Н. М. Литературныя и журнальныя замѣтки. Сентябрь 1873. Письмо къ графу В. Орлову-Давыдову // Отечественныя Записки. 1873. №9. С.109-124.

<109>

ЛИТЕРАТУРНЫЯ И ЖУРНАЛЬНЫЯ ЗАМѢТКИ.

Сентябрь 1873.

—

Письмо къ графу В. Орлову-Давыдову.

Ваше сiятельство!

«Обращаясь къ Вамъ съ письмомъ, я ни на минуту не забываю глубины раздѣляющей насъ пропасти. Я, какъ нельзя лучше помню, что Вы – одинъ изъ крупнѣйшихъ русскихъ землевладѣльцевъ, а я – русскiй писатель, русскiй писатель и только, русскiй писатель настоящаго времени, когда… когда быть русскимъ писателемъ такъ трудно и такъ мало лестно. Мало того. Я обращаюсь къ Вамъ именно птому, что между нами лежитъ цѣлая пропасть, именно потому, что я – русскiй писатель, а Вы – человѣкъ, совершенно чуждый литературѣ.

«Вамъ неизвѣстно, конечно, что я вотъ уже съ годъ занимаюсь обозрѣванiемъ русской литературы. Печальное занятiе, Ваше сiятельство. Я былъ радъ отдохнуть отъ него на три мѣсяца, въ теченiи которыхъ почти ни одной русской печатной строки не видалъ. Возвратившись въ отечество, я принялся разбирать вороха газетъ и кучи книгъ. Замелькали передо мной вялыя, блѣдныя передовыя статьи о томъ, о семъ, а больше ни о чомъ, съ фатальнымъ обѣщанiемъ поговорить о томъ-же на дняхъ; фельетоны большею частiю исполненные самаго беззубаго остроумiя; патетическiя обличенiя улицъ въ нечистотѣ; журнальныя статьи ученыя и неученыя, умныя и глупыя. Попалось нѣсколько курьёзовъ. Такъ, одна газета извѣщаетъ, что нашъ знаменитый писатель, г. Лейкинъ, отправился на нижегородскую ярмарку и украситъ – дескать – наши страницы своими разсказами. Я порадовался. Въ другой газетѣ смотрю новый псевдонимъ: «авторъ Случайныхъ Замѣтокъ». Это въ родѣ того, какъ Аристотеля называютъ иногда учителемъ Александра Македонскаго, Канта – авторомъ «Критики чистаго разума», Гёте – авторомъ «Фауста», Сервантеса – авторомъ «Донъ-Кихота», и т. п. Я опять порадовался. Встрѣтилась еще знаменитая полемика о поддѣлкѣ Гоголя, въ которой меня больше всего порадовалъ

110

образъ г. Ястржембскаго, клятвенно завѣряющаго, что поддѣлка есть и что онъ, г. Ястржембскiй, поддѣлыватель. Наткнулся я еще на довольно обширную полемику, извѣстную подъ именемъ полемики «о немъ». Но этимъ я не посмѣю занимать Ваше просвѣщенное вниманiе.

«А между тѣмъ, занять Ваше просвѣщенное вниманiе чѣмъ нибудь изъ облсти русской литературы мнѣ нужно. Зачѣмъ – сейчасъ будетъ видно. Беру почти на удачу книгу Холевiуса «Темы и планы для сочиненiй. Переводъ съ нѣмецкаго, М. Бѣлявской. Одобрено ученымъ комитетомъ министерства народнаго просвѣщенiя къ употребленiю въ гимназiяхъ въ видѣ учебнаго пособiя». Ваше сiятельство, это весьма любопытная книга. Любопытная она и сама по себѣ, какъ плодъ измышленiй нѣмецкаго педагога; любопытна она и потому, что заслужила одобренiе ученаго комитета министерства народнаго просвѣщенiя; любопытна, она, наконецъ, потому, что несмотря на свое иностранное происхожденiе, будучи переведна на русскiй языкъ, можетъ служить весьма типичнымъ представителемъ русской литературы. Мнѣ нѣтъ дѣла до нѣмецкой литературы и ученаго комитета министерства народнаго просвѣщенiя. Я только русскую литературу имѣю въ виду.

«Если у Васъ есть сынъ гимназистъ, то знайте, что ему, между прочимъ, приходится писать сочиненiя на слѣдующiя, напримѣръ, темы: «До какой степени заблужденiя доходитъ арфистъ въ пѣснѣ Гёте: Wer nie sein Brot mit Thränen ass, etc., порицая небесныя силы?» «Почему, главнымъ образомъ, Италiя есть страна, которая влечетъ къ себѣ нѣмцевъ?» «Почему нравственный законъ внутри насъ и звѣздное небо надъ нами – представляютъ ручательство въ безсмертiи нашего духа?» «Какiя мысли облечены въ басню Эвальда Клейста: Der gelähmte Kranich?» «Значенiе шести словъ: ich soll, ich muss, ich kann, ich will, ich darf, ich mag» (Такъ названа эта тема въ оглавленiи, а въ текстѣ она названа: «Значенiе шести словъ, опредѣляющихъ сущность и назначенiе человѣка»). Васъ поражаетъ, быть можетъ, безсмысленность an und für sich нѣкоторыхъ изъ этихъ темъ и уже навѣрное поражаетъ ихъ выборъ для русскихъ гимназистовъ. Но я надѣюсь поразить Васъ еще болѣе, сдѣлавъ слѣдующую выписку изъ предисловiя: «Намъ нѣтъ нужды возвращаться къ узкимъ требованiямъ старой школы и заставлять учениковъ перваго класса (1-й классъ, нѣмецкихъ гимназiй соотвѣтствуетъ нашему теперь 8-му, 2-й – 7-му и т.д.) писать о пользѣ огня или воды; ибо нельзя предполагать въ умѣ нашихъ юношей такой безотрадной пустоты. У того, кто обладаетъ хоть нѣкоторою смышленостью, - этимъ наслѣдственнымъ достоянiемъ нѣмецкаго юношества, - всякая отрасль ученiя, равно какъ и чтенiе древнихъ и новыхъ писателей могутъ породить множество представленiй» и т. д.

«Простите, что я отрываю Васъ отъ высшихъ

111

государственныхъ соображенiй и останавливаю Ваше вниманiе на такой мелочи. Но въ каплѣ воды можетъ отразить цѣлое небо. Въ представленной мною каплѣ отражается все небо русской литературы со всѣми его созвѣздiями. Обратите, вопервыхъ, вниманiе на добросовѣстность, съ которою переведена во всей ея неприкосновенности подчеркнутая мною фраза нѣмецкаго педагога. Казалось бы, если смышленость есть наслѣдственное достоянiе нѣмецкаго юношества, то изъ этого еще отнюдь не слѣдуетъ, чтобы и русское юношество было способно и обязано разсматривать такiя темы, какъ: почему, главнымъ образомъ, Италiя есть страна, которая влечетъ въ себѣ нѣмцев? или: почему нравственный законъ внутри насъ и звѣздное небо надъ нами представляютъ ручательство въ безсмертiи нашего духа? Вы, можетъ быть, правы, дѣлая это возраженiе, даже навѣрное правы. Вы обратите вниманiе на добросовѣстность переводчицы и издателя: они взялись обогатить русскую педагогическую литературу книгу Холевiус и больше имъ ни до чего дѣла нѣтъ, - они добросовѣстно переводятъ и издаютъ ее. Ваше сiятельство, добросовѣстность эта есть одна изъ характернейшихъ чертъ современной русской литературы. Мы, русскiе писатели, прежде всего добросовѣстны. Предпринявъ выдолбить нѣчто наизусть, мы выдалбливаемъ, дѣйствительно, не заглядывась по сторонамъ, не предаваясь никакимъ лукавымъ лжемудрствованiямъ. Мы закрываемъ глаза, затыкаемъ уши и, подобно институткамъ, долбимъ: «баранина, нина, нина, - le mouton, ton, ton; пуговица, вица, вица, - le bouton, ton, ton». Вы скажете, что это – добросовѣстность мало способнаго ученика, который труситъ отступить отъ буквы урока, ибо не понимаетъ его сути. И вы опять-таки будете правы: да, мы неспособны и трусы. Вы будете правы даже въ томъ случаѣ, если скажете, что, несмотря на всю нашу добросовѣстность, мы въ высокой степени недобросовѣстны. Казалось бы, оставляя во всей ея неприкосновенности фразу нѣмецкаго педагога насчетъ наслѣдственнаго великолѣпiя нѣмецкаго юношества, виновники появленiя книги Холевiус въ русскомъ переводѣ тѣмъ самымъ подписываютъ нѣкоторый приговоръ русскому юношеству. Казалось бы, что книга, нетолько по своему содержанiю, но и по мысли автора, и по сознанiю переводчика принаровленная къ особенностямъ нѣмецкаго юношества, не можетъ, не должна быть безъ большихъ измѣненiй предлагаема юношеству русскому. Для меня здѣсь особенно важно сознанiе самихъ виновниковъ появленiя книги Холевiуса въ русской литературѣ. Но даже, еслибы этого сознанiя не было на лицо, все-таки остается весьма любопытный вопросъ: зачѣмъ они обогатили русскую литературу книгой ненужной, неудобной, смѣшной? Зачѣмъ они соблазнили ученый комитетъ министерства народнаго просвѣщенiя и засадили нашихъ бѣдныхъ гимназистовъ за Италiю,

112

привлекаюшую къ себѣ нѣмцевъ, за звѣздное небо, какъ ручательство въ безсмертiи нашего духа и т. д.?

«Ваше сiятельство, они сами этого не знаютъ, и это опять-таки не ихъ спецiальная особенность, а характерная черта современной русской литературы. Мы, вообще говоря, не знаемъ зачѣмъ мы пищемъ и не задаемся вопросами о цѣляхъ нашей дѣятельности. Такая безцѣльность, такое отсутствiе потребности въ отдаванiи себѣ отчета въ своей работѣ, въ общественномъ дѣятелѣ, несомнѣнно недобросовѣстны. Вышелъ сѣятель сѣять. Зачѣмъ онъ вышелъ, что онъ будетъ сѣять, почему онъ будетъ сѣять именно то, а не это, - онъ не знаетъ и знать не хочетъ. Выростетъ рожь, выростетъ пшеница, выростетъ лебеда, - ему все равно, даже хоть трава не рости, и то ему все равно. И благо ему лично. Но если посѣянное имъ должно питать многiя тысячи людей, онъ… Ваше сiятельство, у себя въ кабинетѣ Вы можете громко сказать слово, которое я не рѣшаюсь написать. Становясь на точку зрѣнiя моралиста и публициста, Вы совершенно вправѣ громить насъ за нашу трусость, неспособность, недобросовѣстность и даже за нашу добросовѣстность. Мы должны будемъ выслушать все это, посыпавъ главы пепломъ. Но есть и другая точка зрѣнiя, точка зрѣнiя изслѣдователя причинъ и слѣдствiи явленiй. Попробуйте стать на нее, и Вы найдете, вѣроятно, весьма важныя обстоятельства, смягчающiя нашъ позоръ и наши преступленiя; - я нимало не задумываюсь написать эти слова, потому что фактически позоръ и преступленiе несомнѣнны, и можно только объяснить ихъ, но не отрицать.

«Недавно разнесся въ обществѣ и въ литературѣ слухъ, что одинъ изъ нашихъ распространеннѣйшихъ журналовъ, тот самый «Вѣстникъ Европы», который Вы удостоиваете своимъ сотрудничествомъ, закрывается «по независящимъ отъ него обстоятельствамъ». Слухъ этотъ совершенно невѣроятенъ. Но не знаменательно-ли то обстоятельство, что онъ существуетъ, что ему вѣрятъ, что его передаютъ другъ другу съ такимъ-же видомъ, съ какимъ говорятъ о прiѣздѣ или отъѣздѣ г-жи Кадуджи, о сегодняшней погодѣ и о завтрашнемъ обѣдѣ? Весьма знаменательно, Ваше сiятельство. Обстоятельство это показываетъ, что члены общества, которые передаютъ другъ другу означенный слухъ, не задумываясь даже о бренности всего земного, очевидно, также не особенно нуждаются въ литературѣ: есть она, они читаютъ, нѣтъ – не читаютъ. При такихъ условiяхъ – а общiй ихъ характеръ извѣстенъ, несомнѣнно, и Вамъ, человѣку, совершенно чуждому литературѣ, - при такихъ условiяхъ представители литературы естественно должны были воспитать въ себѣ всѣ качества рабовъ и несовершеннолѣтнихъ. Но я не смѣю Васъ задерживать на этой точкѣ зрѣнiя изслѣдователя причинъ и слѣдствiй явленiй. Въ своемъ безусловномъ видѣ она законна въ приложенiи къ предметамъ исторически

113

замаринованнымъ, напримѣръ, къ исторiи ассирiйскаго царства. Она понятна и въ приложенiи къ злобѣ дня въ устахъ маринованныхъ людей. Но мы съ Вами – живые люди. Мы можемъ только отмѣтит смягчающiя, объясняющiя обстоятельства, но не можемъ вычеркнуть слова: недобросовѣстность, неспособность, трусость, безцѣльность.

«Все это я встрѣтилъ въ русской литературѣ, по возвращенiи въ отечество, рѣшительно въ томъ же видѣ, въ какомъ оставилъ за три мѣсяца передъ тѣмъ. Я не удивлялся, не негодовалъ, я привыкъ. Но мнѣ было тоскливо. Мнѣ страстно хотѣлось найти въ литературѣ что-нибудь чуждое литературѣ.

И услышалъ богъ-боговъ:

«Я прочиталъ въ iюньской книжкѣ «Вѣстника Европы» Вашу статью «Земледѣлiе и землевладѣнiе». Вотъ статья, авторъ которой не рабъ и не несовершеннолетнiй. Въ статьѣ нѣтъ добросовѣстной долбни; «баранина» въ ней мѣстами называется le bouton, а «пуговица» le mouton; нетолько въ стилистическомъ отношенiи, но даже въ умѣньи располагать аргументацiю такъ, чтобы выходило дѣйствительно нѣчто похожее на аргументацiю, Ваша статья далеко уступаетъ передовымъ статьямъ нашихъ газетъ. Словомъ, это – топорная работа. Говоря это, я уверенъ, нимало не оскорбляю Васъ, ибо не гоняться-же Вамъ за репутацiей русскаго писателя. Вы – человѣкъ, чуждый литературѣ. Но именно потому, что Вы чужды литературѣ, Вы смѣло и добросовѣстно говорите: вотъ мои цѣли. Каждая подробность Вашего неловкаго въ техническомъ отношенiи литературнаго шага Вамъ вполнѣ ясна, Вы знаете чего Вы хотите, почему Вы свое хотѣнiе заявили именно тогда-то и тамъ-то. Я съ величайшиъ наслажденiемъ прочиталъ Вашу статью, хотя къ наслажденiю этому естественно примѣшивалось много горечи и стыда за русскую литературу. Судите сами.

«Вы заканчиваете свою статью слѣдующими словами: «Представляя наши замѣчанiя суду общественнаго мнѣнiя, мы убѣждены, что всякiй вопросъ можетъ быть окончательно выясненъ только посредствомъ свободнаго и всесторонняго его обсужденiя съ разныхъ и даже противоположныхъ точекъ зрѣнiя».

«Съ своей стороны, «Вѣстникъ Европы» во внутреннемъ обозрѣнiи того же iюньскаго нумера, въ которомъ напечатана Ваша статья, замѣчаетъ: «Интересъ самаго дѣла требуетъ выслушать мнѣнiе каждаго, и чѣмъ того мнѣнiе будетъ искреннѣе, тѣмъ легче оно приведетъ къ результату, независимому отъ интересовъ, лежащихъ внѣ самаго дѣла. Съ такимъ убѣжденiемъ писалъ почтенный авторъ помѣщаемой нами ниже статьи о земледѣлiи и землевладѣнiи свою записку чисто практическаго характера, съ указанiемъ многихъ практическихъ подробностей, ведущихъ къ осуществленiю всесословной волости. И такое убѣжденiе о необходимости выслушать каждое откровенное мнѣнiе въ дѣлахъ общественныхъ мы вполнѣ раздѣляемъ,

114

сохраняя за собою право выразить и свое мнѣнiе о томъ-же предметѣ съ полною искренностью».

«Смыслъ словъ Вашихъ и «Вѣстника Европы» одинъ и тотъ же, да и слова-то почти одни и тѣ-же: свободное, всесторонне изслѣдованiе, мнѣнiе каждаго и проч. Можетъ только показаться, что «Вѣстникъ Европы»идетъ даже дальше Васъ въ вопросѣ о необходимости выслушать именно Ваше мнѣнiе: он считаетъ нужнымъ заявить, что «сохраняетъ за собою право» поставить рядомъ съ Вашимъ мнѣнiемъ и свое собственное, и притомъ «съ полною искренностiю». Но, конечно, никто никогда не сомнѣвался въ правѣ журнала высказывать свои собственныя мнѣнiя о вопросѣ, по которому онъ печатаетъ мнѣнiя чужiя. Такъ что въ приведенныхъ словахъ «Вѣстника Европы» многое есть не что иное, какъ manière de parler, прiемы литературнаго лоска, которые Вамъ чужды, какъ и вся литература. Вы просто, кратко и ясно выражаете ту же самую мысль, которую «Вѣстникъ Европы» излагаетъ съ нѣкоторыми вавилонами, пространно и неясно. Но вамъ извѣстно, Ваше сiятельство, что quod licet Iovi, non licet bovi. Я хочу сказать, что одна и та же мысль, даже выраженная одними и тѣми же словами, можетъ получить совершенно различный характеръ въ устахъ людей, находящихся въ различныхъ положенiяхъ. Въ занимающемъ насъ дѣлѣ положенiе Ваше и «Вѣстника Европы» до такой степени, мнѣ кажется, различны, что Ваше единомыслiе по вопросу о свободѣ мнѣнiй глубоко поучительно. Вы, безъ сомнѣнiя, вполнѣ сознаете свое собственное положенiе, но, какъ человѣку чуждому литературѣ, Вамъ не приходилось, вѣроятно, да и не было надобности задумываться о положенiи журнала, который вы удостоили своимъ случайнымъ сотрудничествомъ. Вамъ кажется даже, быть можетъ, что нѣтъ никакой разницы въ положенiяхъ Вашемъ и «Вѣстника Европы»: Вы выражает съ полною искренностью свои мнѣнiя о предметѣ высокой и вмѣстѣ чисто практичеакой важности, онъ обѣщаетъ сдѣлать тоже самое.

«Ваше сiятельство, это не совсѣмъ такъ. Къ числу многихъ отвлеченныхъ истинъ, которыя при извѣстной комбинацiи обстоятельствъ могутъ оказаться ложью, принадлежитъ и выраженная вами мысль о необходимости свободнаго и всесторонняго изслѣдованiя того или другого вопроса. Вы, конечно, хорошiй православный христiанинъ. Притомъ Вы либеральны, Вы требуете свободы мнѣнiй, свободы ихъ выраженiя. Допустимъ, что либерализмъ Вашъ въ принципѣ простирается такъ далеко, что Вы желали бы, чтобы въ отечествѣ нашемъ господствовала полнѣйшая свобода для религiозныхъ воззрѣнiй, каковы-бы они ни были. Представимъ себѣ, что Вашъ идеалъ осуществленъ, что нетолько лютеране, католики, магометане, евреи, но и всевозможные сектанты, свободные мыслители, атеисты находятся въ такомъ-же положенiи, въ какомъ находятся нынѣ

115

православные христiане. Они думаютъ, говорятъ, дѣлаютъ что хотятъ, открыто опровергаютъ другъ друга, свободно пропагандируютъ свои идеи, устраиваютъ для это собранiя, не испрашивая на то разрѣшенiя г. оберъ-полицеймейстера или какой другой власти; въ академiи наукъ происходятъ публичные засѣданiя, на которыхъ атеисты столь-же свободы, какъ и православные христiане и т. д. Вы и Ваши единомышленники вполнѣ удовлетворены этимъ порядкомъ вещей; Вы твердо вѣрите, что изъ этого кажущагося хаоса выростетъ, въ свое время, истина, чистая и однородная, какъ алмазъ. Но будетъ-ли соотвѣтствовать Вашему идеалу полнѣйшей религiозной терпимости такая, напримѣръ, подробность? Канунъ большого православнаго праздника. В православномъ храмѣ идетъ богослуженiе. Вы молитесь, съ благоговѣнiемъ слушаете священныя для Васъ слова и слѣдите за священными для Васъ дѣйствiями. Священнослужитель готовится, наконецъ, сказать проповѣдь по случаю предстоящаго праздника, но, переговоривъ въ алтарѣ съ какимъ-то евреемъ, выходитъ и говоритъ своей паствѣ: «сегодня, братiе, вамъ скажетъ слово о значенiи завтрашняго дня почтенный Лейба Соломонзонъ, а я сохраняю за собою право съ полною искренностью сказать свое слово съ теченiемъ времени; я держусь того, нынѣ, къ счастiю, господствующаго мнѣнiя, что вопросъ о значенiи завтрашняго дня, какъ и всѣ другiе вопросы, должен быть обсуждаемъ свободно, со всевозможныхъ и даже противоположныхъ точекъ зрѣнiя». Выходитъ почтенный Лейба Соломонзонъ и, сказавъ свое слово, замѣчаетъ: «я убѣжденъ, что всякiй вопросъ можетъ быть окончательно выясненъ только посредствомъ свободнаго и всесторонняго его обсужденiя».

«Что Вы скажете объ этомъ гипотетическомъ эпизодѣ изъ исторiи Вашего идеала религiозной терпимости? Я знаю, Вы скжете, что онъ нелѣпъ, невозможенъ, немыслимъ. Но напрягите немного Вашу фантазiю, - право, это не такъ трудно, - и Вы скажете вмѣстѣ съ Гамлетомъ: есть много, другъ Горацiо, и т. д. Вы отрицаете возможность нарисованною мною картины только потому, что она оскорбляетъ въ Вас искренняго православнаго христiанина. Но не оскорбляетъ ли она въ Васъ и либерала, и проповѣдника полнѣйшей религiозной терпимости? Не находите-ли Вы, что слова священнослужителя, пустившаго на свое мѣсто Лейбу Соломонзона, слова либеральныя, въ принципѣ дышащiя истиной и справедливостью, не совсѣмъ умѣстны? А главное, не находите-ли Вы какой-нибудь разницы въ положенiяхъ Лейбы Соломонзона и священника? Не кажется ли Вамъ, что несмотря на тождественность ихъ присказокъ насчетъ либерализма и свободы мнѣнiй, эти присказки въ устахъ того и другого имѣютъ глубоко несходный характеръ?

«И священникъ, уступившiй мѣсто Лейбѣ Соломонзону, и Лейба Соломонзонъ, и «Вѣстникъ Европы» и Вы совершенно

116

правы, говоря: «интересъ самаго дѣла требуетъ выслушать мнѣнiе каждаго, и чѣмъ это мнѣнiе будетъ искреннѣе, тѣмъ легче оно приведетъ къ результату, независимому отъ интересовъ, лежащихъ внѣ самаго дѣла». Но изъ этого еще отнюдь не слѣдуетъ, чтобы мнѣнiя Лейбы Соломонзона могли высказыватья въ православномъ храмѣ, а Ваши – въ «Вѣстникѣ Европы». Въ нашемъ идеалѣ для Лейбы Соломонзона существуютъ синагоги и всевозможныя собранiя и засѣданiя, спецiально предназначенныя для дебатовъ о религiозныхъ вопросахъ. Въ нашей дѣйствительности для Васъ существуютъ подходящiе журанлы и другiе способы распространенiя своихъ мнѣнiй путемъ печати; существовала наконецъ только что кончившая свои занятiя комиссiя, спецiально предназначенная для выслушанiя самыхъ разнообразныхъ и противоположныхъ мнѣнiй о предметѣ Вашей статьи. Но Лейба предпочелъ православную церковь. Это – дерзко, но совершенно понятно. Онъ совершенно чуждъ православному храму и православiю вообще. Если ему и приходило въ голову, что онъ какъ будто оскорбляетъ настоящихъ хозяевъ храма, то онъ не могъ надъ этимъ долго задумываться: его пускаютъ, священникъ уступаетъ ему свое мѣсто, - чего-же ему еще надо? Его дѣло, какъ практика, состоитъ только въ томъ, чтобы выбрать для своей проповѣди подходящiй моментъ, напримѣръ, канунъ большого праздника, храмъ наиболѣе посѣщаемый, наиболѣе удобный съ точки зрѣнiя резонанса и т. п. Онъ не отплатитъ, можетъ быть, любезному и гостепрiимному священнику взаимностью и выгонитъ его изъ синагоги, когда тотъ пожелаетъ сказать тамъ слово объ обрѣзанiи или о казни Христа. Но ему то лично въ православномъ храмѣ стѣсняться нечѣмъ, онъ можетъ даже съ совсѣмъ чистою совѣстью сказать: «будемъ обсуждать свободно и всесторонне». Но, Ваше сiятельство, имѣетъ ли любезный и гостепрiимный священникъ право повторить эти либеральныя слова? Нѣтъ. Повторяя ихъ, онъ оказывается не пропагандистомъ свободы мнѣнiй, а либо предателемъ, либо игрушкой въ рукахъ Лейба, либо человѣкомъ, совершенно несознающимъ своихъ обязанностей и весьма индифферентно относящимся къ своей религiи. Я думаю впрочемъ, Ваше сiятельство, что въ нашем гипотетическомъ анекдотѣ недоразумѣнiе заключается въ слѣдующемъ: священникъ добросовѣстно выдолбилъ догматъ либерализма вообще и свободны мнѣнiй въ частности, но сути его не понялъ и потому труситъ отступать отъ буквы урока. Совершенно точно также переводчица книги Холевiуса добросовѣстно предлагаетъ русскому юношеству книгу, рассчитанную на «наслѣдственное достоянiе нѣмецкаго юношества».

«Ваше сiятельство, мы опять вернулись къ русской литературѣ, и я позволяю себѣ напомнить Вамъ обстановку, при которой Вы выступили на литературное поприще своей статьей о земледѣлiи и землевладѣнiи. Учрежденная по иницiативѣ министра

117

государственныхъ имуществъ комиссiя для изслѣдованiя нынѣшняго положенiя сельскаго хозяйства только что окончила свои занятiя. Неизвѣстно еще, какое употребленiе сдѣлаютъ правительство и общество изъ собранныхъ комиссiей матерiаловъ, неизвѣстно даже, будетъ ли изъ нихъ сдѣлано вообще какое бы то ни было практическое употребленiе, или они будутъ просто приняты «къ свѣдѣнiю». Но, во всякомъ случаѣ, моментъ очень важный. Какъ практикъ, какъ человѣкъ дѣла, Вы это отлично понимаете и потому рѣшаете именно теперь печатать свою записку о земледѣлiи и землевладѣнiи. Вы рѣшаете печатать ее въ «Вѣстникѣ Европы». Опять таки шагъ въ высшей степени практическiй, дѣловой, искусный. «Вѣстникъ Европы» есть распространнѣйшiй изъ нашихъ литературно-политическихъ журналовъ. Онъ пользуется репутацiей солидности и умѣренности. Правда, записка Ваша такого рода, что со временъ покойной «Вѣсти» ничего подобнаго въ русской литературѣ не являлось. Правда, что въ своей статьѣ Вы нетолько воскресили духъ «Вѣсти», но даже исправили и дополнили его, ибо, сохранивъ его суть, отрѣшились отъ смѣшныхъ декламацiй гг. Скаратина и Юматова. Правда, что въ такомъ исправленномъ и дополненномъ видѣ духъ «Вѣсти» оказывается гораздо практичнѣе, дѣловитѣе, цѣлесообразнѣе и, слѣдовательно, вообще прiятнѣе для однихъ, опаснѣе для другхъ. Правда, наконецъ, что все это весьма мало согласуется съ программою «Вѣстника Европы», насколько она выяснилась въ теченiи восьмилѣтняго существованiя почтеннаго журнала. Но Вамъ до этого нѣтъ никакого дѣла. Какъ человѣку чуждому литературѣ, Вамъ – нѣтъ надобности до мнѣнiй и программы журнала, который Вы выбираете своимъ органомъ въ виду тѣхъ или другихъ практическихъ удобствъ. Честь русской литературы, ея задачи, обязанности, назначенiе для Васъ, можетъ быть, ничего не значатъ. Лейба Соломонзонъ выбралъ канунъ большого праздника, храмъ наиболѣе посѣщаемый и наиболѣе удобный въ акустическомъ отношенiи, священника наиболѣе сговорчиваго и либеральнаго…

«Ваше сiятельство, я знаю – вы непрiятно поражены моей аналогiей. Вамъ ненравится параллель между тѣмъ, что дѣлается въ храмѣ, и тѣмъ, что дѣлается въ русской литературѣ. И я совершенно понимаю Ваше негодованiе: Вы чужды литературѣ. Но я знаю, что Вы, кромѣ того, либеральны и, слѣдовательно, способны стать и на мою точку зрѣнiя. Храмъ русской литературы – храмъ загаженный, науки затянули его окна паутиной, онъ не разъ служилъ стойломъ для лошадей и ословъ. Но – вы знаете – «храмъ оставленный, все храмъ». Мнѣ, русскому писателю, - русскому писателю и только, - человѣку, рѣшившемуся жить и умереть въ литературѣ, простительна нѣкоторая слабость по отношенiю къ ней. Для меня – она храмъ, и

118

я добровольно сталъ однимъ изъ привратниковъ этого храма. Я показываю любопытнымъ посѣтителямъ, что вотъ здѣсь стояла еще недавно лошадь, здѣсь и до сихъ поръ стоитъ оселъ, котораго нѣтъ возможности выгнать. Храмъ загаженъ, но когда-то въ немъ молились, молится кое-кто и теперь, когда нибудь, - я вѣрю, - въ немъ будутъ молиться всѣ. Презирая существующую литературу, я глубоко чту литературу въ принципѣ. Вполнѣ раздѣляя мнѣнiе Ваше и «Вѣстника Европы», что и Лейба Соломонзонъ долженъ быть свободенъ, долженъ быть выслушанъ, долженъ имѣть свой храмъ, я, однако, никогда не пустилъ бы его объяснять въ моемъ храмѣ значенiе завтрашняго дня, особенно если это день – важный въ практическомъ отношенiи.

«Но Вы – практикъ и человѣкъ чуждый литературѣ. Поэтому съ Вами надо говорить иначе. Приведенныя соображенiя, несмотря на свою элементарность, оказываются слишкомъ сложными и высокими даже для литературныхъ дѣятелей по профессiи. Оставимъ храмъ въ покоѣ и будемъ смотрѣть на литературный органъ такъ, какъ Базаровъ смотрѣлъ на природу: будемъ видѣть въ немъ не храмъ, а мастерскую. Съ этой точки зрѣнiя окажется слѣдующее. Литературному органу трудно подобрать контингентъ работниковъ, безусловно солидарныхъ по всѣмъ вопросамъ науки и жизни. Особенно трудно это у насъ, какъ по недостатку людей, посвящающихъ себя литературѣ, такъ и потому, что вялость и мелкость нашей общественной жизни мѣшаютъ формированiю рѣзко опредѣленныхъ взглядовъ и мнѣнiй. Всегда найдется какая нибудь подробность, какая нибудь мелочь, относительно которой работники одной и той-же литературной мастерской болѣе или менѣе расходятся въ мнѣнiяхъ. Тѣмъ не менѣе, этому разногласiю долженъ существовать и въ дѣйствителньости всегда существуетъ извѣстный предѣлъ. Когда Прудонъ сталъ печатать у себя въ «Voix du Peuple» письма Бастiа о даровомъ кредитѣ, онъ объявилъ, что дѣлаетъ дѣло, небывалое въ лѣтописяхъ журналистики. При томъ-же онъ повелъ это небывалое дѣло такъ, что статьи Бастiа способствовали только выясненiю его, Прудона, собственныхъ мыслей. Такое отношенiе журналистики къ своему дѣлу вполнѣ естественно. Журналъ имѣетъ цѣлью распространенiе извѣстныхъ взглядовъ и освѣщенiе фактовъ прошедшаго, настоящаго и будущаго, природы и общества въ извѣстной точки зрѣнiя. Обязанность журналиста въ томъ только и состоитъ, чтобы направлять на факты опредѣленное освѣщенiе. Это освѣщенiе, совершенно независимо отъ его популярности или непопулярности, т.-е. отъ успѣха или неуспѣха журнала, естественно признается самимъ журналомъ освѣщенiемъ лучшимъ, единственно истиннымъ. Поэтому, если журналъ помѣщаетъ на своихъ страницахъ освѣщенiе извѣстныхъ важныхъ фактовъ, рѣзко отличающееся отъ его собственнаго, онъ, вообще говоря, не

119

знаетъ цѣли своего существованiя или, по малой мѣрѣ, относится къ ней крайне легкомысленно: онъ самъ себѣ наступаетъ на ногу. Въ русской литературѣ подобныя явленiя нерѣдки, и, если Вы станете на исключительно фаталистическую точку зрѣнiя причинъ и слѣдствiй, Вамъ станетъ ясно, что иначе и быть не можетъ. Дѣйствительно, мы, русскiе писатели, «не въ авантажѣ обрѣтаемся», мы – въ загонѣ. Нашихъ мнѣнiй не спрашиваютъ, не слушаютъ, знать не хотятъ. Конечно, если мы обличимъ Ямскую улицу въ нечистотѣ или Глазовъ мостъ въ ветхости, и особенно, если мы это сдѣлаемъ съ нѣкоторымъ паѳосомъ, - г. санктпетербургскiй градоначальникъ приметъ, вѣроятно, во вниманiе наше обличенiе и сдѣлаетъ соотвѣтственныя распоряженiя. Но на общiй ходъ русской жизни въ ея болѣе или менѣе глубокихъ основахъ литературный Jean qui rit имѣетъ столь-же мало влiянiя, какъ и литературный Jean qui pleure. Слѣдовательно, совершенно естественно такое, повидимому, ненормальное явленiе: мы, русскiе писатели, весьма серьёзно и добросовѣстно относимся къ нечистотѣ Ямской улицы и ветхости Глазова моста, - ибо мы въ этой области имѣемъ нѣкоторое влiянiе, - и весьма легкомысленно смотримъ на общiй ходъ русской жизни, ибо здѣсь мы – ничто. Естественно даже и то, что вся наша практическая философiя состоитъ въ умѣньи быть или казаться ничѣмъ. Такъ, практическая философiя побуждала Одиссея, въ извѣстномъ казусѣ въ пещерѣ Полифема, отвѣчать на вопросъ великана: кто ты? – «никто». Вамъ извѣстно, Ваше сiятельство, что, благодаря этому маленькому слову, Одиссей избѣжалъ большой опасности.

«Вамъ, человѣку занятому высшими государственными соображенiями, я не стану, конечно, разъяснять, что учрежденiе коммиссiи для изслѣдованiя состоянiя нашего сельскаго хозяйства, есть въ принципѣ фактъ весьма важный, затрогивающiй интимнѣйшiе интересы нашего отечества. Недаромъ Вы, человѣкъ совершенно чуждый литературѣ, выступили въ этомъ моментъ на литератуное поприще. Но общiй тонъ русской жизни таковъ, что неизвѣстно еще, отзовутся-ли какъ-бы то ни было на практикѣ положенiя, выработанныя коммиссiей. Что-же сказать о насъ, русскихъ писателяхъ? Намъ часто приходится тяжело. Но съ другой стороны, полюбуйтесь какъ намъ легко: что бы мы ни говорили, выходитъ такъ, что мы будто ничего не говоримъ. Значитъ, намъ нечего задумываться: говори что попало. Будь положенiе вещей иное, будь «Вѣстникъ Европы» увѣренъ, что онъ имѣетъ влiянiе, что къ его мнѣнiямъ прислушиваются, онъ несомнѣнно не помѣстилъ-бы у себя Вашей статьи, не рѣшился-бы проводить ее въ общественное сознанiе подъ своимъ обычнымъ флагомъ умѣреннаго либерализма и солидности.

«Но, Ваше сiятельство, это опять-таки точка зрѣнiя изслѣдователя причинъ и слѣдствiй, на которой мы условились не засиживатья. Несмотря на вышеизложенное, Вы имѣете полное

120

право сказать, что въ цѣпи причинъ и слѣдствiй, мы, русскiе писатели, имѣемъ все-таки возможность, а, слѣдовательно, и обязанность играть въ извѣстной мѣрѣ активную роль; что до извѣстной, по крайней мѣрѣ, степени мы сами создали и продолжаемъ создавать себѣ свое настоящее положенiе. Какъ моралистъ и публицистъ, Вы будете правы. Съ горечью, но съ полнымъ сознанiемъ Вашей правоты я отдаю въ Ваши руки русскую литературу. Я говорю Вамъ отъ ея имени: ты побѣдилъ, Галилеянинъ! Вы, человѣкъ чуждый литературѣ, своимъ первымъ шагомъ на литературномъ поприщѣ показали, что вы искуснѣе, смѣлѣе, добросовѣстнѣе насъ, литераторовъ по профессiи; что Вы лучше насъ знаете, чего Вы хотите, лучше насъ понимаете свои цѣли и задачи. Привѣтствую Васъ…

«Привѣтствую особенно Вашу смѣлость. Если Вы, въ часы досуга, просматривали кое-что изъ нашихъ многочисленныхъ писанiй, Вы безъ сомнѣнiя говорили себѣ: вотъ люди, которые боятся. Да, мы боимся. Чего? Вы скажете, – цензуры. Но это само собою разумѣется, и за это насъ по совѣсти винить нельзя. Главное, себя самихъ, своей мысли боимся. Ни одной мысли не смѣемъ довести до ея логическаго конца, ибо на каждомъ шагу насъ смущаютъ вопросы: не будетъ ли это слишкомъ либерально? слишкомъ консервативно? слишкомъ радикально? недостаточно либерально? недостаточно консервативно? и т. д., смотря по той яко бы партiи, къ которой мы себя причисляемъ. Оттого-то, Ваше сiятельство, Вы и встрѣчаете въ нашихъ писанiяхъ такъ часто знаменитую фразу: «можно не соглашаться, но должно признаться». Прибѣгая, въ свою очередь, къ этой удобной фразѣ, скажу и я: съ Вами можно не соглашаться, но должно признаться, что вы несравненно смѣлѣе насъ, набившихъ себѣ руку въ писанiи. Не моргнувъ глазомъ, не маскируясь какими бы то ни было жалкими словами и двусмысленностями, не боясь цензуры, совѣсти, Вы съ спокойствiемъ глубоко убѣжденнаго и кровно заинтересованного человѣка требуете революцiи и рекомендуете цѣлый рядъ практическихъ мѣръ, ведущихъ къ ея осуществленiю. Конечно, Вы не поете революцiонныхъ гимновъ, не кричите: auk armes, citoyens! Не Вы лучше чѣмъ кто нибудь знаете, что это ровно ничего значитъ. Въ одномъ мѣстѣ Вашей статьи говорится: «Тщетно противопоставлять какiе либо аргументы возраженiямъ, состоящимъ въ одномъ словѣ, особенно, если оно возбуждаетъ страхъ. Таково слово пролетарiатъ, и потому мы считаемъ неизлишнимъ по вопросу о пользѣ безземельныхъ работниковъ подвергнуть на размышленiе читателя слѣдующiя мысли о пролетарiатѣ. Пролетарiями въ Римѣ назывались тѣ безденежные люди, которые не входили ни въ одинъ изъ классовъ римской республики, такъ какъ не могли обогащать ее ничѣмъ, кромѣ размноженiя дѣтей (proles). Пролетарiатъ можно опредѣлить состоянiемъ зависимости. Онъ кажется нераздѣльнымъ съ

121

природою человѣка, обреченнаго ѣсть хлѣбъ свой въ потѣ лица. Состоянiе зависимости является при рожденiи человѣка, возобновляется при его старости и напоминаетъ о себѣ при его болѣзняхъ. Нѣтъ такого государства, въ которомъ бы не было людей непроизводительныхъ или производящихъ подъ влiянiемъ нужды. Даже въ нашемъ просвѣщенномъ вѣкѣ нѣтъ такого мѣста, гдѣ бы пролетарiатъ не существовалъ, и потому онъ кжется дѣйствительно нераздѣльнымъ съ общественною жизнью, по крайней мѣрѣ при всѣхъ испытанныхъ доселѣ формахъ ея». Ваше сiятельство, я, къ сожаленiю, не могу признать этого сочетанiя словъ и предложенiй удовлетворительнымъ въ граматическомъ отношенiи, ибо порусски нельзя «подвергать что либо на размышленiе» читателей. Но это, конечно, не бѣда, ибо Вы чужды литературѣ. Гораздно прискорбнѣе то обстоятельство, что означенное сочетанiе словъ и предложенiй неудовлетворительно въ отношенiи логическомъ. Если «пролетарiатъ можно опредѣлить состоянiемъ зависимости», а «состоянiе зависимости является при рожденiи человѣка, возобновляется при его старости и напоминаетъ о себѣ при его болѣзняхъ»; если это такъ, то Вы, графъ Орловъ-Давыдовъ, одинъ изъ крупнѣйшихъ русскихъ землевладѣльцевъ, родились пролетарiемъ, бываете имъ во время болѣзней и умрете пролетарiемъ, ибо я надѣюсь, что Вы доживете до глубокой старости. Въ извѣстномъ смыслѣ все это можетъ быть и вѣрно, но согласитесь съ тѣмъ, что къ предмету Вашей статьи, или, какъ говоритъ «Вѣстникъ Европы», «записки чисто практическаго характера», Ваше толкованiе слова пролетарiй не имѣетъ ровно никакого отношенiя. И вообще Ваши предложенiя практическихъ мѣропрiятiй на столько не ловки, послѣдовательны и цѣлесообразны, насоклько Ваши аргументы и попытки философскаго обоснованiя Вашихъ положенiй слабы и нелогичны. Тѣмъ не менѣе Вы не боитесь словъ; Вы такъ-ли, сякъ-ли пытаетесь найти имъ объясненiе независимо отъ ихъ ходячаго смысла. Вы поймете поэтому, что революцiя есть только противоположность эволюцiи, измѣненiе руководящихъ началъ общественной жизни въ противоположность ихъ дальшѣйшему развитiю. И съ этой философской точки зрѣнiя, Ваши цѣли глубоко революцiонны, равно какъ и предлагаемыя Вами мѣры. Руководящiя начала русской экономической жизни суть, какъ Вамъ извѣстно, общинное землевладѣнiе и порядокъ наслѣдованiя по системѣ раздѣла. Вы требуете майоратовъ и разрушенiя общины. Что можетъ быть революцiоннѣе этого! Вамъ случалось, коечно, слышать, что какiе-то нигилисты стремятся къ подрыванiю «основъ»; Вамъ случалось можетъ быть даже принимать участiе въ подобнаго рода бесѣдахъ. Но, Ваше сiятельство, если Ваши собесѣдники были такъ же умны, какъ Вы, Вы несомнѣнно уподоблялись римскимъ авгурамъ и другъ на друга безъ смѣха смотрѣть не могли. И какъ вамъ не смѣяться! Пока какiе-то

122

неумѣлые люди носятся съ Молешотомъ и дѣтскими фантазiями; пока одна часть литературы вопитъ, что эти люди подрываютъ основы, а другая мямлитъ свое: «можно не соглашаться, но должно признаться», - Вы выработываете широкiй революцiонный планъ и выдвигаете его въ удобнѣйшую минуту. Вы начинаете съ проекта революцiи экономической, потому что понимаете, что здѣсь именно бьется пульсъ общественной жизни. Но Вы на этомъ не останавливаетесь. Вы не скрываете, что обезземеленiе крестьянъ и майораты вамъ нужны, какъ средства сосредоточенiя политическаго значенiя въ рукахъ крупныхъ поземельныхъ собственниковъ. Еще разъ привѣтствую Васъ от имени пристыженной Вами литературы, привѣтствую вашу смѣлость, послѣдовательность, ловкость…

«Если наша литература склонна ставить заплатки, штопать бѣлыми нитками прорѣхи, вилять хвостомъ, объяснять, что можно не соглашаться, но должно признаться, - то Вы дѣйствуете совершенно наоборотъ. Вы спрашиваете, напримѣръ: «при какомъ порядкѣ вещей и распредѣленiи собственности болѣе всего обезпечивается благосостоянiе отечества: при обязательномъ-ли равенствѣ, или при сложившемся отъ вѣка неравенствѣ состоянiй?» Мы, русскiе писатели, не задаемъ себѣ такихъ прямыхъ вопросовъ, а если намъ ихъ задаетъ кто-нибудь другой, мы начинаемъ усиленно вилять хвостомъ и дотолѣ виляемъ, доколѣ не заметемъ самый слѣдъ какихъ бы то ни было убѣжденiй и мнѣнiй. Въ виду Вашего вопроса насъ будетъ смущать, съ одной стороны, опасность впасть въ радикализмъ, а съ другой стороны мы все-таки свыклись съ идеей справедливости, которой противно всякое неравенство. Вы – другое дѣло, Вы не смущаетесь и отвѣчаете прямо. Имѣя въ виду извѣстную практическую цѣль, Вы идете къ ней, перескакивая черезъ всевозможныя препятствiя и растаптывая все, что попадется на дорогѣ. Я особенно любуюсь на Васъ въ тѣ моменты, когда Вы топчете логику и справедливость. Замѣчательно, что эти двѣ вещи Вы топчете всегда съ разу, благодаря одной логической особенности Вашего ума. Вамъ совершенно чужда идея компенсацiи, равновѣсiя, такъ что механикъ из Васъ, навѣрное, вышелъ-бы очень плохой. Что касается до Васъ, какъ логика и политика, то я уже выше привел образецъ Вашихъ эквилибристическихъ упражненiй въ этихъ областяхъ. Пролетарiатъ есть состоянiе зависимости, а состоянiе зависимости присуще каждому человѣку, по крайней мѣрѣ, по временамъ въ силу законовъ природы, изъ чего слѣдуетъ, что пролетарiатъ необходимъ. Въ этомъ разсужденiи идея компенсациiи невыгодныхъ условiй, налагаемыхъ на насъ природою, совершенно упущена изъ вид. А вмѣстѣ съ тѣмъ тутъ растоптаны и логика и справедливость. Другой примѣръ:

«Всегда и вездѣ самымъ вѣрнымъ помѣщенiемъ капитала, не справедливости, считалось землевладѣнiе; съ другой

123

стороны, земледѣлiе или собственно сельское хозяйство есть самое рискованное предпрiятiе, ибо его успѣхъ зависитъ нетолько отъ тѣхъ условiй, которыя необходмы во всякомъ промышленномъ предпрiятiи, какъ, напримѣръ, большее или меньшее умѣнье, старанiе и опытность хозяина, но и отъ различныхъ климатическихъ и атмосферныхъ явленiй, какъ, напримѣръ, градъ, излишество или недостатокъ дождя, несвоевременные морозы и проч., которыхъ нетолько устранить, но даже предвидѣть нѣтъ невозможности».

«Обыкновенный смертный, изъ этой сравнительной выгодности землевладѣнiя и невыгодности земледѣлiя, вывелъ-бы необходимость ихъ слiянiя, ибо такимъ образомъ невыгоды одного компенсировались бы выгодами другого. Это былъ-бы выводъ, вопервыхъ, вполнѣ логичный, а вовторыхъ, удовлетворяющiй самымъ элементарнымъ требованiямъ справедливости. Вы рѣшаете дѣло иначе. Именно изъ того, что землевладѣнiе представляетъ самое вѣрное помѣщенiе капитала, а земледѣлiе есть предпрiятiе самое рискованное, Вы заключаете, что они должны быть оторваны другъ отъ друга. Я не понимаю возможности такого умозаключенiя, но преклоняюсь передъ нимъ, преклоняюсь передъ тою смѣлостью, съ которою вы топчете логику и справедливость. Вы глубоко послѣдовательны въ самой своей нелогичности и несправедливости. Когда вы видите какое бы то ни было нарушенiе равновѣсiя, вы заняты одною мыслью: прибавить нѣсколько гирь на ту чашку вѣсовъ, которая и безъ того перевѣшиваетъ. Вы не можете утерпѣть, у васъ руки чешутся. Если человѣкъ бываетъ по временамъ зависимъ, то вамъ не приходитъ въ голову какъ-нибудь хоть по возможности сгладить эту зависимость; Вы требуете расширенiя этой зависимости, ея упроченiя общественными учрежденiями. Когда вы разсуждаете о невозможности для крестьянъ улучшенныхъ способовъ земледѣлiя и рацiональнаго сельскаго хозяйства, какъ по ихъ бѣдности вообще, такъ и по недостаточности ихъ земельныхъ участковъ, - Вамъ не приходитъ въ голову такая задача: нельзя-ли тѣмъ или другимъ способомъ увеличить размѣры крестьянскаго землевладѣнiя и дать крестьянамъ возможность приложить къ дѣлу улучшенные способы земледѣлiя. Задача это, конечно, не легкая, но воплнѣ достойная вашего просвѣщеннаго ума. Но вы именно изъ бѣдности мужика выводите необходимость отнять у него и то, что у него есть, - землю. За послѣднее время у насъ было много говорено о податной реформѣ. Вы не касаетесь этого предмета, но съ почтенiемъ цитируете, между прочимъ, слѣдующiя слова орловскаго землевладѣльца г. Краинскаго: «несостоятельность экономическаго устройства освобожденныхъ крестьянъ вызвала возгласы гуманистовъ не противъ ложнаго прицнипа, на которомъ оно основано, но противъ мнимой обременительности крестьянскихъ платежей».

«Ваше сiятельство, это – нѣчто болѣзненное. Это – признаки

124

нелогичности и несправедливости, ненависти къ равновѣсiю. Въ жизни съ Вами должны или по крайней мѣрѣ могутъ случиться удивительнѣйшiе казусы: дѣло можетъ дойти до того, что Вы отнимете костыль у хромого; выколете глазъ у кривого, или, отнявъ у нищаго бренчащiя въ его кошелкѣ семь съ половиной копѣекъ, вручите ихъ владѣльцу того дома, на тротуарѣ котораго нищiй играетъ на осиплой шарманкѣ народный гимнъ. И когда у Васъ потребуютъ объясненiя Вашихъ дѣйствiй, Вы напишите записку чисто практическаго характера, въ которой будутъ развиваться и доказываться слѣдующiе тезисы: этотъ человѣкъ хромъ, слѣдовательно костыль у него долженъ быть отнятъ; этотъ другой человѣкъ кривъ, а потому надлежитъ выколоть ему и другой глазъ; этотъ третiй человѣкъ нищъ, вслѣдствiе чего у него должны быть отняты семь съ половиной копѣекъ. Когда статья будетъ написана, давайте ее намъ, мы напечатаемъ и даже осыплемъ Васъ любезностями. Пусть Вы нелогичны, пусть Вы топчете справедливость, пусть Вы даже русскую грамматику плохо знаете, - въ Васъ есть одна черта, къ которой мы не можемъ относиться безъ глубочайшаго уваженiя: Вы знаете, чего Вы хотите. Мы не знаемъ, а потому примите увѣренiе въ искренности моего къ вамъ уваженiя.

Н. М.