Дневникъ прохожаго // Искра. 1873. № 17. 1 апреля. С. 1-3.

<1>

ДНЕВНИКЪ ПРОХОЖАГО.

Два фазиса изъ исторіи русскаго читателя. — Платоническая любовь общества къ литературѣ, переродившаяси въ злобствующее отрицаніе. — Пріемы критической аргументаціи. — Отрицатели по недоразумѣнію. — Литература передъ лицемъ Макара Дѣвувшкина. — Нѣсколько группъ читателей. — Нѣчто о нравахъ послѣдняго времени и его любимыхъ дѣятеляхъ. — Мичманы Пѣтуховы, какъ шуты и корифеи минуты.

Съ зажженымъ фонаремъ я давно уже ищу «русскаго читателя», гоняюсь за нимъ, изучаю его. Въ настоящее время это моя профессія. Я сказалъ, что ищу читателя не въ томъ смыслѣ, что его отыскать трудно; напротивъ, никогда еще на Руси число читателей не доходило до цифры настоящаго времени. Нынче всѣ поголовно «читаютъ», всѣ, развѣ только кромѣ однихъ писателей, которыхъ чтеніе обусловливается ихъ спеціальностью. Дѣло, слѣдовательно, не въ численности читающей массы, а въ ея характерномъ отношеніи ко всякой письменности.

Въ былое время, какъ я уже сказалъ, читателей было гораздо меньше, но за то каждаго изъ нихъ мы привыкли называть «другомъ-читателемъ» и между имъ и литературой существовали самыя дружескія и интимныя связи. Времена перемѣнились и прежній другъ обратился чуть ли не въ лютаго непріятеля. Какія тому причины? Причинъ по моему мнѣнію много, но свѣтъ своего фонаря я направлю только на одну изъ главныхъ причинъ.

«Друг-читатель» былъ до тѣхъ поръ другомъ, пока журналистика поощряла его, какъ «начинающаго» и снисходительно гладила по головкѣ, дожидаясь очень терпѣливо его совершеннолѣтія. Когда по всѣмъ календарнымъ и нравственнымъ разсчетамъ это совершеннолѣтіе должно было наступить, и опекунъ убѣдился, что его воспитанникъ ломитъ совсѣмъ не въ ту сторону, куда его вести хотятъ, то глаженье по головкѣ прекратилось. Началось поглаживанье противъ шерсти и читателю открыто стали внушать: «да ты, братец, вовсе человѣкъ непроницательный; у тебя все одна гульба на умѣ. Тогда читатель разозлился и съ досады бросился въ слѣпое отрицаніе направо и налѣво, съ зажмуренными глазами.

Вступивъ на новую почву подыгранной самостоятельности, «проницательный читатель» пришелъ къ тому заключенію, что ему, при враждебномъ отношеніи къ своему бывшему опекуну и путеводителю, всего выгоднѣе, просто на просто, очертя голову, ко всему относиться съ жесткимъ неодобреніемъ. Система весьма легкая, съ которой при всякомъ случаѣ очень удобно «сорвать свое сердце…» Эта перемѣна была тѣмъ удобнѣе, что прежній «другъ» въ сущности не принадлежалъ ни къ лѣвой, ни къ правой сторонѣ, а органически примыкалъ къ самому безразличному центру. Онъ началъ все читать съ какимъ-то предвзятымъ озлобленіемъ. Онъ получаетъ новый журналъ и съ такимъ видомъ хватаетъ ножъ, (костяной,разумѣется), какъ будто хочетъ сказать: «а вотъ я тебя сейчасъ зарѣжу! Я покажу тебѣ свою непроницательность!» И вотъ, отпавшій другъ начинаетъ читать и разсыпаетъ вокругъ себя яростные приговоры: — «Мразь! Сушь! Гиль!» — «Мысль не дурна: выкралъ гдѣ нибудь!» — «Сатира, въ тряпку завернутая! Мразь!» и т. п.

Бѣда, если въ такую минуту съ нимъ заговоритъ въ мягкомъ тонѣ, о новомъ журналѣ, какой нибудь птенецъ-читатель, еще не заразившійся «духомъ вражды» ко всему печатному.

— Читали вы поэму Х?

— Читалъ-съ. Мразь одна!..

— Однако, позвольте: зачѣмъ же такъ…Въ ней есть мѣста такія… Помните ту сцену, гдѣ…

— А помните вы, прерываетъ его даже позеленѣвшій отъ злости «другъ-читатель», что этотъ господинъ Х. въ началѣ пятидесятыхъ годахъ служилъ по откупу и женился на дочери какого-то милліонера-цѣловальника? Помните вы это?

Въ такомъ родѣ протестуютъ многіе изъ нашихъ прежнихъ «друзей-читателей.»

Другіе изъ нихъ впадаютъ въ подобное отрицаніе не по злобѣ, а просто по недоразумѣнію, по непониманію прочитанной статьи или книги. Хвалить ее начнешь съ чужихъ голосовъ, еще проврешся, пожалуй, ну а бранить — ничего, нынче всѣ бранятся. И въ «Голосѣ» — брань и въ «Русскомъ Мірѣ», вездѣ брань раздается…

Придетъ надворный совѣтникъ Дѣвушкинъ въ департаментъ, а тамъ всѣ о какихъ то «Бѣсахъ» толкуютъ, про какія то «Благонамѣренныя рѣчи» говорятъ. Читали вы? Всѣ на перебой спрашиваютъ и стыдятъ Макара Дѣвушкина за «отсталость.» Заполучаетъ, наконецъ, пристыженный надворный совѣтникъ нужныя книги и принимается послѣ бани въ субботу читать ихъ; читаетъ и ровно ничего не понимаетъ, какъ въ «Бесахъ», такъ и въ «Благонамѣренныхъ рѣчахъ» этихъ. Кажется, освѣжился человѣкъ, въ банѣ вымылся, а ровно ничего не понимаетъ. Обидно! Особенно относительно «Бѣсовъ» ему за себя обидно.

— Вѣдь простой романъ, кажется, уныло размышляетъ онъ, изъ однихъ разговоровъ больше состоитъ; слова всѣ понимаю въ отдѣльности, а къ чему вотъ все сочиненіе клонится, хоть громъ меня разрази — не постигаю.

Бѣдному Дѣвушкину и не вдомёкъ, что и понимать то тутъ нечего, что и самъ авторъ «Бѣсовъ» въ пониманіи своего собственнаго романа на первыхъ же страницахъ спутался, но бѣдный Дѣвушкинъ казнится и рѣшается свое недомысліе прикрыть предъ департменскими канцеляристами однимъ дешевымъ, хоть и лукавымъ, по его мнѣнію, отрицаніемъ. Такимъ образомъ, на всѣ вопросы о «Бѣсахъ», онъ сердито и коротко отвѣчаетъ, вынимая перо изъ за уха: Мразь одна!

2

— А на счетъ щедринской статейки, что вы скажете, Макаръ Ивановичъ?

— Мразь, мразь одна! Фанаберія и только.

Съ своей стороны канцеляристы, знакомые съ помощникомъ корректора «Русскаго Инвалида», то-есть сами, въ нѣкоторомъ родѣ, люди литературнаго образованія отвѣдавшіе, теряются отъ рѣзкаго приговора надворнаго совѣтника Дѣвушкина, у котораго самъ начальникъ отдѣленія отъ зубной боли иногда лечится какими то домашними средствами.

Но типъ «современныхъ читателей» разнообразенъ. Вотъ вамъ еще цѣлая серія.

―――

На петропавловскихъ курантахъ пробило три часа. Солнце. На «чистой» сторонѣ «Невскаго проспекта шаркаетъ и вяло движется толпа народу. Это все «читающая публика», получающая и журналы и листки и афиши Мавр. Вольфа. Идутъ двѣ бекеши въ цилиндрахъ и съ портфелями; изъ портфелей выглядываютъ коленкоровые переплеты «судебнаго устава»; на челѣ надпись: «приватно защищаю, даю совѣты и имѣю кредитъ у Эрбера». Бекеши ведутъ разговоръ. Какъ люди дѣловые, они съ литературою знакомятся въ ресторанахъ, а разговоръ о ней ведутъ на улицѣ.

— И, наконецъ, скажите, пожалуста, какая — это сатира? Запутанное, чиновническое зубаскальство, непонятные намеки съ разными колѣнцами и словечками. Каждая мысль точно въ папильетку завернута.

— Бюрократическій, безцѣльный юморъ — ничего болѣе, процѣживаетъ сквозь зубы другой бекешь. И потомъ это глумленіе надъ адвокатурой, надъ тѣмъ, что мы ѣдимъ устрицы, а не пельмени отъ кухмистера Чебанова… Фи! какъ это мелко! Точно этимъ новѣйшимъ сатирикамъ завидно, что отъ насъ не воняетъ, какъ отъ гоголевскаго Петрушки…

Покупаютъ у мальчика по газетѣ и недожидаясь сдачи, скрываются въ дверяхъ кандитерской.

Новая пара — сѣрое пальто безъ погонъ и енотовая шуба. Первое свирѣпо отгоняетъ уличнаго разносчика, прельщающаго публику «Новостями».

— Пошелъ прочь! Походу нынче нѣтъ отъ нихъ.

— Да и чтеніе въ этихъ газетахъ — не прежнее. Прежде, бывало, или убійство какое нибудь занимательное, или сцены у мировыхъ судей: одинъ другому ухо откусилъ, ловкую штуку отмочилъ, а нынче…

Енотъ безнадежно махаетъ рукою, а безпогонное пальто прибавляетъ:

— Одинъ только «Русскій Міръ» одобрить можно, да и тотъ, говорятъ, въ Хиву переносится.

Надвигается еще другая пара. Одна фигура идетъ прямо, ни предъ кѣмъ не сторонится, какъ конно-желѣзный вагонъ, идущій по рельсу, другая фигурка — скользитъ какъ-то бочкомъ, точно лягавая собака.

— А что вы нынче почитываете, ваше-ство?

— Самъ — ничего, другіе мнѣ читаютъ.

— Какъ это такъ-съ? Значитъ, чтицу приняли ваше-ство? Хе, хе!

— Къ чему нанимать, когда нынче и безъ того чтецовъ много развелось, игриво замѣчаетъ конно-желѣзный вагонъ; каждый вечеръ въ концертѣ то Сазоновъ читаетъ, то Стуколкинъ, то Полонскій какой-то, — всѣхъ не переслушаешь. А, впрочемъ, хорошо. Другаго чтенія для насъ и не надо.

— Совершенно вѣрно, ваше-ство! И глаза не портить, да и лучше, когда они тебѣ всякую статью на музыку положатъ и пропоютъ съ должными тѣлодвиженіями. Времена нынче веселыя!..

Въ книжную лавочку подъ пасажемъ плыветъ самая широкая волна извѣстнаго большинства читателей. Прикащики неуспѣваютъ исполнять требованія и продавать книги. Безпрестанно слышны восклицанья: — Есть у васъ «Огненная Женщина?» — Мнѣ «Живую струну», пожалуста! — «А мнѣ Дебэ!»

Вваливается «читатель изъ-за Урала», чѣмъ-то гремитъ — не то мѣдными деньгами въ карманѣ, не то приборомъ къ камину, — и своимъ густымъ баритономъ покрываетъ жидкіе голоса всѣхъ другихъ посѣтителей.

— Продается у васъ романъ «На окраинахъ здраваго смысла?»

— Его въ отдѣльной продажѣ не существуетъ.

— Какъ не существуетъ? Самъ читалъ.

— Вы въ журналѣ его изволили читать, вѣроятно.

— А! И нигдѣ найти нельзя его?Денегъ не пожалѣю, — давайте.

Ничего не добившись, «зауральскій читатель», ворча на какіе-то «порядки» и съ тѣмъ же громомъ, выходитъ.

— Ташкентецъ! Ядовито замѣчаетъ кто-то изъ публики.

А вы сами, друзья мои, кто такіе?

―――

Да, нравы измѣнились. Въ какой-бы шкурѣ — въ волчьей, или въ овечьей — неявлялся передъ нами нашъ прежній «другъ читатель», но его безсодержательность и плотоядные инстинкты выдаютъ себя на каждомъ шагу. Подвязная тенденція сорвана съ лица, какъ наскучившая маскарадная маска и жизненная правда выходитъ наружу. Къ чести русскаго человѣка нужно замѣтить, что онъ не любитъ, да и неумѣетъ долго притворяться. Въ короткое время ему сильно надоѣдали всякія личины либерализма, панславизма, гражданскихъ слезъ, филантропіи и пр. и пр., и онъ бросалъ ихъ въ первую же канаву. Послѣдняя изъ личинъ нашего гражданства — личина «дѣловой серьезности» тоже носилась имъ очень недолго. Это было скучнѣйшее изъ всѣхъ его карнавальскихъ переряжаній, эпоха, которую по справедливости нужно назвать эпохой «Вѣстника Европы». Но вотъ пережита и эта эпоха; читатели «Вѣстника Европы» начали цѣлыми толпами эмигрировать и мы, наконецъ, являемся на свѣтъ Божій въ своемъ настоящемъ видѣ до новаго повѣтрія, до новой комедіи притворства.

Наступилъ періодъ балаганнаго времяуслажденія. Деревянныя постройки Адмиралтейской площади и Марсова поля разрослись въ новыхъ формахъ и наполнили собой общественную жизнь, журналистику и искуство. Балаганная пристройка воздвиглась въ театрахъ, въ клубахъ и даже въ печати. Героемъ новаго общественнаго сезона явился шутъ. Безъ шутовъ стали невозможны публичныя лекціи, періодическія изданія, аристократическо-литературные концерты и даже домашніе вечера. Какъ прежде устраивались «свадьбы съ генералами», потомъ «вечера съ литераторами», такъ нынче большіе семейные обѣды не обходятся безъ своихъ «домашнихъ» шутовъ, потому что патентованные, «публичные» шуты не для всѣхъ же доступны. При всей прыткости послѣднихъ, ихъ не хватаетъ даже на полдюжину петербурскихъ клубовъ. Въ продолженіи вечера каждый изъ нихъ является передъ публикой въ шести различныхъ мѣстахъ: впорхнетъ, поломается ради общей потѣхи и — глядишь — уже мчится изъ троицкаго переулка куда нибудь къ казанскому мосту для точно такого же «потѣшнаго» ломанься. Настоящій, подумаешь, дѣятель, буквально «въ потѣ лица своего» заработывающій хлѣбъ насущный!...

Тоже самое шутовское бѣснованіе неизбѣжно должно было ворваться въ журналистику. Вкругъ насъ затанцовала, запрыгала уже не прежняя литература «свистопляски», которой серьезнаго значенія только намѣренно не хотѣли придавать разныя ея жертвы; даже фельстонная 

3

литература поглотила всю прессу, а литература то же балаганныхъ шансонетокъ и куплетовъ въ прозѣ и стихахъ, тѣхъ же шутовскихъ кувырканій, выраженныхъ въ формѣ романовъ, передовыхъ статей и всякихъ обозрѣній. Даже «Русскій Вѣстникъ», какъ истинный гражданинъ англо-саксонской рассы, счелъ нужнымъ дать возможность Дм. Аверкіеву явиться въ амплуа московскаго В. Александрова для увеселенія всѣхъ своихъ читателей. Во всѣхъ газетахъ народились или статьи, комическія до ужаса, или «ужасные» романы, смѣшные до коликъ. Передъ вами вездѣ, на каждой страницѣ журнала танцуетъ тотъ же г. Стуколкинъ, поетъ тотъ же г. Сазоновъ и пляшетъ и поетъ г. Озеровъ. Настало ихъ царство и когда ему настанетъ конецъ, того не рѣшитъ самъ М. П. Погодинъ, который знаетъ то, чего даже никогда не было на бѣломъ свѣтѣ.

Почему же это всѣмъ такъ весело? Или вслѣдствіе долгаго притворства «въ серьезныхъ людей» мы до того рады дать волю своей веселости, что готовы, какъ мичманъ Пѣтуховъ, смѣяться даже отъ пальца, отъ «шиша», намъ показаннаго со сцены или со страницъ любаго изданія? Но я не разъясняю явленія, а только указываю на самый фактъ. Всеобщее паясничество дошло до того, что газетные шуты начинаютъ даже самымъ пошлымъ образомъ смѣяться надъ частыми случаями самоубійства и надъ людьми, которыя дѣлаются жертвами своего печальнаго, болѣзненнаго настроенія.

О, наши мичманы пѣтуховы! вы скоро дойдете до того, что завернувъ въ храмъ, гдѣ отпѣваютъ покойника, пожалуй станете, схватившись за животъ, смѣяться надъ глубокими впадинами глазъ и обвострившимся носомъ мертвеца, лежащаго въ гробѣ.

Къ счастiю, мичманы пѣтуховы въ шутовствѣ своемъ — разнообразны. Одни изъ нихъ смѣются одинаково и при видѣ пальца и при зрѣлищѣ мертваго человѣка, другіе же только смѣшатъ, говоря о вещахъ повидиму весьма солидныхъ, смѣшатъ безсознательно, какъ шуты-художники, у которыхъ творчество работаетъ не произвольно. Одинъ изъ такихъ мичмановъ сочинилъ напр. и напечаталъ статейку «о срокѣ службы при новой военной повинности». Казалось бы, при такой темѣ не гдѣ разгуляться самому прирожденному шутовству, но мы глубоко въ этомъ ошибемся: звонъ шутовскихъ бубенчиковъ проникаетъ повсюду — на базаръ и въ анатомическій театръ, въ балаганъ и въ аудиторію, на крестины и на похороны. Точно такъ и мичманъ Пѣтуховъ, воспитанный въ нѣдрахъ покойнаго «Всемірнаго труда» въ своей статьѣ по модному вопросу о личной повинности, стоя болѣе за шести-лѣтній срокъ обязательной службы, такъ полемизируетъ со сторонниками 4-хъ лѣтняго срока. «Конечно, восклицаетъ мичманъ, 4-хъ лѣтній срокъ увлекаетъ своихъ поклонниковъ, какъ расцвѣтающая красавица, не нравственными качествами, но бутономъ юности, свѣжести и внѣшняго блеска. Никто, конечно, не поставитъ въ вину изящной куколкѣ ея обаятельной привлекательности, прирожденной изящности и дѣтской граціозности: никто не станетъ упрекать ея легковоспламеняющихся поклонниковъ за ихъ эстетическое наслажденiе прекрасными формами. (И это все по поводу срока отбыванія личной повинности!!). Но если дѣло доходитъ до рекламы, до битья въ набатъ, до культа поклоненія (?), то прежде, чѣмъ отдаться этому культу, необходимо узнать, что это такое, чему нужно поклоняться и вѣровать»…

Не ужели такой комизмъ не продуктъ всеобщаго, заразительнаго шутовства?

Но, «прохожій», стой! На первый разъ довольно…