Z. Журналистика. О пользѣ полемическихъ статей. Примѣры пользы полемики. Полемическія статейки майской книжки «Русскаго Вѣстника». «Нужна ли намъ литература?» ст. г. А. Игривость г. Любимова. Еще разъ г. Болеславъ Маркевичъ // Санктъ-Петербургскiя Вѣдомости. 1873. № 149. 2 iюня.

ЖУРНАЛИСТИКА.

О пользѣ полемическихъ статей. — Примѣры пользы полемики. — Полемическія статейки майской книжки «Русскаго Вѣстника». — «Нужна ли намъ литература?» ст. г. А. — Игривость г. Любимова. — Еще разъ г. Болеславъ Маркевичъ.

Майская книжка «Русскаго Вѣстника», вопреки обычному характеру этого журнала, преисполнена полемики, изобличеній. Полемика открывается статьей «Нужна ли намъ литература?», направленной противъ петербургской журналистики вообще, и противъ г. Пыпина въ частности. Затѣмъ слѣдуетъ «трилогія» г. Любимова, въ которой почтенный профессоръ, потерпѣвшій недавно сильное крушеніе, какъ членъ университета и какъ ученый, старается кое-какъ исправить поврежденныя паруса и спасти своихъ разоблаченныхъ практическихъ стремленій и своей сконфуженной учености. За г. Любимовымъ выступаетъ храбрый паладинъ г. Болеславъ Маркевичъ, обороняя свою прекрасную Дульцинею, «рогатую» Марину, отъ моихъ ужасныхъ клеветъ на нее и на него, г. Маркевича. За храбрымъ паладиномъ, взаключеніе, слѣдуетъ полемическая страничка, неизвѣстно отъ кого исходящая — отъ редакціи «Вѣстника», или отъ г. Куторги — страничка имѣющая, если такъ можно выразиться, видъ полемическаго вздоха въ пользу вышеупомянутаго маститаго дѣятеля науки. Всѣ эти четыре полемическія статейки довольно кратки, нѣсколько темны, но тѣмъ не менѣе въ своемъ родѣ очень любопытны, достойны нѣкотораго вниманія и нѣкотораго комментарія. Комментаріемъ я не замедлю; но прежде позвольте слова два о полезномъ значеніи всякихъ полемическихъ статей въ журналистикѣ.

Обыкновенно полемическія статьи не пользуются одобреніемъ какъ публики, такъ ровно и журнальныхъ органовъ, хотя первая постоянно поглощаетъ съ жадностью подобнаго рода статьи, а вторые пользуются полемикой, какъ оживительнымъ средствомъ. Не знаю, на сколько полемика средство оживительное; но нѣтъ никакого сомнѣнія, что она — самое лучшее разоблачительное средство. Въ полемическихъ изліяніяхъ весьма ярко и выразительно разоблачается настоящая сущность того или другаго журнала, того или другаго писателя. Случается нерѣдко, что журналъ или писатель по цѣлымъ годамъ считаются весьма серьозными и дѣльными, таящими въ себѣ нѣчто вѣское и основательное, и вдругъ, по поводу какого-нибудь полемическаго столкновенія, они выясняютъ себя въ самое короткое время такою наглядною пустотой и такимъ нагляднымъ легкомысліемъ, что публика только удивляется, какъ это до-сихъ-поръ она не замѣчала этихъ качествъ въ журналѣ или въ писателѣ. Блистательные примѣры подобныхъ внезапныхъ разоблаченій въ полемикѣ мы видѣли и прежде, и даже весьма недавно. Припомнимъ два-три такихъ примѣра, относящіеся, такъ сказать, къ древней, средней и новой исторіи послѣдняго періода нашей журналистики, начало котораго, какъ всѣмъ извѣстно, полагается съ тѣхъ дней,

«Когда Россія съ умиленіемъ

Внимала звукамъ Щедрина,

И разсуждала съ увлеченіемъ,

Полезна палка, иль вредна?

Когда возгласы раздавались,

Чтобъ за людей считать жидовъ…» и пр.

Примѣръ первый. Кто не помнитъ, какими либеральными считались г. Катковъ и его «Вѣстникъ» именно въ эти блаженные дни разсужденій о вредѣ и пользѣ палки? Либерализмъ ихъ въ то время, впродолженіе нѣсколькихъ лѣтъ, казался не только безукоризненнымъ, но даже нѣсколько опаснымъ. Такое мнѣніе публики о г. Катковѣ и его «Вѣстникѣ» длилось до той поры, пока не появился цѣлый рядъ статей, въ родѣ «Старые и новые боги», «Къ какой мы принадлежимъ партіи» и др., которыя быстро и необыкновенно основательно разоблачили либерализмъ г. Каткова и его журнала. Публика уразумѣла калибръ этого либерализма и его настоящія качества. Г. Катковъ вылился въ полемическихъ порываніяхъ весь, онъ предсталъ въ своемъ настоящемъ видѣ, безъ тѣхъ украшеній, какими столь долго прикрывалъ себя.

Примѣръ второй. Гг. Благосвѣтловъ и Антоновичъ считались одно время украшеніемъ и силами журналистики радикальнаго оттѣнка. Почему считалось — неизвѣстно. Заслуги и того, и другаго были фиктивны. Г. Благосвѣтловъ выставлялъ свое редакторское имя на обложкѣ «Русскаго Слова» своимъ успѣхомъ обязаннаго отнюдь не ему; г. Антоновичъ числился въ категоріи первыхъ лицъ редакціи тогдашняго «Современника», хотя послѣдній въ то время склонялся подъ-гору и, конечно, г. Антоновичъ только способствовалъ этому склоненію, а не препятствовалъ ему своимъ, далеко не первокласснымъ, публицистическимъ дарованіемъ. Несмотря на все это, повторяю, гг. Благосвѣтловъ и Антоновичъ въ глазахъ читающаго большинства были, въ нѣкоторомъ родѣ, столпами радикализма, выдающимися людьми. Дѣло шло такимъ образомъ до несчастной полемики «Современника» съ «Русскимъ Словомъ». Въ этой полемикѣ, въ какіе-нибудь два-три пріема, оба публициста выяснились на-чисто, до самой сути. Оказалось, что г. Благосвѣтловъ не радикальный столпъ, а только сочинитель грубыхъ и не умныхъ фразъ забористо-семинарскаго свойства; оказалось, что г. Антоновичъ только сочинитель ругательныхъ выраженій, въ родѣ знаменитой «швали», и плохихъ остротъ, въ родѣ остроты о «бутербротахъ съ г. Благосвѣтловымъ». Такъ уяснились оба эти мужа въ полемикѣ, и въ этомъ объясненномъ видѣ они остались до нашихъ дней.

Примѣръ третій. Существовалъ на бѣломъ свѣтѣ извѣстный философъ г. Михайловскій. Философствовалъ онъ до того серьозно и премудро, что даже Европу отъ увлеченія крайностями дарвинизма воздерживалъ, хотя, кажется, впрочемъ, не воздержалъ. Публика долго считала его настоящимъ философомъ. Да что публика! Я самъ, читатель, грѣшный человѣкъ, думалъ, что онъ подаетъ надежды сдѣлаться со временемъ (лѣтъ этакъ черезъ тридцать) россійскимъ любомудромъ. И какъ было не ошибиться публикѣ и мнѣ: какимъ языкомъ мудренымъ писалъ г. Михайловскій! Просто «птичьимъ» языкомъ, какъ выражался профессоръ Перевощиковъ о статьяхъ русскихъ гегеліанцевъ сороковыхъ годовъ. Бывало, что ни статья у г. Михайловскаго, то недосягаемая кладезь философіи: безпрестанно встрѣчались «словечка» въ родѣ: дифференцированіе, гомологическій, интегрированіе, аггрегатъ, ассимилируя, гипотетическій, функція, коллективный, спеціализируютъ, молекулы, почкованіе, и проч., и проч.1 Читатели смущались этими учеными «словечками» и невольно подумывали про себя: «У, у! вотъ должно быть «голова, какихъ на свѣтѣ мало». Дѣло шло прекрасно. Г. Михайловскій довольно долго пускалъ публикѣ пыль въ глаза своимъ философствованіемъ. Но въ одно, кажется майское или апрѣльское утро, нашему философу  злой рокъ внушилъ мысль вступить въ полемику съ «СПб. Вѣдомостями». И что же?  Не прошло какихъ-нибудь двухъ мѣсяцевъ, какъ философъ разоблачился въ полной мѣрѣ передъ публикою и оказался отнюдь не философомъ, а только самолюбивымъ школьникомъ-фельетонистомъ. Лягушка, раздувшаяся въ вола, лопнула въ полемической натугѣ, и однимъ журнальнымъ шарлатаномъ, однимъ публицистически-философскимъ актерствомъ, стало меньше. Вотъ какъ бываетъ полезна полемика, вотъ какое значеніе она имѣетъ! А меня, помнится, одинъ органъ упрекалъ, зачѣмъ я подвелъ г. Михайловскаго на полемику, зачѣмъ я употреблялъ нѣкоторыя полемическія коварства, чтобъ донести его до разоблаченія передъ публикою его сути. Изъ всѣхъ коварствъ, по моему, полемическія — самыя дозволительныя: они ведутъ къ обнаруженію истинной сущности противника.

Приведенные примѣры совершенно достаточно убѣждаютъ насъ въ пользѣ и значеніи полемики. Изъ нихъ видно, что полемика ведетъ къ истинѣ, а истина, какова бы она ни была, хотя бы даже самая некрасивая, во всякомъ случаѣ полезнѣе самыхъ блистательныхъ обмановъ. Вотъ почему, имѣя въ виду, что полемическія статьи каждаго журнала и писателя являются зеркаломъ, отражающимъ его физіономію, на нихъ слѣдуетъ обращать вниманіе даже тогда, когда онѣ незначительны. Вотъ почему я не могу обойти молчаніемъ полемику майской книжки «Русскаго Вѣстника» и долженъ подвергнуть ее хотя поверхностному разсмотренію.

Полемика, какъ я сказалъ выше, начинается статьей г. А.: «Нужна ли намъ литература?». Уже одно заглавіе этой статьи даетъ достаточное понятіе о ея смыслѣ. Возможна ли въ самомъ дѣлѣ въ литературномъ журналѣ постановка такого страннаго вопроса: нужна ли намъ литература. Помнится, въ передовой статьѣ одной газеты ставился и разрѣшался влпросъ: «Одно ли коннозаводство нужно Россіи?» До-сихъ-поръ я считалъ этотъ вопросъ самымъ страннымъ изъ всѣхъ напечатанныхъ вопросовъ; но вотъ является вопросъ еще болѣе удивительный. Вникая въ статью, задавшуюся разсмотрѣніемъ нелѣпаго и немыслимаго вопроса, до самаго ея конца не понимаешь, въ чемъ суть дѣла, о какой литературѣ говоритъ авторъ, и только въ самомъ концѣ находишь темный намекъ, объясняющій отчасти дѣло. Дѣло оказывается въ томъ, что авторъ желаетъ убѣдить насъ — въ чемъ бы вы думали? — въ томъ, что намъ нужна литература… гг. Стебницкихъ, Авсѣенковъ, Маркевичей, вообще всѣхъ тѣхъ беллетристовъ, которые ютятся въ «Русскомъ Вѣстникѣ», что только произведенія этихъ господъ и есть настоящая литература, что ее желаетъ погубить петербургская журналистика, тогда какъ въ ней, въ этой настоящей литературѣ, и есть все наше спасеніе. Мысль эта нигдѣ не высказана прямо, гг. Авсѣенки, Стебницкіе и Маркевичи нигдѣ не названы по имени, но дѣло въ статьѣ, какъ сейчасъ увидимъ, идетъ именно о нихъ, а не о комъ другомъ.

Статья начинается съ заявленія, что современная печать, а именно печать петербургская, съ одной стороны отличается страшной ненавистью къ настоящимъ талантамъ: всякое талантливое имя въ литературѣ она, будто бы, старается забросать грязью: противъ возникающихъ дарованій она устраиваетъ настоящую травлю,  полную необузданной злобы и ожесточенія, съ другой стороны, петербургская печать имѣетъ 

необыкновенную нѣжность къ бездарностямъ, которыхъ она постоянно возвеличиваетъ, что мы видимъ будто бы на примѣрахъ покойнаго Рѣшетникова и г. Глѣба Успенскаго. И замѣтьте, что петербургская печать не простыхъ бездарностей возвеличиваетъ, а такихъ, которыя «выражаютъ отрицаніе выработанныхъ цивилизаціей пріемовъ и принциповъ». Беллетристъ, «воспитанный на вѣчныхъ законахъ искусства и владѣющій идеалами, не можетъ разсчитывать на благосклонность печати», а, напротивъ, «писатель, отказавшійся отъ основныхъ требованій художественной литературы, лишенный идеаловъ, вяжущій свои страницы изъ скучныхъ, каррикатурныхъ и далекихъ отъ натуры сценъ, съ увѣренностью можетъ положиться на покровительство журналистики». На воспитанника «вѣчныхъ законовъ искусства» обрушивается «необузданная злоба и площадная брань» печати; на писателя, «лишеннаго идеаловъ», обрушиваются ея необузданныя лобзанія и привѣтствія. Если воспитанникъ «вѣчныхъ законовъ» въ своемъ романѣ обнаружитъ «богатство драматическаго интереса и внѣшняго содержанія», печать сейчасъ кричитъ, что это «дюмасовщина», «поползновеніе польстить низшимъ кругамъ полуобразованной публики»; если онъ проводитъ «нравственную» и общественную тенденцію, то оная извращается печатью «до степени инсинуацій и литературнаго доноса», и т. д. При такомъ ужасномъ поведеніи петербургской печати, «воспитанникамъ вѣчныхъ законовъ» приходится «пробиваться единственно силою своего таланта» сквозь «брань и наговоры» мстительнаго врага ихъ — современной критики; литературная дѣятельность для нихъ «утрачиваетъ свою заманчивую сторону» и становится «тернистымъ путемъ».

Вотъ какова, читатель, эта петербургская печать, вотъ какова современная критика! Не правда-ли, все это ужасно: бездарности прославляются, истинные таланты поругиваются, критикъ имъ мститъ и аттестуетъ ихъ передъ публикой самымъ позорнымъ образомъ. Въ самомъ дѣлѣ, должно быть, при такомъ положеніи бѣднымъ талантамъ приходится жутко, а бездарностямъ — сущій праздникъ! Кто же, однако, эти бездарности? кто эти таланты? какая это такая петербургская печать и критика? Авторъ статейки «Вѣстника» не указываетъ этого, не называетъ именъ; но я сдѣлаю за него нѣкоторыя указанія, назову имена, и, кажется, это будутъ подлинныя имена тѣхъ талантовъ, изъ-за которыхъ распинается скромный полемистъ «Вѣстника».

Относительно бездарностей, возносимыхъ петербургскою критикой, мы имѣемъ маленькій намекъ автора: эти бездарности — Рѣшетниковъ и г. Глѣбъ Успенскій. Изъ двухъ названныхъ писателей безпорной похвалой петербургской критики почтенъ былъ только покойный Рѣшетниковъ: крупное, сильное и самобытное дарованіе этого писателя, такъ рано похищеннаго смертью, было признано критикою «Отеч. Зап.», «Дѣла», «Вѣстника Европы» и, наконецъ, «СПб. Вѣдомостей». Какъ бы ни распинались катковскіе полемисты, какіе бы ни дѣлали они намеки о грубости и дикости таланта Рѣшетникова, но, конечно, его «Подлиповцы» и романъ «Гдѣ лучше?» — такія вещи, передъ которыми всѣ плоды гг. Стебницкихъ, Авсѣенковыхъ, Маркевичей и тому подобныхъ беллетристовъ «Вѣстника» — вещи, писанныя лишь для процесса чтенія. Картины народной жизни, вызванныя правдивымъ перомъ Рѣшетникова во всей ихъ простотѣ и первобытности, останутся навсегда имѣющими крупное значеніе для изученія народа. Нѣкоторыя изъ этихъ картинъ, дѣйствительно грубоватыхъ по живописи, составляютъ тѣмъ не менѣе цѣнный вкладъ въ нашей художественной литературѣ  и стоятъ на ряду съ лучшими произведеніями первыхъ мастеровъ. Это мнѣніе не друзья Рѣшетникова «прокричали», какъ говоритъ у Гоголя одно лицо — это мнѣніе общее, мнѣніе столько же публики, сколько критики, и мнѣніе это, конечно, справедливо и ни мало не преувеличено. Что касается г. Глѣба Успенскаго, то его прославленіе петербургской печатью существуетъ только въ воображеніи полемистовъ «Вѣстника». Одинъ петербургскій журналъ — именно тотъ, гдѣ печатаетъ свои вещи г. Глѣбъ Успенскій — пытался придать этому беллетристу не подобающее ему значеніе; другіе же всѣ о немъ отозвались довольно умѣренно и совершенно сообразно съ его заслугами. Такъ, «Вѣстникъ Европы» высказался о г. Глѣбѣ Успенскомъ, какъ о дарованіи въ своей сферѣ небезъинтересномъ, но довольно мелкомъ и неразвитомъ; «Дѣло» отозвалось въ томъ же родѣ, и даже еще менѣе лестно для г. Успенскаго; въ «Петербургскихъ Вѣдомостяхъ» не разъ о немъ выражалось мнѣніе, подходящее къ мнѣнію «Вѣстн. Европы». Стало быть никто, исключая «Отеч. Зап.», въ петербургской критикѣ этого писателя не возносилъ. Дарованіе его было признано всѣми, потому что именовать его бездарностью такъ же странно, какъ именовать гг. Маркевичей и Авсѣенковыхъ геніями; но предѣлы этого дарованія указаны были критикою довольно вѣрно; дарованіе это было признано очень и очень скромнымъ. Опять-таки про такую оцѣнку приходится сказать, что это не кумовская, не кружковая оцѣнка; публика, т. е. читающее меньшинство, думаетъ о г. Успенскомъ приблизительно въ этомъ же родѣ.

Итакъ, тѣ яко бы бездарности, которыя лживо возносятся и возвеличиваются петербургскою критикой, оказываются на дѣлѣ, во-первыхъ, вовсе не бездарностями, и, во-вторыхъ, далеко не вознесенными, а только поставленными на подобающія имъ мѣста. Теперь посмотримъ, какіе же беллетристическіе таланты нашихъ дней съ «необузданной злобой» преслѣдуются петербургской критикой. Я думаю, ошибки не будетъ, если мы скажемъ, что эти таланты — гг. Стебницкій, Крестовскій, Авсѣенко, Маркевичъ и прочіе беллетристы «Русскаго Вѣстника». Кто же, въ самомъ дѣлѣ, пишетъ романы съ внѣшнимъ «драматическимъ» содержаніемъ? Гг. Стебницкій и Крестовскій, у которыхъ во всякомъ романѣ непремѣнно оказывается по нѣскольку убійствъ и разныхъ другихъ ужасныхъ преступленій. Чьи произведенія отличаются «идеалами» и «нравственными» тенденціями? Конечно, гг. Авсѣенко, Маркевича и другихъ, ихъ же имена ты, Господи, вѣси. Надъ этими то великими талантами, надъ этими «воспитанниками вѣчныхъ законовъ искусства, владѣющими идеалами», потѣшается петербургская критика, ихъ то великое значеніе она отвергаетъ и не хочетъ признать, не смотря даже на то, что ихъ произведенія одобряются, по заявленію автора статьи «Вѣстника», сидѣльцами книжныхъ лавокъ (см. стр. 422). Какое ужасное преступленіе со стороны петербургской критики, какая грубая закоснѣлость въ несправедливой и возмутительной оцѣнкѣ «цвѣта и надежды» современной русской литературы!

Да, читатели, что бы тамъ ни говорила петербургская лживая и кумовская критика, а въ современной литературѣ только и имѣютъ значеніе эти таланты. Они составляютъ «молодую художественную школу», «плеяду молодыхъ талантовъ», которая народилась по прямой линіи — отъ кого вы полагаете? — отъ Ореста Сомова? Каменскаго? Кузмичева? — нѣтъ, отъ самого Пушкина!! Да мало того, что эта молодая школа народилась отъ Пушкина и сохраняетъ его традиціи: ея писатели «захватываютъ общественный интересъ глубже и шире, чѣмъ это было доступно писателямъ сороковыхъ годовъ», т. е. Тургеневу, Гончарову, напримѣръ. Если вы до-сихъ-поръ этого не знали, читатель, и никакъ не ожидали, то познакомьтесь съ полемической статейкой «Вѣстника»: тамъ это все объяснено, хотя очень осторожно и тонко, и безъ указанія на имена, вѣроятно, потому, что указывать было бы уже черезъчуръ смѣшно. Въ самомъ дѣлѣ, вы только вообразите себѣ, читатель, такое сопоставленіе: Пушкинъ, великій Пушкинъ въ корнѣ родословнаго дерева, на которомъ красуются такіе потомки, какъ г. Стебницкій, г. Авсѣенко, г. Крестовскій, г. Маркевичъ! Память Пушкина не разъ довольно грубо оскорблялась въ нашей журналистикѣ; но, признаюсь, мнѣ не случалось читать ничего болѣе оскорбительнаго для великаго поэта, какъ это навязываніе ему въ потомство подобныхъ беллетристическихъ дѣтей. И что всего хуже — это оскорбленіе дѣлается не только подъ видомъ уваженія къ Пушкину, но даже подъ видомъ защиты отъ оскорбленій, которыя будто бы стремится нанести великому поэту петербургская печать, въ лицѣ г. Пыпина. Право, не знаешь, что и подумать, читая подобныя вещи!

Любопытно было бы знать, кѣмъ написана эта статейка «Вѣстника?» Кто этотъ таинственный г. А? Не господинъ ли Авсѣенко? Если не онъ, то во всякомъ случаѣ я крѣпко подозрѣваю, что это кто-нибудь изъ талантливой «плеяды». Подозрѣваю я это потому, что у писателей «плеяды» существуетъ уже давнымъ давно манера восхвалять въ печати самихъ себя черезъ кого-либо изъ товарищей «плеяды», или даже и лично. Мнѣ говорили, что въ «Русскомъ Мірѣ» гг. Стебницкій-Лѣсковъ и Авсѣенко постоянно восхваляютъ другъ друга: въ одномъ фельетонѣ г. Стебницкій-Лѣсковъ напишетъ, что романъ г. Авсѣенко «Изъ-за земныхъ благъ» превосходная вещь; въ другомъ г. Авсѣенко напишетъ, что «Соборяне», по художественности, произведеніе чуть ли не великое. Такъ это у нихъ тамъ и идетъ круговая порука: я тебя похвалю, облагодѣтельствую, а ты меня; и не совѣстятся передъ публикой ни мало. Мало того, что хвалятъ одинъ другаго: сами себя начинаютъ хвалить. Объ этомъ недавно г. Достоевскій въ «Гражданинѣ» напечаталъ статейку (подъ заглавіемъ «Ряженый»), въ которой недвусмысленно даетъ понять, что г. Стебницкій-Лѣсковъ въ «Русскомъ Мірѣ» написалъ похвалу своему роману, подъ псевдонимомъ священника Касторскаго. Въ этой похвалѣ авторъ «Некуда» такъ-таки и прописалъ буквально, что его романъ «Соборяне» «написанъ хорошо, художественно и съ знаніемъ дѣла». Вотъ какъ заботятся и ревнуютъ о себѣ дѣятели «плеяды». Мудрено-ли, что они сами себя въ «Вѣстникѣ» начинаютъ производить отъ Пушкина и доказать, что они — единственные таланты современной беллетристики?

Полемика г. Любимова противъ гг. Усова, Герье и Бредихина отличается нѣкоторой игривостью и… и больше ничѣмъ. Г. Любимовъ, я думаю, самый игривый ученый въ мірѣ. Онъ игривъ всегда, въ какое бы положеніе его ни поставили противники. Г. Герье, напримѣръ, доказываетъ г. Любимову, что онъ обнаруживаетъ довольно предосудительныя поползновенія въ своемъ «Мнѣніи по поводу пересмотра устава университетовъ»; г. Любимовъ на это ничего не возражаетъ, а предается печатно игривости, да еще разсказываетъ разныя сплетни. Г. Бредихинъ подробно изьясняетъ г. Любимову, что онъ обнаруживаетъ въ своей научной дѣятельности, съ одной стороны, такъ-сказать, недостатокъ свѣдѣній, а съ другой, такъ-сказать, научное шарлатанство; г. Любимовъ нимало не смущается, и опять-таки впадаетъ въ игривость. Да вѣдь какъ еще играетъ-то почтенный профессоръ! «Г. Бредихинъ, говоритъ онъ въ своемъ возраженіи, противъ меня предпринималъ все, что могъ: теперь ему остается только «переложить (его возраженіе) въ стихи, положить на музыку, и поразить меня еще разъ обличительнымъ сонетомъ или телескопъ-полькой». Какое легкое остроуміе у г. Любимова! Какой игривый, завидно-веселый духъ!

Г. Маркевичъ до того огорчился моей насмѣшкой надъ его рогатой «Мариной», что никакъ не можетъ успокоиться до-сихъ-поръ. Мало того, что онъ напечаталъ въ «Русскомъ Мірѣ» цѣлый фельетонъ, исполненный курьознѣйшихъ признаній о томъ, какъ онъ у старьевщиковъ отыскалъ альманахъ «Комету Бѣлы» — онъ повторяетъ объ этомъ еще разъ въ «Вѣстникѣ», онъ сугубо увѣряетъ и клянется, что его «Марина» не похожа ни на одну изъ героинь повѣсти г. Ореста Сомова. Эти увѣренія онъ расточаетъ для «уважаемыхъ лицъ», которыхъ мое «показаніе» о сходствѣ дарованія г. Маркевича и Сомова «могло бы привести въ смущеніе». Я принужденъ повторить г. Маркевичу еще разъ, что онъ напрасно безпокоится объ этомъ случаѣ: «уважаемыя лица», да и всякія другія, отнюдь не смутятся моимъ «показаніемъ», ибо они знаютъ не хуже меня, что всѣ посредственности сходны между собою своею посредственностью, и что въ этомъ отношеніи ихъ произведенія можно приравнивать одно къ другому очень легко. Я, между прочимъ, обѣщалъ, что первую повѣсть, которую создастъ г. Маркевичъ, сравню съ «Бѣднымъ Егоромъ» и докажу, что еще невѣдомые плоды творчества г. Маркевича уже заранѣе предвосхищены посредственнымъ авторомъ «Егора», жившимъ чуть ли не цѣлымъ столетіемъ ранѣе творца рогатой «Марины». Г. Маркевичъ понимаетъ, что параллель его будущаго чада съ «Егоромъ» будетъ очень забавна; онъ боится этой параллели и спѣшитъ заранѣе откреститься отъ нея предъ публикой. Но усилія его напрасны! 

О другихъ статьяхъ «Вѣстника» — въ слѣдующемъ фельетонѣ.

Z.

1 Кстати замѣчу по поводу щегольства школьными иностранными терминами, превращающими русскую рѣчь въ какую-то тарабарскую грамоту, что лучшіе наши публицисты никогда не злоупотребляли въ этомъ отношеніи. Почитайте Бѣлинскаго, Добролюбова и др.: въ самыхъ серьозныхъ статьяхъ, трактующихъ о самыхъ серьозныхъ предметахъ, вы встрѣчаете большую умѣренность въ иностранно-россійскихъ словахъ. Эти люди мыслили ясно, потому и изложеніе ихъ ясно и выражается чистымъ русскимъ языкомъ. За то, напротивъ, всѣ отечественныя журнальныя посредственности отличаются мудренымъ «птичьимъ» писаніемъ. Они нарочно умащиваютъ свои статьи всякими неудобопроизносимыми терминами, полагая, что это придастъ ихъ писаніямъ необыкновенную ученость и солидность. За неимѣніемъ настоящей серьозной мысли, посредственности думаютъ своей мыслительной путаницѣ сообщить премудрый видъ изысканными словами.