М. Н. Литературныя и журнальныя замѣтки. Мартъ, 1873 г. Толки, вызванные январьскимъ № «Отечественныхъ Записокъ». «Благонамѣрныя рѣчи» Щедрина. Борзятники и дѣзжачiе, ихъ неосновательность. Толки, вызванные февральскимъ № «Отечественныхъ Записокъ. «Больная совѣсть» Гл. Успенскаго. Гдѣ лучше и когда лучше? «Новое Время» о женской полицiи. Въ какихъ отношенiяхъ женскiй вопросъ стоитъ теперь выше и въ какихъ ниже, чѣмъ во времена Жоржъ-Зандъ. «Женщины-медики» миссъ Джексъ-Блэкъ. Разговоръ съ иностраннымъ писателемъ. Вѣнская журналистика. Прудонъ и Вильмессанъ. «Гражданинъ» о соцiализмѣ. Итоги // Отечественныя Записки. 1873. № 3 C. 138-165.

 138

ЛИТЕРАТУРНЫЯ И ЖУРНАЛЬНЫЯ ЗАМѢТКИ.

Мартъ, 1873 г.

_________

Толки, вызванные январьскимъ № «Отечественныхъ Записокъ». — «Благонамѣрныя рѣчи» Щедрина. — Борзятники и дѣзжачiе, ихъ неосновательность. — Толки, вызванные февральскимъ № «Отечественныхъ Записокъ. — «Больная совѣсть» Гл. Успенскаго. — Гдѣ лучше и когда лучше? — «Новое Время» о женской полицiи. — Въ какихъ отношенiяхъ женскiй вопросъ стоитъ теперь выше и въ какихъ ниже, чѣмъ во времена Жоржъ-Зандъ. — «Женщины-медики» миссъ Джексъ-Блэкъ. — Разговоръ съ иностраннымъ писателемъ. — Вѣнская журналистика. — Прудонъ и Вильмессанъ. — «Гражданинъ» о соцiализмѣ. — Итоги. 

Январская книжка «Отечественныхъ Записокъ» произвела значительную сенсацiю. Газеты удостоили ее своимъ вниманiемъ по нѣскольку разъ каждая. «С.-Петербурскiя Вѣдомости» занимались ею впродолженiи цѣлаго мѣсяца и, не довольствуясь своею обычною журнальною хроникою, выставили новую силу, нѣкоего «Непризнаннаго поэта», которому да проститъ Богъ его невольныя прегрѣшенiя. И замѣчательно, что приложенiе этой новой силы къ январской книжкѣ «Отечественныхъ Записокъ» произошло уже тогда, когда вышла февральская: довольно таки долго значитъ готовился Мальбругъ къ походу. «Русскiй Мiръ» гудѣлъ неистово и многократно. Г. Достоевскiй въ «Гражданинѣ увидѣлъ въ статьяхъ г. Скабичевскаго и пишущаго эти строки, «какъ бы новое откровенiе». «Московскiя Вѣдомости» также остановили  вниманiе своихъ читателей на нѣкоторыхъ статьяхъ нашего январскаго номера. Гдѣ-то была напечатана даже кореспонденцiя изъ Владивостока (!) о статьѣ Щедрина «Благонамѣренныя рѣчи». Конечно, въ этомъ хорѣ слышалась гораздо болѣе порицанiй, чѣмъ одобренiй. Но это, признаться сказать, насъ мало огорчаетъ, отчасти даже радуетъ. Мы помнимъ слова Дидро: «если моя книга не понравилась никому она можетъ быть хороша, если она понравилась не многимъ, такъ навѣрное хороша, а если всѣмъ, такъ навѣрное никуда не годится». Всякiй, кому случалась въ жизни получать похвалы отъ людей неумныхъ или нечестныхъ, знаетъ сколько обиды можно получить этимъ путемъ. И ужь конечно всякiй, испытавшiй это чувство, предпочитаетъ ругань негодяевъ и

139

глупцовъ ихъ похваламъ. Я впрочемъ объ негодяяхъ и глупцахъ только такъ, къ слову, а говорить хотѣлъ собственно о «С.-Петербурскихъ Вѣдомостяхъ», о «Русскомъ Мiрѣ» и проч. Было бы и очень скучно и совершенно ненужно припоминать здѣсь все, что писалось въ газетахъ и говорилось въ обществѣ о первой книжкѣ «Отечественныхъ Записокъ» за нынѣшнiй годъ. Но было однако во всемъ этомъ и кое-что любопытное. Это именно оцѣнка «Благонамѣренныхъ рѣчей» г. Щедрина. Статья эта привела многихъ въ недоумѣнiе. Авторъ пользуется извѣстностью, имѣющею въ глазахъ читающаго мiра совершенно опредѣленный характеръ. и  вдругъ этотъ человѣкъ пишетъ сатью, въ которой можно усмотрѣть отрицательное отношенiе къ такъ-называемому женскому вопросу, то-есть къ одному изъ пресловутыхъ вопросовъ, наичаще подвергающихся травлямъ и облавамъ. <…>

160

<...> Въ № 10 «Гражданина» напечатано извлеченiе изъ приготовляющагося къ печати сочиненiя г. Степанова «Плутократiя». Въ статьѣ этой доказывается, что кредитъ никогда не долженъ выходить изъ рукъ государства, наравнѣ съ судомъ и войскомъ, что на кредитъ нельзя смотрѣть, какъ на товаръ, которымъ каждое частное лицо можетъ распоряжаться по своему усмотрѣнiю. Я не буду слѣдить за развитiемъ этой мысли въ извлеченiи «Гражданина», и приведу только двѣ-три подробности. Авторъ утверждаетъ, что повсюду въ Европѣ плутократiя, т. е. кучка денежныхъ дѣльцовъ, банкировъ, ажiотеровъ, спекулянтовъ, «финансистовъ», ограничила съ одной стороны право и значенiе верховной власти, а съ другой — обобрала и довела до нищеты и отчаянiя народъ. Такое положенiе вещей повело наконецъ къ протесту съ низу. «Народныя партiи, путемъ стачекъ, рабочихъ ассоцiацiй, политическихъ союзовъ, сельскихъ банковъ, рабочихъ кассъ и наконецъ въ послѣднее время путемъ общества, извѣстнаго подъ именемъ интернацiонала, протестуютъ противъ безнаказаннаго нарушенiя финансистами правъ собственности народа на кредитъ, какъ на его общее и недѣлимое достоянiе, и требуютъ исправленiя существующаго ошибочнаго порядка государственнаго управленiя». Это движенiе не имѣетъ прямаго отношенiя къ формамъ правленiя, ибо оно обнаруживается и въ монархическихъ государствахъ разныхъ оттѣнковъ, и въ республиканскихъ. Авторъ приводитъ 

161

программу сѣверо-американскихъ соцiалистовъ, которая имѣетъ единственною цѣлью «исправить ошибочную, по отношенiю къ кредиту, форму государственнаго управленiя и поставить этимъ путемъ финансистовъ или плутократiю въ невозможность эксплуатировать благосостоянiе народа». Авторъ прибавляетъ, что если справедливыя  требованiя американскихъ соцiалистовъ не будутъ во время (курсивъ автора) удовлетворены, то Америкѣ грозитъ весьма важныя бѣдствiя. Обращаясь къ Россiи, авторъ съ большимъ сочувствiемъ относится къ финансовой системѣ Екатерины II, имѣвшей результатомъ невозможность вредной торговли кредитомъ, какъ частной собственности, къ ея осторожности въ дѣлѣ допущенiя учрежденiя акцiонерныхъ обществъ и т. д. Въ концѣ концовъ авторъ замѣчаетъ «поразительное сходство» между нѣкоторыми мѣропрiятiями Екатерины и программою соцiалистовъ. Но съ 1810 года произошло, по мнѣнiю автора, вредное уклоненiе отъ финансовой политики Екатерины; рядомъ ошибокъ мы пришли нынѣ къ самому краю плутократической пропасти. Я бы гораздо дольше остановился на воззрѣнiяхъ г. Степанова, если-бы его сочиненiе имѣлось въ болѣе полномъ и законченномъ видѣ. Теперь-же его воззренiя занимаютъ меня не столько по существу, сколько по отношенiю къ «Гражданину». Г. Достоевскiй такъ много и такъ сильно ругался надъ соцiализмомъ, что я никакъ не ожидалъ встрѣтить въ его газетѣ мысли въ родѣ вышеприведенныхъ. Презрѣнныя требованiя безбожной «интернацiоналки» оказываются справедливыми требованiями «интернацiонала». Соцiализмъ оказывается cпасенiемъ народа и несовременное исполненiе его программы должно повести къ неисчислимымъ бѣдствiямъ. Оказывается даже поразительное сходство между соцiалистической программой и программой славной русской императрицы. Въ № 1 «Гражданина» раздавались ругательства противъ соцiализма и одобрялся проектъ новаго положенiя объ акционерныхъ обществахъ, которымъ проектомъ облегчается развитiе этихъ учрежденiй. Въ № 10-мъ «Гражданина» раздаются похвалы соцiализму и одобряется проектъ американскихъ соцiалистовъ, требующiй совершенно уничтоженiя акцiонерныхъ обществъ. Но есть-ли это таже самая, разсказанная г. Успенскимъ исторiя добраго солдата Кудиныча, который неизвѣстно за что и для чего перебилъ многое множество чудеснѣйшаго народа изъ черкесовъ? Исторiя, можетъ быть и прiятная, и лестная для нашего самолюбiя, потому что Кудинычъ добрый, но все-таки, съ другой стороны исторiя скверная, потому что какъ ни какъ, а народу чудеснѣйшаго перебито гибель.

Ничего подобнаго этому казусу въ заграничной печати случится не можетъ. И не потому вовсе, что тамъ, напримѣръ, лучше понимается теоретическое значенiе соцiализма или иной какой доктрины, чѣмъ у насъ. Собственно азбуку-то теоретическую г. Достоевскiй конечно знаетъ, а съ другой стороны

162

возможны на этомъ пунктѣ и въ Европѣ ошибки, чисто умственнаго свойства. Дѣло въ томъ, что въ Европѣ невозможно такое нравственное шатанiе, такой недостатокъ дѣйствительной любви и дѣйствительной ненависти, какой обнаруживается въ приведенномъ эпизодѣ съ «Гражданиномъ». Въ Европѣ люди или не говорятъ серьезно о той или другой доктринѣ, о тѣхъ или другихъ интересахъ, о томъ или другомъ дѣлѣ, или же отдаются ему цѣликомъ въ положительномъ или отрицательномъ смыслѣ, т. е. либо ненавидятъ его всѣмъ сердцемъ, либо кладутъ за него жизнь свою. И если у кого изъ этихъ европейскихъ людей даже не хватитъ разуму и фактическихъ знанiй для отличенiя предметовъ ненависти отъ предметовъ любви, то имъ подскажетъ самое ихъ положенiе — что нужно дѣлать и говорить. У насъ не то. Не то что г. Достоевскiй, а такой, можно сказать прожженный человѣкъ, какъ г. Скальковскiй, находящiйся въ водоворотѣ практической жизни, профессоръ политической экономiи, дѣлопроизводитель общества содѣйствiя русской промышленности и торговлѣ, — и тотъ вдругъ ни съ того ни съ сего объявляетъ, что содѣйствуемыя имъ торговля и промышленность ведутъ къ нищетѣ, преступленiямъ и проч. А блеснувъ такимъ образомъ соцiализмомъ, вновь возвращается къ содѣйствiю. Все такiе добрые Кудинычи! А тамъ въ Европѣ-то сидятъ звѣри съ удивительнѣйшимъ нюхомъ, съ изощреннѣйшимъ чутьемъ, отъ младыхъ ногтей воспитывающiе въ себѣ ненависть и любовь и бьющiе и умирающiе не незнамо за что, а за то-то и то-то. Конечно и тамъ много, очень много избирается черкесовъ, но за то тамъ ихъ чудеснѣйшимъ народомъ не считаютъ, да и фактически разница не велика: чудные черкесы и у насъ въ концѣ концовъ избиваются. Но такъ какъ Кудинычъ лично не имѣетъ интереса бить черкеса и даже считаетъ это грѣхомъ, то у него совѣсть больна, а у европейскаго звѣря она здорова. Борзятники! Мнѣ завидно: у васъ Щедринъ и Успенскiй, возьмите и меня къ себѣ. Я давно говорилъ, что русская литература именно потому вяла и плоска, что работаетъ на благо еще не существующихъ у насъ интересовъ и что ей по неволѣ нельзя имѣть чистой совѣсти, а что въ сущности она, русская литература, добрая. Но вопросъ въ томъ, въ какой мѣрѣ можемъ мы положиться на эту доброту?

Подведемъ итоги, такъ какъ слагаемыя у насъ вышли черезъ-чуръ разбросанными.

Если наша точка зрѣнiя на то, гдѣ лучше и когда лучше, есть точка зрѣнiя зародышевая, такъ это потому, что и сами мы только зародыши, и интересы наши только зародышевые, и вся Россiя наша есть огромный зародышъ. Мы — дѣйствующiя лица недописанной и только набросанной драмы. Но жизненныя драмы не остаются въ портфелѣ автора. Они непремѣнно дописываются и ставятся на сцену, вызывая аплодисменты, лавровые вѣнки, букеты розъ и камелiй съ одной стороны, свистки

163

и гнилой картофель съ другой. Допишется и поставится на сцену и наша русская драма. И мы за нее отвѣтственны, потому что мы не только дѣйствующiя лица ея, а и авторы. Въ извѣстной фазѣ развитiя зародыши весьма различныхъ организмовъ вполнѣ сходны между собой, такъ что, по увѣренiю натуралистовъ, не всегда даже легче сказать какая именно форма должна развиться изъ даннаго зародыша. Вѣрно только то, что онъ зародышемъ не останется. Такъ и съ нашимъ громаднымъ зародышемъ — Россiей. Какъ бы мы ни услаждались мыслiю о добротѣ Кудиныча и Кудинычей, но ей рано-ли поздно-ли придетъ конецъ, ибо совѣсть стремится къ равновѣсiю. Одно изъ двухъ: будущiй Кудинычъ либо перестанетъ бить черкеса cовсѣмъ, хоть вы его самого убейте, либо будетъ бить его, какъ вреднѣйшаго человѣка и кровнаго своего врага. Будущiй г. Скальковскiй будетъ либо только содѣйствовать, либо только указывать на зловредность содѣйствiя. Будущiй «Гражданинъ» будетъ либо только проклинать соцiализмъ, либо только возлагать на него надежды. Дѣйствительный, жизненный, кровный, личный интересъ прикуетъ ихъ крѣпко на крѣпко къ тому или другому образу мыслей и дѣйствiй. Тогда намъ станетъ совершенно понятнымъ то, что мнѣ говорилъ мой собесѣдникъ — иностранецъ. Тогда явятся у насъ, можетъ быть, очень умные и образованные писатели, не имѣющiе никакого личнаго значенiя и не помышляющiе о таковомъ; писатели, которые будутъ совершенно удовлетворены тѣмъ, что въ извѣстное время будетъ сказано извѣстное слово; писатели, которые не будутъ въ состоянiи ни писать на необитаемомъ островѣ, ни молчать въ своемъ отечествѣ. Явятся можетъ быть и другiе писатели, которые подобно вѣнскимъ публицистамъ и Вильмессану, будутъ продаваться съ аукцiона, но будутъ дѣлать это открыто, во всеуслышанiе, и не постыдятся  разсказать всѣ подробности совершенной ими сдѣлки.

Эта чисто-психологическая сторона дѣла показываетъ однако только, что зародышъ перестанетъ быть зародышемъ. Но этого мало. Желательно знать, въ какiя именно формы отольется зародышъ. А такъ-какъ всякiя наши предвидѣнiя и разсужденiя о будущемъ  необходимо осложняются чисто-субъективными элементами, надеждами и опасенiями, то вопросъ сводится къ тому — какiя именно формы развитiя желательны для нашего зародыша. Еслибы мы имѣли дѣло съ настоящимъ органическимъ зародышемъ, то не объ чемъ было бы и разсуждать, нечего было бы и волноваться. По неизвѣстнымъ намъ причинамъ, органическiй зародышъ проходитъ въ своемъ развитiи всѣ тѣ стадiи, которыя прошелъ весь длинный рядъ его предковъ. Въ этомъ именно состоитъ законъ наслѣдственности. Господамъ органистамъ и другимъ приверженцамъ аналогическаго метода въ соцiологiи было бы очень желательно подвести подъ этотъ законъ и развитiе обществъ. Но, къ счастiю, или къ несчастiю, 

164

это рѣшительно невозможно. Никакое общество не обязано проходить черезъ всѣ метаморфозы, которымъ подверглись его старшiе въ историческомъ порядкѣ родичи. Здѣсь имѣетъ мѣсто законъ не наслѣдственный, а педагогической передачи особенностей. Передача эта совершается двумя путями — положительнымъ и отрицательнымъ, которые впрочемъ почти всегда совпадаютъ. Страшны были муки родовъ науки въ старой Европѣ. Каждое крошечное открытiе имѣетъ тамъ длинную исторiю умственныхъ и нравственныхъ усилiй, заблужденiй, преслѣдованiй, борьбы. Пока тамъ развивалась такимъ образомъ наука, мы лежали на печи. Пришло время и для насъ, и мы получили въ свое распоряженiе науку, а между тѣмъ мы не дѣлали ея исторiю, не участвовали въ ней. И никому не придетъ въ голову требовать, чтобы явился русскiй Галилей, чтобы и все предшествовавшее Галилею повторилось у насъ, чтобы нашъ Галилей повторилъ свое «а все-таки движется» и т. д. Не только никому не придетъ въ голову такая нелѣпая идея, но всякiй согласится съ тѣмъ, что желательно было бы устранить изъ исторiи науки въ Россiи и то малое (сравнительно), что напоминаетъ исторiю Галилея. Да еслибы кто-нибудь и пожелалъ этого, то онъ конечно остался бы при одномъ пожеланiи, ибо не принять готовую истину нельзя. На то она истина. Такъ совершается положительная педагогическая передача благъ цивилизацiи. Она очевидно не только не обязываетъ «соцiальный организмъ» проходить метаморфозы старшихъ родичей, но напротивъ стремится устранить большинство ихъ въ организмахъ позднѣйшихъ. Этотъ процессъ устраненiя составляетъ отрицательный путь педагогической передачи. Если мы видимъ, что напримѣръ, извѣстная комбинацiя обстоятельствъ порождаетъ въ Европѣ рѣзню, то какой, съ позволенiя сказать, чортъ потянетъ насъ къ этой комбинацiи? Конечно, мы постараемся обойти ее, должны по крайней мѣрѣ стараться изо всѣхъ силъ и можемъ отступить только передъ завѣдомою неизбѣжностью. Съ этой точки зрѣнiя неопредѣленность зародышеваго состоянiя представляетъ даже нѣкоторыя, и весьма важныя, удобства. Возьмемъ хоть бы нашу цензуру, чтобы не выходить изъ круга собственно литературныхъ дѣлъ. Цензура, конечно, вещь весьма стѣснительная. Но вслѣдствiе неопредѣленности нашего зародышеваго состоянiя любая администрацiя по дѣламъ печати только въ рѣдкихъ случаяхъ можетъ сосредоточить у насъ свое вниманiе на одномъ какомъ нибудь, дѣйствительно важномъ пунктѣ. Она должна дѣйствовать больше, такъ сказать, въ разсыпную, иногда попадая, иногда минуя дѣйствительно больное мѣсто. Наши старшiе родичи — Австрiя, Францiя — уже прошли эту ступень развитiя, тамъ печать болѣе или менѣе эмансипировалась отъ влiянiя правительства. Но, въ силу разъясненнаго нами соцiологическаго закона, перiодическая печать попала въ руки горсти барановъ биржи и фактически надѣла на себя

165

ярмо цензуры плутократической. И ужъ эта цензура не промахнется, она задушитъ именно то, что стоитъ поперегъ дороги баронамъ биржи, и дастъ ходъ именно тому, что этимъ баронамъ требуется. Съ чисто психологической стороны, съ точки зрѣнiя больной и здоровой совѣсти это лучше, потому что люди по крайней мѣрѣ знаютъ чего хотятъ, чего не хотятъ, во что вѣрятъ, во что не вѣрятъ. Но съ точки зрѣнiя соцiологической, неопредѣленность нашего зародышеваго состоянiя оставляетъ по крайней мѣрѣ надежду, что намъ пойдетъ въ прокъ примѣръ старшихъ родичей; что мы съумѣемъ обуздать своихъ журналистовъ, когда имъ придетъ въ голову мысль продаваться съ аукцiоннаго торга; что мы вовсе обойдемъ эту непривлекательную ступень развитiя перiодической печати. Конечно, этой надеждѣ неизмѣнно сопутствуетъ опасенiе, что и намъ не избѣжать нѣкоторыхъ мерзостей европейской цивилизацiи: доброта Кудинычей сама по себѣ ни малѣйшей гарантiи не представляетъ. Но мы во всякомъ случаѣ имѣемъ возможность быть на сторожѣ, и теперь же, заранѣе различать пшеницу и плевелы, приглядываясь къ русскому зародышу съ одной стороны, къ широко развившейся европейской жизни съ другой. Если насъ спросять, въ чемъ именно состоятъ пшеница и плевелы и какiе ихъ отличительные признаки, то мы отвѣтимъ закономъ антиномичности всѣхъ благъ цивилизацiи: въ обществѣ, имѣющемъ пирамидальное устройство, всевозможныя улучшенiя, если они направлены не непосредственно ко благу трудящихся классовъ, а ко благу цѣлаго, ведутъ исключительно къ усиленiю верхнихъ слоевъ пирамиды. Понятiя о благахъ цивилизацiи весьма элементарны и не нуждаются въ особыхъ разъясненiяхъ. Всякiй знаетъ, что желѣзная дорога лучше проселка, что свобода лучше произвола, что знанiе лучше незнанiя и т. д. Всѣ эти блага и берите, выработывайте ихъ сами или прiобрѣтайте путемъ положительной педагогической передачи. Все это — пшенца, но помните, что она, точно въ рукахъ фокусника, мгновенно обращается въ плевелы, какъ только направлена не непосредственно на благо трудящихся классовъ. Только на этомъ и больная наша совѣсть можетъ пока успокоиться, — что будетъ дальше — неизвѣстно.

Н. М.