<Ковнеръ А. Г.> Литературные и общественные курьезы. Напрасный трудъ гг. учоныхъ. Нуждаемся ли мы въ теоріи Дарвина? Несомнѣнные признаки нашего обезьяньяго происхожденія. «Предъизбранное назначеніе народа русскаго» и г. Достоевскій. Чадолюбивый отецъ. Три новыя самоубійства. Неустрашимость «нелишняго человѣка». Процесы гг. Полякова и Юдина. «Счастливыя мысли» моя и не моя. // Голосъ. 1873. № 60. 1 марта.

ЛИТЕРАТУРНЫЕ И ОБЩЕСТВЕННЫЕ КУРЬЕЗЫ.

Напрасный трудъ гг. учоныхъ. — Нуждаемся ли мы въ теоріи Дарвина? — Несомнѣнные признаки нашего обезьяньяго происхожденія. — «Предъизбранное назначеніе народа русскаго» и г. Достоевскій. — Чадолюбивый отецъ. — Три новыя самоубійства. — Неустрашимость «нелишняго человѣка». — Процесы гг. Полякова и Юдина. — «Счастливыя мысли» моя и не моя.

Преуморительный народъ, право, эти господа учоные! Они пишутъ трактаты о томъ, чтò каждому малолѣтнему ребёнку давно извѣстно изъ собственныхъ его наблюденій; они, бòльшею частью, стараются доказать то, чтò каждому ясно, какъ день, безъ всякихъ доказательствъ; они переводятъ на научный языкъ самыя ходячія мнѣнія толпы и думаютъ, что открываютъ Америку въ наукѣ… Въ результатѣ выходитъ, что они смѣшатъ другъ друга и тѣхъ легкомысленныхъ людей, которые вѣруютъ еще въ какой-то миѳическій прогресъ и, по наивности, готовы выслушивать всякую дребедень, облечонную въ научную форму. Чтò новаго открылъ, въ своихъ многотомныхъ трактатахъ, самый оригинальный и самый популярный учоный въ цивилизованномъ мірѣ, Дарвинъ? Трудится человѣкъ нѣсколько десятковъ лѣтъ сряду, пишетъ громадныя сочиненія «О происхожденіи видовъ», «Прирученныя животныя и воздѣланныя растенія», «Половой подборъ и происхожденіе человѣка», «О выраженіи ощущеній у человѣка и животныхъ», и старается доказать — чтò бы вы думали? – что человѣкъ происходитъ отъ обезьяны! Но, Боже мой, кто же когда–нибудь сомнѣвался въ этомъ? Стòило ли тратить столько учоности и остроумія ради потомства обезьяны? Развѣ личный опытъ не убѣждаетъ на каждомъ шагу, что человѣкъ гораздо хуже животнаго, что онъ долженъ учиться уму–разуму «у самаго малаго изъ малыхъ» тварей, какъ выражается почтенный авторъ «Кота-Мурлыки»? Я уже не говорю о «человѣкѣ» въ обширнѣйшемъ смыслѣ этого слова, т. е. о всей совокупности массы людей, которая сама иначе и не смотритъ на себя, какъ на безсмысленное и безсловесное стадо овецъ, но и всѣ такъ–называемые люди цивилизаціи также сто разъ въ день напоминаютъ о своихъ благородныхъ четвероногихъ прародителяхъ… Еслибъ масса не была давно убѣждена, что она не болѣе, какъ стадо овецъ, развѣ дала бы она себя стричь добровольно каждому проходимцу? Развѣ согласилась бы она умирать тысячами при посройкѣ желѣзныхъ дорогъ, на фабрикахъ и заводахъ — вездѣ, гдѣ ей приказываютъ «лечь костьми»? Но въ томъ–то и дѣло, что люди давно убѣждены въ своемъ происхожденіи отъ обезьяны, и поэтому покорно, а многіе даже съ нѣкоторымъ овечьимъ восторгомъ, даютъ себя эксплуатировать, сколько душѣ угодно. Эксплуататоры, положимъ, причисляютъ себя къ высшему классу животныхъ, но все же животныхъ, и многіе изъ нихъ были бы даже очень рады, еслибъ ихъ производили только отъ обезьяны. Посмотрите на самодовольное акцизно–банкирское лицо: оно успѣло нахватать нѣсколько чертъ цивилизованнаго мiра, оно побывало въ Парижѣ, и все это для того, чтобъ имѣть счастіе быть признаннымъ за обезьяну. Прислуга одѣвается въ ливреи съ гербовыми пуговицами; на посудѣ и домашней утвари — гербы; на окнахъ — гербъ; на каретахъ и у камина, въ конюшнѣ и спальнѣ, вездѣ и повсюду — одинъ и тотъ же гербъ! Мнѣ говорили, что одинъ изъ такихъ господъ хотѣлъ было выбить себѣ и на чѣле гербъ, но жена отсовѣтовала: «Каждый на тебя, какъ на обезьяну какую–нибудь, станетъ указывать пальцами!» Ну, скажите, къ чему тутъ изслѣдованія Дарвина?

Всмотритесь въ восточную физіономію ростовщика, ждущаго своей добычи и вытягивающаго изъ нея систематически, хладнокровно все, чтò возможно выжать, и вы убѣдитесь безъ книги Дарвина «О выраженіи ощущеній», что человѣкъ выражаетъ свои ощущенія, какъ кровожадное животное, и, какъ оно, не знаетъ никакого

угрызенія совѣсти. Посмотрите на рабски-покорное лицо подчиненнаго, стоящаго передъ грознымъ начальникомъ и покорно выслушивающаго его «жалкія слова» — и вы увѣруете, безъ всякихъ учоныхъ трактатовъ, что человѣкъ ничѣмъ не отличается отъ собаки, отъ лошади, отъ осла, которые беспрекословно выносят пинки и кнуты отъ своихъ «господъ». 

Познакомьтесь съ самодовольно улыбающимся лицомъ юнаго «ташкентца приготовительнаго класса», который упекъ вчера одного въ долговое отдѣленіе, спокойно распродалъ сегодня имущество другого и завтра подведетъ того или другого «кліента» подъ такую-то статью, и который имѣетъ впереди единственную цѣль — хапать и хапать, и вы больше не будете сомнѣваться, что «защитникъ вдовъ и сиротъ» принадлежитъ къ породѣ «хищниковъ», и что человѣческаго въ немъ и слѣда нѣтъ. Словомъ, вездѣ и повсюду люди вамъ доказываютъ безъ всякихъ учоныхъ трактатовъ, что они происходятъ отъ четвероногихъ родителей и что, подъ вліяніемъ естественнаго подбора и климатическихъ условій, они раздѣлились на много разныхъ родовъ и видовъ. 

Только литература могла бы опровергать обезьянье происхожденіе человѣка, потому что, какъ всѣмъ извѣстно, у животныхъ никакой литераторы не имѣется. Но, къ счастью, наши литераторы сами стараются часто напоминать, что ихъ мѣсто не среди людей, а въ какомъ–нибудь царствѣ животныхъ, или, по мèньшой мѣрѣ, въ домѣ умалишонныхъ. Я ужь не говорю о томъ, что наша русская литература, есть только рабское, обезьянье подражаніе западной литературѣ, но, сама по себѣ, она подчасъ выкидываетъ такія колѣнца, что сомнѣваться въ ея обезьяньемъ происхожденіи нѣтъ никакой возможности. Писалъ, кажется, человѣкъ вещи очень хорошія, выказалъ нѣкоторый талантъ и наблюдательность, сдѣлалъ, болѣе или менѣе, удачныя обобщенія и вдругъ забылъ все свое прошлое, примкнулъ къ какимъ–то четвероногимъ и, договорившись до чортиковъ и «бѣсовъ», старается доказать, что никакой теоріи Дарвина ненужно, потому что и безъ этой теоріи можно убѣдить всякаго, что и талантливый, и добросовѣстный писатель, въ концѣ–концовъ, не болѣе какъ индивидуумъ, иногда неспособный даже къ дальнѣйшему развитію.

Теперь, когда мы переживаемъ, по словамъ г. Достоевскаго, «самую смутную, самую неудобную, самую переходную, самую роковую минуту можетъ быть всей исторіи русскаго народа», теперь наша литература болѣе, чѣмъ когда–нибудь, напоминаетъ часто всѣмъ и каждому о своемъ не привилегированномъ происхожденіи. За примѣрами ходить не далеко. «И можетъ быть — говоритъ тотъ же г. Достоевскій въ своемъ «Дневникѣ» — главнѣйшее предъизбранное назначеніе народа русскаго въ судьбахъ всего человѣчества состоитъ лишь въ томъ, чтобъ охранить у себя божественный образъ во всей чистотѣ, а когда придетъ время — явить этотъ образъ міру, потерявшему пути свои». Я до сихъ поръ былъ совершенно убѣжденъ въ великой мысли автора «Дневника»; я иначе и думать не могъ. Но это подчеркнутое мною «можетъ быть», это сомнѣніе и колебаніе г. Достоевскаго совсѣмъ сбили меня съ толку… Онъ допускаетъ сомнѣніе тамъ, гдѣ никакого сомнѣнія не должно и не можетъ быть; онъ мечтаетъ о нашемъ «предъизбранномъ назначеніи» только въ далекомъ будущемъ, между тѣмъ, какъ всякій патріотъ и благомыслящій человѣкъ, въ томъ числѣ, разумѣется, и я — былъ убѣжденъ, что весь міръ до сихъ поръ жилъ и живетъ нашими молитвами. Ведя насъ по такому скользкому и скептическому пути, г. Достоевскій, чего добраго, допуститъ и науку, и цивилизацію, и европейскій прогресъ, и всякія дьявольскія наважденія… Причомъ же останемся мы? Чѣмъ же мы станемъ щеголить передъ «человѣчествомъ»? Неужели «Влàсами», которые спасутъ и себя, и насъ, и Европу? Оно, конечно, и отъ «Влàсовъ» всякое спасеніе лестно и пріятно… Но бѣда въ томъ, что сами «Власы» о своихъ спасательныхъ силахъ ничего не знаютъ и болѣе чѣмъ кто–нибудь напоминаютъ о своемъ обезьяньемъ происхожденіи… Какъ же тутъ быть, г. Достоевскій? Одно изъ двухъ: или старайтесь, чтобъ наши «Влàсы» поняли свое «предъизбранное назначеніе», т. е. дайте имъ возможность жить и мыслить почеловѣчески, снимите съ нихъ гнётъ бѣдности и невѣжества, и тогда они, дѣйствительно, будутъ въ состояніи спасти насъ съ вами, или же откажитесь пока, по крайней мѣрѣ, отъ «главнѣйшаго» назначенія этихъ «Влàсовъ» въ судьбахъ всего человѣчества, которое и знать не хочетъ о ихъ невѣжественномъ существованіи… Понимаете ли вы теперь, кàкъ курьёзно быть авторомъ «Мертваго дома» и вѣрить въ очистительное назначеніе каторги, писать сегодня «Бѣдныхъ людей», «Униженныхъ и оскорбленныхъ», а завтра — «Бѣсовъ» и «Дневникъ писателя»? Чувствуете ли, кàкъ курьёзно на одной страницѣ возлагать всѣ свои надежды на тёмныхъ «Влàсовъ», которые должны обновить міръ, а на другой — роптать на тѣхъ же «Влàсовъ» за то, что они слишкомъ снисходительны къ преступникамъ? Умѣстно ли въ одно время скорбѣть о народныхъ несчастіяхъ, а въ другое — проповѣдывать страданіе, какъ главную, коренную народную потребность? Стòило ли вести знакомство съ Бѣлинскимъ, Герценомъ, и др., чтобъ потомъ примкнуть къ Аскоченскимъ и Мещерскимъ? Я краснѣю за ваше прошлое… Кайтесь же, г. Достоевскій, благо теперь время постное…

Къ дѣйствительному статскому совѣтнику доставляютъ по этапу дочь, для водворенія ея у него на жительство. Чадолюбивый отецъ даетъ письменный отзывъ, что дочь его «совершенно неисправима» и, поэтому, онъ отказывается дать ей пристанище и средства къ жизни, предоставляя администраціи распорядиться съ дочерью по своему усмотрѣнію. Положимъ, дѣйствительный статскій совѣтникъ поступилъ прекрасно — кому же охота возиться съ непослушною дочерью, которая, впродолженіи десяти лѣтъ, вопреки воли родительской, странствуетъ по Россіи? Я увѣренъ даже, что дѣйствительный статскій совѣтникъ, предоставляя администраціи «распорядиться по своему усмотрѣнію» съ его дочерью, руководствовался, съ одной стороны, высоко нравственнымъ принципомъ, высказаннымъ еще премудрымъ Саломономъ и заключающимся въ слѣдующемъ афоризмѣ: «Глупость привязана къ сердцу молодёжи, а розга удаляетъ ее отъ него», а съ другой — глубокимъ своимъ убѣжденiемъ въ высокой гуманности администрацiи, которая не съѣстъ же любимой его дочери. Но высокоидеальный поступокъ генерала-отца мнѣ, всетаки, напоминаетъ тѣхъ чадолюбивыхъ обезьянъ, которыя съ такою силою прижимаютъ къ родительскому сердцу своихъ юныхъ питомцовъ, что послѣднiе испускаютъ духъ… Оно, конечно, прiятно умереть на груди любвеобильной четверорукой матери; прiятно также знать, что существуютъ еще въ нашъ развращонный вѣкъ спартанскiе родители, которые приносятъ въ жертву гражданскому долгу свои отцовскiя чувства. Но бѣда въ томъ, что мы уже успѣли испортиться настолько, что перестали вѣрить даже патрiотизму «Московскихъ Вѣдомостей», юмору «Искры», дѣльности «Дѣла», воинскимъ доблестямъ «Русскаго Мiра», пророчествамъ «Гражданина», высокой талантливости бельлетристовъ «Русскаго Вѣстника», и готовы истолковывать все въ дурную сторону… Какъ ни прекрасенъ поступокъ генерала–отца, но испорченное общественное мнѣнiе ему не сочувствуетъ. Подите и спорьте съ этимъ общественнымъ мнѣнiемъ, которое такъ низко пало!..

Моя испорченность доходитъ даже до того, что я не вѣрю «Новому Времени», будто буква А есть первоначальная буква русскаго алфавита; не вѣрю и ея многословнымъ объясненiямъ по поводу этой буквы. Но, какъ истый россiянинъ, только удивляюсь, почему никто не удовлетворяется объясненiемъ полицейской газеты насчотъ частыхъ самоубiйствъ? Въ прошедшую недѣлю, чуть ли не въ одинъ день, случились три самоубiйства. Лишилъ себя жизни титулованный графъ, застрѣлился студентъ харьковскаго университета и изрубилъ жену топоромъ какой–то токарь, и себя непощадившiй. Какъ видитъ читатель, самоубiйцы принадлежатъ къ разнымъ слоямъ общества: въ числѣ ихъ встрѣчаются и аристократъ, и умственный пролетарiй, и человѣкъ рабочiй. За одну недѣлю три лишнiе человѣка изъ всѣхъ слоевъ общества! А еще говорятъ, что у насъ людей нѣтъ! Стрѣляются, вѣдь, только лишнiе люди; нелишнiе — нетолько дорожатъ своею жизнью, но готовы во всякую минуту отнять ее у другихъ, хотя бы даже у прiятелей и друзей.

Сидитъ «нелишнiй» человѣкъ въ отдѣльномъ кабинетѣ загороднаго ресторана и распиваетъ бутылку–другую съ дамою, никогда нелишнею. Въ сознанiи своего достоинства, не лишнiй человѣкъ хвастаетъ своею неустрашимостью. Дама скептически качаетъ головой. «Ну, вотъ я тебѣ докажу — говоритъ храбрецъ — перваго человѣка, который войдетъ въ двери, я обругаю послѣдними словами, а если нужно будетъ, то и ударю по физiономiи». Не успѣлъ онъ кончить свою фразу, какъ въ кабинетъ вошолъ его товарищъ по мундиру. «Ты непроходимо глупъ — говоритъ товарищу нелишнiй человѣкъ — и я не знаю, зачѣмъ такая дрянь, какъ ты, осмѣлилась зайти къ намъ въ кабинетъ?» Тотъ, разумѣется, выпучилъ глаза. «Ты это серьёзно говоришь, или подъ влiянiемъ винныхъ паровъ?» — «Совершенно серьёзно — неустрашимо отвѣчаетъ нелишнiй человѣкъ — и если ты не уберешься сейчасъ отсюда вонъ, то я брошу тебѣ въ лицо этотъ бокалъ…» Дуэль состоялась бы въ томъ же ресторанѣ, но casus belli въ юбкѣ употребила всѣ свои магическiя чары и помирила враждебные лагери. «Кто же могъ предполагать — оправдывается нелишнiй человѣкъ — что именно ты войдешь въ дверь? Я полагалъ, что чортъ принесетъ какого–нибудь татарина, который за красненькую снесъ бы всякую обиду, да и въ ноги еще кланялся бы…» Вотъ она, десятирублевая–то храбрость! Узнаю тебя въ разныхъ видахъ и подъ разными мундирами; узнаю тебя повсюду, и въ ресторанахъ, и въ судахъ! А жаль, что дѣло не дошло до судебнаго разбирательства — процесъ былъ бы интересный, болѣе пикантный, чѣмъ процесъ харьковскаго земства съ г. Поляковымъ, который ждетъ своего рѣшенiя въ касацiонномъ департаментѣ сената, и процесъ г. Юдина съ правленiемъ рыбинско–бологовской желѣзной дороги, который опять пойдетъ на рѣшенiе московской судебной палаты, а затѣмъ, вѣроятно, опять въ сенатъ. 

Говорятъ, состоялись большiя пари насчотъ этихъ двухъ процесовъ, которые тянутся вотъ уже нѣсколько лѣтъ сряду и которые, благодаря ловкости адвокатовъ, будутъ долго еще странствовать изъ судебной палаты въ сенатъ и изъ сената въ судебную палату. У обѣихъ сторонъ одинаковые шансы, пари самыя законныя; но я увѣренъ, что въ концѣ–концовъ, добродѣтель восторжествуетъ, а порокъ будетъ наказанъ, хотя въ настоящемъ случаѣ добродѣтель и является въ лицѣ должника харьковскаго земства и правленiя рыбинско–бологовской желѣзной дороги, а съ другой стороны, неосновательныя претензiи г. Юдина потерпятъ полное фiаско, и добродѣтельное правленiе окончательно восторжествуетъ. Да и дѣйствительно, какое право имѣетъ харьковское земство требовать отъ г. Полякова 300,000 рублей? Г. Поляковъ, конечно, обѣщалъ земству 300,000 рублей, но онъ полный господинъ своего слова: захочетъ — исполнитъ его, не захочетъ — не исполнитъ. Если земство не заручилось безспорными документами — пусть пеняетъ на себя. Намъ вотъ все обѣщаютъ разныхъ благъ и льготъ, однако, никто ихъ требовать невправѣ… Доводы, кажется, и трудно не согласиться съ ними. 

Трудно также не согласиться съ однимъ фёльетонистомъ, который, находя, что общество сочувствуетъ всему, чтò устроено на артельныхъ началахъ, совѣтуетъ устроить «разбойничью артель», которую, по его мнѣнiю, всякiй поощритъ. Мысль, по его мнѣнiю, оригинальная и «счастливая», и, какъ всѣ подобныя мысли, вызывающая на подражанiе: такъ, мнѣ пришла мысль, тоже, конечно, счастливая мысль, основать на артельныхъ началахъ «шайку остроумныхъ фёльетонистовъ». Кто знаетъ, не найдутся ли добрые люди, которые, набивъ карманы здоровымъ остроумiемъ, пойдутъ поощрять насъ всѣхъ, исписавшихся фёльетонистовъ!..

_____________