Литературное Домино. <Минаевъ Д. Д.> Кому на Руси жить хорошо // Искра. 1873. № 12. 14 марта. С. 7-8.
7
КОМУ НА РУСИ ЖИТЬ ХОРОШО.
Прошла зима студеная,
Морозъ смѣнила оттепель:
Насталъ великiй постъ.
Свернуло солнце на весну;
Невольно тянетъ за городъ
И стараго и малаго,
Чтобъ колективнымъ адресомъ
Привѣтствовать весну.
Такъ часто за заставою
Встрѣчаютъ вновь прибывшаго
На мѣсто губернатора
Губернскiе чины.
Какъ чуткiй лирикъ истинный,
Пригрѣтый теплымъ солнышкомъ,
И я невольно за городъ
Попалъ на этихъ дняхъ.
Я шелъ путемъ-дорогою,
Не знаю какъ и долго-ли;
Лишь на верстѣ тринадцатой
Одумался и — сталъ.
Смотрю: большое зданiе
Внушительно-невзрачное
Громаднѣйшими окнами
Глянуло на меня,
Какъ чудище стоокое.
Въ сторожкѣ, подъ воротами,
Какъ лунъ, сѣдого сторожа
Замѣтивъ, я спросилъ:
— Скажи, старикъ, пожалуйста,
Какое это зданiе
И кто въ немъ помѣщается?
Вотъ гривенникъ тебѣ.
Старикъ взялъ новый гривенникъ,
Поскребъ рукою за ухомъ,
Потомъ, икнувъ, съ раздышкою
Сказалъ, не торопясь:
— «Здѣсь, ваше благородiе,
Живутъ все люди божiи,
И нѣтъ людей счастливѣе
На матушкѣ-Руси.
Законъ для нихъ не пишется,
Начальство имъ не вѣдомо,
Работа не заказана:
Спи, ѣшь, гуляй весь вѣкъ.
У нихъ — болтаютъ медики —
Царя нѣтъ въ головѣ,
За то царемъ любой изъ нихъ
Считать себя привыкъ…
Одинъ — глядишь — зоветъ себя
Китайскимъ императоромъ,
Другой какимъ-то Бисмаркомъ,
А третiй говоритъ,
Что Магометъ онъ, будто бы;
Иные похваляются
Своими миллiонами
И щедро раздаютъ
На мѣсто денегъ камешки;
У всякаго чудачество
Особенное есть.
Взглянуть на нихъ желаете?»
— А можно? — «Запрещается
Впускать, положимъ, каждаго,
Да нѣтъ бѣды особенной:
Они теперь въ саду.
Вотъ этими воротами
Идите вы прямехонько,
А на дворѣ увидите
И садикъ нашъ….»
Едва
Калитку я садовую
Толкнулъ, какъ въ отдаленiи
Гулъ всякихъ голосовъ
Услышалъ. Говоръ странный былъ
Для слуха непревычнаго:
Кто въ лѣсъ, кто по дрова.
По саду, еще снѣжному,
Аллею расчищенной,
Посыпанной пескомъ,
То группами, то парами,
А болѣе самъ-другъ,
Бродили «люди Божiи».
На нихъ халаты теплые,
А бритыя ихъ головы
Въ суконныхъ колпакахъ.
Смотрю и, будто, кажется,
Что лица все знакомыя,
Какъ будто, гдѣ-то ихъ
Встрѣчалъ я часто нѣкогда,
И къ ихъ физiономiямъ
Приглядываться сталъ
Я издали, внимательно,
Стараясь всѣ движенiя
И рѣчи уловить.
— «Позвольте познакомиться!»
Такъ чей-то неожиданно
Вдругъ голосъ раздался.
Худой, съ губой отвислою,
Съ улыбкой сладко-кислою,
Какой-то «гражданинъ»
Мнѣ руку подалъ ласково.
Потомъ, склонясь таинственно,
Онъ тихо началъ на ухо
Шептать мнѣ: «можетъ быть,
Вы слышали, что въ городѣ
Съ ногъ сбилась вся полицiя,
Чтобы меня найти?
Не знаете? Тссъ!...Слушайте:
Свершилъ убiйствъ я множество,
Посредствомъ «паузъ» съ «точками»:
Страшнѣй оружья нѣтъ…
Такими митральёзами,
Вновь мной изобрѣтенными,
Чтобъ цѣлый свѣтъ спасти,
Убилъ я Милля, Дарвина,
Рошфора, Смайльса, Лайэля,
Гамбету кривоглазаго,
И Оффенбаха гнуснаго
И Виктора Гюго.
Потомъ всѣхъ нигилистовъ я,
Семнадцать женщинъ-медиковъ
Отправилъ на тотъ свѣтъ.
Радикализма общаго
Убiйца я….»
— «Не слушайте!
Онъ бѣсомъ одержимъ.
Бѣсовскимъ навожденiемъ,
Отъ полюса до полюса,
Наполненъ шаръ земной….»
Такъ, съ скрежетомъ неиствовымъ,
Руками, словно крыльями,
Махая, захрипѣлъ
Другой «халатникъ» сзади насъ:
— «Повсюду царство дьявола…
Въ отставку подалъ Богъ…
Лишь я чертей всѣхъ выведу…
Бобокъ…бобокъ…бобокъ!..
Пожары…революцiи…
Порокъ — вдоль-поперегъ
Кто это?... «Бѣсы»? Стойте же!
Бобокъ, бобокъ, бобокъ…»
И далѣе онъ бросился
Со всѣхъ безумныхъ ногъ,
Крича, вопя неистово:
«Бобокъ, бобокъ, бобокъ!»
Едва пошолъ я далѣе,
Какъ на одной проталинѣ,
8
Пришлось невольнымъ зрителемъ
Быть сцены мнѣ такой:
Въ одну шеренгу выстроивъ
Запуганныхъ халатниковъ
Десятка полтора,
Верхомъ на парнѣ взнузданномъ,
Какой-то шутъ гороховый
Предъ фронтомъ разъѣзжалъ.
Колпакъ его украшенъ былъ
Звѣздой изъ фольги съ перьями,
Двѣ ленты коленкоровыхъ
Вились черезъ плечо,
А на груди хрустальная
Розетка отъ подсвѣчника
Подвязана была.
— «Ровняйся! Смирно! крикнулъ онъ:
Опять продѣлать заново.
Должны вы свой урокъ,
Чтобъ на смотру инспекторскомъ
Лицомъ въ грязь неудариться.
Ребята! на вопросъ
Отвѣтъ единымъ голосомъ
Давайте, какъ подъ музыку:
Кто я, вашъ командиръ?»
И дружно войско гаркнуло:
— «Ура! Генераллисимусъ
Всѣхъ армiй съ мiра цѣлаго!»
— «А чемъ нашъ станъ силенъ,
Ребятушки?» — «Единою
Всеобщей дисциплиною
И вами, ваше — ство!...»
— «Что нужно каждой нацiи?»
— «Одной субординацiи
Довольно за глаза.»
— «Враговъ мы передъ схватками,
Чѣмъ забросаемъ?» — «Шапками!»
— «А чемъ намъ бабъ учить?»
— «По «Домострою» плеткою
За все ихъ балавство.»
— «А васъ согрѣть чѣмъ?» — «Водкою
По чаркѣ, ваше — ство.»
— «Довольно, братцы! жертвую
Всѣмъ вамъ я по цѣлковому.»
И тутъ съ коня двуногаго
Спрыгнулъ пузатый вождь,
Изъ рукъ поводья выпустилъ
И, вынувъ изъ за пазухи
Газету «Русскiй мiръ»,
Онъ по кусочкамъ маленькимъ
Своимъ халатнымъ ратникамъ
Ее сталъ раздавать.
Тогда невольно въ сторону,
Чтобы не быть замѣченнымъ
Вождемъ всемiрной армiи,
Съ аллеи я сошолъ
И сталъ за толстымъ деревомъ,
Но не успѣлъ опомниться
Отъ зрѣлища воинскаго,
Какъ рядомъ чей-то стонъ,
Съ глухимъ рыданьемъ смѣшанный,
Раздался близъ меня.
Въ рукахъ съ тяжелымъ заступомъ,
Надъ вырытою ямою
Склонясь, стоялъ старикъ,
На старосту церковнаго
Похожiй по обличiю,
Съ огромной бородой.
Роняя слезы горькiя,
Стоялъ онъ, причитаючи:
— «Вотъ ровно сорокъ лѣтъ,
Чтобъ нашихъ всѣхъ историковъ
Мнѣ за поясъ заткнуть,
Ищу я кости Рюрика;
Изрылъ новогородскую
Я цѣлую губернiю,
Изрылъ Дѣвичье поле я,
Весь этотъ садъ изрылъ,
И нѣтъ, какъ нѣтъ желаннаго
Скелета князя Рюрика!..
Но «прочь слеза позорная!»
Не даромъ же является
Корейша мнѣ во снѣ,
Не даромъ каждый разъ твердитъ,
Чтобъ не бросалъ я заступа
И рылъ, не зная устали,
За ямой яму новую…
Придетъ же часъ желанной тотъ,
Когда мое усердiе
Успѣхомъ увѣнчается,
Не то и умереть-то мнѣ
Спокойно не дадутъ!..»
И снова началъ заступомъ
Рыть землю онъ промерзлую
Съ заклятьями норманнскими,
Какъ истый рудокопъ.
Я далѣе отправился
И встрѣтивъ неожиданно
Сидящаго на корточкахъ
Подъ деревомъ другимъ
Стариннаго товарища
Макара Валентинуса,
Газету издававшаго
Въ былыя времена.
— «Ты-ль это, другъ Макарушка?
Какъ въ это мѣсто злачное
Попалъ ты?» Но меня
Не узнавалъ онъ видимо,
Набравши въ полу множество
Сосулекъ ледяныхъ
И ихъ глотая съ жадностью.
— «Макаръ, да неужели же
Меня не узнаешь?»
Тогда глазами мутными
Едва полу-открытыми
Онъ на меня взглянулъ
И молвилъ: «Былъ Макаромъ я
Когда-то Валентинусомъ,
Теперь же я безъ прозвища
Безъ всякаго живу.
Друзья мои прiятели
Украли мою голову,
А новую въ аренду я
Ищу, да не найду…
Не знаешь-ли охотника,
Чтобъ мнѣ на подержанiе
Далъ черепъ — хоть пустой?»
Но я махнулъ рукой
И прочъ пошолъ, подумавши:
Бѣднякъ! Кому былъ надобенъ
Твой черепъ, коль до старости
И самъ ты не нуждался въ немъ,
Живя умомъ другихъ.
За тѣмъ на кучку цѣлую
Растрепанныхъ, нечесанныхъ
Наткнулся я людей,
Которые затѣяли
Игру довольно странную,
Хоть, впрочемъ, въ журналистикѣ
Не новость та игра.
Съ серьезнѣшими лицами,
Какъ будто дѣло важное
Свершая, всѣ они
Плевались, ставши въ линiю,
Рѣшивъ: кто дальше плюнетъ всѣхъ,
Тотъ первый рецензетъ,
Вѣнковъ лавровыхъ стоющiй,
И шла игра азартная
Подъ общiй гамъ и крикъ.
Въ другихъ кружкахъ, разбросанныхъ
По садику больничному,
Шли игры многошумныя —
Въ какiя-то «шиши»,
Въ доносы обоюдные,
Въ «обѣды юбилейные»,
Съ экспромтами, съ куплетами,
Съ поэтами-отпѣтыми,
И общiй тотъ сумбуръ
Возни, самоляганiя,
Ругни и завыванiя
Не знаю чемъ бы кончился,
Когдабъ больничный стражъ
Ударомъ въ доску мѣдную
Не далъ знать про обѣденный
Для всѣхъ урочный часъ.
Тогда толпа халатниковъ,
Подобно стаду робкому,
Въ обѣденную камеру
Отправилась гуськомъ,
Довольная, счастливая, —
И понялъ я въ тотъ мигъ
Кому живется весело
На матушкѣ Руси.
Литературное домино.