Z. Журналистика. Нѣчто о «великомъ словѣ» и великомъ пророкѣ, его возвѣстившемъ. Полное воскресеніе въ журналистикѣ вопроса о призваніи варяговъ. «Переговоры кн. Меншикова въ Константинополѣ», г. Богдановича. «Практическая философія XIX вѣка», г. А. Б. «Странники или бѣгуны», г. Розова («Вѣстникъ Европы», январь). Очистительное значеніе каторги и нервически-выкликательные фельетоны г. Ѳ. Достоевскаго («Гражданинъ», №№ 1, 2 и 3) // Санктъ-Петербургскiя Вѣдомости. 1873. № 20. 20 января.
ЖУРНАЛИСТИКА.
Нѣчто о «великомъ словѣ» и великомъ пророкѣ, его возвѣстившемъ. — Полное воскресеніе въ журналистикѣ вопроса о призваніи варяговъ. — «Переговоры кн.Меншикова въ Константинополѣ», г. Богдановича. — «Практическая философія XIX вѣка», г. А. Б. — «Странники или бѣгуны», г. Розова («Вѣстникъ Европы», январь). — Очистительное значеніе каторги и первически-выкликательные фельетоны г. Ѳ. Достоевскаго («Гражданинъ», №№ 1, 2 и 3).
Знаете ли вы — начну я, какъ началъ Гоголь извѣстное описаніе украинской ночи, — знаете ли вы «величайшее слово» современной образованности, въ которомъ свѣтитъ «заря новаго періода міровой культуры»? Знаете ли вы, кѣмъ произнесено это слово? Нѣтъ, вы не знаете этого величайшаго слова; нѣтъ, вы не знаете россійскаго пророка, который произнесъ это величайшее слово! Всмотритесь въ первый нумеръ «Гражданина» князя Мещерскаго и г. Достоевскаго, и вы тамъ увидите это величайшее слово, вы тамъ найдете имя великаго россіянина, повѣдавшаго его міру. Вотъ это слово, по свидѣтельству «Гражданина»; приготовьтесь его выслушать съ благоговѣйнымъ трепетомъ:
«Не постиженіе внѣшняго міра, а именно постиженіе внутренняго, насъ самихъ, есть высочайшая цѣль какъ науки, такъ и всей образованности, не естествознаніе, а наука о духѣ (исторія)!»
«Вотъ оно это величайшее слово высшей до-сихъ-поръ образованности», продолжаетъ «Гражданинъ» съ паѳосомъ, «и это великое слово произносятъ среди насъ, среди нашего полнѣйшаго шатанія и растлѣнія, ученый, который повидимому, особенно былъ бы расположенъ къ дѣтски-сангвиническимъ бреднямъ матеріализма». Да, это слово говоритъ «намъ русскій математикъ и натуралистъ, магистръ зоологіи, мыслитель и публицистъ», г. Н. Страховъ!
Конечно, для насъ съ вами, читатель, какъ и для «Гражданина», не подлежитъ сомнѣнию знаменательность этого «великаго слова», равно какъ и знаменательность того обстоятельства, что оно исходитъ изъ устъ г. Страхова. Эта знаменательность носитъ на себѣ даже нѣчто чудесное, мистическое. Современный магистръ зоологіи произноситъ торжественно, что прежде всего необходимо познать самого себя. Чего-нибудь да стоитъ же додуматься до столь новой и колоссальной истины! Правда, эта истина была извѣстна еще греческимъ философамъ и едва-ли не у нихъ заимствована послѣднимъ учителемъ чистописанія, г. Дмитріемъ Шаминымъ, прописи котораго считаются въ наши дни лучшими. Но чтожъ до этого? Греческій мыслитель додумался до этой истины въ простотѣ души, точно такъ же какъ г. Дмитрій Шаминъ въ простотѣ души почелъ эту истину прописною. Господинъ же Н. Страховъ — совсемъ иное дѣло: онъ дошелъ до великой истины, пройдя всякія естественныя науки, выдержавъ магистерскій экзаменъ и, кончено, защитивъ диссертацію по предмету зоологіи. И послѣ всего этого онъ все-таки торжественно произноситъ: плюнь на постиженіе внѣшняго міра и займись постиженіемъ самого себя. Каково это, а? Какой урокъ для всего міра!
«Какая честь для насъ, для всей Руси»:
Естественникъ великій, получившій
Магистра зоологія дипломъ,
Открыто объявляетъ, что на міръ
Глаза зажмурить надо и смотрѣть
Лишь въ собственную внутренность упорно…
Это замѣчательное сознаніе особенно вѣско потому, что въ данный періодъ оно является весьма кстати. Теперь вообще входитъ въ моду закрываніе глазъ на окружающія явленія и кифомокіевское углубленіе въ самого себя. Теперь, вообще, начинаетъ возбуждаться охота къ изученію «науки духа», т. е. исторіи, и притомъ исторіи отечественной, что, по всей вѣроятности, должно быть, такъ сказать, сугубо пріятно Кифамъ Мокіевичамъ во вкусѣ г. Страхова. Изъ всѣхъ «наукъ духа», изъ всѣхъ исторій, самая удобная исторія для кифомокіевскихъ соображеній есть, безъ сомнѣнія, исторія россійская. Сколько въ ней вопросовъ глубочайшей важности, разрѣшеніе которыхъ возможно только при помощи созерцанія собственныхъ внутренностей и закрытія глазъ на всякія естественныя явленія! Въ самомъ зародышѣ этой исторіи уже лежитъ такое событіе, которое неразрѣшимо до-сихъ-поръ для историковъ и изслѣдователей, которое породило и продолжаетъ порождать великое множество исторiографовъ и изслѣдованій въ кифомокіевскомъ вкусѣ. Читатель, конечно, догадывается, о какомъ событіи я говорю — о призваніи варяговъ. Роковой и, можно сказать, непостижимый вопросъ о варягахъ въ послѣднее время воскресъ съ какимъ-то особеннымъ ожесточеніемъ и уже не только «не даетъ спокойно умереть» одному изъ маститыхъ Кифовъ Мокіевичей, но положительно тревожитъ публику. Въ разныхъ органахъ журналистики появляются статьи объ этомъ вопросѣ, поднятомъ первоначально г. Иловайскимъ въ «Русскомъ Вѣстникѣ» и подхваченномъ «Бесѣдой», «Русскимъ Архивомъ» и, наконецъ, г. Кастомаровымъ въ «Вѣстникѣ Европы».
Въ январьской книжкѣ почтеннаго журнала г. Костомаровъ, подобно г. Иловайскому, разбираетъ, призывали ли наши предки варяговъ для водворенія порядка, существовали ли на самомъ дѣлѣ Рюрикъ, Синеусъ и Труворъ, или сказаніе о нихъ есть лѣтописная легенда. По этому поводу уважаемый историкъ высказываетъ мнѣніе сходное съ г. Иловайскимъ: онъ заподозрѣваетъ дѣйствительность факта призванія и приводитъ въ доказательство почти тѣже самыя соображенія, какія, болѣе подробно, представилъ г. Иловайскiй въ статьяхъ о «Норманизмѣ», появившихся въ «Русскомъ Вѣстникѣ» въ прошломъ году. Собственно говоря, г. Костомаровъ прибавляетъ очень немного къ тому, что уже высказано прежде; но его голосъ, такъ сказать, подкрѣпляетъ антинорманистовъ въ ихъ усиліяхъ и подтверждаетъ необходимость, а можетъ быть даже плодотворность историческихъ соображеній о томъ, были ли призваны «Варязи-Русь», откуда были призваны, что было бы, еслибъ они не были призваны, чего не было бы, еслибъ они не были призваны и т. д. Словомъ, если ужъ г. Костомаровъ, почти всегда въ своихъ историческихъ трудахъ задающійся публицистическими намѣреніями, если уже онъ снова принялся за уясненіе спорнаго «дѣла о признаніи варяговъ», то, значитъ, такъ тому и быть надлежитъ, чтобъ это дѣло поступило вновъ къ «слушанію» публики. Публика не должна роптать, что теперь, какъ въ оны дни, опять
«Еще одинъ общественный вопросъ
Прибавился въ общественномъ сознаньи:
Кто были тѣ, отъ коихъ имя «Россъ»
Къ намъ перешло по древнему сказанью».
Публика не должна роптать, встрѣчая снова Лаврентіевъ мниховъ, Кіевъ, Щековъ и Хоривовъ, Островунипраговъ, Воружорисовъ и проч., и проч. Пусть она довѣрится почтеннымъ историкамъ и читаетъ съ терпѣніемъ ихъ глубокія соображенія: они навѣрное, въ концѣ концовъ, приблизительно докажутъ, что Ульворси правильнѣе производить отъ славянскаго Вульниворъ, чѣмъ отъ скандинавскаго holmfors, и въ подтвержденіе этого, какъ г. Иловайскiй, даже приведутъ турусы на колесахъ. Мало того, они, можетъ быть, убѣдятъ публику и самихъ себя, что Рюрика, Синеуса и Трувора дѣйствительно не существовало, что эти князья изобрѣтены или Несторомъ, или Лаврентіемъ мнихомъ, или, наконецъ, самимъ Михаиломъ Петровичемъ Погодинымъ. Вѣдь, согласитесь, такіе результаты, могущіе произойти отъ изслѣдованій историковъ, чрезвычайно важны, почти необходимы и, главное, необыкновенно удобны «въ наше время, когда»… когда магистры зоологіи, гг. Страховы, произносятъ во всеуслышаніе великія слова, что Божій миръ не стоитъ нашего вниманія, что метафизическое созерцаніе собственныхъ внутренностей гораздо интереснѣе и плодотворнѣе.
Однако, покуда еще историки не убѣдили публику въ пользѣ кифомокіевскихъ изслѣдованій, она охотнѣе читаетъ историческія сочиненія, касающіяся времени болѣе близкаго, чѣмъ призваніе варяговъ. Вотъ почему, я думаю, для читателей «Вѣстника» покажется гораздо болѣе интересной статьи г. Костомарова отрывокъ: «Переговоры кн. Меньшикова въ Константинополѣ», г. Богдановича. Авторъ разсказываетъ, по подлиннымъ документам, о чрезвычайномъ посольствѣ кн. Меньшикова въ Константинополь, въ 1853 году, — посольствѣ, какъ извѣстно, имѣвшемъ въ результатѣ войну. Изъ документовъ, приводимыхъ авторомъ, видно, что поведеніе нашего полномочнаго посла, подвергавшееся впослѣдствіи многимъ обвиненіямъ, отнюдь не отличалось рѣзкимъ и крутымъ характеромъ. Напротивъ, если переговоры окончились неудачно, то въ этомъ была виновата отнюдь не неуступчивость русскаго правительства и его представителя, а тѣ внушенія, какія дѣлали султану Англія и Франція, работавшія сообща по плану и видамъ политическаго авантюриста, недавно окончавшаго свое существованіе въ Числьгёрстѣ. Причина, изъ-за которой возникла распря — знаменитые ключи отъ Гроба Господня, — въ сущности была только поводомъ. Правда, тогдашнія русскія отношенія къ едва возникшему императору французовъ были далеко недружелюбны. Это ясно видно изъ инструкціи, данной кн. Меньшикову, въ которой ему предписывалось «не оскорблять Людовика-Наполеона въ его основательныхъ щекотливостяхъ, но и не спускать ему ни въ чемъ, не уступать ему въ притязаніяхъ его политики», казавшейся русскому правительству неудобной потому, что эта политика ставила демократическій принципъ новой монархіи выше принципа древнихъ монархій. Но во всякомъ случаѣ, русское правительство, какъ видно, вовсе не желало войны и не ожидало ся, не имѣло на столько рѣшительныхъ намѣреній, чтобъ поставить своимъ требованіямъ совершенно опредѣленныя границы, за которыми долженъ послѣдоватъ полный дипломатическій разрывъ съ Турціей. Нашей дипломатіи даже были не вполнѣ ясны политическіе планы Наполеона III, что видно изъ слѣдующихъ словъ той же инструкціи: «Трудно рѣшить намъ — принадлежитъ ли нынѣшній образъ дѣйствій Франціи въ Константинополѣ умышленной политикѣ Наполеона, или только его представителю». Хотя далѣе въ инструкціи и слѣдуютъ дипломатическія догадки о томъ, что, вѣроятно, Наполеонъ желаетъ, въ видахъ властолюбія, возбужденія какихъ-либо замѣшательствъ на Востокѣ, такъ какъ на Рейнѣ и въ Бельгіи оныя не совсѣмъ удобны: но, очевидно, догадки эти были очень туманны, и наша тогдашняя дипломатія разыграла такую же роль, какую впослѣдствіи заставилъ разыграть князь Бисмаркъ дипломатію самого Наполеона III…
Изъ разсказа г. Богдановича, какъ я уже упомянулъ, видно, что поведеніе кн. Меншикова въ Константинополѣ вовсе не было такъ высокомѣрно, какъ объ этомъ пустили молву европейскіе доброжелатели Турціи. Знаменитый анекдотъ, напримѣръ, о томъ, что нашъ представитель явился на офиціальный визитъ къ верховному визирю въ пальто, оказывается выдумкой. Пальто играло роль простой случайности и совсѣмъ не имѣло той намѣренности, какую ему придали. Дѣло происходило такъ. Явившись въ Константинополь, кн. Меншиковъ не поѣхалъ, как бы подобало, съ визитомъ къ министру иностранныхъ дѣлъ, такъ какъ Фуадъ-эфенди оказывалъ явное недоброжелательство къ Россіи. Кн. Меншиковъ прежде всего предложилъ частное свиданіе визирю, своему старому знакомому, надѣясь этимъ предварительнымъ свиданiемъ устроить дѣло къ лучшему. «Визирь — говоритъ г. Богдановичъ, — не понявъ намѣренія посла — видѣть его запросто, принялъ князя со всѣми почестями, обычными при церемоніальныхъ посѣщеніяхъ. Посолъ нашъ, предвидя недоразумѣнія, поѣхалъ къ визирю во фракѣ, сверхъ котораго на немъ было необходимое по тогдашнему времени года верхнее платье (пальто), и не
снималъ его въ длинномъ нетопленномъ корридорѣ, полагая, что передъ пріемною залой есть передняя, либо какая другая комната, гдѣ будетъ можно снять верхнюю одежду. Но когда онъ дошелъ до конца корридора, и приподнялась завѣса изъ чернаго сукна, за которою на порогѣ стоялъ верховный визирь въ парадномъ мундирѣ, кн. Меншиковъ, прежде нежели подойти къ нему, снялъ пальто и перекинулъ его черезъ лѣвую руку, и потомъ, сѣвъ на предложенное мѣсто, въ углу софы, положилъ пальто подлѣ себя». Такимъ образомъ, этотъ поступокъ можно скорѣе приписать недоразумѣнію и странному устройству турецкихъ квартиръ, чѣмъ высокомѣрію русскаго посланника. Послѣднее при этомъ визитѣ проявилось развѣ тѣмъ только, что кн. Меншиковъ, уходя отъ визиря, въ корридорѣ встрѣтился съ Фуадомъ-эфенди, ожидавшимъ въ мундирѣ, и прошелъ мимо, не замѣтивъ его, несмотря на то, что визирь указалъ ему на Фуада.
Вообще документы, приводимые авторомъ, доказываютъ довольно ясно, что только въ началѣ, когда нашъ посланникъ еще не оглядѣлся и не уразумѣлъ всего вліянія, какое уже успѣли оказать представители Англіи и Франціи на турецкое правительство, онъ дѣйствовалъ съ нѣкоторою рѣзкостью и настойчивостью; но потомъ эта рѣзкость постепенно исчезла и даже перешла въ нѣкоторую нерѣшительность, ибо кн. Меншиковъ, по его остроумному выраженію, не замедлилъ почувствовать, что если турецкіе диваны мягки, то англійскія пружины жестки и упруги.
Статья г. А. Б.: «Практическая философія XIX вѣка», можетъ служить какъ бы дополненіемъ статьи г. Л. Полонскаго: «Исторія Бисмарка», въ связи съ исторіею его страны, помѣщенной въ предшествовавшей книжкѣ «Вѣстника Европы». Г. Полонскій наложилъ біографическія данныя о личности Бисмарка, общій ходъ его политической дѣятельности и указалъ, изъ какихъ историческихъ элементовъ сложилась первая, какими причинами обусловливается вторая. Г. А. Б. задается иною задачей: онъ желаетъ показать, въ чемъ заключается политическая система кн. Бисмарка, желаетъ дать читателямъ обстоятельное понятіе о политической философіи великаго прусскаго человѣка, критически опредѣлить качества этой философіи, очень мѣтко названной авторомъ «практической». Въ настоящемъ этюдѣ авторъ занимается общей характеристикой политическихъ воззрѣній и пріемовъ этой «практической» философіи, имѣющей такое значеніе въ наше время, когда всякіе, такъ-называемые, «идеалы» находятся въ презрѣніи. Философія Бисмарка изложена этимъ геніемъ нашихъ дней въ его рѣчахъ, довольно многочисленныхъ и по формѣ иногда очень талантливыхъ, иногда полныхъ своеобразнаго, сжатаго, но нѣсколько грубаго краснорѣчія и юмора, и всегда очень опредѣленныхъ и точныхъ относительно тѣхъ мыслей, какія желалъ высказать ораторъ. Вотъ какъ характеризуетъ авторъ сущность философіи, высказываемой прусскимъ государственнымъ человѣкомъ въ его парламентскихъ заявленіяхъ:
«Князь Бисмаркъ, и это уже не разъ было высказано, практическій дѣятель по преимуществу; онъ ставитъ передъ собою извѣстную цѣль, стремится къ ней изъ всѣхъ своихъ силъ, но за этою цѣлью онъ, судя по его рѣчамъ, уже ничего не видитъ. Читая его рѣчи, нигдѣ не видишь, чтобъ князь Бисмаркъ когда-нибудь въ своей жизни останавливался на общечеловѣческихъ идеяхъ, чтобъ онъ ими интересовался, чтобъ онъ думалъ о нихъ. Существующее общество, существующій общественный порядокъ онъ признаетъ единственно разумнымъ не потому, чтобъ сравнивалъ его съ тѣми, которые отжили свое время, или съ тѣмъ, который встрѣчается только набросаннымъ въ идеяхъ немногихъ великихъ мыслителей, и онъ потому отдавалъ бы существующему порядку пальму первенства передъ другими; нѣтъ, онъ считаетъ его единственно разумнымъ, потому что о другихъ онъ вовсе и не думаетъ, считая ихъ химерою, о которой не стоитъ и говорить. Въ его практической философіи нѣтъ мѣста общечеловѣческимъ идеямъ и тѣмъ вопросамъ о наиболѣе разумномъ устройствѣ общества, которые занимаютъ незначительное меньшинство человѣческаго общества. Онъ смотритъ не далеко, кругозоръ его не широкъ, онъ никогда не выходитъ изъ существующаго; ему и въ голову не приходитъ, по крайней мѣрѣ судя по четыремъ томамъ его рѣчей, что тотъ общественный порядокъ, при которомъ живетъ онъ, князь Бисмаркъ, вовсе не есть вѣчный порядокъ; онъ не задается мыслію, что можетъ наступить когда-нибудь другой порядокъ, когда современное устройство его страны, вся нынѣшняя конституція, все распредѣленіе власти покажется черезъ извѣстный періодъ времени какимъ-то далекимъ преданіемъ, о которомъ потомство будетъ вспоминать такъ, какъ мы теперь вспоминаемъ о безправномъ времени среднихъ вѣковъ. Скажите князю Бисмарку, что наступитъ когда-нибудь эпоха, которая не будетъ знать тѣхъ отвратительныхъ зрѣлищь, въ которыхъ онъ самъ игралъ главную роль, что наступитъ эпоха, когда сожженіе городовъ, деревень, умерщвленіе женщинъ, дѣтей, истребленіе тысячами самыхъ свѣжихъ, здоровыхъ, работающихъ силъ страны покажется такимъ же вопіющимъ варварствомъ, какимъ кажется намъ бой гладіаторовъ для забавы праздной и звѣрской толпы, — скажите это князю Бисмарку, онъ засмѣется, отвернется отъ васъ и не захочетъ говоритъ съ вами, называя васъ сумасбродымъ фантазёромъ. Вопросы будущаго его не интересуютъ, онъ игнорируетъ ихъ, онъ живетъ только настоящимъ, но за то въ этомъ онъ — сила.»
Въ одномъ изъ предшествовавшихъ обозрѣній, я упоминалъ о статьяхъ г. Розова: «Странники или бѣгуны», печатавшихся въ «Вѣстникѣ Европы» въ прошломъ году. Въ первыхъ двухъ этюдахъ авторъ говорилъ о происхожденіи и распространеніи секты странниковъ; въ настоящемъ этюдѣ онъ излагаетъ подробно организацію этой замѣчательно-своеобразной секты и догматику ея ученія. Я думаю, что только при крайне тяжелыхъ условіяхъ быта, могло сложиться ученіе, проповѣдующее главнымъ догматомъ полное отщепенство отъ всякой общественности и презрѣніе къ всѣмъ тѣмъ условіямъ, въ какихъ она созидается. Вступающій въ эту секту даетъ торжественное обязательство не признавать никакой власти, всѣхъ, живущихъ въ обществахъ, признавать слугами, преданными антихристу: избѣгать всякихъ сношеній съ властью, и потому паспортовъ не имѣть, податей не платить, никакихъ повинностей общественныхъ не исполнять и объ исполненіи ихъ за себя другихъ не просить; для избѣжанія какихъ бы то ни было вліяній власти употреблять всякую ложь и обманъ и пользоваться всевозможною хитростью и притворствомъ, даже видимымъ нарушенiемъ и отступленіемъ отъ положеній своей секты, и проч. Какими условіями должно было создаться такое ученіе въ полуневѣжственной массѣ? Подъ вліяніемъ какихъ причинъ зародилась эта своеобразная мысль о необходимости постояннаго «бѣганія», странствованія, яко-бы въ подражаніе Христу и апостоламъ?. Отвращеніе отъ паспортовъ вообще, какъ видно, составляетъ одинъ изъ основныхъ пунктовъ догматики бѣгуновъ. Они не только не терпятъ паспортовъ, но даже, въ противоположность формальнымъ документамъ на прожитіе, создали себѣ какое-то мистически-символическое представленіе о какомъ-то «духовномъ паспортѣ, подписаннымъ царемъ царей въ полиціи вольной, въ градѣ Вышнемъ Герусалимѣ». Какія, подумаешь, фантастическія нелѣпости способна создавать наша почва, какіе дикіе продукты способны производить родные черноземы, которымъ еще не знакомъ дренажъ просвѣщенія!
Впрочемъ, и просвѣщеніе не спасаетъ иныхъ россіянъ отъ изумительныхъ дикостей. Примѣромъ могутъ служить нѣкоторые представители родной литературы, записавшіеся въ секту патріотическихъ кликушъ, надѣющихся, кромѣ ума и знанія, еще на помощь мистицизма. Какъ читателямъ извѣстно, подобная секта не только существуетъ, но даже имѣетъ свой органъ въ нашей журналистикѣ, имя же ему «Гражданинъ». Я началъ «Гражданиномъ» эти замѣтки, и имъ ужъ и окончу, благо онъ къ рѣчи пришелся.
Въ «Гражданинѣ» меня особенно занялъ г. Достоевскій, съ новаго года сдѣлавшійся редакторомъ этого изданія и появившійся съ первыхъ же нумеровъ съ «Дневникомъ писателя». Этотъ «дневникъ» есть родъ фельетона, въ которомъ авторъ говоритъ иногда о себѣ самомъ, иногда по поводу себя, а иногда и совсѣмъ о другихъ сюжетахъ. До-сихъ-поръ въ этомъ дневникѣ почтенный романистъ успѣлъ уже оборонить нѣсколько превосходныхъ перловъ своихъ «мыслей». Г. Достоевскій, какъ это извѣстно, романистъ и, какъ романистъ, какъ художникъ, онъ имѣетъ значеніе крупное, о чемъ я имѣлъ удовольствіе говорить недавно по поводу его «Бѣсовъ». Тамъ, гдѣ его мысль работаетъ надъ созданіемъ образовъ, данныхъ ему дѣйствительностью, она можетъ представить продукты очень интересные и доброкачественные. Но когда г. Достоевскій пускается въ область мышленія теоритическаго, когда онъ желаетъ быть публицистомъ, философомъ, моралистомъ — онъ тогда ужасенъ, нѣтъ, больше чѣмъ ужасенъ — онъ невмѣняемъ по отношенію къ здравому смыслу и логикѣ. Публицисты, философы, моралисты, излагая свои идеи, обыкновенно даютъ себѣ отчетъ въ самомъ смыслѣ того, что они желаютъ изложить, въ цѣляхъ, ради которыхъ необходимо имъ изложить свои идеи. Г. Достоевскій, являясь въ роли публициста, философа и моралиста, проводитъ свою философію и свою мораль отнюдь не черезъ процессъ мышленія, а черезъ процессъ, если такъ можно выразиться нервическаго выкликанія. Его поражаетъ какое-нибудь явленіе: онъ сейчасъ же начинаетъ нервически раздражаться видимыми, формальными признаками этого явленія, вмѣсто того чтобъ вникнуть въ его сущность, въ его общее значеніе, въ его причины, въ его отношеніе къ другимъ явленіямъ, однороднымъ или противуположнымъ. Настроившись нервически внѣшними признаками явленія, г. Достоевскій начинаетъ нервически выкликать и — что всего прискорбнѣе — выкликать съ чувствомъ, съ тономъ убѣжденія, съ горячностью, почти со слезами и всхлипыванiемъ.
Ничѣмъ инымъ, какъ подобнымъ нервическимъ выкликаніемъ, невозможно объяснить тѣ «идеи», которыя возникли у г. Достоевскаго при созерцаніи дѣятельности нашего гласнаго судопроизводства и которыя онъ поспѣшилъ изложить во второмъ нумерѣ «Гражданина». Знаете ли вы, читатель, до чего дошелъ г. Достоевскій въ своемъ выкликаніи? Вотъ до чего: до проповѣди очистительнаго значенія каторги, до приглашенія нашихъ присяжныхъ къ «спасенію» подсудимыхъ «строгимъ наказаніемъ». Трудно повѣрить, чтобъ писатель, начавшій свою дѣятельность проповѣдью гуманности, — писатель самъ выстрадавшій долгіе годы въ «Мертвомъ Домѣ», пришелъ въ концѣ концовъ къ проповѣди подобныхъ вещей. До того трудно повѣрить, что г. Достоевскій самъ себѣ, кажется, не вѣритъ, что онъ могъ написать подобную статью. Я заключаю послѣднее на томъ основаніи, что онъ поспѣшилъ въ слѣдующемъ фельетонѣ оговориться: я-де совсѣмъ не то хотѣлъ сказать, что, по видимому, можно вывести изъ статьи.
Очистительное значеніе каторги и приглашеніе присяжныхъ къ «строгости — не лучшiе перлы въ субъективныхъ выкликаніяхъ г. Достоевскаго. Въ нихъ есть перлы и болѣе чистой воды. Онъ выкликаетъ по поводу живыхъ и мертвыхъ людей, съ которыми ему случалось сталкиваться, разсказываетъ о своихъ сношеніяхъ съ лицами, положеніе которыхъ могло бы удержать его отъ всякихъ разсказовъ, надрывается пафосно передъ читателемъ о томъ, что онъ былъ въ жизни преслѣдуемъ клеветами, что его романы оцѣнивались не по ихъ настоящимъ высокимъ достоинствамъ, а именно по вліяніямъ разнымъ клеветъ, и т. п. Все это очень жалко, хотя и очень курьозно; но обо всемъ этомъ — въ другой разъ, когда побольше накопится перловъ, разсыпаемыхъ г. Достоевскимъ въ качествѣ публициста, моралиста и… и кликушечнаго фельетониста.
Кажется, на русской почвѣ художники и мыслители почти всегда исключаютъ другъ друга, не могутъ совмѣститься. А между тѣмъ, покуда они несовмѣстятся, читатель, въ одномъ лицѣ наша художественная литература не будетъ имѣть дарованія, которое бы вывело ее на новую, болѣе широкую и плодотворную дорогу.
Z.
Фактъ. Смотри статью г. Иловайскаго «Еще о норманизмѣ», «Русск. Вѣстн.», декабрь 1872 г., стр. 487.