣть «La fille de madame Angot». Пьеска очень веселая, но, признаюсь, я многаго не понялъ. Оттуда поѣхали въ «Орфеумъ», особаго рода увеселительное заведеніе. Тамъ для меня все было совершенно понятно. Чтò было дальше — не помню.

Сегодня цѣлый день посвятили обозрѣнію достопримѣчательностей Петербурга. Великолѣпіе, уму непостижимое! Вообще, я долженъ тебѣ сказать, что Петербургъ — просто рай земной. Кормятъ и поять здѣсь, какъ нигдѣ. Женщины — душки, и, чтò всего важнѣе, довольно доступны. Пріятели обязательны въ высшей степени. Дà, другъ мой Петинька! здѣсь люди умѣютъ жить. Этимъ все сказано. Одно непріятно — деньги улетучиваются здѣсь съ удивительною быстротой. Зато… да чтò много разсказывать? Захвати нѣсколько тысьчонокъ и пріѣзжай сюда… Увѣряю тебя, душа моя, Петербургъ — послѣднее слово европейской цивилизаціи. Вотъ тебѣ и весь сказъ».

Въ другомъ письмѣ о Петербургѣ отзываются нѣсколько иначе.

«Любезный братъ Симеонъ, пишетъ какой-то г. Ризположенскій: — не понимаю, какимъ образомъ такой великій геній, какъ Петръ I-й, рѣшился перенесть всероссійскую столицу изъ древней Москвы въ городъ, рѣшительно неудобный для жительства. Сто семьдесятъ летъ протекло съ тѣхъ поръ, какъ Петръ-Великій положилъ первый камень основанной имъ столицы, и до сихъ поръ вопросъ о существованіи Петербурга нельзя считать окончательно рѣшоннымъ. Въ страшную ночь, со 2-го на 3-е октября, я сильно опасался, что труды нѣсколькихъ поколѣній навсегда исчезнутъ подъ волнами разъяренной стихіи. Къ счастью, вѣтеръ началъ стихать и вода пошла на убыль. Но кто, кромѣ Эола, можетъ управлять вѣтрами? Въ настоящую минуту вòды Невы покрылись ледяною корой и петербургскія жители вздохнули спокойнѣе; но кто поручится, что наводненіе 3-го октября не повторится въ еще бòльшихъ размѣрахъ?

Сегодня, сидя на набережной Невы и вспомнивъ объ участи, ожидающей градъ сей, я уронилъ нѣсколько слёзъ, которыя тотчасъ и примерзли къ хладному граниту. Напротивъ меня возвышалось великолѣпное зданіе академіи художествъ, передъ которымъ неподвижно лежатъ «сіи огромные сфинксы», перевезенные сюда изъ древнихъ Ѳивъ. Всмотрѣвшись въ нихъ пристально, я, къ ужасу своему, замѣтилъ, что на ихъ гранитныхъ лицахъ играетъ насмѣшливая улыбка. Я хлѣбнулъ изъ дорожной фляги и, о чудо! до слуха моего начали долетать черезъ Неву какія-то отрывистыя фразы на русскомъ языкѣ съ легкимъ египетскимъ акцентомъ — то бесѣдовали между собою сіи огромные ѳивскіе сфинксы.

1-й сфинксъ. Скучно, товарищъ! Когда я вспомню счастливыя времена Рамсеса и наши теплыя мѣста въ Египтѣ, мнѣ просто хочется лопнуть съ досады.

2-й сфинксъ. Когда-нибудь мы и лопнемъ отъ страшныхъ здѣшнихъ морозовъ. Александровская колонна изъ такого же, какъ и мы, гранита, а она уже вся въ трещинахъ; притомъ же, она родомъ изъ Финляндіи — значитъ, имѣла возможность привыкнуть къ холоду, тогда какъ мы…

1-й сфинксъ. Гранитъ граниту рознь. Матерьялъ, изъ котораго мы сдѣланы, извлечонъ изъ классической почвы древняго Мисраима. Царство фараоново было школою древнихъ эллиновъ, сдѣлавшихся потомъ учителями всего міра. Здѣсь же почва ничего прочнаго не производитъ. Чтò казалось твердыней вчера — сегодня куча мусора. Храмы, воздвигнутые фараонами первой династіи, и до сихъ поръ стоятъ въ цѣлости, тогда какъ здѣшняго Исаакія едва успѣли отстроить, какъ принимаются чинить. Ахъ, вѣчна цивилизація Египта, подъ вліяніемъ которой всѣ сословія были съ точностью разграничены, погибла подъ мечами варварскихъ завоевателей и повсюду наступило царство анархіи! Когда въ первый разъ мы возлегли на уготованные для насъ на берегахъ Невы пьедесталы, въ этой, иперборейской странѣ еще замѣтны были прочныя основы порядка. Сословіе рабовъ было рѣзко отдѣлено отъ сословія людей свободныхъ, а теперь и эта плотина разрушена. Неразумные туземцы громко возликовали при видѣ этого разрушенія; но мы, столько видѣвшіе на своемъ вѣку, можемъ только дивиться наивности сихъ сѣверныхъ варваровъ. Когда дикое племя гиксовъ разрушило дѣло семнадцати египетскихъ династій, на берегахъ Нила было такое же ликованіе, и чтòжь? мало-по-малу все пришло въ прежній порядокъ, и ни персы, ни греки не могли поколебать прочныхъ основъ фараоновской цивилизаціи! Даже и нынѣшній хедивъ, волей-неволей, принужденъ идти по стопамъ его предшественниковъ. А здѣсь? Какую прочность представляютъ учрежденія, существующія лишь второе десятилѣтіе? Такъ не будемъ же отчаяваться, дорогой товарищъ! Еще не все погибло!

Я снова хлебнулъ изъ фляги и это нѣсколько усладило горечь моихъ размышленій.

— О, вѣковѣчные сфинксы! воскликнулъ я въ порывѣ восторженности: — да будутъ слова ваши вождѣленнымъ пророчествомъ! Да узримъ мы вновь прежнее благополучіе! Да раздадутся вновь ликованія въ сихъ барскихъ палатахъ, оглашавшихся нѣкогда пирами! Увы! увы! Напрасно обновляются фасады этихъ хорòмъ — не возобновится ихъ прежнее благоденствіе! Замазанныя мѣломъ окна, смотрятъ на Неву, какъ бѣльма слѣпцовъ. Не увидимъ мы болѣе у этихъ подъѣздовъ монументальныхъ каретъ, запряжонныхъ шестёрками въ ростяжь, съ форейторами на выносахъ и лакеями на запяткахъ. Не замелькаютъ болѣе въ окнахъ этихъ чертоговъ гости въ пудренныхъ парикахъ и расшитыхъ золотомъ шолковыхъ кафтанахъ. Пошлое мѣщанство, какъ нѣкогда дикое племя гиксовъ, ворвалось въ эти святилища барства, и все умалилось и принизилось. Напрасно благородный «Гражданинъ», какъ мудрая Кассандра, пророчитъ гибель странѣ сей, если не поставятъ, наконецъ, точку къ этимъ безконечнымъ ломкамъ и перестройкамъ; напрасно храбрые ветераны комисаріата вопіютъ въ «Русскомъ Мірѣ» о гибели дисциплины въ русской арміи и голодѣ, угрожающемъ христолюбивому воинству, если не примутъ вновь затлеровской системы довольствованія арміи! Новые порядки такъ прочно укоренились, что, несмотря на разныя разъясненія и дополненія, все еще кое-чтò остается отъ этихъ нововведеній. Правда, замѣтенъ нѣсколько поворотъ на старый путь, но пока столица будетъ въ Петербургѣ, едва ли можно ожидать торжества старыхъ историческихъ преданій…

Не подумай, любезный братъ, что я питаю предубѣжденіе къ Петербургу. Нѣтъ, я допускаю, что, при извѣстныхъ условіяхъ, онъ могъ бы успѣшно выполнить великую роль, выпавшую ему на долю; но въ томъ-то и дѣло, что, благодаря разнымъ обстоятельствамъ, о которыхъ не стану много распространяться, Петербургъ сдѣлали совершенно къ этому неспособнымъ. Въ послѣднее время совершился здѣсь радикальный переворотъ во взаимныхъ сношеніяхъ гражданъ. Тѣ, которые самымъ рожденіемъ предназначались къ довольству — обѣднѣли, а тѣ, которые выросли въ подвалахъ, живутъ теперь въ раззолоченныхъ палатахъ. Въ умственной сферѣ та же анархія: многіе послѣдніе сдѣлались первыми. Я несогласенъ, впрочемъ, съ «Гражданиномъ», дѣлающимъ довольно прозрачные намёки, что въ нашей-де учащейся молодёжи чтò-то неладно и что «нынѣшняя жизнь нашихъ студентовъ вообще заключаетъ въ себѣ порокъ, благопріятствующій увлеченіямъ нѣкоторыхъ изъ нихъ». Напротивъ, я нынѣшними учебными порядками совершенно доволенъ. При нихъ высшее образованіе будутъ получать лишь достаточные классы, которымъ однимъ оно собственно и полезно; тѣмъ не менѣе, я того убѣжденія, что Петербургъ — сущій адъ, въ которомъ зарождаются всѣ язвы,терзающія наше общество».

Прочтя оба эти письма, изъ которыхъ въ одномъ Петербургъ называется раемъ, а въ другомъ адомъ, я рѣшительно не зналъ, чтò отвѣтить моему пріятелю на его вопросъ: «на чьей сторонѣ правда?» и, поэтому, уклонился отъ категорическаго отвѣта. Но во второмъ письмѣ меня особенно заинтересовало упоминаніе о какихъ-то смутныхъ слухахъ, передаваемыхъ «Граджаниномъ». Навёлъ справки. Оказалось, что «Гражданинъ», дѣйствительно, сообщаетъ о какихъ-то новыхъ швейцарскихъ прокламаціяхъ, найденныхъ, будто бы, «между (?) учащеюся молодёжью въ нѣкоторыхъ открытыхъ заведеніяхъ Петербурга и Москвы». Не знаю, насколько справедливо самое это извѣстіе, но размышленія «Гражданина» по поводу этого слуха невольно поражаютъ своею оригинальностью. Органъ князя Мещерскаго не задумывается утверждать о существованіи въ нашихъ студентахъ какого-то «порока», благопріятствующаго увлеченіямъ. Въ чомъ же заключается этотъ порокъ? Вотъ кàкъ разъясняетъ его «Гражданинъ»:

«Живя въ своихъ тёмныхъ углахъ, нигдѣ не сходясь со своими товарищами, кромѣ аудиторій, они (студенты) подпадаютъ легко — увѣряетъ «Гражданинъ» — подъ всякое дурное вліяніе, и, напротивъ, лишены возможности подчиняться, волею или неволею, благодѣтельному и отрезвляющему вліянію массы своихъ товарищей. Политическая мечтательность, какъ сырость, какъ дурной воздухъ, является какъ бы присущимъ мрачнымъ угламъ студенческихъ квартиръ свойствомъ; лишенные свѣта, свѣжаго крѣпительнаго воздуха, общества книгъ (sic), эти бѣдные люди, сами того незамѣчая, дѣлаются, подъ вліяніемъ чисто, такъ сказать, физическаго процеса, врагами какихъ-то миражей, кошмаровъ, которые всѣ получаютъ одно названіе «общество», и тогда всякій, являющійся къ нимъ съ цѣлью фанатизировать ненавистью къ существующему порядку и къ этому обществу, находитъ въ нихъ слишкомъ, увы! подготовленную почву. Къ тому же, кто изъ насъ не былъ молодъ: тайна заговора, какого бы то ни было, самаго глупаго, самаго безразсуднаго, получаетъ въ молодой головѣ какую-то прелесть…»

Далѣе не выписываю… Обратили ли вы, читатель, вниманіе, съ какимъ искуствомъ, несмотря на безграматность, составленъ этотъ обвинительный актъ противъ студентовъ? Неизвѣстный авторъ его видимо проникнутъ самою искреннею любовью къ учащейся молодёжи; онъ проливаетъ горькія слёзы надъ студентскою бѣдностью, онъ скорбитъ о студентской разрозненности. Онъ, очевидно, проникнутъ самыми благими намѣреніями и желаетъ, чтобъ умы молодыхъ людей обогащались безпрепятственно всѣми сокровищами научныхъ знаній… Но оберните медаль. Чтò такое нашъ студентъ, по мнѣнію «Гражданина»? Существо, заражонное порокомъ, благопріятствующимъ вреднымъ увлеченіямъ: нашъ студентъ легко подпадаетъ подъ всякое дурное вліяніе, онъ склоненъ къ политической мечтательности, онъ, самъ того не замѣчая, дѣлается врагомъ общества, и всякій можетъ фанатизировать его ненавистью къ существующему порядку, находя въ немъ слишкомъ подготовленную почву; для него самый безразсудный заговоръ имѣетъ прелесть… Короче сказать, русскій студентъ — врагъ общества и опасный заговорщикъ.

Нельзя не поблагодарить «Гражданина» за то, что онъ совершенно ясно формулировалъ, наконецъ, мнѣніе, которое раздѣляютъ многіе враги просвѣщенія, недерзавшіе до сихъ поръ открыто высказывать свою задушевную мысль…

Итакъ, caveant consules! Опасность указана, 

надо принять мѣры къ ея устраненію, и «Гражданинъ» спѣшитъ предложить эти мѣры.

Какъ средство противъ опасности, угрожающей Россіи отъ студентовъ, «Гражданинъ» предлагаетъ устройство въ большихъ размѣрахъ домовъ съ дешовыми квартирами «на началахъ общежитія». До сихъ поръ, какъ извѣстно, на этихъ началахъ устроивались скиты и монастыри, а не дешовыя квартиры студентовъ. Къ сожалѣнію, на этомъ пунктѣ храбрость окончательно покинула «Гражданина» и онъ уже не дерзаетъ пояснять, въ чомъ именно будутъ заключаться эти «начала общежитія»: предоставятъ ли студентамъ устроиться, какъ они сами знаютъ, или къ нимъ приставятъ цѣлыя армія педелей, дядекъ и особеннаго полицеймейстера съ правомъ карать и миловать. По всей вѣроятности, именно это и имѣетъ въ виду проектъ мѣропріятій, предлагаемый «Гражданиномъ», смѣло увѣряющимъ, что, благодаря этимъ мѣрамъ, «исчезнетъ разъ навсегда болѣзненная, непреодолимая (?) склонность къ какимъ бы то ни было заговорамъ, какъ исчезаетъ дымъ при появленіи огня».

Хотя я не замѣтилъ, чтобъ дымъ исчезалъ при появленіи огня, хотя у французовъ есть даже пословица, что дыма безъ огня не бываетъ, я, всетаки, увѣренъ, что «Гражданинъ» предлагаетъ мѣры, въ дѣйствительности которыхъ онъ твердо увѣренъ. Не будучи силенъ въ русской граматѣ, «Гражданинъ» довольно искусно исполняетъ обязанность, возложенную на него его вдохновителями, и въ этомъ его raison d’etre. Не знаю, какъ другіе, но я считаю его очень полезнымъ изданіемъ въ томъ отношеніи, что въ нашей импотентной журналистикѣ есть хоть одна партія, имѣющая возможность свободно выражать свои задушевныя желанія. Благодаря «Гражданину», мы знаемъ, по крайней мѣрѣ, съ кѣмъ имѣемъ дѣло, знаемъ, чего именно желаютъ люди извѣстнаго закала, тогда какъ, вообще, это невсегда можно узнать въ наше сумбурное время.

Вотъ, напримѣръ, объявленіе театральной дирекціи на двухъ язакахъ, французскомъ и русскомъ. Но пусть знающіе оба эти языка рѣшатъ, о чомъ именно хочетъ ими сообщить публикѣ просвѣщонная дирекція. Вотъ оба эти объявленія. Во французскомъ «Avis» говорится слѣдующее:

«La Direction des Théatres Impériaux prévient Messieurs les abonnés du 6-me abonnement, que les quatre derniѐrеs représentations, auxquelles ils оnt droit, auront lieu, sauf empéchement de force majeure, les jours suivants», etc.

То-есть, дирекція императорскіхъ театровъ извѣщаетъ абонентовъ, какіе дни будутъ имъ предоставлены, если этому распредѣленію не помѣшаетъ что-нибудь особенное, «force majeure».

Въ русскомъ же объявленіи говорится слѣдующее: «Дирекція императорскихъ театровъ извѣщаетъ господъ абонентовъ 6-го абонемента, что четыре послѣднія представленія оперы, на которыя они имѣютъ право, по независящимъ отъ дирекціи причинамъ, будутъ даны въ слѣдущіе дни» и проч.

По одному объявленію выходитъ, что дирекція, по причинамъ, отъ нея независящимъ, принуждена предоставить абонентамъ такіе-то дни, а по другому оказывается напротивъ, что эти дни будутъ предоставлены абонентамъ лишь тогда, когда независящія причины этому не помѣшаютъ. Чему же, наконецъ, вѣрить? Да полно, нѣтъ ли ужь тутъ какого-нибудь экивока, разгадать который не дано обыкновеннымъ смертнымъ? Пусть рѣшатъ эту загадку Эдипы театральной дирекціи; я же скромно сознаюсь въ неспособности рѣшать такія проблемы.

Нѣчто еще болѣе загадочное случилось, надняхъ, въ одной редакціи. Является туда нѣкій господинъ, съ письмомъ отъ бѣдствующаго, будто бы, литератора Т., въ которомъ выражается просьба о посильномъ пособіи. Господину этому было объявлено отъ имени редакціи, что она можетъ вступить въ объясненія по этому предмету лишь съ самимъ бѣдствующимъ литераторомъ.

Вскорѣ является и самъ проситель, рекомендующійся Т., авторомъ разныхъ театральныхъ пьесъ, въ томъ числѣ «Одного поля ягода». Случилось, однакожь, такъ, что лицо, объяснявшееся съ просителемъ, знало въ лицо автора этой пьесы, наружность котораго не имѣла ни малѣйшаго сходства съ наружностью просителя, о чомъ ему и было заявлено въ деликатныхъ выраженіяхъ.

Проситель пришолъ отъ этого намёка въ благородное негодованіе.

— Такъ вы сомнѣваетесь, что я настоящій Т., авторъ «Одного поля ягода»? сказалъ онъ, принимая на себя видъ оскорбленной невинности. — Если такъ, я доставлю вамъ полицейское удостовѣреніе въ моей личности.

И съ этими словами онъ направился къ двери. Съ тѣхъ поръ онъ, конечно, въ редакцію не появлялся болѣе.

Вот чтò значитъ многолюдство! Живя въ такомъ городѣ, какъ Петербургъ, можно безопасно выдавать себя за кого угодно: мѣщанинъ Бабаевъ можетъ слыть за князя Гокчайскаго: проворовавшійся кавказскій чиновникъ можетъ подъ чужимъ именемъ снова поступить въ Петербургѣ на службу и даже получать награды за усердіе, а о мелкой сошкѣ и говорить нѐчего. Несмотря на всѣ строгости паспортной системы, можно смѣло сказать, что въ Петербургѣ многое множество чернорабочихъ извѣстны лишь подъ ихъ псевдонимами. Между ними есть, говорятъ, даже такіе искусники, которые, съ перемѣною мѣста жительства, вступаютъ въ новый законный бракъ, нисколько не стѣсняясь пребываніемъ въ добромъ здоровьѣ ихъ законныхъ супругъ. Удобство очевидное!

То же говорили объ одномъ, уже умершемъ русскомъ путешественникѣ, причастномъ и литературѣ. Говорятъ, онъ самъ хвастался, что у него въ каждой части свѣта есть по законной супругѣ. Большой чудакъ былъ покойникъ!

Другой случай въ этомъ родѣ мнѣ лично извѣстенъ. Служилъ въ одномъ полку бравый офицеръ, большой любитель прекраснаго пола; на постоѣ въ одной деревнѣ влюбился онъ въ дочь помѣщика; прелестное созданье платило ему взаимностью. Офицеръ сватается и получаетъ отказъ. Съ отчаянія онъ выходитъ въ отставку, увозить свою Дульцинею и сочетавается съ нею законнымъ бракомъ. Новобрачные пріѣзжаютъ въ Петербургъ и упиваются тамъ блаженствомъ медоваго мѣсяца, какъ вдругъ, освидѣтельствовавъ свою семейную кассу, они приходятъ къ грустному заключенію, что имъ болѣе жить нѐчѣмъ. Положеніе, нельзя сказать, чтобъ очень пріятное! При этомъ, супругъ вспоминаетъ, что онъ пожертвовалъ любви весьма выгодною партіей; нѣчто подобное вспомнила и новобрачная. Старыя знакомства возобновлены; но узы брака, одинаково тягостныя для обоихъ новобрачныхъ, мѣшаютъ имъ принять на себя новыя обязательства. Чтò дѣлать? Бывшій офицеръ обращается къ адвокату. «Такъ и такъ, говоритъ, при живой женѣ, съ ея согласія, желаю вступить въ законный бракъ съ другою особой. У жены моей тоже есть женихъ».

— Но, вѣдь, это невозможно, говоритъ адвокатъ: — статья тысяча семьсотъ…

— Я, перебиваетъ адвоката женатый женихъ: — пришолъ къ вамъ совѣтоваться не насчотъ статей, а насчотъ того, кàкъ бы намъ съ женою снова вступить въ новые законные браки.

— Мудрено-съ! Сказалъ аблакатъ изъ прежнихъ «ходатаевъ по дѣламъ».

— Но за это мы вамъ хорошо заплатимъ.

— Гм!... у васъ въ указѣ объ отставкѣ сказано, что вы женаты?

— Въ самомъ указѣ не сказано, потому что я вышелъ въ отставку еще холостымъ, но на немъ есть помѣта…

— Покажите.

Супругъ вручилъ документъ аблакату. Аблакатъ прочолъ его и бросилъ въ каминъ.

— Чтò вы дѣлаете? вскрикнулъ испуганный проситель.

— Расторгаю вашъ бракъ съ вашею супругой. Требуйте изъ полка копію съ утраченнаго вами вида, въ которой не будетъ никакой помѣты; по ней васъ и перевѣнчаютъ; для брака же вашей супруги будетъ достаточно и метрическаго свидѣтельства. Заплатите за добрый совѣтъ и будьте счастливы. Умѣйте только держать языкъ за зубами.

Сказано, сдѣлано, и двѣ новыя брачныя пàры живутъ и понынѣ мирно и счастливо. Несмотря на это, всетаки, есть недовольные, жалующіеся на стѣсненія нынѣшней паспортной системы…

Нилъ Адмирари